Часть 3. Крашеный кролик.
Трясусь в трамвае. Смотрю в окошко и думаю о своем. В армии было проще. Там моя лысина никого не волновала. А здесь, на «гражданке», это заботит всех.
Что-то заставляет меня обернуться. На очередной остановке в трамвай входит молодой человек. На нем белая курточка с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц. И пахнет от него свежим огурцом! Сердце мое екнуло. Классная курточка! Сразу видно, заграничная вещь! Хотел бы я иметь такую. И пахнет от молодого человека по-заграничному. Хотел бы я так пахнуть.
Моя остановка. В последний раз окидываю взглядом молодого человека и выхожу из трамвая. Прощай, незнакомец! Ты никогда не узнаешь, что стал для меня эталоном. Спасибо тебе! Теперь я точно знаю, что мне нужно.
К моей радости, магазин оказался битком забит финскими белыми курточками с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц, а также французской туалетной водой с запахом свежего огурца. Точь-в-точь как у моего трамвайного эталона.
Не раздумывая, покупаю курточку и бутылочку с зеленоватой жидкостью. На это уходят все деньги до копейки. Домой возвращаюсь пешком. Не то что¬бы я боялся ездить зайцем, без билета. Нет. Просто не люблю.
Да и дорога совсем не в тягость. Теперь, когда есть белая финская курточка и французская туалетная вода, у меня точно начнется новая жизнь. И никакой Шурик не посмеет сказать, что я одет по-дурацки.
Много времени не понадобилось, чтобы осознать: финская курточка с капюшоном сидит на мне, как на корове седло. Шурик сказал бы «по-дурацки».
Не могу понять, почему на молодом человеке в трамвае такая в точности курточка смотрелась красиво, а на мне ужасно. Неудача с курткой действует удручающе. Даже французская туалетная вода уже не в радость. Скверно! Стыдно перед родителями. Их деньги потрачены зря.
Вечером демонстрирую покупки. Хотел показаться только родителям, но пришла сестра, а за ней подтянулся Борис. Сидят, смотрят, оценивают.
Курточка резко не нравится всем. Французская туалетная вода сначала не понравилась маме, а после озвучивания цены также и отцу. Сестра от комментариев воздерживается. Борис нюхал воду до тех пор, пока я не отнял флакон.
- Белый балахон и одеколон нужно вернуть в магазин, - говорит мама.
Отец не соглашается.
- Балахон вернуть можно, а вот одеколон - это вряд ли.
Ничего возвращать не собираюсь! - категорическим тоном заявляю я. - Вы ничего не понимаете в моде.
- Я тебя знаю - ты эту куртку носить не будешь?! - полувопросительно заявляет отец.
Справедливая догадка отца меня буквально взрывает.
- Откуда ты знаешь! - кричу я. - Если вам жалко денег, то так прямо и скажите.
Отец всегда был добр ко мне. Вот и на этот раз он первым меня жалеет.
- Сынок, мы ведь ничего. Если балахон нравится, носи на здоровье. И не думай, пожалуйста. Нам денег не жалко. Правда, мать?
Мама неопределенно хмыкает. Борис улыбается. Сестра отворачивается. Меня всего трясет.
- Никогда, слышите, никогда больше не возьму у вас денег! Ни копейки! - провозглашаю я приговор.
Так всегда: чем справедливее родители, тем сильнее я раздражаюсь. И пока не выплесну на них всю желчь, не могу остановиться. При этом я их искренне люблю. Необъяснимый парадокс!
На этот раз я захожу слишком далеко. Обычно сдержанная мама тоже начинает меня жалеть. Жалеет она не словами (слова - прерогатива отца), а делами. Мама жарит целую сковородку мяса. С утра у меня во рту не было маковой росинки, поэтому съесть всю сковороду не составляет труда. Насытившись, немного успокаиваюсь и прихожу в себя. Пытаюсь поговорить с родителями по-доброму. Интересуюсь, как у них дела на работе. Но родители - в своем репертуаре. Они сразу начинают нести чепуху.
- Послушай, сынок, - говорит отец.
Я весь внимание, папа, - отвечаю я, предчувствуя недоброе.
- На дворе ноябрь, холодно и сыро, а ты ходишь с непокрытой головой.
Я отлично понимаю, к чему отец клонит, но начинаю валять дурака.
- Да что ты говоришь? - ерничаю я. - А я и не знал. Так, так, ну и что из этого следует?
- Как это «что»? Ты можешь простудиться, заболеть. Наконец, ты можешь окончательно облысеть.
Далась им моя лысина!
- Ну, облысею, и что дальше?
Отец уже не знает, как со мной разговаривать, и тогда я выдаю с оттенком упрека:
- Да, папа, у меня нет шапки! И ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег. Если тебе нравится из¬деваться, пожалуйста, продолжай.
- Зачем ты так? Я хотел сказать, что дам тебе деньги на шапку.
Покосившись на маму, отец уточняет:
- Не сейчас, конечно. Сейчас я на мели, но на днях у меня получка. А пока носи мою шапку.
- Кроличью? - уточняет мама.
- Другой у меня нет, - напрягается отец.
- Да ей в обед сто лет. Такую он не наденет.
- Что значит «наденет, не наденет?» - сердится отец. - Неправильная постановка вопроса. Посмотри на него: три волосинки осталось.
- Послушайте, может быть, хватит?! - срываюсь я.
Если бы маленькая комната была моею, я ушел бы туда. А сейчас мне некуда деваться. Отец обнимает меня за плечи и трясет, как грушу.
- Ничего, сынок, дай только срок, купим тебе и шапку, и брюки, и целый костюм. И бог с ней, с лысиной. Я где-то читал, в мире каждый четвертый мужик - лысый. Можно сказать - болезнь века. Я всю жизнь лысым прожил, и ничего. Бабы нас не за это любят. Правда, мать?
- Мели, Емеля, твоя неделя, - сердится мама. Она женщина строгих моральных принципов и шалопутных разговоров не поощряет. Отец уходит и возвращается с шапкой-ушанкой из крашеного кролика.
- Держи, сынок. Подарок.
Продолжение - http://www.proza.ru/2013/01/20/696