Боб

" Соседского пса звали Боб. Как же он мне нравился! Эта псина, достигавшая мне до пояса в холке, являлась пределом моих детских мечтаний. Это был шикарный дог, с длинным чёрным хлыстом, белый в чёрный горох. Или как там у них называется. Одним словом, порода.
Каждое утро хозяин выводил Боба на прогулку. Не успевал доводчик за моей спиной мягко закрыть створку подъезда, как раздавалось звучное гавканье, и в щель протискивалась любопытная морда четвероногого соседа.
- Спешит, - лаконично объяснял сосед, кругленький дядечка лет пятидесяти или около того, и пара синхронно поворачивала направо в сектор номер тринадцать, к специально предназначенным для выгула домашних питомцев нижним полям.
Но вот два года спустя, вернувшись домой после очередных летних каникул, я не увидел во дворе знакомую пару. Ни утром, ни вечером, ни в выходные, которые наскучавшиеся за три месяца родители вот уже вторую неделю пытались превратить в нескончаемый домашний праздник. "Куда это ты собрался с друзьями, смотреть в гиперскоп на скопление Скопца! Кто это тебе звонил вчера по телефону и нарочито грубым голосом представился Васей ?! Какой Алексей с новым мотофлайером? Тебе что, твоей семьи мало?"
И опять и опять вертелась назойливая домашняя шарманка. Снова с начала и до конца, и с конца до начала. А сегодня степень её занудности достигла высшего предела. Рубикон был перейдён, когда мамин голос, обычно нежный и приятный, на взлёте будто отразился от некоего воздушного барьера и вернулся обратно отвратительным, дребезжащим в мозгах отголоском.
Тогда я просто с силой швырнул об пол тетрадки и выскочил прочь.
Я шёл бесцельно, злясь на самого себя, сожалея о том, что нагрубил родителям, и одновременно бормоча себе под нос ужасные ругательства. Ого-го, какие я за это лето "выучил" слова!
На автопилоте я зарулил в дворик между соседним домом и военным госпиталем. Старый госпиталь уже давно пустовал, от него мало что осталось - серые, грустные развалины. Когда-то сюда привозили раненых лётчиков-миротворцев, мне рассказывала бабушка. Там она и повстречала своего героя, вышла замуж, а теперь время мирное, и подвиги остались лишь на старых снимках. Много о чём ещё она мне рассказывала. О том, что раньше люди употребляли в пищу еду, которая годами хранилась в железных банках, совершенно не задумываясь о своём здоровье. Что в те времена даже в проекте не существовало системы поддержки атмосферных полётов, и неисправные самолёты падали и разбивались вхлам, хотя сейчас каждый первоклассник знает, как силовая магнитная сеть, в случае чего, подхватывает летательный аппарат, точно так же, как страховочные траверсы - высокоскоростные лифты высотных сооружений. И для разрешения мелких бытовых проблем люди долго стояли в очереди, и потом ставили подписи на каких-то бумажках, цена которым - "грош в базарный день", так говорили тогда. И, о да, кстати, о базарах. О всякой хлипкой ерунде, которую накупали люди, лишь бы потолкаться в самой гуще суеты, повздорить друг с другом да потрепать языками. И ещё о том, что когда-то люди носили шубы и шапки из кожи, бесконтрольно сдираемой с живых существ, мясо которых даже не употребляли в пищу. И на эти предметы одежды был огромный спрос. Ужас. Я никогда этого не понимал. Какая же тогда разница, думал я, так можно и с меня шкуру содрать. У меня густые волосы, вполне на шапку подойдут...
И тут я наткнулся на Боба.
Он лежал на пригорке в низенькой траве, и с пешеходной дорожки его не было видно.
От красавца дога в нём осталась только голова. Шея заканчивалась аккуратным ожерельем разреза, дальше которого Боб был варварски освежёван, а на груди, как раз напротив собачьего сердца, зиял рваный прокол. Видимо, от ножа. Не только мне нравилась роскошная белая шкурка в россыпи смоляных пятен. Да только я хотел прикоснуться к ней, когда он была живой и тёплой, и почувствовать, как мокрый нос тычется в мою ладонь. А некто сотворил это из ненависти. Злости. Зависти. Продал нашего Боба на шапку любителям старины.
Чёртовы слуги древней карги мисс Круэллы де Вилль. Трэшанутые твари. Ненавижу.
Надо было отлепить от земли одеревеневшие ноги, навсегда выбросить из головы Боба и идти дальше, но какой-то абсолютно иррациональный ужас приковал меня к земле. Отвращение, боль, отчаяние сжали мои внутренности в тугой комок, но я не мог сдвинуться с места.
Я стоял и пристально разглядывал мёртвую собаку, отмечая все мельчайшие детали: молодую траву, проросшую вокруг холмика распадающейся биомассы, суетящихся над трупом мух, положение лап, поворот огромной головы.
Я едва удерживался от желания наклониться над телом и рассмотреть его поближе, и переживал при этом такую смесь противоречивых чувств, какую, наверное, никто и никогда в мире не ощущал. Так мне тогда казалось.
- Ого, собака дохлая! - рядом остановился друган Костик. - Воняет?
Он принюхался. - Фу! Пошли отсюда. Ну? - он ткнул меня в бок, заглянул мне в лицо и хмыкнул.
- Чудило, ты чего? Дохляков, что ли, боишься? Мне дед рассказывал, когда его бабка Маруся померла, только через два месяца квартиру открыли, можешь себе представить! А тут - собака. Эх ты, слабачок.
Он упорно тянул меня за рукав, и я подчинился.
Но на следующее утро, идя в школу, я опять остановился возле Боба.
И на следующее. И на следующее. И потом.
Я отмечал, что Боб менялся. Клыки, оставшиеся без поддержки челюстных мышц, выступили из пасти, лишённая шкуры туша под осенним солнцем стала ярко-малиновой, и я уже не мог подойти совсем близко.
Как-то возле меня остановилась женщина и закричала, выхватывая из недр сумки мобайл-ридер:
- Это же рассадник инфекция! Там микробы кишмя кишат. Куда только смотрят санитарные службы! Отойди сейчас же, мальчик! Это зараза.
- Нет. Это Боб, - ответил я ей тихо.
На следующий день из городской санитарной службы пришёл дядька в коричневом комбезе, хмыкнул и ушёл. Только вернулся он не в специальном фургончике с дезсредствами, а с большой лопатой.
Не знаю, почему, наверное, он тоже никогда не видел ТАКИХ собак, или решил - пустырь же, как никак, постройка прошлого века на очереди под снос, и ходить тут никому не следует, - но закопал он Боба очень плохо.
И теперь каждое утро я проходил мимо небольшого холмика наспех набросанной земли.
Прошла зима, пришла весна, растаял снег.
В диком садике раздавались звонкие птичьи трели. Радость жизни лезла изо всех щелей.
Холмик Боба почти сровнялся с землёй, и из него смущённо выглянула желтоватая тазобедренная кость.
На ней сидела тощая ворона и долбила клювом, будто с голодухи. Размахнувшись мешком для сменки, я прогнал очумевшую птицу.
И на следующий день, превозмогая себя, я всё-таки пошёл в школу другой дорогой.
Но, перестав ходить мимо, я не забыл о Бобе. Липкий страх поселился внутри, в самой сердцевине моей сущности. Днём я его не замечал, отвлекаясь в потоке дел и развлечений: учёба, игры, мотофлайеры. Но к ночи он завладевал мной полностью, так, что порой я даже дышать мог с трудом.
Я ложился в постель и представлял себе Боба. Его некогда гордую голову, и как он сейчас лежит под землёй, смешиваясь с ней постепенно. Потом я стал против воли, но явно намеренно запугивать себя. Я представлял, будто играю в некую игру, или рулетку, и избежать этого невозможно. Никак. Низкий голос объявляет начало игры. Он говорит: "А теперь, дорогие дамы и господа, самый главный розыгрыш сегодняшней ночи! В окружении кого из мёртвых, уже мёртвых животных вы будете сегодня спать в своей постели?" Я трясся и представлял, что вытягиваю первую карту. На ней - изображение человеческих ног - и маленькая пчёлка. Я вздыхаю с облегчением. Пчёлка - это даже смешно. Сухая пчёлка. Летом она собирала мёд, а потом забралась в улей и уснула. Хе! Я вытягиваю вторую карту - на ней левая кисть и.... крошечный комарик. У-фф, пронесло! Вытягиваю третью - на ней правая кисть и дохлая мышка. Фу, ну ладно, в конце концов, отодвину её подальше. Накрою коробкой из-под обуви, хорошо, что бабушка не разрешает их выбрасывать, мол, ещё пригодятся. И, наконец, вытягиваю последнюю, решающую карту. Это туз пик, и на нём - изображение изголовья.
И БОБ! Некогда обожаемый мною, но давно мёртвый и ужасный.
Я вскакиваю и кричу. Меня трясёт мелкой дрожью, кажется, я даже обмочился от ужаса. Бегу в соседнюю комнату, залезаю в постель к родителям - здоровый девятилетний мальчишка. Папа только бормочет во сне и отворачивается к стенке. А мама от неожиданности пугается не на шутку. Она прижимает одну руку к своему сердцу, другой гладит меня по волосам.
- Ты что? Хочешь загнать меня в могилу? Вот проснёшься ночью, я рядом - мёртвая мать. Что тогда будешь делать?
Я вдыхаю родной аромат и прижимаюсь лицом к мягкому плечу. Я не боюсь мёртвых людей. Я боюсь Боба.
Я задрёмываю и вновь против воли представляю, как вдруг он придёт и ляжет со мной рядом, на чистые белые простыни, источая смрад, прижмётся мордой к моему лицу.
У меня стучат зубы. Я долго не могу уснуть, а когда засыпаю, оказывается, что будильник трезвонит уже полчаса, с короткими возмущёнными перерывами. И я опять опаздываю в школу.
Я становлюсь зеленоватым и больным. В школе падает успеваемость. Я почти ничего не ем. И я больше не могу есть мясо. Даже вида его не переношу. А ведь юному организму надо обязательно есть белковую пищу, для того, чтобы расти и развиваться. Я понимаю это, но не могу, не могу даже думать о том, как это - положить в рот кусок курицы или поросёнка. Кусок некогда живой ткани. Кусок БОБА!
Как-то мама приготовила мраморную телятину, специально для меня... Раньше я её обожал. Холодная, кусочек к кусочку, тоненькие аппетитные прожилки. Мама положила мясо на тарелку, красиво оформила веточками зелени.
- А хочешь, дам косточку обгрызть? Мр-ням, мозговая. Вкуснотища!
Меня не тошнит, нет. Я вдруг белею, мои глаза закатываются, белки вылезают из орбит - это было очень страшно, рассказывает потом мама, - и меня начинает колотить, будто в припадке. Я сползаю под стол, мой затылок бьётся в кровь о твёрдое сиденье стула. Сердце несколько секунд трепещет в желудке, потом вырывается из горла прочь, и наступает темнота.
- ...Какая-то психическая травма. Больница. Нет, нет, что вы... Ничего не рассказывал. Он стал очень скрытным... Витамины, - слышу я обрывки фраз, как сквозь сон. - И ещё вот это, я выпишу рецепт. Свежий морской воздух. Перемена места. Да, да, конечно, если у вас есть такая возможность, так это, как говорится, сам Бог велел. Уезжайте, даже не раздумывая. Контракт? На три года минимум? Лучше нельзя и придумать.

***
- Ура, мы отбываем на Скорж! Контейнер с вещами отправится через неделю, а ещё через несколько дней мы полетим вслед. Сынулик, ты доволен? - далеко не минитюрная мама подхватывает меня и пытается увлечь в деланном танце восторга. - Полтора мильона левро в год - вот сколько положили отцу! Да ты хоть представляешь, что это для нас значит? Расплатимся с кредитом, поменяем машину, устроим тебя на подготовительные курсы..
в университет.
"Накупим всяких финтифлюшек, запишемся на курсы макраме, получим квоту на абсолютное здоровье", - это не я, это кто-то новый - повзрослевший и язвительный - продолжает за маму внутри меня. Я здоров. Во всяком случае, теперь хорошо сплю по ночам. И перестал думать о...
- Там есть море. Очень солёное и очень тёплое. А ещё там богатый животный мир. Хочешь, заведём тебе зверушку? Сразу, как прилетим, так и заведём!
- Я когда-то просил собаку, ма. Кошку. И попугая. А ты говорила...
- Да, я говорила, - мама вытягивает губы в трубочку. Когда она так делает, это значит, она озадачена. Выискивает в своей голове зону, ответственную за враньё. Аллергия, да. Чистота в доме. Животные должны жить на свободе. На самом деле...
- Говорила, потому что я боялась. Я боялась брать на себя ответственность за эти беспомощные жизни, понимаешь? Мне и тебя одного хватает, дурачок, - мама притягивает меня к себе и целует в макушку, как маленького.
- А теперь?
- А теперь - я поняла, что боюсь только за тебя. И хочу, чтобы ты был здоров, радовался жизни и..., - её голос дрожит, она сбивается на шёпот, - я тебя очень люблю.

По рассказам, Скорж шикарная планета. Коротко: это Кипр, Болгария, Крым и Кубань, вместе взятые. Да, ещё забыл Мальдивы. Но я там не бывал. Теперь мне это ни к чему.
- Хороший здесь климат. Прямо курорт, - рассказывает наш сопровождающий Игорь Иванович: отдуваясь, красный как рак, он тащит самую маленькую сумку из наверченного мамой багажа . - Только вот зимы - не слишком холодные, тем не менее бывают достаточно снежными. Так что Рождество и Новый Год будете справлять как полагается. С разряженной ёлкой, то есть пальмой, со снежками и фейерверками!
Мама подмигивает мне и улыбается. Она очень счастлива, я знаю, что они с отцом долгое время мечтали поехать сюда на контракт.
Сразу за приёмным терминалом - длинная аллея, вдоль которой растут высокие, широколиственные пальмы. Вдоль аллеи сидят скорги. Кто прямо на земле, а кто на циновке, сплетённой из пальмовых листьев. И у каждого в руках - пищащий комочек. Их так много, этих комочков, и они разноцветные, не поймёшь, на кого они больше похожи - на собак, кошек или обезьян. По-моему, на тех и на других одновременно.
Я невольно приостанавливаюсь, но Игорь Иванович, оборачивается, шикает на нас и машет рукой.
- Идёмте, машина уже давно ждёт!
- Дядя Игорь, подождите. Дядя Игорь, они такие хорошенькие.
- Исэй, исэй, чулбино, - согласно кивает головой старый седой скорг, - холосики, свеженики.
- Почему они продают их прямо здесь, у космопорта? Здесь быстрее купят?
Дядя Игорь хмыкнул:
- Конечно, быстрее. Пока приезжие не поняли, что к чему. В городе такие бесплатно - пачками скачут, никому не нужные. Бери не хочу. И потом... Странные они тут какие-то, по рассказам. Особенно вот эти, как их... сардомы, что ли..
- Сардом, сардом, бик чулбино, дя! - старик оскаливает в улыбке редкие зубы и протягивает корзинку. - Бирать, бирать сардом! Так бирать, не платитя. Дома сторож, дома друга холосика, чулбино!
Короткий раздвоенный на конце хвостик - с двумя кисточками. Но крошечная мордочка точь-в-точь собачья, просто вылитый щен. Белый лохматый комочек с одним-единственным чёрным пятном - на левом боку.
- Р- рун - гав! - тонко произносит существо.
Мама гладит малыша по голове и хитро мне подмигивает.
- Это кто, мальчик или девочка? - спрашиваю я, ликуя.
- Этоть сардом, чулбино. Сардом сувежика, холосика.
Дядя Игорь осуждающе смотрит на мать, качает головой и уходит вперёд.
Мы догоняем его, запыхавшись.
В самом конце аллеи никого нет. Только лежит, прижавшись спиной к стволу дерева, большой лохматый пёс. Шерсть свалялась, взгляд мутный. Видно, совсем старик. Когда я прохожу мимо, он встаёт и тянется ко мне. Но я даже не вздрагиваю. Я счастлив.
У меня за пазухой возится крошечное существо. Сардом. Нет, собака. Мой пёс.
Мой Боб.

***
Мы крепко подружились с Бобом с того самого дня, когда я достал его из-за пазухи и спустил на порог нашего нового дома.
Сперва малыш чувствовал себя неуверенно: обнюхивал всё подряд, поджимая смешной раздвоенный хвостик, скулил, царапал входную дверь.
А потом осмелел, стал играть с мячиком, который я купил специально для него в первой попавшейся местной лавке, радостно прыгать почти до потолка и заливисто лаять. Совсем как настоящая собака.
Боб стремительно рос. Через полгода он превратился в огромного "пса". Он провожал меня в школу, рыча на тех, кто, по его разумению, хотел меня обидеть, а вечером встречал у ворот: бежал навстречу, ставил большие лапы на мои плечи, радостно взлаивал, лизал в лицо шершавым языком.
Прошло около двух скорж-лет, и вот настал день, когда Боб не встретил меня после уроков. Впервые я возвращался домой без него.
Дома Боба тоже не было. Он вернулся только к вечеру следующего дня.
Молча лизнул меня в лицо, прихрамывая, прошёл в коридор и улёгся на циновке.
Он вёл себя очень странно. Что-то происходило с моим сардом, нет, моей собакой - я упорно продолжал называть его так. Белая шерсть потускнела, свалялась, глаза слезились.
Ночью Боб, по обыкновению, прошёл ко мне в комнату, но не прыгнул на постель, взлаивая, чтобы лечь в ногах, как всегда это делал, а молча лёг на коврик возле кровати, положив на лапы тяжёлую голову, и всю ночь пролежал без движения.
Наутро он с трудом поднялся, повернулся и вышел из комнаты прочь.
- Пёсий сын! - раздался мамин голос. - Сколько можно тебе повторять. А ну-ка быстро иди кормиться!
Мама стукнула в дверь, одновременно просовывая в щель голову в мелких кудряшках.
- Твой Боб совсем ничего не ест, - и сморщилась. - Фу, что за запах! Вечно ты оставляешь в своей комнате объедки. Или этот гулёна опять заначил за диваном косточку?
Когда я выходил из дома, Боб не проводил меня. Даже не шевельнулся. Он сидел на пороге, неподвижный, как сфинкс. Я потрепал его по холке... и отпрянул. В ладони осталась шерсть, много, целый пучок.
Я провёл рукой по его спине ещё один раз - и клочья посыпались на подъездную дорожку.
- Господи, он же серьёзно болен! - мама всплеснула руками. - А вдруг это заразно? Может, эта какая-то местная болезнь, которая передаётся человеку от животных. Может, нас привили не от всего? Надо позвонить ветеринару!
Ветеринаром был мулат Константин, желтокожий, с зелёными раскосыми глазами, доставшимися ему от предков матери-скоржанки. Осмотр был недолгим. Он ощупал Бобу лапы, потом голову, завёл ладони ему за грудину, перевернул на спину и для пущей уверенности приложил к сердцу ультразвуковой стетоскоп. Выпрямился, помыл руки и вздохнул.
- Уже третий такой за неделю.
- Что с ним, скажите? Он очень болен? Совсем? Безнадёжно? - мамины глаза давно были на мокром месте.
- Теперь уже нет. Лапа перебита и раздроблена височная кость слева. Попал под авто или большегрузный длинномер.
- Что-о! То есть как...
- Он мёртв уже дня два.
- Как же... Как это может быть незаметно... Это такая злая шутка, или вы..., - мама прижала ладони ко рту.
- Я не сумасшедший, - устало говорит ветеринар. - Перед тем, как умереть, он тщательно зализал раны. Чтобы, когда вернётся, не напугать вас видом крови . Он же ваш сардом, а вы его чулбинос.
- Да зачем ему вообще было возвращаться, в таком случае? Разве может быть такое?- мама почти кричит, в её глазах ужас. - Что он за монстр, в самом деле?
- Это не он, не она. Нермахтодисы не имеют пола. Древняя, сильная порода. Бывало, спасали детей из занесённых снегом деревень. Носили их на себе по нескольку суток в поисках жилья, уже давно будучи мёртвыми. Сжигая свою плоть, спасали людей из огня. И то, что он делает сейчас, это дань своему чулбино. Хозяину и другу.

***
- Что же это означает? - спросил я тем не менее, удивляясь спокойствию своего голоса. Что я думал при этом? Испытывал ли СТРАХ? Нет. Неописуемая ЖУТЬ поползла змеями от кончиков пальцев рук и ног, превращая их в ледышки и пытаясь вцепиться в сердце. Однако, с первых слов ветеринара мне всё казалось, что я сплю и вижу сон, один из прошлых своих кошмаров. И я всё ещё надеялся, что это действительно так. Может, Костя и правда сошёл с ума? Ведь такое случается с людьми и это значит, что...

- Это значит, что он очень тебя любит. В процессе гибели - то есть в течение нескольких десятков секунд - в его мозгу произошла активизация определённой программы, то есть была возбуждена специальная группа нейронов, отвечающая за её исполнение. В теле определённое время будет сохраняться запас питательных веществ и гормонов, достаточных для того, чтобы понимать твои команды - самые простейшие - и двигаться.
- Как долго это будет продолжаться?
- Пока в относительной сохранности остаются мышцы и сухожилия, и, разумеется, специальный мозговой центр. Иными словами, как только тело не будет разрушено окончательно. Или пока не завершится программа. Всё зависит от состояния его здоровья - на момент смерти.
- Кошмар какой-то, просто не верится, - пробормотала мама, прикусив ноготь на мизинце.
- Вам следует отдать его в службу охраны животных. Я дам номер телетайпа, или сам могу его забрать. Хотя таких чаще просто выбрасывают на улицу.
Я вспомнил пса с отсутствующим взглядом, которого встретил на выходе из межпланетного терминала.
- Он теперь зомби?
- Нет, - твёрдо ответил Константин, поднимая брови. Ваши зумбы выполняют команды, поступающие извне. А сардом - только свои, активированные перед физической смертью. И делают это они исключительно ради хозяев. Возможно, ваш "пёс" решил, что его хозяин очень слаб - и физически, и морально - и нуждается в нём даже после...
Ветеринар улыбнулся:
- Это удивительные создания. Иногда, перейдя последнюю черту, они успевают сделать хозяину богатый подарок.
- Разорванное горло? - в ужасе вскричала мама.
- Нет. Это никогда. Никогда - ни в жизни, ни в смерти сардом не причинит вред своему чулбино, - ветеринар нахмурил брови и направился к выходу, давая понять, что разговор окончен. - Если всё же решите его оставить - отнеситесь к нему с уважением. Не сосредотачивайтесь на его сегодняшнем состоянии. Всё в мире преходяще.
- Какая ужасная планета! - шевелит губами мама.
- Прежде чем брать в дом животное, стоит хотя бы что-нибудь узнать о нём заранее. И на вашей планете существует множество форм жизни, объективно вызывающих неприязнь, - парирует Константин.
- Например? - мама вопросительно наморщила лоб.
- Например, недавно открытые африканские бабочки. Центеиды. Сами по себе они, конечно, невероятно милые, но процесс... Эти коконы. Огромная, в рост человека разлагающаяся масса, развешанная тут и там на цветущих деревьях. Ффур! - ветеринар передёрнул узкими плечами. - Невероятная гадость.
- Да забирайте это своё чудо, сейчас же и немедленно! - кричит мама, и ветеринар с готовностью берёт Боба за ошейник.
- Погодите, погодите, - я слышу отца, якобы случайно заглянувшего из соседней комнаты. - Очень даже любопытно. Если он не опасен, конечно. Отдать вам мы его ещё успеем, если я правильно понял, этот хеллоуин с ходячими мертвецами растянется на месяц - другой? Мы найдём место, где можно его содержать... держать, пока он не.., - отец покосился на маму. - У меня тут появился новый знакомец - ксенобиолог, ему будет интересно изучить этот феномен.
Костя прищурил и без того узкие глаза, в них будто вспыхнули молнии.
- Не феномен. Модель существования. А в данной ситуации - всего лишь один из видов адаптации. Нашего мира к вашему. Или наоборот. Какая вам, на хрен, разница?

Я всё слушал и осознавал, оцепенело прислонившись к стене. Голоса матери, ветврача, отца. Слова будто просачивались сквозь плотную вату, однако смысл их доходил до меня чётко и ясно, словно мне кричали прямо в ухо. Я бы и сам хотел закричать, расцарапать себе лицо, вырвать глаза, провалиться сквозь землю, словом, сделать хотя бы что-то, чтобы всё враз изменилось и не было правдой. Но оно ей было. Не стоило бежать от моего кошмара на самый что ни на есть край света. Я просто сделал оборот, чтобы попасть в самый его центр.
Адский круг замкнулся, и я оказался внутри трёхмерного ужаса, возведённого в Бог знает какую степень, пропитался им насквозь и позволил ему управлять моим разумом. Кошмарные сны стали явью. То, что для родителей было всего лишь странностью и досадным недоразумением, для меня означало полную катастрофу. Квинтэссенцию жути.
И мне ничего не оставалось, как смириться и подчиниться ей полностью.

***
Боба действительно закрыли в сарае. Вначале он пытался оттуда выбраться, скулил, царапал дверь. Потом замолчал и улёгся на пол.
Ксенобиолог - миловидная девушка - приходила только один раз. Она выскочила оттуда с зелёным лицом, едва отдышавшись, бросилась бежать, и больше я её там не видел.
Про Боба вскоре забыли все. Кроме меня.
Со стороны я никому не казался помешанным. Как Боб, новый Боб вновь превратился в мёртвую собаку, так я превратился в механическую игрушку. Я ел, пил, спал, отвечал уроки, играл с друзьями. Я не бился в припадках и даже иногда высыпался. Но каждое утро и каждый вечер ноги сами несли меня к сараю. Я приходил, прижимался лицом к бамбуковым доскам и смотрел на него в щель.
Иногда Боб ходил от стены к стене, иногда, как сломанная заводная игрушка, то ложился, то вновь поднимался на дрожащие лапы. Потом ложился на подстилку, положив голову на лапы, и не вставал с неё несколько дней.
Так прошёл месяц или около того, я не считал дни и даже не знал, какое сегодня число.
Я всё ждал, и уже почти нетерпеливо - скорее бы отмучиться - что однажды проснусь и увижу над собой раскрытую зловонную пасть...

Помню, в один из дней навалило так много снега, что не справилась местная техника, и по посёлку стало трудно передвигаться.
Но вопреки всему ноги упорно несут меня к сараю.
В щель Боба я уже не вижу. "Всё", - с облегчением и непонятной досадой думаю я. "Он развалился, рассыпался, рассеялся. Его нет и никогда не было. Он приснился мне в кошмарном сне".
Я обхожу сарай, судорожно вздыхаю, поворачиваю ключ и открываю дверь.
Боб лежит на пороге.
Он рвётся ко мне из последних сил, не допрыгивает и ползёт.

В моей голове происходит ядерный взрыв. Левое полушарие смешивается с правым, а правое - с левым. Так я это ощущаю. Я смотрю на всё будто со стороны, кадры сменяются, как в замедленной съёмке. Боб ползёт по чистому белому снегу, оставляя за собой темнеющий след Спазм сдавливает горло, я хриплю, совершенно прекращаю дышать и отступаю, отступаю, а он всё пытается приблизиться, приподнять голову и посмотреть на меня жёлтыми, будто вывернутыми наизнанку белками глаз. Инстинкт самосохранения берёт верх, я кричу дурным голосом и в отчаянии бью его ногой по морде.
Глаза выкатываются из орбит прямо на снег, выпадают по очереди - один, потом другой, голова отделяется от туловища, и, наконец, остов окончательно разваливается.
Что-то возится под распадающейся шкурой, освобождаясь от кошмарного кокона, встряхивается... и абсолютно белое, без единого пятнышка, пушистое существо, жалобно скуля, тычется носом в мои ботинки...

***
Я сложил останки в картонную коробку, чтобы закопать на пустыре. Я нёс коробку через весь посёлок и не чувствовал ни отчаянья, ни прежнего парализующего страха. Мне было странно и неуютно, но я ощущал лишь глубокое удивление. И всё.
С тех пор я перестал бояться совсем. Нет, потом я боялся, конечно - падения курса левро, опозданий на работу, слёз жены, болезней, боли, бедности. Но эти страхи не были абстрактны, и сама по себе их природа понуждала искать выход. Трудиться, верить, любить и надеяться, надеяться, надеяться.
Новоявленное существо я упросил оставить. Я назвал его Нарк. Как оказалось, в буквальном переводе с языка скоргов это означает - Вопреки.
Я никогда ничего не чувствовал к нему - ни отвращения, ни любви или ненависти. Вообще ничего. Он просто был рядом, и меня это устраивало.
Нарк был хорошим "псом" и прожил со мной много лет. Он служил мне верой и правдой, и окончил честные дни трудяги, охранника и друга на Земле, куда мы возвратились спустя несколько лет.. Я мог бы много рассказывать - о том, как он защитил меня от хулиганов, как закрыл в доме мою нервную и ревнивую жёнушку, когда она сгоряча решила уйти от меня к смазливому пилоту товарного космического челнока. Как впрягался в сани, катая детей, и однажды вытащил едва научившегося ходить младшего сына из бассейна, в который тот свалился по недосмотру няни.
Только каждый вечер, перед сном я - уже машинально с годами - прижимал ладонь к белой пушистой груди, чтобы ненароком не пропустить "час икс". Но это верное сердечко всегда билось спокойно, сильно и ритмично.
Когда оно всё же остановилось - от старости, я не стал дожидаться и гадать, включит ли его мозг свою странную программу любви и преданности, и решил раздробить его голову слесарным молотком. Но пока я шёл за инструментом, у меня мелькнула мысль, что, возможно, я никогда не смог бы сделать этого, если бы она была не просто ослепительно белой. А белой в чёрный горох.
Конец ".

***
Я вздохнул, потянулся, покрутил затёкшей шеей. Скомкал только что распечатанный листок и скосил глаза на большую белую, с одним единственным черным горохом ровно посередине лба, голову сопящего Сонарка.
- А может, лучше расскажем ему о Т-переходах?
- Р-рун-гав!
.