Часть 2. Лысею.
Выражаясь по-военному, решил «заправить» кровать, то есть сложить раскладушку. Моя подушка вся усеяна короткими волосками. Это мои волосы. Я лысею, и лысею давно. Однако каждое новое свидетельство данного факта приводит меня в бешенство. Вот и сейчас, назло себе, с силою провожу рукой по волосам. Из-под руки сыплется дождь моих бедных маленьких и мертвых волосинок.
- Мать твою! Зараза! Падла! - восклицаю я и бью подушку кулаком. За спиной раздается издевательски-веселый голос Бориса.
- Не убивайся так, чувак! В нашей роте половина мужиков лысых - и ничего, никто еще не умер. Все находят себе баб-москвичек и живут припеваючи. А тебе, чувачок, повезло: ты - москвич! Красота тебе ни к чему. За тебя любая деревенская красавица пойдет, только свистни. Хочешь, сосватаю?
От того, чтобы послать Бориса, останавливает только то, что он одет по всей форме. На нем шапка с кокардой, серая шинель, перетянутая крест-накрест кожаными ремнями, кирзовые сапоги, остро пахнущие скипидаром. На животе покоится облезлая пистолетная кобура.
Говорят, московские менты в кобуре вместо пистолета держат жратву. Наверное, это неправда.
Кто бы раньше мог подумать, что в нашей рабоче-крестьянской квартире появится свой милиционер!
Не скрывая раздражения, спрашиваю:
- Чего тебе?
- Я того... почапал на службу, - явно смущается он. - Закрой за мной дверь, пожалуйста.
Неожиданная вежливость Бориса озадачивает. Возможно, я несправедлив к простому деревенскому парню. Но продолжаю по инерции злиться.
- А сам закрыть дверь не в состоянии?
- Не могу. У меня того... ключей нет, - объясняет Борис по дороге. - Твои родители-чудики не дают. Боятся, сопру чего-нибудь. Смех, да и только! Чего у вас брать-то? Живете хуже нищих.
- Ну, хватит болтать, - говорю я. - На службу опоздаешь.
- Ерунда. У нас сколько хочешь можно опаздывать.
- Везет же некоторым, - неосторожно произношу я.
- Еще как везет! - смеется довольный мент Борис уже за порогом. Я пытаюсь закрыть за ним дверь, но не тут-то было: носком огромного сапога он блокирует дверь. Борис бесцеремонно тычет в меня обожженным пальцем.
- Слушай, чувак, я чего надумал. Приходи работать к нам в ментовку. Москвичей у нас сразу того ... на должность ставят. Через год, глядишь, и того ... большим начальником заделаешься. И меня, по-родственному, на теплое местечко пристроишь. Клевая идея?
- Палец-то того... не болит? - спрашиваю я, нажимая на дверь. Борису хоть бы хны, стоит, как бревно.
- Ерунда. Я еще разок пописаю, и палец пройдет. Слушай, чувачок, - Борис переходит на шепот, - дело говорю: греби к нам. Ты не смотри, что мы как бы не шикуем. Это только того ... для видимости, для простаков. На самом деле у нас денег можно срубить, сколько хошь. Только того ... делиться с начальством надо. Дело нехитрое. Я тебя научу. А бабки будут, и ты сразу того ... про свою лысину забудешь. Бабам-дурам только деньги неси, остальное им до фени. Ну что, замолвить о тебе словечко командиру? Он у нас мужик головастый.
- Нужно подумать.
- Ясный красный, думай, только недолго, - говорит Борис и заговорщицки подмигивает.
- Ну что, чувак, вечерком покалякаем за жизнь? - Борис намекает насчет выпивки.
- Там видно будет, - уклончиво отвечаю я. Борис понимает по-своему:
- Не дрейфь, чувачок. Не в деньгах счастье, а того ... в их количестве. Сегодня шмонаем продуктовую точку в центре Москвы. Конфискату будет!.. Вагон! Так и быть, принесу пару бутылок чего покрепче. Ну, будь. Жди вечерком.
Борис отпускает дверь. Под лязг подков, гундося мотивчик на тему о поручике Голицыне, легко и весело мент сбегает по лестнице. Возвращаюсь на кухню за своим бутербродом. Но нахожу лишь засохшие хлебные крошки. Мент сожрал мою еду! И когда только успел? И даже не удосужился замести следы преступления.
Нет, под одной крышей с Борисом нам не ужиться.
Сегодня собираюсь пойти в магазин. Нужно приодеться. Мои доармейские вещи никуда не годятся: либо малы, либо вышли из моды. Деньги взял у родителей. Не просил, сами дали.
За неимением лучшего, надеваю дембельское обмундирование: солдатские брюки, китель с предварительно отпоротыми погонами, зеленую рубашку, остроносые черные ботинки. Вместо шинели - отцовское выходное пальто из коричневого драпа с белым каракулевым воротником. Прикрыть голову нечем. Армейская шапка-ушанка с отцовским пальто абсолютно не сочетаются. Пойду без шапки. На дорожку смотрюсь в зеркало. Ужас! Ни дать, ни взять - помесь пациента дурдома с лысым бомжом.
У подъезда нос к носу сталкиваюсь с моим старым приятелем Шуриком. До армии мы с ним ухлестывали за двумя хорошенькими девушками, Ниной и Милой. В Нину я влюбился по-настоящему. Нина сама виновата. Она давала понять, что я ей нравлюсь. Однажды я набрался храбрости и признался ей в любви. Получил отказ. Выяснилось, что Нина ждала парня из армии, а со мной просто убивала время. Обиднее всего то, что, как выразилась Нина, выбор пал на меня по той причине, что ко мне «нельзя приревновать». Я страшно переживал эту историю. Боль не утихла до сих пор. Это понятно: первая любовь не забывается долго, а безответная не забывается никогда.
За два года Шурик здорово изменился. Он как будто стал меньше ростом, потолстел и постарел. Мой приятель и раньше не отличался аккуратностью, а теперь выглядел откровенно неряшливо: на щеках щетина, во рту недожеванная папироса «Беломорканал». На нем простая турецкая куртка из грязно-красной кожи с надорванными карманами, пузырящиеся брюки и стоптанные, никогда не видевшие щетки ботинки. Неизменным в Шурике остался только кусок ваты, торчащий в ухе. В детстве он переболел гриппом. С тех пор у Шурика гноится ухо. В дни обострения от него неприятно пахнет. Из-за больного уха Шурика не взяли в армию. По этому поводу я когда-то ему завидовал.
Устремив тяжелый взгляд под ноги, Шурик разговаривал так, как будто мы расстались на той неделе:
- Что делаешь вечером? - спросил он.
Отвечаю коротко, по-деловому:
- Я абсолютно свободен.
Шурик одними губами ловко переводит папиросу из одного угла рта в другой и подсасывает. Папироса оживает, вспыхивая красным огоньком. Шурик щурит глаз и вкусно пыхает дымком.
- Я лично сегодня занят, - говорит он. – Иду к врачу. Что-то ухо разболелось.
Эту фразу Шурик и раньше произносил чуть ли не ежедневно. И каждый раз таким тоном, будто болезнь уха для него - полная неожиданность. Но услышать это сейчас было обидно.
- Зачем же тогда спрашивал? - не удерживаюсь я от вопроса.
- Просто так. Надо же о чем-то с тобой говорить.
Откровенность Шурика даже не сердит меня. Видимо, в мое отсутствие случилось нечто такое, от чего мой друг ослаб на голову.
- Как дела в целом? - спрашиваю я исключительно для снятия возникшего напряжения.
- Работаю, - уныло ответил Шурик и неожиданно замечает. - Однако ты здорово облысел!
- Ерунда, - отмахиваюсь я.
Пытаясь уйти от неприятной темы, интересуюсь, не женился ли он?
- Мне и одному неплохо. А у тебя, смотрю, плохи дела.
- Это еще почему?
- Скоро совсем лысый будешь. Как твой папашка, будешь зимой и летом ходить в берете. Смешно!
Сказано грубо, но верно. Мой отец лыс, как коленка, и, стесняясь этого, постоянно ходит в берете.
- Ерунда.
- Ничего не ерунда. Бабы лысых не любят.
- Схожу к врачу. За деньги вылечат. Шурик продолжает нудеть:
- Наследственная лысина не лечится. Тут никакие деньги не помогут. Посмотри на нашего президента. Если бы лысина излечивались, неужто президент не нашел бы денег?
Шурику, как видно, доставляет удовольствие обсуждать мою лысину. При этом он упорно смотрит куда-то вниз. Меня это стало раздражать.
- И пальто у тебя дурацкое, - ни с того ни с сего брякает Шурик.
Раньше Шурик был нормальным парнем. А сейчас стал полным идиотом. Только идиотам доставляет радость резать правду-матку. Шурик - идиот в квадрате. Он режет и режет, как заведенный, эту одному ему нужную правду. Его, видимо, не остановить. Делаю последнюю попытку. Пытаюсь перевести разговор в нормальное русло.
- Шурик, я вчера вернулся из армии. И еще не успел купить гражданскую одежду.
Шурик зевает. Ему абсолютно все равно, успел я купить одежду, не успел, где я пропадал два года, служил в армии, болел или сидел в тюрьме. Терпение мое лопнуло.
- Шурик, мне пора.
- Иди. Кто тебя держит? - ответил Шурик и, едва не задев локтем, уходит. Ни тебе «здравствуйте», ни тебе «до свидания»! Как будто меня не существует.
От встречи с Шуриком остается неприятный осадок. Мой бывший приятель не только постарел, он основательно поглупел. При случае обязательно ему скажу: «Знаешь, дорогой, прежде чем судить других, нужно посмотреть на себя в зеркало. Тупица!» Так и скажу: «Ту-пи-ца!» Терять мне нечего. Общаться с Шуриком в своей новой жизни я не собираюсь.
Продолжение - http://www.proza.ru/2013/01/19/2071