… Разбор плавной струйкой покатился к финишу. Усилием воли с равнодушной обречённостью заставил себя вслушиваться в потоки разнокалиберных сведений. «Отцы-командиры» привычно и монотонно бубнили тексты приказов, указаний, пояснительных записок и информационных бюллетеней, ни на чём особенно не акцентируя внимания. Присутствующие мужественно терпели и покорно отвечали взаимностью. Раз уж выпала судьбинушка протирать штаны на разборе, нужно сидеть до упора. Канцелярские штампы фраз давно навязли в зубах. Их почти все могли с лёгкостью цитировать.
«… в целях профилактики и исключения подобных происшествий впредь, а также для дальнейшего обеспечения безопасности полётов на основании вышеизложенного требую в месячный срок во всех авиапредприятиях ГА и их подразделениях провести с лётным составом занятия с последующим принятием зачётов под роспись... Особое внимание уделить...»
Интересное дело! Лет пять-семь назад в приказной части встречались изумительные перлы, которые, на первый взгляд, не подлежали никакому сомнению. «В целях дальнейшего повышения безопасности полётов требую...» – Ничего странного не находите? Но ведь если безопасность есть, куда же её ещё можно повышать, уж не в космос ли? В Министерстве над такими формулировками не сильно задумывались, в московских кабинетах ещё чувствовалась тесная связь с авиацией военной, поэтому кое-что из подобного «строевого дубизма» в документах сохранялось. Лётчики тоже не очень вдумывались в смысловое несоответствие, а всё больше шутили: «Самолёты на приколе – безопасность стопроцентная!», что полностью противоречило лозунгу «Чтобы летать чище, нужно летать чаще!»
Следующий документ, зачитываемый с трибуны, тоже требовал «... усилить ответственность...», другой – повысить «экономичность», третий – «регулярность полётов», а также «исправность самолётовертолётного парка воздушных судов». Особое умиление вызывали сводки о достигнутых показателях во всей гражданской авиации в сравнении с каким-нибудь предыдущим периодом. Эффективность использования упомянутого парка, число перевезённых пассажиров, многие гектары площадей, подвергнутых внесению химических удобрений, качественные характеристики с вереницей цифр и процентов производительности, тоннокилометров и пассажирокилометров, а также подобная обнаученная ерундистика, которую лётному составу доводили принудительно. Зачем? Таких вопросов никто не задавал. В Министерстве предпочитали пребывать в счастливом заблуждении, что пилоты и штурманы как-то могут повлиять на ту же исправность самолётов, которой обязана заниматься авиационно-техническая база... Это как? Видимо, не записывать в бортжурнал обнаруженные неисправности оборудования. Единый системный организм, в котором любая потянутая ниточка должна бы, по задумке вышестоящих, золотым ключиком открыть заветный ларчик безопасности полётов...
Внутри меня тихонечко натягивалась невидимая струна, а колками служили бесконечные выступления всё новых и новых докладчиков. Камертон организма уверенно выбирал одну-единственную подходящую ноту – скорее бы вся эта бодяга заканчивалась! Уже хотелось примитивного и такого понятного – что-нибудь съесть, сменить вид деятельности, прогуляться... Недаром в учебных заведениях установлен привычный срок занятий – сорок пять минут! Установлено, что именно через такой период притупляется восприимчивость и теряется всякий интерес к любому материалу. Но докладчики предпочитали «отстреляться» по полной программе. Им-то проще – отбарабанил и ушёл, уступив местечко следующему.
Как сквозь вату звучали чьи-то выступления и доклады, перемежающиеся пятиминутными перерывами, которым я уже потерял счёт, находясь почти в прострации и пытаясь на глазок определить, кто же из присутствующих – Герасимов. Но больше интересовал всё-таки Астафьев. Спрашивать у Ганина казалось неудобным. Он постоянно мелькал то там, то тут, в перекурах балагурил с коллегами или деловито что-то обсуждал, но удачного момента подойти так и не нашлось. Под ложечкой противно сосало... Обеденное время давно миновало, а повестка дня так и не предполагала никакой отлучки для перекуса. Адреналинчик зашкаливал, усиливая чувство голода, но общее состояние больше напоминало тревогу больного, которому сообщили о скорой операции. Отказаться невозможно, а исход непонятен...
Сидел и тупо разглядывал присутствующих, мысленно перебирая кандидатов в «папы»... Может, этот – мрачный субъект с выдвинутой вперёд нижней челюстью и хамоватыми, глубоко посаженными белёсыми глазами? Другой имел взлохмаченную шевелюру деревенского рубахи-парня, да и конопатая розовощёкость вполне подходила для роли разухабистого гармониста. Но часто внешность обманчива. Такой «милашка» может оказаться почти садистом, когда речь зайдёт о профессиональных обязанностях, требующих крутого нрава при обучении стажёра... Или наставником станет его пижонистый сосед с залысинами и надбровными дугами закоренелого бандюгана, задумчиво оценивающий паутину, свисающую почерневшими лохмотьями в верхнем углу класса? Туда не каждая уборщица шваброй доберётся.
Интересно, жив ли хозяин кружевной сети – осторожный мохнатый лупоглазый паучок? Сколько он знает тайн об авиационной жизни, сколько слышал чистосердечных признаний в незначительных прегрешениях и хранит секретов личных взаимоотношений? Скорее всего – прячется и привычно ожидает, когда помещение опустеет... Помещение – казённое и не слишком ухоженное. Да и здание явно отжило свой век... На субботниках и авралах «по случаю» принудительные добровольцы, как правило, ограничиваются лишь небрежным подметанием помещений влажным веником, бездумной перестановкой стульев и выносом «с глаз долой» какой-нибудь завалявшейся макулатуры, давно мозолившей очи, да у начальства раньше никак не хватало ни сил, ни решимости отправить в урну листочки и обрывки с торопливо написанными заметками...
Уборщицам в штабе и авиаэскадрильях — почти лафа! Когда они появляются, откуда и сам момент ухода – для большинства тайна за семью печатями. Уборщицам строго-настрого запрещено что-либо выбрасывать, если оно уже не в урне. Любая невзрачная бумажонка, даже клочок, имеет странное свойство понадобиться уже завтра, хотя буквально колола глаза месяцами, каждый раз перемещаясь на новое место. На внешне непривлекательном бесформенном огрызке может быть всё что угодно – от черновиков «наполеоновских» планов по обеспечению плана полётов или перетасовки экипажей до вполне готовых к утверждению списков кандидатов на тренажёр, ввода в строй, ближайших контрольных дат проверок практической работы в воздухе или набросков о надобности предоставления отпуска...
Солидные стопочки вкладышей в руководящие документы, листы, подлежащие замене в РЛЭ (руководство по лётной эксплуатации) присылают из Министерства с большим запасом. Вот и пылятся они годами на подоконниках и шкафах, сложенные увесистыми кирпичиками. Желтеют, сдвигаются в сторону, открывая небольшими полосками бывшую девственную чистоту. Грязные подсохшие разводы вокруг – следы от тряпки и видимости уборки. Они постоянно обновляются, но пачки листов даже не поднимают, словно на них сразу виден какой-то гриф сверхважности.
Конечно, глупо пытаться по внешней привлекательности подобрать интересный вариантик «по сердцу и душе», но очень хотелось, чтобы инструктор оказался приятным хотя бы на физиономию. Сначала. А там – как сложатся отношения. «Симпатичность» того или иного усугублялась полным неведением относительно лётной специальности. В форменных пиджаках, где можно усмотреть значок с розой ветров, присутствовали далеко не все – большинство всё-таки предпочло явиться в рубашках, учитывая августовскую жару. А как хотелось заранее узнать и угадать! Поневоле вспомнилась методика Ломброзо. Многие считают, что именно ему принадлежит теория о природной связи формы черепа с врождённой склонностью к преступлениям. Это не совсем так. Ломброзо просто вывел формулу. Она позволяла выявить причинность преступности, которая на общем уровне всегда сводилась к длине тех или иных частей тела.
Чезаре Ломброзо, много лет проработавший тюремным врачом-психиатром, видимо, был первым, кто обратил внимание на широкое распространение татуировок среди преступников, что, безусловно, определило его отношение к ней: он рассматривал наколку как проявление атавизма и как признак нравственной деформации личности. Исследователь утверждал, что татуировка характеризует собой определённый антропологический тип: носителями её являются в большинстве случаев прирождённые преступники и прирождённые проститутки.
Будучи уже признанным методологом криминальной антропологии, Ломброзо разработал теорию, согласно которой до сорока процентов всех преступников не виноваты в содеянном, ибо обладают врождённой предрасположенностью к злодеяниям, что связано с «признаками нашей организации». Если же добавить к этому их склонность к татуировке, то внешняя характеристика человека, который просто обязан, по Ломброзо, стать преступником, становится очевидной. Учёный считал: «Кто татуируется, является или преступником, или дегенеративной личностью.»
С большой дозой здорового юмора советую примерить на себя один из пунктов известной работы Ломброзо «Гениальность и помешательство»:
«У всех гениев есть свой особый стиль, страстный, трепещущий, колоритный, отличающий их от других здоровых писателей и свойственный им, может быть, именно потому, что он вырабатывается под влиянием психоза. Положение это подтверждается и собственным признанием таких гениев, что все они по окончании экстаза не способны не только сочинять, но и мыслить.»
Честно говоря, за весь тридцатилетний период штурманской деятельности вряд ли отыщу более трёх-четырёх человек лётной специальности, у которых имелись наколки. Они если и были, то свидетельствовали лишь о сомнительных экспериментах шальной юности или флотско-армейской службе. Как правило, наличие татуировки никак не влияло ни на характер, ни на способности, ни на склонность или принадлежность к какому-либо виду криминальной группы... Обыкновенная возрастная дурь, слепое подражание, влияние момента или очередная «любовь до гроба», чьё имя на всю жизнь осталось запечатлённым.
Наколок, уродств черепа и других атавизмов у присутствующих не обнаружил, либо их тщательно скрывали... Физиономии тоже не выражали ничего особенного. Обычные скучающие лица, как на партийных собраниях или научных форумах: отсутствующий взгляд и отрешённость. Это можно с равным успехом трактовать и как полное погружение в доклад с трибуны, и как глубокий транс, в котором копошатся мысли о своём... Кое-кто всё-таки конспектировал в рабочей книжке то, что показалось важным и требующим особенного контроля в будущем. Таких набралось негусто, а если учесть, что парочка слева от меня именно так маскировалась не то совместным разгадыванием кроссворда, не то «морским боем», становилось просто смешно...
Обратил внимание на смуглого лётчика цыганистой внешности. Наверное молдаванин. По крайней мере, если встретишь его без формы и с гитарой, впечатление будет именно такое. Вылитый персонаж из фильма «Табор уходит в небо»... Худощавый, мускулистый, вихрастый, волосы иссиня-чёрные, но уже с проседью. То ли Яшка-цыган, то ли Будулай, если их мысленно уравнять в возрасте... Пилотов из цыган не встречал, да и не слыхал о таких фактах, поэтому сразу подумал о далёкой Молдавии...
«Молдаванин» с ненавистью и зловещим прищуром сверлил прожигающим взглядом намертво прибитый к стене фанерный ящичек, похожий на почтовый. В дужках для замка висела крохотная самопальная пломба со скрученной проволочной контровкой, а посередине зазывно-маняще алели крупные буквы «СДС». Поначалу казалось, что пристальное внимание привлёк обычный и давно привычный атрибут с надписью «ПК», то есть навесной пожарный шкаф, но в нём по логике не должно быть ничего интересного... Августовское солнышко расшалилось и косыми лучами проникало через зарешеченные окна, а «молдаванин» как раз находился на границе света и тени. От этой странной игры освещения выражение лица казалось ещё более мистическим и колоритным... Посомневавшись чуть-чуть, я всё же уверился, что объектом являлся именно ящик с буквами «СДС»...
Мысленно усмехнулся, хотя истинную причину такой явной неприязни знать не мог. Такие ящички когда-то стали появляться практически во всех помещениях, связанных с лётной деятельностью. «СДС» – это введённая система добровольных сообщений, направленная опять-таки на повышение «безразмерной» безопасности полётов. Инспекция всех рангов призывала таким образом задушевно и чистосердечно «клепать» на себя или других, если в полёте случилось какое-то происшествие или нарушение. Не каждый подобный факт выявляется впоследствии. Вполне закономерно существуют дружеские, но отнюдь не бескорыстные взаимоотношения со службой ГРАПИ (группой расшифровки и анализа полётной информации), а кое-что просто уходит в «туман» времени из-за текучки или по другим причинам. По замыслу создателей, сразу сделанное в произвольной форме признание о факте нарушения послужит своеобразной индульгенцией, и драконовских мер к виновникам приниматься не будет, а факт станет поводом для профилактических мероприятий... Естественно – по недопущению и искоренению... Особый упор в инспекторских призывах, как помнится, делался на невинной фразе «для статистического учёта»... Мысль «свежая и неизбитая» с широкими возможностями для толкования...
Доподлинно не знаю, помогла ли хоть в чём-нибудь такая система работе инспекции, но в Магане доводилось частенько наблюдать за процедурой еженедельного осмотра содержимого упомянутого ящика. Старенький инспектор Похожаев с опаской шарил внутри и с видимым облегчением (или вздохом сожаления – точной уверенности нет) убеждался, что внутренности пусты... Как-то не очень спешили лётчики добровольно признаваться и нести повинную голову на плаху... «Свой» человек в ГРА – это вещь! А как сложатся обстоятельства, и каким «сжатым воздухом» окажутся инспекторские посулы – неизвестно. Обещаниям, тем более инспекторским, цена особенная... Да и прегрешения могут быть мелкими. Выпускал командир шасси на скорости 400 км/час, как и положено по Руководству, а стрелочка указателя прибора – толстая, чуть дрогнула на рисочке «400» – подболтнуло самолёт в этот момент, вот скорость и прыгнула на три-пять километров, что мгновенно зафиксировал более чуткий и строго тарированный самописец. Значит, вскоре жди «подарка». Лучше уж перебдеть и за небольшой презент договориться с человеком из ГРАПИ. Но связываться с инспекцией – упаси Господь!
Поэтому пристальный взгляд-коловорот «молдаванина» мог выражать всё что угодно: борьбу желаний что-то вложить или каким-то образом изъять, а также большие сомнения по поводу коллег из экипажа... Ведь «одна семья» – это и « в семье не без урода».
… Туго натянутая струна организма в какой-то момент надсадно тренькнула и оборвалась, издав жалобный стон. Похоже, внутренние частотные колебания оказались в непосредственной близости от камертонной ноты «Герасимов», чью фамилию чудом удалось расслышать сквозь пелену размышлений. Оказалось, именно ему задали какой-то вопрос, суть которого укользнула. Я встрепенулся и с понятной заинтересованностью взглянул на поднявшегося с противоположной стороны пилота.
Уж не знаю, что сказал бы по поводу Герасимова маститый и уважаемый дядюшка Ломброзо, но причин для криминалистических исследований лично я бы не нашёл. Сердце ёкнуло и рухнуло куда-то в недра... Именно таких представителей людей-человеков стоило опасаться больше всего. По крайней мере, так интуитивно диктовал мало-мальский жизненный опыт и некоторые прежние наблюдения. А внешность Герасимова – на зависть многим! Выше среднего роста, стройный, симпатичный, умные голубые глаза... Даже слишком умные. Я бы сказал – иезуитские, мудрые и насмешливые. Почти Арамис, чей загадочный внутренний мир и аристократические качества характера прекрасно описал Дюма... С такими «субъектами» нужно держать ухо востро. Никогда не знаешь, что именно он знает, как и к чему конкретно относится (видимость такой закономерности ощущается, но результат может оказаться ложным и очень неожиданным), при этом – широта кругозора и интересов – потрясающие. Такие с лёгкостью сходятся в жизни и работе с коллегами, но всегда чувствуется определённая дистанция, переступать которую для общего блага не стоит... Принципиальность и эрудиция – выше всяческих похвал. В общем, если и Астафьев вдруг окажется Герасимову под стать, можно смело заучивать стишок: «Недолго дёргалась старушка в высоковольтных проводах!» – Это, конечно, если подкачаю и не оправдаю... Одна «карта» теперь оказалась вскрытой, оставалось узнать «козырного туза», которому судьбе стало угодно подкинуть меня в качестве временного «сына».
Герасимов что-то негромко, рассудительно и с большим достоинством отвечал по поводу дел в его экипаже, а я вслушивался в приятный тембр. В общем, впечатления о командире выглядели вполне положительно, но конечно, самые первые и поверхностные. Не успел он сесть, как прозвучала и моя фамилия: «Кстати, хочу представить всем вновь прибывшего штурмана, который будет проходить программу ввода в строй именно в экипаже командира Герасимова.» – Я моментально вытянулся во фрунт, неуклюже подпрыгнув от неожиданности, как чёртик из табакерки. Думаю, смутился и покраснел, но старался этого не показать. Народ устало и равнодушно оглядел новичка, поэтому раскланиваться не было смысла. Всё равно аплодисментов бы не прозвучало. Рабочий процесс, только и всего!
Когда снова уселся, судорожно пытался оценить свою персону со стороны, но портретик вырисовывался довольно жалкий. Очень кстати минут через десять поступила команда: «Все свободны. Работать согласно наряда.» – Тут же с грохотом отодвинулись стулья, и лётчики с облегчением и громким топотом покинули класс, в котором остались я, Герасимов и Астафьев. А кто же ещё мог быть третьим?
Астафьев назвался Геной, держался независимо и почти не вынимал рук из карманов брюк. «Система Ломброзо» и тут дала сбой, потому что ничего такого особенного во внешности не наблюдалось. Правильные черты лица, средний рост, кареглазый шатен с косой чёлкой, возраст – мой или чуть старше, довольно общительный, насколько удалось судить по первой встрече, а профессиональные качества априори не должны вызывать ни малейших сомнений.
Немного познакомились и недолго обсуждали кое-что существенное. Практически всё свелось к тому, что притираться, учиться и постигать стану в процессе программы ввода. Герасимов буднично предложил называть его по имени Слава и оставил нас вдвоём, чтобы выяснить, куда планируется первый рейс в новом составе экипажа. Спустя минут пять-семь вернулся и объявил, что через пару дней полетим в Хабаровск. Гена одобрительно кивнул и поинтересовался, есть ли у меня какие-нибудь данные о маршруте. Пришлось сказать, что своего ничего нет, но есть «подарок» от штурмана-пенсионера Власова. Остальную дополнительную подготовку могу взять на себя, если нет возражений. Возражений не последовало, поэтому мы распрощались рукопожатиями и разошлись в разные стороны. Напоследок мне дружно напомнили, что в наряд следует обязательно звонить. Могут быть изменения... Они и не заставили себя долго ждать. Буквально на следующий день дежурный вяло и привычно сообщил, что лететь предстоит вовсе не в Хабаровск, а в Свердловск с посадкой в Кемерово...
Новая жизнь началась! Но после возвращения из Ульяновска я просидел «на окладе» почти три долгих и томительных недели.
(продолжение следует)