Когда я был еще совсем, совсем молоденьким, я услышал интересный рассказ одного старого циркового мастера – скитальца, но, вместе с тем, и очень образованного, умного человека, побывавшего во многих странах мира и немало повидавшего.
Этот рассказ показался мне таким необычным и красочным, с образами загадочной минувшей жизни, что запал в мою юношескую память и стал потом, как бы, частью моей собственной жизни. И часто тихой весенней порою, лежа где-нибудь на сеновале или в поле летом, меж дремлющих сосен, я бродил в мечтах по тем же местам и тем же дорогам, о которых так самозабвенно рассказывал мне этот необычный, загадочный человек.
Мы познакомились с ним у речки, на рыбалке, подружились и часто беседовали вечерами у рыбачьего костра. Иногда он приглашал меня и к себе домой…
У него была толстая синяя тетрадь, хранящаяся в такого же цвета папке, в которую он записывал все свои воспоминания и оригинальные мысли о прошлых ярких годах своих приключений. Он говорил, что жизнь человеческая – это не какая-то там обычная, случайно сложившаяся, сказка, а очень тонко придуманная поучительная игра, повторяющаяся в разные времена, с разными человеческими фигурами, сюжетами и формами. Причем, прожитое нами прошлое, в полном объеме не теряется и не исчезает, уходя бесследно. Оно записывается, словно гравируется, как музыка на пластинках, каким-то всезнающим великим и мудрым Дирижером, Композитором или Режиссером. И его творящие, всюду проникающие, светозвуковые волны ложатся вечными штрихами в виде невидимых энергетических отметин в точках пространства и вещества, остаются там, закручиваются и, как бы, консервируются.
Он говорил:
- Малыш, вот, видишь камень? Ты думаешь, что он твердый, холодный, мертвый и безжизненный, как высохший деревянный сучок, который сгорает бесследно в огне обычного костра? Но это не так! За время своего существования этот невзрачный камушек зарядился, вобрал в себя миллионы и миллионы лучей от звезд и Солнца, то есть, частиц света с отражением всех жизненных ситуаций, происходивших здесь, на Земле, тысячелетия тому назад. Так вбирают в себя лучи прежней жизни не только камни, но и вода, и воздух, и почва, и все ископаемые: смолы, руды и кристаллы. А это янтарь и кварц, например. Все предметы, малыш, существующие на Земле, хранят в себе эти отметины прошлой жизни как волны жизненных изменений.
Услышав такое, я остолбенел и произнес возбужденно:
- Ничего себе, картина! Неужели это всё правда, Алекс? Вот, если бы у нас с тобой был такой прибор, (наподобие нашего патефона) при помощи которого можно было бы оживить все эти застывшие в камне или в любом предмете, закрученные, законсервированные волны, а? И мы тогда бы, смогли все увидеть и все узнать: что происходило здесь до нас, и что чувствовали люди!?
На что Алекс, улыбнувшись, ответил:
- Он есть – этот волшебный прибор. Я сам им пользовался и все это увидел и пережил…
- Как пережил? Где, когда и что это за прибор? – заинтересованно накинулся я на Алекса.
- Погоди, малыш, не спеши так, а то уха выкипит, - усмехнулся он, останавливая меня и, справившись с ухой, продолжил.
- Ты хочешь узнать, какой это прибор и где он находится? – спросил он, попробовав на вкус прямо из котелка, сваренную им уху.
- Да, вот где, - показал он пальцем на свою голову.
Я опешил…
- Дядя Саня, ты что, имеешь в виду наши фантазии и галлюцинации какие-то, что ли?
- Да нет, малыш, хотя и эти наши сны, фантазии, видения и представления, возникающие у нас в мозгу, они тоже ведь не придуманы нами на пустом месте. И возникают в голове у нас не просто как бред и хитросплетения от впечатлений о прошлых событиях. А, как говорят умные люди, являются чем-то реально происходящим где-то сейчас, от нас далеко, в этом или ином мире, - ответил Алекс. – Мозг – это и есть тот прибор, который все ловит, собирает и пытается нам сообщить об этом. Его только нужно понять, и умело подключиться к его сообщениям.
- Но такое я не могу даже себе и представить, дядь Сань! Как это возможно? – возразил я ему.
- А почему нет, малыш? Мозг – это ведь не только прибор, с помощью которого мы соображаем, как нужно добыть себе пищу, но еще и приемник связи, которым мы ловим и расшифровываем все эти бесчисленные энергетические потоки – волны, происходящей вокруг нас жизни.
Вот свет, например, пришел к нам от Солнца, и его частицы зафиксировали на фотопластинке все эти формы, отражаясь от нашего тела и окружающих предметов. Образовалась плоская и тонкая картинка действительности – фото, и мы это видим. Но это только при излучении прямо вперед за одни миг и на одном слое серебра. А ведь излучения эти и свет идут к нам уже довольно давно, все время, то есть миллионы лет. И это те же частицы, из которых состоим и мы с тобой, и весь наш мир, вместе взятый. А свет – он ведь, отражаясь, распространяется не только вперед, но и в разные стороны, создавая, таким образом, объем, то есть шар или объемные слои энергии жизни, которые уходят в пространство в виде бесчисленных сферических волн и те, расширяясь, как думают многие из нас, рассеиваются. Так ведь? – остановился он ненадолго, глядя на меня.
- Да, - ответил я.
- А вот и нет, малыш, они не рассеиваются, - продолжил он рассказывать, - они, между тем, расширяясь, удаляются друг от друга и от нас сегодняшних все дальше и дальше, в разные стороны. Так, например, как надуваемая прозрачная резина шара от своего центра. Но шар этот состоит из грубой эластичной и прозрачной резины, а сферы нашей жизни связаны всеобщими невидимыми связями всемирных энергетических полей и мысленных идей. Вот какая во всем этот разница. Но, если рассуждать здраво по аналогии, то получается, что весь наш мир состоит из одних и тех же частичек вещества, и это вещество в зародившейся форме состоит из одних и тех же фигур. То есть, в жидкостях – это капля, а в твердом состоянии – это кристалл.
Энергетически, идеальная форма вещества – это окружность, то есть, шар, сфера, значит, весь наш мир – это мир кривых форм. В нем нет прямых линий. Они лишь на малых расстояниях кажутся прямыми. На больших же – они стремятся к окружности. Вот почему все вокруг нас крутится: и Солнце, и Земля, и другие планеты. Происходит круговорот вещества в природе: испарение, конденсация, то есть, сгущение паров воды и другого вещества на Земле. А звуковое эхо, оно, отражаясь волнами от стен конденсирующих полей, возвращается к нам и повторяет многократно произнесенные нами слова.
Так вот, малыш, к чему я это все тебе говорю? А к тому, что если бы все частички нашего тела в совокупности с нашей действительностью расширялись со скоростью, приближающейся к скорости света, то мы бы тогда все жили бы в одних слоях жизни, не старея и не изменяясь, вечно летя и расширяясь, как резиновый шар-сфера. Отражались бы и возвращались назад, к себе, как звуковое эхо…
- Но это я тебе так говорю, образно и обобщенно, - сказал он, улыбаясь, - а все устроено гораздо сложнее, умнее и тоньше, чем мы думаем. Вот и получается, что каждый час нашей жизни – это как отдельная энергетическая страница захватывающей нас вечной Книги Жизни с картинками, называемыми Хрониками Акаши. Но это не мертвые, а живые, насыщенные энергией страницы нашей книги – слои прошлой улетевшей жизни, в которых можно было бы побыть, если, конечно, сможешь догнать и войти в то первое состояние начального отражения, которое сверкнуло и улетело к окраинам нашей Вселенной.
- Но разве возможно такое? – спросил я, продолжая удивляться.
- Да, малыш, - сказал Алекс, - люди иногда это делают и исчезают прямо на глазах у прохожих. Но это совсем не то – это другой случай с другими скоростями и частотами. А люди, нечаянно подключившись к ним, исчезают, попадая в иной, параллельный мир. Проходя как сквозь бутылочное горлышко через вход – воронку портала в другую энергетически заряженную среду жизни, невидимую для наших органов чувств и не улавливаемую нашими физическими приборами. А назад дороги уже нет, потому что нет обратного отражающего излучения. А вот в наше прошлое и будущее существуют сверхбыстрые энергетически раскручиваемые воронки – дыры… Вот какие дела, малыш.
- Разве кто-то там уже побывал, в нашем прошлом-то и будущем? – спросил я, успокаиваясь.
- Да, малыш. Когда-то в молодости побывал там и я… И скажу тебе – это было для меня незабываемым зрелищем. Но это длинный разговор, не на один вечер…
Так закончил тогда свой рассказ этот замечательный человек, возбудив во мне еще более сильный интерес к своей персоне. И, приходя каждый раз к нему в гости, я с еще большей завистью посматривал в сторону его синей тетради, и думал: «Вот бы добраться мне до этих его записей, и прочитать, что он там такое написал, познать то, что он увидел, ощутил». Но это, как говорил он, доступно лишь людям мечтательным, то есть, с тонким сосредоточенным складом ума и широким кругозором восприятия жизни… А как расширить свое сознание и этот свой кругозор жизни, а с ним и ускорить и энергетические колебания частичек своего тела, чтобы догнать прошлое, а затем без ущерба для здоровья вернуться назад в свое тело и в свою теперешнюю жизнь, я не знал. Но Алекс мне как-то проговорился, что всю эту работу можно делать при помощи медитации, то есть, четким внутренним видением в голове того, что хочешь сейчас достичь. Говорил, что волны мысли летят быстрее, чем частицы света, а психическая энергия ума является самой сильной и формирующей энергией. Она защищает нас от всего, говорил он, даже от радиации.
Но то, что было написано в синей тетрадке, Алекс мне читать не давал – всегда ее прятал, и поэтому возвел мой интерес к этим записям до полной точки кипения.
Работал он в цирке иллюзионистом, и производил там наглядные опыты с уклоном в парапсихологию. Жил в прибалтийском городе, часто гастролировал с цирком по другим городам и странам, и снимал небольшую, но удобную комнату у одной доброй старушки. И я у него часто бывал, потому что эта «добрая старушка» была моей двоюродной тетей. Вот ведь как сплелись все обстоятельства моей и его жизни. Но сейчас речь идет не обо мне, а об этом странном и неординарном, одиноком человеке, и о страницах его записей, то есть, о рассказах его путешествий в просторах вечной жизни. Мне так хотелось достать, открыть его тетрадь и прочитать те страницы…
И однажды это все так и случилось – мне удалось заглянуть в его дивное прошлое и узнать его истории…
Машина, на которой цирк ездил на гастроли, попала в аварию, и он лежал в больнице и был очень слаб. Мы с тетушкой пришли его навестить. Тогда он мне и сказал тихо, еле ворочая языком:
- Малыш, там в моей комнате, в доме у твоей тети, лежит старая синяя папка, в ней тетрадь с записями – возьми ее, и если я все же не выкарабкаюсь из этих навалившихся на меня недугов, то сожги ее. Все равно это теперь уже далекое прошлое и никому уже не нужное и неинтересное…
- Как не нужное? Как не интересное? – вскричал я, кинувшись к нему.
- Дядя Саня, мне это все и интересно, и мне это все нужно! Можно, я ее прочитаю?
- Если хочешь – читай, - сказал он, - только, смотри, покуда я жив, никому эти записи не показывай. Даже никому о них ничего не говори. Понял?
- Хорошо, хорошо, не волнуйся, я тебя понял и никому теперь эти записи ни за что не отдам, - заверил я его.
Он позвал тетю и сказал ей, чтобы та отдала мне его синюю тетрадь. И я, тогда же, в тот же день, после посещения его в больнице, поспешил с тетушкой Глашей к ней домой, нашел его синюю тетрадь, с трепетом открыл ее и тут же начал читать… Читал, читал и с каждой прочитанной строкой все глубже и глубже уходил в его далекое прошлое, в его интересную искрометную жизнь. Удивлялся и, порой, по нескольку раз перечитывал его записи, кое-чего там недопонимая, и в то же время снова читал и читал, не в силах от них оторваться.
В его рассказах все было необычно, интересно и потрясающе живо. Как будто это не он, а я вместо него там жил и страдал, испытывая на себе падения, радости и даже триумфы его личной жизни.
Его повествование начиналось такими словами: «Это было давным-давно, еще до первой мировой войны, за несколько лет до ее начала…».
Моя прекрасная пани
…Мы переселились из российской глубинки в одну из балтийских стран. Жили бедно и трудно. Отец работал приказчиком у не очень богатого купца Ложкина. А нас в семье было тогда уже шестеро детей. И как-то так получалось, что мы появлялись и росли у наших родителей как дети армейского полка. Были, хоть даже и не одногодки, но, вставали в шеренгу бурлящей жизни друг за другом, словно солдаты.
Старшие, как принято, нянчили своих младших братьев, и зарабатывали тем самым от родителей на конфеты и бублики, а остальные же в обычное время учились в начальной церковно-приходской школе. Потом бегали вместе на речку: купались там, играли, и ловили на червячка мелкую рыбешку. Я был старшим средь братьев, и мне тогда уже стукнуло пятнадцать лет.
За речкой было имение некой молодой, красивой, загадочной пани. Очень богатой девы, видно, вдовы, жившей уединенно, то ли по своей скромности, то ли по своей начитанной или душевной прихоти. Это было тайной за семью печатями для меня и для всех окружающих. Но иногда, приходя на речку и спрятавшись в камышах, я долго наблюдал, как она, обнаженная и трепещущая, тихо и боязливо входила в воду. Потом стояла в воде, лаская руками свои прекрасные нежные ноги, и вскрикивала негромко и радостно, как дитя, от неожиданных ощущений, вызываемых брызгами и потоками речной воды.
Мне тогда хотелось вдруг стать рыбкой и, глубоко нырнув под воду, подплыть к ней и коснуться ее тела. Но я, естественно, не плыл, а лишь стоял и дрожал, мечтая об этом. А что тут такого – я был тогда еще совсем-совсем юным мальчиком – застенчивым и, конечно, не смелым. Укрывшись в камышах, я лишь тихо наблюдал за ней, боясь пошевелиться и испугать ее.
Но однажды я нечаянно выдал себя. Она расположилась так близко от меня, что заметила меня и мой интерес к ее особе, но виду не подала – тогда я этого всего еще не понял. Она не испугалась, не вскрикнула и не убежала, а, наоборот, стала вести себя как-то непонятно, призывно, дерзко и интригующе, поворачиваясь и открывая мне все свои великолепные девичьи прелести. И я, как завороженный птенец-галчонок, раскрыв рот и отвесив губы, уставился из камышей удивленно на ее прекрасное тело: тонкую талию, живот и налитые груди. Она, видно, упивалась производимым на меня эффектом и когда уходила домой, то загадочно улыбалась чему-то…
И вот, как-то раз, я неожиданно встретился с ней.
Речка юности. Время первой любви…
Мы столкнулись с нею на тропинке, по которой она обычно ходила к речке из своего имения. Я поклонился, уступив ей дорогу, и несмело поздоровавшись с ней, сказал: «Добрый день, пани», и опустил глаза. Она остановилась рядом, глядя на меня каким-то завораживающим взглядом, подняла руку и погладила мою вихрастую голову. Потом спросила: чей я, где живу и не желаю ли ей помочь в ее хозяйстве?.
- Чем же я могу вам помочь, пани, я ведь еще молодой и ничего не умею делать, - ответил я стыдливо.
- Ничего, - сказала она, - я могла бы взять тебя в свое имение на разные работы – пасти овец или гусей, например.
Я не знал, что ей ответить. С одной стороны, мне очень хотелось все время видеть ее и быть с ней рядом, с другой же – было боязно: а вдруг я ей не угожу, разгневаю и сам разочаруюсь в своей придуманной сказке.
- Ну, так как же, пойдешь ко мне работать или нет? – настойчиво повторила она. – Соглашайся и не бойся меня так сильно. Я не съем тебя, милый…
Затем, она взяла меня за руку, спросила, как меня зовут и, узнав мое имя, сказала:
- Пойдем, я покажу тебе то, что ты будешь делать у меня в имении. И если тебе это понравится – я буду этому очень рада.
Держа мою руку, она невинно улыбалась. Ей было наверно очень и очень хорошо в это время. А каково было мне? Она настойчиво вела меня за собой. И я как послушный маленький ягненок следовал за ней, боясь произвести одно какое-нибудь неловкое движение. Мне так хотелось ей понравиться. И она была так молода и красива, как созревшая и налитая соком ягода! И лет-то ей было наверно всего не более двадцати.
Потом я узнал, что она рано вышла замуж за старого и богатого помещика, рано овдовела, да так и жила одна, упиваясь своей свободой, и не желая ни с кем делить свою красоту и независимость вдали от благ цивилизации. Была добра, мечтательна и много читала. У нее в услужении был старый, преданный ей конюх, и еще его жена-повариха, чуть моложе его.
Вот и все. А так на работы в полях и по хозяйству она нанимала крестьян-работников, и плотников, и кузнецов из города – они и чинили ей все в ее имении. Но, видно, жить одной без друзей в большом доме ей было все же скучновато – не с кем перекинуться словом. Поэтому она и не хотела отпускать меня от себя, и упускать такую неожиданную возможность привязать к себе хорошего юного и послушного пастушка-работника, чтоб было с кем пообщаться, чтоб было с кем поговорить…
Ей очень хотелось привлечь меня к себя, и ей это вполне удалось. Она привела меня в имение. Здесь у нее была библиотека, а в библиотеке – много разных книг, незнакомых мне вещей и это было так интересно, что я не выдержал, растаял и согласился быть у нее хоть пастушком-работником, хоть шутом и пажом одновременно. Одно лишь условие я поставил перед ней, чтобы она договорилась обо всем с моими родителями.
- О, это все я улажу, - успокоила она меня.
И, условившись на том, что завтра же с утра я начну работать у нее в имении, я с ней и расстался. А вечером она побывала у нас, дома в городе и, познакомившись с моими родителями, дала им некоторую сумму денег и пообещала так же хорошо заплатить за мою последующую работу.
Отец знал ее и раньше, он иногда бывало привозил ей товары в имение. Жили мы совсем небогато, ведь прокормить в то время шесть голодных ртов на один заработок было все-таки трудновато, поэтому родители ее предложение насчет меня, конечно, с радостью приняли. И согласились даже на то условие, чтобы я все время жил в ее имении. Такова уж специфика работы пастухов – рано вставать - а в воскресенье, в нерабочее время, я мог посещать свою семью. Договорившись с родителями, она забрала меня с собой, и мы уехали на двуколке в её имение…
Пастух и паж Её Милейшего Высокого Одиночества
Когда мы приехали с ней в имение и зашли в дом, она улыбнулась и заговорщически сказала мне:
- Ну вот, мой друг, мы и остались одни в моем пустом и забытом замке «Монте-Кристо»… Я тебе сейчас покажу его весь изнутри: мою монашескую келью, зал и библиотеку. Вот здесь теперь после трудового дня ты и будешь проводить, вместе со мной, свое свободное время…
Она повела меня внутрь дворца, показала мою комнату, столовую, читальный зал.
- Давай, дружок, осваивайся и устраивайся здесь, а все, что касается твоей работы, тебе расскажет мой старый слуга – конюх, я его к тебе потом пришлю.
И я ходил по дому, и знакомился со всеми его достопримечательностями. Познакомился и с конюхом. Он повел меня по всему двору имения, показав при этом и сад, и конюшню, и ограду с овцами, которых я должен был завтра пасти, и собаку-пастуха по имени Терри, которая должна была следить за овцами в поле, на пастбище, не давая им разбрестись по сторонам.
Конюха звали Сильвестром. Посвятив меня во все трудности и тонкости работы, которую я должен был здесь исполнять с завтрашнего дня, он спросил:
- Мил человек, а ты когда-нибудь хоть пас какую-нибудь живность: коров, например, или гусей?
- Нет, - ответил я, - мы все время жили в городе, поэтому такому делу я вовсе не обучен и никогда такого и не делал.
- Да-а-а, сударь, - произнес Сильвестр, - первое время тебе здесь придется трудновато. Ну, ничего – постепенно привыкнешь! А на первый овечий выгон я сам с тобой пойду и все тебе покажу: где поля те находятся, и как пасти овец на пастбище. Ну, а дальше Терри тебе будет помогать. Иди, отдыхай!
Гуляя по аллеям парка в имении, я любовался его скульптурами. Потом зашел внутрь дворца – в его читальный зал. А там было столько книг, что глаза мои разбежались, и я набросился на них и стал читать. Они были такие разные – старинные и интересные! О принце Гамлете, например.
Незаметно опустились сумерки и наступила ночь. Я, выбрал одну из них, о великом греческом философе Пифагоре, собрался идти отдыхать. То, что я узнал о нем, потрясло меня. Во-первых, он жил так давно, а его выводами и доказательствами пользуются до сих пор во всем мире. Он-то и создал, оказывается, геометрию – метод доказательства по абстрактным чертежным фигурам, и эту стройную науку – математику. И еще много и много чего другого дал он современному человечеству. Одно только его имя чего стоит! Оно слагается из двух названий – Пифа и Гор. В Древней Греции пифии прорицали, то есть были предсказательницами. Они предсказывали будущее, волю Бога, а слово «Гор» - это имя египетского бога Неба и утреннего Солнца. Выходит, Пифагор был глашатаем крылатого бога Неба и Света, борющегося с силами зла и мрака. «Вот те на, - думал я, - а мы-то представляли, что Пифагор в связи с известной теоремой – это всего лишь какой-то там древний грек – математик. Ну, еще какой-то там олимпийский чемпион по боксу, вот и все! А тут, оказывается, он такой мыслитель, такая личность. Посланник бога Света – целая эпоха!».
Пока я восхищался открытием, появилась пани Ядвига и спросила:
- Ну что, мой друг, ты уже начитался?
Я кивнул головой.
- Вот и хорошо, - сказала она, - тогда идем со мной, и я покажу тебе, где ты будешь сегодня отдыхать.
Когда мы пришли в ее закрытую от других половину дома, она сказала:
- Вот здесь находится моя спальная комната, а там, напротив, будет твоя. Если, вдруг, мне вечером что-нибудь понадобится – я тебя позову. Иногда мне становится скучно, а то и жутко жить в таком большом доме одной, а ты будешь рядом, и я буду спать спокойно. Иди в свою комнату – там все есть: и белье, и постель…
- Но, пани Ядвига, мне как-то неловко и непривычно находиться одному в такой большой комнате, - сказал я. – Я не знаю, чем там можно пользоваться, к чему прикасаться…
- Вот, чудак, - засмеялась она, - какой же ты еще совсем неопытный и неискушенный мальчик, Алекс. Будь храбрым, мой друг! Ты теперь будешь владеть этой крепостью и всем тем, что в ней находиться. Вот и бери все это!
И, видя, что я слегка замялся, она решительно взяла меня за руку и сказала:
- Ну, хорошо, пойдем, я тебе сейчас сама все покажу и расскажу, а дальше ты уже изволь все делать сам, понял?
- Да, пани, - кивнул я головой, чумея от этого горячего ее руковлечения.
Она завела меня в комнату, вспушила подушку, откинула одеяло, положила на постель ночную рубашку и простынь и, повернувшись ко мне, произнесла:
- Вот так, Алекс, и действуй таким образом! Теперь ты знаешь как все это делается - ложись и отдыхай!
- А вы, пани, - вырвалось у меня, - вы тоже пойдете скучать, то есть, отдыхать?
Она посмотрела на меня как-то слишком внимательно и испытывающе, и томно произнесла:
- Да, мой мальчик я тоже, а что?
- Да-а-а, - замялся я.
- А привидения у вас тут ночью случайно не бродят, как в Англии, например, - спросил я вдруг как-то испуганно и глуповато.
Она вздрогнула от такого необычного и столь нежелательного вопроса.
- Ты что, Алекс, откуда им тут взяться? Здесь ходим только я и моя кошка. Даже старики, и те находятся в другой половине дома, в дальней комнате. А здесь в окно заглядывает лишь луна и тишина… Алекс.
- Вот вы одна здесь, пани, - продолжил я нагнетать в ней страх одиночества, - а коридоры здесь длинные и пустые, и в них могут привидения ходить и появляться, как тень отца Гамлета, например.
- Нет, нет, Алекс, не надо, не надо мне перед сном такое говорить, а то я с испугу и вправду не засну сегодня ночью, - замахала она руками. – Все! Я ухожу, а ты тут оставайся и отдыхай и постарайся больше не думать об этом…
Она открыла дверь и быстро удалилась, а я, раздевшись, юркнул в свою постель под одеяло, и долго еще лежал с открытыми глазами, любуясь звездами и томясь в пылу своего воображения. От этого я и не мог уснуть, и постоянно ворочался. Мне уж и самому каждый шорох, и звук за дверью в коридоре казался таинственным и страшным – потусторонним. «А, вдруг, - думал я здесь и в вправду тень отца Гамлета, тьфу ты, то есть этого старого мужа пани Ядвиги появится, а? Как тогда?». Так и лежал я, прислушиваясь к тихим ночным шорохам и скрипам за дверью своей спальни.
И вдруг я услышал, как скрипнув, открылась дверь в комнату пани Ядвиги и … «Вот оно и началось, - застыл я в невольном испуге, - идет-таки этот старый хрыч – Гамлет, то есть ее муж».
Я приподнялся и стал с ужасом ждать его появления. И тут дверь моей спальни немного приоткрылась и в темном ее проеме появилась… голова пани Ядвиги, а затем и она вся, целиком и полностью, вся в белом. Я вскрикнул и чуть не упал с кровати. А она приоткрыв дверь, и увидев, что я тоже не сплю – сижу и испуганно смотрю на нее, - зашла тихо, как призрак с распущенными волосами, в длинной спальной рубашке, со своей кошкой в руках и произнесла:
- Мой рыцарь, ты тоже сидишь на кровати и не спишь? Вот видишь, поговорили мы с тобой о привидениях, и мне стало страшно теперь находиться одной в своей огромной комнате. А там, как будто и впрямь, кто-то бродит. Пока, вот, только моя кошка меня немного напугала, а там – не знаю…
- Нет, нервы у меня все же пошаливают! Это, наверно, от старых французских или английских романов, - продолжила она. – Начиталась их – вот мне и кажется. А тут еще и ты, мой друг, мне страху добавил…
- Можно, я немного посижу здесь у тебя? – спросила она.
Я кивнул ей головой и успокоился. Она села на кровать и сказала:
- А ты, я вижу, Алекс, привидений не боишься?
- Нет, пани, я их отгоняю. Они меня сами боятся, - ответил я, храбрясь и пылая мужеством.
- Чего же тогда не спишь, мой храбрый мальчик?
- Так я сторожу вас, спасая от привидений, а потом сижу и думаю, - пошутил я уже вполне нормально.
- Вот, молодец, - засмеялась она, - это так мило! Ну, а о чем же думает такой молодой человек в пятнадцать лет и в такой поздний час?
Я молчал и не знал, что ответить.
- Ну же, признавайся, мой юный рыцарь, - тормошила она в нетерпении мое одеяло.
А мне было стыдно сказать ей, что думал я не о ком-то и не о чем-то все это время, - а о ней. Но я ответил, что думал о звездах… Что все они такие же огромные, как Солнце, но находятся от нас так далеко, что кажутся мерцающими искорками, точечками…
- А ведь где-то возле них есть, наверно, такие же миры, как и наш. И там какой-нибудь влюбленный чудак тоже так вот, наверно, сидит и смотрит на нашу звезду – Солнце, и думает так же, как и я. И так же хочет узнать о нашей звезде, и о нашем мире – есть ли здесь что-нибудь новое, или нет?
- Влюбленный? - переспросила она. – Это кто же влюбленный, не ты ли, Александр? И влюблен ты, конечно, в меня? – засмеялась она, игриво.
Я стыдливо промолчал, только сердце мое стучало, как кузнечный молот.
- Что же ты молчишь, мой юный рыцарь? Влюбился? Глупый, - прошептала она, - если уж влюбился, так имей тогда смелость и сказать об этом женщине. Ведь в этом нет ничего плохого. Любят ведь по зову сердца и желанию души. А любящая душа наполнена сиянием божественного света, и поэтому она, как и свет, непорочна, понял, негодник?
Она погладила мою вихрастую голову и вздохнула…
От ее прикосновения сердце мое в груди еще сильнее забилось, и тело как бы начало таять. Я сел на кровати и нечаянно коснулся ее плеча, рук, потом волос… Я не знал, что мне делать. Она спросила:
- А ты когда-нибудь целовался с девушками, Александр?
Я ответил, что нет. Тогда она взяла мои руки в свои и прошептала:
- Давай я тебя немного поучу. Хочешь?
Я кивнул головой. Она поцеловала меня в лоб, и произнесла:
- Ну что, теперь тебе хорошо?
- Да, - пролепетал я.
Наверно, это ее так возбудило, что ее тело сразу же наполнилось какой-то силой неодолимого стремления, и она невинно сказала:
- Давай я здесь прилягу возле тебя, а то мне в моей комнате одной так холодно и страшно… Можно?
- Да, - еле пролепетал я, а сам чуть не задохнулся от юношеской страсти.
И она прикорнула радом со мной, на кровати, уже уверенно и надежно. А я лежал под одеялом и не шевелился. Она тоже затихла, успокоившись. Прошло не более одной минуты, и она вдруг заговорила, тихо так:
- Эй! Ты как там, голубчик, живой еще? Не спишь?
- Не сплю, пани, - ответил я односложно, - уснешь тут…
- А ты меня вообще-то не боишься? – спросила она опять через некоторое время.
- Нет, - ответил я, замирая, когда ее рука коснулась моего тела и тихо начала двигаться дальше…
- Тогда иди ко мне, мой мальчик, - произнесла она.
И я, дрожа и млея от нетерпения, забыв про все гуляющие по коридору привидения, и про все тени отца, дедов и даже прадедов Гамлета, вошел, наконец, в ее горячие объятия… Ох, друзья – это было так хорошо! Это было так восхитительно!.. Что я чуть и с ума не съехал… Так прошла моя первая ночь в имении у пани Ядвиги, а дальше было уже утро…
Этими словами и закончилась первая запись в тетрадке Александра. А дальше было утро и день второй…
На розовых рассветах юности
На следующий день я был в некотором смущении, и сначала даже не мог поднять глаз при встрече с нею. Но она вела себя спокойно, будто между нами ничего не произошло: была радостна и приветлива со мной. А на завтраке не спускала с меня глаз и старалась угостить самыми вкусными блюдами…
После того, как я встал из-за стола и, не смотря на свое, в общем-то, совсем не дворянское воспитание, я каким-то чутьем догадался подойти к ней и поцеловать ей руку – поблагодарить за такое приятное обращение.
Я сказал ей:
- Пани Ядвига, спасибо за еду, за ваши угощения и разрешите сейчас вас покинуть? Мне уже нужно идти в поля и пасти овец.
Она погладила мою склоненную перед ней голову и ответила:
- Иди, мой мальчик! Иди и поработай, но только долго не задерживайся, я буду тебя ждать.
И я пошел во двор – искать конюха. Потом мы с Сильвестром выгнали на пастбище овец, и он мне показал и рассказал, как нужно их пасти, а сам вскоре ушел. И мы остались с Терри наедине со стадом. Преданный своей профессии пес, рьяно гонялся за овцами и не давал им никаких поблажек. Он честно исполнял свои обязанности практически сам, без меня, успешно пас «моих» овец. Я только иногда покрикивал в его сторону:
- Молодец, Терри! Молодчина, песик! Ты самый умный сторож во всей округе! Так держать, Терри!
А когда устал, то сказал ему:
- Ну, ладно, Терри, ты тут побегай, а я отдохну…
И здесь же, в поле, лег и стал мечтать и вспоминать то, что произошло у нас вчера ночью с пани Ядвигой. Воспоминания были в ощущениях. Это были такие ощущения… – непередаваемые! Они были новыми для меня, и я скажу вам без лишней скромности, они мне очень и очень нравились. Мне было приятно вспоминать наши вздохи, прикосновения, наш разговор. И я еще и еще хотел, чтобы все это у нас с нею продолжало повторяться много-много раз. Да-а-а! Теперь я знал, как это неимоверно – хорошо и приятно любить такую великолепную и обаятельную женщину, как пани Ядвига. А я ее уже любил, и любил так страстно, как только могут, мечтая, любить чувственные юноши в свои пятнадцать лет. Мне для нее хотелось даже совершать какие-то подвиги. Вот куда завели меня мои юношеские мечты…
К вечеру я на всех парусах сердца летел в этот ее тихий, украшенный яркими цветами, уголок. Но когда я туда явился, пани Ядвиги дома не было. Она куда-то уехала на своей двуколке еще днем. Но я лишь успел привести себя в порядок – почиститься и помыться, и вот появилась она, вся сияющая и светлая, как весна, вобравшая в себя и солнце, и ветер, и голубое небо с облаками…
Она посмотрела на меня своими прекрасными серо-голубыми глазами, и я почувствовал, как по моему телу будто пробежал электрический ток. Она сказал:
- Ну вот, Александр, рабочий день окончен, давай будем отдыхать, ужинать. А после ужина я тебе что-то покажу…
В столовой мы ужинали одни. Старуха-повариха только лишь принесла нам ужин и удалилась. Пани Ядвига сама прекрасно справлялась с обязанностями хозяйки стола, и старалась снова мне во всем угодить. Она налила нам в два бокала сухого французского вина, и я впервые выпил «за счастье и наше здоровье». И это вино было такое же приятное, пьянящее, как и вся эта моя романтическая любовь к пани… Она подошла ко мне с бокалом недопитого вина и села рядом. И села так близко, что запах ее духов пьянил меня еще больше, а упругость и жар молодого тела чувствовались даже сквозь ткань ее легкого платья. Она любила меня, и я это чувствовал, и у меня захватывало дыхание от одной только мысли, что я скоро буду сидеть у себя на кровати, обнимать ее и целовать…
Когда она как бы нечаянно касалась моих рук, сердце мое замирало, и кровь приливала к голове, мы смущались и затихали, как будто прислушиваясь к тому, что происходит там, у нас внутри – в наших сердцах. Потом она сказала: «Пойдем!», и потянула меня за собой в мою комнату, оставила меня там одного, сказав: «Подожди!», и удалилась. Но не успел я опомниться, как она вернулась и принесла мне великолепный новенький костюм, рубашку и туфли.
- А теперь одень этот костюм. Я тебе купила его сегодня, - сказала она.
Я надел костюм, она взяла меня за руки и мы закружились, смеясь и радуясь: в медленно убыстряющемся ритме вальса. Я неумело старался ей подражать, но запнулся и мы упали с нею на мою кровать. Мы катались по кровати и смеялись. Нам было так хорошо… Потом она сделалась серьезной, и лицо ее налилось желанием и страстью. Она лишь произнесла:
- Прости меня, мой милый мальчик, - и увлекла меня опять в пылающую жаром даль любви…
Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в ее объятиях. Скажу вам: то, что я испытывал тогда, я уже не испытывал потом никогда. Это была какая-то сумасшедшая «оратория чувств», и мы отдавались этим чувствам без остановки и оглядки…С нею, в последствие, я окреп и духовно, и физически, и стал превращаться в настоящего мужчину. Да, да, это правда, я это чувствовал!
Она научила меня таким вещам, о которых я раньше и не догадывался. И мне было хорошо с нею. Я жил, любил и работал у нее, как во сне. Представьте, когда встаешь утром рано, и у тебя так легко на сердце, что тело твое готово взлететь к облакам, душа твоя поет и радуется, и все в жизни кажется тебе безоблачным и прекрасным. И так хочется тебе сотворить что-то такое доброе и приятное всем: себе, чужим людям, и любимому тобой человеку, что ты сияешь и готов озарить этим светом каждую травинку, каждую былинку, каждую букашку…
И я казался себе таким восходящим светилом – будущим великаном, и мысленно повторял про себя слова слуги короля Фридриха Великого, прочитанные мною в одной из книг, который говорил, своему еще совсем маленькому будущему королю в детстве, когда будил его ранним утром:
- Вставайте, сударь, вставайте! Вас ждут Великие дела!
Вот так все и происходило! Конечно, моей страстью была и библиотека пани Ядвиги, где мы уединяясь с нею, читали книги, и восхищались героями прочитанных романов. В них была такая же горячая страсть и любовь, как и у нас с нею. И мы вечерами, когда выходили с пани в сад на прогулку, обсуждали это…
Последние дни лета. Прощание с любимой…
Прошло несколько месяцев моей жизни и работы в имении пани Маевской. И я уже так поднаторел в своих пастушьих делах, что стал замечать, как мой пес Терри и овцы повинуются мне иногда даже не по окрику и стуку палки, а по одному лишь моему мысленному желанию. Радуясь и удивляясь, я стал настойчиво развивать эту свою, внезапно открывшуюся, у меня способность – управлять мысленно живыми существами на расстоянии - и многого в этом достиг. А время нашей жизни неумолио неслось вперед и уносило нас с собою в неведомую и непроглядную даль. То, что было вчера настоящим, сегодня стало уже прошлым. То, что раньше было в диковинку, стало теперь привычным и обыденным. И хотелось идти, бежать, лететь, искать и познавать что-то все больше и больше. Уже и книги стали не так влечь к себе как раньше, и чувства мои стали понемногу притупляться. Ушло то прежнее очарование весны и лета – этих четырех месяцев нашего скоротечного счастья и мы стали какими-то другими, хотя встречались, любили и общались с пани, как и прежде. Однажды мы шли с ней по алее парка, беседуя. Лето уже заканчивалось, и было удивительно тихо. В душе чувствовалась какая-то гнетущая грусть по всему уходящему и безвозвратно потерянному. Она сказала:
- Александр, ты чувствуешь эту пронизывающую сердце тоску? Мне кажется, - продолжила она, - что она и есть та вестница судьбы – знак, которым Вселенная нас, как бы, предупреждает, что скоро, уже скоро что-то должно произойти; и то что дорого нам в настоящем уйдет, уплывет и станет несущественно манящим мифом, исчезая где-то далеко, далеко в прошлом… Пройдет и наш жар отношений к теперешним событиям, как первая любовь и восхищение делами и дарами молодости. Ведь чем ярче и жарче событие, тем быстрее оно исчезает. Жаркая страсть и любовь, они ведь тоже быстро кончаются. Это как столкновение двух звезд. Они летят навстречу друг к другу, летят, потом вдруг удар, взрыв и жаркие объятия. И жизнь их окончена! Своей душевной грустью природа, как бы, говорит нам:
- Иди, смотри и замечай, прохожий! То, что ты видишь и имеешь сейчас, оно уже скоро уйдет – кончается его время. И оно не повторится, в том виде, в котором ты его видишь, уже никогда!
- Наверно кончается и наша радость, - сказала она, - Да, да! Все хорошее когда-то ведь тоже должно кончаться… Она замолкла на некоторое время, погрузившись в свои мысли и переживания, а затем продолжила:
- Мне грустно, Александр, что кончается наше с тобой счастливое время. Эти дни были такими яркими и ни на что не похожими. Скажи, тебе было хорошо со мной?
Я стоял, потрясенный ее настроением - простреленный насквозь ее вопросами и лишь невнятно бормотал:
- Да, да, моя милая пани, мне было очень и очень хорошо с Вами. И я не хочу, чтобы всё это так быстро кончалось. Она улыбнулась, печально посмотрев на меня, и сказала:
- Мне тоже было хорошо… А знаешь? Давай пойдем на нашу речку, где мы тогда, в начале лета впервые встретились с тобой. Побудем там. Вспомним все то, что с нами когда-то было. Хоть мысленно еще подышим воздухом того времени.
И мы пошли туда, и долго стояли там, прижавшись друг к другу, перебирая в памяти подробности нашей прошлой жизни. Но время было уже не то, и мы были уже совсем не те. Да, и на речке, как и в душе, тоже было темно и грустно. Страсти лета улетучились. Птицы улетели – звуки их песен затихли. Стояла тоскливая осенняя пора и природа, как бы, отдыхала, готовясь к долгому зимнему сну. И мы, постояв там немного, вернулись назад – в имение…
Дорога к морю. Путешествие в иные миры…
Как и предсказывала пани Ядвига, это был последний наш с ней радостный день. В мире опять разразился какой-то невероятно нелепый мировой кризис, купец Ложкин разорился, и отец мой потерял работу. В нашем городке нам делать было уже нечего и мы, подумав, склонились к мысли, что нам нужно уезжать из этих мест. Наши встречи с пани Ядвигой уже прекратились. Начались осенние заморозки, закончилась моя пастушья работа в её имении, и я вернулся в семью. В поисках лучшей жизни мы всей семьей решили отправиться к морю. Когда пани Ядвига узнала, что мы с ней скоро расстанемся, она очень расстроилась и сильно переживала… А когда мы уже уезжали из города - запрягла лучших своих лошадей и сама выехала нас провожать. Прощаясь, встретилась с моими родителями и с ними разговаривала… Говорила о том, что любит меня, что если бы не мой возраст, то ни за что бы не отпустила меня. Она повторяла: «Ну почему он такой юный, почему? Я без него, одна наверно, и жить, теперь уж не смогу…». Подарила отцу моему новые кожаные сапоги, а матери – ткань на платье. А братьям моим в дорогу вручила большой мешок яблок и кусок копченого сала, чтоб не голодали. Мне же, на память дала старинные швейцарские часы с цепочкой, которые отбивали какую-то грустную мелодию и, как воспоминание о наших прошлых днях, вручила еще и книгу – «Жизнь и странствия Пифагора». Затем, вдруг, попросила у моих родителей, разрешения попрощаться со мной наедине… Мы отошли с ней в сторонку, чтобы никто нас не слышал. Она шла впереди, потом обернулась: глаза ее выражали великую грусть…
- Ну что мой, Александр, - сказала она, - вот и пришла пора нам расставаться. И все так неожиданно, и так быстро! Ну что ж прощай, не забывай меня, любимый… Все эти три месяца моей жизни мне было так хорошо с тобой. А тебе, было ли хорошо со мной? Будешь ли помнить обо мне и об этом времени, когда мы уже совсем состаримся, и подурнеем?
От этих слов у меня перехватило горло, и я мог лишь кивать ей в ответ, и говорить: «Да, да, да!». Потом, когда немного успокоился, начал отвечать. Я касался ее рук и говорил ей: «Не печальтесь так, пани Ядвига – мы с вами ещё когда-нибудь встретимся. Я приеду к вам в гости, или вы ко мне и у нас еще будет много радостных дней»… Мы стояли близко друг к другу и я повторял, обращаясь к ней: «Я буду помнить ваш дом, ваш чудесный сад, с манящим запахом первых роз и первых пионов, и вечера, которые мы проводили с вами вместе, гуляя в саду и читая стихи. Все это останется в моем сердце, теперь уже навсегда и, наверно, навечно…».
Повозки с нашим багажом уже тронулись, постепенно отъезжая, и мне нужно было уже уходить, догонять их, но мы по-прежнему никак не могли расстаться и отпустить друг друга. Потом она решительно притянула меня к себе, поцеловала в лоб и щеки, и сказала: «Ну, вот и все – теперь иди! И я тебя уже больше не держу». Затем, вдруг, кинулась опять ко мне: «Ах, нет, подожди!». Сняла со своей шеи золотой медальон с цепочкой, открыла его и показала мне его содержимое. Там было ее маленькое фото. Сказала:
- На, вот, носи при себе, пока не разлюбишь, а когда разлюбишь - я сразу же об этом узнаю, почувствую своим сердцем. Потом шепнула: «Прощай, мой Алекс! Мой добрый милый мальчик», - и замолчала… Поцеловав её, я повернулся и кинулся догонять свою семью. Когда я садился, она все еще стояла и глядела в нашу сторону, пока мы не свернули и не скрылись в низине, за поворотом. А дальше, перед моими глазами была лишь сплошная пелена дороги: дорога, дорога, дорога, и какая-то пустота в мыслях… Ах, эта дорога, эта жестокая дорога! Она для меня стала дорогой испытаний, «дорогой судьбы»! Она увела меня потом далеко, далеко – в иные края, и в иные страны. Но тогда всего этого я еще не знал и не ведал. Не представлял всех ее опасных выбоин и поворотов, перекрестий и знаков, по которым опытный путник может определить, что ждет его впереди или за тем поворотом. Но какие-то неведомые тайные силы делали свое дело и вели меня все дальше, и дальше за собой…
А пока, после нескольких часов езды, дорога наша привела нас в большой портовый город. Вот здесь я и познакомился с одним замечательным человеком – китайцем, указавшим мне мое дальнейшее направление в учебе и развитии. Звали его мастер Чен Ичин …
Он работал в цирке под этим именем как восточный маг, иллюзионист и гипнотизер. А по бумагам числился, как «доктор философии и оккультных наук». Мы познакомились с ним как-то необычно. Он подошел ко мне, когда я в бездельи отирался возле цирка, и сказал:
- Мне в цирке на арене нужен помощник – молодой и толковый ассистент. Ты мне подходишь. Хочешь работать со мною и ездить на гастроли в другие страны? - Я чуть не подпрыгнул от радости.
- Еще бы! Это всегда было моей мечтой, - ответил я.
- Тогда пошли со мной, - улыбнулся он, - ты обладаешь великолепными энергетическими способностями, я это чувствую. И этот «божественный дар» дан тебе от природы. И, увидев мое удивление, сказал:
- Идем, идем! У меня ты будешь работать и учиться.
И мы начали работать, и я начал учиться. О, это была и трудная, и великолепная работа!..
За три года, которые я провел в цирке, работая у него ассистентом, я стал совершенно другим человеком. Он научил меня владеть сознанием не только своим, но и сознанием других людей, которые приходили в цирк на представления. Он владел тайной борьбой «Тай фун чи», по сравнению с которой «каратэ» и другие, ей подобные ей виды, были ребячьими забавами. Он одним взглядом гнул железные ложки и прутья, и на расстоянии валил с ног любого человека или любое другое разъяренное существо, если оно нападало на него. Взглядом мог двигать некоторые предметы, и мог поджечь любую, казалось бы, не способную гореть вещь. И всему этому я потом и сам научился у него. Это было, конечно, очень трудно, но я был способным и талантливым учеником, а он был гениальным учителем. По истечении двух лет, например, я мог уже прослушивать мысли стоящих рядом со мной людей, и по цвету ореола ауры определить, что это за человек, и мысленно заставить человека делать то, что я ни пожелал бы. Кроме того я научился накапливать энергию тела и стрелять ею, как морской скат. Медитируя, я мог предсказывать будущее, лечить болезни и находить пропавшие или украденные предметы и вещи. Он научил меня притягивать дождь и рассеивать тучи. Я узнал тайны астрономии и астрологии, тайны небесных сил и их земных проявлений. Это был период моей настойчивой учебы, мастерства и взросления. Мы часто ездили тогда на гастроли за границу, по приглашению некоторых влиятельных лиц и даже государей. И жил тогда один, и далеко от своей семьи…
Гость, и пленник догонов…
Мне было уже двадцать лет, когда я очутился однажды, после путешествия из Европы в Африку, в одной из африканских стран. Нас должен был через Тамбукту везти один из перевозчиков. Но путешествие на авто оказалось очень неудачным… Мы отправились всей группой на машине в сафари через африканскую савану, в один из городов центральной Африки. Ехали довольно долго по жаркой и холмистой местности с баобабами, жирафами и антилопьими стадами. На одном из косогоров у нашей машины заглох мотор, отказали тормоза и мы покатились вниз, не надеясь остановиться. Но мы все же остановились, врезавшись в один из баобабов. Удар был настолько сильным, что нас всех выкинуло из машины. Но это было лишь полбеды! Когда мы лежали, стонали и охали, какой-то ср…й разъяренный и близорукий носорог, разогнавшись среди кустов, так поддел нашу машину своим огромным рогом, что она перевернулась вверх тормашками. Потом он, видно, злясь за незаконченный и прерванный нами, его многодневный акт ухаживания за носорожихой, стал гоняться за нами по всей саванне. И мы, кто еще мог двигаться, разбежались кто куда. Я же, еле поднявшись, где ползком, а где на четвереньках, через двое суток, добрался до какого-то селения. Моих напарников со мной уже не было. Они потерялись где-то, а, может, и погибли от жары, ушибов и жажды. Да я и сам уже терял сознание, но, видно, мне все еще нужно было жить…
И тут меня вдруг окружили какие-то темнокожие человечки в набедренных повязках, со щитами и копьями в руках, схватили, положили на носилки и понесли. От ушибов и слабости я потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что нахожусь среди туземцев у костра, на площади, окруженной хижинами с островерхими крышами…
Но когда я пришел в себя и поднялся, то увидел темнокожую девушку в золотых украшениях и с эмблемой солнца на голове. Это была принцесса, гибкая и сильная как черная пантера, дочь их главного вождя Юсуфа. Она была по-своему красива и, видно, очень страстна. Я сразу же прочитал это в ее глазах. С меня сорвали остатки одежды, так как вся одежда была грязна и изорвана, и я увидел, как загорелись глаза черной принцессы, когда она увидела мою грудь и живот, и мою белую кожу. Она что-то сказала своему отцу – вождю, и, получив согласие, приказала перенести меня в свою хижину, а вернее в свои огромные хоромы, где меня пять дней и ночей неустанно кормили и отпаивали ее знахари и слуги разными снадобьями. И она все это время была рядом. И я понял для чего она все это делала, она как игрушку хотела иметь у себя своего «белого принца».
На шестые сутки, когда я уже окреп и собирался ложиться спать, она вошла в мою комнату и легла рядом. Я решил, что нужно как-то сопротивляться, ясно чувствуя, что это повлечет за собой какие-то карательные действия с ее стороны вплоть, наверно, до превращения меня в раба, или выдворения из их обжитого лагеря. Такая перспектива меня явно не устраивала: в жаркой Африке, в пустыне да без воды и без еды, куда идти? Это была бы явная гибель. Что делать? Да ничего – и я подчинился. Что ж, это было их желание иметь белокожих «королевских» детей, а я был в неволе… Отец ее, Верховный вождь, был уже в возрасте, в преклонных летах, то есть почти «на исходе», а наследника-то у него не было и ему нужно было как-то исправлять это положение. Вот он и отдал меня, «на растерзание» своей дочери, - подумал я. Хотя на «растерзание» это и не было похоже. Она наслаждалась своим «белокожим принцем» и это было ее правом – правом повелительницы! Ну и у меня к ней стала просыпаться какая-то необыкновенная страсть, которую я раньше в себе не замечал. Это было противоположно тому, чему учил меня мой учитель Чен Ичин: я растрачивал всю свою потенциальную энергию на эту черноглазую девушку, исполняя все ее желания. Она была довольна мною, и отец ее не осуждал в этих близких связях со мной, тем более, что на днях он получил серьезную травму в боевой стычке с каким-то соседним племенем и, чтобы удержать власть в своих руках, всеми силами желал продолжения своего исчезающего рода. И вот она сказала мне, что хочет сделать меня своим «Чен Ичином», то есть советником, таким, как цирковой мастер Чен, о котором я как-то рассказал ей невзначай. Я, естественно, воспротивился этому:
- Ни в коем случае, Халли, - вскричал я, - меня после этого просто где-нибудь убьют твои же подчиненные, думая, что я хочу завладеть всеми твоими богатствами и троном. Мне это не надо, мне это ни к чему!
- Тогда я брошу все, отрекусь от своего титула дочери вождя и уеду с тобой, - ведь ты возьмешь меня с собой, туда, в свою далекую Северную Страну? - спросила она, прижимаясь ко мне своим шоколадным телом.
- Понимаешь, Халли, - начал я деликатно отговаривать ее, - там совсем другая жизнь. Не такая как здесь. Там холодно и ты не вынесешь этого.
- Ничего-ничего я вынесу все, ведь ты же будешь рядом? - сказала она.
- Нет, Халли, ты просто не представляешь, как там будет трудно тебе, - продолжил я, - Там грубые люди и у них другой цвет кожи, другой склад ума, другие обычаи. Там не будет твоих соплеменников и представителей твоего народа, и ты заскучаешь.
- Но ты же оттуда и ты такой хороший, и мне с тобою не скучно - улыбнулась она.
- Эх, Халли, а что я? Я совсем другой… Я ведь бродяга. Я привык жить на колесах и поэтому могу жить везде – и там и здесь, - ответил я.
- Милый, но ты ведь меня не бросишь, не покинешь меня ведь, правда? - сказала она мне грустно. Неужели ты сможешь забыть меня – твою быстроногую газель? Нет-нет я тебя ни за что никому не отдам! – воскликнула она и стала страстно меня целовать своими жаркими губами, со всей своей африканской искренностью. И тогда у меня возникло такое неукротимое желание отблагодарить ее, что я не выдержал, прижал ее к своей груди, и чуть было не задохнулся от налетевших чувств. Она была такая гибкая, жаркая и податливая, что заставила меня отдать ей все, на что я тогда был способен. Это была ее врожденная женская черта – она не юлила, не играла, а отдавалась вся без остатка, вызывая этим у меня такую же ответную реакцию.
Однажды мы лежали вместе и смотрели в ночное небо, усеянное мириадами звезд, и я, убаюканный ими, стал уже засыпать, терять нить реальности… Как вдруг ее тихий задумчивый голос разбудил меня. Он исходил как будто бы из глубины веков или с того света, и был подобен журчанию волшебного ручья:
- Мы догоны, потомки Великих богов, прилетевших когда-то на Землю с далекой-далекой звезды…
- С какой звезды, дорогая – с той, что слева? – спросил я в шутку, указывая в небо пальцем.
- Нет! Вон с той – самой яркой, которая при разливе рек у нас бывает видна над горизонтом.
- Сириуса, что ли? – спросил я её удивленно.
- Не знаю, может она у вас и называется Сириус. А у нас она зовется – Сигуи! Наши предки пришли оттуда. Мы храним их знания в преданиях, которые они нам оставили, ну а самые таинственные знания, которые предназначены только для самых надежных – избранных людей, спрятаны от всех за семью печатями. И эту тайну знают лишь наши старшие, особые жрецы касты «олубару», - закончила она.
И эта часть разговора меня очень заинтриговала, и мой сон вдруг, как бы сам собой улетучился, словно его волшебным ветром сдуло. Если раньше я уже подумывал как бы побыстрее выбраться из этой глухомани, то после таких её слов я решил остаться хотя бы на какое-то время, и узнать эту их сокровенную тайну. Но как это сделать я не знал. «Разговорить Халли?.. – думал я, - но и она тоже ведь не знает всего того, что знают ее жрецы – колдуны?». И я тогда решил пойти «ва-банк»! Я подумал – ведь недаром же люди, раскрывая какие-то тайны, получают глубокие знания и совершенствуют потом свою жизнь на Земле. Вот лежат эти тайные знания под какой-нибудь кучей мусора, а люди ходят рядом, пьют, увлажняют ее, топчут ногами это место и не знают, несчастные, что уничтожают и затаптывают свое Великое Прошлое и Счастливое Будущее. Пусть они сейчас живут на широкую ногу и мнят себя великими королями, и думают что им уже ничего не надо. Зачем им какой-то там изнуряющий труд, зачем им какие-то не нужные знания? У них есть деньги и все!.. И это самое главное, - считают они, - пусть в этом залежалом мусоре копаются другие, - думают они…
Но вот появляется какой-то никчемный и не устроенный человечек, который увлечен наукой или какой-нибудь «безумной» идеей. Он начинает копаться в этой грязной куче, рыть этот мусор, находит там знание, утерянное нашим поколением, развивает на основе его свою пришедшую ему в голову мысль, воплощает идею своей мысли в жизнь, и человечество получает новое открытие в познании нашего мира… И я подумал: «Так может не зря я тогда, в имении у пани Ядвиги, смотрел и говорил ей о звездах, и не зря мне жизнь дала идею путешествий за знаниями и направила в эту страну к неизвестному народу, в глубину исторического прошлого Земли? Может, пришла пора и Бог решил открыть нам, людям, через меня какую-то сокровенную тайну?».
И я сказал тогда Халли, чтобы она каким-то образом убедила своего отца созвать Совет старейшин племени догонов и, представляя меня их главе, сказала бы ему, что я хочу им сделать ответственное заявление.
- Какое? – спросила она.
- Что я Тайный Посланник Небес, - ответил я.
Она сначала остолбенела. Потом пришла в себя и кинулась ко мне со словами:
- Не надо этого делать! Они тебя будут проверять – испытывать. И если ты не пройдешь эти испытания, они тебя накажут, а может даже и казнят. Я не хочу этого. В ответ я ей сказал:
- Я готов к этому, и не боюсь никаких испытаний.
И вдохновенно воскликнул:
- Халли, я же Посланник Неба, и испытания – это моя стихия!
Она смотрела на меня своими темно-фиолетовыми глазами, распахнутыми, казалось мне, во всю ширь африканского неба, и восхищалась, веря всему тому, что только что услышала от меня…
- Хорошо, но ведь только что ты был такой простой земной и ласковый со мной, неужели все это время ты так искусно притворялся в своей любви ко мне? Скажи, Алекс, ты любишь меня, - спросила она меня настороженно.
- Да, принцесса, я не притворялся в этом ни раньше ни сейчас, - успокоил я ее, - ты очень мне нравишься, Халли, но ты должна сделать именно то, что я тебя прошу! – потребовал я от неё.
- Слава богу, - кинулась она ко мне, - а я уже подумала, что ты целовал меня лишь для того, чтобы отблагодарить за предоставленный тебе хлеб и кров, - шептала она дрожащим голосом, прильнув к моей груди.
- Я сделаю все, милый, что ты ни пожелаешь, лишь только ты люби меня, - приговаривала она, лаская руками мои волосы. Затем она потребовала от меня доказательства любви и мне пришлось долго доказывать ей это…
Белый Посланник Небес!
Она лежала рядом счастливая и довольная, и улыбалась.
- Глупая красивая девчоночка, чему ты так блаженно улыбаешься? – спросил я ее, целуя.
- А ты хороший, посланник, - говорила она, восхищенно глядя на меня – ты настоящий божественный посланник! И я буду еще долго и долго тебя любить. Все сигуисты хорошие – бойцы по этой части. Первое испытание ты уже прошел, а что касается старейшин? Так я передам им твою просьбу – готовься к следующему их испытанию! – сказала она, немного подумав. Затем позвала прислужницу, молодую красивую девушку и велела ей:
- Поли-Узалла! Скажи жрецу Маракуне – хранителю касты Олубару, чтобы он созвал Большой Совет Старейшин и сообщил им, что прибыл Белый Посланник Небес – он хочет с ними встретиться!
- О, матерь божья! Неужто это правда? – остолбенела от испуга Узалла.
- Да, Поли, поспеши к ним. И скажи, чтобы и они не задерживались со встречей, - сказала принцесса. Узалла поклонилась, соединив ладони по-мусульмански, и удалилась с выражением нескрываемого любопытства и страха на своем лице. Через некоторое время послышались громкие звуки тамтамов, созывающих Старейшин на большое экстренное совещание. Общество Олубару готовилось к встрече…
Не мешкая, мы с Халли тоже быстро собрались и отправились на этот совет. Когда мы вошли, Халли представила меня старейшинам, со всеми положенными в таком деле почестями, но они смотрели на меня с какой-то опаской и недоверием. Но это меня не тревожило. Поскольку я, благодаря общению с Халли, и своей довольно цепкой памяти, уже неплохо стал владеть языком догонов и мог самостоятельно на нем изъясняться, я сел и приготовился к «битве мозгов». Для этого я включил всё свое самообладание и волю, прокачал свои энергетические каналы и зарядился могучей энергией «ци», как меня учил когда-то в цирке мой наставник – великий китаец Чен Ичин. Я сидел и, тайно ловя их невысказанные вслух мысли, познавал глубины их душ и определял каждого из них – кто есть кто?
Наконец они расселись и седой, видимо самый главный руководящий собранием старейшина из общества Олубару, обратился ко мне:
- О, уважаемый Незнакомец, ты пришел к нам издалека с какой-то миссией и захотел, чтобы мы тебя выслушали? Мы собрались здесь по требованию нашей принцессы Халли и теперь готовы слушать тебя! Что ты хотел нам сказать?
Услышав это, я встал и произнес:
- Уважаемое собрание, я тот, который приходит только один раз! И я прибыл и послан к вам узнать, не забыли ли вы, и правильно ли вы толкуете, завещанные вам вашими предками, тайные знания?
- Пришелец, эти знания сокровенные для нас, - сказал, подняв руку, открывший собрание и спрашивающий меня жрец Оламбу – и мы все тонкости их не рассказываем не только нашей общине, но даже младшим жрецам нашего общества, не прошедшим особого обучения и не имеющим права в их посвящение, ввиду возможного последующего их искажения. Поэтому мы требуем от тебя более конкретного представления и доказательства твоих полномочий! Ответь нам четко – кто ты?
И я собрался с духом и четко произнес, словно кинул ему и всем присутствующим перчатку мира:
- Я Посланец Судьбы, Магистр и Инспектор, выполняющий волю Великого Координатора Космического и Земного Разума! Моё имя – Александэр! Спрашивайте всё, что вы хотите – Я отвечу! Оламбу замолчал, он просто оцепенел от неожиданности…
Собрание старейшин.
После Битвы умов – испытание дождем
Вокруг послышались изумленные возгласы и некоторый шум… Тогда встал их Верховный, и, видимо, самый главный жрец Маракуна, называемый ими «огоном» и, подняв обе руки, требуя тишины, сказал:
- Хорошо, мы готовы тебя принять и выслушать, Пришелец, но сначала докажи нам, что ты являешься Посланником Неба на самом деле! И я ответил ему четко и спокойно, сохраняя необходимое в таких случаях высокое достоинство:
- Я понял твои мысли, о, Старший из старейшин, ты хочешь устроить мне здесь и сейчас какое-то особое испытание, верно?!
- Да, это правда! – ответил Верховный жрец.
- Но этого не стоит делать, - ответил я, - потому что всё это недостойно моего ранга и положения. Ведь я уже сейчас могу предсказать тебе и всем остальным, что произойдет с каждым из вас, здесь сидящих, через нескольких дней после нашей встречи. Но я говорить никому этого не стану – нельзя заранее предсказывать испытаний Будущего. Думая об испытаниях, люди перестанут жить Настоящем. О жизни каждого из присутствующих здесь, я могу сообщить лишь тебе, огон, а ты потом расскажешь им: прав был я или нет! Согласен ли ты с моим условием? – спросил я его.
- Да, - ответил он.
И я велел каждому из присутствующих подойти ко мне, чтобы я мог подключиться к их астральному двойнику и узнать секреты их последующей жизни. Я мысленно спрашивал их не дремлющее подсознание, и оно мне отвечало. Вернее, отвечал их энергетический двойник, который имеется у каждого из нас. Этот двойник – наш ангел-хранитель. Он знает всё о судьбе своего хозяина и у него находится карта изменений жизни хозяина, то есть взятых душой перед Богом обязательств, для исправления каких-то её недостатков при её последующем воплощении. Этот двойник даже подсказывает каждому из нас иногда, что можно делать в определенные моменты, а что нельзя. Нужно только прислушиваться к своей совести – к внутреннему голосу своей души (не пренебрегая, в том числе, и внешними приметами). Ведь даже гадальные карты тасует не гадалка, а двойник того гадающего, которому гадает любая гадалка.
Итак, когда все желающие были опрошены таким способом, я поведал старейшине об их судьбе. После этого я сказал ему:
- Верховный, я вижу, ты прожил долгую жизнь, многому научился и многое знаешь, но можешь ли ты сказать сейчас, когда здесь у вас пройдет, например, какой-нибудь очередной дождь?
- Нет, не могу - ответил он, - об этом знает наверно лишь один Бог. Да мы все здесь об этом молимся, почти с самого начала лета. Чтоб Бог нам ниспослал хороший дождик для наших полей - хоть пару тучек. Но вот когда он это сделает, пришелец, об этом, наверно, тебе не скажет никто из нас. Мы этого не знаем! Что тут сказать, - огорчился старец, - не знает этого даже и наш колдун Тайомбе… К сожалению, - добавил он.
- И все же, - возразил я, - завтра к вечеру, здесь с небес, я вам могу устроить небольшой ливень, если вы этого так хотите.
И тут все встали вдруг и, протянув ко мне свои руки, начали просить меня об этом чуде. На землях плата Бандиагар уже несколько месяцев стояла небывалая засуха, и на небе не было видно ни одного облачка.
- Хорошо! - воскликнул я, воодушевляясь, – Завтра, на рассвете, пусть кто-нибудь из вас проведёт меня на самую высокую гору или холм, находящийся здесь по близости, и я это сделаю.
- Хвала тебе! И хвала Богу! - если ты это сделаешь,- закричали они…
- А теперь я хочу удалиться, - закончил я, увидев, как Халли показывает мне глазами на выход. – Итак, до завтра!
Я прошел к ней и мы, окруженные группой её телохранителей, вышли наружу из вместительного дома собраний старейшин.
Когда мы вернулись во дворец Халли, она бросилась ко мне на шею и начала умолять, чтобы я не ходил завтра утром на скалу ни с кем-нибудь из жрецов даже с охраной. Она сказала, что они подошлют ко мне злого колдуна Тайомбе и он может меня убить.
- Я не хочу тебя терять! – сказала она, прижавшись ко мне.
- Не беспокойся, Халли, он мне не страшен, - ответил я, - от всех напастей я защищен Щитом Небесной защиты, я узнаю все их злые и добрые замыслы. И я буду знать об этом раньше, чем они об этом подумают.
И тут у неё вдруг, словно открылись ещё одни глаза насчет меня, и она, отстранившись, стала, как бы, по-новому смотреть на меня.
- Прости, я даже и не догадывалась, что ты вот такой Великий и сильный, и даже страшно теперь будет мне, простой и грешной, к тебе прикоснуться, - сказала она.
- Не бойся, - сказал я ей, - когда ты любишь и жалеешь, ты тоже становишься такой же. Тогда и открывается вся суть, и вся божественная сила нашей человеческой души…
На следующий день, утром, Совет Старейшин прислал ко мне для сопровождения не злого колдуна Тайомбе, а доброго жреца и Хранителя знаний «Пояса Ориона» - Аргорума. Это был человек умный и много чего знающий – хранитель какой-то их сокровенной Тайны, как он выразился, представляясь мне – кладезя знаний всех веков и народов. Он и повел меня на тот «холм испытания», где я стал мысленно собирать все облака и тучи над местом нашего района, посылая импульсы конденсирующей и притягивающей их влажность энергии. И вскоре небо потемнело и покрылось черными тучами, загрохотал гром и пошел сильный, проливной дождь. Обученный своим китайским учителем Чин Ичином, я знал, как эффективно с таким делом справляются сильнейшие карпатские маги - мольфары и для меня их практика работы не была какой-то таинственной и неизвестной.
При первых каплях дождя приведший меня на холм жрец Олубару вначале в молитвенном экстазе поднимал руки вверх. Но, когда вода потекла ручьями по его телу, и стало темно от пелены этих дождевых струй, он был поражен и восхищен моим умением. Он потом еще долго молился и призывал дальше длиться этому ливню. А когда дождь закончился, заявил, что и он тоже обладает какими-то их знаниями и умением: может переноситься из настоящего времени в прошлое и даже в будущее. Так, беседуя, мы мокрые, но довольные вернулись к дворцовым хоромам принцессы Халли, где сидели потом до вечера: сушили на солнце свое одеяние и разговаривали, не замечая, как на небе появились звезды.
Я, конечно, был удивлен и заинтригован его заявлением об умении переноситься в прошлое и будущее, и захотел немедленно окунуться в эти, скрываемые догоном, знания.
А Халли желала лишь ласк и развлечений, и тащила меня, как и положено, в свою спальню. Но я уже охладел к её постоянным чувственным оргиям. Меня занимали теперь уже наука и знания о том, кто мы такие – живущие здесь люди? Откуда пришли, да и вообще, чего мы хотим добиться, рождаясь на этой такой красивой и многострадальной земле. И мудрый жрец Аргорум, видимо, понимая это и, как бы, оправдывая поведение Халли, сказал тогда мне:
- Все беспутства невоздержанной в своих желаниях молодости со временем кончаются, когда к человеку приходит ответственная за его поступки мудрость, обладающая четкими знаниями о жизни и смерти, с осознанием и целью его непосредственного предназначения. А наша принцесса Халли, горячая и молодая, хочет от Белого Посланца всего лишь одного: такого же, как он, белого сына – потомка Бога Солнца.
- У меня для этого нет времени, - сказал я ему, - мне нужно ещё просмотреть летопись жизни вашего народа, и определить стадию или степень развития вашего общества, да и многое ещё другое. Вот основное моё предназначение, как посла Главного Координатора.
- Я понял тебя, о Посланец Великого Координатора, - ответил Аргорум. – И хочу тебе сказать, что у нас в горах есть одно сокровенное место, где хранятся, как бы в законсервированном виде, величайшие секретные знания из нашего далёкого прошлого, и этими знаниями ты можешь воспользоваться.
- Что это за место? - спросил я его.
- Это пещера Теммов, доступ в которую закрыт для непосвященных и не подготовленных людей, (не умеющих пользоваться психической энергией, образующейся при создании человеком четкого и устойчивого умственного образа).
- Образ – это сила! Это объемный чертеж любого будущего творения, если конечно в основе его лежит какая-нибудь полезная и правильная идея, - сказал я.
- О, да! – Это правда, Великий Магистр, - поклонился мне жрец, видимо, изумленный моими знаниями и прозорливостью.
- А сейчас, если хочешь, я тебе расскажу историю происхождения нашего маленького народа.
- Аргорум, я слушаю тебя с большим вниманием, - сказал я, -расскажи мне о своем народе, откуда пришли ваши люди, кем были ваши предки, чем гордитесь и занимаетесь сейчас и, вообще, расскажи мне хотя бы какой-нибудь миф о своем народе…
И словоохотливый Аргорум начал свою долгую эпическую песню о своем, когда-то действительно славном, а ныне забытом народе. И первые слова его рассказа были почти сказочными…
Потомки Бледного Лиса. Легенды жрецов Олубару
- Мы, догоны, дети Бледного Лиса, пришли сюда, на плато Бандиагар, Александэр, с Северо-Востока, но это, - рассказывал Аргорум, - было так давно, ещё до начала царствований египетских фараонов, что мы эти земли, на которых теперь уже веками живём, считаем своими родными. А ведь раньше, на Востоке, первыми учителями и вождями нашего племени были Боги с прекрасной звезды Сигуи.
Они рассказывали нам, как родился весь этот необъятный и неописуемый мир: небо, звёзды, планеты, а потом животные и люди. И только нам – людям из племени догонов они, уходя, поручили хранить рассказанные ими небесные тайны, вечно передавая их своим детям в виде легенд и мифов, из поколения в поколение, - остановился он, как бы собираясь с мыслями…
- Так открой ты и мне эти тайны, Аргорум, я с удовольствием их послушаю, - подтолкнул я его своими словами.
- Хорошо, Посланник, слушай, - кивнул он, как бы, встрепенувшись.
- Весь наш мир: и чрево, и голова его, по рассказам наших учителей, – это сплошной Ум или Амма, то есть Бог, который вначале покоился в Пустоте и ни на чем. Ом, Аум, Аминь – это уже переделанное со временем другими народами звучание имени – Амма… А ещё, весь наш мир в начале был как шарик или яйцо, а яйцо это было круглое и замкнутое, и кроме него не существовало ничего. То есть, мир внутри Аммы был ещё без времени и без пространства. Время и пространство тогда было слито в одно целое…
- Но вот наступил момент, когда Амма, после «долгого сна», открыл глаза и сотворил свою первую мысль: «Я есть Свет и Ум. Аум!».
- Ум, Первый - созидающий. Затем появилась мысль: «Вокруг темно и пусто?». Возникла идея: «Нужно создать миры!». Вопрос: «Из чего?». Идея: «Из вещества, конечно!» «А вещество собирать из энергии огня!» «А огонь брать из энергии света!».
При этом эти мысли выходили из спирали, которая, кружась в его чреве, обозначила будущее разрастание всех миров…
Я был изумлён, услышав такое глубокое и тонкое учение от представителя никому не известного племени догонов, и стал спрашивать, что же было дальше?
- А в центре мира, созданного мыслью Аммы и помещенного в яйцо был зародыш По-толо, в виде «просяного зерна», а яйцо мира – это первое пространство, ещё пустое – без вещества, но уже с программой развития на будущее… Потом это «зерно» так сжалось, что всё его вещество вышло наружу и разлетелось повсюду, образовав спиральные звездные рукава. – сказал он. Я уточнил:
- Звездные рукава галактик?
- Да, сейчас они у вас наверно так и называются, - ответил Аргорум и продолжил, - от «зерна По» осталась только одна оболочка, а всё её внутреннее вещество, распространившись, послужило для образования вещей во всей Вселенной.
- То есть, по утверждению ваших основателей и учителей, звезда По-толо - это центр или, как я понял, Пуп нашего мира, от которого и произошли все теперь существующие спиральные галактики, - спросил я, - причем, эта красная звезда взорвалась, как бы, вовнутрь с выворотом наружу всего её содержимого – так что ли?
- Не совсем так, Посланец, - ответил жрец, задумавшись.
- По-толо – это ещё не центр нашего звездного мира. Сама По-толо, - начертил он на песке орбиты звезд, - вместе с ещё одной звездой Эмме-Я движется вокруг Сиги-толо, большой яркой звезды. Это и есть Центр Мира! А звезда По и Эмме-Я – это её спутники. И Сиги-толо теперь считается звездой-женщиной, которая может потом ещё, когда-нибудь, родить другие миры, - ответил Аргорум.
Из рассказа жреца, (после того как он показал мне эту звезду на небе), я понял, что она является уже известной мне звездой Сириус или как раньше её называли Сотис (альфа-звезда из созвездия Большого пса), которой поклонялись ещё с древних времен все египетские жрецы и фараоны. А я раньше ещё по астрологии и астрономии знал, что звезда Сириус по гречески означает «жаркий день».
В древности Сириус назывался «песьей звездой». Шумеры называли её Стрела, а китайцы, как сказал мне Чен-Ичин, именовали её – Лан, то есть «Волк». Латинское же название Сириуса было - Каникулос, то есть – «сабачьи дни». Почему? Потому что она особенно ярко блестит в июле месяце летом, когда на Земле становится невыносимо жарко, и все учащиеся из-за этой жары распускаются по домам на отдых, то есть, как сейчас называют – на летние каникулы. Также как и планеты: Венера, Юпитер и Марс, Сириус у нас самая яркая звезда в юго-западной части неба.
Ещё с давних лет, Персидские маги и жрецы Египта, придавали Сириусу большое магическое значение. Магическим камнем Сириуса считался минерал «хризолит», а растением – вечнозелёный можжевельник. Также Сириус, как считали древние, оказывает планетарное влияние на Землю и на людей.
Как? Через эманации энергий…
Жрецы говорили: «Одна из его звезд обладает магической женской энергией, другая – мужской. И если, например, Сириус в час рождения находится в созвездии Льва, то такого человека в жизни ждет колоссальный успех! Этот человек будет очень известен или в большой политике, или в финансах». Короче говоря, утверждали они: «Звезда Сириус – это источник огня и энергии ума. Люди, родившиеся под знаком Сириуса, являются прирожденными хранителями, целителями и воинами».
А древние египтяне называли Сириус (Сотис) – кормильцем и считали, что вокруг него движется вся наша солнечная система…
Я это тоже знал из книг, и мне было понятно, почему такое большое значение древние люди придавали этой яркой южной звезде. «Но какие еще легенды и неизвестные факты может мне рассказать этот скрытный жрец Олубару?» – подумал я и сказал ему:
- Аргорум, расскажи мне ещё что-нибудь о вашем обществе масок. И Аргорум начал говорить:
- Жрецы Ава – высшего общества масок Олубару нашего племени, - сказал он, - это служители, которые только одни знают, как рассказывать наши легенды, не искажая их ни в одном звуке и ни в одном слове. И вот уже несколько сотен лет подряд мы и рассказываем их, проходя специальную подготовку, по знанию особого «языка Сиги». Остальные же члены племени догонов языка Сиги и всего этого не знают. Благодаря нам, служителям культа Олубару, догоны каждые 50 лет с пышностью справляют праздник, называемый у нас «Сигуи», в честь звезды-родительницы – Сигуи. И в этих праздниках Сиги первые семь лет у нас называются «зоной сумерек», а своих усопших мы хороним высоко в горах, в выдолбленных пещерах, именуемых пещерами «теммов». Во время этих празднеств молодые члены общества Олубару встают на ходули, чтобы быть такими же высокими и похожими на наших Богов. И танцуют ритуальные танцы в масках, раскрашенных в черный, белый и красный цвета, и украшенных орнаментом из раковин «каури»…
Всё это рассказывал мне жрец Аргорум, самый словоохотливый теперь уже жрец из всех жрецов общества Олубару. И это для меня было очень интересно. После того представления, которое я устроил ему недавно с извержением дождя и угадыванием мыслей и грядущих событий в их жизни, Аргорум говорил со мной уже на равных и даже с каким-то интересом и почтением. Я для него был, естественно, посланником – инспектором, прибывшим проверить правильность понимания и исполнения ими доверенных их богами обычаев, в которых скрывались такие сокровенные небесные знания.
- Хорошо, Аргорум, расскажи мне еще, что ты знаешь о звездах, и о происхождении вашего народа, - сказал я ему.
- Расскажи, например, кого у вас в легендах называют – «Бледный Лис», - подтвердил я перед ним свое всезнание, в том числе и из их тайн.
- О, Александэр, Ты наверно это знаешь, но я продолжу, - сказал жрец:
- У главной звезды Сиги есть близнецы. Один из них По-толо, а другой Эмме Я – вблизи от него и жил Бледный Лис, Юругу. И эта близнец-звезда неотступно кружила около своего «женского» близнеца – Я Сиги и не могла никак её настичь. Этот её спутник состоял из вещества «сагала» - невероятно тяжелого и плотного вещества, блестящего сильнее железа и тяжелого настолько, что все земные существа, объединившись вместе, не смогли бы поднять даже одну малую его частицу.
- А что из себя представляет эта звезда – Эмме Я? – спросил я.
- Эмме Я – это второй спутник звезды Зиги, - ответил Аргорум, произнося название звезды Сиги не с буквы «С», а с «З» – он немного больше, чем По-толо, но в четыре раза легче его. Он ещё называется домом Небесного ковчега Бледного Лиса - Юругу, который приносит нам и символизирует собой и засуху, и тьму, и беспорядок, и является противоположностью влаге, свету, порядку в лице Номмо.
Объясняя всё это, Аргорум нарисовал рисунок на песке и сказал мне:
- Вот как Бледный Лис в своем ковчеге спустился к нам со звезды Зиги. На рисунке были показаны Солнце и Сириус (диаметр Сириуса был в несколько раз больше, чем диаметр Солнца), и они были соединены одной кривой линией, закругляющейся вокруг каждого из светил. И эта линия была, как я понял, схемой траектории межзвездного полёта космического корабля, то есть, перелёта Ковчега Лиса от звезды Сириус к звезде Солнце (или Сол).
Нужно было очистить Землю и подготовить её для жизни светил их цивилизации. И это был в то время их первый – подготовительный полёт…
- Но «Лис» тогда прилетел сюда на Землю не один, - сказал, немного помедлив, Аргорум, - несколько позже другой ковчег перенес на нашу планету Номмо, изображаемого нами на рисунках получеловеком-полузмеей, с гибкими конечностями без суставов, с красными глазами и раздвоенным языком. С ним-то вместе и прибыли на Землю первые существа – предки людей. Этот ковчег приземлился после восьмилетних качаний в небе, подняв воздушным вихрем тучи пыли. Люди, которые во время спуска и в момент удара при посадке на землю видели блеск Сиги-толо, присутствовали теперь и при первом восходе Сол (Солнца), которое поднялось на востоке и с этого момента осветило им все видимые до горизонта красоты Земли…
В этой легенде, рассказанной мне Аргорумом о том, как прилетели и высадились на Землю пришельцы «Бледного Лиса»-Юругу во главе с Номмо, было всё, казалось бы, понятно, но о Номмо я ещё не знал ничего и спросил у Аргорума:
- А кто такой Номмо?
- Бог Амма создал Номмо, как своего помощника, а затем разделил его на несколько частей, чтобы заселить миры и руководить ими, - сказал жрец, - но одна часть Номмо взбунтовалась против Аммы, и Амма наказал его, послав служить на пустынную Землю.
Из этого объяснения я понял, что посланник Бога Номмо, предстает здесь в образе архангела Люцифера, исполняющего распоряжение Бога Аммы. И главной задачей Номмо было – создать на Земле высокоразвитую жизнь, заселив её людьми…
- И что же было дальше, - сказал я, обращаясь к Аргоруму. – Как проходило это беспримерное их путешествие – долгий перелёт и заселение?
- От наших Учителей и Основателей мы узнали, как совершалась подготовка к столь важной миссии, - сказал Аргорум.
- На борту корабля - ковчега, находилось всё необходимое для создания на Земле жизни, а также и первые её люди: четыре пары близнецов то есть восемь Прародителей. Летел корабль к Земле через специальное временное «окно-отверстие» в небе, которое создал им Бог Амма…
- Когда корабль приземлялся, всё вокруг бушевало. Били молнии, ревел немыслимый ураган. Но после посадки корабля на землю всё внезапно прекратилось и затихло… затем, после долгой и нудной паузы, из корабля спустили трап с десятью ступеньками, и первый по нему осторожно сошел Номмо, а потом и все остальные.
И вот, когда ковчег опустел, Амма тут же быстро втянул на небо ту единственную медную цепь, на которой до этого долго висел корабль с Номмо. Так он и закрыл «небесное окно». А что тут такого: Всё!.. Дело было сделано. Их перелёт был успешно завершен! – заключил свой рассказ Аргорум.
Под впечатлением от всего услышанного я сидел, молчал и думал. У меня уже не было большого желания о чем-то ещё говорить…
И после его заключительных слов, мы с Аргорумом ещё долго сидели, не шевелясь и не разговаривая. Слуги Халли перед нами развели небольшой костер. И мы, сидя на земле, недалеко друг от друга, различали лишь лица друг друга, а всё вокруг, на расстоянии каких-нибудь двух метров, было покрыто непроглядной мглою неизвестности. И приходили мысли: «Вот так, наверно, и тем пришельцам (в ту первую пору высадки) огонь костра освещал на неизвестной им нашей Земле лишь какое-то маленькое пространство вокруг и перед ними, а всё остальное было для них не известно»…
- Да-а-а! – думал я. - Не позавидуешь этим первопроходцам, сосланным «на край света» нашей огромной галактики.
- Амма закрыл «окно»!.. Это ведь не так просто, как взять и закрыть створку окна у себя в доме – это значило, что Бог Амма прекратил все связи между экипажем корабля и пославшей их на Землю цивилизацией. После этого для людей, ставших первыми землянами, путь назад был уже навсегда закрыт – они были полностью отрезаны от своей родины. Им нужно было обживать новую неведомую им планету, облагораживая на ней возникшую когда-то давным-давно, еще до их прилёта, жизнь. Да и самим, соответственно, плодиться и размножаться. Думая так и чтобы убедиться в полной изолированности догонов от прилетевших когда-то богов с Сириуса, я спросил у Аргорума:
- А сейчас, Аргорум, ваши жрецы имеют какую-нибудь связь со звездой Сигуи?
- Нет, - ответил Аргорум, - мы только наблюдаем за ней и её спутниками, за их мерцанием из пещеры в горах… И кое-что ещё узнаем о ней через светящиеся шары и черепа…
- Какие ещё светящиеся черепа? – заинтересовался я.
- Черепа, которые оставили нам наши Великие предки, - ответил Аргорум.
- Они находятся внутри «пещеры теммов», закрытой каменными дверями.
- И что рассказывают вам эти светящиеся шары и черепа? – продолжил я заинтересованно расспрашивать Аргорума.
- Они рассказали и показали нам, откуда прилетели к нам наши Боги…
Они прилетели на Землю с третьей планеты-спутника Сигуи. Она называлась тогда ими – Тронос. Она была почти полностью покрыта водой, и на ней было много островов разного размера и много растительности, а в воздухе очень много влаги. Их планета была настоящим раем для людей и животных. А По-толо, вторая звезда Зиги, была тогда ещё желтым карликом, подобным нашему Солнцу. Но много тысяч лет тому назад свершилась космическая катастрофа – второй спутник Сигуи начал постепенно сжиматься, наливаясь энергией. И вот-вот он должен был взорваться. Потом он и взорвался: раздулся и стал большим, и красным… Когда они прилетели на Землю, спутник Сигуи на ночном небе Земли светился уже рубиновым светом. Перед взрывом звезды обитатели Троноса сначала хотели глубоко уйти под землю Трона, но они могли просуществовать там не более трех или четырех сотен лет, а потом все равно сгорели бы вместе с Троносом… Тогда троны, всё хорошо обдумав, изготовили себе корабли, которые могли хорошо ходить и плавать под водой и под землей, размягчая грунт и камень, двигаться в воздухе и пересекать просторы Вселенной, и решили покинуть свою любимую планету. Они знали, когда наступит предельный срок жизни на Троносе, и когда должна будет взорваться вторая звезда Сигуи. В просторах Вселенной среди мириад других звезд, они отыскали себе крошечную точку - пристанище, ещё не заселенный, не ухоженный дом – нашу маленькую Землю, а рядом с ней ещё несколько похожих на неё планет …
На их родной земле днём было уже невыносимо жарко, и жить там было уже нельзя – всё горело от прямых лучей раскалённой звезды! Приближался конечный срок существования всего живого на Троне. Испарялись океаны, и вспыхивала высохшая растительность. Всюду стояли дымы от пожарищ, сверкали бесконечные молнии и носились бури. К концу этого срока и состоялся массовый отлет всех жителей с планеты Тронос. Тогда и прилетели к нам на Землю наши наставники троны во главе с Номмо-Змеем, ведь символом его рода была Змея…
То, что рассказал мне жрец Аргорум о Боге Амма и о прибытии его посланца Номмо и пришельцев с Сигуи на Землю, меня потрясло. Это было очень интересно: ярко и совершенно ново для меня! Не скрою, я был под большим впечатлением от услышанного. Но я был также заинтригован и его сообщением о тайной пещере теммов в горах Бандиагара, принадлежащей жрецам общества Олубару, в которой хранились (по упоминанию Аргорума) несметные «богатства знаний», предназначенные для всего человечества, и которые никем ещё никогда не использовались.
- Я хочу увидеть эту пещеру, и эти светящиеся прозрачные черепа, Аргорум, и поговорить с ними, - сказал я жрецу, - иначе ваша принцесса Халли, а не ты, Аргорум, будет главным действующим лицом в моем отчете о путешествии к истокам племени Бледного Лиса, о котором я буду вскоре докладывать Главному Координатору Космического Разума
- Слушаюсь, о Посланец! – поклонился мне жрец-хранитель.
- Но эта пещера находится далеко в горах, в тайном месте, никому из нашего племени, кроме меня, не известном. Это в пяти километрах отсюда… Если хочешь, завтра утром, после некоторой подготовки, мы можем и отправиться туда, - сказал мне Аргорум.
- Твои слова совпадают с моими желаниями, Аргорум, - ответил я.
- Тогда, в связи с этим, возникает одно маленькое условие, которое нам обоим обязательно нужно завтра выполнить, - сказал жрец.
- Местонахождение нашей пещеры – это священная тайна наших жрецов, о которой никто из посторонних и не посвященных не должен знать! Давай договоримся, Посланник, для сохранения этой тайны мы завтра утром, отправляясь в путь, чтобы нас никто не узнал, переоденемся в обычных пастухов или ходоков-простолюдинов и, никому ничего не сказав, выйдем из селения.
- Как? Даже не сказав Халли? – удивился я.
- Даже не сказав и Халли! – ответил жрец…
- Не вежлило как-то получается и не честно, - заколебался я.
- Так надо, - сказал, как отрезал, Аргорум.
- Хорошо, - помолчав, согласился я…
Пещера Теммов. Диалог с Пифагором
На следующий день, рано утром, переодевшись в уличных бродяг и взяв с собой немного еды, мы с жрецом Аргорумом, спрятав лица под старыми повязками и опираясь на пастушьи посохи, вышли из селения догонов и направились в горы по каменистой и извилистой дороге пустынного плата Бандиагар. Шли мы долго, около часа, карабкаясь и продвигаясь по еле заметным горным тропкам с каменистыми ухабами, и поэтому очень устали… Наконец, мы остановились на маленькой площадке перед нагромождением высоких скал, в узком проходе – расщелине между ними.
Аргорум подвел меня к одному из проёмов в скале и, сделав несколько движений руками в воздухе перед нею, и надавив плечом на выступ, открыл в ней еле заметную круглую дверь в виде колеса. Затем, осмотрев вход, сказал мне:
- А теперь, Александэр, следуй за мной! Мы вторгаемся во всепоглощающее царство мертвых, в котором никого и ничего нет: ни главного, ни заслуженного. Нет ни людского эго, ни индивидуальностей, ни личностей – поэтому все невзгоды нашего мира остаются у нас снаружи. Здесь же никто, ничем и никем не управляет – здесь все равны. Здесь нет движения и мирской суеты, и даже ветер сюда не залетает, здесь стоит полная гробовая тишина. Амбиции и страсти, присущие человеку, существуют лишь в живом мире – в мире, творчества, страстей и эксперимента. Поэтому все амбиции, и желания нашего «я», присущие обычно живому человеку мы должны оставить здесь – у входа в пещеру, как маяк к обратному возвращению в жизнь, в которой мы сейчас находимся. Иначе, войдя в прошлое, мы уже не выйдем из него назад, да и из этой пещеры тоже – останемся в ней навсегда! – сказал он…
Итак, запомни: всё, что происходило с тобой до этого момента, было связано с твоим «я» и ты его оставляешь здесь, у входа в царство прежних давно отживших идей, образов страстей и отношений. Теперь, то, что ты раньше связывал с собою, будешь воспринимать не как «я», а как «он», значит, и вести себя будешь как дух или привидение, вернее, как посторонний наблюдатель. Для людей из прошлого ты «ЧеиБ» - Человек из Будущего. А для людей будущего ты будешь ЧиП – Человек из Прошлого. Имя твое слагается из первых начальных букв в словах из этих двух выражений. Запомнил? - спросил у меня Аргорум.
- Да, - ответил я.
- Тогда – идём! – сказал он, и мы вошли в пещеру…
В пещере стояла сумеречная темнота, в которой разливалось свечение какого-то неопределённого цвета, но очертания предметов в нем виделись четко и ясно. По бокам, у стен пещеры с двух сторон, на возвышении, на уровне моего лица (на высоте, приблизительно в ста шестидесяти сантиметрах от пола), лежали какие-то шары и черепа. Шаров было два – по одному с каждой стороны, и они были прозрачные, из горного хрусталя, а черепов было около дюжины и все они были продолговатые, вытянутой формы.
- Тот шар с черепами, что слева – показывает прошлое время, - шепнул, предупреждая меня Аргорум, - а тот, что с правой стороны – показывает будущее.
- Они, вроде, светятся? – спросил я у него.
- Нет, - ответил он, - свет идет не от них, а из «звездной ямы», которая находится там, в глубине пещеры, за ними. Она такая же гладкая и блестящая, как и шары. Это «глаз теммов», который смотрит в небо, на звезды, сквозь отверстие вверху пещеры…
Я, было, кинулся расспрашивать жреца о «звездной яме», но он лишь махнул рукой и приложил палец к губам:
- Тс-с-с, - прошептал он. – Эти черепа (через шар, что слева) показывают и уносят нас в неизмеримо далёкое прошлое существовавших когда-то на Земле рас. А шар, что справа – рассказывает о делах нашего времени и о нашем скором Будущем. Каждый череп создаёт вибрации, которые открывают вход во времена далёких, ушедших от нас эпох. Если хочешь войти и побывать в одной из них, возьми шар, подойди к черепу, загляни через стекло шара в его глазницы и задай черепу мысленный вопрос, и когда шар засветится, ты получишь ответ и войдешь в то время. Но смотри, не находись там слишком долго, потому что излучения черепа не безопасны для всех живущих и ты можешь остаться и бесследно раствориться в той эпохе, в которую войдешь. Чтобы такого не произошло, когда тебе надоест находиться там, нужно сказать ему: «Довольно, череп! Теперь я всё это знаю и ухожу в свою эпоху, и свое время». Как только прозвучит эта всемогущая, несущая в себе эгоизм тела частица «я», твоя душа, находясь в прошлом, свяжется через этот «маяк» с твоим телом в настоящем, и ты сразу же выскользнешь из цепкого магического влияния черепа, и очутишься именно там, где сейчас и находишься. Понял? – спросил меня Аргорум.
- Да, - ответил я.
- Ну вот! Теперь ты знаешь магию этих черепов. Иди к ним и спрашивай – ты уже наблюдатель Чеиб!…
С замиранием сердца, я шагнул в полумрак пещеры Времён, взял шар, и, глянув сквозь него в глазницы ближайшего черепа, сказал ему:
- Череп, хочу войти в эпоху Древних греков, побыть в ней, увидеть всё своими глазами и поговорить с самим Пифагором и вернуться назад. Да будет так!
Глазницы черепа внезапно засветились слабо мерцающим зелёноватым светом и челюсти, раскрывшись, чуть слышно произнесли: «Входи!..»
И тут меня словно вдруг по голове что-то стукнуло: Ба-бах. И я отключился… Очнулся от того, что лечу с большой высоты вниз и словно через туман облаков продираюсь к земле сквозь слои времен. Вижу, как пролетаю сквозь эпохи царствований России, Англии, Франции – Наполеона… Мелькают картины жизни римлян, славян, готов, древних греков. И вот уж передо мной Апенинский полуостров, Италия, остров Сицилия и я над Сиракузами – городом-колонией «Великой Греции». Эта мысль мелькнула у меня в голове как-то сама собой…
На чистом голубом небе сияло яркое солнце, а вокруг, куда глазом ни кинь, светилась своей голубизной широкая даль Ионийского моря…
Ещё миг, и я уже в образе Чеиба очутился в оливковом саду на окраине города Сиракузы. Ощущение такое, что будто бы это был сон и я – артист какого-то не известного мне театра, нахожусь на гастролях в древней Греции и играю там роль Чеиба… И эта действительность происходящего меня так окрылила и увлекла, что я почувствовал, что я уже – не я, а настоящий Чеиб – Великий путешественник, проникший в эпоху древних греков и во времена Пифагора. Мне хорошо! Душа от всего увиденного взлетает над землей! И только одна мысль в глубине сознания, в виде образа черепа, мигая мне своими зелеными глазницами, тихо шепчет:
- Я здесь, Чеиб! Смотри, не увлекайся! И если что-то не ясно, в любой критической момент, обращайся ко мне – к черепу…
- А как? – шепчу я мысленно черепу. И тут же мне приходит такой же ответ:
- Ущипни себя за палец и закрой глаза. Появится образ черепа – спрашивай! Ты будешь подключен к «хроникам акаши» и значит, всё увидишь и всё узнаешь. Но, отключаясь, не забудь снова ущипнуть себя за палец. Тогда, открыв глаза, ты вернёшься в свою действительность. Понял?..
- Понял! – подал я мысленный сигнал черепу и тут же подумал: «Я же ничего не знаю о мудрецах древней Греции, об их жизни, об их учениях, о чем же я буду говорить с Пифагором? Срочно нужно узнать всё, о философах Древней Греции…». И, закрыв глаза и ущипнув себя за мизинец, я сказал черепу:
- Мне нужны данные о самых видных греческих философах, об их учениях, и немедленно!.. И вот внезапно, словно вдруг от порыва ветра, вокруг что-то зашумело… И на своем внутреннем экране я увидел лица греческих ученых, увидел их жизнь, взросление и услышал рассказы об их взглядах и учениях…
В то время греки жили в свободных городах – полисах, путешествовали… Носили хитоны – свободно ниспадающие рубашки без рукавов из льна, плащи – гиматии и лёгкие открытые сандалии. А во время путешествия одевали плащи – хламиды. В культурной жизни, на сценах амфитеатров, у них ставились драматические произведения – трагедии (в переводе – козлиные песни). В домашнем обиходе посуда у них звалась: амфора – сосуд для масла и вина. Кратер – сосуд для смешивания вина с водой, скифос – сосуд для вина, пиксида – для женских украшений и гидрия – сосуд для воды. После такого краткого представления и обозрения мною картин их внутреннего обихода кто-то сказал мне шёпотом: «Ну, а теперь об основном и главном…».
Город Милет – крупный торгово-ремесленный полис Малой Азии. Время действия – около восьми десятков лет до настоящего времени. О, это поистине великое время! Расцвет мировых талантов! Много ученых и философских школ! В течение этих двух веков родились 15 великих ученых. В эти века как раз в Персии и Индии жили и проповедовали свои великие учения Заратустра и Джина Махавира, а в Китае Конфуций и Лао Цзы. А учителями греческих школ были: Фалес, Анаксимандр, Анаксимен… Они выступали с материалистических позиций. Занимались не только философией, но и другими науками – точными и естественными. Пытались с физической точки зрения объяснить законы природы (за что и получили своё второе название – «школа физиков»). Они искали «первоначало» - субстанцию, из которой возник весь окружающий мир.
Основатель милетской школы – Фалес, один из самых выдающихся ученых и философов Греции, оставил большое научное и философское наследие. Он «первоначалом» всего сущего считал - воду («архэ»).
Он представлял Землю в виде плоского диска, который покоится на воде.
Считал, что неживая природа и все вещи имеют душу, то есть был - гилозоистом, одушествлял всё сущее.
Допускал множество богов…
И утверждал, что Земля является центром всей Вселенной и точно определил продолжительность земного года в 365 дней.
Сделал ряд математических открытий, например, теорема Фалеса и др.
Следующий греческий ученый: Анаксимандр – ученик Фалеса. Время начала его учений – 50 лет до настоящего.
Первоначалом всего сущего считал - «апейрон», вечную, неизмеримую и бесконечную субстанцию, из которой всё возникло, всё состоит и в которую всё превращается.
Вывел закон сохранения материи: фактически открыл атомарное строение вещества. Утверждал: «Все вещи, всё живое состоит из микроскопических элементов. После гибели живых организмов и разрушении вещества элементы, «атомы» остаются; и в результате новых комбинаций образуют новые вещи, и живые организмы.
Он первым выдвинул идею, о происхождении человека от других животных в результате эволюции…
«Ну вот! - подумал я, - а в нашем веке считают, что это идея Чарльза Дарвина. Не хорошо как-то получается у нас, мистер Дарвин, пахнет воровством! Если уж позаимствовали что-то у другого, то так и скажите, мол: Анаксимандр, друг мой, ты был первым… А я после тебя тут, роясь в старых греческих архивах, нашел твою идею. Сдунул с неё пыль и развил её положения! И было бы по-джентельменски!.. Так нет же! Все считают, что это не престижно. И многие наши уважаемые ученые мужи кричат: «Нет! Это я всё нашел! Это моя идея!.».
«Ну почему наши эти амбициозные и уже не уважаемые «товарищи» постоянно крадут идеи у других, а? У таких мудрых стариков, например, да и друг у друга тоже, и ни в чем не признаются, а? Я думаю, по этой черте и видно – такие люди как раз и произошли от вороватых обезьян, потому и страдают клептоманией! А ведь считают себя интеллигентами?» - возмущался я.
А голос «хроник» уже вещал, о следующем греческом «метре» науки, и я, внимая ему, постарался полностью выпустить наружу весь свой пар возмущения…
- Анаксимен, ученик Анаксимандра. Время его творчества – около 5 лет до настоящего, – послышался далее бесстрастный «голос неба»:
«Первопричиной» всего сущего считал - воздух.
Выдвинул идею, что все вещества на Земле – результат различной концентрации воздуха. Он утверждал: возле земли, наверное, под давлением больших масс, воздух, сжимаясь, превращается сначала в воду, затем в ил, потом в почву, а дальше в камень и т. д.
«Ну это как-то не совсем серьёзно! – подумал опять я. – Взял бы камешек, взлетел бы в небо, на воздушном шаре, и увидел бы, что камень-то не тает и не превращается в воздух!.. Если ты уж материалист, так подтверди тогда свою идею опытом! Хотя в чем-то он и прав: газы – составные воздуха: водород Н и кислород О, кроме азота элемента минералов, соединяясь, в итоге образуют воду - Н2О, а азот, как удобрение, в составе почвы состоящей из минералов нужен для растений во время роста клеток, как хлеб для человека, - мелькнула у меня мысль в голове, - а это ведь всё «камень» - твердь Земли?». И я услышал далее:
- Проводил параллели между душой человека - «психэ» и воздухом - «пневма» – «душой космоса», то есть «склада». Отождествлял божества с силами природы и небесными светилами. Ну, это понятно – это наши отцы-создатели т. е. наши «сеятели», они должны следить за нами, если уж посеяли!
- Гераклит из Эфеса – крупный греческий ученый-материалист, основатель нового направления. Сначала принадлежал к логической школе, – продолжал голос. – Время творчества 70 лет до настоящего. «Первоначалом» всего сущего считал – огонь.
- Вот это да! Это уже ум гигантского масштаба, - воскликнул я.
- Вывел основополагающий закон существования мира и вещества, «Закон единства и борьбы противоположностей» - ключевой закон диалектики материализма, - продолжил голос.
Считал, что весь мир находится в постоянном движении и изменении и утверждал, что «в одну и ту же реку нельзя войти дважды!». Был сторонником круговорота веществ в природе, и цикличности Истории.
Признавал относительность окружающего мира, поясняя это так: «морская вода грязная для человека, является чистой для рыб» или «в разных ситуациях один и тот же поступок человека может быть и хорошим и плохим!».
Всеобъемлющим и всепроникающим божеством считал Логос – Мировой Разум. Высказывался за материальность человеческой и Мировой души.
Был сторонником чувственного – материалистического познания окружающей действительности.
Движущей силой всех процессов считал борьбу: «война или борьба – есть отец всему и мать всему»!
- Вот это голова – гениальный мужик! – не сдержался я…
- Ну а теперь о школах, - шепнул мне голос… Современные пифагорейцы – ученики и сторонники Пифагора, первопричиной всего сущего называют – число. Они говорят, что всю окружающую действительность, всё происходящее можно свести к числу и измерить с помощью числа. Они вступают в познание мира через число, имея в виду, конечно, что все материальные объекты Вселенной – это и есть те числа или вибрационные соединения энергий, из которых весь мир и эти объекты и состоят. Говорят, что познание является промежуточным фактором между чувственным и идеалистическим сознанием, а единицу считают мельчайшей частицей, началом отсчета всего сущего.
Выделили «протокатегории» которые показывают диалектическое единство мира: четное – не четное, светлое – тёмное, прямое – кривое, правое – левое, мужское – женское, большое – малое, холодное – горячее и т. д. Следующая школа …
Элеаты – представители элейской философской школы существовавшей и существующей и сейчас в греческом полисе Элея на территории современной Италии уже около двух веков. Наиболее известными философами этой школы являются: Парменид, Зенон Элейский, Милес Самосский.
Элеаты изучали и изучают проблемы познания. Они разделяют чувственное познание, мнение - «докса», и высшее духовное идеалистическое знание. Они являются сторонниками монизма и выводят всю множественность явлений из единого первоначала. Считают всё сущее материальным выражением идей, являются глашатаями идеализма. Следующей сильной философской школой Греции являются…
Атомисты. Это материалистическая школа, философы которой (Демокрит, Левкипп) «первокирпичиком» всего сущего считали микроскопические частицы «атомы». Основоположником этого материалистического направления в философии является Демокрит. Вот основные положения его «линии»: Весь материалистический мир состоит из атомов. Атом – мельчайшая частица вещества является «первокирпичиком» всего сущего. Атом неделим. Атомы имеют различную величину – от мельчайшего до крупного, различную форму – круглые, продолговатые, кривые, «с крючками» и так далее. Между атомами существует пространство, заполненное пустотой. Атомы находятся в вечном движении.
Существует круговорот атомов. Вещи, живые организмы появляются и распадаются, после чего из атомов этих же организмов и вещей возникают новые живые организмы и предметы материального мира. Атомы невозможно увидеть или ощутить путем чувственного восприятия. Что ещё? – прозвучало в моей голове…
- Хорошо! Теперь всё о Пифагоре, о его отце и о матери, - сказал я, ущипнув себя за палец. И голос продолжил…
- Отец Пифагора Мнесарх, сириец по происхождению, рождённый в аристократической семье, был сначала резчиком гемм и драгоценных камней для перстней – ювелиром, затем занялся торговлей ценных изделий, благодаря чему быстро разбогател. Женился он на самой красивой девушке острова Парфенисе.
В Дельфах, куда они вскоре поехали после своей свадьбы, озабоченные тем, что молодая жена Мнесарха никак не могла зачать, они посетили оракула по этому вопросу. И оракул предрек им вскоре рождение сына, который, как сказал он, прославится во всех веках своею мудростью, делами и красотой. И дальше, Бог Аполлон, устами дельфийского оракула, посоветовал им плыть в Сирию. И они, услышав такие утешительные слова и окрыленные этим известием, отправились вскоре в Малую Азию. А там, как и было предсказано, всё сбылось чудесным образом – в сирийском городке Сидоне, Парфениса родила Мнесарху великолепного мальчика. И чтобы отблагодарить Бога за дарованное ей счастье, по древним традициям она сменила свое имя и стала зваться Пифиадой, в честь Аполлона Пифийского, а сына своего нарекла Пифагором, т. е. предсказанным Пифией. Но это имя в переводе с греческого означает ещё и «убеждающий речью»…
Первым учителем Пифагора в детстве был Гермодамас. С ним Пифагор постигал основы и тонкости музыки и живописи. Для развития памяти Гермодамас заставлял его учить песни из «Одиссеи» и «Илиады», и играть на лире. Он также привил юному Пифагору любовь к природе и её тайнам: «Есть ещё и другая школа, - говорил он своему ученику, - это школа природы. И твои чувствования происходят от неё. Да будет она первым и главным предметом твоего учения…».
И Пифагор взрослел и учился… Он был красивым золотоволосым и любознательным мальчиком – писал стихи и играл на лире. С юных лет девчонки уже заглядывались на него, а он жаждал лишь знаний и хотел путешествовать – постигать суть вещей и тайные науки других стран. Ведь остров Самос, хоть и находился вблизи берегов материковой суши, Малой Азии, был всё же территорией ограниченной, и в пределах этого острова ему учиться было уже нечему.
В то время, когда Пифагору исполнилось семнадцать лет, у них на острове произошли очень важные события – власть на Самосе захватил тиран Поликрат. Случилось это во время большого праздника богини Геры.
Жители города тогда, как обычно, отправились в святилище, находящееся в полутора часах ходьбы от столицы острова, и там, при входе в храм, сложили все свое личное оружие, как того требовал древний обычай. И в это беззаботное и праздничное время всеобщего веселья и ликования, жестокий и хитрый Поликрат, вместе со своими братьями Пантогностом и Силосонтом, подговорили жадных до чужого богатства представителей своего сословия и захватили власть в городе.
Поликрат сначала, с группой своих заговорщиков, напал на безоружных прихожан в храме Геры, а затем силой захватил центральные кварталы города…
Но жители острова не смирились с потерей своих прав и свобод, и, вооружившись топорами и вилами, встали на защиту демократии. Им даже удалось на некоторое время вытеснить захватчиков из центра города и заблокировать мятежников в акрополе, но предусмотрительный и расторопный Поликрат к тому времени уже запросил военной помощи у Ликдама – у такого же тирана соседнего острова Наксос, с которым он был дружен. С помощью наемников с этого острова, он навсегда усмирил недовольных жителей своего острова и утвердил личную власть на Самосе. Ведь тирания в эллинских полисах, как форма государственного правления, была тогда частым явлением. Она обычно назревала в период острой политической борьбы родовитой аристократической знати с массами вольных, но безродных горожан-общинников, за установление олигархии или демократии и начиналась с появления третейской примирительной силы перераставшей затем в диктатуру. Это самое и произошло на свободном острове Самос…
И тогда юный Пифагор в порыве гнева своей негласной борьбы с наступившей властью, видя, как тиран Поликрат отнимает всё больше и больше свобод у простого народа, написал такие поэтические строки:
У власти тьмы всегда – тьма власти.
Тот прав, кто скушал больше прав…
Вот так мышей, открытой пастью,
Гипнотизирует удав…
А тиран тем временем, разделив остров Самос на три части, правил им вместе со своими братьями. Но это длилось недолго. Тирану что-то не понравилось в правлении своих братьев: он хотел по пиратски захватывать суда, земли и другие города и брать с них дань, а братья не желали быть пешками и участвовать в его игре. Особенно непокорным был брат Пантогност - он постоянно ссорился с ним. А так как в гневе тиран был жесток и необуздан, то однажды во время ссоры он убил своего родного брата Пантогноста, а младшего брата Силосонта изгнал с острова Самоса. Силосонт, чтоб не быть убитым, бросил свой пай угодий на острове и сбежал от него к персидскому царю Киру. А вслед за Силосонтом, не выдержав гнёта тоталитарного режима Поликрата, покинули Самос и все остальные богачи и аристократы. Они бежали с острова кто куда – кто в города Южной Италии и Сицилии, а кто и на африканское побережье, в Карфаген и Мемфис. Простой же люд острова, загипнотизированный сладкими обещаниями Поликрата, наоборот приветствовал приход к власти «сильной руки» (кому же охота с землей возиться) - каждый искал скорое обогащение в набегах, захватах, пиратских грабежах, а это и было на руку разбойному Поликрату.
Он, чтобы контролировать торговые пути на море и брать дань с купцов установил такой порядок: заставлял их приплывать на Самос и выкупать у него лицензию на проход в заливы и через другие места. А те суда торговцев, которые уклонялись от такого мздоимства, он грабил и топил. Флот, который достался Поликрату, насчитывал до 150 весельных судов и около 40 триер, но этого показалось мало тирану. И он тогда пригласил к себе на остров лучших мастеров-судостроителей Эллады, чтобы те ему построили новые быстроходные корабли. И мастера создали ему стремительный и маневренный морской парусник, оснащенный ещё и вёслами, для пиратских рейдов по рекам. Он назывался «самена». Судостроители построили ему 150 таких быстрых «самен» и Поликрат стал успешно использовать их в морских сражениях против кораблей греческих полисов и всегда побеждал. В честь своих побед он даже отчеканил монету с изображением «самены».
В такое вот беспокойное время и проходила юность Пифагора. А когда ему исполнилось восемнадцать лет, и он возмужал, то стал эфебом, призывником – юношей готовым для военной службы. После этого он был зачислен в армию и проходил военную службу в пограничных войсках. И там с ним произошел такой случай: ещё на призывном пункте, где их распределяли, кто и в каких войсках будет служить, он твердо заявил опешившим офицерам, что не намерен участвовать в пиратских налётах самосовцев на торговые суда и прибрежные поселения. И отказался служить на пиратских кораблях. И тогда они, опасаясь, что он может дезертировать, оставили его проходить службу на родном острове. Там он и исполнял свой воинский долг с достоинством и написал тогда такие поэтические строки:
В ночном порту, на острове рыбацком,
Приют нашли «разбойники морей».
Русалки пели песни дев пиратских,
Обвив руками цепи якорей…
А что касается тирана острова Поликрата Самосского то, происходил он из сословия богатых купцов и был натурой воинственной и вспыльчивой. Жадность склонила его к пиратству и лихоимству. Во время его правления, разбой на морях и набеги на прибрежные поселения Малой Азии принесли самосцам несметные богатства. Разгромив военные флоты соседей в морских сражениях, Поликрат заставил почти все торговые суда, плававшие в Средиземном море, платить ему дань. Но при таком наглом грабеже кораблей других государств на морях, Поликрат довольно искусно поддерживал политические контакты и связи с другими тиранами Эллады и фараонами Египта. Но что удивительно, этот кровожадный тиран и разбойник, покровительствовал наукам и искусствам. Он пригласил в свою свиту многих поэтов, музыкантов и скульпторов из разных земель Средиземноморья. Поликрат выделял огромные средства из награбленного добра для строительства храма богини Геры, городского водопровода, нового причала, корабельных доков. В то тревожное, промоченное слезами и кровью, время военный флот Поликрата насчитывал уже более 200 быстроходных кораблей, поэтому соседние властители старались с ним дружить и сохранять военный нейтралитет. Ведь он как-то напал даже на самый большой город Ионии – Милет, только милетцы все же сумели отстоять свой город. Но даже непобедимые полководцы персидской армии Кира, после оккупации территории Малой Азии, Сирии и Египта опасались переправлять свои войска морем на Самос. Ведь корабли персов были бы атакованы пиратским флотом Поликрата, и тогда вся непобедимая армия Кира утонула бы в морской пучине…
«Ни один эллинский тиран не может сравниться по размаху роскоши с Поликратом», - писал в своих сочинениях греческий историк Геродот. В то смутное время персидских завоеваний, при ослепительно роскошном дворе Поликрата жили и работали поэты Анакреонт и Ибик, а прославленный врач Демокед из Кротона был даже личным медиком тирана. Правитель платил тогда ему неслыханный по тем временам гонорар – два таланта серебром (1 талант – 29,68 кг). Чеканку монет из меди и драгметалла самосцы освоили сами. А храм Геры, построенный на награбленные деньги Поликрата знаменитым архитектором Рэком, с картинами художника Мандрокла считался в Элладе одним из чудес света. Дворец Поликрата тоже отличался неслыханной роскошью и богатейшим в Греции убранством.
Здесь же, на Самосе, жил тогда и творил знаменитый греческий мудрец и баснописец Эзоп. Он был захвачен в плен во время набега пиратов Поликрата на побережье Малой Азии и фактически являлся рабом одного знатного самосца-вельможи. Пифагор писал о хромоногом Эзопе.
Снова басни, как стаи борзых,
Травят страшную дичь без умолку.
Не сдержать за зубами язык,
Если зубы давно уж на полке…
К сожалению, для Эзопа всё кончилось плохо. Такого «прямого» и острого на язык баснописца вершители власти не любили и сбросили его со скалы, когда он осмелился высказаться в защиту свободы и демократии. Эзоп разбился насмерть…
Но Пифагор в то время не хотел молчать, он не желал оставаться духовным «рабом» под властью Главаря разбойников. И он высмеивал эту «особую демократию» тирана такими памфлетами:
У нас ведь царство правовое
Мы все имеем право воя!
И пчёлы все голы, как самосский люд.
И люди как пчёлы – все взятки берут.
И с сожалением и укором писал, призывая к справедливости и здравомыслию, обращаясь ко всем гражданам своего общества:
Зачем же ты, страна морей,
Предпочитаешь сдуру,
Делам своих богатырей,
Их содранную шкуру…
Когда же поликратовская «особая» демократия острова приобрела звериные черты диктатуры, то Пифагор стал высмеивать в своих памфлетах трусливых и жадных до награбленного чужого добра, и всех тех людей острова Самоса, которые, смирившись, бездумно и безропотно исполняли все приказы власти:
«По трудам и зарплата.
Подвели как итог:
Молчаливых – в палаты,
Говорливых – в острог!»
Такие, бьющие прямо в душу и зажигающие сердца стихи юного поэта-правдоборца, будоражили умы островитян, пробуждали их совесть; и власти стали искать повод, чтобы заключить Пифагора в тюрьму. Но недаром он был рожден от бога Аполлона – он предвидел это. И встретившись со своим учителем Гермодамасом, он уговорил его тайно подготовить ему побег с острова. Более того, он склонил и Гермодамаса к бегству, и учитель согласился.
И вот однажды, темной и тихой ночью, выбрав удобный момент, Пифагор и Гермодамас сели в подготовленную заранее лодку, обвязали весла тряпками, чтоб не было слышно плеска воды, и отчалили с острова в сторону вольного города Милета. Удача им благоприятствовало. Да, и Пифагор ведь служил в пограничных войсках острова и знал все тайные тропы и секретные расположения прибрежных пограничных постов на нем. А, выйдя в море на веслах, они затем уже поставили небольшой самодельный парус, и в течение ночи благополучно доплыли и до славного города Милета. С этого шага и началось звездное восхождение Пифагора…
Продолжение следует...