Повесть
Глава 1
Рано утром, когда еще не успел задышать громко и чадно город, в небольшом скверике пожилая женщина убирала мусор, натужно волоча метлу по асфальтированной дорожке. Ее сердитое, слегка покрытое потом лицо выражало недовольство и муку. «Проклятая работа, сил больше нет. А этот лист валит и валит, — шептала она в раздражении. — Заставляют убирать, а кому мешают эти листья? Лежали бы себе до весны… А весной и убирать будет нечего, истлеет все. Ничего, поработаю до нового года и уйду с этой постылой работы. Буду жить на пенсию. Другие же живут на шестьдесят рублей! Даст Бог, и я не помру. Сколько нужно старому человеку?»
Мысленно прикидывая о своей дальнейшей жизни, Александра Ивановна домела до скамейки и, подняв глаза, неожиданно остановилась. На скамейке, развалившись, сидел человек. Курчавая голова его была запрокинута назад, руки опущены до колен, широкие плечи сдвинуты вперед.
— Какое-то наказание Господнее, — проговорила Ивановна. — Вчера лежал возле этой скамейки пьяный, а нынче сидит? Эй, милок, вставай, уже утро. На работу пора идти, а ты тут развалился.
Но мужчина не шевелился.
— Ой, батюшки, да он же неживой! Не дышит и бледный какой! — отступила Ивановна от скамейки. — В скорую бы надо позвонить. А лицо-то вроде знакомое? — ворошила она память, вглядываясь подслеповатыми глазами в показавшийся знакомым неподвижный облик. — Убил ли кто или сам помер? А, может, еще жив? Что же это я? Надо же пульс попробовать!
Рассуждая вслух, Ивановна взяла тяжелую, обмякшую руку мужчины. Она была чуть теплая. Немедленно нужно вызвать скорую!
Позвонив по телефону, женщина зашла домой позавтракать и стала вспоминать, где же она видела этого мужчину. Вдруг ее взгляд упал на висящий возле окна портрет мужа, погибшего во время войны. Сердце Ивановны часто забилось, ноги стали тяжелыми, руки задрожали: «Матерь Божья! Да ведь этот мужчина и мой Коля похожи как две капли воды! И Коля был таким же рослым, с курчавыми волосами!»
Не дозавтракав, Ивановна поспешила в скверик, чтобы еще раз посмотреть на мужчину, проверить сходство — не сынок ли? У Васи за левым ухом было родимое пятно величиной с пятак.
Возле скамейки стоял сосед Ивановны, дед Фомич.
— Здоров, Ивановна! — поприветствовал он, разглаживая пальцами прокуренные усы. — А я думал, что тут ночью милиция выгрузила? Теперь вижу, что выгрузили человека. Вот сволочи, убили, наверно, и смотались, чтобы никто не видел.
Но Ивановна, не слушая Фомича, тяжело ступая, подошла к скамейке и еще раз внимательно посмотрела в неподвижное лицо мужчины. Затем дрожащей рукой повернула его голову и, увидев за левым ухом родимое пятно размером с пятак, со словами «сынок, Вася» упала без сознания рядом со скамейкой.
Глава 2
Более тридцати лет, до самой старости, Александра Ивановна Крайняя жила надеждой увидеть сына, оставшегося в ее памяти маленьким Васяткой, которого в военные дни она вела за руку по пыльной дороге в соседнее село к сестре Клавдии, так как ее собственная деревня была спалена немцами.
— Мама, я не могу идти, ножки болят, — плакал Васятка.
— Потерпи, сынок, я тоже очень устала, и мешок мой очень тяжелый.
— А ты выбрось мешок, мама, а меня возьми на руки!
— Не могу выбросить, сынок. Это все, что у нас осталось. Так что крепись, иди помаленьку. Уже скоро придем к тете Клаве и у нее будем отдыхать. Там рядом с ее домом речка, будем купаться. А сейчас попей водички, и топаем дальше.
— Не хочу водички, она слишком теплая, — захныкал Вася.
— Ну тогда отдохнем немного и пойдем, сынок. Тетя Клава ждет тебя.
Но не успели они присесть у обочины дороги, как раздался свист.
Дальше Александра ничего не помнила. Очнулась она на подводе, когда день склонялся к вечеру. Колеса подпрыгивали на ухабах, ее тело трясло и подбрасывало. Голова сильно болела, тошнило.
— Сынок! — вскрикнула она.
— Что, очнулась, милая? А я думал, не довезу до лазарета! Когда подобрал тебя у воронки от снаряда, была совсем без движения, полузасыпанная землей, еле дышала. Живучие наши бабы! С того света, считай, вытащил, а уже кричит, кого-то зовет.
— Сынок мой, маленький мальчик, где он? — пыталась поднять голову Александра.
— Лежи, лежи, милая, — начал успокаивать ее возница, подкладывая ей под голову сухую траву. — А дитяти с тобой не было, я хорошо вокруг осмотрел. Мешок твой с вещами с тобой рядом лежал, а мальца не было.
— Останови, солдат, я встану и пойду его искать. Он должен быть где-то там, — заплакала Александра.
— Лежи, лежи, милая, — вновь стал успокаивать ее возница. — Куда тебе идти? Головы не поднимешь. Если живой, найдется малыш твой. Немец далеко ушел, а люди наши не без добрых сердец, приютят мальца твоего. Да и от того места мы уже далеко отъехали.
Пробыв три дня в лазарете и немного окрепнув, Александра пошла искать Васятку. Но даже того места, где разорвался снаряд, ей найти не удалось. Дорога была исковеркана следами машин, изрыта гусеницами танков.
Александра часто останавливалась, присматриваясь, где же это могло случиться с ними, но не находила ничего похожего. Слезы наворачивались на глаза, к горлу подступал комок. Она подняла руки к небу, прося Бога о помощи в поисках сыночка, но услышала только тоскливый писк какой-то птицы.
— Видимо, и вправду нет Тебя, Господи, раз не слышишь меня. Не зря, значит, говорят коммунисты, что нет Бога! Где Ты, Господи? Помоги моему горю…
Не чувствуя боли в ногах, она шла куда глаза глядят и даже забыла зайти к своей сестре. А если бы и зашла, то не встретилась бы с ней, так как ее село также было полностью сожжено, а жители разбрелись кто куда.
Из оцепенения Александру вывела наплывающая с запада черная туча. Подул сильный ветер, поднимая клубы дорожной пыли. На давно непаханом и незасеянном поле волнами заплясала полынь. Когда упали первые крупные капли дождя, Александра начала искать, где бы ей укрыться. Впереди она увидела небольшой овраг, на склоне которого рос большой куст боярышника. Под кустом стоял ящик из-под снарядов. Сухая помятая трава под ним свидетельствовала о том, что до этого там кто-то отдыхал. Александра присела на ящик и накинула на плечи клеенку, уцелевшую из ее вещей. Сильный дождь забарабанил по клеенке. Ручейки воды начали стекать на землю, приятно охлаждая ноги. Вдруг в мокрой траве Александра увидела свисток, которым игрался Васятка. Ее сердце радостно забилось.
— Мой сынок жив! — воскликнула она, выходя из-под куста. — Благодарю Тебя, Господи, что сохранил жизнь моему сыночку, — стала благодарить она Бога, глядя на повисшую радугу.
Узнав, что Васятка жив, Александра решила не откладывать с его поисками. Но ей еще следовало определиться в жизни самой. «Буду пробираться в город, — возникла у нее мысль. — Господи, помоги, прошу Тебя, Милосердный. Ты видишь, что у меня нет ни пищи, ни одежды, ни угла, где я могла бы приклонить голову. Как мне дальше быть? Вразуми!» Молясь и плача, она пришла на железнодорожную станцию, села в первый попавшийся поезд и поехала в неизвестном направлении. Уже в вагоне она узнала, что поезд идет в Харьков. Слезы и вздохи сопровождали ее на всем пути.
— Почему плачешь? О ком вздыхаешь? — спросил сидящий с ней рядом пожилой мужчина, видя ее состояние.
— Мальчонку своего потеряла, — проговорила сквозь слезы Александра и поведала ему о случившемся.
— Да, — вздохнул мужчина, — война проклятая! Сколько судеб человеческих покалечила! И у меня жена и дети погибли. Когда меня не было дома, в наш дом попала бомба. Погибли все сразу. Еле откопал, чтобы похоронить. Сейчас во дворе могила, где покоятся жена и две дочки. Теперь мой дом в сарае, который я приспособил для жилья.
— А я и не знаю, где буду ночевать, — развела руками Александра, подняв заплаканные глаза.
— Хочешь, иди ко мне. Вместо дочки мне будешь, — предложил мужчина. — Звать-то тебя как?
— Александрой.
— А меня кличут Иван Потапович. Вот и познакомились. Иди, не бойся, я тебя не обижу, Шура.
Так Александра Ивановна поселилась у Ивана Потаповича. Он действительно оказался на редкость хорошим стариком. Александра прожила у него несколько лет, ведя небольшое хозяйство, питаясь и одеваясь за счет этого хозяйства и огорода. Но после его смерти она не смогла там жить. Ей было жутко находиться одной рядом с могилой во дворе.
Устроилась на работу дворником, где и получила ведомственную комнату в отстроенном доме. Ее жизнь была трудной, но сносной. Она постоянно благодарила Бога за то, что помог ей определиться в жизни, и не забывала просить, чтобы Он помог ей найти сыночка.
Глава 3
Раненько утром, когда еще было не так жарко, бабушка Полина вышла на огород, чтобы прополоть картошку. Вдруг под малиновым кустом она увидела спящего мальчонку с измазанным кровью и грязью лицом. Поджав к животу маленькие худенькие ножки, он, вздрагивая тельцем, мирно отдыхал.
Полина Яковлевна положила тяпку на дорожку и стала его будить, отгоняя кружащихся комаров.
— Вставай, малыш, а то съедят тебя проклятые. Скорее идем в дом!
Мальчик открыл глаза и, заплакав, промолвил:
— Мама, я хочу есть.
— Идем, идем, родимый, — заплакала сама Полина Яковлевна, видя жалкое состояние ребенка. — Я тебя молочком напою.
Так у бабушки Полины появился внучок, которого она назвала Ваней, сказав соседям, что это сынок ее племянницы, которую немцы угнали в Германию. Сам же мальчик ничего не мог рассказать о себе, так как после контузии при взрыве лишился памяти.
Козье молоко бабушки Полины быстро привело мальчика в чувство и поставило на ноги. Вернее, не молоко, а Господь, к Которому бабушка взывала день и ночь, стоя на коленях перед образами и прося об оздоровлении Вани. Полина Яковлевна просила также, чтобы Бог простил ее за то, что соврала людям о родстве с мальчиком.
— Господи, дай мне силы для ухода за этим ребенком, которого Ты мне послал, — плакала она перед Всевышним, — ибо Ты знаешь мои немощи, Всесильный.
И Бог помогал.
Через два года Ваня окреп, стал помощником бабушки по хозяйству.
— Скоро тебе в школу, Ванюша. Ты уже большой стал, внучок, — сказала вбежавшему с улицы мальчику Полина Яковлевна.
— А сколько мне лет, бабуля? — задал вопрос Ваня.
— Да уже восьмой пошел, пора тебе учиться грамоте.
— А где мои папа и мама, бабушка?
— Я же тебе говорила, внучок, что они погибли: отец на фронте, а мать угнали в Германию. И мои сыночки погибли, внучок. Вот от них письма с фронта, — достала бабушка шкатулку. — К сожалению, прочитать тебе не могу, потому как неграмотная я. Учись, внучок, чтобы потом прочитал мне, когда попрошу.
— Научусь, прочитаю, бабушка, — вздохнул Ваня, глядя на письма.
Лето сорок шестого года было жарким. За весь летний сезон прошел только один дождь, который обильно полил землю. Но она быстро высохла под палящим солнцем, которое безжалостно сжигало все посевы на полях и огородах.
— Голодовка, видимо, будет, внучок, — сокрушалась бабушка, глядя на пожухлые растения.
Сосед, дедушка Панкрат, тоже предсказывал голодовку, но успокаивал Полину Яковлевну тем, что советская власть не оставит в беде свой народ, ведь она из бедняков состоит.
— Она-то, наша власть, из бедняков, — возразила Полина Яковлевна, — но ты же знаешь, Панкрат, сколько людей умерло в тридцать третьем году?
— Ну, тогда была разруха и время другое. А сейчас мы крепкие, немца победили.
— А теперь что, не разруха? Еще хуже, поди…
— Ну что ж, Полюшка, Бог не даст, свинья не съест, — чувствуя себя неправым, применил старую пословицу дед.
— То-то и оно, что мы Бога вспоминаем тогда, когда видим опасность, а так — надеемся на человека, — начала осыпать себя крестными знамениями баба Поля.
Но голодовку сорок шестого года бабушке пережить не пришлось. Осенью она неожиданно заболела. Никакие припарки и травяные настои ей не помогали. Она лежала, постанывая от головной боли и печально глядя в потолок старой, давно немазанной хаты. А в одну из ночей умерла, не успев никому ничего сказать.
После похорон бабушки Поли дед Панкрат повел Ваню к председателю колхоза Семену Порину, чтобы определить его дальнейшую судьбу. Председателя дома не было. Его жена Матрена, неохотно открыв им калитку, спросила:
— Чего надо?
— Мы к вам с просьбой, Матрена Карловна, — указал на Ваню дед Панкрат. — Его надо устроить, ибо после смерти бабушки он боится оставаться сам в доме. Да и есть ему нечего, пропадет малец.
— А кто сейчас не пропадает? У всех одно: голод да холод. У нас что, Панкрат, приют или ночлежка?
— Но вы, как ни есть, власть в селе. Помогите ему, Матрена Карловна, — стал уговаривать ее дед.
— Власть у мужа, а его сейчас нет дома. Он поехал в район насчет помощи таким, как вы.
— Ну что ж, мы не гордые, — улыбнулся Панкрат. — Только ты, Матрена Карловна, и сама могла бы ему помочь. Доходит парнишка совсем. А что ему нужно? Обогреться и поесть.
— Ну, уж это извините! Сами на издохе.
— На издохе, говоришь, председательша? А зерна у вас полный чердак?
— Не твоя печаль, что у нас на чердаке, старый хрыч. Заходи, проверь, я тебе открою. Болтать вы все привыкли, обвиняя во всем председателя.
— Я заходить не буду, а мальца пусти, — сверкнул глазами дед. — А то как бы вам отвечать за него не пришлось как власти. Свой-то, небось, в тепле?
Мотя пропустила Ваню во двор, а Панкрата со злом прогнала вон. Зайдя в дом, Ваня потерял сознание. Внезапное тепло и затхлый воздух в помещении свалили его с ног. Матрена Карловна в испуге стала бить его ладонями по щекам, говоря:
— Еще чего не хватало в моем доме, так это покойников!
Ваня с трудом пришел в себя и сразу не мог сообразить, где он и что с ним происходит. Потом, увидев за столом тетю Мотю, вспомнил, что они с дедом Панкратом просились к Пориным. Увидев, что Ваня пришел в себя, Матрена Карловна дала ему попить молока с хлебом.
— На, вот, ешь и спи! — приказала она. — А приедет Семен — решим, что с тобой дальше делать.
Сидя за столом, Матрена Карловна наблюдала, как жадно Ваня ест хлеб.
— Выжить все хотят. Вот и этот мальчишка тоже хочет жить, — прошептала она.
Мысли ее перенеслись в сорок второй год, когда евреев с их семьями гнали к Бабьему Яру на расстрел. Наиболее шустрые пацаны выбегали из колонн и прятались от конвоиров. Кого-то из них догоняли и возвращали прикладами в строй, кого-то расстреливали при побеге.
Среди тех, кто гнал евреев на расстрел, был и ее теперешний сожитель Семен Порин. Впоследствии он уговорил ее стать спутницей жизни. В те времена Матильда Карловна была переводчицей у немцев. Иногда ей приходилось присутствовать и при расстрелах. Сделать любые документы не составляло ей труда. Так из Воробьева Анатолия Гаврииловича, бывшего детдомовца, теперешний ее сожитель по документам стал Пориным Семеном Григорьевичем.
Еще до войны у Матильды родился ребенок, которого она постоянно возила с собой, нанимая для него нянек. Благодаря привлекательной внешности, Матильда пользовалась расположением немцев. Они проявляли к ней уважение и сочувствие, как к матери, которая, несмотря ни на какие трудности, не покидает своего ребенка. Сыну Виктору в то время было уже пять лет. Его все любили, особенно немецкие офицеры, которые постоянно одаривали его шоколадками.
После войны Матрена с Семеном нашли тихое укромное место в селе Раздольном в пятнадцати километрах от железной дороги. Здесь Семен Порин по рекомендации райисполкома и был поставлен председателем колхоза.
Глава 4
Семен Порин приехал домой поздно ночью. Долго стучал кнутовищем в окно и, зло плюя, кричал:
— Умерла ты там, что ли?
Наконец, услышав, Матрена открыла ворота и, ежась от холода, проговорила:
— Где тебя, Сема, носит до поздней ночи по такому морозу?
— Открывай скорее конюшню, лошадь вся мокрая. Накрыть ее надо и корму задать. Спишь, как сурок. Уже минут десять стучу, дорогая моя Матильда.
— Себя бы прежде пожалел. Лошадь другую приобретем, а такого, как ты, Сеня, уже не будет.
Сделав все необходимое для лошади, поставив ужин на стол, Матрена Карловна нырнула под ватное одеяло и расслабилась. Садясь за стол, Семен увидел на полу спящего Ваню.
— А это что еще за гость? Кого это к нам Бог послал? Никак, Иванку бабы Поли? А чего дед Панкрат не забрал его к себе? Мотя, чего у нас Ванек ночует? — затормошил Семен засыпающую жену.
— Какой Ванек? — не сразу поняла Мотя.
— Бабы Поли? Или я обознался?
— Нет, он самый. Дед Панкрат привел его к тебе и сказал, чтобы ты как власть принял меры по его спасению от голода и холода.
— Еще чего… Куда я его дену? В детдом разве отправлю?
— Ешь и ложись спать, — зевнула Мотя. — Завтра разберемся.
Горячий борщ и стакан водки разморили Семена, и он, ни о чем не думая, упал на кровать и сразу же захрапел.
А утром судьба Иванки определилась. Он остался жить у Пориных как приемыш.
Нелегко быть приемышем в чужой семье. Ваня еще не осознавал этого до конца, но тяжесть нелюбви к нему уже с первых дней удручала мальчишеское сердце. То, что раньше делалось по хозяйству сыном Пориных Виктором, теперь было на Ваниных, еще совсем слабых, плечах. А дела по хозяйству были всякие: куры, гуси, свиньи, корова — все требовало ухода. В школу Ваня ходил, как на отдых. Учился он посредственно, потому что не было времени готовить уроки. Своего сына мама жалела, и он старался всячески увиливать от работы, сваливая ее на приемыша. Чтобы не быть в поругании, Ваня изо всех сил старался угодить Матрене Карловне, но не слышал в свой адрес ничего, кроме упреков.
Виктор был старше Вани на три года, превосходил его в физической силе и потому часто его обижал. Уединившись, Ваня плакал. Заставая его в таком состоянии, Виктор говорил:
— А ты поплачь, поплачь, приемыш. Может, легче станет? А может, пойдешь к деду Панкрату пожить? Хлебца с лебедой отведаешь?
— Да уж лучше хлеб с лебедой, чем постоянные упреки и унижения! — отвечал Ваня, вытирая слезы рукавом рубашки.
— Да кто тебя унижает? — пинал его ногой Виктор. — Не нравится, иди отсюда, разнюнился. Возомнил тут из себя большого труженика.
Мысль о том, чтобы уйти от Пориных, не покидала Ваню каждую весну. «Уйду в свой дом, — думал он, — как-то проживу. Буду огород обрабатывать». Но когда окидывал взглядом заросший бурьяном огород, страшился — сможет ли?
Так проходили дни за днями. Претерпевая всевозможные издевательства от Виктора, он смирялся, мужался и набирался сил, чтобы впоследствии отомстить, а потом уйти. Последняя стычка с Виктором произошла в школе. Когда они играли в волейбол, Виктор неожиданно изо всех сил запустил мяч Ване в лицо. У того из носа хлынула кровь. Он подбежал к Виктору и ударил его ногой ниже пояса. Виктор, согнувшись и вскрикнув от боли, упал на землю. Но потом, когда боль прошла, вскочил и начал избивать Ваню, да так увлекся, что подбежавший физрук с трудом остановил его.
— Я тебя убью, скотину! — кричал Виктор, нанося удары ногами. — Домой больше не приходи, приемыш! — грозил он, вырываясь из рук физрука.
После этого случая Ваня больше не жил у Пориных. Когда он рассказал о происшедшем деду Панкрату и его семейству, те радушно приняли его к себе на жительство, зная о его трудолюбии и послушании.
— Живи у нас, Ванюха, — похлопал его по плечу дед. — Будешь за брата нашему Николке. Теперь не сорок шестой год. У нас, слава Богу, все есть. А одежонку… Быка продадим и купим одежонку и тебе, и Кольке. А повзрослеешь — сможешь жить, где твоя душа пожелает.
Эти слова тронули Ваню до слез.
— Говорили бабы, — отозвалась из кухни дедова невестка, — что к нам в школу приехала по направлению новая учительница. Так ей на жительство отдали хату бабы Поли.
— Ну вот, Ванюха, — засмеялся дед, — теперь у тебя два дома. Если учительница согласится, можешь жить в своем доме. А не согласится — живи у нас. Выбирай, брат!
Оставшись без помощника, Матрена Карловна запротестовала и начала раздумывать, как вернуть «батрака». Пыталась подключить к этому и мужа.
— Семен, вызови деда Панкрата в контору и поговори с ним насчет Ивана. Он теперь живет у него. Что, я напрасно поила его и кормила, обстирывала и одевала пять лет? Посодействуй, чтобы он вернулся назад. Мне трудно управляться с хозяйством.
Говоря это, Матрена Карловна чуть не плакала.
— Ты же знаешь, Мотенька, что у нас нет батраков, — отвечал Семен. — Если я вызову деда по этому поводу, то мне могут приписать политику. Да еще начнут с нами самими разбираться: кто мы и откуда приехали. Товарищ Ощепков из района меня предупредил, чтобы мы не высовывались. Так что улаживай это дело сама. И сыночка своего побольше гоняй. Говорят, из-за него Иванка ушел от нас. А хозяйство, если тебе не под силу держать, сворачивай. Возможно, по весне нам придется драпать отсюда.
— А может, обойдется, Сеня?
— Может, и обойдется. Но Ощепков сказал, что начинается разбирательство преступлений немцев в Киеве во время войны, в том числе и в Бабьем Яру. Завтра мне нужно быть в районе, там и узнаю все подробнее.
— Как мне надоели твои дела в районе, Сеня! Эти постоянные поездки меня угробят, наверное.
— А ты как думала, дорогая моя? Борьба продолжается. Устои советской власти не так-то просто разрушить. Может, кое-кому из нас и погибнуть придется…
— Только не нам, только не нам, Сеня, — стала креститься Карловна.
Глава 5
Осень подходила к концу. Ваня учился в седьмом классе. Жил он теперь в своем доме вместе с учительницей Верой Николаевной. У него началась совсем другая жизнь. Благодаря Вере Николаевне учился он хорошо. С радостью возвращался из школы домой. Учительница относилась к нему, как к сыну, учила и наставляла, как жить. А самое главное — они читали по вечерам Евангелие, Книгу Нового Завета, написанную от руки.
— В этой тетради, Вера Николаевна, столько поучительного! — говорил Ваня. — Откуда она у вас?
— У меня, Ванюша, папа был священником Бога Живого. Его за веру в Господа Иисуса Христа посадили в тюрьму. Печатное Евангелие он забрал с собой, а мне оставил вот эту рукопись. Но неважно, в каком виде эта книга. Главное — о чем и о Ком она говорит.
— Да! — радостно прошептал Ваня. — Вот какие книги бывают!
— Ванюша, только я тебя попрошу, — предупредила Вера Николаевна, — о том, что мы читаем Евангелие, пока никому не говори, чтобы и меня не посадили в тюрьму. Уразумел, сынок?
— Да, Вера Николаевна.
— Ну вот и хорошо. Будь умницей!
Это краткое время, когда Ваня жил рядом с Верой Николаевной, было самым счастливым в его жизни. Оно было временем познания Господа Иисуса Христа. Ваня становился совсем другим человеком. От него исходила доброта и любовь к окружающим людям. Даже к Матрене Карловне он не проявлял никакой вражды. Произошло также и примирение с Виктором, который уже жил и учился в городе.
Матрена Карловна постоянно звала Ваню к себе. При встречах в магазине она ласково заглядывала ему в глаза и говорила:
— Зашел бы в гости, Ваня. Я сейчас совсем одна. Не с кем даже поговорить.
— Зайду, зайду, Матрена Карловна, — обещал Ваня, видя ее, печальную и постаревшую.
Печалилась она, как понимал Ваня, по мужу, который пропал без вести при поездке в район. А старость — куда от нее денешься? Она приходит к каждому, причем неожиданно.
До Вани доходили слухи, что Матрена Карловна распродает хозяйство и собирается уезжать. О том, что она приглашает в гости, Ваня рассказал Вере Николаевне.
— Ну что ж, Ванюша, можно и посетить ее и даже чем-то помочь. Только делать это надо во имя Иисуса Христа, то есть не брать плату и ничего там не есть.
При посещении Матрены Карловны Ваня так и сделал: наколол дров, очистил коровник от навоза, натаскал из колодца воды, навел порядок во дворе, но от предложенного обеда отказался, сказав, что не голоден. Матрена Карловна была крайне удивлена. Но, вспомнив, что он теперь не ее работник, и с благодарностью провожая его домой, сунула ему в карман деньги. Ваня выложил деньги на стол и сказал:
— Бесплатно — значит, бесплатно, Матрена Карловна. До свидания.
— Вот так тебя, значит, воспитывает учительница. Хороша, ничего не скажешь, — с улыбкой проговорила Карловна.
— Да, Вера Николаевна — очень хороший человек, — ответил Ваня при выходе.
Вскоре сын Матрены Карловны приехал домой на каникулы, и она подробно рассказала ему о том, как воспитывает Ивана учительница.
— Мама, я могу сказать на это только одно: из хама не получится пана, — заносчиво ответил Виктор, закуривая.
— Сынок, не кури в хате. Я не переношу этот дым. Скорей бы весна, да уехать отсюда. Я не могу одна тут жить, мне жутко. Перед глазами все время война, Семен, расстрелы, вопли.
— А куда ты собираешься ехать, мама?
— На Донбасс, к двоюродной тете.
— А на что мы там жить будем?
— Думаю продать хозяйство, да и сбережения у меня есть.
— Мне надо закончить техникум, мама, чтоб была какая-то специальность.
— Подождет твой техникум, закончишь. Это решено, сынок, в мае уезжаем.
— Ну ты езжай, мама, а я закончу третий курс и приеду к тебе. А кому ты продашь хозяйство?
— Да вот, новый председатель колхоза Безуглов собирается купить и дом, и хозяйство.
— Ну, если так, я согласен. Только мне нравится жить в городе.
— Там видно будет, — вздохнула Матрена Карловна.
Весной Безуглов Владимир Павлович действительно купил дом Пориных вместе с хозяйством. Позже он женился на Вере Николаевне, и она перешла жить к нему. Она предложила Ване вместе с ней перейти в тот дом, где прошло его безрадостное детство, но мальчик наотрез отказался:
— Я не могу туда вернуться, Вера Николаевна, не уговаривайте. Этот дом напоминает мне каторгу. Бог через вас освободил меня, а я снова буду лезть туда?! Побуду до окончания школы в своем доме, а потом уеду в Харьков, поступлю в ремесленное училище.
И Ваня снова зачастил к деду Панкрату. Теперь он там помогал по хозяйству, и за это его кормили. Часто ночевал, лежа на одной кровати с Колькой, а бывало, что и Колька ночевал у него. Внук деда Панкрата и Ваня были как родные братья, в частности потому, что им нечего было делить. К ним примкнула и младшая сестра Кольки Настя. Она часто вмешивалась в их мальчишеские дела, докладывала матери, как они себя ведут. За это ей от них перепадало.
О том, что Вера Николаевна верит в Бога, Ваня никому не рассказывал, потому что ее за это могли выгнать из школы. Но Безуглов, наверное, знал об этом, потому что при нем она не боялась говорить о Боге. Владимир Павлович, видимо, и сам верил в Бога, хотя и был коммунистом. Вера Николаевна навещала Ваню и уговаривала его продолжить учебу после седьмого класса. Но тот стоял на своем.
— Не буду вам мешать, Вера Николаевна, — отвечал он. — У вас теперь своя семья и свои заботы. А я, Бог даст, обрету свою.
— Ну что ж, воля твоя, Ванюша, — вздыхала с сожалением Вера Николаевна. — Ты уже взрослый. Только не забывай Бога. Забудешь, дорогой мой, — погибнешь.
И вот день отъезда Вани настал. Его провожала вся семья деда Панкрата. Вера Николаевна дала ему на дорогу денег и завернутое в газету Евангелие от Иоанна.
— Читай, Ванюша, — напутствовала она. — Спасение души в Евангелии. Приедешь — напиши.
Не обошлось без слез. Плакали почти все женщины, даже у Настеньки навернулись слезы.
— На вот, — дал ему дед полотняную сумку с продуктами.
А Вера Николаевна, отведя Ваню в сторону, помолилась вместе с ним на дорогу.
О многом передумал Ваня за пятнадцатикилометровый путь до железнодорожной станции. Все поруганное детство проплыло в его памяти. Горечь, обиды и мимолетные радости слились в одно слово — расставание. Спазмы разлуки сдавливали его горло. Было жаль покидать учительницу, Кольку, Настеньку, деда Панкрата и тетю Надю, его дочку, — всех этих добрых и отзывчивых людей. И чем больше вспоминалось горького, тем жальче становилось всего, что оставил.
— Неужто так жизнь построена, Господи? — говорил он вслух, смахивая рукой слезы…
Глава 6
Шумом и копотью заводов, суетливой многоликой толпой встретил Ивана город. Он окунулся в мир, где выжить без денег невозможно.
«Моих денег и продуктов хватит ровно на неделю, — подумал Иван. — Нужно искать училище, где кормят и одевают. Иначе мне придется вернуться назад, а это нежелательно».
Училищ в городе было много. В глаза бросались объявления о приеме на учебу. Но самым ближним к вокзалу было ремесленное училище для сирот и детей, потерявших в войну отцов.
Ваня обратился туда, но там потребовали справку о том, что он сирота. Справки у него не было. Ваня написал письмо Вере Николаевне с просьбой выслать такую справку на адрес училища. Поскольку ему негде было ночевать, он выпросил у директора разрешения пожить в общежитии, пока не придет справка. Директор дал неделю сроку.
В общежитии училища жили в основном детдомовцы. Среди них нашлись и такие, которые в первую же ночь проверили карманы Вани и забрали все, что там было. Ваня сообщил дежурному о пропаже, и за это его жестоко избили. Завуч Василий Кузьмич, узнав о случившемся, разрешил Ване питаться в столовой, а детдомовцев предупредил, что строго накажет их, если подобное повторится. О том, как наказывает Василий Кузьмич, знали все. Он оставлял на ягодицах провинившихся такие отпечатки своей крупной ладони, что они неделю морщились от боли и не могли сидеть, однако при этом никому не жаловались.
Для Ивана же настали тяжкие времена: не проходило и дня, чтобы детдомовцы не издевались над ним. Его часто били, а когда он спал, устраивали «велосипед»: закладывали между пальцами ног бумагу и поджигали. Он спросонку дрыгал ногами, а они смеялись, укрывшись одеялами.
Долго терпеть эти издевательства Ваня не мог и потому начал искать себе новое место для ночлега. Детдомовцы еще больше ожесточились против него, когда нашли в его вещах рукописное Евангелие. Они ходили по комнате, размахивая этой тетрадью, и, перебрасываясь ею, кричали:
— А ну-ка отними, баптист недорезанный!
Вдоволь наигравшись, они бросали ему в лицо растрепанную тетрадь, которая распадалась на отдельные листки. Ваня собирал их со слезами на глазах и в молитве искал защиты у Бога.
— Вот-вот, пусть твой Бог защитит тебя, святоша! — кричали обидчики. — А тетрадь твою мы в следующий раз отдадим Василию Кузьмичу, чтобы он поставил печать и на твою худую задницу.
Место для ночлега Ваня нашел себе под мостом через реку, недалеко от базара. Под опорой моста было углубление, в которое он наносил кем-то скошенной, сухой травы. Когда темнело, он приходил туда спать. Одолевали комары, но было терпимо. Проснувшись утром, Ваня купался в речке и шел в столовую на завтрак. Весь помятый, но чистый, он жадно ел и снова уходил бродить по городу. Повара столовой начали интересоваться им и спрашивать, откуда он и почему после еды убегает, ни с кем не разговаривая.
В пятницу Ваню вызвали к директору училища.
— Ну что, Завялов Иван Петрович, получил справку? — спросил он, взглянув на Ваню изучающе.
— Еще нет, Андрей Михайлович.
— А как же нам с тобой быть, Завялов?
— Подождите, Андрей Михайлович, в понедельник должен получить.
— Ну хорошо, подождем до понедельника. Если справки не будет, мы снимем тебя с довольствия. Понятно?
— Понятно, — опустив голову, проговорил Ваня и направился к выходу.
— Да, чуть не забыл, — улыбнулся директор. — Тебя, Завялов, хочет видеть Василий Кузьмич. Зайди к нему.
«Ну вот, и до меня дошла очередь “ставить печать на задницу”», — подумал Ваня.
— Вызывали, Василий Кузьмич? — робко спросил Ваня, поздоровавшись.
— Да, Завялов, проходи, садись, — подвинул он стул.
— Спасибо, Василий Кузьмич, я постою.
— Садись, садись, Завялов. В ногах правды нет. Что, обижают тебя детдомовские пацаны? — неожиданно спросил Василий Кузьмич.
— Бывает…
— А почему мне не говоришь? Жалеешь их?
— Не привык докладывать, Василий Кузьмич. Да и жалею. У них ведь тоже, как и у меня, нет отцов и матерей. Кто их пожалеет?
— Жалостливый, значит? Это хорошо. А что у тебя, Завялов, за тетрадь имеется?
— Это написанное от руки Евангелие Господа нашего Иисуса Христа, — бойко ответил Ваня.
— Эта тетрадь с тобой? Нет?
— Василий Кузьмич, я ее спрятал, чтобы пацаны не порвали.
— Принесешь мне завтра эту тетрадку, а то в училище тебя не примем. Дошло, Завялов?
— Дошло, Василий Кузьмич.
— А сейчас иди. Не бойся детдомовских. Я их уже предупредил, чтобы тебя не обижали.
— А я их и не боюсь, Василий Кузьмич. Мне уже надоело всех бояться.
— Ну вот и правильно. В детстве и меня все обижали, — поднялся во весь свой могучий рост завуч. — А теперь сам кого хочешь обижу.
В субботу перед наступлением вечера Ваня шел к своему пристанищу. Накрапывал дождь. «Зачем ему моя тетрадь? — думал он. — Что задумал завуч? Эх, была бы рядом Вера Николаевна! Она бы посоветовала, что мне делать». И вдруг с противоположной стороны улицы послышался знакомый голос:
— Куда так спешишь, Ванюша?
Вера Николаевна махала ему рукой, зовя к себе. От неожиданности Ваня ускорил шаг.
— Стой, Завялов! Я привезла тебе справку! — крикнула учительница.
Ваня остановился и, виновато улыбаясь, подошел к Вере Николаевне.
— Что же ты, Ванюша, бежишь от меня? — обняла его учительница, поздоровавшись. — Вот я тебе гостинцев привезла, — кивнула она на сумку с продуктами. — А худой-то какой стал, грязный, — заплакала она, разглядывая его вблизи. — Говорила тебе, оставайся в Раздольном. Не послушал! Бог говорит, что наставников надо слушать.
— Теперь я это понял, — сконфуженно произнес Ваня, — но назад возвращаться не буду.
Он рассказал Вере Николаевне о своих последних приключениях в училище. Учительница, вздыхая и плача, внимательно слушала.
— Ну что ж, Ваня? — подвела она итог сказанному: — Понеси завучу в понедельник справку и Евангелие, что я тебе дарила. А новое Евангелие, которое я привезла тебе сейчас, не отдавай никому. На вот, возьми, Ванюша, — достала она из сумки полный Новый Завет.
Прошло всего две недели, как Ваня уехал из села, а казалось — целый год разлуки.
Дождь усиливался. Решили продолжить общение на железнодорожном вокзале. Поезд Веры Николаевны уходил под утро. Бог дал им время обо всем поговорить и подкрепиться домашними продуктами. На прощание Вера Николаевна давала Ване много советов, а затем вложила ему в руку пятьсот рублей и, заплакав, сказала:
— Когда мы еще увидимся, Ванюша? Читай Евангелие и береги себя. Не лезь куда попало, будь умницей. Решай все свои вопросы с Богом, а Он будет тебя благословлять.
Потом они со слезами молились, прося у Господа помощи и поддержки. После молитвы Ваня сказал:
— Мне не нужны деньги, Вера Николаевна. Заберите их назад. В училище и кормят, и одевают.
— Возьми, возьми, Ванюша, они тебе пригодятся. Это тебе подарок от Владимира Павловича.
Поезд на Курск ушел, и с его уходом оборвалась ниточка, связывавшая Ивана с близкими ему людьми. На долгие годы…
В училище Ваня учился хорошо. Узнав, что у него тоже нет родителей и что он некоторое время ночевал под мостом, детдомовские приняли его в свою «семью» и дали ему кличку Мост. Евангелие было отдано Василию Кузьмичу, который пообещал вернуть Ване эту тетрадочку после окончания училища. Он предложил Ване заняться спортом, в частности боксом, которым он и сам когда-то занимался. Так Ваня начал ходить во Дворец спорта на тренировки по боксу. Но с городскими ребятами у него дружеские взаимоотношения не складывались. Они называли его кацапом, всячески насмехались над ним и даже пускали в ход кулаки. Однако после того как он победил на городских соревнованиях по боксу между училищами, его начали побаиваться и уважать.
— Эй ты, кацап! — как-то обратился к нему рослый, крепкого телосложения Дмитрий. — Говорят, что ты на соревнованиях одержал победу? Занял первое место?
— Да, а что? — спокойно ответил Ваня.
— Но ты нос свой не задирай! Видали мы таких боксеров, да еще кацапов! Вот садану тебя между рог, и будешь валяться где попало.
Дружки Дмитрия ехидно засмеялись.
— Ребята, да вы что, завидуете мне, что ли?
— Митяй, ты его не тронь. Он в последнем бою вырубил соперника начисто и тебя вырубит, — подливал масла в огонь дружок Дмитрия Вовка Стрюкач, стоящий позади Вани.
— А мы поглядим, на что он способен, — приблизился Дмитрий.
— Я не хочу с вами драться, ребята! — пытался уговорить их Ваня. — Ходите и вы на тренировки.
— Не все же такие шустрые, как ты, кацап! — ткнул Ваню левой рукой в плечо Дмитрий, а правой нанес удар.
Ваня уклонился от удара, и он пришелся в глаз Вовке Стрюкачу. Тот вскрикнул и упал, а потом вскочил и бросился с кулаками на Дмитрия:
— Так ты что, на своих? — зло выругался он. — За кацапа пошел?
— Да нет, Володя! Это кацап увернулся, а досталось тебе.
Пока они разбирались между собой, Ваня ушел в сторону. После этого инцидента Ваня с Дмитрием стали друзьями, а Вовка Стрюкач долгое время ходил с синяком под глазом, не зная, к кому примкнуть.
К городской жизни Ваня привыкал тяжело. В уединении он все время думал о селе, об учительнице и почему-то — о Настеньке. Однажды он написал ей письмо, в котором предложил ей дружбу. Ответа долго не было. Но однажды он увидел на столе в своей комнате письмо, ему адресованное. Его сердце учащенно забилось. Вскрыв конверт, Ваня стал читать. Еще детским почерком Настенька писала о своем житье-бытье, а в конце добавила, что против дружбы с ним не возражает. Ваня обрадовался, что теперь у него есть связь с селом, связь с человеком в селе, который ему и близок, и дорог.
Глава 7
Два года учебы в училище пролетели быстро. Предстояла практика на заводах, после которой выпускники могли разъезжаться кто куда пожелает. Детдомовские ребята решили завербоваться на Донбасс, чтобы зарабатывать побольше денег. С ними поехал и Ваня. Сидя в поезде, он вспомнил, что за два с лишним года ни разу не был в родном селе, о котором постоянно тосковал. Но мысль о том, что ему не к кому ехать, заглушала эту тоску. О своих родителях, о том, кто они и где они находятся, Ваня думал мало. Он верил словам бабушки Поли о том, что его отец и мать погибли в войну, и считал умершую бабушку своей единственной родственницей.
Настенька написала ему, что Вера Николаевна родила дочку и что у учительницы большие неприятности в школе. Директор узнал, что она верующая, и выгоняет ее с работы. Ее мужа исключили из партии и, видимо, снимут с должности председателя колхоза. Ване было очень жаль его близких друзей, и он решил постоянно молиться о них Богу.
Шахтерский городок встретил их гулом шахтных вентиляторов и смрадом терриконов. Ребят поселили в общежитие с привозной водой и постоянными драками пьяных жильцов. В первые же дни детдомовские подрались с местными и несколько дней хвалились тем, что проучили местных, которые до этого держали верх над всеми. Ваня в этой драке не участвовал, и детдомовцы обиделись, что он не поддержал своих. Потом местные вылавливали приезжих по одному и жестоко избивали их. Ваню они не трогали.
На работу в шахту ребят пока не посылали. Начальство дало им с недельку, чтобы освоились, работая на поверхности на откатке вагонов. Ваню послали работать в кузню молотобойцем. Сначала ему было тяжело махать молотом целый день, но потом привык и стучал играючи. За это кузнец хвалил его перед мастером:
— Таких тружеников побольше бы.
— Дай-то, Бог, — вздыхал мастер, — а то его дружков вчера забрала милиция. Побили мужчину, а он оказался прокурором. И вот теперь им грозит тюрьма, от трех до пяти лет за хулиганство.
— А ты с ними не был, Завялов? — спросил мастер.
— Я с ними не бываю, — спокойно ответил Ваня.
— Да нет, Ильич, Ваня не из таких, — заступился кузнец.
— Ну что ж, трудитесь, — моргнул правым глазом мастер. — Завтра должна быть получка.
Так Ваня получил свою первую зарплату. Деньги были небольшие по сравнению с теми, что получали шахтеры, но все же это были деньги, заработанные им самим.
Детдомовцев из милиции не выпустили, определив им меру наказания от четырех до пяти лет. Больше Ваня никогда с ними не встречался. Он сожалел, что с ними так сурово обошлись, но на это была Божья воля. Одним из них был тот, кто кидал Евангелие по комнате, когда в училище всячески насмехались над ним.
Ване захотелось зарабатывать много денег и слыть шахтером. Он стал проситься на работу в шахту. Кузнец отговаривал его:
— Успеешь еще наглотаться пыли. Деньги — это прах. Побереги себя смолоду.
Ему не хотелось терять хорошего напарника со смиренной натурой. Но Ваня все-таки ушел, и не столько ради денег, сколько ради престижа, ради звания шахтера.
Опустившись под землю на пятьсот метров, Иван почувствовал, что ему стало тяжело дышать, но через пару часов обвыкся. Ему вручили объемистую шахтерскую лопату с короткой ручкой, показали, куда сыпать уголь, и сказали:
— Ну, паря, давай, вкалывай! Трудись так, чтобы транспортер не крутился вхолостую, сачка не дави. От тебя тоже зависит, сколько дадим на-гора.
Уголь залегал пластом толщиной около восьмидесяти сантиметров. В лаве приходилось работать в основном на коленях. Каждый выполнял свою работу: проходчики — свою, крепильщики — свою… Все это напоминало каторгу под землей, только на ногах у «рабов» не было цепей.
Ваня работал молча, бросая на транспортер все новые и новые порции «черного золота». Шестичасовая смена показалась ему вечностью. К концу рабочего дня его руки и ноги отказывались повиноваться, а главное — не выдерживала спина, так как он постоянно пребывал в полусогнутом состоянии.
— Господи, прости меня, глупого, что погнался за деньгами. Помоги мне выдержать смену, — шептал он, вытирая грязной тряпкой пот с лица.
Наконец послышался гудок. Смена закончилась.
— Ну что, сынок, выдержал? — хлопнул его рукой по плечу Василий, шахтер лет сорока.
— Да вот, Бог помог, — несмело ответил Ваня.
— Ленту не всякий выдерживает. Поработаешь с недельку, а там мы кого-то другого поставим. Давай, трудись, скоро получка!
«Не нужна мне никакая получка», — подумал Ваня, а вслух сказал:
— Постараюсь, Василий Игнатьевич, буду просить силы у Бога.
— А ты, оказывается, набожный? — скривился Василий. — Ну что ж, если веришь, поможет, как говорила моя бабушка. А еще есть такая пословица: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
С большим трудом продержался Ваня на этой работе, понимая, что без помощи Божьей, конечно, не справился бы. И вот, получка!
— Слава Тебе, Господи! — благодарил он Бога, рассовывая полученные деньги по карманам.
— Ну что, сынок, собираешься обмывать первую получку? — встретил Ваню Василий Игнатьевич с друзьями. — У шахтеров такой закон. Ты же теперь шахтер?
— Да… Но не знаю, приодеться бы надо, — указал Ваня на свою изношенную одежду.
— Купишь после. Ничего не хочу знать. Закон есть закон! Мы все через это прошли. В общем, в субботу вечером ждем тебя в ресторане «Горняк». Иначе обидимся на тебя. Усек?
— Усек, — ответил Ваня.
— Да не вздумай прийти в ресторан оборванцем. Купи себе подходящий костюм и туфли. Да, и носки не забудь! Намотал?
— Намотал, Василий Игнатьевич. Я уже об этом думал.
— Ну вот и ладненько!
В субботу Ваня предстал перед «друзьями» в новеньком темно-синем костюме, в белой рубашке с галстуком и коричневых туфлях.
— А ты, оказывается, красивый парень, Ванюха! — обнял его за плечи Василий. — Садись за столик, родной. Мы уже все заказали, но расплачиваться придется тебе. Таков закон первой получки. Согласен?
— Согласен, — кивнул головой Ваня.
— Ну тогда поехали.
После третьей выпитой рюмки Ваня стал вести себя более развязно, проявил себялюбие и смелость. Он начал приглашать на танец девчат, сидящих за соседними столиками с мужчинами неславянской национальности. Те отказывали ему, кивая на мужчин.
— Ерунда, — махал он рукой, настаивая на своем.
Наконец, один из мужчин пригласил его «поговорить». Ваня сначала не понял, о чем идет речь, а сообразив, сказал:
— Послушай, азиат! Мне нельзя драться, я — боксер.
— Пашлы, пашлы, дорогой, там разберемся, — потянул его за руку мужчина.
— Ребята, только не здесь! — подбежал к ним официант.
— Нэ здэс, нэ здэс, дорогой, — улыбнулся сквозь усы мужчина.
— Иван, ты куда это? — обозвался Василий.
— Я сейчас, дядя Вася. Поговорю вот…
— Может, помочь Ванюха?
— Мужики, я сам справлюсь!
Минут через пять Иван вернулся один. Подойдя к столику, где сидели «азиаты», он сказал:
— Заберите своего друга!
Крайне удивившись, те выбежали на улицу.
Шахтеры продолжали обмывать Иванову получку. Из ресторана вышли с песнями. Чтобы не падать, поддерживали друг друга под руки. Ваня отстал от товарищей. Пьянка была для него делом непривычным, и потому он чувствовал себя плохо. Как только, отдалившись от ресторана, он повернул на другую улицу, сильный удар свалил его с ног.
Очнулся Ваня возле старого шахтного террикона на окраине города.
— Сынок, ты живой? — послышался голос издалека.
«Чей это голос? — силился вспомнить Иван. — Он напоминает голос мамы».
— Мама, это ты?
В туманной дымке он увидел силуэт женщины в темной одежде.
— Я, сынок. Я, просыпайся!
— Я не сплю, мама. Как ты сюда попала?
Иван раскрыл глаза пошире, но никого не увидел. По его телу пробежала дрожь, налитая свинцом голова гудела, руки плохо слушались. Он с трудом повернулся на правый бок, его стошнило. После рвоты стало немного легче. «Где я? Что со мной? — ощупывал он себя. — Почему на мне одни трусы и носки?» Пытался напрячь память, но все усилия были напрасными.
— Господи! Прости меня, грешного! — завопил он. — Помоги мне встать!
— Что, браток? Как тяжело, так до Бога за помощью? — подошел к нему мужчина с тачкой в руках, услышав его крик. — Кто это тебя так? Вся голова в крови…
— Не знаю, дядя. Не помню, — ответил Иван всхлипывая. — Был в ресторане с друзьями. Обмывали мою первую получку. А как очутился здесь, запамятовал. Да еще в таком виде…
— Да, вид у тебя ужасный, — покивал головой мужчина. — Садись на тачку, если не можешь идти сам. Подвезу.
— Мне бы до шахтерского общежития, дядя. У меня там есть припрятанные деньги. Я заплачу. Только помоги добраться, сам не смогу, сильно болит голова.
— Как же тебя везти в таком виде в общежитие, браток? Поехали ко мне домой — обмоешься, отлежишься малость. А там, даст Бог, сам доберешься. Садись на тачку, да на вот мешок, прикройся, чтоб людей не пугать. Как зовут-то тебя, браток?
— Иваном.
— А меня — Федор Борисович. Ну вот и познакомились. Ты верующий, Ваня?
— Да как сказать, Федор Борисович? Когда тяжело, тогда молюсь. Скорее, я непослушный Богу, чем верующий. Но Бог мне всегда помогает, и это для меня странно.
— Что же тут странного, Ваня? Оказывая помощь, Бог хочет приблизить тебя к Себе. Он ждет, чтобы ты обращался к Нему не только в страданиях, но и в благополучии. Ты читал когда-нибудь Новый Завет?
— Читал, Федор Борисович. Мне эту книжечку подарила Вера Николаевна, учительница моя.
— Стрельникова?
— Да, только сейчас она Безуглова. А вы откуда ее знаете, Федор Борисович?
— Это моя двоюродная сестра, Ваня. Здесь ее притесняли за веру, вот она и уехала в Курскую область.
— Да, действительно мир тесен.
— Слава Тебе, Господи, — начал благодарить Бога Федор Борисович, — за то, что послал эту весточку с Иваном.
Наконец они с трудом добрались до дома Федора Борисовича.
— Мать, открывай ворота! — обратился он к вышедшей навстречу жене.
— Что с ним, Федя? Где ты его подобрал? — в испуге отошла в сторону, открыв ворота, жена.
— Вопросы потом, моя дорогая. А сейчас неси воду, йод и большую чистую тряпку. Будем оказывать Ивану помощь.
Федор Борисович начал старательно обмывать Ивана, а затем залил йодом рану на затылке. Иван заскрежетал зубами и застонал от боли.
— Здорово они тебя, Ваня. Видать, убить хотели! — приступил к перевязке головы Федор Борисович. — Терпи, браток! — приговаривал он. Иисус больше терпел, безгрешный. А мы терпим за грехи свои. Не пошел бы ты с друзьями в ресторан — этого бы не было.
— Мне бы водички! — со стоном прошептал Иван, облизывая пересохшие губы.
Татьяна Михайловна принесла ему кружку холодной воды. Он принялся жадно пить, закрыв глаза. По его щекам струйками текли слезы. Федор Борисович молился, чтобы Господь сохранил Ивану жизнь для покаяния.
После молитвы Ивану стало легче. Он даже попытался встать на ноги. Но Федор Борисович приказал ему лежать:
— Денька три отлежишься, Ваня, а потом, если Бог даст силы, начнешь двигаться. А сейчас пока так вот, браток. Ты лучше расскажи нам о Вере Николаевне, Ванюша. Как она там?
Ваня начал рассказывать о своей жизни и о Вере Николаевне, которая сыграла в ней главную роль — познакомила его с Богом.
Лежал Ваня на сене под навесом. К нему подходили дети Федора Борисовича, а его жена принесла козьего молока с хлебом.
— Я здесь как в раю, Татьяна Михайловна, — сказал Ваня хозяйке. — Надо же, как меня, негодного, любит Бог!
— Бог всех любит, Ваня, а особенно тех, кто постоянно просит у Него прощения.
— Это так, Татьяна Михайловна. Вот я, например, часто творю греховное, каюсь перед Ним, и Он, Милосердный, прощает. Сколько у Него терпения к нам!
— Ваня, я вот о чем тебя попрошу.
— Да, Татьяна Михайловна.
— Когда, Бог даст, окрепнешь, приходи к нам на общение.
— Обязательно приду и отблагодарю вас за все. Вы с Федором Борисовичем, считай, с того света меня вытащили!
— Благодарить нас не надо, Ванюша, Бога благодари. А на общение к нам приходи, дорогой. Мы все будем рады видеть тебя.
Через неделю Иван с перевязанной головой явился в общежитие. Друзья и начальник смены подробно расспросили его о случившемся.
— Где ты, Завялов, пропадал целую неделю? — спросил начальник смены Скворцов.
Ваня не стал врать. Подробно рассказал о случившемся, утаив только, что попал к верующим людям.
— А сейчас работать сможешь, Завялов? У нас не хватает людей.
— Пока только на поверхности, товарищ начальник смены, — ответил Иван. — Я бы попробовал и под землей, но боюсь, не выдержу, голова побаливает.
— Всыпать бы тебе, Завялов, чтобы знал, с кем и сколько пить! — разразился бранью Скворцов. — Сходи к врачу и через неделю — в лаву! И чтобы такое приключение было с тобой в последний раз! Врачу же скажи, чтобы она оформила тебе больничный. Будет упираться — сошлешься на меня.
Оставшись в уединении в общежитии, Иван молися:
— Господи! Благодарю Тебя, что помог мне и в этой ситуации, не наказал строго, а дал возможность исправиться. Слава Тебе, милосердный и долготерпеливый ко мне, грешнику.
Рана на голове быстро заживала, силы восстанавливались, и у Ивана снова стали возникать мысли о мщении своим обидчикам и выстраиваться конкретные планы.
Попав на общение, он поделился этим с Федором Борисовичем. Тот внимательно выслушал, а затем прочитал стих из Библии, где говорится, что отмщение у Бога.
— Выходит так, — возразил Иван, — что пусть тебя бьют, а ты молча терпи, подставляй спокойно голову?
— Выходит так, Ваня. Если ты внимательно слушал, тот стих, что мы прочитали, обращен к возлюбленным Богом людям. Господь хочет их исправить.
— Это я-то возлюбленный, Федор Борисович?
— Да, Ваня, и ты в том числе. За таких, как ты и я, Иисус Христос принял смерть на кресте Голгофы, а на третий день воскрес для нашего оправдания. А насчет «подставлять спокойно голову» скажу вот что. Не допускай, чтобы грех руководил тобой. Уклоняйся от греха и делай добро, тогда и голову подставлять не придется. Учись, Ваня, жить по Евангелию. Если бы Бог не любил тебя, ты бы давно погиб, еще в войну. И когда ты лежал, умирая, возле террикона, Сам Господь послал меня к тебе, чтобы ты не умер без покаяния. Так что, дорогой Иван Петрович, не влазь в грех, чтобы не быть битым Богом.
Выслушав все это, Ваня окинул взглядом собравшихся — а было их около пятнадцати человек — и сказал:
— Дорогие друзья, я хочу покаяться.
— Слава Богу! — воскликнули все присутствующие.
Молясь, Ваня просил у Бога прощения:
— Прости меня, Господи, за грехи мои, ибо долго я совершал неугодные Тебе дела. Теперь буду стараться не грешить. Помоги мне, Господи, жить новой жизнью во Христе Иисусе. Аминь.
Все сказали:
— Аминь!
Потом помолился Федор Борисович. Попросил Господа об укреплении Ваниной веры и добавил:
— Помоги ему, Боже, устоять и остаться верным Тебе.
Руководство шахты, узнав, что Ваня посещает баптистскую общину, уволило его за прогулы, а друзья с насмешкой говорили:
— У Вани нашего после того, как его стукнули по голове, крыша поехала.
Так Завялов Иван Петрович оказался в общежитии строителей. Он работал подсобным рабочим на стройке и продолжал посещать общину верующих до ухода в армию, однако членом общины не стал, так как не успел принять крещение. Оно состоялось через неделю после его призыва в армию.
Тяжело было ему расставаться с братьями и сестрами, которые полюбили его и которых успел полюбить он. А особенно приглянулась ему дочка Федора Борисовича Наташа, которая казалась ему ангелом во плоти. Скромная, тихая, послушная родителям, сострадательная к боли других — такой Ваня увидел ее с самого начала, когда сам нуждался в помощи. Она всегда помогала маме ухаживать за ним.
Глава 8
Провожая Ваню в армию, вся община усердно молилась. Федор Борисович с Наташей даже пришли на сборный пункт, чтобы его поддержать. Новобранцев провожали многочисленные родственники и знакомые, играла гармошка, звучали песни и слова напутствия. Наставляя Ваню, Федор Борисович сказал:
— У тебя, дорогой брат во Христе Иван Петрович, нет ни отца, ни матери, то есть нет семьи физической. Но зато через покаяние и веру ты обрел семью духовную — Церковь! Эта семья превыше семьи земной. Дорожи, Ванюша, этой семьей и возвращайся в Божью семью после службы, чтобы мы могли совместно славить Господа!
Наташа молча слушала наставления отца, бросая на Ваню печальные взгляды. Ваня отвечал тем же и думал: «Когда же мы теперь встретимся?»
Услышав команду «по машинам!», Федор Борисович начал молиться, чтобы Господь благословил Ваню в пути и его службу в армии. Наташа с улыбкой протянула Ване сверток, сказав:
— Это тебе, братик, для подкрепления в пути — пирожки с грибами, сама пекла.
Ваня с радостью взял сверток, поблагодарив Наташу и Господа.
— До свиданья, дорогие! Надеюсь, еще встретимся.
Тихо поблагодарив Наташу за пирожки, он обнял Федора Борисовича и сказал:
— А вам, отец, я особенно благодарен за заботу обо мне после моего грехопадения в ресторане.
— Бога благодари, сынок. Это Он проявляет заботу о нас по Своей милости.
— Пиши, Ванюша! Мы ждем твоего возвращения, дорогой, — сказали в один голос отец и дочка.
Поезд с новобранцами направлялся на Дальний Восток. В середине октября в Сибири было уже холодно. Но когда подъехали к Владивостоку, холод сменился двадцатиградусным теплом. В зимней одежде становилось жарко. Снимая с себя теплые вещи, новобранцы стали выбрасывать их в окна вагонов. Сопровождающие запрещали им это делать, говоря:
— Здесь погода изменчивая. Завтра может быть холодно. Приберегите телогрейки.
У Вани из теплых вещей был шерстяной свитер, который он купил перед отъездом на базаре. Выбрасывать его не хотелось, и потом Ваня не пожалел, что сохранил свитер. Буквально на второй день после их приезда во Владивосток с моря подул сырой, пронизывающий холодом ветер. Находясь в экипаже, ребята коченели от холода, и потому многие из них простудились. Проходя медкомиссию, они чихали и кашляли. Врачи не знали, как с ними поступить. Некоторых «забраковали» и даже решили отправить назад, как непригодных к воинской службе.
Ваню оставили, признав годным к службе на флоте. При собеседовании с офицером из особого отдела он признался, что верит в Бога, и его послали служить в береговую оборону. Так Ваня оказался на острове Русский в учебном отряде, а через полгода, после окончания учебы, был направлен в качестве матроса-моториста в батарею имени Ворошилова.
Среди матросов этой части процветала дедовщина. Старослужащие притесняли молодых, заставляя их работать вместо себя. За неподчинение наказывали дисциплинарно, бывали случаи, что даже били. Командиру батареи было известно об этом, но он не вмешивался, считая это излишним. Была бы дисциплина, а для этого все средства хороши.
Однажды Иван мыл пол в спальном помещении личного состава. У койки матроса третьего года службы Ковальчука остались грязные полосы от тряпки. Он молча подошел к Ивану, взял его за левое ухо и крутнул… От боли Иван вскрикнул, из уха пошла кровь. Со словами: «Лучше надо мыть, салага» — Ковальчук удалился в туалет. Иван последовал за ним до умывальника, чтобы смыть кровь. Оглянувшись, Ковальчук хотел схватить его за второе ухо, проговорив со злостью:
— Тебе что, мало, салага?
Но Иван, не сдержавшись, поразил Ковальчука прямым ударом в челюсть. Тот упал возле умывальника на пол. Оставив его, Иван пошел продолжать уборку. Придя в себя, Ковальчук вернулся и снова набросился на Ивана. Получив еще один подобный удар, он упал уже в проходе между койками. Нападать в третий раз Ковальчук уже не решился. На этом инцидент был исчерпан, но только на сегодня.
Затаив злобу на Ивана, Ковальчук продолжал издеваться над другими матросами. Он занимался борьбой, небезуспешно участвовал во флотских соревнованиях, и потому многие боялись его и заискивали перед ним. Иван же не распространялся о том, что он — боксер. В основном все знали его как баптиста, над которым можно поиздеваться. Но после стычки с Ковальчуком его уже больше никто не трогал. Он часто ловил на себе настороженные взгляды «годков», то есть старослужащих. На третий день после драки с Ковальчуком Завялова вызвал к себе командир батареи Дроздов.
— Матрос Завялов по вашему приказанию прибыл! — громко доложил Иван, взяв под козырек.
— Расскажи, матрос Завялов, что там у вас произошло с матросом Ковальчуком?
— Ничего особенного, товарищ майор. Повздорили малость, — спокойно ответил Иван.
— Ковальчук говорит, что ты его побил. Расскажи подробней, что было на самом деле?
Ваня начал рассказывать, демонстрируя свое опухшее ухо.
— У других уши опухли похлеще моих. Их со смехом называют «варениками». У матроса Ковальчука это называется особым методом перевоспитания молодых. Таким образом дошла очередь и до меня, ну а я не стерпел. Прошу прощения, товарищ командир батареи.
— Ну, и как твое поведение согласуется с религией, матрос Завялов? Ведь сказано, что, когда бьют по одной щеке, нужно подставлять другую?
— Правильно сказано, товарищ майор. Это сказано для того, чтобы не распространялось зло.
— Ну, и…
— У Бога я просил прощения, товарищ майор. А теперь прошу у вас, — низко наклонил голову Ваня. — Готов нести наказание. Ну а если с вашей стороны возможно, прошу о милости ко мне, я исправлюсь.
Сердце командира немного смягчилось, но, не подавая виду, он сказал:
— Конечно же, вы с Ковальчуком будете наказаны. Я не потерплю драк во вверенной мне батарее имени Климента Ефремовича Ворошилова. Идите, матрос Завялов.
— Есть! — ответил Ваня.
Но этой беседой командир не ограничился. На следующий день Иван снова был вызван к командованию, и к разговору подключился замполит части капитан Зуев. Он более мягко и непринужденно расспрашивал Ваню о его жизни, о вере в Бога, называл религию опиумом для народа, восхвалял коммунистическую партию и правительство, ссылался на учение Ленина. Из почти что часовой беседы Ваня понял, что его агитируют оставить Бога, и тогда, мол, все будет хорошо. На все это Иван убежденно ответил:
— Нет, товарищ капитан, от Бога я не отступлю!
— Ну что ж, матрос Завялов, другого ответа мы от тебя и не ожидали, — вступил в разговор командир батареи. — Но хоть боксом-то ты продолжишь заниматься? Это не грех?
— Твердо не могу сказать, товарищ майор, — уклончиво ответил Ваня. — Подумаю. Буду молиться.
— Ну вот и думай вместе с матросом Ковальчуком. Даю вам по пять суток ареста за драку, а потом поговорим еще.
Перед тем как снова вызвать Завялова к себе на ковер, командир и замполит совещались между собой о том, как помочь матросам, затянутым в секты и, по их мнению, пропащим. По документам таких в части было трое. Узнав, что Завялов — боксер, они решили сыграть на этом. Мол, в занятиях спортом нет никакого отступления от веры. Вот почему во время разговора замполит спросил Ивана:
— Скажи, Завялов, будет ли, на твой взгляд, грехом, если ты выступишь на соревнованиях по боксу за нашу часть?
Ваня, с минуту помолчав, ответил:
— Наверное, нет, товарищ капитан.
— Тогда дерзай, матрос!
Так Ваня попал на сборы, предшествовавшие соревнованиям по боксу в городе Владивостоке. И что удивительно, — у него обнаружился большой боксерский талант.
Почти на всех соревнованиях он одерживал победы и стал гордостью не только части, но и всех вооруженных сил Приморья.
Когда же Иван терпел поражения, он вспоминал о Боге, сокрушался о том, что забыл друзей по вере и перестал отвечать на письма Наташи и Веры Николаевны. Пытался сосредоточиться, вернуться в прежнее русло общения с друзьями, но мысль о том, как победить противника, вытесняла все остальные, и у него не оставалось времени для духовной жизни, которой он так дорожил прежде, когда его не ослепляла слава спортсмена.
Последнее письмо от Наташи он получил два месяца назад, но так и не ответил на него. Она писала, что брат по вере предложил ей стать его женой, но она не смогла дать ему определенного ответа, не согласовав этот вопрос с другом, который служит в армии. «Некогда мне заниматься личной жизнью, моя недотрога, сестричка во Христе», — хотел ответить Иван, но он так ничего и не написал.
Спорт полностью овладел его душой, да так, что он не демобилизовался после окончания срока службы. Остался в армии сверхурочно в звании мичмана тылового обеспечения флота. Вернее сказать, он числился в этой должности, но фактически постоянно участвовал в соревнованиях. Когда же пришло время «сесть на мель», перешел на тренерскую работу. При штабе флота ему была выделена комната со всеми удобствами, где он отдыхал после поездок и проводил вечера с друзьями-сверхсрочниками, убегавшими от надоедливых жен поразвлечься.
— Иван Петрович, не женись! — советовали они. — Дорожи свободой! Женишься — пиши пропало!
— А я и не женюсь, — вздыхал Петрович. — Для меня главное — спорт! — обводил он взглядом расставленные на столе многочисленные кубки, свидетельствовавшие о победах.
Но когда приятели расходились, его сердце наполнялось тоской по Раздольному, по тем друзьям, которые на долгое время остались как бы по ту сторону жизни.
— Господи! — взывал он по ночам к Богу. — Прости, что из-за спорта я отдалился от Тебя, из-за успехов на соревнованиях забыл, что Ты есть. Я одинок и нет у меня радости в жизни. Дай мне силы отслужить положенный срок и уехать отсюда. Эта комната напоминает мне могилу. Помоги мне, Владыко, вновь прилепиться к Тебе. Будь моим путеводителем, Боже, в дальнейшей жизни моей. Аминь.
После молитвы Иван Петрович долго размышлял о своем настоящем и будущем, ругал себя за то, что погнался за спортивной славой. Он имел эту славу, но теперь от нее остались одни воспоминания да трофеи. А в сердце не задержалось ничего, кроме тоски о прошлом.
Иван Петрович с нетерпением ждал окончания сверхсрочной службы, и этот момент вскоре наступил. Его рапорт, подписанный командиром дивизии, лежал на столе, за которым собрались сослуживцы, чтобы проводить его в путь. Звучало много пожеланий и сожалений о том, что у их друга нет семьи, хотя ему уже исполнилось сорок пять лет.
— Имея жену и детей, Петрович, ты бы, наверное, не уехал отсюда искать счастья в новой жизни? — спросила Мария, жена начальника штаба полка майора Березова.
— Возможно, и так, Мария Федоровна, — задумчиво ответил Иван Петрович. — В этом плане спорт сыграл немалую роль. Но я надеюсь, что Бог еще даст мне семью и у меня будут жена и дети.
— Дай-то Бог, Петрович! Мы все хотим увидеть тебя счастливым отцом…
Глава 9
Многое передумал Иван Петрович, пока ехал из Владивостока в Курск на поезде. Какая-то нескладная получалась у него жизнь. Двадцать пять лет потрачены непонятно на что. Ну «дрался», ну побеждал, а во имя чего? Мимолетная радость собственных побед и побед его учеников быстро улетучивалась, как пар. И вот теперь ушла совсем вместе со славой победителя. «Еду, как и все никому не нужные пассажиры. Что-то ждет впереди? Есть, правда, немалая сумма на сберкнижке, но ею еще нужно суметь распорядиться. Смогу ли? Ведь привык жить на всем готовом. Заеду в Раздольное, — решил он, — а потом отправлюсь на Украину устраивать себе “гнездышко”».
— Пора уже, Петрович, — сказал он сам себе.
Подъезжая на такси к Раздольному, Иван Петрович с волнением разглядывал родные, знакомые с детства места. Все было неузнаваемым и каким-то другим, мало похожим на то, что отложилось в его памяти.
— Останови, — попросил Петрович таксиста. — Я пройдусь пешком. Из машины мне мало что видно.
И вот, он наяву видит улицу, по которой ходил когда-то в школу, проходит мимо забитых досками окон дома Пориных, мимо хаты деда Панкрата и останавливается возле серой полуразрушенной, заросшей крапивой хатки бабушки Полины. Сердце сжимается до предела, на глаза наворачиваются слезы.
— Здравствуй! — поздоровался он неизвестно с кем.
— Здравствуйте! — ответили ему сзади.
Иван Петрович оглянулся и увидел женщину.
— Вы к кому приехали, молодой человек? — спросила она.
— Я приехал домой, молодая и интересная. А вы кто будете?
— Я — Настя.
— Стоп, стоп! — стал напрягать память Иван Петрович, вглядываясь в знакомые черты лица. — Настя, Настенька! — вскрикнул он от радости. — А я — Ваня, забыла?
— Ванечка! — кинулась она к нему, плача. — Как же долго тебя не было!
— Лет около тридцати, Настенька.
— Какой же ты стал здоровый и крепкий, Ванюша!
— Бог вырастил. Да и ты, я вижу, женщина в соку. Ну что ж, давай, рассказывай, Настюша, по порядку, что в селе нового за время моего отсутствия произошло? — радостно похлопал Настю по плечу Иван Петрович.
— А что рассказывать, Ваня? В селе из наших ровесников мало кто остался. Почти все уехали в Харьков и живут там. Старики поумирали, а молодые поуезжали. Такие вот дела, Ванечка.
— А Колька, друг мой, как?
— Коля, братик мой, в Харькове живет. Работает, получил там квартиру. У него хорошая жена и двое уже взрослых детей. Иногда приезжает в гости.
— А ты-то как, Настюша?
— А что я, Ваня? Осталась одна. Мужа моего два года назад трактором задавило. Лежал в бурьяне пьяный, а тракторист не заметил его и переехал пополам.
— Да-а-а, — вздохнул Иван Петрович, пристально посмотрев Насте в глаза.
— А как твои дела, Ваня? Почему не приезжал столько лет? О тебе все время переживала Вера Николаевна.
— Были на то причины, Настенька. А где сейчас Вера Николаевна и почему окна ее дома забиты досками?
— Не знаю, Вера Николаевна где-то на Донбассе. А Безуглова лет пять назад похоронили. Умер от рака.
Выслушав все сельские новости, Иван Петрович долго молчал, а потом, как бы спохватившись, сказал:
— А я вот отслужился, Настенька. Сейчас думаю завести семью. Сможешь ли помочь мне в этом?
— А чем же я могу помочь? — улыбнулась Настя, краснея. — Разве у тебя не было на это времени, Ваня? Или не нашлось женщины по твоему вкусу?
— А вот и не нашлось, Настюша. Видимо, Бог имел в виду именно тебя дать мне в жены.
— Ну, если Бог имел это в виду, мы не должны решать этот вопрос на ходу. Идем в дом, — пригласила Настя.
— Только не долго! — крикнул им вслед водитель такси. — Нам скоро ехать!
— Мы не долго, — отозвался Иван Петрович. — Если что, я заплачу.
Они вошли в дом.
— Ты извини меня, Настенька, за то, что я прервал с тобой связь, — начал разговор Иван Петрович. — Придет время, и я все тебе расскажу. А сейчас я здесь как бы проездом. Решил навестить родные места, по которым тосковал все эти годы. Во время службы в армии я занимался большим спортом, участвовал во многих соревнованиях, одерживал много побед. Слава великого боксера Ивана Завялова разносилась по всему Приморскому краю. Я купался в этой славе и не хотел лишиться ее. Тогда меня полностью устраивала жизнь, ни с чем не связанная, кроме спорта. И только под конец сверхсрочной службы в армии я задумался: а для чего я живу? Люди имеют семьи. А где же моя семья? — стал я спрашивать самого себя. Для чего и для кого я так стараюсь, что забыл о Боге и своих прежних друзьях?
— Ну а теперь вспомнил, — улыбнулась Настя, посмотрев ему в глаза.
— Вспомнил, Настенька, и рад, что встретил тебя, — схватил ее за плечи Иван.
— Из твоих слов, Ванюша, я поняла, что ты хочешь создать семью, — сняла с плеч руки Ивана Настя. — Так вот, семья без детей неполноценна. А мне уже под сорок, будут ли они? Бывает, что и в таком возрасте рождаются дети, но это как исключение, по милости Божьей.
— А разве ты не знаешь, Настенька, что все в этом мире совершается по милости Божьей?
— Знаю, Ваня. Мне об этом Вера Николаевна говорила. А тебе кто говорил?
— Она же, учительница, и еще верующие люди, с которыми я встречался до армии. Ибо об этом говорит Евангелие нашего Господа Иисуса Христа. А теперь, Настенька, скажи без всяких сомнений, сможем ли мы с тобой уже в этом возрасте объединиться в одну семью?
— Сможем, Ваня, если на то будет Божья воля.
— Естественно. Без воли Божьей у нас с тобой ничего не получится, дорогая моя. Поэтому давай в молитвах просить Бога, чтобы Он благословил нас. И без Его воли не будем ничего предпринимать.
— Прошу Тебя, Господи, прости меня грешного, — начал молиться Иван Петрович, — что я до сего дня не смог определиться в личной жизни. Искал своей славы, а Тебя бесславил своими действиями. Дай мне по милости Твоей время и силы исправиться. Даруй мне, Боже, семью, даруй жену в лице Настеньки. Объедини нас в одно тело и один дух. Аминь.
После молитвы Ивана Петровича, увидев, что дело принимает серьезный оборот, Настасья засуетилась, ставя на стол угощения. Минут через пятнадцать был накрыт стол, к которому пригласили и таксиста. Иван Петрович попросил у Бога благословения на пищу. Наскоро покушав, стали собираться в дорогу. Решили, что Настенька пока останется в Раздольном и будет ждать, когда Иван Петрович решит вопрос с жильем в Харькове и вызовет ее к себе. Настасья уговаривала его погостить пару недель у нее, но он сказал, что это будет не по-христиански.
— Без Божьего благословения семья не получится. Жди, дорогая, я сообщу, когда приехать, — крепко пожал он ей руку на прощанье.
Глава 10
Вскоре Иван Петрович купил на окраине Харькова небольшой домик с десятью сотками земельного участка. Сердце радовалось о приобретении. «Наконец-то у меня есть свой дом, — думал он, благодаря Бога. — Наведу порядок и вызову Настеньку». Уже собирался дать ей телеграмму, но случилось непредвиденное. Подъезжая к городу на электричке, он попал в ситуацию, после которой Настеньке пришлось еще долго ожидать вызова.
Поздно вечером, усердно потрудившись на своем участке, Иван Петрович ехал на ночлег в гостиницу, намереваясь утром рассчитаться и забрать оттуда свой паспорт. Народу в вагоне было немного, в основном женщины. Одни дремали, другие мирно беседовали. После тяжкого труда на участке Петрович также пребывал в полудреме. Из этого состояния его вывел небольшой шум. Двое подвыпивших парней с надвинутыми на глаза фуражками продвигались по вагону и отбирали у людей ценности. Третий стоял у двери на выходе и, играя ножом, наблюдал за поведением жертв, а особенно, как понял Иван Петрович, за ним самим, единственным, кто мог оказать сопротивление. Когда взгляд Петровича остановился на наблюдателе, тот, приложив палец к губам, сделал шаг в его сторону и пригрозил:
— Не вздумай, деревня, разинуть свой хлебоприемник. Выкладывай все, что есть у тебя в карманах, на край сиденья, а то будет секир башка.
— А если в карманах ничего нет? — проговорил Петрович, вставая.
— Шутить вздумал, дядя? — бросился на него парень с ножом, но, получив удар в челюсть, упал в проходе и выпустил нож.
Перешагнув через него, Петрович вышел в тамбур. Двое других парней выбежали следом и накинулись на него с кулаками и матами. Однако и они, получив по удару, попадали на пол. В это время из двери другого вагона Петровичу был нанесен тяжелый удар в затылок. Крутнувшись, он упал на лежащих на полу.
— Здорово ты их, Степан! — проговорил один из двух вошедших милиционеров, увидев поле боя.
— Я только одного из них, — указал Степан на лежащего сверху. — А тех двух он сам уложил.
— Что-то мне лицо его знакомо, ребята. Давайте-ка проверим их документы.
Лежавшие начали приходить в себя и потирать руками челюсти. Увидев милиционеров, они присмирели, стали упрашивать, чтобы их отпустили. Степан решил лично проверить документы у лежавшего неподвижно мужчины и нашел у него удостоверение тренера по боксу. Прочитав фамилию, имя и отчество, он вскрикнул:
— Ребята, да это же мой тренер по боксу Иван Петрович!
Степан бросился приводить его в чувства, приговаривая:
— Что я наделал? Что я наделал? Товарищ мичман, очнись!
Но Петрович не приходил в себя.
— Ребята, он не дышит. Что будем делать? — в испуге прошептал Степан.
— Этих двоих сдадим на вокзале в линейную милицию для выяснения их личностей. А что касается твоего Петровича… Попросим шофера Анатолия, чтобы он отвез его в ближайший скверик и посадил на скамейку. Может, к утру очухается, — приняли решение милиционеры, чтобы их сотрудник избежал неприятностей на работе.
Тренерское удостоверение они положили в боковой карман пиджака почти не дышащего Ивана Петровича. Вот так он и оказался на скамейке в скверике.
Пребывая в бессознательном состоянии, Иван Петрович имел видение, будто идет он по узкой тропе, проложенной вдоль глубокого яра. На его дне находятся толпы людей, которые с поднятыми руками взывают о помощи. Слышны их стоны и крики. Тропа настолько узка, что ступни ног едва помещаются на ней. Иван Петрович идет боком, прижимаясь спиной к отвесной стене, чтобы не скатиться с обрыва к тем людям, которые кричат внизу. С трудом передвигаясь, он шепчет:
— Господи, помоги мне не сорваться, дай силы. У меня кружится голова и немеют ноги. Прости, Господи, что я все время полагался на свои силы. И вот теперь у меня нет их. Спаси меня, Господи.
На другой стороне яра он увидел женщину, которая шла в том же, что и он, направлении. Она сказала:
— Сынок, не смотри вниз. Иди на свет, сияющий в конце этой тропы.
Иван узнал голос своей матери.
— Мама, это ты? — спросил он.
— Я, сынок, я. Идем вместе к свету.
Иван вдруг почувствовал себя маленьким, как тогда, в войну, и стал мелкими шажками уверенно продвигаться вперед, туда, где сиял яркий свет. Он исходил от Иисуса, стоявшего в белой одежде и протягивавшего к Ивану Свою руку.
— Спаси меня, Господи! — поднял Ваня свои детские руки в молитве. — И маму мою спаси, Господи, по милости Своей. Я так давно ее не видел, и вот теперь мы встретились.
— Знаю, — ответил Иисус, улыбаясь. — Ты уже Мое спасенное дитя. А через тебя спасется и твоя мама.
— Если я — Твое дитя, Боже, то почему в моей жизни столько невзгод?
— А это для того, чтобы ты слушался Меня, чадо. Ибо кого Я люблю, того и наказываю. Уразумел?
— Да, Господи.
— Иди и впредь не греши.
Иван Петрович, очнувшись, открыл глаза. Возле него стояла пожилая женщина и, плача, говорила:
— Люди! Сынок мой, которого я искала долгие годы, нашелся!
Она наклонилась, чтобы прикоснуться рукой к его лицу. Он вновь закрыл глаза и в полусознательном состоянии вымолвил:
— Мама, я вспомнил дорогу, по которой мы шли тогда к тете Клаве.
— Васенька, родной мой, не засыпай! Нам еще многое нужно с тобой вспомнить и о многом поговорить. Ведь мы не виделись целых тридцать пять лет.
— Мама, когда мы шли к тете Клаве, мне было жарко, а сейчас холодно и совсем нет сил, — прошептал Иван Петрович, глотая слова.
Их беседа прервалась с приездом машины скорой помощи.
— Кто здесь умирает? — выглянул из кабины врач.
— Да вот, сынок мой, — указала Александра Ивановна на сидящего на скамейке сына. — Он был без сознания, а теперь ожил, слава Богу. Я тоже потеряла сознание, когда узнала Васятку моего, которого разыскивала долгие годы.
— Обоих в машину, в больнице разберемся, — распорядился врач.
В машине до самой больницы Александра Ивановна все повторяла:
— Вася, Васятка! Я нашла тебя, сынок мой…
Целых три недели пришлось провести Ивану Петровичу в больнице, пока у него восстановилась координация движений. На протяжении этого времени Александра Ивановна каждый день находилась при нем, благодаря Бога за то, что сын приходит в себя. Начав двигаться самостоятельно, он приказал срочно вызвать на адрес матери Анастасию Антоновну из Раздольного. Та незамедлительно приехала, и они вместе с Александрой Ивановной стали посещать его в больнице.
На вопрос Анастасии: «Ванечка, что с тобой произошло?» — Иван Петрович ответил:
— Потом, потом, Настенька. Я все тебе расскажу, когда буду дома. А сейчас пока живи у мамы.
— Как ты себя чувствуешь, Ванечка? — спросила Настя.
— Неважно, дорогая. Сильно болит затылок, тошнит. В туалет хожу, держась за стенку. Врачи сказали, что у меня сильное сотрясение мозжечка. А это длительный процесс восстановления. Я стал слабо видеть. Боюсь, как бы не ослепнуть совсем. Молюсь о том, чтобы Всевышний дал мне время и силы для жизни во славу Его. Настенька, я столько времени потратил на пустоту!
— Бог милосерд, Ванюша. Он слышит твои молитвы. Он восстановит тебя, только больше не гонись за собственной славой.
— Этого уже не произойдет, дорогая. Как выпишусь из больницы, сразу же пойду в Евангельскую церковь и покаюсь.
— И я с тобой, Ваня. И маму нашу с собой возьмем.
Выписали из больницы Ивана Петровича в субботу, а в воскресенье на утреннем служении они вместе с Анастасией Антоновной покаялись. Иван Петрович сообщил пресвитеру церкви об их намерении пожениться.
— Вам придется несколько месяцев подождать. Когда примете крещение, станете членами церкви, тогда и сочетаем вас. А пока поживите отдельно. Не спешите в кровать, пока не благословит Господь, — с улыбкой ответил пресвитер. — Готовьтесь к крещению.
— Ну что ж, подождать так подождать, — согласился Иван Петрович. — Живите пока с мамой, Настенька, а я поживу отдельно от вас, в своем доме.
— А кто же за тобой ухаживать будет, Ванюша?
— Сам справлюсь, да и вы с мамой поможете. На бракосочетание, Настенька, нужны паспорта. Мой паспорт в гостинице, а твой где?
— В Раздольном забыла, у племянницы.
— Ну вот, поезжай и забери. А с мужем ты была расписана?
— Да нет. Просто так сходились.
— Ну это лучше, меньше мороки.
— А ты откуда все это знаешь, Ваня?
— А я, когда покупал дом, все разузнал у нотариуса.
— Предвидел, значит?
— Устраивая личную жизнь, Настенька, нужно все предвидеть.
— Ваня, а что ж Александра Ивановна не пришла вместе с нами в церковь покаяться?
— Не могу сказать, — ответил Иван Петрович.
— Может, она ревнует тебя ко мне?
— Ее можно понять. Долгие годы искала сына, а когда нашла, его у нее как бы отнимают.
— Тогда, может, нам лучше не сходиться, Ваня?
— Ну что ты выдумываешь, моя дорогая? А с кем я буду жить, когда умрет моя мама?
— Найдешь, дорогой. Вон сколько незамужних сестер в церкви!
— И ты одна из них, которую я знаю с самого детства и люблю безмерно.
— Хорошо, Ванюша, пусть будет по-твоему, — погладила Анастасия своей теплой ладонью руку Ивана.
Дрожащими руками он взял ее руку и стал целовать.
— Пока я очухаюсь после больницы, ты поезжай в Раздольное и все подготовь для переезда в Харьков. А потом будем жить все вместе в доме, который я купил.
— А как же с подготовкой к крещению? Что если меня не будет на занятиях?
— Настенька, я все объясню пресвитеру. Он человек понятливый.
— Дай-то Бог, Ванюша, чтобы все получилось так, как ты планируешь. Ты очень много страдал в своей жизни и сейчас продолжаешь страдать.
— Сам во всем виноват, Настенька. Не оказал бы я сопротивления грабителям в электричке — не был бы в таком состоянии, как сейчас. Не послушался Бога, Который говорит через Библию: отнимающему у тебя верхнюю одежду отдай и нижнюю. Нужно было выложить содержимое карманов требующим, гораздо дешевле обошлось бы. У меня и было-то всего двести рублей. Понадеялся на свои силы, и вот результат. И чем еще все закончится с моим здоровьем — неизвестно.
— Будем надеяться на Господа, Ванечка, — стала успокаивать его Анастасия.
Глава 11
— Мама, я буду жениться, — объявил Иван Петрович матери.
— На ком, сынок?
— Как на ком, мама? Конечно же, на Настеньке! Примем крещение, и пресвитер представит нас церкви как жениха и невесту, а потом сочетает, как принято у верующих.
— Повремени, сынок, с женитьбой, окрепни после травмы. Сможешь ли ты физически быть мужем? — начала возражать Александра Ивановна. — У вас уже не тот возраст, Васенька!
— Да, ты права, мама. Мне необходимо окрепнуть. Вот Бог и дает время, целых два месяца, чтобы устроить нашу физическую и духовную жизнь. Мама, а почему ты не пошла вместе с нами в церковь и не покаялась перед Богом?
— А мне не в чем каяться, сынок. Разве что поблагодарить Бога за страдания, которые Он послал в моей жизни.
— Страдания, которые Бог посылает в нашей жизни, идут нам на пользу, мама.
— Какая уж тут польза, Васенька? Я всю жизнь прожила в одиночестве, в нужде, в поисках тебя. На старости лет наконец нашла, а какая-то Настя забирает.
— Мама, покаяться — значит пустить Христа в свое сердце, подчиниться Его водительству, чтобы Он омыл, очистил и приготовил к Царству Небесному. Не следует искать блага только в этой жизни, ибо благо со Христом превыше всех благ земных. Мама, нам нужно поспешить принять это благо — спасение души. А насчет моего физического состояния… Буду молиться, чтобы Бог укрепил меня. И еще… Очень прошу тебя, мама, не называй меня Васей. Господу было угодно, чтобы я стал Иваном.
— Ну что ж, сынок, пусть будет по-твоему. А меня прости, старую. Я выпустила из виду, что ты уже взрослый. А насчет покаяния, Иван Петрович, я подумаю.
— Думать у нас просто нет времени, мама!
Воскресным утром Иван Петрович с матерью добирались на электричке на служение в церковь. Народу было много, ехать пришлось стоя. Уставшие, поддерживая друг друга, они шли по туннелю на привокзальную площадь.
— Вам помочь, граждане? — спросил идущий навстречу милиционер.
— Да нет, спасибо. Мы сами потихоньку дойдем, — ответил Иван Петрович.
— Товарищ мичман, вы меня не узнаете? — остановился милиционер. — Я — матрос Самойленко. Вы были моим тренером по боксу во Владивостоке. Рад видеть вас живым, товарищ мичман.
Иван Петрович, пристально всмотревшись, узнал в милиционере Семена, который, как и он сам, почти все бои заканчивал нокаутом.
— Так это ты, Семен, саданул меня в затылок в тамбуре?
— Да, товарищ мичман. Не разобрался тогда, хотелось остановить драку.
— Ну спасибо, дорогой. Благодаря тебе я встретил маму, которую не видел много лет.
— Это ваша мама, товарищ мичман? — кивнул Семен головой в сторону Александры Ивановны. — И куда путь держите?
— В церковь, на служение, Сеня. Хочешь, пойдем с нами!
— А в какую вы церковь идете?
— В Евангельскую, на Ярославской, 28.
— Знаю такую церковь, Иван Петрович. Туда дед мой ходил. В следующее воскресенье, если будет возможность, обязательно зайду.
…Служение подходило к концу. Через проповеди Бог много говорил каждой душе о важности спасения. После призыва к покаянию Александра Ивановна вслед за еще одной женщиной вышла вперед. Со слезами на глазах она молча стояла на коленях, а затем произнесла всего лишь несколько слов:
— Господи, прости меня грешную.
Иван Петрович подошел к матери, обнял ее и сказал братьям и сестрам:
— Дорогие, это моя мама. Я очень люблю ее. Сегодня она сделала шаг, на который не решалась долгие годы. Я хочу вместе с вами поздравить ее с тем, что она отдала сердце Богу. Слава Господу!
Церковь вторила:
— Слава!
После крещения Иван Петрович и Анастасия Антоновна были представлены церкви как жених и невеста. Бракосочетание прошло на дому, за городом. Молодожены предложили Александре Ивановне переселиться к ним, но она отказалась — предпочла жить в одиночестве на старом месте.
— Почему ты не переедешь к сыну? — спрашивали соседи.
— Не хочу быть для них прислугой, — отвечала она. — Я привыкла жить одна. Не хочу мешать молодым, пусть обживаются.
Соседи вздыхали в недоумении, не понимая ее отношения к сыну, с которым она так долго искала встречи. Несмотря на свое покаяние в Евангельской церкви, Александра Ивановна сомневалась в том, что это именно та церковь, которую следует посещать. И хор не такой, и служение проводится не так, и много отличий от православной церкви — все это мешало ей ходить туда, куда определил Господь. И крещение она не стала принимать, объясняя это тем, что была крещена в детстве. В конечном итоге, она ушла в себя, стала молиться Божьей матери. Крестилась, плача перед ее иконой и прося смерти. Но Бог не давал смерти, а посылал силы двигаться и обслуживать себя в восемьдесят старческих лет.
На предложение сына жить у него отвечала:
— Здесь я дома, сынок, а у вас буду в гостях. Там не ступи, там не сядь. К тому же у вас скоро родится ребенок, а у меня уже нет сил нянчить его.
— Ребенка, если Бог нам его подарит, есть кому нянчить. Настенька не работает, я на пенсии. Будем вместе Бога славить и посещать собрания, жить одной семьей. У нас в доме сейчас проходят общения, их проводит диакон. Мы читаем Слово Божье, молимся… Одним словом, готовимся к Царству Небесному.
— Мне хватает общения с Марией, Божьей матерью, сынок. В ней моя помощь и утешение.
— Мама, Мария — это не Бог. Она была всего лишь богобоязненной женщиной, через которую воплотился Христос. С нее необходимо брать пример, как с чистой и святой. Но поклоняться нужно только Богу в трех Лицах: Отцу, Сыну и Духу Святому!
— А батюшка Антоний совсем другое говорит, сынок. Он называет вас сектантами и отщепенцами. Он, наверное, грамотней и духовней тебя, он семинарию закончил!
— Ваш батюшка сам заблуждается и вас вводит в заблуждение, мама. Евангелие говорит другое: спасение можно приобрести только через Иисуса Христа. Евангельская церковь проповедует не Марию, а Господа Иисуса Христа — распятого, умершего и воскресшего для нашего оправдания. К Нему надо обратиться, мама, с верой и раскаянием, чтобы наследовать жизнь вечную в радости, то есть попасть в Царство Небесное.
Иван Петрович стал читать и изъяснять матери Новый Завет, выбирая те места, где говорится о покаянии, о прощении грехов, о Божьей любви к каждому грешнику. Мать внимательно слушала, а потом, став на колени, долго молилась, прося у Бога прощения за свои заблуждения.
С этого дня Иван Петрович начал водить ее в церковь на служения. Со временем она приняла крещение и стала членом церкви. А вскоре Бог подарил ей внука Сашу. За всю свою жизнь Александра Ивановна не чувствовала себя такой счастливой, как теперь. Она была нужна всем: и детям, и внуку. Ее сердце наполнялось радостью, когда по вечерам они собирались вместе, общались друг с другом, читали Библию, молились и пели псалмы. У Ивана Петровича неожиданно открылся талант писать стихи. На каждом общении он читал их и говорил:
— Это не я пишу, дорогие. Бог мне как бы диктует, а я записываю. Это Дух Святой побуждает меня писать.
Приезжая на старую квартиру, Александра Ивановна, знающая живого Бога, уже не замыкалась в одиночестве перед образами, а выходила на улицу и, улыбаясь, говорила:
— Какое счастье, дорогие соседи, иметь общение с живым Богом — Иисусом Христом!
Ее мало кто слушал и понимал, а некоторые говорили:
— Бабушка Саша рехнулась на старости лет.
— Люди, я не рехнулась, как вы думаете, а встретилась со Христом! И вам того же желаю! И вы будете радоваться такой встрече!
На одном из евангелизационных служений в церкви пресвитер предложил Ивану Петровичу засвидетельствовать о том, как он пришел к Богу. Тот согласился и вкратце рассказал о своей жизни. Упомянул о том, как поверил в Бога, как Бог его перевоспитывал и по любви Своей продолжает это делать и поныне. Пожилые сестры плакали, молодежь удивлялась его самонадеянности:
— Надо же, из-за какого-то бокса оставил верующую сестричку Наташу!
В конце служения многие люди вышли на покаяние. Иван Петрович радовался, что Бог коснулся многих сердец, что этому способствовало и его свидетельство.
Домой он шел вместе с мамой, Настенькой и Сашей в приподнятом, радостном настроении. Выходя со двора Молитвенного дома, он неожиданно услышал знакомый голос:
— Завялов, не спеши уходить! Я так давно тебя не видела!
Иван Петрович оглянулся и, пристально всмотревшись, вскрикнул:
— Вера Николаевна! Учительница наша! Настенька, посмотри, какую встречу нам даровал Господь!
— Вера Николаевна! Какими судьбами? — подойдя к учительнице, Настасья обняла и поцеловала ее.
А Иван Петрович, ошеломленный встречей с дорогим человеком, какое-то время наблюдал за происходящим, не двигаясь с места. Потом подошел к Вере Николаевне, обнял ее и сказал:
— Воистину пути Господни неисповедимы, Николаевна! Как я рад этой встрече! Мама, это моя учительница, о которой я тебе рассказывал.
Александра Ивановна подошла к ним с внуком и поприветствовалась.
— Знакомьтесь, Вера Николаевна! Это моя мама. Она долго меня искала и вот теперь нашла.
— Вижу, Ванюша, что это твоя мама. Вы очень похожи.
В одно мгновение в мыслях Ивана Петровича промелькнули картины из его безрадостного детства, вспомнился прежний образ учительницы, которую старость изменила до неузнаваемости, оставив лишь главные черты. Они стали рассматривать друг друга, охая, вздыхая, смеясь и плача. Каждому из них было о чем поведать друг другу.
— Давайте поговорим у нас дома, Вера Николаевна, — предложил Иван Петрович, увидев волнение и усталость учительницы.
— Я согласна, Ванечка. К тому же мне в Харькове негде переночевать. Я здесь проездом.
— Ну вот и ладненько, пойдемте к машине.
— Хорошо, Ванечка. Только мне еще нужно забрать на вокзале вещи из камеры хранения.
— Заберем, Николаевна. Все сделаем для нашего дорогого гостя!
До позднего вечера велись беседы и звучали воспоминания встретившихся после долгой разлуки близких людей. Говорили о Раздольном и тамошней жизни, о врагах и друзьях, о Пориных, о дедушке Панкрате и его семействе, о Безуглове. Не обошлось без сожалений и слез. Вера Николаевна рассказала о том, что Федор Борисович, Ванин спаситель, и его жена уже отошли в вечность. О том, что у Наташи пятеро детей и трое внуков, что живут они на прежнем месте, очень скромно, но счастливо. О том, что лет десять назад случайно встретила Матрену Карловну, совсем разбитую, ветхую старушку, просившую милостыню у дверей продовольственного магазина. Сын ее Виктор уже в третий раз сидел в тюрьме. А она, не имея пенсии, просила на пропитание.
— Господи, как много в нашей жизни перемен, и хороших, и плохих! И все это Ты воздаешь по делам нашим. Верных Ты хранишь, а непослушных наказываешь, — вставил Иван Петрович свое замечание в рассказ Веры Николаевны о Пориных.
Далее Вера Николаевна сказала, что живет сейчас у дочки Татьяны в Дебальцево. До семидесяти лет работала в школе, а теперь вышла на пенсию. Собрала немного деньжат и решила навестить Раздольное, побывать на могиле мужа.
— А дети у дочки есть? — спросила Анастасия Антоновна.
— Есть, два сына, учатся в школе. Хороший муж, дружная семья.
— Верующие?
— К сожалению, нет, Настенька. Они не хотят слышать о Боге, — вздохнула Вера Николаевна. — Молюсь о них день и ночь. Нелегко мне жить с ними из-за разного духа. Им надоели мои постоянные напоминания о Христе, о спасении души. Они избегают меня. Когда их дети были маленькими, я нянчила их. Теперь же я не нужна ни детям, ни внукам. Поэтому решила оставить их на время и пустилась в путешествие туда, куда влечет меня сердце. По пути заехала в Харьков, зашла в церковь помолиться и встретила вас, дорогие. Как милостив и чуден Господь, пославший мне эту встречу! Слава Ему!
— Слава Христу! — подхватили остальные.
— А мы сделаем вот что, — предложил Иван Петрович. — Живите пока у нас во флигеле, Вера Николаевна. А когда выберем время, вместе съездим в Раздольное на нашей машине. Мы тоже соскучились по тем местам. Правда, Настасья Антоновна?
— Да, дорогой. Только выдержишь ли ты долгую дорогу после своей травмы?
— Бог дает выдержку. Будем молиться об этом, дорогая жена. И в Раздольное мы поедем не просто погостить, а с благовестием. А потому молиться будем усиленно.
Ни Александра Николаевна, ни Иван Петрович, ни Анастасия Антоновна никогда не думали и не предполагали, что им придется благовествовать в Раздольном. И вот они едут по селу и всем, кого повстречают, раздают Евангелия. Останавливаются возле сидящих на скамеечках пожилых сельчан, излагают им Благую весть Господа Иисуса Христа. Люди интересуются, кто они, откуда приехали. Те, кто постарше, узнают учительницу и Ваню. А когда к ним подходит Анастасия Антоновна, обнимают ее со слезами на глазах. Спрашивают, где и как она живет. Она рассказывает о своей семье, о том, в какую церковь они ходят, о том, что ее муж Ваня после долгой разлуки нашел свою маму, и сейчас она с внуком Сашей, их сыночком, осталась дома. Одно старое, другое малое, куда их возьмешь? Хотя они и просились.
Благовестие проходило под Божьим благословением. Благодатному труду был посвящен весь воскресный день. Раздали много духовной литературы. Вечером труженики благодарили Господа в молитвах и за скромным ужином делились своими впечатлениями. Радовались успехам и сожалели о тех, кто не принял Евангелие.
Ночевали в доме Анастасии Антоновны, за которым присматривала ее племянница. Вера Николаевна хотела приютить всех в своем доме, но он оказался разграбленным и имел такой неприглядный вид, как будто в нем никто никогда и не жил. Соседи сообщили, что одно время в нем ночевал Виктор, сынок давнишнего председателя колхоза Порина. Но потом за ним приехала милиция и увезла с собой.
— Друзья дорогие, а что если нам переселиться жить в Раздольное? — спросил с улыбкой Иван Петрович. — Организовали бы здесь церковь, к примеру, в доме Веры Николаевны.
— Неплохо было бы, Ванечка, — поддержала его Анастасия Антоновна. — Только как же быть с тем, что у нас есть в Харькове?
— Можно все распродать и потратить деньги на реставрацию моей хаты и дома Веры Николаевны.
— Ванечка, жить уже некогда, — вздохнула Вера Николаевна, — хотя идея сама по себе неплохая. Чтобы жить в селе, нужно много физических сил, а у меня их уже нет, да и вам под пятьдесят. Опоздали мы лет на двадцать с Раздольным, дорогие. Нужно учесть еще и то, что наших детей и внуков сюда не затащишь. Так что давайте жить там, где нас Бог поселил. Там тоже есть поле, на котором нужно сеять Слово Божье. А сюда можно приезжать на отдых вместе с детьми и внуками и пробуждать от греховного сна еще многих сельчан.
— Правильно вы все говорите, Вера Николаевна. Только мне все еще хочется пожить в селе, — вздохнул Иван Петрович. — А сынок вырастет — пусть сам выбирает, где ему жить.
— Ну что ж, молитесь об этом, и я буду о вас молиться, дорогие, — смахнула набежавшую слезу Вера Николаевна.
Пробыв три дня в Раздольном, Иван Петрович обошел все примечательные места, запомнившиеся с детства. Роща, где он играл с ребятами в прятки, стала лесом. Прежде бурный ручей сейчас еле струился в зарослях осоки. Неизменными остались только пение соловья, кукование кукушки да мычание пасущихся коров. Может, в последний раз я вижу все это, думалось ему. Увижу ли еще? Прощай, Раздольное!
После посещения кладбища, где женщины вдоволь наплакались по родным, ушедшим из этого мира, трое старых друзей отправились в обратный путь. В дороге стали подводить итоги посещения Раздольного.
— Прежде всего, хочется отметить, что Бог благословил благовестие. Мы совершили труд на ниве Божьей, и это главное, — сказал Иван Петрович. — А все остальное — земное. Не так ли?
— Так, — подтвердила Анастасия Антоновна. — Только мне не хотелось уезжать из родного села. Эта поездка разбередила мне душу. Если бы вы знали, дорогие, как мне хочется жить там вместе с семьей, тихо, мирно. Заниматься хозяйством, провожать сыночка в школу. Не видеть городской суеты, не слышать постоянного шума.
— Ну что ж, дорогая, возможно, со временем все так и будет. А пока будем молиться Господу и познавать Его волю. Мне тоже не хотелось оттуда уезжать, Настенька. Но наш дом сейчас в Харькове, и от этого никуда не денешься, — подытожил Иван Петрович. — А вы что молчите, Вера Николаевна? — оглянулся он назад.
— А что я, Ванюша? Я там работала, учила детей. Постоянно пребывала в тревоге из-за того, что меня притесняли как верующую. Но к Богу я тогда была намного ближе, чем сейчас. Искала Его защиты, строила планы, как рассказать о Нем неверующим, которые могли в любую минуту выдать меня властям и выгнать с работы, лишив права в дальнейшем работать в школе. Была у меня частичка земного счастья в этом селе, когда я вышла замуж за Безуглова. И это все, что осталось в моей душе, связанное с Раздольным. Вы знаете, в старости каждый тянется к своей семье. Когда мы рядом, надоедаем друг другу, а когда в разлуке — скучаем. Вот и сейчас я уже соскучилась по своим в Дебальцево: по братьям и сестрам во Христе, а также по детям и внукам. Гости гостями, а дом есть дом. Благослови нас, Господи, благополучно добраться каждому в свою семью, — помолилась Вера Николаевна.
Еще о многом говорили в пути. Рассуждали о будущем. Но главная радость состояла в том, что в Раздольном был совершен труд благовестия.
Глава 12
В течение дня и до самого позднего вечера добирались друзья в Харьков. Порядком подустали, особенно Вера Николаевна. Выйдя из машины, она с трудом держалась на ногах. Иван Петрович бережно взял ее под руку и ввел в дом. Поблагодарив, она упала на диван и сказала:
— Меня до утра не тревожить! Я очень устала.
— Нет, ребята, будем ужинать, — начала накрывать на стол Александра Ивановна.
— Мама, есть мы, наверное, не будем. Помолимся, приведем себя в порядок и спать, — предложила Анастасия Антоновна.
— А зачем же я целый день готовила? — развела руками Александра Ивановна.
— Завтра, мама, завтра, — поддержал жену Иван Петрович. — А Сашенька спит?
— Сашок спит, — улыбнулась Александра Ивановна. — Все ждал, ждал вас и не дождался, уснул.
— Ну и слава Богу, не будем ему мешать. Пусть спит сынуля, — удовлетворенно улыбнулся отец.
Утром все предстали перед Богом с молитвой. Возносили Всевышнему благодарность и славу за помощь и поддержку, за покой и сон, за продление жизни, за все даяния и щедроты. Вера Николаевна просила Господа о том, чтобы дал ей сил добраться до ее семьи, по которой она соскучилась за неделю путешествия.
Иван Петрович просил ее остаться, возможно даже насовсем. Предлагал пожить в квартире матери.
— А что я буду делать там одна? — возразила она, поблагодарив за заботу.
— Вера Николаевна, дорогая наша учительница, — говорила Анастасия Антоновна. — Нам будет вас не хватать. В случае чего, приезжайте.
— Мне уже тяжело ездить, смогу ли? Это вы молодые, вам все нипочем. А с меня уже хватит, Настенька. Накаталась за свою жизнь вдоволь. Слава и благодарность Господу, что еще держит меня на ногах.
Вера Николаевна принялась всех обнимать и целовать на прощание. Дольше всего она задержалась в объятиях Александры Ивановны, улыбаясь и плача одновременно. Плакали все, даже Сашенька поддержал компанию взрослым.
Иван Петрович и Анастасия Антоновна проводили свою учительницу на вокзал, и даже там пытались уговорить ее остаться у них. Но она сказала:
— Умирать принято в своей семье, хотя мне и жаль с вами расставаться.
Вскоре из Дебальцево и впрямь пришла телеграмма о том, что Вера Николаевна отошла в вечность. Это побудило Ивана Петровича и его жену задуматься о скоротечности жизни и о том, как мало времени люди отдают Господу. Иван Петрович в раздумье сказал:
— А ведь Вера Николаевна является для нас примером в том, что ее жизнь была посвящена Христу. А моя — для моих вожделений. Прости меня, Господи, и дай еще времени послужить Тебе! — взмолился он. — Пошли мне труд по моим силам. Как много сил я отдал для славы своей! А теперь желание моего сердца — потрудиться на Твоей ниве.
И вскоре этот труд был ему предложен. На одном из служений в церкви пресвитер объявил:
— Братья, желающие посещать тюрьмы, подойдите после служения ко мне.
Среди желающих нести это служение оказался и Иван Петрович. К пресвитеру подошли семь человек — шесть молодых братьев и он, пятидесятилетний, самый старший из них. Труд оказался не из легких. Он включал в себя и посещения, и проповеди, и организацию передач, и помощь заключенным после освобождения. Работа проводилась в пяти колониях, в том числе и в колонии строгого режима, где отбывали наказание рецидивисты. Именно эту колонию и поручили Ивану Петровичу как руководителю группы посещения. Этот труд усложнялся еще и тем, что начальник тюрьмы был приверженцем православия и ненавидел баптистов. Он воздвигал всевозможные препятствия перед посещающими колонию братьями. Но церковь молилась об этом служении, и Бог разрешал все проблемы.
На территории колонии была построена православная церквушка, которая содержалась за счет колонии. Баптистов же вынуждали оказывать помощь колонии. Нужд было много, и их число постоянно росло.
Желающих ходить на общения с баптистами всячески останавливали: находили им работу или подвергали наказаниям за дисциплинарные нарушения. И все-таки люди приходили. Братья проповедовали им Евангелие, разучивали вместе с ними псалмы и даже духовные песни на стихи Ивана Петровича. Ему это нравилось, и он благодарил Бога за дарованные ему поэтические способности.
Вначале на общения приходила группа, насчитывавшая около тридцати человек. Потом, благодаря усердию начальника колонии, она сократилась до десяти. Иван Петрович просмотрел список заключенных, ранее посещавших общения, и обнаружил в нем фамилию Порин. Имя и отчество не были указаны, и он поинтересовался, как зовут Порина. Ему сообщили, что зовут его Виктор Семенович, что это его третья ходка — два раза он отсидел на Донбассе, а теперь его привезли из России, из его родной деревни, как он сам говорил.
— Я хотел бы с ним увидеться, — сказал Иван Петрович. — Мне нужно с ним поговорить.
Ивану Петровичу посоветовали заказать с Пориным свидание, на которое тот имел право, так как срок его заключения подходил к концу.
В конце недели, в пятницу, Иван Петрович с женой пришли в тюрьму на свидание к Порину Виктору Семеновичу. Его невозможно было узнать. Он напоминал узника концентрационного лагеря. От прежнего надменного Виктора ничего не осталось.
— Витек, это ты? — спросил Иван Петрович.
— Наверное, я, — ответил тот, всматриваясь в пришедших. — Что-то не припомню, где я вас видел?
— Я — Иван Завялов, а это моя жена Настя, внучка деда Панкрата. Помнишь, в детстве я жил у вас в Раздольном?
— Стоп, стоп, стоп, — начал ворошить память Порин. — Приемыш? — указал он желтым прокуренным пальцем на Петровича.
— Он самый, — улыбнулся Иван Петрович.
— Тебя не узнать! — стал разглядывать Порин Петровича и Настю с удивлением. — Но для меня ты все равно приемыш!
— А я и есть приемыш, — ответил с улыбкой Иван Петрович. — Тогда, в детстве, я был приемышем в вашей семье. Теперь Христос спас мою душу и принял в Свою семью. Да благословит Господь и тебя, Витек, чтобы и ты стал Его приемышем.
— Со мной у твоего Христа ничего не получится! Приемыш? Я слишком много грешил и продолжаю грешить сейчас.
— А ты остановись, покайся перед Богом и постарайся больше не грешить. Бог простит тебя и сделает из тебя нового человека, угодного Ему.
— Э, брат! Да ты, наверное, баптист? — захохотал Порин. — Это их теория. А я-то думаю, о каком Иване идет речь? Оказывается, о том, который приходит по субботам в зону проповедовать. Нет, нет, не уговаривай, к тебе, приемыш, не пойду.
— А ты не ко мне иди, Витек, а ко Христу. Он пришел спасти грешников от ада и твою душу спасет. Мне сказали, что твой срок скоро заканчивается?
— Да, ну и что? У меня срок уже два раза заканчивался. Я жил у мамы. А теперь ее нет. Друзья с Донбасса написали, что умерла моя мамуля. Куда мне теперь возвращаться? Теперь для меня тюрьма — дом родной.
— Ну ты не отчаивайся, Семенович. Бог поможет тебе отвязаться от этого «дома», если ты обратишься к Нему с верой и покаянием. И здесь, в Харькове, найдется тебе место для жизни.
— Что, ты дашь мне дом, приемыш?
— Может, и дам. При одном условии: если примешь в сердце Христа. Подумай над этим, Виктор Семенович. Приходи по субботам к десяти часам в клуб на общения. Будем вместе учиться от Христа, как попасть в Царство Небесное. Он примет тебя в Свои обители, если здесь, на земле, отдашь Ему свое сердце, если станешь, как и я, Его приемышем.
— Ну ты силён загинать, приемыш! Так и поверил я в твои сказки! Лучше не скупись, передай мне что-нибудь из продуктов, а то в последнее время я стал сильно доходить от баланды. И еще мне нужна будет при освобождении одежда. Подбрось по старой дружбе, если сможешь. Мы же с тобой почти братья, приемыш.
— Ну что ж, что-нибудь придумаем для «брата». Правда, Настенька?
— Правда, — кивнула головой жена, улыбнувшись.
— Но ты все-таки приходи в клуб на встречи, Семенович.
— После передачи подумаю, — засмеялся Порин, показывая несколько прокуренных зубов.
Иван Петрович не поскупился, организовал для заключенного Порина хорошую передачу, и вещевую, и продовольственную. Тот все получил, но приходить на общение не торопился. Ивану Петровичу передали записку, в которой Порин требовал еще продуктов и вещей. А в конце красными чернилами дописал: «А если я этого не получу, можешь не ждать меня, святоша». На эту уловку Иван Петрович не поддался. А тому, кто передал записку, сказал:
— Спасение души не покупается. Оно даруется Богом тому, кто расположен принять его. А потому верни эту записку адресату. Пусть не волнуется, обойдемся без него.
На этом связь с Виктором Пориным прервалась, но только на время. Непосредственно перед освобождением он вновь дал о себе знать. Уже устно Ивану Петровичу передали, что Порин выходит десятого декабря, что теплой одежды у него нет и он просит помощи у брата Ивана.
«Как поступить с этим лукавым человеком?» — думал Иван Петрович, советовался с женой, с матерью, с пресвитером церкви. Решили, что Бог воздаст ему по лукавству его, а верующие должны творить дела милосердия. Поэтому все было сделано, как просил Порин.
За ворота тюрьмы он вышел полураздетый, ежась от холода. А когда оделся в зимнюю одежду, стал усиленно благодарить Петровича и его жену, говоря:
— Обо мне никто никогда в жизни не заботился так, как ты, брат. Я тебе обязан до самой смерти!
— Благодари Бога, — посоветовал ему Петрович. — Это Он послал нам с тобой встречу и дал все необходимое. Приедешь домой — ищи церковь. Покайся перед Богом и начинай служить Ему. Ты столько времени служил сатане!
— Я это понял, брат. Прости, что с самого детства я притеснял тебя, унижал, считал нахлебником в нашем доме.
— Ты вот что, Витек. Когда приедешь домой, не ищи связи с друзьями, а ищи Евангельскую церковь. Раскайся перед Богом, попроси у Него прощения за все свои мерзости и начинай новую жизнь во Христе Иисусе. Если будешь слушаться Господа, Он не оставит тебя.
— Ты хорошо говоришь, брат. Но мне надо еще и на что-то жить первое время. Если друзья не помогут, хана.
— Будешь молиться, Бог поможет найти подходящую работу.
— Какая работа, брат? Видишь, какой я доходяга? Хоть бы двигаться смог, все здоровье тюрьма забрала.
— А ты за что сидел? — спросил Петрович с участием.
— Да так, по мелочам. Воровал, брал, где плохо лежало. Последний раз в Раздольном корову увели с дружбаном. В посадке зарезали, а мясо продали в Курске на базаре. Менты выследили меня и ночью забрали из дома учительницы Веры Николаевны, где я перебивался. Все пришлось брать на себя. За это дали пятерик, и вот, как видишь, освободился. Еду домой в Дебальцево, где два года буду жить под надзором милиции, периодически отмечаясь.
Глядя на жалкое состояние Порина, Иван Петрович думал: «Чем же ему помочь, чтобы он снова не попал в “дом родной”?» Наконец, он вздохнул:
— Ну что ж, Витек? Еще раз напоминаю тебе: иди в церковь, покайся и попроси пресвитера, чтобы церковь помолилась о тебе. Начинай новую жизнь. Если чистосердечно раскаешься, Бог вытащит тебя из грязного болота. А вернешься к друзьям — они вновь загонят тебя в это болото, и тогда ты уже не вылезешь из него. Выбирай, Витек. А чтобы ты сразу не обращался к друзьям за помощью, вот тебе двести гривень на первый случай, — протянул Петрович деньги.
— Спасибо тебе, брат, — взял Виктор дрожащей рукой две хрустящие купюры. — Я перед тобой в долгу. Оперюсь — верну, такое не забывается, братуха.
— Да, чуть не забыл. Возьми вот еще адрес. Как устроишься, напиши письмецо. А сейчас я отвезу тебя на вокзал. Пойдем к машине.
Так после долгой разлуки состоялась встреча Ивана Петровича Завялова с бывшим «врагом» детства Пориным. Возвращаясь с вокзала домой, он размышлял о том, правильно ли все сделал, проявляя милосердие к Порину. Не сорвался бы тот опять в пропасть! На прощание они вместе обратились к Богу в молитве. Просили, чтобы Всевышний помог Виктору устроить оставшуюся жизнь. Порин, плача, говорил:
— Прости меня, Господи, за всю ту мерзость, которую я творил перед Тобой. И ты, братуха, прости, — сказал он после молитвы.
На том и расстались, обнявшись на прощание. Расчувствовавшись, Порин сказал:
— Братуха, у меня из родичей никого, кроме тебя, нет. Спасибо тебе за все. Я не предам тебя до самой смерти, поверь мне.
— Меня-то что? Не предай, брат, Иисуса Христа. Держись за Него изо всех сил, и Он приведет тебя туда, где вечная радость. А здесь, на земле, в основном слезы и скорби, подогреваемые суетой.
«Вот и Порин уехал, — думал Петрович по дороге домой. — Обрываются ниточки прошлой жизни в Раздольном».
Можно было бы и закончить повесть на этой грустной ноте. Но Бог ведет христианина к свету и радости. А потому и это повествование закончим радостной новостью. По прошествии некоторого времени Иван Петрович получил письмо от Порина. Виктор писал, что стал членом той самой церкви, которую посещала учительница Вера Николаевна, что он тоже участвует в служении посещения тюрем и собирается приехать в Харьков, чтобы посетить заключенных с благовестием.
2010 год