Воскресный мотоциклист (Юрий Арбеков) / Проза.ру

(Как скоро вскрываются тайны разведки)

            «АГЕНТЫ ВЛИЯНИЯ»…
В том году неистово заливались кукушки. Санаторий находился в лесу, и с раннего утра отдыхающие развлекались тем, что выпрашивали: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?» Летучие гадалки не скупилась, как правило: одаривали многих не иначе как веком Мафусаила.
— Чёрт знает что! — досадовал главврач. — Я здесь семнадцать лет, и каждую весну мы наслаждались соловьиными трелями. А нынче соловьи как повымерли! — одни кукушки! Что за напасть?
Можно было отшутиться: дескать, эти «гадалки» помогают вам, медикам: вдохновляют болящих на долгую жизнь, но говорить тривиальности не хотелось.
— Скорее всего, в прошлом году они оказались плодовитее: наложили столько яиц в соловьиные гнёзда, что подросшие кукушата повыбрасывали оттуда всех своих конкурентов…
Врач уважительно покачал головой:
— Вот что значит настоящий полковник: в пять минут докопался до сути!
Николай Семёнович уже не первый раз отдыхал в этом санатории и хорошо знал главного врача. Они сдружились на общем увлечении шахматами; вот и сегодня, воспользовавшись тихим часом, сошлись в его кабинете за шахматной доской. Доктор усмехнулся:
— Агенты влияния?..
— Можно и так сказать… Как всякий музыкант, соловей благороден. Не мог не видеть, что его обманывают: сынок уже больше папаши, жрёт за троих… Но душа певца широка и беззлобна. Он продолжал выращивать чужого ребёнка за счёт собственных.
— Увы... Вам шах, полковник.
— А мы уйдём в глухую оборону...

В кабинете не громко работало радио, шла передача из цикла «Военный совет».
— М-да, — вздохнул главврач. — Наши потери в той войне были неоправданно высоки…
Полковник горько усмехнулся:
— А что? Изобрели весы, которые определяют необходимое количество потерь в каждой войне?
Доктор пожал плечами.
— Нет, конечно.
— Вспомните «Горячий снег» Юрия Бондарева. Зима, начало 1943-го… Только что наступила передышка в Сталинградской битве, враг окружён, можно позволить себе расслабиться, передохнуть после тяжких боёв…
— И что же?
— А то, что 6-я танковая дивизия вермахта рвётся к Сталинграду на помощь Паулюсу. А у того своих 33 дивизии! Вы представляете себе эту силищу, которой откроют щель, и она рванёт на Запад, к своим, вон из котла?!
— Представляю.
— Насмарку все предыдущие бои, окружение и проч. И генерал, которого играет Георгий Жжёнов (мой любимый артист!), принимает единственно верное решение: стоять насмерть, до последнего бойца!.. Что? Потери его армии тоже были неоправданно высоки?
Доктор горько усмехнулся:
— Дед мой, миномётчик, погиб за неделю до Победы. А всё для того, чтобы Берлин был взят к 1 Мая… Это справедливо?!
Отдыхающий покачал головой.
— Сочувствую... Но что именно вы считаете справедливостью войны? Погибнуть за день до Победы — это менее справедливо, чем за год?.. за два?.. в первые дни?..
— Так-то оно так, но всё же... В конце войны была особая горячка. Даёшь! Быстрее! Не считаясь с потерями!
Николай Семёнович почувствовал, как кольнуло сердце, но виду не подал: докторов трудно обманывать.
— У меня отец в первый же месяц погиб — на родной Смоленщине…
Доктор кивнул, выражая встречное сочувствие, но полковник не дал ему заговорить:
— Это раньше войны длились веками, потому и назывались столетними. В 20 веке техника не позволяла расхолаживаться. Ход войны подталкивали учёные.
— Фон Брауна имеете в виду?
— И его тоже, но не только.
Полковник прищурился, вспоминая столь секретные ещё недавно документы.
            — В 1938 году немецкие физики Ган и Штрассман впервые осуществили искусственное расщепление ядра атома урана. «Та страна, которая первой сумеет овладеть достижениями ядерной физики, приобретёт абсолютное превосходство над другими», — сказано было в те дни.
            Николай Семёнович вспомнил данные из того документа, который ему удалось прочесть в начале 1960-х... Руководством Вермахта в предвкушении будущих побед был создан так называемый «Урановый проект», в него вошли более 20 научных организации Германии.
— В начале войны немецкие физики разработали пять способов обогащения урана — целых пять! К 1942 году был построен атомный реактор — опять же первый в мире!
— Вы говорите, а я вспоминаю «Девять дней одного года»…
— Да, похоже… Но — в фашисткой Германии и на двадцать лет раньше! Учёные заверяли, что производство нового вида оружия займёт не более двух лет… Вдумайтесь, доктор: первая атомная бомба могла появиться на свет в 1944 году!!! И ни где-нибудь, а в руках бесноватого фюрера, который видел, кстати, что кольцо вокруг него неуклонно сжимается. Русские подходят к Варшаве, англичане к Риму, американцы высадились на побережье Франции… Как вы думаете? Стал бы он медлить хоть минуту?
Доктор усмехнулся.
— Думаю, что нет. Уж если применял в концлагерях газ, то атом на вражеские столицы — и подавно. На него ещё не распространялись никакие конвенции…
— Вот именно… К счастью, вражеская разведка не дремала, и норвежские диверсанты, заброшенные из Англии, уничтожили завод по производству тяжелой воды в Норвегии. Проект не был реализован в срок!
Доктор уважительно поднял палец:
— Иной диверсант стоит дивизии!
— А разведчик — армии! Надо было точно знать, что и где искать, прежде чем забросить туда диверсантов. В этом принимали участие агенты со всего мира, включая и русских, кстати.
— Штирлиц? — улыбнулся доктор.
— Это собирательный образ… Но в Минске, после войны, я видел тех «стариков», которые добывали секреты «Уранового проекта». Это они разглядели тот невзрачный объект, которые производил тяжёлую воду в Норвегии, наводили авиацию союзников на цели в самой Германии …
— И что же?
— «Досадные происшествия» с проектом сильно охладили интерес Гитлера к ядерному оружию. Неведомая бомба смотрелась журавлём в небе на фоне таких синиц, как «ФАУ» доктора Брауна… Руководство Рейха сочло, что они — более эффективное «оружие возмездия», ракетчикам достался главный финансовый пирог министерства вооружений, а ядерщикам — крохи. Вскоре, к счастью для всего мира, «Урановый проект» вообще был передан из военного ведомства в гражданское. И хотя учёные не сидели сложа руки, доктор Тринкс, например, разработал даже не атомную, а водородную бомбу (!), финансирование проекта, и прежде не слишком щедрое, вовсе оскудело.
Стараясь, чтобы доктор не заметил, полковник кинул таблетку под язык.
— Последний эксперимент по получению цепной реакции был намечен на январь 1945 г., но всё оборудование спешно демонтировали и отправили на юг Германии, в деревеньку Хайгерлог, неподалёку от швейцарской границы. 23 марта профессор Герлах доложил в Берлин, что реактор работает, но не сумел достичь критической массы. Элементарно не хватило урана и тяжёлой воды… Вы понимаете, доктор? Не просчёты немецких учёных, а действия разведки и диверсантов предотвратили испытание атомной бомбы за месяц до вступления в Берлин советских войск! А вы говорите «гнали»!…
Главврач вздохнул, вспомнив о дедушке.
— Если так, то конечно…
— 23 апреля в Хайгерлог вошли американские войска, реактор вывезли в Штаты… И уже другой, Манхэттенский проект, поставил точку в этом споре: Западной Европе или Северной Америке суждено стать родиной первой атомной бомбе? Оппенгеймер и его команда победили!
Доктор уважительно кивнул:
— Да. Президенты Рузвельт и Трумэн были людьми с университетским образованием, они поняли значение «ядра» глубже немецкого ефрейтора…
— А потому не скупились на свой проект. Вместо    тяжёлой воды американские учёные применили графит, их работе не мешали ни диверсанты, ни партизаны, ни налёты вражеской авиации… В целом, как выяснилось после войны, на германский «Урановый проект» было затрачено в двести раз меньше средств, чем на «Манхэттенский». И вот вам результат...
— Победили деньги, как всегда?
Полковник развёл руками.
— Будь по другому, не Хиросима с Нагасаки пали бы жертвами первых атомных бомбардировок, а Москва и Лондон… Представляете последствия?.. Война затянулась бы ещё, как минимум, на полгода, а за это время в Германии могли поставить изготовление бомбы на поток… Не-ет, дружище! Я искренне сочувствую, но ваш дедушка погиб не даром. Ускоряя ход войны, наша армия спасла планету от великой ядерной угрозы!..
Хозяин кабинета потёр затылок, снимая боль.
— Ну спасибо, утешили, — буркнул он. — Кстати, я всегда был высокого мнения о немецких учёных — в медицинских технологиях по крайней мере… Бывал в германских клиниках, видел… Вы не разочаровали меня.
Полковник усмехнулся:
— Скажу больше... Не принижая заслуг Курчатова и других русских физиков, доложу, что полторы тысячи немецких военнопленных, имевших отношение к ядерным исследованиям, с лета 1945-го работали в ведомстве товарища Берия. Среди них — лауреат Нобелевской премии профессор Густав Герц, свыше сотни докторов физико-математических наук… Военнопленные физики трудились в «шарашках» типа Обнинска, Ногинска, Новоуральска, в знаменитом Плутониевом институте… Доктор Штеенбек спроектировал первую в СССР центрифугу для разделения изотопов, профессор Тиссен — диафрагмы к ней, профессор Риль — новый метод получения чистого урана…
Собеседник усмехнулся:
— Товарищ Берия создал им условия лучшие, чем Гитлер?
— Пушинки сдувал! Скажу больше: в 1949-м, после удачного испытания советской атомной бомбы, многие учёные-атомщики из Германии получили правительственные награды, а тот же Риль стал Героем Социалистического Труда...
— Круто! — усмехнулся главврач. — Однако, вам ещё один шах, дружище.
Полковник пробежал глазами поле боя…
— Предлагаю ничью. Судите сами, доктор: далее следует обмен фигурами, ладейный эндшпиль… Как пелось в годы нашей юности, ещё неизвестно, кому повезёт…
Доктор посмотрел на часы.
— Согласен. Скоро вечерний приём, надо настроиться на серьёзный лад... — Он сложил фигуры в ящик столика, представлявшего из себя красивую шахматную доску. — Но заметьте, дружище, как легко и непринуждённо эта игра съедают время. Совсем по иному проходит час за шахматной доской, чем в приёмной чиновника…
— Это точно! — усмехнулся отдыхающий и встал. — Пойду в номер, отдохну перед ужином.
Старый товарищ проводил его до порога:
— Палата — ваша любимая, с видом на Эльбрус… Мемуары будете писать?
— С чего вы взяли?
Хозяин кабинета сказал убеждённо:
— Все, кто прожил большую содержательную жизнь, обязаны рассказать о ней потомкам!
Полковник улыбнулся:
— Эк, куда вы хватили! И жизнь моя не ярче других, и сам я — далеко не Штирлиц.
— Но с гестаповцами доводилось встречаться?
Николай Семёнович согласно пожал плечами.
— Что было, то было.
…Как ни странно, это произошло за тысячи вёрст от тех мест, где обычно «водились» окопавшиеся после войны на прежде оккупированных территориях агенты абвера, СД или гестапо... Отнюдь! С бывшим агентом ему довелось сойтись нос к носу на берегу великого Енисея.
— У нас примета есть: вид на Эльбрус помогает освежать мысли, — сказал доктор и улыбнулся: — Лермонтов любил писать по утрам, когда в открытое окно глядела Вершина Европы.

            «КАТЮША» С СУРСКИХ БЕРЕГОВ

…Полковник шёл по нарядным коврам коридора мимо санаторных номеров и улыбался: до чего же послушны отдыхающие! Весь год большинство из нас питаются, спят, живут как придётся, но попали в санаторий — и подчиняются почти армейскому порядку. Вот и здесь. После обеда тихий час — и весь санаторий забылся в сонной тишине. Так же, говорят, воевали древние испанцы: война войной, а сиеста сиестой!
Впрочем, в одной палате, 38-й, правила послеобеденного сна сегодня нарушались: когда полковник проходил мимо, за дверью слышался весёлый женский голос.
Он дошёл до своего, вошёл в номер, увидел уютную кровать и невольно зевнул. Пожалуй, надо последовать общему примеру, хотя в обыденной жизни редко удавалось спать, когда захочешь. Скорее наоборот. Напряжённая работа выпадала на те часы, когда обычные люди крепко спят. Особенно сложно, помнится, было в Афганистане…
Николай Семёнович вышел на балкон, любуясь красотой почти волшебной. Санаторий располагался на склоне горы, в лесу, и вершины деревьев в самом расцвете своём, в начале лета, убегали вниз, в долину. Там струилась, местами пенилась река, виднелся городок, ещё сохранивший прелесть горного аула, а далеко впереди, на удивительно высоком горизонте, сияли белоснежные вершины.
Казалось, что такой простор почти немыслим, но где-то там, за горною грядой, сливался с небом царственный Эльбрус. Полковник знал, что разглядеть его можно лишь на рассвете, в хрустально чистой утренней голубизне, но сознание того, что и сейчас он там, в туманной дымке небес, грело душу. В своей жизни он много видел гор, на Востоке встречались и выше, но этот гигант, самый рослый в Европе, был особенно дорог.
Вечер был тих и отраден, даже птицы звенели реже, чем в мае: большинство уже определились со своими гнёздами и теперь высиживали птенцов, а в такое время шуметь не полагается… Лишь беспутная кукушка, раскидав детей по соседям, завела в ветвях своё извечное «Ку-ку».
У полковника непроизвольно возникло желание загадать свой срок, но вспомнил беседу с доктором и усмехнулся: «Ну уж нет… Ты меня не купишь, вертихвостка!» В жизни его бывало так, что не годы впереди — дни свои нельзя было предугадать. Вечером ты жив, а что будет ночью — кто знает? Люди, прошедшие горячие точки, в гадалок не верят. Надёжнее верить в друзей, командиров, собственную хватку…
Он вошёл в номер, достал из чемодана общую темно-зелёную тетрадь в мелкую клеточку — со студенческих лет любил такие — и сделал первую запись: «Июнь, санаторий». Кто напишется дальше, ещё не знал, но уточнять детали не хотелось. Память никогда не подводила его, нужен лишь толчок, чтобы вспомнить всё остальное: название городка, беседу с главврачом, уходящие ко сну горные вершины…
«Пятьдесят лет назад даже этого не требовалось. — усмехнулся он. — Мальчишкой был, потом студентом… Полвека прошло, а помнится многое так, будто было вчера.
Дядю своего, который заменил павшего под Смоленском отца, в детстве видел он очень редко. Шла война, Пенза отправляла на фронт дивизию за дивизией, вагон за вагоном. В эшелонах был хлеб и оружие; о последнем вслух не говорили, но не было и самой малой фабрики, которая не работала бы на оборону.
Дядя трудился инженером крупнейшего в Пензе завода, этим всё сказано. Когда он уходит и когда приходит домой, Николка не знал: проснётся — его уже нет, ложится спать — его ещё нет. Иногда по телефону, который казался ребёнку суровым членом семьи, раздавался звонок, тётушка делала строгие глаза: не шуметь! — и брала трубку. Каким то чудом дядин голос оказывался рядом и весело говорил:
— Как вы там, родные? Меня сегодня не ждите, пожалуй: задержусь… Завтра приду… Или послезавтра… Как получится.
Лишь однажды, зимой, он оказался дома по случаю болезни, и это были счастливыйшие дни в жизни Николки. Подходить к кабинету дяди ему категорически запретили и вообще велено было ходить по дому на цыпочках, но в первый же день он нарушил этот запрет — не по собственной воле.
Он пришёл из школы и взялся за уроки. Тётушка строго настрого проучила его золотому правилу: уроки сначала, пока в памяти всё свежо, остальное потом. Этого правила, кстати, он придерживался и позже: в институте, в Минской Школе, в обыденной жизни, и низко кланялся за науку милой тётушке своей.
Итак, он сел за уроки, которые делал обычно за кухонным столом, обложился тетрадками и начал писать, когда дверь на кухню приоткрылась: в её проёме стоял такой же толстый и высокий, как проём, его полузабытый дядя. Он был в полосатой пижаме, под которой выглядывал толстый свитер и какой-то шарф на шее, на ногах вязанные носки и тапки с помпонами, в глазах удивление:
— Ты дома?.. Племяш дорогой! Мне тебя сам Бог послал!
Много позже, вспоминая этот день, Николай Семёнович понял, что дядя попросту забыл о его существовании, поскольку практически не бывал дома, и теперь искренне обрадовался.
— Слушай, Николка. Ты ведь бывал в нашем магазине?
— Сто раз!
— Вот и молодец. Я прошу тебя, брат: сходи в стопервый раз и купи мне, пожалуйста, пачку сигарет «Герцеговина флор». Не забудешь?
— «Герцеговина флор», — повторил племянник красочное название. — А если не будет?
Дядя удивился:
— Как это не будет? Скажи продавцу, что инженер просит из 18-й квартире, она даст.
Николка мигом собрался, взял деньги.
— Ну, уж если не будет, возьми, что дадут. В любом случае, без курева не возвращайся, слышишь?!
…Полковник усмехнулся. Сегодня в это никто не поверит, но в те годы продавщицы понятия такого не имели: не продать папиросы мальцу, которого послал отец ли, дядя ли… Она поворчала немного: «Герцеговина, Герцеговина… Война идёт, не прежние времена…», но заветную пачку из тайной заначки достала: сын продавщицы, пятнадцати лет, тоже работал на этом заводе, а инженер — человек уважаемый!
…Услышав курьера, дядя обрадовано крикнул:
— Это ты, Николка? Ну заходи. Принёс?!
В его кабинете племянник почти не бывал и сейчас оглядывался с жадным любопытством, хотя глядеть особенно не на что было. Просторная комната с трёх сторон обставлена книжными шкафами, с четвёртой окно, посередине просторный стол, у дальней стены, ближе к окну — кожаный диван с подушками и пуховым одеялом...
— Что, брат? Обстановка спартанская? — спросил хозяин кабинета, закуривая и укладываясь на диван. — Что делать? Захворал твой дядя, велено лежать и пить микстуры.
На столе, среди таких красивых вещей, как часы в футляре из красного дерева или огромная хрустальная пепельница, лежали ещё и таблетки, стоял стакан с водой…
Николка пригляделся: цифры на часах показывали не 12, как обычно, а 24 знака.
— А это для чего? — спросил он.
Дядя ухмыльнулся:
— Заметил?.. Глазастый парень! Эти часы подарили мне подводники. Под водой, брат, в окошко не глянешь: день на дворе или ночь? Потому определяются они по полным суткам, 24 часа. Понимаешь?
Школьник призадумался, но всего не на долго:
— Если 5, значит, ночь, а 15 — день?
— Молодец! — обрадовался дядя. — Ну а это что такое?
Он указал на прибор, висевший на стене.
— Барометр! — узнал Николай и обиделся даже. — Его мы в школе проходили.
— Ну извини, брат, не знал. А скажи: умеешь ты держать военную тайну?
Господи! Кто же из школьников того времени не читал Гайдара, не любил Мальчиша-Кибальчиша?
— Тогда вот что, брат: покуда нет твоей тётки, мне надо поработать и покурить при этом. А ты пиши свои уроки, но в окно поглядывай: когда её увидишь, стукни мне в стенку, ладно?
Его кабинет был по соседству с кухней, и Николка согласился без промедления:
— Конечно!
Прошло, однако, часа два, он сделал все свои уроки, можно было бежать на улицу играть, но как это сделаешь, если связан военной тайной?
Дядя постучал сам.
Он давно уже не лежал ни на каком диване, а ходил вокруг стола и поглядывал на лист ватмана, изверченный карандашом.
— А что, брат? Ты не проголодался случайно?
Сказать откровенно, Николка ещё и потому жаждал вырваться во двор, что там всегда можно было чем-нибудь разжиться, а осенью тем паче. Сразу за домом начинался пустырь, где росли изумительные борщевик или дудник, гусиная лапка или хвощ, лебеда или спорыш… Что-то елось с удовольствием, другое горчило или вязло во рту, но голод не тётка, а во время войны, сколько помнится, есть хотелось постоянно…
— Давай-ка чай сварганим, брат! У меня есть удивительные вещи, в Англии их зовут галетами... Как тебе?
Галеты оказались из картофеля. Солоноватые, хрустящие, они в сочетании с морковным чаем были такими, что казалось, будто Николка ничего вкуснее не ел!
Во время чаепития позвонил телефон, дядя снял трубку.
— Аллё! Рад вас слышать, Пётр Иванович… Выгнали меня с завода взашей, велят дома отлежаться… Спасибо… Будет сделано. Я перезвоню… Вашим тоже — пламенный привет!
Он положил трубку и улыбнулся:
— Что за человек… чудо! Земляк наш...
Николка не стал переспрашивать, но много позже, уже после войны, когда дядя стал чаще появляться дома, он напомнил ему:
— Пётр Иванович, земляк, — это, дядюшка, кто?
— Запомнил? — удивился инженер. — Это человек великий, Николка. — Слышал ты такое имя — Орджоникидзе?
— Как же? — удивился парень.
Был он к тому времени старшеклассником, готовился вступить в комсомол и не мог не знать имя прославленного революционера.
— Ну так вот. После смерти Серго народным комиссаром тяжёлой промышленности стал сначала Валерий Иванович Межлаук — тоже прекрасный человек, заместитель Дзержинского, как наркома путей сообщения, а в 1937-м поставили земляка нашего, Петра Ивановича Паршина, из Каменки родом. Был он тоже и железнодорожником, и Петроградский политехнический закончил, и на заводах поработал от слесаря до инженера, изобретений много… Когда война началась, стал комиссаром министерства миномётного вооружения… Хочешь, скажу тебе, Николка, великую тайну?
Племянник напрягся: можно ли? Инженер — простому семикласснику?..
— Теперь уже можно! — улыбнулся дядя, понимая его опасение. — Во время войны нельзя было, а сейчас, пожалуй, не секрет. Помнишь ли ты песню о Катюше?
— Конечно!
— А слышал такое название: многозарядная пусковая установка на базе грузового автомобиля?.. Это и есть знаменитая «Катюша»! — гроза для фрицев, гордость советской военной науки. Не один человек изобретал реактивный миномёт «Катюша», но массовый выпуск организовал Пётр Иванович Паршин, земляк наш. Не забыл он при этом и Пензу — у нас их тоже делали!
…Прошло ещё какое то время, Николка уже учился в институте, когда, в первое десятилетие Победы, дядя сказал ему:
— Ты, помнится, хотел увидеть Петра Ивановича? Собирайся, сегодня в Доме культура торжественный вечер, посидишь на галёрке.
Дом культура завода был новый, огромный, как пензенский театр. Народу был полон зал. Сияли ордена фронтовиков, самым молодым из них ещё не было и тридцати, меж ними сидели ветераны завода — и старики, и те, кто в войну мальчишками были, им ящики ставили возле станков: иначе не дотянуться…
В назначенный час открылся занавес, на сцене — дирекция завода, лучшие рабочие, секретарь обкома по промышленности и он — министр машиностроения и приборостроения СССР, лауреата сталинской премии Петра Ивановича Паршина. Вот предоставили ему слово, на трибуну вышел ещё довольно молодой, суровый на вид генерал-полковник — и удивительно, как замер, как насторожился зал, улавливая каждое его слово, какими аплодисментами проводил его.
— Кто-то, а Паршин Пензу не забудет, — услышал студент шёпот впереди. — Приборостроение — это будущее промышленности, помяни мои слова!
На следующий день Николай пересказал услышанное дядя.
— Они правы, кто это говорил, — согласился инженер. — Погоди, Николка, вот достроят в Пензе завод счётно-аналитических машин, какие умные приборы помогут людям жить на Земле и даже, ты не поверишь, выйти в космос! Вот над чем работает сейчас его министерство.

…Увы, через пару лет Н.С.Хрущёв затеял очередную чистку государственного аппарата от «сталинских кадров», и Петр Иванович Паршин, инженер от Бога, первый ракетостроитель и приборостроитель страны, в 58 лет был уволен на пенсию. Говорят, этого категорически не понимал Сергей Иванович Королёв, другие созидатели ракетной техники, но кто бы их стал спрашивать, когда речь шла о подковёрной политической борьбе?
Полковник вздохнул. Нет в живых уже ни дяди, ни всесильного наркома, но есть памятник «Катюше» на берегу Суры — рядом с тем заводом, где она создавалась.
Он вышел на балкон, вздохнул чудесным горным воздухом и подумал: как много возможностей упущено лишь оттого, что движению научной мысли в стране мешали не объективные — иные, совершенно далёкие от науки интересы, интересы тех, кто обязан был вести страну вперёд.
Взять кибернетику, искусство управлять, как говорили древние греки. Ещё в 1935 году российский физиолог Анохин издал книгу, в которой было изучено понятие обратной связи («обратная афферентация»). Исследования продолжались, в особенности в области математического моделирования регулирующих процессов… И что же? Кому не по душе пришлась эта наука?..
Николай Семёнович убеждён: науку не выносит тот, кто её не понимает, но признаться в невежестве не хочет. И не приведи Бог, если он ещё и властью наделён. В таком случае нет проще, чем сослаться на происки дьявола, иноземных или политических врагов. Известно, что в «Философском словаре» 1954 года кибернетика имеет всего одно значение: «реакционная лженаука». Надо ли удивляться, что Россия на добрый десяток лет отстала от практического внедрения кибернетики в жизнь.


            ШКОЛА-302

Память, самый быстрый экипаж в мире, мгновенно перенесла его в 1962-й, в Минск той поры… Война закончилась 17 лет назад, столица Белоруссии восставала из руин, хотя отголоски страшного трёхлетия ещё нет-нет да напоминали о себе…
Он учился тогда в Школе 302 — так коротко и ясно, с большой буквы, назывались годичные курсы, где молодые лейтенанты постигали основы древнейшей работы на Земле — соплеменников охранять.
— Тот, кто первым обнаружил крадущихся в ночи врагов, поднял на ноги всё племя, и был разведчиком! — говорил директор Школы, полковник из числа ещё довоенных чекистов. — Тот, кто разоблачил врага в своём кишлаке, был первым контрразведчиком! …Пахарь кормит, наставник учит, врач лечит людей, но всё пойдёт прахом, если город захватят неприятели. Разглядеть противника на самых дальних подступах к границам, выявить скрытых врагов внутри государства — вот задача современных чекистов. Под этим словом, кстати, я подразумеваю не только предшественников наших — сотрудников ЧК. Чекист — это боец, обладающий чётким взглядом на окружающий мир и его динамику. Тот, кто видит на годы вперёд и может предупредить страну об опасности, — вот подлинный чекист!
Занимались до изнеможения, успевая «проглотить» за день чемодан самой разной информации. Только свежие молодые умы, подготовленные к такой перегрузке ещё в вузах, позволяли не только удержать в головах великое множество обязательной для чекиста информации, но прихватить и что-то новое, про запас.
А нового, запретного, малопонятного для непосвященных, хватало в тот год с лихвой.
Во первых, произошло неслыханное со времён Кронштадта и Антоновского мятежа: события в Новочеркасске. Во вторых, разоблачён полковник Главного разведывательного управления Генерального штаба Олег Пеньковский. В третьих, размещены советские ракеты на Кубе… В четвёртых, в пятых… Мир, насыщенный информацией, оказался удивительно ярким и пугающим, как если бы каждый из курсантов впервые в жизни опуститься с аквалангом под воду, где плавают и безобидные красавицы, и мурены с акулами…
Но преподавателями были людьми крепкими, как сплав ума и воли. Прошедшие баррикады, подполье, войны, вражеские застенки, они смотрели на всё происходящее с невозмутимым спокойствием, объясняли с удивительной доходчивостью, делились с молодёжью всем, что испытали сами, что знали от друзей, но — не более того…
— Не думайте, товарищи, что мы назовём вам подлинные имена, пароли, явки, — улыбался один из учителей. — Я в гестапо этого не сказал, под пытками…
Нередко с курсантами встречались люди в масках, с вымышленными именами — их время открыться стране ещё не наступило.

…На память пришёл человек, который не был официальным преподавателем Школы, но беседы с которым так много дали курсантам. Оперативных псевдонимов у него было несколько, как у большинства нелегалов. В 1920—1924 годах, когда находился на подпольной работе по линии активной разведки в Западной Белоруссии, на территории Польши, его звали Воложин, в Испании — Альфред, в Финляндии и Швеции — Яков, в Белорусских лесах — майор Градов. И только в Японии, где был начальником оперативной группы НКГБ по очистке тыла от агентуры противника в Маньчжурии, Станислав Алексеевич не брал себе псевдоним — служил под собственной фамилией, в форме, со звёздочкой Героя на груди...
«Начну с него! — подумал Николай Семёнович. — Мемуары писать, как советует доктор, долго и нудно, всё о себе, любимом, а вспомнить тех, кого встречал на долгом чекистском пути, право же, не лишне. Тем паче, что большинству из них уже ничем повредишь нельзя, увы!
Полковник взял перо и чётко вывел первое имя: «Майор Градов». В мирной жизни у того была иная фамилия, и звание уже иное, но именно так представился разведчик курсантам Минской Школы, а ему виднее.
— В Шяуляе помню, в детстве, под такую грозу попал, что жуткое дело! Ни с того, ни с сего налетело сверху, загремело, ливень хлынул вот с такими градинами! — Майор показал. — Когда осенью 1941-го в Москве меня назначили командиром батальона ОМСБОНа НКВД СССР и приказали выбрать псевдоним, я и размышлять не стал: «Градов»!
Этот легендарный человек, которому в 1962-м было за шестьдесят, смотрелся намного моложе. Что-то юношеское было в его живом, улыбчивом лице.
— Кстати, вы знаете, что такое ОМСБОН? — спросил он, с любопытством оглядывая курсантов. — Вам ведь лет по двадцать пять, не больше? Тогда конечно. Это отдельная мотострелковая бригада особого назначения, входившая в состав Четвёртого управления НКВД. Четвёртый — значит, партизанский; ясно?
Градов улыбнулся.
— Диверсантов готовили, вы не поверите, на стадионе «Динамо». Там, где до войны сражались лучшие футболисты страны, молодые чекисты упражнялись в стрельбе, борьбе, метании ножей, закладке мин; они снимали часовых, «пеленали» языков, день и ночь твердили немецкий… Мы шли за линию фронта, все документы оставляли в Москве, с собою был лишь псевдоним. Так я стал Градовым. Весной 1942 под Минском создал партизанский отряд, и все его бойцы, без исключения, знали меня по этому имени. Чекист Градов! Мы и воевали соответственно: налетели, как грозовая туча, побили фашистскую сволочь, и прочь! Взорвали вражеский эшелон, снова град пуль — и в лес!
Станислав Алексеевич мог часами рассказывать о делах своего особого партизанского отряда, его разведчиках, подрывниках, пулемётчиках, кузнецах даже — холодное оружие ковали в собственной партизанской кузнице, здесь же чинили огнестрельное, мастерили любые поделки, необходимые в партизанском быту.
— Помню, как сразу после освобождения Минска Третьим Белорусским фронтом под командованием генерала армии Черняховского, летом 1944-го, на местном ипподроме состоялся… партизанский парад!
Он оглядел нас пытливым взглядом, улыбаясь.
— Парад регулярных войск — это дело известное, но чтобы маршировали лесные мстители, бородачи, привыкшие пробираться тайными тропами, — это было что-то новое… Ипподром разминировали, поставили под охрану, стали готовиться к торжеству. Бригады и отдельные отряды прибывали со всех сторон, даже из-за линии фронта, ведь бои шли совсем рядом. Прибывшие располагались где придётся: в самом Минске, вы не поверите, и сотни целых зданий не осталось! Хорошо, что на дворе июль, тепло, отряды размещались по-партизански: в шалашах, у костров. Возле каждого костра и смех, и песни: дождались своих, прогнали фрицев! 30 тысяч партизан собрались в те дни в освобожденном Минске! — немногим меньше, чем осталось самих жителей Белорусской столицы. Каждый третий погиб — шутка ли?
Память у Станислава Алексеевича была изумительной:
— С утра отовсюду — из Сторожевки, Комаровки, от Червенского тракта, из окрестных деревень потянулись к ипподрому колонны лесных воинов, население. Огромный зелёный луг на берегу Свислочи заполонила необъятная людская масса. Мне вспомнились довоенные минские праздничные демонстрации. Десятки тысяч собирались тогда на площади Ленина, но такого количества народа я ни разу не видел.
Как и прежде, на трибуну поднялись руководители республики. Это были первый секретарь ЦК Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, председатель Президиума Никифор Яковлевич Наталевич, командир Минского партизанского объединения генерал-майор Герой Советского Союза Василий Иванович Козлов… На трибуне стоял и главный наш освободитель — генерал-полковник Иван Данилович Черняховский. Самый молодой комфронта был, 38 лет только что исполнилось!.. — Градов тяжело вздохнул. — Года не прошло после этого, как вражеский осколок смертельно ранил полководца…
Помолчал, и снова вспомнил о параде:
— Митинг закончился. Партизаны равняли ряды.
         « — Парад, смирно! Равнение напра-во! Поотрядно, с песней, шагом… арш!!!»
            Первой перед трибуной прошла бригада имени Воронянского. За нею — бригады Щорса, Чапаева, Чкалова, Кирова… На украшенных цветами лошадях проследовали партизаны-конники, провезли трофейные пушки. Прошли бойцы бригад «Штурмовая», Первая, Вторая и Третья Минские. За ними шагал наш спецотряд.
            Пройдя мимо трибуны, я, замполит и начальник штаба отошли в сторону посмотреть на продолжение парада. Какие гордые, мужественные лица! Сколько достоинства и благородства в облике лесных бойцов.
            Прошли бригады «Буревестник», имени Ворошилова, «Беларусь»... Разные — одежда, возраст, оружие, но общее дело, одна Родина, одна Правда! Незабываемый был парад!».

…Николай Семёнович задумался. Да, можно было по своему рассказать о Минске тех лет, но кто бы сделал это лучше, чем белорусский партизан, чекист, герой Советского Союза «майор Градов»?
Конечно, через 18 лет после освобождения Минск смотрелся совсем по другому. Трудно было представить, что в 1944-м раздавались голоса перенести столицу Белоруссии в другой город, настолько разбит был славный Минск. Но минчане сказали «нет!», и восстановили из пепла разбитые дома, заводы, улицы, площади, сады… Ярче прежнего воссияла новая Белорусская столица. Такой и запомнил её курсант Ковалёв.

            «ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО»

…Он услышал голоса в коридоре и взглянул на часы. Первые отдыхающие уже потянулись в столовую на ужин. «Пожалуй, надо познакомиться с соседями, три недели будем вместе», подумал полковник, спрятал записи в надёжное место и вышел, закрыв за собою номер.
Старинный санаторий, ещё довоенный, славился своим особым, «сталинским» лоском — так пожилые люди звали всё, что создавалось во времена «Отца народов». В отличие от современного «новодела», сработанное до войны отличалось особой помпезностью. Знаменитые московские высотки, линии метро, дворцы культуры и санатории — всё было замешано на «идеологии и мраморе»…
За столиком уже сидели двое: сухопарая старушка, напоминавшая Учительницу в исполнении Веры Марецкой, и человек средних лет, с нею несомненно схожий.
— Знакомьтесь, это моя мама Анна Григорьевна, — сказал он, слегка привстав. — А меня зовут Михаил Борисович.
— Николай Семёнович, — кивнул в ответ полковник.
Для начала знакомства этого было вполне достаточно. Захотят представиться поближе — время подскажет случай, а нет, и на том спасибо. Но Михаил оказался человеком разговорчивы.
— Мы уже неделю здесь, вполне приличные повара. Маме нравится, а она у меня большая гурманка!
— Мишель! — укорила мать, без особого, впрочем, нажима, и повернулась к полковнику. — Мы с покойным супругом много ездили по заграницам, любили познавать французскую кухню во Франции, итальянскую в Италии, японскую в Японии… А вам какая больше нравится?
«Вопрос поставлен деликатно, но коварно, — усмехнулся полковник. — Сказать, что я вообще не бывал за границей, — не поверят и правильно сделают, но раскрывать свои карты с первого же дня тоже не хотелось».
— Я китайскую люблю, доводилось отведать в Харбине. Но палочкам даже тогда предпочитал русскую ложку.
Шутка понравилась, соседи признали его человеком своим, остроумным, а это главное для мимолётного знакомства.
…Они ужинали, когда подошла и села белокурая дама лет сорока, очень молчаливая.
— Анжела, — коротко представилась она и поджала губы.
«Обиделась, что не посадили за их столик молодого человека, — догадался полковник. — А Михаил, похоже, проштрафился в её глазах: она принципиально не смотрит в его сторону».
— А по мне так нет ничего лучше наших росских пельменей и кваса с хреном! — продолжил тему Михаил. — Как вы считаете, Николай Семёнович?
Полковник усмехнулся.
— В таких случаях мне всегда вспоминается герой фильма «Служили два товарища»: «Я сейчас кортошечкой бы обрадовался»…
— Как же!.. Помните, мама? Его играл Ролан Быков…
«Марецкая» горделиво кивнула:
— Прекрасно помню, сынок. В том фильме Роланд Анатольевич по существу сыграл своего отца: тот был красноармейцем…
Они стали разбирать достоинства старого фильма. Припомнили даже, что поручик Брусенцов, которого играл Владимир Высоцкий, был назван так сценаристами специально: дабы отыскать своего потерянного друга…
— А вы… Вам не нравится этот фильм? — попытался разговорить соседку Михаил.
Анжела усмехнулась:
— Мне было пять лет, когда он вышел… Вы бы ещё «Чапаева» вспомнили.
— Большое искусство времени не подвластно.
Но она лишь горделиво отвернулась. Судя по всему, между молодыми людьми пробежала чёрная кошка, подумал Николай.
… После ужина он отправился в тот зал санаторного Дома культуры, где сражались бильярдисты. Но прежде здесь было два стола, теперь остался лишь один, а справа, в духе времени, установили боулинг. Его оккупировала молодёжь, а возле бильярдного стола толпились люди пенсионного возраста.
«Наша гвардия! — одобрил полковник и пошёл налево. — Что тут, как?»
Игроков было двое, ещё один ждал своей очереди, остальные наблюдали от нечего делать.
Через некоторое время Николай Семёнович убедился в том, что сносно играет лишь один любитель зелёного поля, другие были в роли догоняющих. Победитель сознавал это, кий держал слегка небрежно, но победу из рук не выпускал, был по-своему честолюбив. Звали его, как принято в кругу бильярдистов, по имени — Сергей. Ему было за шестьдесят, он мог быть профессором или банкиром, адвокатом или прокурором, но за зелёным столом он всего лишь Серёжа — в этом есть что-то особое, демократическое, как в общественной бане.
Подчиняясь бильярдной демократии, полковник терпеливо дождался своей очереди, взял в руки кий и только сейчас почувствовал, как давно не играл. Судя по всему, у Серёжи практика богаче: он уже завершал свой санаторный срок и упражнялся ежедневно.
— Как зовут?
— Николай.
— Разбивай, Коля.
Полковник разбил — и конечно же, неудачно. Положить шар в лузу не удалось, зато подставок наставил вволю, чем не преминул воспользовался Сергей.
И хотя с каждым ударом рука полковника утрачивала первоначальную закрепощённость, становилась подвижней и мягче, к концу партии он проигрывал всего один шар, но отсутствие опыта дало о себе знать: Серёжа выбил его из седла.
— Следующий! — крикнул он с пафосом, поскольку чувствовал нарастающую силу соперника.
«Дождаться своей очереди и обыграть этого хвастуна? — подумал Николай Семёнович, но тут-же усмехнулся столь юному порыву. — Остынь, дружище. Отпуск ещё только начинается, а книга ждёт».
Он вернулся в номер, достал общую тетрадь и открыл оставленную страницу.
«Наши преподаватели были удивительными людьми, настоящими зубрами разведки и контрразведки. Большинство имели богатый опыт оперативной работы в предвоенные и военные годы, боролись с лесными братьями в Прибалтике, с ОУНовцами на Украине… Подлинные фамилии преподавателей, за редким исключением, мы не знали, называли их по имени-отчеству, наверняка вымышленным, что было весьма предусмотрительно. Ведь даже те, что отошёл от оперативной работы, имели за границей друзей и знакомых, любое упоминание имён могло быть на руку контрразведке противника.
— Зовите меня Иван Иванович, — говорил преподаватель, и этого было вполне достаточно.
В этой Школе за чрезмерное любопытство могли отчистить так же, как и за леность ума.
— Я расскажу вам одну историю, а вы сами должны сделать вывод, — сказал преподаватель, отдалённо похожий на Тараса Бульбу. — Этот сотрудник, если жив, и сегодня ещё очень молод, ему тридцать лет с небольшим. Прошёл основательную подготовку в одной из Школ, особенно хорош был в стрельбе, единоборствах, яро ненавидел ОУНовцев.
«Тарас» пристально поглядел на курсантов.
— Кстати, все ли помнят, что есть ОУН?.. Вижу, что не все. Организация украинских националистов — вот что это такое. Возникла в 1929 году на Западной Украине, которая в ту пору находилась под властью Польши. Из этого следует, что первоначально именно поляки были лютыми врагами ОУНовцев, хотя и русским от них перепадало тоже. Целью Организации было создание независимого и единого украинского государства, которое должно включать в себя польские, советские, румынские и чехословацкие территории, населённые украинцами. При этом ОУН считало насилие приемлемым инструментом в борьбе против внешних и внутренних врагов, а также в качестве мести за «оккупацию Украины Польшей и Россией». В 1940 году ОУН разделилась на две части: старшие, более умеренные члены организации, поддержали Андрея Мельника (ОУН-м), тогда как молодые и радикальные — Степана Бандеру (ОУН-б). Ясно?
Курсанты подтвердили, что ясно.
— Так вот. Наш молодой сотрудник, сам родом из Львова, имел свои основания не любить Организацию. Какие именно, он не говорил, но возраст его был таков, что лично он не мог иметь неприязненные отношения ни к Мельнику, ни к Бандере: скорее всего, здесь была месть за старших…
Преподаватель сделал многозначительную паузу.
— Возьмите на заметку тот факт, что при ОУН-б существовала так называемая Украинская повстанческая армия, УПА, которая в разные годы, с 1942 по 1954-го, достигала 100 тысяч человек — сечевиков, как их называли. Обратите внимание: через 9 лет после Победы на Украине ещё продолжали скрываться в лесах сечевики УПА! С середины 1946-го повстанцы пробовали наладить сотрудничество с французскими, британскими и американскими спецслужбами, что у нас с вами должно вызывать особый интерес.
Он поднял палец, призывая к вниманию, хотя в зале и так царила мёртвая тишина.
— И хотя лидеры ОУН-б, тот же Степан Бандера, его друг и помощник адвокат Лев Ребет, жили в Западной Германии, наши службы понимали, что именно к ним тянутся ниточки, они находились в сфере интересов спецслужб Запада. Особую активность, как и раньше, проявляла ОУН(б) Степана Бандеры.
Новая пауза…
— Тот молодой человек, о котором я вам сказал, вызвался провести операцию возмездия за рубежом. Одного за другим он ликвидировал сначала Ребета, потом Бандеру. Было это в середине 1950-х. Сотрудник был награждён орденом, о нём уже слагались легенды… Но — до сих пор мы не можем понять, что случилось: он добровольно сдался Западногерманским властям, был арестован — и исчез.
— Куда? — подал голос один из курсантов.
— Если б знать! — пожал широкими плечами «Остап». — Но могу сказать одно. Те меры безопасности, которые мы предпринимаем, в том числе в нашей Школе, далеко не случайны, друзья мои. В душу не заглянешь. Ещё вчера его награждали орденом, а сегодня он — на той стороне! А это значит, что он может выложить там всё, что знает: о своей подготовке, преподавателях, друзьях… Да мало ли иных секретных сведений заложено в его голову?..

Николай Семёнович пробежал написанное, снова взял перо и сделал дополнение: «Сегодня, спустя 26 лет после его побега, можно назвать имя агента. Это Богдан Сташинский, 1931 года рождения (всего на 6 лет меня старше!), который осуществил ликвидацию двух главных лидеров ОУН-а: Льва Ребета в 1957 и Степана Бандеры в 1959 году. Убивал с помощью баллончика, в котором содержался яд. За эти операции был награждён орденом Боевого Красного Знамени. Но 12 августа 1961 года, в силу определённых личных обстоятельств, перебежал в Западный Берлин, где сдался полиции и признался в совершённых акциях. Был осуждён на 8 лет лишения свободы, отсидел половину. По версии историка Бориса Володарского, после освобождения Сташинского из заключения ему сделали пластическую операцию, выдали новый паспорт и переправили не то в ЮАР, не то в другую отдалённую страну.
Вопросы, вопросы, вопросы… И хотя говорится, что всё тайное когда-нибудь станет явным, увы, некоторые секреты человек уносит с собой, навсегда. Такой, судя по всему, останется и тайна бывшего советского агента, орденоносца и перебежчика Богдана Сташинского».

            ФРАНЦУЗСКИЕ КОРНИ…

Николай Семёнович отложил тетрадь и вышел на балкон: надо было размяться перед сном — эту давнюю привычку он соблюдал всю жизнь свою, насколько себя помнит. Ему было три года, когда отец, сам человек спортивный, сын помнит его с большими гантелями в руках, поощрял и первенца к физкультуре… За год малыш так привык к упражнениям, что даже без отца (ещё не знал, что тот погиб) разминался каждое утро. Потом были школа, институт, где Николай числился среди признанных легкоатлетов… В Школе курсантов гоняли, как сидоровых коз, голые до пояса бегали кросс зимой и летом, но ему это было лишь в радость… В годы службы, даже в Афганистане, он не мог без разминки ни дня, хотя условия для этого, честно говоря, были не всегда «комфортными»…
Теперь вот на пенсии и можно бы позволить себе расслабиться, но нет! Отцовская школа пришла на пользу, полковник в свои 75 всё так же поджар и строен…
Балконы в сталинские времена делались основательными (слово «лоджии» в ту пору мало кто знал), а потому, открыв балкон, Николай Семёнович основательно, до пота, размялся, потом принял прохладный душ и лёг в кровать.
С юности осталась привычка слушать перед сном радио. Даже потом, когда появился телевизор, последние известия по радио всегда казались более доходчивыми.
— Здесь только голос — ни внешность диктора, ни глаза его, ни картинки с места происшествия — ничто не отвлекает от самой информации, и я запоминаю её в чистом виде, так, как создаёт собственный мозг, — объяснял полковник своё пристрастие к радио. — В детстве, помню, слушал Левитана и мысленно представлял себе те места, где гремят бои: города, станицы, сёла… Я там ни разу не был, но зримо вижу каждую высотку, блиндаж, окоп, наших атакующих солдат… Сколько лет прошло, а встают перед глазами, как живые. По телевизору этого нет — там дают готовую картинку, фантазия в работу не включается, а потому и в памяти событие откладывается хуже.
По телевизору он любил смотреть канал «Культура»… Все остальные раздражали обилием рекламы, в большинстве своём глупенькой, наполовину краденной, поэтому он взял себе за правило смотреть перед сном безрекламный канал.
Сегодня шёл телефильм об Амазонке; авторы проследили весь путь великой реки от крохотных горных истоков до огромного, как море, устья. Фильм был ярким, умным, и полковник искренне пожалел, что в Южной Америке не довелось ему побывать.
«Какая всё же красота! — думал он, отходя ко сну. — Бог ли создал её, само ли по себе сложилась на Земле великое многообразие жизни, но важно, что нам, живущим, досталось всё это волшебство. И надо передать эстафету Природы внукам своим в той же целости и красоте, в которой дадены она нам когда то».
С этой мыслью щёлкнул дистанционником, послушал последние известия по радио, плотнее укутался под одеяло, поскольку дверь на балкон принципиально не закрывал, и сомкнул глаза. Снова, как не раз сегодня, вспомнилась минская Школа и — молодой красивый секретарь компартии белоруссии Машеров.
«Почему Машеров? — удивился полковник, засыпая. — Ну да! В 1962-м он только что был избран вторым секретарём ЦК, второй повсеместно курировал вопросы идеологии, образование — тоже его сфера, и не мог Пётр Миронович не посетить такую своеобразную Школу, как наша.
Он пришёл, широко улыбаясь, что не часто можно было видеть у партийных идеологов — в основном пытались «напустить на семя», важность придать. И хотя знали, что Машеров уже в 26 лет имел звезду Героя, поскольку умело возглавлял партизанские отряды, белорусский комсомол времён войны, огромный партизанский край Витебской области, свободный от фашистов, напыщенности не было в нём и следа.
— Знаю, куда пришёл! — говорил Мироныч, лукаво поглядывая на курсантов. — Вам обо мне такое известно, что и сам о себе не ведаю. А потому — задавайте вопросы, друзья мои. Что смогу, расскажу.
Он был немногим старше их, смотрелся и вовсе молодо, поэтому вопросы посыпались, как из ведра.
— Говорят, что в своём партизанском краю вы даже в поле выходили — как до войны, с красным флагом?
Он весело усмехнулся.
— Было такое, друзья. Весна, время сеять… У нас огромная территория, свободная от фрицев — 10 тысяч квадратных километров, шутка ли? Ну мы и решили: война войной, а сеять пойдём, как когда-то в колхозе: с красным флагом, гармошкой, на тех лошадёнках, которые были. Вся разница в том, что за спиной у каждого пахаря винтовка висела. Мало ли что? А вдруг нагрянут ироды?
— Обошлось?
— Кое где стычки были, не без этого. Но в целом — и сев провели нормально, и сенокос… Скажу больше, друзья мои. В полном окружении, под боком у немцев, мы даже выборы в Верховный Совет провели, вот как!
Курсанты аплодировали: такое возможно было только в Белоруссии.
— А это правда, что ваш прадед — француз?
Воцарила полная тишина. Курсанты привыкли к тому, что кто-нибудь из самых дотошных раскапывал удивительную информацию о жизни гостей Школы, возможности для этого были, но большинство посмотрели на дотошного с удивлением: шутишь, брат?
Но Пётр Миронович широко улыбнулся:
— Давно это было, но легенда такая ходит в нашей семье. В 1812 году, как вы знаете, Наполеон отступал из Москвы по старой смоленской дороге, по белорусским землям, через Березину… Множество завоевателей пали, ещё больше раненых было, обмороженных… Этих безжалостно бросали в пути… Сердобольные крестьяне подбирали этих доходяг: коли без оружия, значит, не враг уже, а больной голодный человек. Вот так и попал в наше село простой французский крестьянин — из тех молодых парней, которых гнали на войну, как стадо овец. К концу войны Наполеон уже 15-летних мальчишек брал под ружьё!
Машеров покачал головой:
— Шутка ли? Ведь два миллиона французов уложил этот зверь за годы своих бесчисленных походов!
Потом снова улыбнулся:
— А мой прапрадед Машеро, с окончанием на последний слог, остался в нашем Сенненском уезде Могилёвской губернии, принял православие, женился на молодой крестьянке и стал, что называется, жить поживать…
— …да добра наживать? — продолжил кто-то известную присказку.
Пётр Миронович, однако, не принял её.
— Насчёт добра это вряд ли… По крайней мере отец мой, Мирон Васильевич, да матушка Дарьи Петровны единственно, что нажили, так это восемь детей, из которых трое скончались в младенчестве. Бедно жили, какое там богатство?!.. К счастью, времена другие пришли, я закончил рабфак, университет, стал сам учить детей физике и математике…А тут война!..
Машеров вздохнул — впервые за время встречи с курсантами.
— Меня, как учителя, не брали, но я добровольцем записался на фронт, в первом же бою попали в окружение, вырвались, создали подполье в Россонах, а потом и партизанский отряд в лесу… А всё остальное вы уж знаете.
Но не так легко было вырваться из рук любопытных курсантов. Узнав, что двадцатилетний Машеров руководил подпольем, они забросали его вопросами о методике вербовки, связи, паролей, выявления агентов гестапо… Гость рассказывал обо всём подробно — понимал, что спрашивают не ради пустого любопытства: подпольная работа сродни труду разведчика, кому то из слушателей придётся ею заниматься…
Проводили Героя Советского Союза и праправнука солдата наполеоновской армии Петра Машерова долго не умолкавшими аплодисментами: трудно было представить человека более интересного для курсантов Школы.
            …Засыпая, полковник горько вздохнул: нелепая смерть Петра Макаровича в 1980 году была тяжкой утратой для всей Белоруссии, а может быть — кто знает? — повлияла на судьбу всей России?.. Кто-кто, а выпускники Школы лучше иных знали о предположениях насчёт преемника стареющего Генсека. «Отец не дожил до Пленума ЦК КПСС меньше двух недель. Всё было решено. Он шёл на место Косыгина. Я понимаю, что отец мешал многим. Именно тогда, в октябре 1980 года, «взошла звезда» Горбачёва» — вспоминал чуть позже сын прославленного партизана Н. П. Машеров.

            «ДОЛИНА ГЕЙЗЕРОВ»

— Ты даже в отпуске не хочешь поспать подольше! — обычно ворчала жена, когда Николай Семёнович на рассвете выбирался из-под одеяла. — Сколько времени?
— Семь часов, — говорил он, не глядя на будильник. — Спи, родная.
Она потягивалась и садилась в койке:
— Верная жена должна готовить мужу кофе в любое время дня и ночи.
И действительно: к тому моменту, когда он выходил из ванной, бокал с горячим кофе и бутерброд были на столе.
— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на сон, — говорил полковник. — Пётр Первый спал пять часов в сутки, потому и успел сделать так много за свою недолгую, в общем то, жизнь — 52 года.
Такой порядок был в Школе: подъём в 7 утра, отбой в час ночи… Были ещё полтора часа послеобеденных, на личную подготовку, и многие курсанты умудрялись за это время «покемарить», но Николай считал баловством: урывками — какой сон? Со временем организм так привык к подобному распорядку, что шести часов здорового крепкого сна хватало с лихвой.
Вот и сегодня он встал чуть свет, наскоро почистил зубы — и бегом к своему любимому источнику. В полукилометре отсюда, на склоне горы Горячей, протекал ручей с водой, богатой сероводородом. И хотя в самом санатории были ванны с нею, обитый мрамором бассейн, любители экзотики стремились ещё и в «лесной санаторий». Там ванны естественные, выбитые самой водой в горных впадинах, стояли в окружении белых акаций и миндаля, в окружении горных склонов и лесных зарослей, с видом на волшебную долину внизу...
Дорога шла вверх, и хотя утро было прохладным, солнце ещё не показалось из-за дальней горы, прикрывавшей местность с востока, Николай Семёнович дошёл до нужного места изрядно вспотевшим. «Обленился, обленился, дружок! — укорял он себя: мало двигался зимой. — Ну, погоди! Три недели будешь бегать сюда ежедневно, утром и вечером!»
Над лесной поляной, которую отдыхающие звали «Долиной гейзеров», и в самом деле поднимался лёгкий туман. Горячая вода сталкивалась здесь с холодным лесным воздухом и парила, парила над каждой искусственной ёмкостью, созданной самой природой. Склон горы пестрел выбоинами, ложбинами, впадинами… Извилистые ручьи, сочившиеся сверху, заполняли природные чаши, образуя в этом месте десятки бассейнов самой причудливой формы. Одни были круглыми, как блюдца, другие изогнутыми, как турецкие огурцы, но у всех была одна чудесная особенность: за многие годы сероводород побелил, сделала словно мраморным каждое ложе, а в тех местах, где вливался ручей, искрилась на белом ещё и нежнейшая охра — микроны железа и прочих металлов, вынесенных наружу из подземных кладовых Матушки-природы, откладывались на мраморе серы своим великолепным колером.
Изумительный вид был у этих бассейнов — причудливых, извилистых, больших и малых, но всегда белоохристо-нежный от ласки тёплой той воды, которая веками, летом и зимой, всё струится и струится по волшебному горному склону.
Изогнувшись дугой, «Долина гейзеров» обрывалась не краю крутого склона, ручьи струились вниз и где-то там, на равнине, бежали к реке. Люди перехватывали целебный источник, наполняли им рукотворные бассейны — весь город купается там. Здесь, в лесу, искусственные ванны предпочитают разве что отдыхающие.

Николай Семёнович попробовал ручей ладонью. Где то там, у истоков, вода была действительно горячей, но здесь, в лесной прохладе, температура на несколько градусов снижалась — этого было достаточно для того, чтобы отдых в «ванной» доставлял подлинно райское блаженство.
…Полковник оказался первым сегодня в «лесном санатории», и по этому неписанному праву выбрал лучший, самый ёмкий бассейн, разделся, вошёл в воду. Давно забытый восторг охватил тело.
Точно так же, помнится, грела его вода в оцинкованном корыте, когда купала сына покойная мать. Он капризничал, вода казалась чересчур горячей, но матушка, смеясь над капризами малыша, быстро и ловко вымоет своё чадо, причешет ладонь, поцелует — и происходит чудо. Вода уже не кажется горячей, по ней плавает белая пена, с которую так интересно играть… Теперь уже его не выгонишь из корыта, мать понимает это, занимается своими делами, а он блаженствует, блаженствует в своём первом бассейне , и кажется, что так может продолжаться вечно! По крайней мере, он тогда ещё обладал этой вечностью…
— А что? Других мест не было? — послышался рассерженный женский голос над его головой.
Николай Семёнович раскрыл глаза, с тоской отгоняя волшебное видение. Над ним стояла женщина лет пятидесяти, натуральная шатенка, фигура подтянутая, спортивная.
— Простите, задремал… Уж очень здесь хорошо!
— Я спросила, почему вы заняли нашу ванну? Что? Других мало?
«Скандалистка», понял он.
— Насколько я помню, здесь прежде не было персональных, — с улыбкой сказал полковник. — Она большая, места хватит всем.
Искусственный водоём отдалённо напоминал сердце.
— Я не знаю, как было прежде, не жила в те времена, но сегодня мы её занимаем.
— «Мы» — это кто, позвольте узнать?
— Мы с супругом. Он сейчас подойдёт и выкинет вас к чёртовой матери!
«Ну вот и всё, расслабился, — с горечью подумал Николай. — Сегодня они природный бассейн «прихватизируют», завтра всю Долину, потом Горячие горы… Уступать нельзя: они готовы родину приватизировать — с малой буквы, по сходной цене.
— Завтра придёте раньше меня, уступлю без спора. А сегодня, извините, опоздали.
— Это кто? Мы опоздали? — раздался грубый мужской голос.
— Вот и супруг мой, познакомьтесь, — ядовито улыбнулась дама. — Вадик, выкинь его из бассейна!
Полковник оглянулся. Сзади над его головой возвышалась массивная фигура Вадика. «Мда-а. Поединок будет нелёгким, — вздохнул Николай Семёнович. Но уступать уже поздно, нельзя уступать!»
Насколько помниться, он даже в детстве драться не любил — наверное, потому, что был выше своих сверстников, а маленьких грех обижать, учила бабушка. Позже, обучаясь в Школе, он освоил немало таких приёмов, которые позволяют даже физически сильных соперников валить с ног… Но он опять же очень редко пользовался этими знаниями — почему-то хватало доходчивых слов…
Силач разделся до трусов и полез в воду.
— Будем знакомы. Вадим Николаевич! — кивнул он.
— Николай Семёнович, — улыбнулся полковник.
— Как батя мой покойный, царствие ему небесное!
Дама обрела-таки голос.
— Я не понимаю, Вадим. Мы что? Будем мыться в одном корыте с этим… твоим папой?
— Не трогай отца! — рявкнул муж. — Николай Семёнович пришёл раньше нас — какие вопросы?.. Хочешь — рядом садись, места хватит.
Супруга вскипела и пошла искать иной бассейн, подальше от супруга. «Совсем сдурел, чужой дядя ему дороже родной жены!» — слышался дальний голос.
— Не обращайте внимания, — махнул рукой здоровяк. — Во всём остальном — нормальная баба, поёт хорошо, готовит… Но собственность — её конёк. Даже детям не разрешает садиться на «своё» место в машине — рядом со мной.
Полковник усмехнулся:
— Как сказал мудрец, собственность сильнее закона.
— Я предпочитаю живительную силу природы, — возразил Вадим, обнимая сильными руками всё вокруг: горячий источник, миндаль, горный склон, голубое небо, над которым из-за снежных гор поднималось ещё не жаркое, не колючее солнце. — Вис медикатрикс натуре.
Николай Семёнович удивился: не каждый день в наше время услышишь латынь.
— Вы врач?..
Собеседник усмехнулся.
— Тренер. Но медицину тоже обязан знать.
Полковник подумал: пять минут назад он готов был вступить в рукопашную с этим громилой, а оказался культурнейшим человеком.
— Позвольте угадать… Скорее всего, что-то связанное с зимними видами спорта.
— Та-ак…
— Хоккей?
— Поразительно! — удивился собеседник. — Как вы догадались?
— По наитию, — признался Николай Семёнович. — Начало лета, а вы в отпуске. Футболиста, легкоатлета вряд ли кто-нибудь отпустит в такое время. А во вторых… фигура у вас... Явный хоккеист в прошлом, не правда ли?
Собеседник восхитился:
— Два ноль в вашу пользу!
— Мой самый любимый вид спорта… Да и не только мой, я думаю… Наше поколение ещё помнит супер-серию СССР-Канада…
— А мне было в ту пору двенадцать, но ни одного матча по телевизору не пропустил! — азартно воскликнул тренер. — Вы помните?! Первую четвёрку матчей, ту, что в Канаде, мы выиграли однозначно: две победы, одно поражение и ничья…
Полковник усмехнулся:
— Помню ли я!.. Канадские газеты пестрили интервью типа: «Советы побеждают!.. В спорте ни осталось ничего святого!» Или ещё: «Если русских парней познакомить с американским футболом, они через два года разгромят «Далласких ковбоев»! — лучшую команду Америки… Спортивный мир был на грани сумасшествия: громили основателей хоккея с шайбой!..
Тренер вздохнул:
— Чтобы выиграть турнир в Москве, нам достаточно было одной победы и ёщё одной ничьей. Всё! По соотношению шайб мы были впереди.
— Тренер канадцев дал установку: победить любой ценой — спортивной ил нет, не важно.
— Вы думаете?
— Он сам потом признался, что благословил Бобби Кларка обескровить русских за счёт «ликвидации» Харламова. Тот и разнёс ему голень коньком…
— Самый подлый удар — над ботинком! От такого удара ни один щиток не защищает…
— И всё же Валерий вышел на последний матч!
— Мужества неимоверного был спортсмен! Его портрет висит у нас в раздевалке, и я всегда говорю перед матчем: «Миллион долларов предлагали канадцы, он не пошёл и сражался не за деньги, за команду! А вы?!»
Полковник усмехнулся:
— Что? Без денег не хотят?
— Да нет… Когда раззадоришь, бьются смело, но… Один глаз, как я говорю, всегда косит в чужое поле. Не дадут ли там больше, чем здесь? Не переработал ли за ту зарплату, которую имеет?.. Мы в молодости, помню, говорили о бабах, сегодняшние — о бабках.
В эту минуту подошла его супруга:
— Вадим… Пора домой!
— А сколько времени? Рано, дорогая.
— Нам ещё воду пить. Поднимайся!
В сторону полковника она старалась не смотреть, обиделась.
— Ну что? Был рад знакомству, — сказал тренер и встал в полный рост — моложавый, крепкий, с той благородной сединой на висках, которую принято называть осенним серебром. — Пойдём минералку пить. До завтра?..
— Всегда рад!
Они ушли, и полковник начал собираться тоже. Сидеть в горячих «диких» ваннах, когда перед глазами не кафель санаторных водолечебниц, а горный пейзаж Северного Кавказа, можно до бесконечности, но — всему своё время.

            УЧИТЬСЯ У ВРАГА…

Дело Эйхмана — вот что надо бы вспомнить! — подумал он, спускаясь с горы в санаторий. — 50 лет назад, в ночь с 31 мая на 1 июня 1962 этот нацист был повешен в израильской тюрьме, тело кремировано и развеяно над Средиземным морем подальше от берега.
В сущности, послевоенные годы были все наполнены сенсационными разоблачениями бывших наци, эсэсовцев всех мастей. Их находили в самой Германии, в иных странах Европы, Азии, Африки, но подлинным раем для беженцев из Третьего рейха была Латинская Америка. В ряде стран у власти стояли диктаторы, близкие по духу Гитлеру, бывшие нацисты жили там почти открыто, разве что под вымышленной фамилией, создавали немецкие колонии, служили и занимались бизнесом…
Адольф Эйхман жил в Буэнос-Айресе, в доме на улице Гарибальди, под фамилией Риккардо Клемента. Имя известного итальянского революционера не мешало нацистам собираться в доме Риккардо на свои пивные застолья, вспоминать «славные годы» рейха… К старикам прислушивалась молодёжь, и сын Эйхмана в порыве откровения поведал своей невесте о том, какие важные посты в фашистской Германии занимал его папаша — тёзка самого фюрера!
Дочка поделилась новостью со своим отцом, не разделявшим взгляды нацистов, слух разошёлся и достиг Израиля, где давно искали палачей еврейского народа, а Эйхман был одним из главных.
Спецслужбы заинтересовались пьяной болтовнёй юнца, сопоставили с данными о супруге Эйхмана. После войны она постоянно носила траур, представлялась вдовой, меняла адреса и страны, но вот, приехав в Аргентину, вдруг вышла замуж и вовсе пропала из поля зрения разведки.
— Была высказана смелая мысль: новый муж мадам Эйхман — не старый ли её супруг? — рассказывал преподаватель. — Действовать в стране, где хозяйничали поклонники фюрера, официальная разведка Израиля не могла, и за дело взялись частные лица. Они попадали в Буэнос-Айрес из Западной Европы и Соединенных Штатов в разное время, останавливались в разных гостиницах… Даже когда убедились, что Рикардо Клемента и есть Адольф Эйхман, не могли обратиться за помощью в полицию: Аргентина не выдала бы нациста, а местный суд ограничился бы минимальное наказание.
Преподаватель поднял палец:
— Прошу обратить внимание на каждую деталь этой уникальной в своём роде операции. Задача состояла не в том, чтобы ликвидировать Эйхмана в самой Аргентине — это было бы справедливо, но слишком просто. Нет! Задача стояла практически невыполнимая: вывести нациста из страны, чтобы предать его всенародному суду — там, где ещё живы его жертвы, дети его бесчисленных жертв. Как это сделать?
Курсанты задумались. Каждый мысленно разрабатывал свой план похищения, но то и дело натыкался на непреодолимые препятствия.
— Не забывайте: дело происходит в стране, которой правит свой маленький фюрер, у бывших наци надёжная охрана, она находится в тесной дружбе с местной полицией… И вот у них из под носа надо выкрасть человека, приметы которого и охране, и полиции хорошо известны!
В классе стояла мёртвая тишина: преподаватель задал задачу, у которой, казалось, не было решения. Он прищурился:
— На загородном шоссе в безлюдном месте случилось автодорожное происшествие, в результате которого пострадал известный в Израиле лётчик. Его доставили в местную клинику с раной головы, а к розыску виновника, который с места происшествия скрылся, подключилась вся полиция Буэнос-Айреса: супруга пострадавшего обещала солидное денежное вознаграждение за его поимку. Портрет раненого лётчика появился во всех газетах.
Преподаватель сделал театральную паузу.
— На следующий день произошло менее заметное происшествие: похищение человека. Вечером к Риккардо Клемента на пустой улочке подъехал автомобиль, пассажир, открыв дверцу, спросил что-то по-испански… Мнимый испанец недопонял вопрос, но другого от него и не ждали. В следующее мгновение бывшего нациста бросили в кабину, связали, заткнули рот кляпом, закрыли пленника ковром.
Его привезли в заранее купленный особняк на краю города, привели в чувство, допросили, заставили собственноручно написать показания о своей деятельности в годы войны, подготовили к отправке.
А родственники уже подняли тревогу, вся немецкая колония гудела, как рассерженный улей! Были подняты на ноги и собственная охрана, и полиция. С особым пристрастием досматривали транспорт выезжающих из страны: автомобили, самолёты, морские суды… Тщательно проверяли не только междугородные рейсы и океанские лайнеры, но и весь частный транспорт, рыбацкие джонки, тропы контрабандистов… Вывести из страны живого человека казалось невозможным.
А вместе с тем, больному лётчику требовалось лечение на родине; Израиль прислал специальный самолёт, и в назначенный час спящего человека с перебинтованной головой привезли в аэропорт. Здесь уже знали о происшествии на загородной трассе, документы «лётчика» были в порядке, и диспетчерская дала добро на взлёт...
— Так из Аргентины в Израиль был доставлен Адольф Эйхман — нацистский военный преступник, ответственный за организацию геноцида еврейского народа в годы Второй мировой войны. И хотя у нашей страны довольно сложные отношения с Израилем, но разведкой её нельзя не восхищаться — особенно после этой операции, нашумевшей на весь мир, — сказал преподаватель, ничуть не заботясь о том, что дал высокую оценку врагу.
Полковник подумал и сформулировал свою мысль, которую позже занесёт в зелёную тетрадь:
«Профессионализм у разведчиков всего мира ценится вне зависимости от ведомственной принадлежности. Я помню, как преподаватели Школы, разбирая ту или иную операцию, могли с явным неуважением отмечать промахи условных «красных» и с одобрением остроумие «синих», если они того заслуживали.
— Учиться можно и у чёрта — было бы чему!

            ШИНШИЛЛА

Он вышел из ванной, досуха растёрся и пошёл вниз, в «трезвое питейное заведение», как шутили отдыхающие. Их было несколько в курортной зоне: в одной минеральная вода была холодной, как из бутыли в аптеке, в другом тёплой, «с градусами». Эту воду чаще других прописывали врачи, здесь всегда толпился народ.
Вокруг стеклянного «заведения» с раннего утра вырастал стихийный рынок. Местные жители торговали здесь поделками из камня, стекла, дерева, кожи, меха… В особой цене были «подлинные» черкесские кинжалы, папахи, бурки, незамысловатые картины местных художников и фотоальбомы достопримечательностей Кавказа, бусы, серьги, кольца из «драгметалла» и, конечно, множество самых разных питейных принадлежностей, поскольку пить минеральную воду из пластика считается у отдыхающих ниже своего достоинства — и, в общем-то, правильно.
Полковник походил по рядам, поторговался, что считается уважением к товару, и взял дорогую, но качественную хрустальную кружку с носиком: из него очень удобно пить что местное ессентуки, что грузинское боржоми…
Были сосуды глиняные, стеклянные, из мельхиора, из камня даже, но одни хранили свой привкус, другие быстро отдавали тепло, и только благородный хрусталь в первозданном виде сохранял температуру, цвет, вкус, запах доверенного ему напитка. От себя он добавлял лишь томный блеск волшебных граней.
Николай Семёнович бывал в этих краях и хорошо знал все местные источники: соляно-щелочные воды Ессентуков,    сульфатные нарзаны Кисловодска, Смирновский и Славяновский источники Железных вод… Вот и сегодня, наполнив хрусталь, полковник сначала принюхался к содержимому, подержал сосуд в руке, дождался, пока температура сровняется с той, что в ладони, и только потом, не спеша, принялся поглощать волшебную влагу.
«Не спеши! — учили его аксакалы. — Лечебная вода дозревает в горах годами, как доброе вино в бочках, а потому пить её надо вдумчиво». «Двигайся! Только тогда целебная капля дойдёт до каждой точки в твоём теле», советовал второй. «Лучше пропусти обед, чем глоток нарзана!» — говорил третий.
Потягивая воду медленными глотками, полковник прогуливался по рядам торговцев, приглядывался к товарам, прислушивался… Продавцы, заметив, что этот худой аксакал знает толк в хороших товарах (лучший бокал взял, хрустальный!) предлагали всё прочее наугад, чем чёрт не шутит?
— Купи, хозяин! Этот кинжал мой дед носил. Бриться можно — такой острый!
— А вот бурка! Оденешь — снимать не захочешь, честное слово!
— Перстенёк не желаете, молодой человек? Высшей пробы!
Он с усмешкой поглядел на продавщицу. Ей было лет семьдесят — могли учиться в одной школе, но туда же: «молодой человек!»
— Слышишь, дед? Плюнь ты на эти бурки! Возьми безрукавочку тёплую. Это вещь! И для рыбалки, и по дому зимой…
Мужчина лет сорока держал в руках добротную «стеганку», как звали подобные безрукавки в его детские года, после войны. Полковник вспомнил исходившее от неё тепло и даже вздохнул: всё хорошо, что напоминает молодость..
Знал, что зря это делает, надо бы молча отойти от прилавка, но не выдержал, сунул ладонь в удивительно пушистый серый мех.
— Это не шиншилла случайно?
Хозяин обиделся:
— Скажешь тоже, папаша!... Вылитый мутон!
Полковник невольно усмехнулся:
— Что же он — дороже?
Продавец с насмешкой поглядел на соседей: видали чудика?
— Это не кролик драный, а мех настоящий. Вы пощупайте, пощупайте: шерсть густая, воды не боится! Для рыбака — то, что надо.
— Да не рыбак я, — вдохнул Николай Семёнович.
А сам подумал: может быть, и в самом деле, заняться рыбалкой? Это немногая из тех профессий, которые ещё можно освоить на восьмом десятке лет.
— Неважно! — настаивал мужик. — Да ты померяй, померяй, папаша. Зимой будешь носить, горя не зная!
«А почему бы нет? — подумал полковник. — Какая ни какая, но память о Кавказе останется». Он знал, что в городке работает меховая фабрика, известная по всей России.
— Ну-ка, отойдём в сторонку… Дай примерить.
Удивительно, как точно подошла она к его фигуре. Мех был лёгким, пушистым, тёплым.
— Что? Снимать не хочется? — угадал продавец. — Бери, дорогой, не пожалеешь!
По лицу было видно, что торговавший — не горец, но он придавал своему голосу местный акцент, что умеет едва ли не каждый русский человек, когда передразнивает кавказца. Достаточно сказать; «Эй, дарагой!», и люди подумают (не все, конечно), будто ты всю жизнь провёл в горах, если даже не поднимался туда ни разу.
«Неприятный тип, — подумал полковник. — Язык ломает… К чему это?». Людей, которые не внушают доверия, он всегда инстинктивно сторонился, даже если это были обычные продавцы.
— Нет, спасибо, — он снял безрукавку и отдал торговцу. — Другой раз.
— Эй! Почему нет? — обиделся торговец. — Цвет не нравится? Другой достану!
Он потряс ключами, намекая, что рядом стоит автомобиль и по желанию покупателя можно достать другую безрукавку. Но покупатель не стал дожидаться и пошёл в водолечебницу за вторым стаканом.
— Во, гад ползучий! — услышал он сзади. — Покупать не покупает, только душу травит.
— Может, денег нет у старика?
— А нет, так нечего нос совать… «Шиншилла!» — передразнил он покупателя, полагая, что тот не услышит.
«А, впрочем, есть немало торговцев, которым и это до фени, — подумал Николай Семёнович. — И вот ведь парадокс: чем больше они лебезят, предлагая товар, тем злее костерят за спиной, когда отказался. Похоже, действует сила, обратная притяжению. Ему не хотелось тебе улыбаться, нужда заставляла, а нет — так хоть плюнуть в след — и то радость!».
Как всегда, философия помогла сохранить спокойствие: не драться же с каждым хамом, шипящим вдогонку?
«Но поразмыслить над ситуацией можно, — подумал полковник, набрав второй стакан и так же, не спеша, похаживая по рынку. — Что бы предложил сейчас преподаватель Минской Школы? Составить словесный портрет молодого человека?.. Да легко!»
Стоя поодаль, он покосился на продавца, давно забывшего своего «обидчика», и для начала составил портрет внешний. «От тридцати пяти до сорока, рослый, пухлый, явно пьющий: — мешки под глазами выдавали любителя спиртного, чаще всего пива, пожалуй. — Сегодня за рулём и, скорее всего, трезв, но поручиться трудно: от дома до рынка — кто тут остановит? Если свой, и гаишники — друзья, кого бояться?».
Теперь о социальном статусе. «Конечно же, закончил школу, но институт — это вряд ли. И не потому, что люди с высшим образованием не стоят на рынке — как раз наоборот, в наше время добрая треть продавцов — люди с дипломами… Но образования всё же маловато в нём хотя бы и для «бакалавра», не то что «магистра», — усмехнулся Николай Семёнович, вспомнив попытку предыдущего министра образования внедрить западную классификацию в российское студенчество. — Скорее всего, что-то среднее… Пожалуй, техникум закончил, колледж какой-нибудь. Вполне возможно, что работает мастером, прорабом, техником-смотрителем… Много существует подобных профессий, которые на Западе приобрели меткое прозвище «серые воротнички». Они схожи с сержантами, мичманами, капралами — вся армия, весь флот на них держатся!»
Потягивая минералку, полковник подумал:
«Глупостями занимаюсь… С другой стороны, время надо же чем-то занять? Мозг должен работать, для него пенсия не положена…»
Допил лечебную воду и пошёл в санаторий.

ТАК НАЧИНАЛАСЬ ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

Начиналась знакомая, казалось бы, очень насыщенная санаторная жизнь: процедуры, завтраки, бассейн, массаж, обеды, тихий час, экскурсии, ужины, танцы, бильярд, отбой… За кажущимся многообразием санаторной жизни скрывалась её быстротечность — более ощутимая, чем быстротечность самой жизни. Ещё вчера ты был здесь человеком новым, каким бывает ребёнок в семье, потом ты уже осмотревшийся в жизни подросток, молодой человек, старик — и вот он, финал: ты последний раз идёшь к врачу, садишься за свой столик, окидываешь прощальным взглядом эту яркую, но такую короткую курортную жизнь, такси везёт тебя на вокзал… — Всё! Как сказано в одной умной песне (их единицы, по-настоящему умных), «Расставанье — маленькая смерть»…
А друзья, соседи по столу, краткосрочная, но не менее яркая, чем в обыденной жизни, любовь? Как быстро она проходит здесь! Вчера знакомство, ужин, танцы, прогулки под луной, признанье в том, как оба одиноки… Потом экскурсии, бассейн, походы в местный театр — уже под ручку… И вот уже одному уезжать, последний ужин при свечах, предутренние слёзы… «Звони!», «Ты тоже», «Не забудь!»… И всё так искренне, так ложно — ведь было, было же такое, и два, украдкою, звонка, и спрятанное от супруга фото, и память заметает, как снегопад могилу… «Дама с собачкой», повторённая во множестве и в разные века!
Они жили долго и счастливо, говорят о покойных стариках… Они жили счастливо, но очень недолго, можно сказать о курортной любви. «Всё это мерзко, как любая ложь — да не во благо, для своей забавы! — подумал полковник, который с юности не переносил обман во всех его проявлениях. — И даже то, чему посвятил свою жизнь, можно делать сурово и честно. Даже под чужим именем, в ином обличии, можно улыбаться врагу и свято беречь присягу Родине. Такой вот парадокс, знакомый каждому разведчику-нелегалу».
— Есть одно — только одно, что не забудется, — сказал Николай Семёнович, вернувшись в номер. — Память, увековеченная пером — вот что остаётся надолго и редко нас предаёт.
Он достал своё тёмно-зелёную тетрадь в мелкую клеточку.
«Навечно — это вряд ли, конечно! — усмехнулся полковник. — Египетские пирамиды и то, брат, заносит песком. Занесёт когда-то и всю Землю песком забвения, все библиотеки, всех классиков!.. Не будет человечества — кто донесёт память о нём — и кому? Всё великое, что сегодня хранится в особо прочных шкафах, в запасниках, музеях — всё рассыплется когда-нибудь от ветхости в золу и пыль, если некому будет продолжать традиции хранителей…
Одно радует: это будет ещё не скоро, а к тому времени человечество найдёт новые очаги разума, куда можно будет перекинуть хотя бы копии того, что сегодня является сокровищами человеческой истории, науки, культуры… Что там ещё?.. История разведки — есть ли это тоже часть обязательных для нетленности факторов развития человечества?.. — подумал он и сам себе ответил. — Для будущего эта часть общей истории важна хотя бы потому, что покажет потомкам понять: вскрывая тайны врага, разведка сохраняла мир!
Надо вспомнить всё, чему нас учили наши учителя — если не секретное (некоторым секретам положено таковыми оставаться вечно), то механизм восприятия нового, который демонстрировали преподаватели, заслуживает долгой памяти».

Полковник припомнил своего любимого преподавателя Минской Школы-302.
«Большинству простых советских граждан достаточно того, что пишет «Правда» или «Комсомолка», — говорил он. — Но вы, друзья мои, будете служить в организации, где не только можно — обязательно знать первоисточники! Чтобы верно ориентироваться в ситуации, вооружиться знаниями не хуже своего врага, победить его своей эрудицией!.. К примеру, что вы знаете о «железном занавесе», о противостоянии двух мировых держав?.. Не напрягайтесь. Без знания Фултонской речи Черчилля вы ничего не противопоставите вражескому агенту, читавшему эту речь в оригинале…
Николай пошёл в заветную комнату, где ему выдали речь бывшего премьер-министра Англии Уинстона Черчилля в Фултоне — на родине президента США Гарри Трумена, куда они и прибыли ранней весной 1946 года… В местном колледже произнесена была та речь, которая считается сигналом к началу холодной войны:
« — Тень упала на сцену, ещё недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и её международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы их экспансии. Я очень уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим военным товарищем маршалом Сталиным… Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать все возможности германской агрессии. Мы приглашаем Россию с полным правом занять место среди ведущих наций мира. Более того, мы приветствуем или приветствовали бы постоянные, частые, растущие контакты между русскими людьми и нашими людьми на обеих сторонах Атлантики. Тем не менее, моя обязанность, и я уверен, что и вы этого хотите, изложить факты так, как я их вижу сам.
От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент, был опущен «железный занавес». За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София; все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой, и все они, в той или иной форме, объекты не только советского влияния, но и очень высокого, а в некоторых случаях и растущего контроля со стороны Москвы… Коммунистические партии, которые были очень маленькими во всех этих восточноевропейских государствах, были выращены до положения и силы, значительно превосходящих их численность, и они стараются достичь во всем тоталитарного контроля.
Я отвергаю идею, что новая война неотвратима… Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии». И далее: «Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость. Поэтому старая доктрина баланса сил ныне неосновательна».
Черчилль подчеркнул: «Никогда не было в истории войны, которую было бы легче предотвратить своевременным действием, чем ту, которая только что опустошила огромную область на планете. Такой ошибки повторить нельзя. А для этого нужно под эгидой Объединённых Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией. Тогда главная дорога в будущее будет ясной не только для нас, но для всех, не только в наше время, но и в следующем столетии».
Надо отдать должное товарищу Сталину: он прочёл речь в Фултоне от корки до корки — и тут же дал ответ. В «Правде» появилась его статья с изложением своего взгляда на откровения Черчилля: « — Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать над остальными нациями мира…» Рядом была помещёна уничижительная карикатура Бориса Ефимова: Черчилль, потрясающий оружием, и довольные Гитлер с Геббельсом за его спиной.
— Ну, прочёл? — спросил преподаватель.
— Так точно!
— Ваш вывод, курсант?
Вопрос был с подвохом. Два года назад, до съезда партии, давшего оценку культу личности, можно было ответить, что товарищ Сталин безусловно прав… А что теперь?
— Господин Черчилль, как ярый империалист, гнёт свою линию… При этом делает ставку на англоязычные страны… Даже французов, участников Альянса, он в упор не хочет видеть.
Преподаватель рассмеялся.
— Вот так вы ставите вопрос?.. Дипломатично, ничего не скажешь. Понравилось бы представителям Франции и Канады... Но, увы, вам прежде всего предстоит бороться с разведками Великобритании, ФРГ, Соединённых Штатов. В идеологическом поединке с врагом напомните ему, что понятия «Холодная война», «Железный занавес», «Противостояние двух миров» рождены не в Москве, как пытаются убедить нас некоторые, а в Фултоне!
            МЕСТНЫЕ НОВОСТИ
Полковник прожил два обычных дня без лишних впечатлений, и это, пожалуй, было лучшим времяпровождением, поскольку в его жизни было столько перемен: впору было мечтать о спокойствии.
Вечером он записал в свой дневник пришедшее на ум: «спокойно прожитые дни сливаются в один, и это внешне расточительно для времени, но кто сказал, что день, наполненный беготнёй и нервными стрессами, длится дольше других?!» В памяти, да, он остаётся более «сочным», что ли, но проходит также, как другие — за 24 часа, ни больше и не меньше.
«А как же классик? — подумал он. — «День, проведённый в тюрьме, тянется ужасно медленно, но годы в тюрьме пролетают быстро, потому что дни похожи один на другой, как близнецы». С этим не поспоришь, факт, но и год заключённого так же равен всем другим… радости молодожёнов в медовый месяц также сливаются одна в другую, как всё прочее на земле.
Он почувствовал, что запутался, и сделал единственно верный ответ на этот сложный временной вопрос. «Тот день, который оставил после себя что-то существенное, можно считать не напрасно прожитым днём. В тот день, когда Достоевский творил своих «Карамазовых», он жил полной жизнью, и никто меня не переубедит в другом… В эти же дни творили Передвижники, сочиняла «Могучая кучка», изобретал Яблочкин, наконец!.. Вся Россия подарила что-то миру, а мир подарил её «Тружеников моря» и «Тома Сойера» — тоже неплохая замена!
Творить — вот что значит сберегать то недолгое время, которое отпущено нам… Всевышним, матушкой-природой или просто матушкой, у каждого своей, это кому как нравится. Одно ясно: всё, что сработано против против Земли, людей, отдельного человека — всё это погибель не только того, кого ты убиваешь, но и души твоей, а души (он верил в это), если и бывают вечными, то лишь те, о которых добрым словом помнят потомки. «Тот же Андерсен… Его душа не может кануть в вечность, покуда радуется хоть один ребёнок, читающий его сказки».
За обедом Михаил стал рассказывать местные новости, поскольку он был одним из немногих, кто включал здешние телеканалы — обычно скучные и непонятные, как всё провинциальное телевидением.
— Нет, я просматриваю иногда местные новости, — сказал он, поглядывая на Анжелу, с которой не уставал то ссориться, то мириться. — У них в этом году выборы губернатора, мне это интересно.
— А смысл? — тут же парировала молодая дама. — Выборы будут не раньше осени, мы к тому времени все разъедемся по своим домам и даже знать не узнаем, кто победил. Или вы намерены остаться? Так вас всё одно не допустят до голосования, ваше сочувствие или неприязнь к одному из кандидатов останутся всуе…
— Может быть, вы и правы… Хотя итоги провинциальных выборов объявят по российским каналам. Но чисто по человечески… Вот сегодня перед обедом объявили, что пропала пятилетняя девочка, зовут Жанна… Третий день не могут найти…
— Стюардесса по имени Жанна? — неудачно пошутила соседка по столу и сама почувствовала, что неудачна… — Экая невидаль — пятилетний ребёнок пропал на пару дней из дома? Не забывайте, что лето в разгаре, дети пошли играть в прятки, заблудились…
— Какие прятки, Анжелочка? — искренне удивилась Анна Григорьевна. — Лес кругом, горы… Взрослый собьётся с пути — не найдёшь…
— Это мы не найдём, потому что приезжие. А ребёнок из местных… Так ведь?
«Так», подтвердил Михаил кивком головы, потому что в эту минуту взялся за рагу и рот был полон.
— Вот видите? Для этой девочки все местные горы — родные. Пройдёт какое то время и вернётся домой жива и здорова. Я сама, помню, приехали к бабке в деревню, пошла в лес за ягодами — и заплуталась. А леса на Урале не то, что здесь: ели огромные, лапы до самой земли… Я устала, наплакалась, легла под лапу хвойную — и уснула! Рядом ходили, не могли найти…
Она ещё долго вспоминала своё первое путешествие в мир дикой природы, воспоминание горожанки, заблудившейся в трёх шагах от деревенского дома и добилась-таки своего: о пропавшей местной девочке все за столом забыли.
Но вечером полковник специально нашёл местную волну и дождался-таки вечерних новостей. Увы, очаровательная девчушка по имени Жанна, чью фотографию показывали с экрана, так и не нашлась, хотя к поиску подключились и сотрудники полиции, и МЧС, и сотни обычных граждан. Диктор призывал к этому благородному делу всех добровольцев-волонтёров, включая отдыхающих, поскольку их было здесь не меньше, чем местных жителей.
            «ГЛАЗА И УШИ»
Ранним утром, как обычно, он отправился в «Долину гейзеров» и с большим удовольствием увидел тренера, который возлежал в лесной ванне один, без супруги.
— Утро доброе! — сказал привычное полковник (привычное служит для необходимости беречь серые клетки от необходимости придумывать что-то новое). — Вы сегодня в гордом одиночестве?
— О чём нисколько не жалею, мой друг. Жёны хороши 11 месяцев в году, но двенадцатый должен быть посвящён одиночеству. Присоединяйтесь! — указал он на просторную ванну.
— Благодарю. Так вы считаете, что одиночество полезно?
— Крайне! Возьмите даже меня. Тренер большой спортивной команды — это человек, который находится в постоянной экстремальной ситуации, а хоккейной — вдвое! Скорости огромные, смена событий ежесекундная, реакция трибун запредельная! Сами спортсмены — далеко не ангелы, спорт травмоопасный, календарь составляют идиоты! А конкуренты? Честных среди них единицы, большинство заняты не выращиванием своих спортсменов, а переманиванием чужих. С утра до ночи тренер крутится в этой чёртовой мясорубке, которая называется тренировками, сборами, перелётами, переговорами, совещаниями, матчами, наконец! И когда раз в год пытаешься вырваться на природу, порыбачить где-нибудь на Волге, жена вдруг подсовывает тебе путёвку в санаторий. «Там ты отдохнёшь культурно, подлечишь нервы»… «С тобой?!.. Уж лучше снова на очередной матч!»
Полковник лукаво улыбнулся.
   — Сегодня, похоже, у вас выходной?
— Два раза поднялась в эту гору и решила, что санаторные ванные гораздо комфортнее. А попросту вставать так рано лень. А уж я-то как рад!
— Всё не просто в нашем мире, — сказал полковник, погружаясь в ванну; тело его при этом пощипывали горячие, колючие, как нарзанные пузырьки. — Американцы умеют ставить многолетние, удивительные по итогам опыты. Так вот, они доказали, что верные сварливые жёны лучше тех, которые и сами не прочь завести интрижки на стороне, и на похождения супруга смотрят сквозь пальцы. В первых семьях мужья живут лет на десять дольше, чем во вторых.
— Да что вы? — искренне удивился тренер. — С чего бы это?
— Учёные объясняют многими причинами. В прочной семье нас держат в ежовых рукавицах насчёт курения, спиртного и прочих излишеств, которые подрывают мужское здоровье. А нервы, которые мы треплем в общении с верной супругой, ничто по сравнению с теми стрессами, которые вызывают походы к любовницам или известия о ваших собственных рогах.
Богатырь почесал в затылке.
— Да-а… Над этим надо подумать. А я втайне поругивал свою: не даёт развернуться в полную мощь!
— Мужская мощь не всегда равна кобелизму. Я, например, принципиально не хожу на сторону: и хлопотно, и опасно, и не порядочно по отношению к супруге. Бывали в жизни случаи, когда не три недели, как сейчас, — гораздо дольше бывал в разлуке с женой — и ничего. Настоящая любовь становится от этого лишь крепче!
— Да, вы в чём-то правы… Мы ведь часто кочуем по чужим городам — соревнования, встречи, сборы… Команда у меня не юношеская, вполне взрослые двухметровые парни, у многих есть друзья, родственники в том городе, бывает, что и не ночуют в гостинице… Я могу наказать за нарушение спортивного режима: вернулся пьяный, например, но наказать за то, что ночевал с девицей, я не имею морального права… Даже и спросить не могу: спортсмен — не монах, в конце концов, а я не пастырь! Сама игра говорит о том, как провёл он эту ночь — сонный, как осенняя муха…
Они помолчали, наслаждаясь и целительной водой, и мужской, но вовсе не похабной беседой. Не анекдоты про неверных жен, а благодарность верным — такое в мужских разговорах бывает не часто.
— Детвора?
— Большие уже! Старший недавно внучку подарил. Теперь любовь моя — Алёнушка!
Полковник вспомнил вчерашние новости местного ТВ.
— Вы не слышали? Где то здесь, в городке, пятилетняя девчушка пропала, Жанна. Третий день не могут найти.
— У нас в санатории шёл об этом разговор… Нянечка из местных знает эту семью. Порядочные добрые люди, всегда готовы помочь соседям…
— Вот так?.. Стало быть, есть, чем помогать?
— Выходит дело, что есть…
Они взгрустнули, вспомнив о внуках, поговорили о другом.
— Я ведь догадываюсь, где вы служили, товарищ полковник… Последнее время об этом не принято стало говорить…
— Но и скрывать я тоже не хочу, поскольку лично за собой никакой вины не чувствую. Служба государственной безопасности есть в каждой стране, но по-разному называется. Если сравнивать с организмом, это глаза и уши, которые стерегут от врагов, это кожа, без которой он беззащитен от всех проникновений… Недаром пограничные войска, и не только у нас, тоже входят с состав структуры государственной безопасности.
— Всё это понятно, полковник… Но сознайтесь, что и претензий к ней немало было у народа — в данном случае, нашего.
Николай Семёнович глубоко вздохнул. Тренер задел такую молевую точку, которая не в силах зажить уже два десятилетия.
— Давайте говорить откровенно, Вадим Николаевич. Опять же сравнивая с организмом, скажу так: глаза и уши могут служить безупречно, но направляет его всё же голова!
— Вы хотите сказать?..
— Конечно. Я приведу такой пример. Знаете ли вы, что было три Англо-афганских войны, в которых великая держава, подчинившая себе полмира, никак не могла одолеть крохотный гордый народ. В 1919 году на 60-тысячную афганской армию обрушились 340 тысяч англичан, у которых на вооружении были даже самолёты!.. И кто, скажи мне, в марте того же года, когда война была в полном разгаре, признал независимость Афганистана?.. Вы правы, юноша, — Россия! Мы протянули ей руку помощи, помогали финансово, оружием, даже теми же самолётами, наши связисты проводили первый в стране телеграф! Вы можете представить, как любили русских в Афганистане? Как желали нам победы в Великой Отечественной войне?! В 1950-е, 60-е годы мы поставляли в Афган нефть и газ, строили заводы, проводили ирригацию…
— Да, это я помню, мы учили в школе…
— А мои друзья служившие советниками в Кабуле, наблюдали зарождение нового Афганистана, докладывали о настроениях народа. В 1961 году Хрущёв послал туда Леонида Брежнева, в ту пору Председателя Президиума Верховного Совета СССР, и вы бы видели, как восторженно принимали там второго человека в России! Он заложил политехнический институт в Кабуле… — и он же в 1979-м заложит ту мину, которая подорвёт наши добрососедские отношения и, в конченом итоге, сам Советский Союз.
— Вы так считаете?
— Конечно! Вспомните историю, мой друг. Русско-японская война привела к первой революции, германская — ко второй, Вторая мировая — к созданию ООН и НАТО, афганская — к перестроечным процессам и развалу великой страны. Большие войны, как землетрясения, сдвигают многое в устройстве государства. Но наши лидеры плохо знают историю, она ничему их не учила и не учит!
Тренер критически прищурил глаз:
— Но ваш председатель, товарищ Андропов, он тоже проголосовал за ввод?
— Э, нет! — погрозил пальцем старый чекист. — Я читал протокол заседания Политбюро, на котором решался вопрос об Афгане. Юрий Владимирович высказался за поддержку оружием, как в 1919-м, но ввести войска категорически не рекомендовал! Он чувствовал, к чему это приведёт.
— Не послушали?
— Нет. Ещё двое были против ввода войск: премьер-министр Косыгин и Огарков — начальник Генерального Штаба. Но подавляющее большинство, как водится, покорно пошло за вожаками. Брежнев, Суслов, Устинов, Громыко — вот кому мы обязаны этой бесславной войной, которая длилась вдвое дольше, чем Великая Отечественная! А кончилась, в конечном счёте, так, как не мечтал и Гитлер: Советского Союза не стало! «Глаза и уши» были против этой «малой победоносной войны», но упрямая, старческая «голова» повернула историю по своему.
Вадим усмехнулся:
— Да, образно, товарищ полковник. Полагаю, это не единичный случай?...
— Нет, конечно. Рекомендации нашего ведомства расходились с позицией Политбюро не раз. Так было в дни Новочеркасских и Пражских событий, на острове Даманском… Но последнее слово всегда было за Политбюро, за армией, её разведкой… Наблюдатель может предупредить и дать совет, но решение принимает правитель.
Подошло время пить минеральную воду, друзья простились с гостеприимным бассейном и отправились вниз.
— Вы ведь рыбак, я понял?
— Заядлый! Причём, больше люблю не летнюю, а зимнюю рыбалку, по перволедью! Но с моей работой такое удаётся крайне редко, — вздохнул тренер. — А почему вы спросили?
— Хорошую тёплую безрукавку видел давеча на рынке возле питьевой галереи.
Однако, спустившись к «безалкогольному питейному заведению», но Николай Семёнович не увидел уже того продавца, который так лихо торговал изделиями местного меховой фабрики. Но его товарищ стоял на прежнем месте.
— Извините, молодой человек. Ваш приятель, что безрукавками торговал…
— Влад, что ли?.. Его дня три как нет…
— Жаль…
— Он вам лично нужен или товар?.. Тогда во-он к той даме подойдите, блондинистой.
Блондинистая поглядела на покупателей оценивающим взглядом.
— На вас будет, молодой человек, — сказала она тренеру. — Ваш размер остался, солидный.
Безрукавка понравилась любителю зимней ловли, он ощупывал её, приглядывался так и этак, а полковник спросил между делом:
— А шиншиллы нет, мадам?
Продавщица бросила на него удивлённый взгляд.
— Шиншилла?! Да вы знаете, сколько она стоит?.. Это же самый дорогой мех в мире! На одну шубу сто шкурок требуется. Под миллион вам обойдётся!
— А мне говорили — обычный кролик…
— Кто вам сказал такое? — удивилась блондинка. — Этот зверёк в Южной Америке водится, да и то в горах. В Красную книгу занесён… Какой кролик?!
Тем временем тренер присмотрел себе безрукавку, отдал деньги и остался искренне доволен.
— Спасибо, что надоумил, полковник. Изумительная вещь!
— Я рад, — сказал Николай Семёнович, о чём-то размышляя. — Ну что? На водопой?
Они вошли в галерею.

            ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА
Нет, не удавалось полковнику вжиться в санаторный режим по части послеобеденного сна. Лежал, ворочался… нет, не спится! «А если организм не хочет, не надо и насиловать его, — решил Николай Семёнович, достал заветную тетрадку и написал: «Анадырь и Пеньковский»… Эти два понятия сливались у него в единое целое, когда вспоминалась осень 1962-го...
По существу, операция с северным названием «Анадырь», как озаглавили её для конспирации, была разработана военной разведкой, Генеральным Штабом, но выпускники минской Школы на Кубе бывали тоже, и один из них, вернувшись с Острова Свободы, рассказал курсантам много интересного.
« — Я вам так скажу, друзья мои. Не один десяток лет пройдёт, прежде чем вскроются все завесы над этой историей — многогранной и неординарной, как вся наша жизнь. Начну с того, что первоначально восстание на Кубе не сильно заинтересовало наше Политбюро: вся Центральная и Южная Америки от Мексики до Чили были сплошная череда мятежей, восстаний, свержения власти и смены правительств… К этому привыкли, вспоминали разве что «Иудушку Троцкого», который от праведного гнева советского народа скрылся в Мексике и чем кончил, известно… Бородатый Фидель казался такой же далёкой экзотикой, как писатель Хемингуэй, много лет живший на Кубе…
Приезжий усмехнулся.
— Говорят, товарищ Хрущёв впервые с интересом подошёл к карте, когда ему сказали, что Куба занимает второе место в мире по запасам никеля и пятое — кобальта. Потом уже родилась мысль покупать на Кубе тростниковый сахар… Кто-то намекнул с улыбкой, что и кубинские сигары — лучшие в мире, но Никита Сергеевич припомнил наших карикатуристов, которые рисуют акул капитализма с сигарами в зубах, для советских граждан такое неприемлемо, и тема была закрыта. Но к Фиделю присмотрелись, пригласили в Москву, он оказался весёлым улыбчивым бородачом, хорошо воспринимал идею социализма, прилично охотился в Завидово — одним словом, был признан своим человеком. По крайней мере, с ним было гораздо проще договариваться, чем с сержантом Батиста, которого свергли Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара со своими ребятами. Остров социализма на далёком Западе оказался как нельзя кстати в то время, когда лагерь социализма начал давать трещины в Европе и Азии. Одним словом, была дана отмашка, и все советские газеты, включая «Пионерскую правду», принялись воспевать Кубу, Фиделя, Че, слова «казармы Монкада, яхта «Гранма», горы Сьерра-Маэстре» не сходили с уст, молодой певец Муслим Магомаев гремел по всем каналам с песней «Куба, любовь моя!» — одним словом, малоизвестный остров Карибского архипелага вдруг стал родным и близким всему советскому народу… И вдруг, в апреле 1961, вслед за полётом Гагарина, мир облетела другая новость: на Кубе, в заливе Свиней, высадились «белоэмигранты», но доблестная армия Фиделя в три дня сбросила с острова всех «гусанос» — «червяков» по-испански.
Курсанты слушали с большим вниманием: всё это происходило на их памяти, «Остров зори багровой» до сих пор звучит в ушах…
— Разведка Фиделя, не без помощи советской, конечно, начисто переиграла американскую… Взять, хотя бы, налёт над кубинскими аэродромами. Враг припомнил 1941 год, когда люфтваффе за считанные часы обескровило авиацию Западного военного округа, и попытался повторить подобное на Кубе… Но советники предусмотрели такой вариант, боевые самолёты были заменены муляжами, которые и «пострадали» при налёте. Пилоты американских разведчиков, не зная этого, донесли о «полной победе», выложили фото… Очень кстати пришлись кубинцам танки Т-34, миномёты, иная техника из дружеской страны… Аппетит, как известно, приходит во время еды, и уже не раритеты Второй мировой, а оружие новое, самое современное решено было отвезти на Кубу в 1962 году.
Преподаватель сделал многозначительную паузу.
— Нельзя не учесть, друзья мои, что в холодной войне мы вечно были в роли догоняющих. Первую атомную бомбу испытали на четыре года позже американцев, носители срисовали у них же… А самое главное, что подлётное расстояние от союзников США — ФРГ, Италии, Турции — до советской территории было несравнимо с тем же от нас до Штатов. И вдруг — такой подарок судьбы! Куба, от которой до Вашингтона, что называется, рукой подать. Кто бы отказался от подобного козырного туза? Кто угодно, но только не темпераментный Хрущёв!.. Но, как всякий игрок, он решил припрятать дорогую карту поглубже. Ракеты везли на гражданских сухогрузах, соблюдая самые строжайшие правила конспирации, везли под видом сельскохозяйственной техники, и надёжное прикрытие для этого было. Специально для Острова Свободы на Люберецком заводе имени Ухтомского освоили выпуск комбайна КТК-1 для обработки сахарного тростника; о нём широко писала пресса, его фотографировали на кубинских полях, и перевозка подобных комбайнов ни у кого не могла вызвать подозрений. Под видом инженеров, наставников кубинских комбайнёров плыли на Остров советские офицеры; в трюмах, и тоже в гражданской одежде — солдаты… Американцы утверждают, что обнаружили «под пальмами» советские ракеты с самолёта-разведчика… Но сегодня, друзья мои, когда разоблачён Олег Пеньковский, можно с уверенностью сказать, что им незачем было рисковать своими пилотами. Предатель выдал врагу столько сверхсекретой информации, включая фотографии ракет, что конспирация теряла всякий смысл. Он подал условный сигнал о полной готовности советской стороны к третьей мировой войне сотрудникам американского посольства… И только воля двух людей, тайные переговоры президента США Джона Кеннеди с членом Политбюро Анастасом Микояном, предотвратили роковой шаг».
Полковник сделал пометку: «Хемингуэй в 1941-42 годах организовал собственную контрразведку на Кубе. В испаноязычной стране фашистских шпионов был много: тесная дружба связывала не только Франко и Гитлера, но и разведки двух стран. Автор пьесы «Пятая колонна» прекрасно это понимал».
Затем, отложив тетрадь, Николай Семёнович подумал: «Как объяснить столь явное перерождение человека? Участник войны, орденоносец, руководитель армейской комсомольской организации, зять боевого генерала — какие ещё нужны рекомендации, чтобы ввести Пеньковского в святая святых? — Главное разведывательное управление страны. Здесь он растёт от звания к званию, учится на курсах и снова растёт… Полковник ГРУ равносилен генералу… Ему доверяют важнейшие секреты Родины, а что важнее секретов боевых?.. Его не поймали на любовной интриге или валютных операциях в дни пребывания на Западе — так, как ловят молодых учёных или горячих лейтенантов… Его не пытали раскалённым железом или обещанием казнить близких людей… Он сам, добровольно, искал и нашёл связи с иностранной разведкой и верно, преданно служил своим новым хозяевам — за те же полковничьи погоны, только английские и американские.
Сегодня говорят, что Олег Пеньковский спас нашу планету от Третьей мировой, а, по существу, от уничтожения. По расчётам учёных, всё живое могло погибнуть на Земле, поражённой таким количеством урана. Но предательство или добрая воля спасли нас в 1962 году? — вот вопрос. Да, военные секреты, которые в огромном количестве передал на Запад Пеньковский, помогли Кеннеди по иному взглянуть на потенциал Советского Союза, иначе разговаривать с Хрущёвым и Микояном… Но было ли это главным в тех знаменательных переговорах? Скорее всего, нет, конечно. Недаром, добившись возвращения статус-кво на Кубе, США пошли на попятную в отношении своих ракет в Турции… Победил разумный компромисс, но Запад подал всё так, что победил он, а Восток… Восток молчал, а потому до наших дней Карибский кризис рассматривается как полная победа Штатов над Советами, Пеньковский — как «человек, спасший Землю от Третьей мировой войны».
            ПРОПАЛИ И НАШЛИСЬ…
За ужином о маленькой Жанне говорили уже за каждым столиком. Местные новости, наконец-то, разродились большим материалом, из которого было ясно, что отец девочки — местный предприниматель, возглавляющий фирму с каким-то сложным названием, жена не работает, девочка — единственный ребёнок в семье, и родители пушинки с неё сдувают. Водят в элитный детский сад, в музыкальную школу… И вот, три дня назад, няня привела ребёнка из садика, хотела вести домой, но девочка закапризничала: лето на дворе, тёплый вечер, ей хотелось поиграть… Няня убедилась, что во дворе посторонних нет, велела не задерживаться и ушла в дом. Через полчаса вышла, — а ребёнка нет! Обежала всю округу, к соседям стучалась — нет, никуда не заходила девочка, никто её не видел… Няня рассказала матери ребёнка, они бросились искать вдвоём, потом приехал отец… Поиски продолжались до утра, потом сообщили в полицию, друзьям… Пошли искать в лес, на реку, весь город подняли на ноги — нет девчушки! Ни живой, ни мёртвой!
— Какой ужас! — сказала Анна Григорьевна. — Интересно, бабушки есть у ребёнка?
— Причём здесь бабушки? — удивился Михаил.
— Притом, что у нас, старых людей, интуиция более обострённая, чем у молодёжи. Не смей смеяться! — прикрикнула она на сына. — Все гадалки, экстрасенсы — это люди, как правило, зрелого возраста, о них к старости пропадает потребность ко многим иным… увлечениям, но, за счёт этого, усиливаются иные функции организма. Давно доказано: когда человек слепнет, у него обоняние становится острее, слух, память и т.д.
Подошла Анжела.
— Приятного аппетита… Вы тоже о пропаже девочки?
— Об этом говорит весь город, — сказал Михаил Борисович, подвигая ей стул. — Вы ведь тоже смотрели местный канал, Анжела?
— Мы вместе смотрели, — невозмутимо сказала она, тогда как мать распахнула рот от удивления, а сын слегка порозовел. — Ах, извините, Анна Григорьевна, я совсем забыла, что вы считаете сына невинным ягнёнком. Поди, сказал вам, что в тихий час посещал массажный кабинет? Увы, он был у меня, я сама прекрасно делаю массаж.
— Это правда, Мишенька? — упавшим голосом спросила мать.
Он всплеснул руками.
— Ах, мама! Вы, действительно, совсем забываете мой возраст. Мне давно за тридцать. Извините, Николай Семёнович, — обратился он к полковнику, прижав руку к сердцу, а потом обернулся к Анжеле. — Я, правда, полагал, что всё останется между нами…
Она широко распахнула глаза.
— А в чём дело, Мишель? Мне давно уже не восемнадцать, не замужем, отчитываться некому. Если кому-то неприятно, извините.
Полковник улыбнулся.
— Я прекрасно понимаю сегодняшнюю молодёжь, у самого внучата — уже студенты. Да, в наши годы многое мы тщательно скрывали, хотя родители догадывались, конечно… Сегодня это считается ханжеством, правда?
— Именно так, Николай Семёнович. У себя дома я слыву недотрогой, одна воспитываю сына-школьника… Сейчас он у бабушки… Но здесь, за сотни вёрст от родного города, один месяц в году, имею я право расслабиться, в конце концов?!
— Имеете, имеете! — рассмеялся Николай Семёнович. — И даю слово, что лично я и не думал вас осуждать — ни вас, ни Михаила Борисовича.
— Спасибо, — искренне поблагодарил он. — Надеюсь, мама, что и вы — на нашей стороне?
Анна Григорьевна попеременно глядела то на сына, то на внезапную сношку и глаза её наливались слезами.
— Для меня это так неожиданно…
— Да что именно? — удивилась Анжела. — Вы испугались, что я уведу у вас сына?.. И не подумаю. Сегодняшняя моя жизнь мне нравится, зарабатывая хорошо, нам с Андрюшкой хватает. Зато никакой пьянки, мордобоя, милиции по ночам… Мы и вам ничего бы не сказали, но Мишель уже достал меня: «как сказать мамочке?» Я обещала уладить и, как видите, уладила. Дорогая Анна Григорьевна, эти дни (их немного осталось) ваш сын поживёт у меня в палате. Вы не возражаете?..
Мать промокнула глаза платочком и застенчиво посмотрела на полковника:
— А вы что скажете, Николай Семёнович?
— Совет да любовь! — вот что я скажу вам, мои дорогие. Санаторная жизнь — укороченный вариант обычно жизни. Вы оба молоды, красивы, свободны… Чем не пара?.. Будьте счастливы!
Михаил, обрадованный, что всё так хорошо закончилось, сказал заговорщицким шёпотом:
— А у меня бутылка шампанского есть... Вздрогнем?..
— Что? Прямо здесь? — обеспокоилась мать. — Заругают…
— Не успеют! — обрадовалась Анжела. — Нальём, выпьем, никто и глазом не моргнёт!
Одним словом, этот вечер, в соответствии с теорией полковника относительно скоротечной санаторной жизни, оказался для молодёжи «свадебным». После праздничного ужина у них начался «медовый месяц». А полковник, проводив старушку до её номера, отправился в бильярдную.
«Пора поквитаться с этим Серёжей! — сказал он себе. — Сегодня я в боевой форме, хотя и выпил бокал шампанского».
Всё исполнилось, как было задумано, и вскоре уже признанный маэстро с удивлением оказался в числе ожидающих своей очереди.
— Кто крайний?.. Я за вами, дружище. Плохо пошла игра сегодня. Всё об этой девчушке думается, а с хорошим партнёром расслабляться нельзя.
В бильярдной тоже размышляли о пропавшей Жанне, но размышляли грубовато, по-мужски.
— Вот смеху будет, ежели завтра окажется, что девчонка села в поезд и укатила куда глаза глядят!..— говорил один из стариков; сам он не играл, но потолкаться среди игроков, поговорить был не прочь. — Со мной в детстве был такой случай. Вскочили с дружком на тормозную площадку товарняка и поехали кататься… А вагоны то ли пустые оказались, то ли под горку — скорость всё выше, остановок нет!.. Я предлагаю дружку: «Спрыгнем?», а он боится: «Покалечимся!», говорит. Так и ехали часа три без остановок — вплоть до незнакомой станции… А с собой ни гроша, ни сухаря… Обратно двое суток добирались — где на задних площадках, где за ради Христа… Половину забыл уже, много лет прошло, но как порол меня отец — это я до сих пор помню!
Бильярдисты посмеивались:
— Такое не забывается!
— У меня ещё смешней был случай, — начал второй. — Пошли мы мальцами на рыбалку, а река у нас широкая, Кама называется. Слыхали?
Все единодушно подтвердили, что слышали о такой.
— А дело было по весне, лёд стоял набухший, но твёрдый ещё, мы попрыгали у берега, опробовали. А на той стороне реки ТЭЦ была — вода от неё тёплая , даже зимой проталины стоят, а к весне целый пруд образовывался возле берега. Летней удочкой можно рыбу ловить, честное слово!
Слушатели согласились, что такое бывает тоже.
— Сидим мы на бережку, окуней ловим, плотвичку разную… Вдруг как треснет на реке — ажно содрогнулся лёд, гул пошёл. «Никак началось?» — подал голос один из наших, постарше. «Что, что началось?» — перепугались малыши. «Половодье называется, — отвечает старшой, а сам побледнел от страха. — Надо, хлопцы, обратно бечь!». А в это время ещё один взрыв — будто кто кнутом гигантским по реке хлыстнул, из конца в конец, не иначе как до Чусовой этот хлыст достал. Мы повскакали на ноги. «Ну? Айда за мной? — говорит первый. — Меня тятька убьёт, ежели домой не приду сегодня». «И меня!» «И меня тоже!» обеспокоились остальные. А дело было вскоре после войны, у кого вернулся отец, у кого нет, но все в один голос вопят: была бы вина, а кому пороть, найдутся.
— Это точно! — согласился кто-то из игроков.
— В секунду смотали мы удочки, просились бежать по старому следу, и вдруг — будто бомба ахнула по центру льда — мы попадали от толчка, от страха. «Не пойду! — кричит один. — Пущай порют, а здесь и вовсе пропадём!»… «Тут глубины — с версту, дед говорил»… «Страшно!»… А пробежали мы изрядно, старшой уговаривает дальше бежать, кто помладше колеблются, но очередной толчок все сомнения наши порушил. Вдарило так, что лёд у нас из-под ног ушёл, а в центре реки вырвался, вода хлынула и потекла ручьём в нашу сторону. Как мы добежали до берега — сами не знаем, забрались на высокое, оглянулись, — а на Каме страшное творится! Посерёдке гром столбом, льдины на дыбки встают, из под них вода хлыщет тёмная, и по все стороны от центра разбегаются трещины во льду, треск стоит — соседа не слышно! Да тут уже, если честно, и не до разговоров: смотри да дивись! Не раз прежде видели мы ледоход, но всегда, помню, случался он не то по ночам, не то в другое время, но без нас начиналось. Проснёшься утром — Кама уже взломалась, лёд бежит по всей реке от края до края, шуршит только — треска нет почти. А такое, как в этот день, никто из нас до сих пор не видел. Вот он каков, Ледоход-Батюшка!
Слушатели закивали головами: каждому за долгую жизнь доводилось видеть ледоход — хоть на Каме, хоть на Волге, хоть на Яузе-реке…
— До вечера мы глядели — глаз оторвать не могли от этой силищи. На зорьке набрали вокруг хвороста сухого, щепок, веточек — зажгли костёр, кое как пожарили рыбу, съели её — полусырую, от копоти чёрную, но и она сладкой показалась: весь день без еды! Ночевали сидя, в полглаза: кто поближе к костру, дымом надышался, кто подальше — замёрз, как собака… На вторые сутки подготовились к ночи получше. По берегу сушняка набрали, из реки плавуна, подсушили его на солнце — на две ночи хватит! Но не довелось нам переночевать как следует. Явились взрослые — рабочие с ТЭЦ, говорят: «А мы думаем — что за цыгане тут табор разбили? Костры горят, сами все чернявые — вылитые цыганята!» Накормили нас энергетики, отправили на полуторке по мосту через Каму, что напротив Перми… А дома встретили нас по свойски: и плачут от радости, и подзатыльники дают — всё сразу. Ведь они схоронили нас, думали, что унесла Кама в Волгу-матушку!
Таких рассказов — о том, как в детстве пропадали, да находились, было много в де дни, как исчезла девочка Жанна. Самой её, увы, не было ни в числе живых, ни в числе мёртвых…

            «СТРЕЛОЧНИК»
Очередным партнёром на бильярдном поле стал рослый старец лет восьмидесяти с гаком, пальцы рук его были покрыты тёмными пигментными пятнами и слегка дрожали, но лёгкой победы над ветераном не получилось. Играл старик не спеша, подолгу выбирал оптимальную позицию, ещё дольше примерялся к обоим шарам, в момент удара сосредотачивался так, что дрожь, казалось, пропадала, и собравшиеся невольно застывали: было ощущение особой значимости той минуты. Удар был выверен по точности и силе: мягким накатом — для тонкого свояка, размеренным средним — для близкого чужого и безжалостным пушечным — для дальнего шара, который вряд ли зайдёт по-иному.
— Мощно! — хвалили в таких случаях зрители. — Ну ты даёшь, дед! Из Одессы, поди?
Одесса, как и другие портовые города, всегда славилась умелыми бильярдистами.
Дед забивал очередной красивый шар и говорил небрежно:
— Да нет… Рязанские мы, с есенинских краёв.
Полковник улыбнулся: до того значимо прозвучала эта фраза. Да ведь и то сказать: древний город Московской Руси — и соперник, и защитник её — стоил того, чтобы произносить его имя с гордостью.
Николай Семёнович никогда умышленно не проигрывал партнёрам, не унижал их своей жалостью, но в данном случае пришлось изрядно потрудиться, чтобы вырвать победу.
— Искренне рад был, — сказал он, пожимая руку ветерану. — Редко, у кого так приятно бывает выигрывать.
— Да и я проиграл без обиды.
— Пожалуй, хватит на сегодня, — отложил свой кий полковник. — Вы в номер? Позвольте, провожу?
Старик шёл, опираясь на трость, и полковник предусмотрительно распахнул ему дверь.
— Бывал в Рязани, в Константиново — не раз. Мы же соседи с вами: я из Пензы.
— Тарханы?.. — понял старик. — Доводилось бывать тоже. Я, знаете, в управлении долгое время работал… Позвольте представиться: Иван Андреевич, ветеран труда и всё такое…
— Николай Семёнович, полковник и прочее, — в тон ему сказал провожатый. — Иван Андреевич! У меня в номере есть приличный дагестанский коньяк. Как вы на это смотрите?
— Кто выигрывает, тот ставит?.. — ухмыльнулся старик. — Ну, если только символически…
… От конфет ветеран отказался категорически, но дольку лимона с солью зажевал.
— Очень советую. Лимон сам по себе — лучший источник витамина С, а несколько крупинок поваренной соли уравнивают баланс… Сахарный диабет в таком случае не грозит, уверяю вас.
— Вы учёный?
— Инженер. Но всё жизнь посвятил сбалансированному питанию и, как видите, на собственном опыте могу доказать одно: не злоупотребляя, есть можно всё! Ведь мне… сколько б вы думали?
— Смотритесь моложе, — улыбнулся Николай Семёнович.
— Девятый десяток! — горделиво ответил старожил. — И ничего в этом удивительного нет. 30 тысяч японцев благополучно перешагнули своё столетие и живут припеваючи. У каждого свои секреты долголетия, но лично у меня он очень прост: во всём знай меру — в еде, в труде, в удовольствиях… Лично я ни разу в жизни не наедался досыта. Сначала не было возможности: коллективизация, война, неурожаи, а потом и вовсе приучил себя к скромному пайку. У других столы ломятся, а у меня он прежний: хлеб только ржаной, с отрубями, на десять граммов мяса сто граммов овощей, кусочек варёной рыбы, свежевыжитый сок — и всё! Но по времени ем столько же, сколько иной обжора. Пока пища доходит до желудка, она вся уже во рту переварилась.
— Умно! — похвалил Николай Семёнович. — Мы во время войны также ели хлеб: если сосёшь его долго-долго, удовольствие растягиваешь!
— У нас в Ленинграде по другому было невозможно: мало того, что пайка крохотная, она ещё и наполовину с опилками, стружками… Начни жевать — зубы сломаешь.
— Так вы ленинградец?
— Был когда-то, — вздохнул старик. — Сразу после блокады вывезли на Большую землю, в Рязань, там взяли на завод сельскохозяйственного машиностроения… Но, сами понимаете, какие «комбайны» мы там производили…
— Прекрасно понимаю, — усмехнулся полковник.
— После войны вернули прежние заказы, стране позарез нужны стали все эти сеялки-веялки… Я уже учился заочно, невеста была… Одним словом, с шеснадцати лет — рязанский парень, в Питере только наездом бываем.
— Как и я в родном Смоленске, но воспитывался в Пензе, — вздохнул Николай Семёнович. — Стало быть, Ларионова знали?
Старик всплеснул руками:
— Алексея Николаевича? Да как же?! Я уже инженером работал, когда он пришёл к нам первым секретарём. Молодой, энергичный, улыбчивый — его полюбили в Рязани! — И первые десять лет неплохо областью руководил, и промышленность, и село — всё было не хуже других.
— А потом — «Рязанского чуда»? — усмехнулся полковник. — Слышали мы о нём, как же.
Старик развёл руками:
— Мы сами изумились, когда в газете «Правда» вышла большая статья нашего Первого, и он громогласно заявил: за год Рязанская область увеличит закупки мяса втрое! Подумалось, что Ларионов сошёл с ума. У меня были знакомые в отделе сельского хозяйства ЦК, я позвонил туда — никто ничего не понимает, такое невозможно даже теоретически! Тем не менее, в следующих номерах «Правды» ещё несколько первых секретарей обкомов, крайкомов партии горячо поддержали своего рязанского коллегу, тоже взяли встречные планы.
— Я учился в институте, и хотя лично нас, будущих строителей, это касалось в меньшей степени, но помню, как «мясная лихорадка» охватила всю страну…
— А что в Рязани началось!.. По указанию Ларионова облисполком распорядился забить весь приплод скота за 1959 год, производителей, часть молочного стада… Под расписки брали скот у частников, ездили скупать по соседним областям…
Полковник улыбнулся:
— Это я тоже знаю. Приезжали и к нам в Пензу заготовители из Рязани…
— К концу года Алексей Николаевич рапортовал о выполнении намеченного. Его лично благодарил Никита Сергеевич, вручил орден Ленина и золотую звезду Героя, говорил о тех «неисчерпаемых резервах», которые есть в каждой области… Ларионов заверил, что в 1970-м рязанский край ещё выше поднимет, получит и прочее… Как говорится, понесло мужика — не остановишь! Где-то, может быть, и верили в наше чудо, но только не в Рязани. Мы понимали, что происходит подтасовка, хозяин играет краплёными картами. Ну нельзя наращивать скот без новой кормовой базы, помещений, специалистов... Такие «чудеса» оборачиваются крахом.
Старик покачал головой, вспоминая.
— Так и случилось. Во-первых, в магазинах начисто пропало мясо. Его не стало даже на рынке: у частника весь скот забрали «под расписку». Наступила весна, колхозники потребовали свой скот обратно, отказывались сеять… Производство зерна в тот год сократилось вдвое, поголовье скота на 65 процентов! Как уж там дошло до КГБ, не знаю…
— Я вам скажу, — полковник подошёл к окну и поглядел на залитый светом городок. — К тому времени председателем КГБ был Александр Николаевич Шелепин. «Шелезный Шурик» сумел убедить Хрущёва в том, что рязанская афера может разрастись большим скандалом по всей стране, и Никита Сергеевич… сдал своего протеже. Началось расследование, Ларионов был снят с должности, лишён звания Героя и той же осенью покончил собой.
Они помолчали, обоим было жалко послушного рязанца.
— Но вы видели верхушку айсберга, а я попробую показать подводную часть… Началось всё с 20 съезда партии, который, вы помните, осудил культ личности… Докладчик, большой знаток сельского хозяйства, сказал примерно следующее: «Сталин отгородился от народа, он никуда не выезжал. Последняя его поездка на село была в январе 1928 года, когда он ездил в Сибирь по вопросам хлебозаготовок. Откуда же он мог знать положение в деревне? В частности, Сталин внес предложение повысить налог на колхозы и колхозников еще на 40 миллиардов рублей, так как, по его мнению, крестьяне живут богато и, продав только одну курицу, колхозник может полностью расплатиться по государственному налогу… Разве такое предложение Сталина основывалось на каких-то данных? — спросил докладчик. — Конечно, нет. Факты и цифры в таких случаях его не интересовали… Это предложение исходило не из реальной оценки действительности, а из фантастических измышлений оторванного от жизни человека».
            Казалось бы, убийственные слова. Но что дальше? Уже следующей фразой Никита Сергеевич сам себя разоблачил:    «Сейчас в сельском хозяйстве мы стали понемногу выкарабкиваться из тяжелого положения. Выступления делегатов XX съезда партии радуют каждого из нас, когда многие делегаты говорят, что есть все условия выполнить задания шестой пятилетки по производству основных продуктов животноводства не за пять лет, а за 2-3 года. Мы уверены в успешном выполнении заданий новой пятилетки. (Продолжительные аплодисменты.)»
— Так и сказал? — удивился старик из Рязани.
— Поверьте на слово, Иван Андреевич: в той Школе, где я учился, с закрытым выступлением первого секретаря ЦК ознакомились сразу же после съезда. Нам, курсантам, давали её читать под расписку о неразглашении… Меня ещё тогда поразило это несоответствие: предложения Сталина — «фантастические измышления», а Хрущёва — уверенность, поддержанная делегатами. Вы понимаете разницу?.. Мёртвый Лев и живой Заяц! Плановые цифры пятилетки, рассчитанные видными учёными — экономистами, аграриями, самим Госпланом страны, первый секретарь ЦК легко, одним махом, корректирует ни мало, ни много — практически вдвое: «не за пять, а за два, за три года»! И этот знаток сельского хозяйства осуждает предшественника за «фантастические измышления»!
Полковник прищурился:
— Тем не менее первый человек государства сказал такое с трибуны съезда, все депутаты слышали его слова, бурно аплодировали… Нельзя так просто списать это на оговорку, ошибку, минутное заблуждение… Надо было «воплотить» задуманное в жизнь — если не по всей стране, то хотя бы в одной конкретно взятой области. Нужен был человек, свой в доску, который пойдёт на заведомый обман… И он нашёлся. После войны Алексей Николаевич Ларионов работал в аппарате ЦК, возглавлял отдел кадров и был человеком Хрущёва. Никита Сергеевич сам выдвинул его первым секретарём в Рязань, к Москве поближе. И когда ляпнул такое на съезде, а слово не воробей, поручил Алексею Николаевичу выступить «со смелой инициативой»… Что было дальше, вы лучше меня всё знаете, Иван Андреевич.
Ветеран вздохнул:
— Несмотря ни на что, мы за него переживали. По большому счёту, не плохой был мужик Ларионов. Десять лет вёл область вполне прилично — то же село, машиностроение… Так бы шёл и шёл, как по накатанной дорожке… И вдруг такие перемены: прославился на всё страну, звезду Героя получил, у Генерального в фаворе… А год прошёл — и всё коту под хвост!
Николай Семёнович покачал головой.
— Авантюризм до добра не доводит. Я даже не Ларионова имею в виду. Ларионов — стрелочник. Его смял тот безбашенный экспресс, которым, вцепившись в рычаги, управлял неграмотный машинист.
Старик усмехнулся:
— Смелое суждение!
— Увы… Он, как большинство политических лидеров, учился мало и не последовательно, В детстве зимой в школу бегал, летом стадо пас, помощник слесаря, шахтёр… Потом гражданская война, рабфак, промакадемия… «Промакашкой» её звали умные люди: никаких серьёзных знаний она не давала.
Пожал плечами и старик:
— Что было, то было, дружок. Отцы наши, участники гражданской войны, гордились этим: «Институтов мы не кончали, политической грамоте нас маузер обучал!»…
— Согласен, времена были иные. Но умные партийцы недостаток собственных знаний компенсировали хорошими советниками из числа грамотных специалистов. Вспомните товарища Орджоникидзе. Тоже невелико образование: всего лишь фельдшерская школа, но как умело руководил он всей тяжёлой промышленностью, ВСНХ страны! Почему? Да потому, что прислушивался к разумному мнению каждого инженера, каждого красного директора своей промышленной империи, а их у него были многие тысячи. И никогда, свидетельствуют очевидцы, он не оспаривал их мнения с позиции силы: «Я начальник, ты дурак!» Не потому ли министерство тяжпрома считалось самым устойчивым в кадровом составе, самым передовым? Серго уже не было в живых, наркомат, после Межлаука, расформировали, но оружие победы оно исправно ковало и в дни войны, и много позже…
— Это верно.
— А теперь суди о том, как преемник Сталина относился к кадрам специалистов. Не в одной какой-то отрасли, повсюду он считал себя умнее всех, Академию наук крыл последними словами и грозил распустить к такой-то матери! Но особо великим специалистом считал себя в отрасли сельского хозяйства. Про целину, конечно, знаешь, отец?
— Ещё бы не знать?
— Почвоведы умоляли не трогать залежи все подряд, чередовать пашню с луговинами… Где там! Азарт наживы взял своё: распахивали вековой чернозём вплоть до родников, до оврагов, ну и получили чёрные бури!.. А генетика? Его приводила в бешенство даже безобидная плодовая мушка дрозофила — предмет исследования генетиков. Известен случай, когда он поносил этим названием своих врагов. «Ублюдки! Христопродавцы! Сионисты! — бушевал премьер… — Дрозофилы — будь они прокляты!»
Старик пожал плечами:
— Ну вспылил немного... Он вообще был невоздержан на язык.
— Нет, здесь другое. Это ненависть ко всему, что выше его понимания, что недоступно его уму. Лидер может простить своим подданным всё, что угодно — красоту, молодость, даже физическую силу, но только не первенство в уме. Иначе пропадает то единственное, что отделяет божество от его рабов — сила ума. Это ненависть власть имущих к тем, кто понял больше, чем они. Так ненавидела власть Джордано Бруно и послала его на костёр, так не понимала Лавуазье и отправила на гильотину… Заметь, что рано или поздно такие лидеры плохо кончают, но прежде предают своё окружение. Так был предан Ларионов, так мог кончить свою жизнь преемник Хрущёва Фрол Романович Козлов.
— Как же! Тоже наш земляк, из Касимовского района!
Полковник удивился:
— Этого я не знал. Но знаю, что к пятидесяти годам он сделал головокружительную карьеру и стал Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, секретарь ЦК, был куратором ВПК. Никита Сергеевич сам называл его своим своей правой рукой, доверял самые деликатные задания, в том числе «навести порядок в Новочеркасске», «помочь Кубе в 1962-м»… Здесь Фрол Романович перехитрил самого себя: первым узнал о Пеньковском, но решил придержать эту ценную информацию во вред своему протеже, подставить ему подножку, да просчитался: американцы выложили правду первыми, Козлова свалил тяжёлый инсульт… Хрущёв по этому поводу сказал: «Если оклемается, исключим из партии и будем судить. Если умрёт — похороним на Красной площади»… Таки вот были нравы.

         МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО ГЕНСЕКА

— Ещё по рюмке?
— О, нет! — старик категорически замахал руками. — Коньяк хороший, спора нет, но это и с первого глотка ясно. Дальнейшие ничего нового не дадут.
— Браво, Иван Андреевич! Мудрые слова.
— Молодым инженером мне довелось бывать в Китае, возили туда сельскую технику нашего завода. Вот где мудрый народ! Истинные последователи Конфуция: «Благородный человек думает о долге, а мелкий — о выгоде»… А какая у нас была дружба! Китай и Россия — навек! Мы им станки, машины, оборудование, они нам рис, чай, шёлк… Сколько заводов с нашей помощью построено! Сколько наших специалистов трудилось в Китае, сколько китайских студентов учились у нас! И вся вечная дружба — коту под хвост! Вы хорошо разбираетесь в политике тех лет, скажите ваше мнение. Кто был виноват? Мы или они?
Полковник усмехнулся.
— Вы хотите спросить: Хрущёв или Мао Дзедун?.. Вопрос серьёзный, Иван Андреевич. Знаю только одно: Китайская революция 1949 года сблизила наши страны, действительно, до политического родства. Мао считал себя другом и учеников великого Сталина, он сам его так называл, копировал всё, что было в России: коммуны, пятилетки, колхозы, госплан… Вы помните, как сблизила нас война в Корее: мы поставляли северянам оружие, Китай — добровольцев: почти миллион их пал на этом полуострове… Смерть Сталина была объявлена всенародным трауром в Китае так же, как в Советском Союзе… О нашей помощи вы лучше меня знаете: за десять лет в Китае было построено столько электростанций, домен, заводов, железных дорог, сколько у нас не всегда строилось…
— Да уж... — вздохнул ветеран.
— И вдруг — сначала статья Хрущёва в Правде о преодолении культа личности, потом Двадцатый съезд… Подумайте сами: десять лет в Китае висели рядом плакаты Мао и Сталина, печатались книги Сталина на китайском языке, почтовые марки: Сталин и Мао — рукопожатие через Амур… И вдруг: великого Сталина тайком выносят из Мавзолея, хоронят в могиле без памятника…
Старый инженер покачал головой:
— Да, некрасивая история. Мне говорили московские друзья: даже золотые пуговицы срезали с мундира генералиссимуса, пришили позолоченную бронзу…
— А памятник? Несколько лет могила была «ничейная». Остряки назвали её могилой безымянного генсека… Стоит ли удивляться, что Мао Дзедун был всем этим страшно возмущён, назвал нас «советскими ревизионистами», выслал из страны всех русских специалистов, до минимума сократил торговлю… Одним словом, из лучших друзей мы превратились в политического, а во времена и в военного врага: вспомните конфликт на Даманском: возможно ли было такое при Сталине?
Старик пожевал губами.
— Да уж… Даманский… Помню.
Полковник тяжело вздохнул.
— Я долго работал в Красноярском крае, потом в Хакассии, китайская граница рядом была… Много думал о том же: кто виноват? Сохрани мы ту дружбу, и соотношение сил в мире могло быть другим: какое НАТО, если на нашей стороне — миллионный Китай?!
Иван Андреевич неопределённо хмыкнул: не верилось старику.
— Ну погоди, Николай. А как же быть с культом?.. Был он или нет?.. Молчать об нём надо было или как?
Полковник ответил не сразу: вопрос был очень серьёзным. Даже в Минской Школе не все преподаватели могли найти на него однозначный ответ.
— Я так скажу, Иван Андреевич. В истории каждого государства есть светлые стороны, о которых не стыдно рассказать всему миру, и есть, которые не очень… В семье ведь тоже не всегда бывают мир да любовь, не правда ли?
— Бывает, сынок, — вздохнул ветеран.
Год назад он схоронил супругу, с которой прожил полвека, и хотя за эти годы бывало всякое, сейчас о покойной вспоминалось только лучшее…
— Вот и здесь, отец. Не надо было рубить с плеча! Мудрый человек, прежде чем скажет сам, выслушает других, все за и против. Помнишь Маленкова, Молотова, Когановича?
— Как не помнить?!
— По существу, они придерживались той же линии: с прежними перегибами надо бы покончить, законность восстановить, но делать это без помпы, без шума: не Победа в Великой войне, чем здесь гордиться? Покойников из Мавзолея не выбрасывать, не давать врагам повода для злорадства. Ту же Англию возьмите. Там мирно сосуществуют памятники и королям, и Кромвелям, и Карлу Марксу тоже!
Старик засмеялся: «Верно!»
— А самый большой грех Хрущёва — прожектёрство. Обвинял Мао в «Большом скачке», а сам хотел в три прыжка, наподобие той же «мясной эпопеи», догнать и перегнать Америку, всю страну, до Заполярья, засеять кукурузой, построить коммунизм за двадцать лет…
— Это я помню! — обрадовался ветеран. — Совсем молодым человеком был, и мысль о том, что к чорока годам буду жить при коммунизме, вдохновляла несказанно!.. До тех пор, пока не зайдёшь в магазин. Почему то, чем дальше мы продвигались к светлому будущему, тем хуже было с товарами…
— Увы, прожектёрство до добра не доводит. Вспомните Целину… Да, трудовой побьем народа, песни, фильмы — это всё прекрасно! «Иван Бровкин на целине» чего стоит…Но ведь учёные почвоведы предупреждали: единовременная распашка огромных степных площадей может привезти к ветровой коррозии почв! Предлагали безотвальную обработку по методу Мальцева, а ещё лучше — окультуривание степей и превращение их в высокопродуктивные, как в Штатах или Аргентине, пастбища. Вы понимаете?
Ветеран обиделся даже:
— Молодой человек! Я инженер, но всё жизнь трудился на заводе сельскохозяйственных машин. Что такое огороженное культурное пастбище, где на одном участке пасутся быки, а на втором проводится культивация, посев урожайных трав, полив и прочее, я хорошо понимаю.
— Прекрасно! Тогда вы поймёте, что затратами на вспашку почвы, производство зерна и комбикорма неизмеримо больше! На целинных землях можно было производить миллионы тонн дешёвого мяса — так, как сегодня делает Аргентина. Производит лучшую в мире говядину на степных угодьях, которые ничуть не превосходят наши. Не забывайте, что она так же близка к Южному полюсу, как мы к Северному. Но при этом в Аргентине не бывает чёрных бурь!!! Кто подсчитает, сколько прекрасного казахского чернозёма унесли ветра по оврагам и водоёмам?.. Бездумно вспаханные степные чернозёмы — вот что такое Целина по-хрущёвски!
Иван Андреевич почесал в затылке.
— Увы, мой друг, я тоже приложил к этому руку. Плуги — усовершенствованные, многолемешные — сколько их сделано для российских крестьян. Сколько книг издано: чем пахать, как пахать, как глубже пахать!!! И в то же время (вот что странно!) возносили на щит Терентия Мальцева, его безотвальную систему…
Полковник подошёл к окну…
— Вы, конечно, поняли, Иван Андреевич: я служил в КГБ и не стыжусь этого! В каждой державе есть службы безопасности, разведки и контрразведки, ими многие гордятся, создают фильмы наподобие «Бондианы»… Но хорошо служить там, где понимаешь и одобряешь своё правительство. Увы, не всегда такое понимание царило между нами полвека назад. Ведь мы, «глаза и уши» государства, не меньше других любили свою Родину. И когда видишь, как бездарно ею управляют, сердце сжималось, честное слово!
Время было позднее, и старожил отправился в свою палату. Полковник проводил его.
— Рад был знакомству, Иван Андреевич.
— Взаимно, дружок. Слушаю тебя — будто молодость встаёт перед глазами. Многое я тоже передумал за эти годы, о многом сердце грустит. О людях, о стране нашей потерянной…
Николай Семёнович довёл попутчика до двери и только тут сказал:
— Что было, не вернёшь… В чём то и правильно… А взять тех же китайцев, то они мудрее оказались! И Мао лежит у них в мавзолее, и большая страна на части не распалась, и удивляет по прежнему весь мир… Воистину: «неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она мышей ловила!».

            СКАЖИ-КА, ДЯДЯ…

— Ну ты и задачу мне загадал! — встретил его утром тренер. — Моя как увидела безрукавку, покоя не давала весь вечер: хочу такую же!
Полковник усмехнулся:
— Какой вопрос? Пойдём сегодня да купим.
— Через полчаса она будет ждать нас в галерее.
— Тоже любит рыбалку?
— Она любит всё, чем занимаюсь я. Чтобы крутиться рядом! — досадливо бросил Вадим Николаевич. — А главное, чтобы ни одна другая не крутилась возле меня! Чем старше, тем ревнивее, честное слово!
…Время ещё позволяло, они поболтали о женских причудах, ревности, любви…
— Увы, верность проверяется вдовством, как это ни печально, — вздохнул полковник. — Вспомните Елизавету Алексеевну Арсеньеву, бабушку Лермонтова. Без мужа она осталась в 36 лет! Богатая красивая вдовушка, прекрасное имение, знатный род Столыпиных — чего казалось бы лучше для одиноких усачей, возвращавшихся с победой из Парижа? И крутились рядом, я уверен… Но — до конца дней осталась верна своего Михаилу Васильевича! Хотя он, если честно признать, похаживал при жизни к соседской барыне…
— Мда… Времена и нравы! — сказал Вадим Николаевич. — У меня был интересный случай в молодости. Я тогда уже играл в основном составе, хотя 18 едва исполнилось. Знакомая девчушка была из фигуристок. Мне она нравилась, я ей — нет.
— Быть не может! — искренне удивился полковник.
Седовласый тренер и сегодня смотрелся красавцем, а что было сорок лет назад?!
— Представьте себе! — сам удивлялся Вадим. — Меня опередил один борец — тоже рослый плечистый парень… Дело у них шло к свадьбе, как вдруг — вот ведь были времена! — его родителям разрешили, наконец, выехать на родину далёких предков — в Израиль. Юноша был послушным сыном и отправился вслед за родителями, обещал сделать визу невесте…
— Сделал?
Тренер задумчиво посмотрел куда-то вдаль.
— В 1971 его взяли в сборную страны, а на следующий год Мюнхен, олимпийские игры…
— Это когда был знаменитый теракт, одиннадцать спортсменов убили?
— Увы. В их числе её жениха. Два борца — и оба бывшие наши, из Советского Союза! Представляешь?.. Закон подлости!
Помолчали оба.
— Был траурный митинг, но олимпиаду не остановили, нет. Наверное, это были лучшие летние игры для СССР: 50 медалей, первое место! Даже в баскетболе обошли американцев, законодателей моды.
— А как они бросились поздравлять друг друга, когда побеждали 50-49, и Паулаускас неудачно ввёл из-за боковой… Ведь звучала финальная сирена?
— Звучала, дружище! Но — зря. По правилам, счётчик должен включаться не в момент передачи, а в момент приёма! Мелочь, но тем не менее. Наши заявили протест, судьи его приняли…
— И тогда…
— …и тогда Едешко через всё поле выложил мяч Александру Белову… И наш центровой вонзил его в корзину американцев! 51-50, победа!!!
Николай Семёнович даже слезу смахнул — до того радостным было это давнее событие.
— Американская сборная до того обиделась, что даже не вышла получать серебряные медали — они до сих пор, говорят, хранятся в швейцарском банке.
— Да, спорт непредсказуем. И когда сегодня, в канун больших соревнований, делят шкуру неубитого медведя, это меня возмущает до глубины души! Если бы прогнозы неизменно сбывались, зачем и съезжаться, деньги тратить?.. Нет, друзья! Сенсация — вот чем хороша любая олимпиада. Россия обыгрывает основателей баскетбола, но и они ведь обыграли всемирно признанных хоккеистов — россиян!
— В Лейк-Плесиде, по моему?
— Да. Студенты и любители вышли играть с непобедимой советской сборной, побеждавшей до этого на трёх олимпиадах подряд! И одолели со счётом 4-3! Этот матч американцы до сих пор зовут «чудом на льду» и ставят в один ряд с прогулкой астронавтов по Луне.
Николай Семёнович спохватился:
— Мы не заболтались с вами?
Тренер вскинул к глазам дорогие швейцарские часы, которые не снимал и во время купания, согласился:
— Опаздываем, брат… Сейчас мне достанется на орехи!
Вниз пришлось идти спортивным шагом, и всё равно в «питейном заведении» их уже ждали.
— А я думала, ты там уснул — в своём корыте?..
Николая Семёновича по прежнему игнорировали.
— Не болтай глупости. Пей, да пойдём покупать тебе овчину.
В это утро торговали мехами и блондинистая дама, и давний знакомый полковника Владислав. Он, как всегда, был навязчив и словоохотлив, но что-то странное в его лице разглядел Николай Семёнович.
— Безрукавочку? На даму?.. Да Бога ради! Любой фасон, любой размер! Примеряйте, мадам, за примерку деньги не берут… Хороша, страсть как хороша вам! — стрекотал продавец, мелким бесом крутясь возле покупателя. — Ну, как? Снимать не хочется, правда?
В это время тренер подошёл к той, у кого он сам брал товар.
— Ну а вы? У вас что сегодня?
— Жене хотите подобрать? Тогда советую вот эту. Она подороже, но мягче намного. Это не мутон — натуральный мех!
Вадим Николаевич нахмурился:
— А мне продавали — говорили по другому!
Дама не обиделась, сказала внушительно:
— Себе вы покупали на рыбалку, правда? Для непогоды, когда под дождь попадёте — лучше мутона ничего нет, это правда. Особая обработка овчины придаёт ей водоотталкивающие свойства,.. но и некоторую жёсткость тоже. Мужчинам жёсткость к лицу, а дамам больше подходит нежность, мягкость, грациозность…
Полковник, стоя в стороне, поглядывал то на одну торгующую пару, то на вторую, сравнивал, прикидывал что-то…
Тренер выбрал тот товар, что предложила блондинка, заплатил за него, и надо было видеть реакцию Владислава, когда покупатели удалились.
— Вообще-то так не делают, подруга! — укорил он блондинку довольно громко. — Ко мне первому подошли!
— Она к тебе, а он ко мне… Я что, гнать его должна?
Глаза мужчины пылали огнём, неспокойно было у него на душе. Он отвернулся в сторону, выдавил сквозь сжатые зубы: «Ну погоди, чучело!» Но, видимо, неосторожно, поскольку блондинка вскипела.
— Что ты сказал?!.. Сам урод!.. Вот погоди, придёт Аркадий, он тебе покажет «чучело»! Мало тебе кто-то звезданул. Он добавит!
Муж или сын, трудно сказать, но неведомый Аркадий значил что-то существенное для Владислава, потому что он тут же начал оправдываться:
— Это я не тебе сказал, Нинок, перестань... Достали все эти отдыхающие, сил нет! Это им не то, другое не это… Ну?.. Мир?
Та, которую звали Ниной, с досадой отвернулась.
— Сказала б я тебе… — Помолчала и уже отходчиво спросила: — Что сестра?
Владислав нахмурился:
— Что сестра?.. Известно. Лица нет. Прежде носилась по всему городу, как угорелая, теперь сидит дома, никого не хочет видеть. Лишь экстрасенсов принимает. Запрётся с ними и сидит по-полдня. Денег на них извела, шарлатанов — не меряно!
Полковник, делая вид, что рассматривает соседский товар, внимательно прислушивался. Судя по всему, речь шло о пропавшей девочке — в эти дни редко кто не говорил о ней. Владислав, похоже, был её дядей по матери…

            В ГОРАХ

За завтраком об этом тоже зашёл разговор: даже центральное телевидение объявило о местной пропаже. Слово «трагедия» ещё никто не произносил, но оно уже витало в воздухе. Вокруг городка кружили вертолёты МЧС, полиция совершала подворные обходы, в горы и долины рек отправлялись партии волонтёров под предводительством опытных поисковиков.
— Мы с Михаилом тоже записались, — с легкой улыбкой сказала Анжела.
— Ку-уда?! — встревожилась мать.
— В горы. Сразу после завтрака отправляемся в Бештау. Вернёмся к ужину.
Михаил Борисович развёл руками; минувшая ночь, похоже, сделала его другим человеком.
— Не волнуйтесь, мама: нашу десятку возглавляет сотрудник МЧС из местных. Он знает каждую тропинку в горах, не пропадём.
— Но там же скалы, ледники… Там обрывы!..
Анжела рассмеялась подобно тому, как взрослые смеются над детскими страхами.
— Анна Григорьевна, голубушка. Бештау — это вовсе не Джомолунгма, она немного ниже. В неё поднимаются не скалолазы, а простые туристы. Я вообще удивляюсь, почему мы раньше, без всяких поисков, не додумались сходить в Беждау?
Николай Семёнович глубоко вздохнул:
— Да… скинуть бы лет пять, пошёл бы с вами, честное слово!
Анжела окинула полковника оценивающим взглядом:
— Между прочим, формируются разные возрастные группы… Для ветеранов маршрут укороченный, в окрестностях города…
Полковник уже слышал об этом и вопросительно поглядел на Анну Григорьевну:
— Гора Столовая для вас не слишком высока? Между прочим, была любимым местом конных и пеших прогулок здешнего «водяного общества».
— Говорят, и Лермонтов бывал?
— Ещё бы!

Переодевшись по-походному, группа собралась в вестибюле — десять туристов, которые были таковыми полвека назад. Но глаза горели молодо, всех объединяла одна благородная цель: найти пропавшего ребёнка во что бы ни стало!
— Вы не думайте, что всё в округе уже осмотрено, каждая щёлка в горах проверена, — говорила дама средних лет в альпинистском снаряжении. — Кстати, меня зовут Ирина Михайловна, я преподаю физкультуру в местном колледже. Бывала на Эльбрусе, в Альпах, на Урале… Там вот. В горах, в отличие от равнин, всё отыскать несравнимо труднее. Образно говоря, на равнинах два измерения: длина и ширина, в горах три: добавляется ещё и высота. Можно сто раз пройти по знакомой дороге и не заметить человека, которая лежит в двух метрах выше тебя, в лесистом овражке, на склоне горы. Можно заглянуть сверху и не увидеть тот грот, который находится под вами: он весь зарос ясенем, буком, кавказской рябиной… А именно там, в кустах, могла спрятаться девочка…
— Вы считаете, что она… жива ещё?
Ирина Михайловна задумалась.
— Всякое может быть. Она заблудилась, её спугнул зверь… У нас водятся зайцы, лисы, кабаны, летают хищные птицы… Могла от страха укрыться в любой расщелине — их миллион в горах! — уснуть, ослабнуть от голода… Сначала звала на помощь, потом и плакать сил не стало, лежит сейчас — истощённая, слабая, ждёт, когда мы её обнаружим.
Женщины всхлипнули.
— Даже если нет в живых, искать надо! — строго сказал Иван Андреевич: он тоже вызвался в поход, несмотря на свою тросточку. — Если да — слава Богу, нет — похоронят девчушку по-человечески!

Вернувшись, за ужином делились впечатлениями:
— Какая прелесть эта Бештау! А монастырь!.. Там есть мужской монастырь — Второй Новоафонский. Прямо на скалах — лики святых апостолов, тексты из Евангелия! — восхищался Михаил.
— Вы только за этим ходили в горы? — укоризненно спросила мать.
— Нет, конечно. Мы искали ребёнка, матушка… Но, проходя мимо, мы не могли не заметить такой красоты!
Анжела усмехнулась, спросила у старушки со скрытой ехидцей:
— А вы добились лучших результатов?.. Сегодня по ТВ скажут о том, что девочка найдена на горе Столовой?
Анна Григорьевна пожала плечами:
— Нет, конечно… Но на том участке скалы, который мы обследовали, уже наверняка нет бедняжки.
— Ну и мы осмотрели своё участок добросовестно, до самой вершины. А наверху — такие цветы растут! Первоцвет, мытник, рододендрон… Настоящие Альпы, честное слово!
Михаил, который с тревогой прислушивался к культурной перепалке любимых женщин, вздохнул с облегчением.
— Мы и тебе принесли букетик, матушка. После ужина принесу.

            ТРИ ФРАНЦИИ…

В своём номере полковник записал в тетрадь:
«Если есть интуиция, то она мне подсказывает: не в горах надо искать ребёнка, не в лесу или реках, а где-то гораздо ближе…»
Потом подумал и вывел ещё одну фамилию: «Горожанкин Николай Иванович, подполковник — мой первый шеф в чекистском мастерстве».
Получив назначение в Красноярск, лейтенант Ковалёв заперся в библиотеке Минской Школы и постарался уложить в памяти всё, что можно было узнать о Восточной Сибири, Енисее, Туруханске… Вести записи не рекомендовалось: всё надо было всё узнанное разложить по полочкам своего серого вещества. в молодости, к счастью, эти полочки безразмерны.
— Чтобы надёжно сохранить в памяти карту местности, постарайтесь отложить в голове некую ассоциацию, которая возникнет всякий раз, когда вам понадобится вспомнить эту точку Земного шара. Лично я хорошо запоминаю образы животных, — сказал преподаватель.
Николай развернул карту Красноярского края, прищурился, создавая ассоциацию, и усмехнулся: огромный бурый медведь развалился по территории, равной трём Франциям. Зверюга лежал на пространстве от Монголии до середины Ледовитого океана, задними лапами он опёрся в Горный Алтай и Туву, передними в Таймыр и Северную Землю. На восток от него лежала алмазная Якутия, на западе — нефтяная Тюмень… Белые медведи и дикие олени на севере, горностай повсеместно, верблюды на юге, таймень, хариус, сиг в бесчисленных реках и озёрах — вот что такое Красноярский край.
«Меня, конечно же, интересовали и другие его ценности, — писал Николай Семёнович. — Здесь были сосредоточены главные запасы никеля и платины страны, четверть её золота и графита, а всего в Красноярском крае обнаружено более 10 тысяч месторождений! В сочетании с великими запасами угля, нефти, газа это придавало особую ценность для размещения предприятий оборонной промышленности. Их было здесь великое множество ещё со времён войны; но после неё появились сверхсекретные объекты по производству ядерного оружия, а потому Красноярский край от проникновения вражеской разведки охранялся особо и, в частности, не был открыт для посещения иностранцами.
Запретный плод, как известно, сладок: иностранные разведки всеми силами пытались сюда проникнуть, их агенты во что бы то ни стало пытались здесь обосноваться. Методы выбирались разные, но не было лучшего пути, чем участие во Всенародных комсомольско-молодёжных стройках в период возведения Братской, Саяно-Шушенской, Красноярской ГЭС…»
Прочтя эти строки, полковник слегка поморщился: далеко не всё сказано о великом крае, о тех каналах, по которым проникала в него иностранная разведка. Взять эмиграцию русских из Харбина, например… Но решил, что об этом расскажет позже, когда придёт время. А пока — короткая, но такая памятная поездка на Родину, в Смоленск.
            СВЯТАЯ ЛОЖЬ
«Перрон всегда был одним из составляющих моей кочевой жизни. В детстве, помню, от него исходил запахом гари и тревоги, он был связан с налётами, зенитками и заполошными криками матерей: «Не отставай!»… В юности — с крепким махорочным духом, со слёзами встречающих, с тяжёлой поступью инвалидов… Ещё позже — с транспарантами типа «Даёшь Целину!», со студенческими гитарами, с варёной картошкой и солёными огурцами привокзальных торговок…
Когда шумный, взъерошенный перрон оставался позади, какое было счастье просто смотреть в окно на проплывающие виды незнакомых полустанков, деревушек, городов, лесов и перелесков, полей и луговин, речушек, болот, озёр…
Больше, чем незнакомые виды за окном, любил он разве что умную книгу — наслаждение получаешь такое же. Каждый новый писатель — это новый мир его фантазии, и если он захватывает также, как вид за окном, трудно предпочесть что-нибудь одно.
Вот почему его любимым занятием в вагонной поездке было лежать на верхней полке с книгой в руке. Конечно, эта не та книга, которые он читал в Школьной библиотеки. Такие в дорогу не давали.
…Читали их в особой комнате, где оставляли тебя с требуемой литературой один на один, как следователя с подозреваемым, откуда нельзя её ни вынести, ни заметки сделать в блокнот… Прочитал, позвонил, за ней приходят и уносят в хранилище, куда простому смертному доступа нет.
…В ту пору он был лейтенантом, но форма лежала на дне чемодана, а сам он, в неприметном штатском, ехал из Минска в Смоленскую область, где жила ещё мать, старшая сестра, племянники…
— Далеко едешь, земляк?
Николай мысленно усмехнулся: только в России возможно такое: сначала представляться земляком, потом спрашивать, откуда родом? Но человек напротив был ненамного старше, судя по всему, недавно из армии, а это многое объясняло. Найти земляка — для солдата дорогого стоит! Это значит, вспомнить далёкий свой край, откуда забросили тебя в эту Тмутаракань, вспомнить городок или деревушку свою, и пусть вы жили за сто вёрст один от другого, всё одно припомниться нечто общее…
— До Смоленска… А вы?
— Я дальше.
Есть попутчики, которым не терпится выложить о себе всё, что можно. Этот не таков.
— Смоленск… Родина Гагарина! — выдал он свою информацию о старинном городе. — Проезжал, как же!
Николай Семёнович не спешил его разочаровывать в том, что родина Гагарина — село Клушино близ Гжатска, а это на самой границе с Московской областью, от Смоленска расстояние изрядное… В 1610 году здесь произошла большая и, увы, неудачная битва Дмитрия Шуйского, брата царя, с поляками. Лучше назвать древний город родиной воеводы Шеина: этот славный боярин два года держал оборону Смоленского кремля от 20-тысячной армии короля Сигизмунда; это город генерала Ерёменко, одолевшего 14 дивизий фельдмаршала Клюге; это город Кутузова, Глинки, Твардовского…
Но у попутчика был свой запас знаний.
— Тот же Гагарин… Первый в мире космонавт и всё такое, а памятник — с обратной стороны Луны!
— Вы хотите сказать — кратер?
— Пусть так… Но он же первый — Гагарин! Что, других кратеров не было на Луне?
Напористость молодого человека была не обидна и даже в чём-то забавна.
— Есть — и немало.
— Тогда почему — с обратной?! Что? Впереди блатные всё скоммуниздили?
Эта мысль почему-то не приходила прежде в голову, и Николай невольно улыбнулся, представив себе, как раздавали кратеры: этот имени генсека, этот имени министра...
— Во! — почему-то обрадовался попутчик. — Никто у нас мимо рта не проносит. Как приятно: смотришь ночью на Луну, а на ней кратер твоего имени!.. А гагаринский пусть сзади болтается, на теневой стороне… Где справедливость?!
Вопрос был риторическим, к тому же проводница чай принесла, и Николай решил не развивать космическую тему. Просто глядел на попутчика и улыбался. Гагарин — земляк, у них с Гагариным разница всего три года, это переполняло душу радостью и в апреле 1961-го, и сегодня тоже. А какой лунный кратер назван его именем — глубоко наплевать. Весь космос ныне — гагаринский!
Припомнилась забавная история о посещении первым космонавтом Великобритании. Королева, которой по статусу не полагалось фотографироваться с простыми смертными: мало ли что? вдруг завтра окажется государственным преступником (что бывало в политике, кстати, неоднократно), а тут совместное фото, сделала исключение… для Гагарина. «Он не земной — он космический человек!» — сказала Елизавета Вторая в ответ на неодобрительные взгляды придворных и встала рядом с посланцем из космоса под вспышки фотокамер. Ей самой в ту пору было лет немного, — так и запечатлели их для вечности: молодых, улыбчивых —Королеву доброй половины мира и человека, первым поглядевшего на этот мир со стороны.
— А вы знаете, кстати, какая награда у него —первая после приземления?
Попутчик поглядел настороженно.
— Звезда Героя?
— Нет.
— Орден Ленина?
— Не угадал, дружище. На месте приземления, в Саратовской области, одуревшее от радости начальство вручило ему… медаль за освоение Целины. С тех пор это стало доброй традицией: ведь космонавты приземляются из Байконура, из целинных земель!
Попутчик удивлённо хмыкнул: шутит или правду говорит, но космическую тему больше не поднимал.
…Родная станция встретила по-прежнему бойко и весело: здесь шли поезда из Минска на Москву, из Москвы в Смоленск, а потому народу всегда хватало: кто-то пересадку делал, кто-то уезжал, кого-то провожали, кого-то встречали…
Николая никто не встречал: он приехал молча, без телеграммы, а потому, подхватив чемоданчик, отошёл в сторонку, узнавая и не узнавая былую станцию.
Его отец, который так и остался молодым, последний раз заскочил домой через месяц после начала войны, наскоро поцеловал их всех — жену, трёх ребятишек, выскочил на улицу, где ждала его зеленоватая полуторка, ещё раз махнул всем рукой, и машина скрылась за поворотом… Это было всё, что помнил четырёхлетний Николка. Говорили потом, что фашистский штурмовик накрыл полуторку так, что в ней не спасся никто. Много позже, уже в наши дни, в интернете, внучка нашла сообщение: младший политрук Семён Тихонович Ковалёв и водитель автомашины пали смертью храбрых. Полуторка попала под обстрел, люди спешили на Запад, на фронт.
…Через день непостижимым образом они с матерью втиснулись в последний вагон, и — вот ведь чудо! — их поезд добрался-таки до столицы, потом они переехали в Иваново, и матушка наконец-то сумела накормить детвору: она устроилась грузчиков на хлебозавод. Они услышали великой слово «паёк», впервые за долгую дорогу съели что-то горячее!
С одеждой тоже всё наладилось самым чудесным образом. Смоленское лето давно сменилось московской осенью, ивановской зимой, а дети как были в безрукавках, так и оставались, не в силах выйти из дома ни на шаг. Но вот матушка принесла с работы старые пыльные мешки, распорола их, примерила, и вскоре у детей появились белые одежды — слегка колючие, похожие на дерюжку, но всё же куртки, с рукавами! К ним полагались ещё и штаны такого же цвета с толстыми верёвками, которые затягивались на тощих животах…
А потом приехала тётушка из Пензы. Они обнялись, заплакали…Мать призналась сестре, что всех она прокормить не осилит: «помрём с голода все четверо!» А тётка с дядей своих детей не имели, и одного они обещали забрать… Так судьба разделила их с братом и сестрой: после войны старшие вернулись в Дорогобуж, а Николай остался в Пензе…
И вот теперь, когда матушка умерла, его вдруг снова потянуло в родные края… Могли и не отпустить, конечно: как выпускник Школы, лейтенант обязан был явиться в Москву, на Лубянку, а там решат, куда направить молодого чекиста. Но Николай окончил Школу с отличием, дорога от Минска до Москвы проходила через его родную станцию, и выпускнику дали поблажку: трое суток побывки на Родине.
Итак, подхватив чемоданчик, он отправился на автобусную остановку, втиснулся на заднюю площадку и благополучно доехал до дома.
Он не был здесь двадцать лет с гаком, и едва узнал в обветшалой избушке тот нарядный просторный дом, где прошли его ранние годы. Он с сомнением огляделся вокруг: не ошибся ли адресом? Но нет. Проулок был тот же, соседние избы тоже… Всё уменьшилось в размерах, но обознаться было невозможно…
Когда ему было четыре года, дом в Дорогобуже смотрелся самым красочным и ярким в городе, пахучие тополя возле него лишь слегка прикрывали покатую крышу, на чердаке ворковали голуби — огромные, как индюки!
А вот теперь и старый дом в два раза ниже кажется, и голуби — далёкие правнуки тех довоенных — совсем обычные на вид, а тополь всего лишь один остался, но зато до чего же могуч! — всю крышу загораживает от солнца своими старыми ветвями!
Он позвонил. Дверь открыла юная девица с бойкими очами:
— Вам кого?
«Вот такой же, чуть моложе, была сестра Дарьюшка, когда мы ехали в Москву жарким августом 1941-го года. Вагон был переполнен, мы с братом смиренно сидели на верхней полке, а эта егоза умела пробираться сквозь чужие ноги, узлы, чемоданы, и была единственным источником информации для всего вагона.
«Скоро поедем, маменька! — кричала она, пробираясь сквозь толпу пассажиров. — Паровоз водой залили».
«Откуда ты всё знаешь?» — ворчала удивлённая мать.
«В соседнем купе сказали»…
Как бы то ни было, но вскоре напившийся воды паровоз загудел, резко дёрнул хрусткими составами, и платформа за окном сдвигалась с места: поехали!»
— Ты, похоже, Оксана? Большая выросла! А бабушка Дарья?.. Дома она?..
Чем старше становишься, тем осторожнее надо спрашивать о ровесниках своих. Вот также спросил по телефону о здоровье брата, а на том конце ответили: «Дедушка умер».
— Дома…
— Кто там? — раздался удивительно знакомый голос.
Николай вошёл. Из полумрака выглянула сестра. Она, как старшая, всегда была его на полголовы выше, а теперь располневшая дама смотрела на него снизу вверх.
— Вам к кому?..
Он молчал: узнает или нет?
— Николка, ты?!!
Они обнялись по-родственному, расцеловались… Но очень скоро первая радость общения сменилась настороженностью.
— Как ты, что?
— Институт закончил.
— Поздравляю. И дальше что?
— К вам направили, — брякнул Николай первое, что на ум пришло. Слегка покоробила эта настороженность.
Сестра покосилась на его чемодан, на институтский «поплавок» у него на груди…
— А жить где?
— В родном дома, где же?.. Со временем, лет через десять, дадут квартиру, а пока потеснимся.
— Лет через десять?! — переспросила она. — Да у нас сейчас уже семеро по лавкам!
Он пожал плечами:
— А что делать?.. Погоди, сестра! Я, чай, тоже не в поле обсевок: приведу жену, своих настрогаем троих-четверых!
То ли свет в окно проглянул, и сестёнка лучше рассмотрела его глаза, то ли вспомнила, как сама разыгрывала младших братьев, но растянула в улыбке рот.
— Ты или дуришь меня, Николка, или правду говоришь?
Он хотел продолжить игру, но не выдержал, рассмеялся.
— Как догадалась?
— А так, что будущими детьми мужик не хвалится: что Бог пошлёт, то и гоже. А ты вон куды хватил: троих-четверых!
Николай усмехнулся:
— Ну, а ежели б правду сказал: нешто выгнала бы родного брата из отцова дома?
Сестра прищурилась.
— Выгнать не выгнала, но спокойной жизни не было б у нас… Шутка ли: две семьи в одной халупе?
Николай открыл чемодан, стал доставать гостинцы — сестре, шурину, ребятишкам…
— Успокойся. Помнишь, как мы звали тебя маленькие?
— «Нянькой»?
— Правильно. Ты же нам за мать была! Проснёмся — мамка на работе, а нянька дома. Спать ложимся — тоже самое… Полинка всегда рядом!
Она горестно усмехнулась.
— Самой и с подружками хотелось поболтать, и с мальчишками поиграть, а тут вы на мою голову! Соседки и те надо мной подтрунивали: «Ты, Полинка, с братьями, как с дитями: так и замуж никто не возьмёт».
Он подмигнул:
— Взял-таки?.. Как живёте-можете?
— Да ничо… пока не пьёт. А выпьет — дурак дураком!
Брат пожал плечами: ничего не поделаешь, мол. Сам он никогда не бывал в таком состоянии, но других мужиков не оговаривал: мало ли какие ситуации? Вот только за разведчиком не признавал возможность терять голову. Преподаватели рассказывали случаи, когда ни слежка, ни пытки — элементарная «белоголовка» позволяла разоблачить агента.
Но сегодня — грех не выпить, и когда пришёл с работы муж Полины, Николай выставил на стол бутылку белорусской паленки, гостинцы минские…
Помянули родителей, выпили за здоровье хозяев дома, за детей…
— Давай и за тебя, братушка. Теперь уж без смеха скажи своей «няньке» — что ты, как?
Николай убрал с лица улыбку.
— Истинный Бог, дорогие: закончил строительный институт, могу быть инженером, прорабом на стройке. Дали направление в Сибирь… Там сейчас большие дела разворачиваются!
Говорил, а сам прислушивался к своим словам: «По моему, всё правильно сказал. И не соврал, и секрет не выдал. Как говорил любимый преподаватель, «святая ложь замешана на правде».


            В СИБИРЬ!
На следующее утро полковник прибыл в «долину гейзеров» с небольшой задержкой. Тренер поглядел на свои удивительные часы:
— Первый раз вижу, как вы опаздываете, Николай Семёнович. — Что-то случилось?
Полковник задумался.
— Случилось то, что девочка исчезла… И произошло это, я думаю, где-то рядом с нами… Не надо забираться в горы, обыскивать леса и реки… Я почти убеждён, что ребёнка похитили и держат ради выкупа. Даже подозреваю, кто именно. Но не обижайся, дружище. Пока это всего лишь подозрения, а потому разглашению не подлежат.
Пройдясь вдоль рынка к водной галерее, друзья выпили ещё по бокалу минеральной воды и не спеша отправились каждый в свой санаторий… Расставались сухо: тренер обиделся.

…До Красноярска Николай долетел на Ту-104 — в ту пору первом реактивном самолёте страны, скорость без малого тысяча километров в час, высота 11 тысяч метров. Красавец лайнер уже совершил посадку, а лейтенант всё не мог избавиться от великолепия полёта и первый раз испытывал зависть к таким же молодым ребятам, как сам — к тем, кто управлял этой летающей крепостью: свой пассажирский лайнер Туполев спроектировал на базе дальнего бомбардировщика ТУ-16.
«Зависть — великий грех, — сказал себе Николай, поблагодарил красавиц стюардесс и отправился в город, по знакомому адресу.
В краевом комитете его представили руководству, расспросили о детстве, юности, учёбе: ничего другого ещё не было в его короткой биографии. Показали карту края:
— На первый случай должны хорошо запомнить нашу главную реку — красавец Енисей. Длина без малого три тысячи пятьсот, площадь бассейна — два с половиной миллиона квадратных километров… Тянется от Монголии на юге до Карского моря на севере. Знаете, кто лучше всех воспел Енисей?
— Местные племена?
— Это само собой. Эвенки зовут Ионесси — большая река. А из русских писателей великолепно сказал Антон Павлович Чехов: «В своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей — могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость!». Ну как?
— Красиво сказал! — искренне признался лейтенант. — С самолёта видел, но вблизи, конечно, ещё ярче смотрится?
Новые коллеги рассмеялись.
— Море бурлящее, а не река. Насмотришься вволю, поскольку назначен ты, лейтенант, в Дивногорск, на самое боевое место: там строится сегодня Красноярская ГЭС.
В другом отделе, самом секретном, Николаю под роспись дали прочесть несколько документов, из которых следовало, что разведки всех мастей, от ЦРУ США до Японской хомбу, спят и видят, как бы проникнуть в Красноярский край, поскольку въезд в него иностранных граждан крайне ограничен. Вместе с тем, по числу сверхсекретных объектов, в том числе оборонных предприятий, этот край с месторождениями полезных ископаемых всех элементов таблицы Менделеева включая радиоактивные, является одним из главных арсеналов страны.
— Большим заводам нужны большие источники электроэнергии, понимаете? — спросили его.
— Я инженер, — коротко ответил Николай.
— Один алюминий съедает миллионы ватт. Поэтому Совет Министров принял решение о строительстве на Енисее ещё одной электростанции, самой мощной, Красноярской. Объём работ гигантский, своими силами наш край никогда с ним не справится, поэтому, несмотря на риск, решено стройку объявить Всесоюзной, комсомольско-молодёжной, как водится. А что это значит, лейтенант?
Беседа протекала в «тёплой дружеской обстановке», но выпускник Минской Школы понял, что сейчас многое решается от того, как ответит он на этот простенький, казалось бы, вопрос. Тут и торопиться нельзя было, но и слишком тянуть с ответом — тоже.
— …Я так полагаю, что наплыв специалистов и простых разнорабочих, тех же студентов, ожидается со всех концов страны?
— Десятки тысяч уже прибыли и ещё продолжают прибывать… Завтра поплывёте на пароходе — сами увидите.
Николай прищурился пытливо:
— Для иностранной разведки это прекрасный случай внедрить своих агентов?
Коллега усмехнулся:
— Агентов, ты считаешь?.. Не дай Бог! Одного внедрят — и то опасно. Опытный агент — это как смертельный вирус: пустит корни, найдёт сообщников, подкупит… А это уже что?
— Разведывательно-диверсионная группа.
Они помолчали.
— Там, откуда присылают нам строителей, тоже не дремлют: проверяют и наши сотрудники, и по линии комсомола, характеристики запрашивают… Но мы знаем, лейтенант, как тщательно готовят разведчиков в НАТО, Японии, Южной Корее… Не исключено, что даже Китай может подключиться к этому… Ты знаешь, конечно, сколько студентов из КНР мы подготовили за десять лет тесной дружбы с Китаем… Сегодня этим людям по 25-35 лет, самый комсомольско-молодёжный возраст… А выходцы из Маньчжурии, Харбина, массовое переселение русских в 1945, последующие годы?.. Далеко не все из них испытывали сыновнюю любовь к советской Родине. В Китае проживали те ещё пташки! Про атамана Семёнова слышал?
— Конечно. Генерал-лейтенант Белой армии, арестован советской разведкой, казнён…
— А Константин Родзаевский, лидер Российской фашистской партии?.. Из той же породы! Их духовные наследники по возрасту тоже ещё… «комсомольцы». Так что думай, лейтенант, проникай, ищи… Тебе сейчас сколько?
— 26…
— Прекрасный возраст! С одной стороны — человек с высшим образованием, мы проведём тебя по линии отдела кадров, во вторых — инженер-строитель, есть о чём поговорить с местной интеллигенцией… Я полагаю, что «оттуда» нам пришлют ни дворника, ни грузчика, а хорошо подкованного технаря… В третьих, твой возраст — самый ходовой среди гидростроителей, тебе будет легче найти с ними общий язык…

            ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ

В просторном обеденном зале царила лёгкая паника.
— В чём дело? — спросил полковник, обращаясь прежде всего к Михаилу: в таких случаях дамы — ненадёжные советники, ибо панические настроения ими же, как правило, и подпутываются.
Молодой человек смущённо улыбнулся:
— Говорят, будто детей похищают специально.
— Кто?
— Террористы. Им нужны донорские органы — лечить своих боевиков…
Николай Семёнович оглядел сидящих за столом. Дамы смотрели на него с пытливым ожиданием: что скажет «аксакал»? Он невольно усмехнулся: такова природа слухов. Чем они нелепее, тем убедительнее и страшнее.
— Вы напрасно улыбаетесь! — первой подала голос Анна Григорьевна. — Детские органы, как мы понимаем, самые здоровые, не отравленные алкоголем, никотином и прочими излишествами…
— А стволовые клетки? — прищурилась Анжела. — Они же бешеных денег стоят!
— Стволовые клетки существуют только в эмбрионе человека… Тут нужна беременная женщина, — возразила Анна Григорьевна.
— Ничего подобного! Они есть в каждом организме. Другое дело, что в старости таких клеток становится всё меньше…
Старушка приняла это на свой счёт и поджала губы. Её сын с тревогой посматривал на ту и другую, готовый придти на помощь любимой женщине, но какой именно, ещё не решил.
— Я не стану вдаваться в подробности, — сказал Николай Семёнович. — Но есть одна давняя примета, которую не плохо бы помнить: дурные мысли имеют свойства материализоваться. Сегодня этой девочке, где бы она не была, очень плохо. Давайте думать о лучшем, и хорошая мысль материализуется тоже.

«Нельзя войти в одну реку дважды — это о речной воде, но сама река постоянна, как вечность, — думал Николай, садясь в речной пароходик, курсирующий от Красноярска до Дивногорска. — Наверное, и во времена Чехова Енисей был таким же, как сейчас: бескрайним, могучим, с горным правым берегом и приземистым, слегка холмистым левым.
Пароходик был набит битком, как подмосковная электричка в утренний час. Было несколько седых рыбаков, несколько старушек с корзинами, а все остальные — молодёжь с рюкзаками и чемоданами. По левому борту играла гармошка, по правому бренчала гитара — молодёжь подалась на Сибирскую стройку и хмелела от небывалых просторов, новых знакомств и больших перспектив.
После Победы не прошло ещё двадцати лет, среди строителей были и фронтовики — в выцветших гимнастёрках без погон, с двумя-тремя медалями на груди, они даже на пароходе пользовались заметным уважением.
Николай любовался рекой, опершись руками на леер, когда сзади раздался юный голос, пытавший придать себе хрипотцу человека бывалого.
— Куревом не богат, земляк? Моя бумажка, твой табак…
Лейтенант обернулся. Рядом стоял фронтовик, медаль «За отвагу» украшала его грудь, но выглядел он лишь немногим старше Николая.
— Извини, дружище, не курю.
Молодой человек презрительно усмехнулся.
— Салага!.. Мамочка не велит?
Ещё не забытый белорусский говорок послышался недавнему выпускнику Минской Школы.
— У нас в Смоленске многие не курят. Не то, что в вашем Гомеле…
— Почему Гомель?.. Витебские мы! — обрадовался фронтовик.
— Ещё лучше. От нас до вас — езды на час, а от вас до нас и того меньше.
Они познакомились:
— Николай.
— Константин.
— Не Заслонов случайно? — неудачно пошутил лейтенант.
— Эк, куда хватил!… Константин Сергеевич был комбригом партизанским, а я обычным связным. Пацаном был, когда сбежал в отряд.
«Так вот почему ты такой зелёный! — понял лейтенант.
Дети войны, они страсть как завидовали сыновьям полка, юнгам, партизанским связным — тем, кто лишь немногим старше, но, о, счастливчики! — побывали на фронте!
— Ну и как? Дошёл до Берлина?
Бывший юный партизан досадливо махнул рукой:
— Куда там?.. Наш отряд в армейскую часть влили, а меня не взяли. В школу велели идти, в пятый класс... Потом в гараже работал, на права сдал…
— Это круто!
— Сейчас БеЛАЗ вожу… Видел такие? 27 тонн грузоподъёмность! Чуешь?
— А то!
В Минске Николаю довелось видеть это чудо техники: первый карьерный самосвал вышёл из проходной завода в 1961-м.
— Ну, а ты чего молчишь? — прищурился партизанский связной. — На стройку или как?
Лейтенант задумался лишь на секунду. В сущности, это его задание — разоблачать вражеских агентов, прибывающих на Всесоюзную стройку. Стало быть, и он туда.
— По образованию — инженер-строитель…
— Ясно... А я смотрю: стоит в сторонке, на реку смотрит, не курит… Подозрительная личность!
Николай усмехнулся:
— А теперь уже не стал подозрительным?
— Ты же смоленский?!.. Сосед!
«Вот и вся проверка! — невесело улыбнулся лейтенант. — Поди, так же проверяют и в комсомольских штабах: «Едет в Сибирь на стройку?.. Свой парень!» Хорошо, что, помимо обкомов ВЛКСМ, ещё и коллеги из госбезопасности изучают посланцев комсомола на великую стройку, но разведчиков враги готовят основательно, в сутолоке молодёжного набора можно и проглядеть врага».
— Так ты, сосед, шпионов здесь ловишь или как?
Водитель БелАЗА оглянулся туда-сюда, наклонился к уху собеседника:
— Я в партизанском отряде двух предателей изобличил! Они думали: сидит мальчишка, в ножички играет… А я всё вижу, всё слышу! Меня разведчикам ставили в пример!
Оглянулся по сторонам и Николай, тоже понизил голос:
— А на судне — подозрительные есть?
— Чёрт их разберёт! — откровенно признался Константин. — Вот на тебя подумал — ошибся… Пока с тобой болтали, уже и пристань впереди. Разве успеешь разобраться?
— Это точно, — вздохнул лейтенант. — Ну, бывай здоров, разведка! До встречи!

Дивногорск, судя по всему, ещё недавно был крохотным посёлком: об этом говорили несколько потемневших от времени избушек на горе и старый причал внизу у реки. Но развернулось строительство, и здесь, на высоком берегу Енисея, появилось множество однотипных бараков, производственных и складских помещений, протянулись высоковольтные провода, ретрансляторные станции, на новом большом причале стояли катера и судёнышки разного водоизмещения — одним словом, посёлок превратился в городок гидростроителей и, судя по объёму строительства, продолжал интенсивно расти.
Над срубяным двухэтажным зданием виднелся алый стяг городского Совета, но лейтенант ещё в Красноярске запомнил нужный адрес наизусть, добрался до места самостоятельно и вскоре предстал перед глазами своего первого в жизни начальства:
— Лейтенант Ковалёв Николай Семёнович, выпускник Минской Школы!
Из-за стола поднялся интеллигентного вида мужчина лет сорока, в штатском:
— Подполковник Горожанкин Николай Иванович, возглавляю городской отдел… Присаживайтесь, тёзка. Как добрались?
— Прекрасно. Вчера в Москве, сегодня в тайге… Быстро!
— М-да… Иные стали скорости. Чехов дольше добирался… Ну, давай чай пить, лейтенант? В России издавна знакомились за кружкой чая.

            БЕРЕЖЁНОГО БОГ БЕРЕЖЁТ

В годы войны Николай Иванович служил в батальоне «СМЕРШ», отлавливал вражеских диверсантов, немецкую агентуру, «шерстил» военнопленных, служивших в абвере или гестапо…
В Красноярском крае, площадь которого равна трём Франциям, и лагерей, и военных объектов при них всегда было много, немцы — народ сообразительный… Приходилось крутиться, чтобы секретная информация не просочилась на волю…
Главной трассой, соединявшей «объекты» с городом, служит Енисей-батюшка… Был создан Водный отдел КГБ, возглавить который поручили майору Горожанкину.
— Я ведь до войны Горьковский судостроительный закончил, вот и бросили щуку в реку, — улыбнулся он. — А тут, в 50-х, Москва решила возвести ещё одну ГЭС — Красноярскую. Меня перевели в Дивногорск, на место строительства, дали отдел, а как его назвать, не решили ещё. До 57-го здесь была простая пристань на Енисее, лишь потом первые бараки появились… Не звать же наш отдел «пристаньско-барачным»? Назвали Водным… А в нынешнем году Дивногорск стали городом величать, так статус наш повысился, соответственно, до городского!
Впрочем, слава о новом городке и начальнике его Отдела очень скоро прогремела на весь КГБ. Кто-то звал майора перестраховщиком, кто-то человеком предусмотрительным, но так или иначе благодаря ему большой Ленинградский институт вынужден был перерабатывать сложнейший проект.
— В ту пору уже известен стал американский план нападения на СССР под названием «Дропшот». Слышал, конечно? — спросил Горожанкин.
— Так точно, товарищ подполковник!
— Наша ли агентура поработала на совесть или сами они дали просочиться информации, чтобы запугать, но стал известен план нападения: 300 атомных зарядов — на сотню русских городов и важнейших объектов помимо… Не забыли, сволочи, и вновь строящиеся, в том числе нашу ГЭС, которая обещает стать крупнейшей в мире.
Николай Иванович подошёл к стене и раздёрнул шторы, за которыми висела большая карта Енисея. Пунктиром, в нескольких верстах от Красноярска, была помечена строящаяся плотина.
— Первоначально чертёж представлял собой изогнутую подкову, вот такую примерно, — и подполковник показал прежние границы объекта. — Вызвали меня в Красноярск, показали проект… А я тебе говорил, что — бывший судостроитель и не плохой, заметь: институт с красным дипломом закончил… Сразу почуял неладное. На картинке красиво, ничего не скажешь, но прочность… «А что, если, в самом деле, жахнут ядерной бомбой? — подумал я. — Даже не в плотину, рядом, выше по течение?».
Начальник передёрнул плечами, закурил и продолжал:
— Лежу ночью на койке, а в голове одна только мысль — о будущей плотине. И размер «подковы» чересчур велик, и ширина её недостаточной мне кажется. Проектировщики ни в чём не виноваты: они рассчитали на мирное время, без осложнений. Тот же «Дропшот» известен лишь узкому кругу лиц в нашем ведомстве да армейским генералам… А что будет, если заряд накроет готовую плотину? Ты смотри, лейтенант!
И Николай Иванович показал на карте Енисей вниз по течению от Дивногорска.
— Гигантская волна высотой метров сорок через полчаса достигнет Красноярска и смоет город с лица земли, следом иные города и посёлки, рыбацкие деревушки… Тысячи погибших! А сколько стратегических объектов здесь, знаешь? Заводов оборонного комплекса?
— Уже знаю, товарищ подполковник: на Лубянке позволили подробно изучить ваш край.
Он кивнул.
— Это хорошо, что знаешь. Но не все, мой друг, могут смотреть дальше своего носа.. С одним из наших я поделился своими соображениями, так он лишь скривился: «Тебе больше всех надо, майор? Повыше тебя люди думали, в Кремле решался вопрос! Плюнь! Наживёшь врагов на свою голову!»
Николая Иванович горестно вздохнул.
— Знал, что многие не простят мне такую строптивость, но не мог поступить иначе! В конце концов, не за себя болел душой — за объект, мне подчиняемый… Ночью, помню, проснулся, сел за стол и начисто (вся было продумана до мелочей) написал докладную, отправил её по инстанции. Проходит какое-то время, меня вызывают к генералу — не буду называть его фамилию.
« — Ты паникёр, товарищ Горожанкин! Таких, как ты, во время войны расстреливали перед строем!»…
« — Когда война началась, товарищ генерал, судили уже других, слишком беспечных! — говорю ему. — А таким «паникёрам», как Зорге, Героев давали посмертно!»… Одним словом, дошёл мой рапорт до самых верхов, до Председателя, до Совмина — и я оказался прав!!! Проект направили на доработку, платину спрямили, усилили, теперь вот она, красавица!
Подполковник отошёл в сторону, чтобы я полюбовался новым телом будущего гиганта — прямым, как стрела, усиленным так, что вероятность разрушения выглядела маловероятной.
— Учитывая наше ПВО, американские бомбардировщики ниже десяти тысяч не посмеют спуститься, с такой высоты прямое попадание вряд ли возможно, а отдалённое плотина выдержит. Проектировщики ручаются за это головой!
Увы, никаких наград не полагалось в те годы сотрудникам госбезопасности, и всё, что заслужил начальник городского отдела за свою «настырность» — это новую звёздочку на погонах. Но разве это главное?
— Ты веришь, лейтенант? После того, как ленинградский «Гидропроект» выдал новые чертежи, я впервые уснул спокойно. И пусть американцы всего лишь пугают нас своим «Дропшотом», не знаю... Недаром говорят: бережёного Бог бережёт! Наша служба для этого, в частности, и предназначена. Если заранее всё предусмотрели, предупредили, а враг отменил свои намерения, ну что ж… Дай Бог, как говорится! Гораздо хуже, если мы с тобой что-нибудь проморгаем, тёзка, и планы врага сбудутся…
— А может быть и так, товарищ подполковник, что его намерения не осуществились как раз по причине хорошей работы разведки…
Горожанкин улыбнулся:
— Ты прав, лейтенант, я тоже думал об этом. Тот же «Дропшот»… Это сегодня мы знаем, что он в действие не воплотился, гигантского ядерного удара по Советскому Союзу не было. Но почему американцы отказались от своих намерений? Только ли «пожалели русских» или наша разведка, вовремя узнав об этом, подсказала действенные встречные шаги, и враг попросту «сдрейфил»?..
Лейтенант пожал плечами:
— История сослагательного наклонения не имеет, но факты влияния противовесов знает. Помните, как Борис Годунов, ещё будучи воеводой царя Феодора, предотвратил нападение на Москву крымского хана Казы Гирея? Вовремя сооружённые укрепления и умело расставленные пушки отпугнули хищника.
— А всё потому, что разведка сработала на совесть. Хан едва из Крыма вышел, как в Москву устремились соглядатаи на резвых конях!

…Вспоминая этот разговор, полковник с улыбкой припомнил своего первого наставника. Увы, уже нет в живых Николая Ивановича Горожанкина, но осталась в памяти предусмотрительность этого подлинного чекиста — из тех, кто службу Родине ценил превыше своего спокойствия».


            МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД БУДАПЕШТ…

Вечером полковник взял заветную тетрадь, но почему-то долго не мог ничего записать в неё. То, что сказано было во время завтрака за столом, не давало ему покоя.
«Сегодня сотни, тысячи людей думают о том, что случилось с этой бедной девчушкой, где она, жива или нет?.. Но среди этих тысяч — единицы тех, кто обладают опытом профессионального розыска… Разыскивать военных преступников, которые два десятилетия скрывались от правосудия, меняли обличие, повадки, чью биографию ретушировали большие специалисты из зарубежных спецслужб, — неужели это легче, чем найти чужого ребёнка? Должен ли я остаться в стороне, когда даже обычные люди, те же отдыхающие, становятся волонтёрами? — думал полковник. — В принципе, я ничем не рискую, кроме того, что не сумею справиться с задачей, как это произойдёт с тысячью других волонтёров. И, если я не буду афишировать своё участие, то никто не сумеет меня обвинить в непрофессионализме. По крайней мере, я сам не скажу себе позже, что не сделал этого или хотя бы попытался сделать».
Он решительно расчертил новую страницу и начертил план поиска — условно, для себя, поскольку искать пропавшего ребёнка ему ещё не доводилось — в отличие от поиска бывшего агента абвера или гестапо.

Николай Семёнович задумался, вспоминая события пятидесятилетней давности.
Перед ними с первого дня стояла очень серьёзную задача. Строительство плотины было объявлено Всесоюзной комсомольско-молодёжной стройкой, в Дивногорск приезжали люди со всей страны, в короткий срок набралось почти 20 тысяч рабочих, одних шоферов три тысячи! Великое множество молодых людей устремились в места для них новые, неизведанные и, подобно тому, как стекаются в одну реку ручейки из леса, равнин и гор, каждый нёс в себе привкус местности, у каждого было своё, затаённое. Ехали отведать романтику тайги, заработать, проверить себя на трудностях, покидали свой край от обыденности и несчастной любви, от одиночества и неприкаянности, уезжали, чтобы замести следы или выведать затаённое…
Краснодарский край — «три Франции тайги и тундры, болот и рек, полезных ископаемых и оборонных предприятий» — манил к себе иностранные разведки недоступностью своей. В 60-е годы он весь был как одна большая закрытая зона, доступ иностранцев в неё был исключён практически полностью, если не считать железных дорог. Но из окна вагона ничего секретного не разглядишь, а выйти из вагона на полпути и остаться незамеченным было невозможно.
Всесоюзная стройка на Енисее была для спецслужб той продушиной, в которую можно было забросить своего человека в этот далёкий неприступный край.
После войны прошло не слишком много лет; даже агенты Абвера, из тех, кто помоложе, были «в самом соку» — лет 35-40. Да плюс уголовники всех мастей, желавшие «перекантовать» какое то время на комсомольской стройке, да плюс люди жадные до денег, желавшие срубить «длинный рубль» на стройке века… ЦРУ дорого заплатило бы им за сведения о секретах строительства крупнейшей в мире ГЭС. А если учесть, что по соседству — сам Красноярск с сотнями «лакомых» для разведчика предприятий, то и вовсе — есть ради чего рискнуть!
Полковник записал в своём альбоме:
«Не скрою, у меня было множество фотопортретов тех лиц, которые признаны государственными преступниками: кто сотрудничал с фашистами, бежал с мест заключения, от следствия, суда ... Я сверял их с портретами и фамилиями вновь прибывших на стройку людей, обзаводился кругом своих помощников и это не могло не дать положительные результаты.
Всё тот же Константин из Витебска, партизанский связной, сказал мне при встрече:
— Не пойму я этого Деркача, экскаваторщика, что устроился к нам в бригаду месяц назад. По работе к нему нет никаких претензий, трудится как все, с огоньком. Но вот что странно: о прежней своей жизни мне говорит одно, второму другое, третьему третье… Воевал, контужен был, часть свою не помнит — это бывает, ладно… Но как можно забыть те города, которые проходил по пути к Победе?.. Странно!
Лейтенант решил побеседовать с забывчивым товарищем. Его вызвали в отдел кадров, что было нередко в дни формирования бригад, оформления жилья и прочее. У обычного человека молодой замотанный делами кадровик не должен был вызвать подозрений.
Является крепкий мужчина лет тридцати с гаком…
— Присаживайтесь, Олег Богданович.… С Украины родом?
— Из под Житомира… Деревни нет нашей, клятые фашисты збили вчистую!
— Так… В Красную Армию когда вступили?
— В 1944-м, товарищ уполномоченный. Сразу после освобождения родного Житомира…
— Гоже… Воевали исправно, я вижу: награды есть… За Балатон, за Будапешт…
Он вздохнул.
— Шо мне до них, когда контузило меня в боях за тот самый Будапешт, будь он неладен! Всю помять отшибло начисто. И справка есть из госпиталя…
Показывает и справку.
— Однако, по документам вы вступили в армию 20 лет от роду… В период оккупации где жили?
— В своей деревушке. Места у нас лесные, так фрицы редко заглядывали, стерёгся летом на сеновале, зимой в погребе…
— Там и дождались прихода Красной Армии?
— Там…
Я сделал вид, что копаюсь в документах:
— Однако, вы сказали, что деревеньку вашу фашисты разбили вчистую?
Он закатил глаза, чуть не плачет:
— Как есть вчистую, товарищ! Налетела авиация ихняя — и давай крушить!
— А вы, стало быть, в лес?
— В лес… Один из всех живой остался…
Лейтенант пошвырялся ещё в бумагах, выбрал нужную.
— Я ведь почему всё подробно расспрашиваю? Положение есть: ежели фронтовик, сирота, ранение имеет, можем оказать содействие… Скоро сдаётся новый барак; вам, как раненому фронтовику, полагается двухместная комната. Небольшая, но всё же…
Он искренне обрадовался:
— Благодарствую, товарищ! Нет, в вагончике тоже хорошо, весело… Но… к ночи голова раскалывается от того веселья.
Я вспомнил студенческое общежитие и насторожился:
— Что? Шумные соседи? Нарушают правила проживания?..
Деркач отчаянно замахал руками:
— Я так не говорил! Хорошие хлопцы, душевные… А голова моя — она от всякой мелочи начинает колоколом гудеть. Оторви да брось — вот какая моя голова!

            В ОГОРОДЕ БУЗИНА…

В тот же день лейтенант послал запрос на Украину, приложил к нему фотографию из личного дела, выписки из документов, краткое содержание беседы с экскаваторщиком из Житомира…
Через месяц пришёл ответ:
«По имеющимся у нас данным, того человека, которого вы запрашиваете, в нашей картотеке не значится. Деркач Олег Богданович, 1924 г.р., фронтовик, присутствует в списке тех, кто направлен на строительство Красноярской ГЭС как первоклассный экскаваторщик. Не судим, не женат, проживал в общежитии строительной организации, потом на частной квартире, характеризуется положительно. Дана рекомендация обкома комсомола, областного строительного отряда».
Ниже сделана приписка:
«Деревня Лесная Житомирской области, действительно, уничтожена в годы войны, но не во время налёта вражеской авиации, а в ходе Житомирско-Бердичевской наступательной операции». И подпись: майор такой-то…

Да, неоднозначный документ, ничего не скажешь. С одной стороны, в списке разыскиваемых военных преступников гражданин Деркач не значится, документы его в полном порядке, и на этом можно бы поставить точку. Родная деревушка разрушена, и это тоже подтверждает слова экскаваторщика. Есть всего одно маленькое разночтение: не в ходе налёта вражеской авиации, а в ходе наступления советских войск сровнялась с лицом земли та избушка, где в годы войны прятался от фрицев молодой человек.
В сущности, его даже понять можно: напиши он в биографии, что не изверги фашисты, их люфтваффе с чёрными крестами, оставили его без крова, а наступающая красная армия, как посмотрели бы на такую биографию в той же армии, куда он записался добровольно, в комсомоле, в который вступил на фронте, в родной строительной организации, в которую пришёл после госпиталя…
Ведь это такая, сущности, мелочь: кто разрушил твою деревушку, когда в ходе великой войны их были разрушены тысячи тысяч! Что деревушка, когда великие города лежали в руинах: Сталинград, Ленинград, Смоленск, Орёл, Варшава, Будапешт, Роттердам, Дрезден, Хиросима, Ковентри…
Лейтенант продумал свою позицию и отправился к подполковнику Горожанкину.
— Николай Иванович, получен ответ из Львова.
— Что там?
— Возможно, что наш Деркач выдаёт себя за другого.
Подполковник внимательно прочёл письмо украинских коллег, нахмурился.
— «Возможно» к делу не пришьёшь, лейтенант. Ясно одно: дело требует дальнейшей проверки.
Он позвонил в Красноярск, доложил о своих подозрениях, положил трубку.
— Вот что, Николай. Ты заварил эту кашу, тебе и расхлёбывать. Одним словом, командируешься в Киев, оттуда в Житомир… Задача — установить верность слов гражданина Деркач Олега Богдановича.
И вновь, второй раз за минувший месяц, Николай Семёнович пересёк страну — на этот раз от Енисея до Днепра… В Киеве познакомился с тем майором, который заподозрил неладное…
— Я, мой друг, родом из Бердичева и места тамошние мне хорошо знакомы. Деревенька, о которой говорит ваш клиент, действительно, была стёрта с лица земли, но не вражеской авиацией, нет. В ходе Житомирско-Бердичевской операции под командованием маршала Ватутина, светлая ему память, в тех местах были особо ожесточённые бои, применялись гвардейские реактивные миномёты «Катюша» и, надо ли говорить, что от деревушки живого места не осталось?..
Лейтенант почесал в затылке:
— Тогда что же?.. Выходит, всё напрасно?..
— Ничего не выходит! — жёстко сказал майор. — Вас в Школе не учили, юноша: каждое лживое показание трактуется в пользу контрразведки! Для чего он наврал про свою деревушку? Взрослый парень, мог бы отличить авиабомбёжку от миномётного обстрела. Значит, он или специально соврал, чтобы немцев лишний раз оговорить, вызвать к нему дополнительную жалость, или до того тупой парнишка, что авиацию с «Катюшей» перепутал от страха… Вы ведь не были на фронте? Для вас всё, что плохо — всё от немцев?
Николай слегка порозовел.
— Не был…
— Или — третий вариант — всё описывал с чужих слов. Тогда, спрашивается, кто ему рассказал про эту деревушку, и где в момент операции был сам Дергач?..
Лейтенанту нравилась напористость сотрудника киевской «ЧК», но сам молчал, не соображая, что делать дальше.
— Первое дело? — понял майор и слегка улыбнулся. — Знакомо мне такое тоже. А начинал я в этих же местах, в Ровенской области, расследовал нападение банды «Зелёного» на командующего Первым Украинским фронтом генерала армии Ватутина.
Николай насторожился:
— Я не ослышался, товарищ майор? Банды? Всегда считал, что это немцы устроили засаду на него…
— Нет, дорогой. Это обычная байка военных, но ты их не слушай, им стыдно говорить иначе. Представь: только что успешно закончилась Корсунь-шевченковская операция, все были в приподнятом настроении: такую силищу немецкую одолели! Группу армии «Юг» под командованием фельдмаршала Манштейна, одних тяжёлых танков 240 штук! А тут в штаб фронта доносят: обнаружен отряд Украинской повстанческой армии в размере ста человек — всего лишь рота «лесных братьев»! А в ту сторону, через лес, должен был выехать генерал армии Ватутин. По хорошему, поездку командующего следовало или отменить, или сопроводить легковые машины танком, грузовиком с автоматчиками… Ничего этого не было сделано! После большого сражения бояться роты УПА — смешно и глупо!
Майор закурил папиросу, два раза глубоко затянулся и в сердцах вдавил её в пепельницу.
— Наше русское авось!.. А в той роте, как после узнали, были известные хлопцы — Фёдор Воробец по кличке «Верещага», ветеран УПА Евгения Босяк по кличке «Черноморец», командир сотни Деркач, его правая рука Чумак, взвод под командой Примака — «Трояна»… Повстанцы только что перехватили солдатский обоз, следом попалась грузовая машина с одним шофёром, в кузове тоже что-то ценное… Хлопцы делили добычу, когда из соседней деревушки показались четыре легковушки… Залегли, вдарили из всех стволов… Николай Фёдорович был смертельно ранен, отбивался из табельного оружия… Вот тебе и бандиты!.. «Чумак» потом долго щеголял в генеральской шинели — пока не взят был нашей группой «Смерша».
Лейтенант насторожился:
— Вы сказали командир сотни Деркач?..
Майор рассмеялся:
— Хочешь сказать, твой?.. Нет. Твой Деркач в ту пору мальчонкой был, а этот — матёрый повстанец, лет под сорок-пятьдесят… Отцом или старшим братом — мог быть, но не обольщайся, лейтенант. Деркач на Украине — тоже, что Коваль или Мельник. Их здесь великое множество. Музыкальный инструмент есть такой, птаха певчая…
— Понятно, — вновь взгрустнул Николай.
Майор погрозил ему пальцем.
— А вот этого не надо. Ишь, загрустил он!.. Мы знаем место, откуда можно начать поиск, а это главное.
На следующий день с утра они выехали в Житомир, добрались до злосчастной лесной деревушки, которую в ходе боя накрыла «Катюша»... К счастью, через двадцать лет после знаменитой операции, несколько вновь отстроенных домов уже стояли на месте жестокого сражения. Большинство жителей оказались приезжими («Место шибко славное, на берегу Тетерева»!), но недаром говорят: кто ищет, то всегда найдёт! Обнаружилась старушка, которой удалось укрыться в тот день в подполе, выжить.
— Не я одна, сынки, были ещё дед Богдан да Марья, подружка моя… Померли оба после войны…
— Царствие им небесное, — искренне перекрестился майор. — А из молодых помнишь кого иль нет, бабуля?
Старушка пожала плечами:
— Ежели свои, деревенские, как не вспомнить? Я в войну ещё молодая была, полвека всего… На память не жаловалась.
Наступила решающая минута — из-за неё прилетел Николай с далёкого Енисея.
— Вот эти снимки… Поглядите, бабушка. Кого из них помните? — сказал он, раскладывая фотографии.
Для опознания лейтенант подготовил три разных фотоснимка: Деркача и двух посторонних людей того же возраста. Бабушка основательно усадила на нос свои очки, брала снимки аккуратно, по одному, подолгу рассматривала, то приближая к лицу, то отдаляя… У Николая дыхание перехватило от волнения: узнает или нет?
Старушка отдала фотографии, виновато пожала плечами:
— Извините, сынки… Не припомню таких. Может, ещё какие есть картинки? Я узнаю…
— Нет, спасибо, бабушка, — сказал майор. — А скажи нам: такое имя знакомо тебе — Деркач Олег Богданович?
Старушка оживилась:
— А как же, сынок? Был у нас такой хлопец, лесника сын. В первые дни войны ушёл на фронт, а что дальше, я не знаю. Как немцы пришли, почту уже не носили…
— Ну да, — согласился майор и снова показал карточку Деркача. — На этого не похож?
— Олег то? Нет, милый. Олежка русый, а этот вороной, брови тёмные, глаза тоже… Нет, это другой.
— Ну другой, так что ж… А лесник, жена его?
— Этих нет давно. Он после войны помер, она следом…
Старший встал, одел фуражку.
— Ладно, бабушка. Вы нам сильно помогли, но прошу об этой встрече никому ни слова! Ясно?
— Как же, сынок, я понимаю. После войны я жила у сестры в соседнем селе… Карточка у них на стене висела: «Не болтай!»
— Вот так и делай, мать. Никому о нас — ни полсловечка!
Офицеры госбезопасности вышли на крыльцо, направились к машине.
— Ты опять приуныл, лейтенант? Жалеешь, что не опознала?
— Ну, в общем то, да…
Майор весело рассмеялся:
— Так тебе что надо было, добрая душа? Чтобы твой Деркач был прав или чтобы он оказался тем человеком, кого мы ищем? — вражеским разведчиком, присвоившим себе чужое имя?
Лейтенант улыбнулся:
— Пожалуй, что так.
— Ну тогда наша поездка оказалась не только не напрасной, но очень даже перспективной! Мы выяснили, что Деркач Олег Богданович — человек реальный, но не тот, кого он за себя выдаёт. Жительница села… ты записал её данные?
— Конечно.
— Не опознала в экскаваторщике, который возводит сегодня Красноярскую ГЭС, своего бывшего соседа, сына лесника. Значит, что?..
Николай ожил.
— Что наш Деркач, из Красноярска, как минимум соврал насчёт места своего рождения. А малая ложь влечёт за собой большую.
Они уже сели в машину и старший группы скомандовал водителю:
— В обком комсомола, Серёжа. Сейчас мы взгреем этих молодых бюрократов!
Главный штаб житомирских комсомольцев располагался на первом этаже большого здания Дома Советов. По дороге заехали в местное управление госбезопасности, взяли с собой сотрудника, который проверял данные отъезжавших на Всесоюзную стройку, надолго засели в кабинете первого секретаря, он вызвал к себе командира областного штаба строительных отрядов…
Оказалось, что документы на Деркача Олега Богдановича оказались в полном порядке: копии свидетельства о рождении, паспорта, удостоверения экскаваторщика хранились в личном деле по месту работы: в Сибирь он уезжал на время строительства и, вернувшись, имел право занять своё прежнее место с сохранением всяческих льгот. Листок учёта кадров с биографией, заполненной собственной рукой, свидетельствовали, что Олег Борисович Деркач после освобождения Житомира добровольно пошёл в Красную армию, воевал в пехоте, за Балатонскую операцию получил медаль «За отвагу», под Будапештом был тяжело ранен (контузия), лечился в эвакогоспитале номер такой-то вплоть до Победы, после выздоровления вернулся в родной Житомир, работал в строительном карьере номер 3, освоил навыки.., показал себя.., не женат, пользуется доверием коллектива… На последней странице личного дела комсомольская характеристика: «Достоин принять участие во Всесоюзной комсомольско-молодёжной стройке — возведении Красноярской ГЭС». Подписи, печати — всё как полагается.
— Ну? И в чём наша вина? — спросил местный Саша Косарев.
Прибывшие из Киева переглянулись.
— Пока не знаем, — честно сказал майор. — Но вы должны понимать, что просто так, из-за пустяка, мы бы вас беспокоить не стали. Товарищ из самого Красноярска прилетел! — он кивнул на лейтенанта. — Надеюсь, вам не надо говорить о том, что сегодняшняя наша беседа является элементом государственной тайны и оглашению не подлежит?
— Даже первому секретарю обкома партии?
— Даже ему. Будет время, мы откроем вам все карты. Но пока — любая неосторожность может насторожить врага и разрушить задуманную операцию. Вам ясно?
— Так точно, товарищ.

            ЧТО ЛУБЯНКА СКАЖЕТ …

Приезжих угостили в обкомовской столовой, за обедом говорили обо всё, кроме дела, комсомольцы оказались людьми весёлыми, могли позволить себе даже и анекдоты — в пределах приличия.
— В конце зимы первый секретарь собирает партхозактив и говорит с трибуны: «Товарищи, как сказали мне в гидрометеоцентре, весна в этом году обещает быть ранней. Всё внимание — подготовке к севу!»… Секретари райкомов разъезжаются по домам и собирают свои активы: «Товарищи! Как сказал первый секретарь, весна в этом году будет ранней»…
За столом дружно рассмеялись: первый секретарь в роли господа Бога — это весело, но для первого не обидно. Скорее, наоборот.

Возвратившись в Киев, офицеры зашли с докладом к генералу.
— Надо отдать должное товарищу Ковалёву, — сказал, всё взвесив, председатель Украинского комитета. — Несмотря на молодость, вы действовали как профессионал: ничем не выдали своих подозрений, вовремя сообщили о них в наш комитет. Хочу выразить благодарность и вам, товарищ майор. В Житомире тоже работали аккуратно и, если только они не посадили своего агента в самой деревушке, что вряд ли, ваш визит никого не спугнёт.
Он глубоко задумался, потом спросил лейтенанта:
— Вы убеждены, что ваш «Деркач» — украинец?
— Да, без сомнения, — сказал Николай. — Со мной в минской Школе учились курсанты со всего Союза; за год я без колебания мог угадать оттенки голоса каждого, его национальность…
— Это хорошо. Теперь, зная, что «Деркач» хохол, убедившись, что с 1945 года после госпиталя он жил и работал в Житомире, мы постараемся отмотать его биографию в обратную сторону — военную, довоенную… Это сделаете вы, товарищ майор.
— Слушаюсь!
— Нам надо узнать: что скрывает его юность? Почему он решил приписать себе чужую биографию? Как он узнал её, почему использует так смело? Убеждён, что настоящий Деркач никогда не объявится?
Майор вскинул руку:
— Разрешите, товарищ генерал?
— Конечно.
— Те, кто его «снаряжали в дорогу», тоже не идиоты. Скорее всего, настоящий Деркач давно мёртв, и они это знают. Быть может, сами и подстроили его кончину…
— Вероятно. А вы как считаете, лейтенант?
Николай очнулся от задумчивости: мысленно представил себе, так ли просто тайно убить солдата на своей территории?
— Мне сдаётся, что настоящий Деркач был в плену. Скончался там, а документы аккуратные немцы хранили… В нужный момент своему агенту подобрали подходящую биографию: возраст, национальность, место рождения… Пригодилось даже то, что деревушка подлинного Деркача не сохранилась, соседей, которые могли опознать, не осталось… Про ту бабушку они могли не знать…
Украинские чекисты переглянулись: молодёц, лейтенант!
— В одном прокололись составители биографии: деревушку разрушила не авиация, а реактивные миномёты, — сказал майор.
— Выходит, они этого знать не могли, — подчеркнул генерал. — Заграница! Те же американцы по опыту знают, что перед атакой гораздо безопаснее «утрамбовать» вражеские линии бомбардировочной авиацией — своей или английской… Наши «Катюши» не приняли во внимание…
— Сочли за мелочь. Столько деревушек сгубила война! — кто разберёт?
Генерал прошёлся по просторному кабинету, надолго задумался, глядя в окно.
— Сделаем так. Вы сейчас ступайте к майору, подробно изложите всё, что знаете, и свои рассуждения тоже — на моё имя. А я пошлю докладную Председателю Комитета на Лубянку. Сами понимаете: это дело не только Красноярское и не только Украинское. Речь идёт о вражеском агенте, заброшенном в святая святых — вглубь оборонного комплекса страны! Москва скажет своё слово.

На прощание, миновав Крещатик, они зашли в Мариинский парк и встали возле чудесного памятника Николаю Ватутину работы тоже известного фронтовика Евгения Вучетича.
— Одна из первых его работ, в 1948 году создал, через четыре года после гибели Николая Фёдоровича, — сказал майор, снимая шляпу. — Он ведь здесь и похоронен: памятник над могилой стоит.
«Генералу Ватутину от украинского народа» — прочёл лейтенант. — Вдуматься: до чего тесно переплетаются порой самые разные события, самые разные люди. Тот же майор, с которым сегодня расследуем дело вражеского агента, двадцать лет назад, будучи таким же лейтенантом, как я сегодня, расследовал дело о нападении на прославленного полководца Второй мировой».

            ОН ЖЕ — АГЕНТ ГЕСТАПО

…Вместо тихого часа полковник решил пройтись по городку, осмотреть место происшествия собственными глазами. Местные, а затем и всероссийские телеканалы так часто показывали дом, где жила похищенная девчушка, что Николай Семёнович узнал его без труда. В сущности, улочка частных довоенных, а подчас и дореволюционных построек была в сотне шагов от их санатория.
В горах редко можно увидеть улицы прямые, как Невский проспект… Напротив, каждая поднималась или спускалась с горы, изгибалась в соответствии с рельефом, дома тоже имели свой разноэтажный статус. Иная «сакля» смотрится с горы строением скромным, в один этаж, но снизу, «под горой», это солидный дом в два, а не то и три этажа — с мансардами, террасами, балконами…
Таким был дом местного предпринимателя, у которого неделю назад пропала дочь Жанна... Ступая не торопясь, как положено уставшему аксакалу, Николай Семёнович фиксировал каждую мелочь: широкий двор за каменным забором, широкие ворота, гараж на две машины, виноградные лозы, свисающие тут и там… Обратил особое внимание на качели, горку, песочницу: судя по всему, ребёнок был желанным в это доме…
«Няня показала, что девочка осталась играть во дворе, поскольку вечер был тёплым, солнечным, в такую пору даже взрослых не тянет домой, не то, что детей. Через полчаса, приготовив ужин, она позвала Жанну, но её уже и след простыл…»
Полковник окинул взглядом соседние дома, дорогу, ведущую к дому. Как многие иные в горах, она была грунтовой, но без луж и грязи: дожди, если были, легко стекали вниз, а выйдет солнце — всё высыхает в пять минут.
Осмотрев, что было можно, он вернулся в свой номер, достал заветную тетрадь и продолжил воспоминания о событиях полувековой давности.
            * * *
Майор из Киева сдержал обещание: через пару месяцев прислал молодому другу «отчёт о проделанной работе». Портрет мнимого «Деркача» был разослан по всей республике, и сотрудники из Львова нашли несколько человек, которые помнили «Олега Богдановича» под другим именем. Вот оно: Буряк Гринько Данилович, 1924 года рождения, в годы оккупации служил у немцев: в архиве найдена его расписка о сотрудничестве с гестапо. На тот момент, в 1943, ему было 19 лет. Фотокопия прилагается»…
Лейтенант от радости плясать был готов. Ай да майор! Снимок был, конечно, давний и не самого лучшего качества, но сомнений не вызывал: на ней был изображён тот самый человек, который выдаёт себя за Деркача — лет на двадцать моложе, но сходство неоспоримое.
«Вот, значит, кто ты: Гринько Данилович Буряк, бывший гестаповец? — подумал лейтенант. — И ведь как надёжно замаскировался!»
Прихватив с собой письмо и фотографию, Николай поспешил к начальству — не терпелось похвалиться успехом.
Но подполковник Горожанкин не спешил разделять его восторг щенячий.
— Погоди! Прежде всего давай разберёмся по существу. Как известно, с оккупированными территориями работали в основном две структуры: абвер и гестапо…
— Так точно, товарищ подполковник. В 1935 году Канарис совместно с Гейдрихом издают так называемые «10 пунктов» о разграничении полномочий специальных служб. Таким образом, гестапо получало все гражданские полномочия; абвер ограничивался военными задачами…
— Хорошо… Думаем дальше. Что это значит применительно к нашему случаю?
— Что Деркача вербовали по «гражданской линии». Этим занимались службы IV E 5: контрразведка «Восток», служба IV A 4: охрана, предотвращение покушений, наружное наблюдение, спецзадания, отряды розыска и преследования преступников или IV D: оккупированные территории, — припомнил Ковалёв лекции в минской Школе. — Судя по возрасту, 19 лет, Деркач мог быть криминассистент-кандидатом на стажировку, что приравнивалось к унтершарфюреру СС — нижнему чину…
— Это если он не сильно отличился… Если принимал участие в спецзаданиях, розыске и преследовании опасных с точки зрения гестапо преступников, а уж тем паче в предотвращении покушений на представителей рейха, звание могло расти стремительно. Ты с ним встречался… каково впечатление?
Я усмехнулся.
— Не сказал бы, что Деркач — душа компании. Молчун, человек замкнутый, взгляд тяжёлый, настороженный.
— Ну, это понятно. Когда ходишь по лезвию ножа, поневоле замкнёшься. Самое главное, лейтенант, понять: он один заброшен к нам или есть напарник? В моей практике было такое: слишком рано взяли агента, а за ним был свой «смотрящий», рангом повыше.
— Ушёл?
— Конечно. С большим трудом удалось выявить его много позже, да и то… случай помог.
Мы помолчали.
— Интересно, на кого сейчас работает Деркач?
— Скорее всего, на Штаты. Туда после войны сбежали все эти Мюллеры, Шульцы, Кубецки…Некоторые сумели прихватить досье на своих подопечных, так что сегодня Деркач — тайный агент ЦРУ, скорее всего, хотя и сам того не знает. Есть «хозяин», который один поддерживает с ним связь, от него и поступают команды…
Эта классическая схема в данном случае дала сбой, о чём я и сказал руководству.
— По моему, тот, кто его готовил, не сумел сочинить Деркачу надёжную легенду. Простые ребята, члены его бригады, сумели заметить, что Олег — путанный какой-то. На всё у него один ответ: был контужен, не помню… Наставник мог сочинить что-нибудь получше…
Подполковник прошёлся по кабинету, размышляя.
— Да, в этом есть резон. Думаю, что со временем мы эту загадку разгадаем, а пока надо продумать все возможные шаги гестаповца. В качестве кого он здесь представлен? Если лазутчик, собирает сведения о строительстве плотины, это одно… Кстати, в строительстве «Красноярки» есть интересные новинки, ноу-хау, как говорят американцы, и вполне возможно, что Деркачу поставили задачу технической разведки. На Западе этим занимаются все, кому не лень. Чем новое изобретать, гораздо проще украсть у конкурента.
Я улыбнулся:
— Их нравы!
Но начальство не позволило расслабиться.
— Может быть и другая цель — террористическая. Кем работает твой гестаповец?
— Экскаваторщиком. Грузит в самосвалы каменные глыбы …
— А они ложатся в основание плотины… Улавливаешь связь?
— Вполне, товарищ подполковник.
— Диверсия возможна любая: они могут подложить заряд в тело плотины, в агрегат, в технический шкаф… Твоя задача, лейтенант — глаз не спускать с Дергача, но так, чтобы он об этом — не сном, ни духом!
Они помолчали, хорошо понимая, как нелепа и неосуществима эта задача с обеих сторон.
Если диверсант привёз взрывчатку с собой, то где её хранит и почему никто не обнаружил её до сих пор? В бараке, где живут строители, нет персональных сейфов и ячеек, как в камерах хранения на вокзале. Не принято запирать друг от друга прикроватные тумбочки: пользуясь свободой нравов молодёжного общежития, сосед может позаимствовать у тебя флакон одеколона, собираясь вечером на танцы, и это не считается зазорным. Скорее наоборот: всеобщее подозрение и обвинение в жлобстве вызовет закрытая на замок тумбочка…
По чужим чемоданам никто в общежитии не лазит, но и открывают их всенародно, доставая оттуда чистую рубаху или свежие носки. Лишних денег ни у кого нет, а те, что есть, не украдут. Даже если бы завёлся воришка, обнаружат его скоро, а сбежать — куда? В тайгу, на верную гибель?..
«Нет, в молодёжном общежитии невозможно держать что-нибудь запретное, тайное от всех, — сказал себя Николай, припомнив минскую Школу и свободный, почти коммунистический образ жизни в корпусах. — Тогда где бы мог диверсант припрятать солидный запас взрывчатки?.. В экскаваторе? Но там напарник, который в любую минуту может забраться куда угодно… В укромном месте карьера?»…
Воображение нарисовало загадочный камень, в котором вмонтировано взрывное устройство, погрузку его в самосвал (почему-то припомнился Константин на его БелАЗе), долгий путь от карьера до плотины, подъём кузова, глыбы падают в воду… Взрыв!..
«А даль что? — представил он себе продолжение картины. — Чтобы сокрушить всё тело плотины, нужен заряд огромной мощности. Агрегат, иные ёмкие узлы электростанции ещё не устанавливали и даже не подвезли из Ленинграда, где их монтируют… Кроме гибели шофёра и небольшой заминки в проведении работ, этот взрыв ничего противнику не даст, но приведёт к разоблачению агента — однозначно.
Нет, явно не как террорист он нужен! Скорее всего, другая цель у бывшего сотрудника гестапо, — думал лейтенант. — Угадать её — значит, предотвратить нечто более серьёзное, чем взрыв».

            МЫСЛИ ВСЛУХ

…Николай Семёнович дописал до точки и спрятал рукопись в укромном месте. Перед сном следовало размяться с полчаса, не меньше, это правило он соблюдал практически всю жизнь, и оно редко его подводило.
Вечерний моцион был обязателен даже в молодости — что уж говорить про старость? Редким исключением служили вечера в Кабуле — одинокие прогулки по столице Афганистана были не безопасны, и Николай Семёнович разминался у себя в номере.
Вспомнил, как ехал в поезде сюда, на Кавказ. Начиная с Ростова они остались в купе вдвоём: он и молодой человек, которого явно томило безделье долгого пути.
— Ну что, по маленькой? — спросил попутчик, доставая из портфеля бутылку. — Время позднее, дети спят…
Николай Семёнович улыбнулся понимающе. В дороге, с хорошим попутчиком, только и выпить. Достал из портфеля крохотную чекушку коньяка, предложил спутнику:
— Вы меня простите, юноша, но всё другое врач запретил. Чисто символически…
— По столько не пьём! — обиделся он и полез за бутылкой. — Мне ещё рано врачей слушать.
— Увы, это никогда не рано и никогда не поздно… Тогда — всяк своё! И вам не обидно, и мне не во вред.
Пригубил граммов пять, растёр губами ароматную жидкость и будто всё в себя впитал: синеву далёкие горы Армении, тишину дубовых рощ её, тот особый запах бочки, в которой годами хранился дар земли и солнца…
Даже в молодости не знал он радости от буйного мужского застолья — чтобы с залихватским «Пей до дна!», чтобы с закипающей злобой глядеть на собутыльника: «Себе больше налил, гад!», чтобы трястись по утрам с надеждою: «Не осталось ли на донышке?»… Нет. Ни в студенческом общежитии, ни на курсах в Минске, ни позже, когда работал в Красноярске, Хакассии, Москве, Ингушетии, ни даже в Афганистане, где смерть ходила по пятам, и многие не выдерживали такой напряжённости, заливали страх алкоголем, Николай Семёнович не то что не позволял себе расслабиться, — попросту не чувствовал такой потребности.
Но там, где необходимо, он «компанию не портил», пил на равных, как все, не прибегая ко всякого рода «шпионским штучкам»… Здоровый организм, не отравленный алкоголем, безболезненно принимал столь редкую повышенную норму и не расслаблялся, как у всех регулярно пьющих, скорее наоборот. Николай Семёнович приказывал ему мобилизоваться, что он и делал: память, зрение, слух — всё обострялось в те минуты, и ночью, оставшись один, он мог записать многочасовой разговор с собутыльником так, словно сидел с ним за чашкой чая.
— Нет, отец. Не знаете вы радости в жизни! — говорил попутчик, основательно выпив, крепко закусив. — Иначе для чего жить?
Чекист усмехнулся.
— Так-таки и незачем больше?
Молодой человек почувствовал насмешку, покрутил могучей шеей.
— Иронию чувствую в твоих словах, отец. Ты, должно быть, старой закваски. Для вас главное — «Весь мир насилья мы разрушим, кто был никем, тот станет всем?» И чего же вы этим добились? Ты слышал о такой фамилии — Сикорский?
Николай Семёнович поморщился: попутчик был в состоянии «слегка на взводе», когда серьёзного разговора не избежать.
— Надеюсь, не Владислава Сикорского — премьер-министр Польши в 20-е годы?
— Нет! Этого я совсем не знаю. А имею в виду конструктора… Русского, между прочим!
— Как же… Ещё до революции он построил «Илья Муромца» — самый мощный в ту пору самолёт.
— Во-от! — обрадовался попутчик. — А после революции бежал на Запад. Основал в Америке фирму и построил первый в мире вертолёт!
Чувствовалось по всему, что молодой человек разбирается в чём-то. Придётся отвечать.
— Такие русские люди, как Гоголь, Тургенев, Достоевский, Яблочков, Куприн, тоже уезжали за границу, подолгу жили там и возвращались обратно. В этом нет ничего предосудительного — путешествовать по миру, жить там, где хочется, свободному человеку всегда было позволено. Не возбранялось ни при царе, ни позже...
Собеседник нахмурился. Кавалерийская атака на попутчика не удалась.
— Нет, погоди, отец. Ты хочешь сказать, что не было и 37-го года? Не расстреляли Тухачевского, Блюхера, Зиновьева, Каменева?..
— Перегибы были, кто отрицает? Но тех, кто слишком рьяно участвовал в репрессиях, вскоре тоже призвали к ответу. Вспомните Ягоду, Ежова, Берия…
Попутчик нахмурился: легкой победы в споре не получалось.
— Хитёр ты, отец! Может, выпьем всё-таки, а то я тебя не осилю…
— Да нет ничего проще! — Николай Семёнович вновь достал свою «чекушку». — Если сравнить мой возраст с вашим, то всё будет «тип-топ», как говорит мой внук. Предлагаю выпить за первооснову!
Молодой человек поднял бровь.
— Это с чем едят?
— С истиной, юноша. В основе любой общественной перестройки лежат очень светлые призывы: «Свобода, Равенство, Братство», «Мир народам», «Земля крестьянам»… Даже Горбачёв выражал очень верные мысли, даже ГКЧП свергали под красивыми фразами…
— Так, и что?
— То, что с годами лозунги первоосновы звучат всё туманнее, на место отцов-основателей приходят преемники, которым уже не столь дороги чистота основ и помыслов, которым будущее видится иначе — более приземлено, что ли… Не достигнув конечной станции, они уже начинают ощущать выгоды от движения в своём персональном вагоне. Теперь Свобода для них — это возможность самим выбирать маршрут, Равенство и Братство — вещи крайне удобные для произнесения с трибун...
— Не пойму, к чему ты клонишь, батя…
— К тому, сынок, что размывать первоначальные ценности — занятие неблагодарное. Святым знамёнем нельзя пользоваться, как пляжным полотенцем. Иначе снова придётся вести за собой, а оно выгорело на солнце.

            КРАСНЫЙ КАДМИЙ

7 ноября в Дивногорске произошло беспрецедентное событие: рано утром перед началом Октябрьской демонстрации трудящихся кто-то вывел яркой краской на стенах барака: «Долой Хрущёва!»…
За дело взялся сам капитан Бугров — легенда Красноярского сыска, человек-провидец. Всю войну он ходил в разведку, взял три десятка языков. Праздничный мундир его тяжёл от орденов и медалей, но их редко кто видит: Сергей Сергеевич почти всегда ходит в штатском.
Он приехал в Дивногорск и спросил с насмешливым прищуром:
— В чём проблемы у вас, господа офицеры? Не можем найти одного хулигана?.. Слово из трёх букв на заборе написал?
Подполковник усмехнулся тоже:
— Если бы из трёх, куда ни шло. Там их… двенадцать, — и вздохнул. — Легко сказать — «хулиган»! Генерал считает по-другому. «В канун демонстрации, день в день, нарисовать на бараках «Долой Хрущёва!»… это лет на десять тянет, не меньше!»
— Эк, куда он махнул! — удивился разведчик. — Не слишком круто?
Подполковник пожал плечами: с начальством не спорят.
— Говорит, что это подрыв авторитета страны, дискриминацию власти и вообще — призыв к свержению существующего строя! Да ещё не где-нибудь в отстающем колхозе, а на Всесоюзной молодёжной стройке, к которой приковано внимание всей страны, всего мира!
Мы переглянулись, но комментировать генерала не стали. Всё, что касается Н.С., как коротко звали между собой первого секретаря ЦК, стало табу после известного посещения им выставки художников-авангардистов в московском Манеже 1 декабря 1962 года.
До этого Никита Сергеевич публично демонстрировал качественно иное, чем во времена «проклятого культа», лицо советского лидера. Много ездил по стране, встречался с рабочими и колхозниками, с творческой интеллигенцией, и в обществе это было воспринято с подъёмом, говорили даже о «хрущёвской оттепели».
«Всё нам казалось, что стоит расправить крылья, и полетим!» говорил о том периоде Роберт Рождественский, но ошибся. Хрущёв, обвинявший своего предшественника во всех тяжких грехах и прежде всего в культе личности, сам день ото дня всё больше «бронзовея», предпочитал слышать лишь себя, критику не терпел ни в каком виде и собственные взгляды считал единственно верными.
Этим пользовалась окружавшая его «свита», натравливая не стеснявшегося в выражениях генсека на неугодных ей лиц. Так произошло в тот день, когда Н. С. спустил собак на авангардистов в Манеже, где он называл опешивших художников педерастами, так случилось на встрече с творческой интеллигенцией в Кремле, когда он с пеной у рта кричал на популярного поэта: «Убирайтесь к своим хозяевам, господин Вознесенский!»
Осуждавший Сталина за репрессивные меры, Хрущёв легко использовал их во время разгона рабочих Новочеркасска, самолично назначал высшую меру наказания даже там, где она не полагалась по закону.
Сергей Сергеевич, хорошо знавший эту историю, рассказывал:
— По делу о валютных махинациях были привлечены в Москве два-три барыги. Им обещали небольшие сроки, лет по пять, не больше, если чистосердечно покаются на суде, а главное — не будут «ворошить прошлое» и называть имела своих клиентов, среди которых, говорят, были очень известные дамы из ближайшего окружения вождей. Барыги слово своё сдержали, процесс был проведён образцово, но сроки им дали не детские — лет по 12-13… «Суки дешёвые! — вопили осуждённые, выходя из зала. — Ну так не обессудьте: вся зона узнает, кто у нас камушки покупал по дешёвке!». Эти слова дошли до Хрущёва, он велел дело отправить на доследование, второй суд провести в закрытом режиме и дать «негодяям» по полной катушке. А поскольку статья предполагала максимальный срок до 15 лет, без смертной казни, Президиум Верховного Совета срочно признал эту статью особо опасной, вплоть до высшей меры, и барыг поставили к стенке…
— Как же так? — удивился лейтенант. — Ведь закон обратной силы не имеет!
— В других странах, сынок. А у нас всё шито-крыто, если сказал Никита.
Во всём Красноярске только один человек мог себе позволить такие высказывания: легендарный разведчик и орденоносец Сергей Сергеевич Бугров. «Дальше тундры не сошлют! — говорил он, — А я сам родом с Таймыра!»

Искать злоумышленника он взялся не сразу, сначала выяснил всё то, что успели сделать до него. Увы, сделано было не многое. Выяснили, что краска на бараках куплена в хозяйственном магазине Дивногорска… Но точно такие же продавались в Красноярске, в ряде других городов величайшего края. Те, кто обеспечивал хозтовары краской, не утруждали себя разнообразием ассортимента.
К тому же, надпись на барачных стенах была выполнена ярко-красной краской — в быту такую редко применяют, обычно используют сочетании с белой, жёлтой, голубой… Сотрудники горотдела взяли тайком образцы всех красок, которыми были выкрашены скамейки, палисадники, заборы, лодки, причалы, двери, окна в городе… Тёмно-серая унылость бараков нравилась не всем, люди постепенно обжимались, хотели сделать свой быт ярче и расцвечивали его оранжевыми, палевыми, оливковыми цветами…
Сергей Сергеевич был человеком дотошным и со временем, как старый художник, объяснял нам, чем отличаются кадмий красный от алого и матового, оттенок Винзорский фиолетовый от хинакридонового розового… Увы, ярко-красная масляная краска на обычной отечественной оливе была во всех красноватых оттенках, применяемых жителями Дивногорских бараков…
— Грудных детей я отметаю, но старшеклассники могли схулиганить, — рассуждал Сергей Сергеевич, оставшись наедине с лейтенантом: они сидели в одном кабинете и крепко сдружились за это время. — То, о чём старшие шепчут, детвора в открытую говорит на школьных переменах, по пути домой, во дворах… Ты знаешь, сколько анекдотов про Хрущёва ходит по стране?
— Догадываюсь…
— Тысячи!.. В России всегда умели пройтись весёлым словом по власть имущим, но заметь, что анекдоты были разные. Даже про самого Сталина во время войны ходили анекдоты. Про третий фронт, про Сталина и Черчилля… Но, как правило, с оттенком уважения к Генсеку… А нынче? Ты вслушайся! Даже ненависть определённая просвечивает в анекдотах про Никиту!
Я припомнил некоторые и не мог не согласиться с фронтовиком.
— Для меня это плохой признак! — вздохнул он. — В ходе Первой мировой войны очень обидные анекдоты ходили про царя-батюшку. Старики рассказывали: «Сидим в кинозале, смотрим «синима». Тогда показывали такие ленты — для поднятия духа бойцов. Показывают эпизод: вручение императору ордена Георгия Победоносца. И вот, среди полной тишины, вдруг зычный голос: «Царь с Георгием, а царица с Григорием!»… Хохот на весь зал, смех солдатский, шуточки сальные… О переписке царицы с Гришкой Распутиным знала вся страна…
Я кивнул.
— Слышал такое тоже. И что?
— Да ничего. В декабре 1916-го сначала Григория убили, а через пару месяцев, в феврале — революция, царь-батюшка отрёкся от престола… Ядовитые анекдоты сами по себе не убивают, но атмосферу к этому готовят!»


            ИСПОРЧЕННАЯ РЫБАЛКА

За обеденным столом возникла ссора по поводу того, могла ли Жанна уйти со двора самостоятельно или её украли злоумышленники.
— Ребёнок есть ребёнок: увидела что-нибудь весёлое на улице, котёнка какого-нибудь, побежала, — выдвинула свою версию Анна Григорьевна.
— И что? Убежала за этим котом в горы, там заблудилась и бродит до сих пор? — насмешничала Анжела.
Михаил Борисович, как мудрый рефери, изложил свою идею:
— Жанночка могла выбежать за котёнком на дорогу, а там… простите меня, летел какой-нибудь отморозок, сбил ребёнка…
— Ой, не говори такой! — содрогнулась, как от холода, мать.
Сын развёл руками.
— Ну, а что делать, мама? В нашей стране каждый день на дорогах сбивают пешеходов, почти половина из них — дети. Этот мерзавец оглянулся по сторонам, никого нет, сунул тело в багажник и уехал прочь.
За столом возникло тягостное молчание.
— Ну, а вы что скажете? — Анжела впервые обратилась к Николаю Семёновичу.
Полковник невесело вздохнул:
— К сожалению, версия уважаемого Михаила Борисовича не лишена основания и печальной законченности. Я вчера прогулялся по городу, видел тот дом, где всё произошло… Дорога рядом неширокая, но извилистая, ведёт с горы… Вокруг заборы, все они поросли виноградом, барбарисом, жимолостью… На поворотах видимости никакой…
— А я о чём говорю? — обрадовался Михаил.
— На асфальте ещё остаются следы резкого торможения, а на каменистой грунтовке — ничего!
— Да ещё мог и не тормозить, если пьяный, — добавил сосед.
Николай Семёнович развёл руками:
— Увы! Если ехал сверху вниз, да на крупной машине, а сейчас у каждого второго джип многотонный, мог легко сбить ребёнка, что называется, «без шума и пыли»… Забросил в кузов, вывез за город, а там… сбросил в реку, закопал… Мало ли способов избавиться от тела?
Ужин в тот день завершился в полном молчании.
А полковник, вернувшись в номер, продолжил главу, которую мысленно озаглавил «Художник».
            * * *
«Поразмыслив, сошлись на том, что молодёжь не могла этого сделать. И не потому, что духа не хватило бы. У нынешних хватит.
— Судя по всему, ЧП произошло под утро, — сказал Сергей Сергеевич. — Во втором часу возле бараков ещё гуляли парочки и надписей на бараках не видели. В половине шестого старый рыбак отправился на Енисей… Заметь: одни ещё ничего не видели, второй внимания не обратил… Но рисовали в этом промежутке времени…
— И что же это значит?
— То, что подростки здесь не при чём. Сам был таким, знаю. По чужим садам до глубокой ночи мы лазили, девок щупали, морды били друг дружке… Но только не утром, нет. На рассвете ты в меня хоть из пушки пали! — не проснусь.
— А на войне?
Он усмехнулся.
— Война другое дело, у неё своё расписание. Хотя опять же, если разобраться, лучшее время для взятия языка — предутреннее. Как бы ни щурился фриц, как бы ни пытался себя взбодрить, а ближе к рассвету он нет-нет да прижмётся к брустверу плечом, сомкнёт глаза на минутку. А минутка до того сладкая в это время! И дом родной привидится, и фрау знакомая… Ну и нет уже той чуткости, как с вечера… Берёшь его тёпленьким!
Бывалый разведчик улыбнулся, вспоминая.
— Поэтому я так считаю: не могли подростки встать в четыре часа, чтобы в самое золотое время, когда самый сладкий сон снится, идти на улицу, в холод, и писать на стенах антисоветские лозунги.
— Антисоветские, считаете вы?
Сергей Сергеевич нахмурился, пристально посмотрел на меня.
— Призывать к свержению лидера своей страны — другое значение имеет, ты думаешь?
Мы помолчали. Война делила нас. Когда она началась, мне исполнилось четыре года, ему — семнадцать. Пока под бомбёжками мы тащились в смоленском вагоне, скитались по Москве, голодали в Иванове, он учился в разведшколе, ехал в теплушке на фронт, впервые переходил линию фронта… Две очень разные судьбы, а разделили нас, по сути, неполные тринадцать лет.
Капитан поглядел на часы, потянулся, зевнул.
— Завтра что у нас? Воскресенье?
— Так точно, товарищ капитан.
— Ты как хочешь, а завтра я на рыбалку... Самое время для тайменя!
Вот умел разведчик так сказать, что ещё смутное его желание становилось твоей мечтой.
— Сергей Сергеевич!.. А я?
Он почесал в затылке.
— Ну, ежели не проспишь, ежели тихо будешь сидеть, — сказал он ворчливо, как старый дед… — Тогда присоединяйся, лейтенант.

По утру, чуть свет, мы сидели на берегу Енисея, ловили рыбу и не могли не восхищаться этим царственным текучим морем, тёмные воды которого колышутся, плещут, шуршат, демонстрируя грозную силу свою… «Меня ли, многовёрстную, стремнинную, тяжкую задумал одолеть ты, человек?» — будто спрашивала великая сибирская река.
«Одолеем! — подумал лейтенант. — Враги бы только не помешали…»
— Последи за моими удочками, лейтенант. Я пройдусь, — сказал Бугров, встал и пошёл вдоль берега.
В отдалении сидел старый рыбак — тот самый…
— Как поклёвка, отец?
— Спасибо, ни к чёрту.
Они посидели молча.
— А ведь ты видел, дед.
— Кого?
— Да никого, а что… Надпись на бараках. Красную краску на жёлтой стене — не мог не заметить!
Помолчали снова. Рыбалка суеты не любит.
— Ну, а если не заметил?.. Мне что за это — срок полагается, начальник?..
— Да нет, пожалуй.
— А на нет и суда нет!
Сергей Сергеевич усмехнулся.
— Ершистый ты, как старый окунь. Мяса нет, одни колючки.
— Жизнь была такая, капитан. На зона иначе съедят.
— Знаешь меня?
— А как же?.. Про вас уж стишок сочинили, начальник: «Разведка в горах: вся грудь в орденах, вся ж…па в колючках»!
Бугров рассмеялся: понравился стих.
— Тут ты прав, дядя. Колючей проволоки много было у фрицев!.. Но скажи мне честно, без утайки: видел того «Художника»?
О том, что чекисты ищут человека, написавшего на бараках «Долой Хрущёва!», давно уже знал весь Дивногорск. Даже имя злоумышленнику придумали — «Художник».
Теперь рыбак рассмеялся во всю ширь:
— Старого воробья на мякине хочешь прости, начальник?.. Я ведь не то, что Берию — Николая Иваныча застал! «Ежовые рукавицы» его помню. Вот когда били, так били!.. В две недели чернявый здоровяк седым инвалидом становился, кровью харкал…
— Остынь, дед! — нахмурился Сергей Сергеевич. — Я, к твоему сведению, никого пальцем не трогал. Даже фашистов, если это языки. Немного знаю по-ихнему, мог словами убедить…
Опять помолчали.
— Ну хорошо; не хочешь, не говори.
В эту минуту у старика сорвалась хорошая поклёвка, и он, матерясь что есть духу, стал сворачивать удочки.
— Что ж за день такой выдался, Господи?!.. В кои веки хотел порыбачить человек, так нет! — испортили рыбалку!
— Не прибедняйся, дед. Таких хариусов, как ты, никто не берёт в Енисее!
Старый рыбак чуть заметно улыбнулся: похвала и кошке приятна.
— Одно скажу тебе, разведка. Старший брат мой, Авдей, родился в один год со Сталиным. Всю жизнь звал его годком — по-деревенски. В Москву на похороны собирался ехать — хорошо, что отговорили. А в позапрошлом году, когда вынесли Сталина из Мавзолея, захворал братишка от огорчения и помер.
— К чему это ты?
Старик пожал плечами:
— Если умный, поймёшь.

Сергей Сергеевич вернулся к своим снастям, с которых лейтенант снял уже пару хороших рыбин, и сидел, равнодушно глядя на поплавки.
— Не сказал старик? — понял я.
— Кремень! — вздохнул следователь. — Помолчал немного и добавил: — И правильно, наверное, что кремень. Люди иной породы в сталинских лагерях не выживали.


            ВОСКРЕСНЫЙ МОТОЦИКЛИСТ

— Ты ведь здесь на машине? — спросил полковник своего друга-тренера.
— Увы!.. Моя уже и на курорт не может в поезде: «тарахтит»! То ли дело в машине — и мягко, и тихо… Кондиционер опять же…
— Сама тоже водит?
— Не-ет, что ты? Для неё автомобиль — это надёжный способ контроля за мужем. Куда б я ни поехал, всегда найдётся причина ей пристроиться тоже. На рыбалку — на рыбалку, в баню — в баню. Я говорю: «Там же одни мужики! Куда ж ты, глупая?». «Вы мойтесь, говорит, я в машине посижу!» Возьмёт с собой вязание и сидеть может весь вечер…
Николай Семёнович почесал в затылке:
— Ну, а если без неё, вдвоём… можем вырваться на часок?
Тренер подмигнул:
— Закосить налево?.. А давай! Скажу, что на заправку надо. Это она не возражает.
Полковник погрозил пальцем.
— Уж блюсти нравственность — так до конца!.. Машина мне нужна для других целей.
            * * *
…Наступило время ожидания тревог. Сменивший фамилию и место жительства сотрудник гестапо Деркач работал на строительстве так, что впору было вешать его портрет на Доску почёта. Дневные нормы перевыполнял, от дополнительной работы не отказывался, в коллективе был покладист и весел. Лейтенант специально просил Константина не донимать его расспросами, и Деркач, которого оставили в покое, понял это, как успешное окончание проверки, ожил, повеселел.
Платили на строительстве хорошо, Деркач не пил и не курил, денег на почту не отсылал, как другие, а потому через год приобрёл хороший мотоцикл ИЖ-58 «Юпитер» — 1958 года выпуска, мощностью аж 18 лошадиных сил! На своём «космическом» он по воскресеньям любил выезжать в тайгу, на озёра, ловил рыбу — да так удачно, что заядлые рыбаки завидовали. А рыбачили многие. Жить на Енисее да в воскресный день не поймать тайменя, сига, хариуса, не наварить ушицы на всё бригаду — такого в Дивногорске не бывало.
— Силён ты, брат! — восхищались жившие в соседних бараках, когда экскаваторщик возвращался с рыбалки, держа в руке увесистый кукан с рыбой. — Где ловил?
— Где ловил, там нет уже, — усмехался он. — Места надо знать!
— Взял бы с собой как-нибудь, — говорили товарищи по бригаде. — Вдвоём, чай, больше наловим!
— Вряд ли, — объяснял он доходчиво. — Мои места прикормленные… Да и мотоцикл мой… это же не Урал с коляской. Одного то еле везёт!
Константин, рассказывая об этом своему смоленскому другу, даже зубами скрипел от возмущения:
— Во гад! По озёрам ловит, а где, не говорит. В озёрах — там рыбалка сподручнее, течением не сносит, как здесь, на стремнине.
И, пыхтя от зависти, добавлял:
— Погоди! Поднакоплю денег — тоже куплю себе конька-горбунка! Увидим, кто кого!
Но накопить не сразу удавалось: Константин был человеком семейным и каждый месяц отсылал жене часть зарплаты… Вторую часть — грешен человек! — водитель БелАЗа оставлял в местном шинке, где вечерами после работы можно было разжиться бутылкой сибирской, на кедровых шишках, «паленки» — не такой, как в Витебске, но тоже очень славной.
А лейтенант ломал голову по схожему, но несколько иному поводу: как узнать, куда ездит на мотоцикле Деркач и что он там делает?
Установить наблюдение за агентом в это время было практически невозможно. Конечно, Красноярский УКГБ мог предоставить мотоцикл усиленной мощности, но как можно в тайге организовать наблюдение за одиноким мотоциклистом, не спугнув его при этом? Неразрешимая задача.
— В Дивногорске мы каждый шаг его знаем, любой новый контакт можем отследить, — докладывал лейтенант подполковнику Горожанкину. — Но как это сделать в тайге? — ума не приложу. В хорошую погоду там тишина — за сотни вёрст слышно. Догнать его мы сможем, но разве в таком случае он встретится со своим связным или резидентом?
— А если вычислить их заранее? Наверняка, они живёт в какой-нибудь деревушке, рыбачьем посёлке неподалёку…
— Изучил все заимки в округе, маршруты геологов, туристов, краеведов… Он явно запутывает следы, Николай Иванович, каждый раз выезжает в иные места: то на север, то на юг… Мотоцикл в руках, хозяин — барин!

Николай Семёнович отложил запись, вышел на балкон, полюбовался изумительным закатом. Потом, ни с того, ни с его, вспомнил вдруг свою недавнюю поездку на родину, разговоры с сестрой.
«Старость не красит, это так, но удивительно, как мало относится это к моей Ульянке. За те пять лет, что мы не виделись, она почти не изменилась. Напротив, тогда она была вся в чёрном, хоронили брата, а нынче, в светло-зелёном летнем сарафане, она выглядела моложе, что я ни преминул заметить.
Сестрица расцвела:
— Скажешь тоже, «помолодела»!.. С ними, охломонами, разве есть время за собой следить? Вот, любуйся: бросили внучку на старую бабку и умотали в свою Грецию!
— А тебя не взяли? — посочувствовал он внучке.
— Я уже была в Салониках… Одно и тоже! — скривилась юная путешественница.
— Куда же ты хочешь на этот раз?
— В Китай! Подружки ездили в прошлом году… Блеск!
Он усмехнулся, думая о том, как поразительно быстро меняются географические предпочтения молодёжи. Ему, жившему в Хакассии, и мечтать нельзя было о визите в Поднебесную, а сегодня школьницы из под Смоленска могут это сделать шутя.
«Тогда был Мао!», припомнил он.
Казалось бы, совсем недавно его восторженно принимали как соратника товарища Сталина, по радио распевали песни «Москва-Пекин — дружба навек!»…Даже кашу варили в каждой столовой рисово-пшённую — «Дружба» называлась. И вдруг, будто чёрная кошка пробежала между двумя великими странами.
— Вот ты скажи мне, — рассуждала сестра. — Как это всё могло произойти так скоро: мы с тобой носили дерюги из старой мешковины, дети наши — платьишка от «Большевички», а внукам «Армани» подавай… Как это всё в трёх поколениях вместилось?
Он вздохнул:
— Мы с тобой войну застали, сестрёнка. И с голода умирали люди, и на себе пахали… Не сравнивай.
— Ладно. А как было тяжко в 47-м?.. Ты не помнишь? Сколько было тебе в то год?
— Десять лет. Всё прекрасно помню… Лебеду ели, борщовник ели… Так ведь время-то было какое, Ульянка!
— А какое-такое время? Война кончилась, солдаты вернулись — кто уцелел…
— Вот именно: кто уцелел!.. В ином колхозе на три бабы — один мужик, да и тот безногий. А международную обстановка?.. У американцев уже несколько атомных бомб, а у нас ни одной! Сталин все силы бросил на выравнивание паритета. Одному Курчатову выделяли больше средств, сколько иным мирным отраслям экономики не давали. Сотни заводов по всей стране работали на «проект», будь он трижды неладен!..
— Вот именно…
Он покачал головой: не права ты, сестрица!
— Когда в следующем году началась Корейская война и американские генералы предлагали бомбить Сибирские города, как пять лет назад они бомбили Хиросиму и Нагасаки, Трумэн не решился… Советскому Союзу уже было, чем ответить! «Мы сражаемся в Корее для того, чтобы не пришлось воевать в Чикаго», — сказал тогда президент.
Сестра улыбнулась, вспоминая.
— Я в том году замуж вышла… А Севка горячий был, всё нарывался бежать в военкомат: «Я бывший лётчик, буду проситься в Корею. Пусть возьмут инструктором!»… «Какой ты лётчик? Хвосты заносил самолётам… Сиди уж!»
Вздохнули оба.
— Помянем Севку?
Помянули.
— Всё хотел спросить тебя, извини… Ты ведь ещё молоденькая была. Никто не глянулся или сама не захотела?
Сестра встряхнула головой.
— Звал один, как же? Солидный мужчина, и не намного меня старше… Умом понимаю, что Севку не вернёшь, что многие так делают, и ничего зазорного в этом нет — всё лучше, чем вдовья доля… А сердцу не могу приказать, и всё тут!
— Понятно…
— Ты лучше о себе расскажи, братушка. Мы ведь когда последний раз виделись? В 63-м? Ты в Сибирь уезжал — и как в воду канул!
— Работа такая была. Много не расскажешь.
— Понятно… Предали вас, братишка?
Он вскинул голову, хотел удивиться: кто?! Но потом припомнил, как бегала Ульянка по вагонам, переносила новости от купе к купе, и понял, что от родной сестры скрыть что-либо трудней, чем от пытливого начальства.
Да и то, если признаться, предавали их не раз, предавали свои же (чужой предать не может), предавали те, кому обязаны были служить верой и правдой!
На память пришла та же Корейская война — уже далёкая, но изученная в Минской школе от и до. Известно ведь: официально Советский Союз в ней не участвовал, но Ким Ир Сен и Мао Дзедун с восточной дотошностью сделали всё, чтобы мудрый Сталин внял их просьбам. И советники, и оружие — всё поставлялось в Северную Корею до самой смерти Отца народов. Его ближайшее окружение, горячо поддерживая при жизни, тут же забыло о его друзьях. Президиум ЦК КПСС проголосовал за окончание войны. Потеряв поддержку со стороны СССР, Китай согласился на добровольную репатриацию военнопленных…
«К Китаю мы ещё вернёмся», — подумал полковник.

            ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ?

Надписи на бараках были сделаны профессиональной рукой — этот человек умел пользоваться кистью и краской, и хотя короткая надпись «Долой Хрущёва!» многого подсказать не могла, всё же зацепиться было за что. Злоумышленник явно писал когда-то афиши или плакаты: заглавные буквы были вдвое выше остальных, строчные почти все одного размера…
— Такого не бывает, если рисует новичок, — сказал Сергей Сергеевич, рассматривая фотоснимки: их сделали прежде, чем замалевали злополучные надписи свежей краской. — У новичка и заглавная буква меньше, и конечные тоже — сваливаются вниз, как правило.
Капитан обошёл все места, где могли рисовать плакаты и афиши, в Дивногорске, Красноярске, Ачинске…
— Кто его знает? Может, приехал человек в гости, взгрустнул, излил душу на стене барака — и вновь к себе домой… Ищи его!
Дотошный разведчик взял на заметку всех художников, маляров, журналистов, фотографов — всех, кто хоть в малой степени причастен к кисти и краскам…
— Ты не поверишь, лейтенант. Замполит у нас был на фронте: рисовал, как Бог! И поздравление с праздником, и карикатуру на Гитлера — всё мог изобразить в лучшем виде…Придирчив был — куда там! И внешний вид, и политинформации с бойцами — всё чтобы было на высоте! Стоном стонали командиры, занудой звали комполка, а когда тяжко ранила его вражеская пуля и увезли комиссара в лазарет, чего-то стало не хватать в полку, единой спайки вдруг не стало.
В то время никто не мог знать, как близок был Бугров к разгадке!
            * * *
У лейтенанта положение лучше, казалось бы: среди 20 тысяч вновь прибывших на стройку обнаружен врага, да какого: агент гестапо! Но шли день за днём, Константин глаз с него не спускал, а фашист ничем не проявлял себя. Исправно работал в своём карьере, загружая самосвалы камнем и песком, вечерами резался в домино, смотрел свежие ленты, привозимые киномехаником, танцевал с девчатами на танцплощадке — вёл себя точно так же, как тысяча других гидростроителей, и ни разу не сделал попытки встретиться со своим связником или резидентом…
— Может, и нет никого? — спросил лейтенант Горожанкина. — Действует в одиночку?
Подполковник усмехнулся.
— Ну, а как действует, объясни? Втихомолку по ночам мастерит взрывчатку?.. Ведёт вредительские разговоры среди экскаваторщиков и шоферов?.. Выпытывает тайны строительства у инженеров?.. Ничего этого за твоим подопечным не замечено.
— Так давайте возьмём его и допросим, как полагается!
Подполковник погрозил рукой:
— Торопишься, лейтенант. Что мы ему сейчас предъявим? Нет у нас ничего, кроме немецкого списка двадцатилетней давности… Ну предъявим, изобличим, сознается он… Скажет, что был молод, немцы его запугали, заставили, но ничего серьёзного он не совершил, всего лишь нёс караульную службу… А тут пришла Красная Армия, немцы удрали… Он испугался, уехал к тётке в Житомир, деревеньку её разбомбили, он взял имя бывшего товарища, пошёл в военкомат… Всё! Больше грехов за ним нет. Воевал, ранен, честно работал в карьере… Что ещё мы ему предъявим? Поехал на стройку, потому что хотел честным трудом загладить… Да и подработать тоже — в этом никакого преступления нет. На мотоцикле ездит рыбачить, его уловы у всей бригады на виду… Что ещё?!
Подполковник был прав, конечно. Ведь не для того мы следим за ним, чтобы наказать за грехи молодости.
— Ну дадут ему срок за пособничество фашистам на временно оккупированной территории… С учётом молодости, раскаяния, ранения, если нет за ним серьёзной, незнакомой нам вины, лет пять получит, не больше…Ну поблагодарит нас начальство за бдительность… А вражеская разведка тем временем пришлёт в Дивногорск другого агента, которого мы не будем знать… Это лучше?!
Лейтенант вздохнул: конечно, нет. В ноги надо кланяться тому же Константину, который подал сигнал о подозрительном экскаваторщики и сейчас весьма профессионально, как подлинные партизанский разведчик, «ведут» подозреваемого.
Подполковник развёл руками.
— Будем ждать, мой друг… Если он действующий агент, рано или поздно проявит себя. И, прежде всего, выведет нас на след сообщника. Вот какую рыбину нельзя упустить!

            ИДУ НА ВЫ!

Чтобы взнуздать Енисей, его километровую толщу воды, нужны не только каменные глыбы, сброшенные с могучих белорусских самосвалов, — нужны миллионы кубометров бетона. В виде огромных свай, в виде многотонных блоков, опор и плит они формируют великое тело плотины, в котором вода устремится в то русло, которое задано человеком, и там, послушная ему, будет крутить агрегаты гидроэлектростанции — одной из крупнейших в мире.
Так думал бывший разведчик, наблюдая за работой семнадцатой бригады плотников-бетонщиков… Были это молодые люди в основном — из тех, кого редко посещают корреспонденты. И столичных, и местных, на «стройке века» всегда хватает журналистов, и самые любимые их персонажи — это водители, экскаваторщики, монтажники, электрики… А здесь — мужики с топорами… Вчерашний день!
Сергей Сергеевич наблюдал за работой бригады издали. В основном это были совсем молодые ребята, студенты, у которых, судя по всему, вообще не было строительного образования. Но были и мужички постарше… Вот один из них — лет 35, высокого роста, интеллигентный на вид…
Плотники завершили работу и, сложив топоры, направились к выходу. Навстречу шла ночная смена.
Бугров поравнялся с высоким плотником, спросил не громко:
— Михаил Игнатьевич?
— Я… А вы кем будете?
Разведчик вздохнул:
— Вы же умный человек, Нефёдов… Должны догадаться…
— Догадался.
— Ну, тогда пойдём, пройдёмся… Разговор есть.
Михаил усмехнулся:
— Разговаривать где будем? «Под фонарём»?
— Да нет, пойдём на берег Енисея. Вечер сегодня изумительный!
Попутчик оглянулся, прикинул кое-что в уме.
— Для кого как… Я ведь человек рабочий, не сдержанный… Могу вас и задеть случайно на берегу реки.
Следователь, хотя и ростом был пониже, даже бровью не повёл.
— Я, милый, всю войну прошёл в разведке. Был случаи, когда мы ползли домой, а навстречу, нос к носу, их разведчики, немецкие. Дело происходило на нейтральной полосе… Среди немцев тоже были не глупые парни, понимали: шум не выгоден ни им, ни нам. Драться пришлось в полной тишине, на ножах…
— Ну и что?
Сергей Сергеевич усмехнулся.
— Жив, как видишь…
— Понял.
— Ну, а раз понял, объясни: почему выпускник высшего военного заведения, офицер, работает на стройке плотником?
Михаил удивился:
— Это вы меня спрашиваете?!.. Не проще ли спросить у того, кто в одночасье демобилизовал пол-армии?
— Ну не половину… И нашлись у демобилизованных дела в мирной жизни…
— Не надо, разведка! Я помню эту агитку: в приёмной председателя колхоза висит генеральская шинель… Сколько таких генералов стали председателями? Единицы?.. А сотни тысяч боевых офицеров ушли ни с чем, на вольные хлеба!
Разведчик погрозил пальцем:
— Но-но! Так и вольные? Каждому что-то предложили взамен…
— Например, в органы? — покосился язвительно Михаил. — Извините, гражданин, но не каждому предлагали, и не каждый бы справился. Меня возьмите: я закончил военно-политическое училище, служил в дивизионной газете, был на хорошем счету…
— Рисовали?
— Не без этого, товарищ… Не знаю ваше звание…
— Капитан.
— Я старлей… Хотя вы и это, конечно, знаете… Так вот, капитан. Коллектив у нас был небольшой, приходилось и писать, и оформлять… Но работа мне нравилась: поездки по гарнизонам, встречи с новыми людьми, рассказы о фронтовиках — таких, как вы, положим… Лишнего не напишешь, конечно, с военной цензурой шутки плохи, но я не Герцен, а дивизионка не «Колокол», так что… всё было хорошо! Женился, двое детей. И вдруг — попадаю под сокращение!..
— Неужели ничего не предложили?
Слышно было, как в тишине собеседник скрипнул зубами.
— Предложили… Здесь же, в Красноярске, предложили трудиться в колонии строгого режима. По специальности работы не было, поставили простым контролёром… Вы можете меня понять, капитан? Был журналистом — стал тюремщиком. Каково?!
Разведчик представил себя на его месте и вздохнул… Брать пленных — это было, но чтобы сторожить?.. Избави Бог!
— Но семью кормить надо? Надо! Сжал зубы, работаю, молчу. А тут объявляют: ещё одно сокращение, теперь уже по линии МВД. Ну, а я — новичок! Не раз жаловался коллегам на судьбу свою горькую… Уволили за несоответствие, из ведомственной квартиры попросили… Мирной профессии нет у меня, в районную газете не берут: характеристика с последнего места работы не лестная, а прежней уже нет. И дивизию мою расформировали, и газету вместе с ней… Впору, капитан, выйти на берег Енисея, где покряжистей, и — вниз башкой, на камни!
Они закурили, стоя на берегу, глядя в могучую ночную реку.
— К счастью для меня, объявили набор рабочих на строительство Красноярской ГЭС, семьям предоставляется комната в общежитии. Отдельная клетушка в бараке, одним словом. Жена в слёзы: она у меня музыкант, в Красноярске работала при Доме Культуры, а здесь где?.. Дети в спортивную школу ходили, тренер хвалил их… И всё это — коту под хвост?!
Сергей Сергеевич докурил и выбросил окурок в реку. Не столько спросил, сколько сказал утверждающе:
— Наступали Октябрьские праздники, демонстрация, и вы решили высказать всю свою злость, написали на бараках лозунг…
Михаил повернулся к собеседнику лицом.
— А вот этого я не говорил, гражданин капитан! Я ведь тоже в зоне сидел: по другую сторону от зеков, но всё же… А у них правило: не пойман — не вор!
Бугров поднял бровь.
— Если я верно понял, чистосердечного признания от вас ждать не приходится?
— Никогда! Мы с вами говорили про мою тяжёлую жизнь… За это, насколько я знаю, не судят?
— Нет, — согласился следователь.
— Слава Богу! Иначе полстраны надо бы пересажать. Таких, как я — тысячи тысяч!
— Не надо сгущать краски, Нефёдов. У вас тяжёлый случай, не спорю. Но это не значит, что нужно во всеуслышание порочить существующую власть.
Плотник подскочил, как укушенный.
— Я не порочил! Глава государства сам порочит советскую власть!
— Чем же это?
— Да всеми своими шагами. Кукурузу на крайнем севере кто предложил сажать?.. Он. Рабочих Новочеркасска кто велел расстреливать?.. Ракеты на Кубу кто приказал отправить?..
Наверное, он был хорошим политработником: много знал, умел говорить доходчиво, с огоньком…
— Значит, сознаётесь, что это вы написали «Долой Хрущёва?»
— Ни в коем случае! Одно дело — откровенная беседа двух не глупых людей, и совсем другое — конкретный политический шаг: плакат, листовка, воззвание… Даже при царе-батюшке наказывали за конкретные дела, за кулуарные беседы не казнили.
— Бывало по всякому, — вздохнул Сергей Сергеевич. — Те же черносотенцы царские могли избить прохожего за пенсне на носу, за портфель в руках. «Интеллигент» для них было бранным словом.
Собеседник невесело усмехнулся:
— Вы меня сегодня видели с топором в руках — какой я интеллигент? Но при всём притом, товарищ капитан, я — человек с высшим воинским образованием, офицер... Интеллигент или нет — это вам судить. Но не надейтесь, что, как представитель гнилой интеллигенции, я сразу же покаюсь и подпишу вам признательное показание. И обижаться на меня не надо. За мною семья: жена, дети… Каково им будет, когда отца посадят в тюрьму? И как они будут жить без меня?! Вам — медаль, майорские погоны, а мне — небо в крупную клеточку? Семье по миру иди?.. Не выйдет!!!
— Значит, отказываетесь?
— Категорически! С позицией первого секретаря я не во всём согласен, всенародное осуждение товарища Сталина считаю серьёзной политической ошибкой: мы поссорились из-за этого с Китаем, Югославией, Албанией, но никаких конкретных шагов я не предпринимал!
Капитан долго стоял у парапета, глядя в могучую реку, вздохнул.
— Откровенность за откровенность, Михаил Игнатьевич. Ваши доводы… не во всём лишены здравого смысла, и даю вам слово офицера, что всё, сказанное вами сегодня, не будет использовано мною вам во вред.
— Спасибо…
— Но, как чекист, как следователь по Красноярскому краю, я обязан найти человека, который 7 ноября написал на бараках строителей Красноярской ГЭС красной масляной краской «Долой Хрущёва!»… В вашем личном деле я нашёл, что вы не всегда работали плотником-бетонщиком, имеете навыки оформительской работы, вот почему и вышел на вас…
— Понятно.
— Готовьтесь: завтра-послезавтра я вызову вас на собеседование. Там будем говорить под запись…
— Иду на Вы? — усмехнулся Михаил.
— Если угодно, то так. Основатель ЧК товарищ Дзержинский не щадил врагов республики, но шёл на них с открытым забралом… Готовьтесь!
— Буду во всеоружии!
На том и расстались.

            ТАЁЖНЫЕ ТРОПЫ

На берегу Енисея, с удочками в руках, встретились давние знакомые, плывшие когда-то на одном пароходе в Дивногорск: инженер-строитель Николай и водитель БелАЗа Константин. Бывший партизанский связной давно догадывался, кого выявляет молодой кадровик, тот был уверен, что белорус понимает важность этой работы, поэтому они ничего друг у друга не выпытывали, детали не уточняли, но понимали друг друга с полуслова. Даже имя того, что занимал их мысли, редко произносилось.
— Не расстаётся со своей игрушкой, — говорил Константин, живший с агентом в одном бараке. — Как свободный вечер, садится за руль — и в тайгу!
— Куда-нибудь определённо?
— Не знаем, нас с собой не берёт. С детства, говорит, мечтал погонять на мотоцикле, теперь езжу, куда глаза глядят. Но к заднему сиденью привязаны удочки и, что самое удивительное, Деркач всегда привозит с собой свежую рыбу.
Лейтенант догадался:
— Скорее всего, покупает у рыбаков…
И доложил об этом подполковнику. Тот подошёл к карте Красноярского края, сказал:
— Если всё это делается по плану, то надо отдать ему должное: глаза фашистского прихвостня глядят куда надо. Деньги не с собой привёз — заработал, транспорт взял не новый, но надёжный… Куда бы он мог заруливать на своём «Юпитере»?
Вопрос был риторический, и, поскольку лейтенант знал местность гораздо хуже подполковника, он благоразумно промолчал.
— Самый близкий город — сам Красноярск, до него несколько километров по берегу Енисея, там хорошая накатанная дорога, — говорил Горожанкин, очень похожий в этот момент на учителя географии. — Чуть дальше — Сосновоборск, грунтовка похуже, но «Иж-Юпитер» — это зверь! Вдоль по железной дороге тоже есть возможность проехать: в Уяр, Канск, Иланский… Южное направление: Минусинск, Шушенское, Абакан…
— Абакан — по ту сторону Енисея, — поправил подчинённый…
— Есть паром! На мотоцикле, лейтенант, молодым везде у нас дорога, — переделал Горожанкин популярную песню. — К тому же надо учесть, что в округе немало рыбацких посёлков, стоянок геологов, археологов, охотников… Осень хорошая нынче, без затяжных дождей, на мотоцикле без коляски можно проехать по любой лесной тропе… И что это значит?..
— Что Деркач может добраться до своего связника без помех.
— Вот именно! Не пошлём же мы следом своего человека?
По молодости лет кровь у Николая вскипела…
— Я тоже умею водить мотоцикл, товарищ подполковник!
Он усмехнулся.
— И как ты это себе представляешь? Тайга, тишина, Деркач едет на свидание со своим связным, и вдруг ещё один мотоцикл следом? Это лейтенант Ковалёв из местного ГБ тоже решил прокатиться вечерком по тайге!
Было, действительно, смешно.
— Он даже скрываться от тебя не станет. Остановится, скажет: «Я катаюсь в своё удовольствие, куда глаза глядят… А вы что имели в виду, товарищ лейтенант?»… Да, хоть бы вертолёт вдогонку пусти — Деркач всё одно не покажет, куда ехал, к кому…
Это был тот случай, когда с начальством нельзя не согласиться.
— Обманул он нас?
— Выходит, что так. — Горожанкин надолго задумался. — Есть только один путь: найти его связника своими методами, а уже потом брать их обоих! На очной ставке один из двух да расколется…

            ДЕРЖИСЬ, ГЕОЛОГ!

На следующее утро друзья встретились вновь — всё в той же «Долине гейзеров».
— Всё обошлось как нельзя лучше, — сказал тренер. — Я сказал супруге, что требуется отвести машину в мастерскую, проверить балансировку, задний привод, схождение колёс, поменять масло и бензин — одним словом, готовить джип в обратную дорогу…
— Что проверить?! — удивился полковник.
Валентин усмехнулся.
— Да что угодно. Она у меня в технике не сильна, слава Богу. Ремонтные мастерские — это единственно, куда она не суётся вслед за мной. Там пассажиров из салона выгоняют, кругом пахнет маслом, выхлопом, полы грязные, женщин, чтобы поболтать, нет…
Николай рассмеялся:
— Весёлая у вас жизнь!
Силач развёл руками:
— А что делать? Люблю!
— И это правильно. Легко любить ту красавицу, с которой ты шёл под венец — стройную, гибкую, розовощёкую… С годами всё это уходит понемногу, но подло менять супругу, как устаревшую модель автомобиля.
Товарищ вздохнул:
— Верно говоришь, дружище. Настоящая любовь проверяется временем.
            * * *
…Задача была не из лёгких: среди сотен и тысяч людей, проживающих в окрестностях Дивногорска, найти связника агента гестапо, причём, мы не то что внешний вид — даже национальность его не знали. После войны, как известно, большую часть наследия Абвера или гестапо досталась американцам, но своими руками они не любят таскать каштаны из огня, а потому связным или даже резидентом Деркача мог стать человек любой национальности: русский, украинец, немец, китаец, поляк… Это мог быть старик или юноша, мужчина или женщина… Само гестапо давно кануло в Лету; кто сегодня является хозяином Деркача, мы понятия не имели…
И, тем не менее, поиски начались. Под видом журналиста Красноярского радио лейтенант выезжал на мотоцикле в местные деревушки, заимки, бараки, расспрашивал начальников геологических партий и буровиков…
Удача пришла, как обычно, нежданной. Строительству Красноярской ГЭС предшествовали крупные геологические изыскания, и совсем рядом с Дивногорском расположилась партия геологов.
Лейтенант познакомился к её руководителем, предъявил ему своё удостоверение, они уединились в отдельном бараке.
— Негоже, конечно, злоумышлять на своих товарищей, но месяц назад устроился к нам один человек, китаец… В геологической партии, доложу я вам, трудятся не только ленинградские учёные, профессора, но немало разнорабочих, знаете ли. Кто-то должен и шурпы копать, и лошадей запрягать, и охотой промышлять…
— Я понимаю. В каждой местной партии — свой Дерсу Узала?
Профессор усмехнулся:
— Вообще то Узала был голд, нанаец…
— «Человек земли»?
— Ну да. Хорошо, что вы это знаете. Но в данном конкретном случае разнорабочим к нам нанялся китаец — из тех, кто бежал из КНР в связи с преследованием русских.
Лейтенант встряхнул головой:
— А он то здесь при чём?
— Притом, юноша, что в сталинские годы, когда Китае было много русских специалистов, он женился на нашей девушке, выпускнице мединститута. А он лечился у неё, когда был красивым молодой человеком… Ну и, возникло обоюдное чувство, расписались. В пятидесятые годы русско-китайские браки поощряли…
— Да, это я знаю. Дружба навек!
Профессор вздохнул.
— Но потом всё изменилось с точностью наоборот. Советских специалистов начали изживать из Китая, она уехала, а он — через границу, «контрабандой»… Дали срок, конечно, но небольшой: жена вступилась. Сейчас она в Красноярске, известный травматолог, а он у нас, в геологической партии…
Лейтенант насторожился:
— Так что?.. Неблагонадёжен?.. Вы подозреваете его?
Геолог замахал руками:
— Отнюдь! Он то, как раз, очень порядочный человек, любит жену, детей, наше страну... Но, как бы так выразиться?.. Они оба, жена особенно, подозревают, что в нашей партии есть… тот самый человек, о котором вы сказали… Ну — неблагонадёжный…
Последние слова профессор сказал, сморщившись, как от зубной боли. Чувствовалось, что подозревать людей ему приходится не часто и, тем паче, ставить в известность органы…
— Поясните, пожалуйста, — сказал лейтенант. — Да не волнуйтесь вы так! Мы сто раз проверим и перепроверим ваши сведения, прежде чем… побеспокоим этого человека. Мало ли каких совпадений не бывает?
Профессор облегчённо вздохнул.
— Именно так, молодой человек, скорее всего — совпадение, досадный случай. Но не рассказать вам я не имею права.
— Только потому, что я приехал к вам лично?..
Бородач замялся.
— Сказать по совести, никогда прежде не видел в этом необходимости. Я геолог, моё дело — породу искать. Можете поверить на слово, но иногда это у меня получается: доктор наук как-никак…
— Верю.
— До этого был просто учёным, но вот стал начальником партии, и оказалось, что следить за своим коллективом — тоже моя обязанность!
Лейтенант помахал рукой, не соглашаясь.
— Мы вовсе не просим следить, как вы сказали, за моральным обликом своих подчинённых… Нас не интересует, кто с кем спит и какие сигареты курит, — мы не полиция нравов. Но представьте себе, что лично ваши научные достижения… крадут, приписывают другому лицу! Положим, месторождение нашли вы, а газете хвалят за это другого человека… Вам такое понравится?
Профессор удивлённо поднял брови.
— Вы представили это в каком-то новом ракурсе…
— Вот именно, профессор. У нашей страны есть что воровать: изобретения, умы, идеи… И если вы точно знаете, что ваш сосед передаёт русское ноу-хау на Запад, неужели ваше сердце ничего не подскажет?
Он набил табаком свою трубку и махнул рукой:
— Спрашивайте.
— Вы сказали, что китаец и его жена подозревают кого-то в вашей партии. Кого и за что?
Он вздохнул.
— Лет пять, если не больше, у нас работает радист, русский человек, Георгий Николаев…
— Та-ак…
— Он родом из Китая… Точнее — из русского Харбина в Китае. Надеюсь, слышали о таком?
— Конечно.
Узнав о назначении в Красноярск, Николай Семёнович обложился специальной литературой по Сибири, Дальнему Востоку, Монголии, Японии, Китаю… Харбин занимал его мысли особо.

            РУССКИЙ ГОРОД В КИТАЕ
            Город был основан русскими в 1898 году как железнодорожная станция Трансманчжурской магистрали. К 1913 году был фактически русской колонией для строительства и ремонта КВЖД. Население города составляло без малого 70 тысяч человек, в основном русских и китайцев.
   Численность резко возросла, когда после революции и гражданской войны около 200 тысяч белоэмигрантов осели в Харбине. Это были солдаты и офицеры, участвовавшие в Белом движении, члены и служащие правительств Сибири и Дальнего Востока, интеллигенция и самые обычные люди. Русское население Харбина было самым большим за пределами России — больше, чем в Стамбуле или Париже.
      8 сентября 1920 года Китайская Республика заявила, что более не признаёт консульства России в Китае, прервала все связи с представителями Российской империи и отказалось признавать экстерриториальные права её граждан. В одночасье русские в Китае оказались лицами без гражданства.
         В 1924 году в Пекине было подписано соглашение между Китаем и СССР, установившее правовой статус КВЖД. Работать на «железке» отныне разрешалось только советским и китайским гражданам. Большинство харбинцев, чтобы не потерять работу, приняли советское гражданство.    Вопрос о подданстве и политической идентичности расколол русское население Харбина на два лагеря. Это привело к сильному советскому присутствию в Харбине. В 1924—1962 гг. здесь действовало Генеральное консульство СССР.
      В 1930-ые годы Япония оккупировала Маньчжурию и создала марионеточное государство Маньчжоу-го. Вскоре СССР продал ему свою долю КВЖД, тысячи русских харбинцев переехали в Советский Союз, другие в Шанхай, Пекин, Тяньцзинь, Циндао…
            В 1945 году Советская Армия вошла в Харбин. Наступила вторую волну репатриации харбинских русских. Под неё, похоже, и попала семья Николаева. Он сам перебрался на советскую территорию вместе с семьёй, малолетними детьми... Работал электриком в колхозе… Там платили не густо, а лучше сказать, за «палочки», за трудодни… Вот он и попросился в геологическую партию…
         Лейтенант удивился:
         — Не каждый электрик знает азбуку Морзе.
— Говорит, он увлекался этим с юности. А у нас хорошая девчушка ушла в декретный отпуск, дали объявление в газете — Георгий и отозвался. Я проверил его — работает прилично, знает и русский, и китайский, и даже английский немного… Одним словом, вполне зрелый радист, замечаний к нему нет.
— Этого мало. Расскажите подробнее.
— Исполнителен, ответственен. Достанет меня, если нужны какие-нибудь запчасти к рации. Сам едет в Красноярск, обежит все магазины с радиотоварами, «блошиный» рынок… Вы ведь знаете, как у нас с подобными изделиями? Приходится отпускать — на сутки, двое… У него жена в Красноярске, люди молодые, я понимаю… Но рация у нас всегда в исправном состоянии, и это главное!
— А сам радист?.. Вы понимаете: полевые условия, вдали от жены…
— Молодой, но очень дисциплинированный товарищ. Поддержать компанию может, конечно, но — всегда в пределах нормы. Заядлый рыбак. Каждое утро, чуть свет, он уже на Енисее; у него там своя заводь, места прикормленные… Но это всё неподалёку от нашей стоянки, так что на работу не влияет. Если мне нужен радист, посылаю человека… Через десять минут Георгий на месте, рация включена — всё в порядке.
— Та-ак… А что же ваш китаец?
Геолог вздохнул: и так слишком много наговорил!
— Не лучше ли, если он сам вам расскажет? По-русски говорит прилично, зовут его Ван Фу… Мы кличем Ванюшей — не возражает.
— Ну что ж… Зовите своего Ванюшу.
Пришёл человек лет сорока, весьма уважительный на вид.
— Расскажите о себе, Ван Фу, — попросил лейтенант, указав ему на стул. — Мне это интересно…
Китаец расцвёл: нет в Поднебесной большей похвалы, чем сказать, что ты интересен собеседнику.
— В молодости я жил Харбине, рикшей был… Знаете, да?
Лейтенант подтвердил, что знает. «Живое такси» было одним из главных показателей отсталости дореволюционного Китая — наподобие волжских бурлаков в царской России. Сразу после революцию 1 октября 1949 года Сталин дал указание наладить бесперебойное снабжение Китая велосипедами, и в том же Харбине появились велорикши — привилегированный класс таксистов по-китайски. Автомобилей почти не было, и такси на велосипедной тяге использовали не только рядовые пассажиры, но даже учреждения. Красавец Вань Фу с ногами молодого леопарда работал при русско-китайской больнице и покорил сердце медицинской сестры Сони…
— Соня работала в госпитале и однажды им привезли молодого человека с ножевым ранением в плечо, вот здесь, справа, — китаец показал место. — Соня лечила его около месяца и хорошо запомнила, конечно.
— Так, и что же? — спросил лейтенант.
Ван Фу оглянулся на дверь.
— На днях жена приезжала ко мне из Красноярска, проведала. Мы жили в фанзе для дорогих гостей… или как это говорится у вас?
— В гостевой палатке, — подал голос профессор.
— Так. А мимо проходил ваш радист, Георгий-сан… И Соня узнала его. Это тот самый человек, раненый в Харбине!
Лейтенант сделал вид, что ничего не понял.
— Ну и что?..
— Там, в Китае, у него было другое имя. И вообще он… как это выразить словами?.. из другого лагеря!
Лейтенант переглянулся с начальником экспедиции.
— Поясните…
Китаец вздохнул.
— Вам этого не понять. В Поднебесной после войны было два великих магнита: Советский Союз и Соединённые Штаты. Они оба освободили нас от японцев, мы обоим благодарны. Но те китайцы, кто победнее, любят Советский Союз, а те, кто богаче, молятся на Штаты. Соня, пока лечила юношу, много разговаривала с ним, видела его друзей и составила о нём своё мнение.
— Это любопытно, — сказал лейтенант. — Дальше.
— В Харбине его звали Юрий. Юрий Григорьевич Павлюченко. В юности, ещё до войны, он был скаутом. У них богатая русская семья, в сентябре 1945-го его родители, браться и сестра переехали в Америку и, по-моему, живут там до сих пор. Сам Юрий тоже был за океаном, хвалил всё американское… Соня считала, что он давно в Штатах… И вдруг такая встреча!
Лейтенант насторожился:
— Он её видел?
— Нет. В палатке есть окно, моя жена заметила Георгия-Юрия, когда он шёл мимо, но он её не разглядел… «Когда на улице светло, в окно не заглянешь», говорит наша поговорка.
Усмехнулся профессор:
— Умная поговорка! Надо бы запомнить.
— Вы правы, — согласился лейтенант. — И что дальше?
— Соня спросила: «Кто это?» Я сказал: «Наш радист, Георгий». Тут она мне всё и рассказала. Не могла поверить, что бывший скаут, «американец», как звали в Харбине сторонников США, оказался вдруг в Советской России!
В вагончике начальника партии воцарила мёртвая тишина.
Лейтенант выглянул в окно. Стоял тёплый солнечный день Бабьего лета. Геологи бродили по своему лагерю, флиртовали с девушками… Хотелось заглянуть в палатку радиста, но время для этого ещё не пришло.
— Спасибо, товарищ Ван Фу. Убедительно прошу вас никому об этом не рассказывать и супругу свою предупредите тоже. Никому ни слова!
— Понимаю, начальник. «Глаза нужны, чтобы видеть, язык — чтобы молчать об этом». Так говорят умные люди.
— Молодец! Придёт время — вы всё расскажете, где надо, а пока будьте мудры, как индийский тигр.
Когда он ушёл, начальник партии спросил:
— Вы меня заинтриговали, товарищ лейтенант: почему индийский?
Николай Семёнович улыбнулся:
— Читал где-то, что индокитайские тигры водятся в самых густых зарослях, в джунглях, и до того осторожны, что даже увидеть их дано ни каждому охотнику; только следы! А мы с вами, профессор, даже следы сегодняшнего разговора не можем оставлять, настолько это серьёзно. Никому ни слова, ни полслова! Кто бы ни спросил, у вас был журналист из Дивногорска, ясно?
— Только журналист!

СОВОКУПНОСТЬ УЛИК

Санаторий, где лечились Вадим Николаевич с супругой, находился ближе к водной галерее, где все они пили по утрам минеральную тёплую воду… В назначенное время полковник встретил друга за углом: не надо было, чтобы жена увидела, как садится в джип её противник: злополучная старая ссора в «Долине гейзеров» никак не хотела заглаживаться, хотя Николай Семёнович, человек мирный, стремился к этому, но, увы: они попросту не встречались.
— Ну, что? — спросил тренер, приоткрыв правую дверцу.
В большой японской машине рослый хоккеист и вовсе смотрелся гигантом — даже внешность стало иной.
— Ты смотришься в тойоте важным, как самурай! — сказал полковник, усаживаясь на сиденье. — Новый пассажир поневоле ищет глазами ножны для твоего грозного меча.
Тренер улыбнулся сурово.
— Да, какой-нибудь вакидзаси — короткий меч наподобие большого кинжала — по нашим дорогам был бы очень кстати. Бывал в Японии?
— Нет, не довелось… Но много хорошего слышал.
— Словами не передать. Суровая сказка — я бы так сказал. Даже к землетрясениям японцы умеют относиться уважительно и посвящают им свои стихи… Как их называют, забыл… Такие коротки…
Полковник не стал напоминать, лишь прочёл любимое хокку:
Мокрой малиновкой
С ветки шиповника
Стряхнула росу…
Что снилось тебе?

Они поднялись в гору, окружной дорогой спустились чуть ниже, к галерее.
— Тормози здесь, дружище.
Сквозь заросли белой акации — огромной, гораздо выше, чем в средней полосе России, виден был рынок, окружавший галерею. Как всегда, он был весьма оживлённым в утренние часы, когда большинство отдыхающих шли на «водопой», оставался таким же в обеденные часы, но очень быстро начинал рассасываться сразу после обеда: большинство отдыхающих предавались тихому часу, галерея становилась малолюдной, а вместе с ней и рынок, который жил целиком за счёт щедрости отдыхающих. Местные сюда практически не ходили: для этого был большой городской рынок рядом в автовокзалом.
Полковник пригляделся: тот, кого он искал, уже сворачивал свою торговлю и носил остатки в багажник чёрной «Лады», которую, несмотря на цвет, звали «Калиной».
— Вовремя мы подоспели!
Тренер обиделся.
— Вот что. Я тебя уважаю, Николай Семёнович, но если не скажешь, за кем мы следим, и что это даст, развернусь и уеду!
Полковник улыбнулся, почесал в затылке. Хотел немного позже раскрыть свои карты, но — пришлось уважить нетерпеливость друга:
— Я совершенно ни в чём не уверен, Вадим Николаевич, вполне возможно, что ищу совсем не там, где надо… Но, поверь старому разведчику: сдаётся мне, что девочку похитил не посторонний для неё человек. Последнее время я регулярно стал смотреть местные новости, и многочисленные интервью с родственниками несчастного ребёнка помогли составить её словесный портрет.
— Это интересно, — ухмыльнулся тренер. — Моя супруга тоже следит за этим делом, ну и мне поневоле приходится. Что же ты понял?
— Во первых, то, что у неё очень много родственников, как это часто бывает на юге… Благословенный край, где ребёнок может при жизни обнять своих прадедушек и прабабушек, где у него множество тёток, дядюшек, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, отдалённых родственников не счесть…
— И что же это тебе дало?
Полковник развёл руками:
— Конкретно — ничего, но журналисты (молодцы, ребята!) находят всё новых и новых родственников, и каждый что-то добавляет в копилку тех знаний, которые мы уже имеем. Ни разу не видя девочку в лицо, мы можем сказать, что Жанна в свои шесть лет очень сообразительным ребёнком (дай Бог не сказать «была»)! Она хорошо рисует — для своего возраста, по крайней мере, пытается игран на фортепьяно, которое купили ей родители, знает несколько детских стихотворений…
Рассказывая, полковник следил из раскрытого окна за рынком и вовремя увидел, как его давний знакомый окончил погрузку, захлопнул капот и не спеша направился к салону.
— Остальное потом, Вадим Николаевич. Заводи своего самурая…
— Есть, шеф!
Тем временем хозяин чёрное «Калины» сел за руль, резко тронулся с места…
— За той чёрнявой, Вадим… Только не спеши, нельзя, чтобы он почувствовал преследование!..
            * * *
…Обещания дисциплинируют тех, кому дал слово.
В назначенный час бывший разведчик вызвал к себе Михаила Игнатьевича, указал на стул и начал первый официальный допрос:
— Фамилия, имя, отчество…
На казённом бланке заполнялись ответы на казённые вопросы, и эта обыденность заставляла забыть, какую, в сущности, нелепость выпрашивает один умный человек у другого, на менее осведомлённого во всех этих формальных тонкостях.
— Подтверждайте ли вы, что за месяц до Октябрьской годовщины в магазине «Хозтовары» приобрели банку масляную краску на основе олифе весом один килограмм готовую к употреблению, цвет красный?
— Нет! Не подтверждаю.
— Но продавец товарищ Аничкова В. С. утверждает, что вы покупали у неё краску в тот день.
— Явно путает. Прошёл год: это какая нужна память?
— Значит, отрицаете?
— Отрицаю.
— Распишитесь.
Банку, в которой оставалась ещё добрая половина той краски, он выбросил в Енисей, и хорошо помнит, как мудрая река завертела, закружила его странный подарок, прежде чем унести на дно… Старые рабочие рукавицы, кисточку со следами багрово-красного сжёг в печи — дотла, до невозможности найти хоть малый след…
— Есть косвенные улики, Нефёдов. Рисунок был выполнен на хорошем оформительском уровне, а вы, обучаясь в военно-политическом училище, имели хорошие оценки по оформлению красных уголков, плакатов к ним…
— Отрицаю. За те годы, пока я работал надзирателем в колонии строгого режима и тем паче плотником-бетонщиком на строительстве Красноярской ГЭС, я полностью утратил профессиональные навыки.
— Распишитесь… Наконец, ваш рост, Михаил Игнатьевич… Надпись на бараках, о которой идёт речь, выполнена на уровне приблизительно двух метров. Исследования грунта показали, что предметы типа лестниц, табуретов, скамеек не применялись, человек во время изготовления надписи стоял на земле… Вы улавливаете мою мысль?
— Вполне.
— В этих условиях человек малого и среднего роста не смог бы сделать надпись на указанной высоте. Ваш рост — один метр девяносто два сантиметра. На уровне поднятой руки выполнить указанную надпись физически возможно… Что на это скажете, Михаил Игнатьевич?
— Отрицаю!
— То есть?..
— В ходе своей нынешней профессиональной деятельности, а именно работы с топором, я так устаю физически, что поднимать руки на двухметровую высоту не имею возможности…
— Распишетесь?
— Вполне!
Офицеры закурили…
— Имейте в виду, гражданин Нефёдов, что совокупность косвенных улик позволяет отнести вас к числу подозреваемых… А потому я потребую от вас на время следствия не покидать город Дивногорск без моего ведома.
— То есть — подписка о невыезде? Понимаю.
— Распишитесь.
— Легко… Но имейте в виду, гражданин капитан, что на суде я буду биться, как лев! Все эти косвенные улики потому и называются косвенными, что не касаются существа дела. Кто видел, как я покупал эту краску вонючую? Никто. У продавщицы свидетелей нет. Но даже если были бы, то что? Покупка масляной краски считается у нас преступлением?!.. Отнюдь. А навыки… Иной мальчишка рисует лучше, чем я! Рост?.. Ну извините. Что Бог дал, родители дали, тем и владеем. Надеюсь, что нас, высокорослых, не одна сотня найдётся в одном только Дивногорске. А Красноярск ежели взять?..

            ПОХИТИЛИ СВОИ

«Калина» споро катилась вниз с горы, водитель знал маршрут, как свои пять пальцев и, скорее всего, ушёл бы от преследователей очень быстро, но их спасло то, что город был невелик. За ближайшим крутым поворотом они едва не натолкнулись на «Калину», которая стояла возле неказистого с виду, недостроенного двухэтажного частного дома.
— Объезжай и жми дальше, не останавливайся! — приказал полковник.
Они с трудом протиснулись мимо «жигулей», вставших едва ли не в центре дороги, и покатились вниз, повернули налево, направо, встали в тупике.
— Вот для чего нужны японские мечи! — сказал тренер, заглушив мотор, но всё ещё сцепившись в руль массивными ладонями. — Вытащить его — и свистнуть над его башкой дурацкой! Ну кто так ставит машину? — по середине дороги!
Но полковник, как ни странно, был доволен:
— Он же к себе домой приехал, дружище! Возле дома хозяин — барин! Главное, что теперь мы знаем, где он живёт.
— Кто — он? — вышел из себя Вадим. — Не скажешь — пойдёшь пешком, честное слово!
Николай рассмеялся.
— Вряд ли ты меня запугаешь этим, если учесть, что отсюда до нашего санатория, напрямую — десять минут ходу, честное слово. Давеча специально купил карту города и основательно изучил её. Дороги в горах, как правило, извилисты, расстояния за счёт этого кажутся большими, а если сверху посмотреть — всё удивительно близко.
Они помолчали.
— И всё-таки я обязан досказать тебе то, что не успел возле галереи…
— Валяй!
— Итак, я сделал вывод, что Жанна всесторонне развита для своего возраста. Смею утверждать, что примерно также был подготовлен к жизни пятилетний Мишенька Лермонтов, когда летом 1820 года они приехали с бабушкой сюда, на Северный Кавказ.
— В Пятигорск? — уточнил тренер.
— В то время его звался Горячеводск или просто Горячие Воды, селение… Городом стал позже. Но не суть важно. Главное, что, по воспоминаниям друзей и родственников, Мишель уже умел сносно рисовать, знал французский, играл на скрипке, мог рассказать сюжет оперы «Князь-невидимка», которую слушал с бабушкой в Москве… И всё это — в пять лет, дружище!
Тренер согласился, что оба ребёнка — вундеркинды, но что это даёт?
— Очень многое, дружище. Умный ребёнок хорошо запоминает наставления взрослых, а Жанна, по рассказам отца и матери, знала, что нельзя поддаваться на уговоры посторонних, идти к ним на руки, вообще подходить к ним и тем паче садиться в чужие машины.
— А она села?
— Конечно! — без доли сомнения сказал полковник. — Я на днях очень внимательно изучил ту улочку, где они жили. Длинная, узкая, от одного бульвара до другого, поперечных проулков нет. Пешком шестилетний ребёнок будет идти из конца в конец не меньше часа, а нянька подняла тревогу через двадцать минут, мать прибежала следом, отец приехал тоже очень скоро… Нет, дружище: её увезли! И увёзли свои, те, кого девочка хорошо знала. К чужим бы она не пошла!
            * * *
…Из Красноярска был послан запрос в Харбин, и вскоре пришёл ответ от советского резидента в этом «русско-китайском» городе. Внук белоэмигранта Юрий Григорьевич Павлюченко, известный в Китае под именем Юань Го, с юности считается ярым врагом СССР. Член молодёжной группировки, которая намеревалась перейти китайско-советскую границу и достичь Москвы, чтобы убить товарища Сталина. Группа была задержана советскими пограничниками и выдворена обратно прежде всего по причине молодости «киллеров».
      Окончив курсы радистов, Юрий на какое то время выезжал в США, затем вернулся, женился на внучке русского эмигранта в Харбине Савелия Николаева, имеет двоих детей… Пять лет назад исчез из поля зрения советской разведки, и где находится в настоящее время, выяснить не удалось…

— В Красноярске, вот он где! — доложил капитан Бугров, подключившийся к изучению личности радиста. — Женившись, взял фамилию своей супруги, поменял имя Юрий на родственное Георгий и ныне он — Николаев Георгий Григорьевич, 1928 года рождения, радист. Жена и дети живут в Красноярске, а сам он, как вы знаете, трудится в составе геологической экспедиции в районе Дивногорска…
Обилие информации переваривалось в блаженном молчании, и они какое-то время весело глядели друг на друга: неужели найден напарник нашего гестаповца? Теперь, зная противников в лицо, намного проще стало следить за их манёврами.
— Они даже по возрасту подходят друг другу: Деркачу — 38, Николаеву — 36 лет, — прикинул лейтенант.
— Пока ещё неизвестно, кто из них старший в шпионской иерархии, но у меня есть соображения на это счёт, — сказал Николай Иванович. — Один безвылазно сидел в своём карьере близ Житомира, а другой и на границе нашей успел засветиться, и в Америке побывать... Убеждён, что в этой связке Николаев — главный, своего рода резидент, а Деркач — его подручный, исполнитель. Очень удачно продуманы места: один в Дивногорске, другой где-то рядом.
— Я узнал, что Николаев — заядлый рыбак, всё свободное время проводит на берегу Енисея, у него там своя прикормленная заводь, часто пользуется резиновой лодкой геологов, — добавил лейтенант. — Я побывал там. Заводь не велика, но очень удачно выбрана: неподалёку от лагеря, с трёх сторон поросла камышом… Рыбака почти не видно, а он видит всех, подойти к нему можно с берега от тайги или с Енисея на лодке — одним словом, изумительно «шпионская» заводь.
— Вот где они встречаются! Один рыбачит, другой ему докладывает, — согласился подполковник. — Но что именно? Давайте думать.
— Экскаваторщик вряд ли сможет многое рассказать, — со знанием дела сказал бывший разведчик. — Разве что — сколько он камня загрузил, сколько рейсов сделали самосвалы?… При желании из этого можно сделать очень приблизительный вывод, какими темпами идёт работа, но — и всё?!… Вряд ли это составляет государственную тайну для нас и большой интерес для иностранной разведки… Известно также, что Деркач — постоянный обитатель местной бильярдной… При желании, некоторую информации можно почерпнуть, даже играя в домино…
Начальник горотдела понял его насмешку.
— Вы хотите сказать, Сергей Сергеевич, что Деркач в качестве агента по сбору ценной информации — пустое место, ноль без палочки?
— Именно так. Я ещё могу понять, если бы он был инженером, проектировщиком, конструктором плотины, знал «тайны» её строительства… Да и то… Разве она интересует Запад? Или они разучились строить свои гидростанции и теперь нуждаются в нашем опыте?
Воцарилась тишина. И подполковник, и лейтенант поняли, что бывший разведчик прав, а это значило, что классический расклад «агент и его радист» в данном случае не срабатывает: агент не имеет доступ к ценной информации, а радист… У него слишком явный доступ к рации, чтобы, как это ни странно, использовать её в шпионских целях.
— Интересно: может ли наш радист пользоваться для связи с центром свой служебной радиостанцией или у него есть своя, тайная? — спросил капитан и сам же себе ответил: — По моему, в первом случае это прямо-таки сверхнаглость! Как если бы машинистка на казённой машинке печатала анонимки на своё начальство… Только дурак не найдёт автора!
Подумали — и согласились, что разведчик, безусловно, прав.
— Если они связаны с ЦРУ, в чём я практически не сомневаюсь, американцы снабдили их самой современной техникой, — сказал подполковник. — Сегодня можно зашифровать текст заранее и «выстрелить» им в укромном месте за считанные секунды. Более того. Я вижу связь Деркач-Николаев более перспективной для них обоих вот в каком плане: радист шифрует очередное послание в центр, мотоциклист везёт его в глушь, в тайгу, и там «выстреливает»… Полагаю, что аккумуляторной батарее «Юпитера» вполне достаточно для этого.
— А Николаев остаётся вне подозрения! — согласился капитан. — В момент передачи он находится на виду своих коллег и этим обеспечивает себе стопроцентное алиби. Простая и надёжная схема!

…Прогноз подтвердился в следующее же воскресенье: как сообщили из Красноярска, скоростной передатчик, действительно, вышел на связь в безлюдном месте вблизи Енисея. Туда срочно вылетел вертолёт с пеленгатором, но никого уже не застал.
В этот воскресный день радист геологической партии Георгий Николаев собрал своих друзей и устроил маленький пикник на берегу реки: варили уху, бренчали на гитарах, читали стихи… К своей рации в этот день он и близко не подходил!
Экскаваторщик Олег Деркач в это воскресенье ездил на мотоцикле рыбачить и прибыл поздно вечером с богатым уловом.
— Надо было остановить его на обратном пути, обыскать! — с досадой воскликнул лейтенант.
— Ты считаешь, что он хранил улику при себе, сунул её в бардачок мотоцикла? — усмехнулся подполковник. — Плохо мы думаем об иностранной разведке, друзья мои. Тот скоростной передатчик, которым пользовался агент, припрятан в таёжном дупле или вовсе покоится на дне Енисея. ЦРУ не обедняет…
— А для следующей передачи подготовлен новый, — вздохнул капитан. — Ещё одну передачу Москва нам не простит!

            РАДИСТ И РЕЗИДЕНТ

Полковник открыл тетрадь и записал ещё одно великое имя. Радист и резидент — таким он был — Вильям Генрихович Фишер. Сын славного революционера Генриха Фишера, сподвижника Ленина и Кржижановского, юный Вилли жил с родителями в самом Кремле, был полиглотом, поскольку, подобно отцу, прекрасно знал английский, французский, а немецкий считался родным в семье обрусевших немцев… В молодые годы стал работать переводчиком в Коммунистическом Интернационале, поступил во ВХУТЕМАС, как звали высшие художественно-технические мастерские на Мясницкой… Из Вилли мог получиться прекрасный художник, что потом доказала история, даже президенту Кеннеди понравился его портрет работы Фишера…
Но тогда, в 1924-м, молодого человека призывают в армию, и никаких попыток «отмазаться» от неё, пользуясь именем отца, он не делает. В ту пору считалось постыдным бегать от Красной армии — великой и непобедимой, а служить в ней, напротив, было для молодых людей дел почётным, а сегодня сказали бы и престижным тоже…
Но — отпускать от себя прекрасного переводчика руководство Коминтерна не хотело, и толкового юношу направили служить в Первый радиотелефонный полк Московского военного округа. В одной роте с ним служил будущий прославленный полярник Эрнст Кренкель, будущий великий артист, лучший Пётр Первый всех времён Михаил Царёв… Все трое были будущими великими людьми, поскольку в ту пору все они, 1903 года рождения, ещё армейские «салаги», и кто кем станет, предположить сложно.
Одно лишь ясно: в полковых соревнованиях на звание «лучший военный телеграфист» нет равных Вилли Фишеру. Дают себя знать и голова, в которой одновременно уживаются почти пять иностранных языков, и руки, которым в детства подвластны и кисть, и струны: Фишер играет на фортепьяно, гитаре, мандолине… Одним словом, пальцы музыканта и художника, мозг полиглота, всё это в сочетании с немецкой усидчивостью и пунктуальностью, сделали из Вилли живую, великолепно мыслящую радиотелефонную машину — подарок для любой разведки.
Это должно было произойти и произошло. Казалось бы, дело случая: старшая сестра работала переводчицей в иностранном отделе ОГПУ, она посоветовала своему начальству приглядеться к младшему брату, который во всём превосходит её… Но вмешалась, конечно же, её величество Судьба. И вот уже Фишер-младший — и переводчик, и радист…
Судьба ведёт его по жизни самим фактом рождения. Сын эмигрантов, он появился на свет в Англии, в местечке Ньюкасл, и этим нельзя не воспользоваться. Вильям, названный так в честь Шекспира, не может находиться вдали от Родины и подаёт прошение в британское посольство с просьбой вернуть ему подданство Великой страны, которая «правит морями», в которой никогда не заходит солнце…
Вряд ли он сумел растрогать англичан знанием их гимна, но право рождения там почитается свято, и Вильям Генрихович Фишер с супругой, выпускницей московской консерватории Еленой Лебедевой получают паспорта, едут в Западную Европу…
Великолепное начало разведывательной карьеры! Вилли 27 лет, у него красавица жена, маленькая дочь, он большой специалист по радиоделу, а главное: сумел вырваться из этой страшной сталинской России! Его дела в бизнесе процветают, супругов приглашают в хорошие дома и эти полурусские-полунемцы-полуанличане производят фурор: жена великолепно играет на арфе, он очень мило подыгрывает ей на гитаре или фортепьяно… Очаровательные молодые люди!
Узнав о том, что он и полиглот, и непревзойдённый радист, Вилли тайно получает приглашения сразу от нескольких разведок (?!), работает одновременно на Данию, Норвегию, а в самой Великобритании вступает в контакт с Кембриджской пятёркой!
Увы! В другой, Советской, Родине наступают тяжёлые времена. К руководству бывшей ЧК, которую так бережно лелеял Феликс Эдмундович Дзержинский, один за другим приходют люди, далёкие от подлинных задач разведки. Генрих Ягода, Николай Ежов, Лаврентий Берия — все они на первое место ставят не мастерство разведчиков, а их «политическую благонадёжность», под которой в первую очередь ставят близость к тем или иным политикам в прежние времена.
«Во всём мире, — думал лейтенант, — агенты оценивались по тому, как они умели вживаться в образ, внедряться в нужный круг, заводить связи, добывать информацию, передавать её — и не засветиться при этом… Вот главные качества разведчика! А что в тридцатые годы у нас? Прекрасного разведчика могли отозвать, разжаловать, посадить и даже расстрелять только за то, что в годы гражданской войны он работал под руководством Троцкого, позднее был близок к Зиновьеву или Каменеву, тепло отзывался о Тухачевском или Бухарине… Да кто же мог плохо о них отзываться, когда сам Ленин звал их своими друзьями и лучшими людьми партии?!»…
К счастью для себя, в годы гражданской войны Вильям Фишер был слишком молод, чтобы подчиняться приказам предреввоенсовета товарища Троцкого, ходить походом на Варшаву под командованием маршала Тухачевского, не был в близких отношениях с любимцем партии Бухариным… Но, увы, совсем молодым человеком Вилли работал переводчиком в аппарате Коминтерна, а председателем исполкома этой международной организации с 1919 по 1926 годы был никто иной, как Григорий Евсеевич Зиновьев! Тот самый Зиновьев, который весной 1917 года выступал против «Апрельских тезисов» Ленина, а летом скрывался вместе с ним в Разливе, который, вместе с Каменевым, раскрыл врагам ленинский план вооружённого восстания, но уже в декабре возглавил Петроградский Совет, был членом политбюро, «вождём Коминтерна», в тройке «Каменев-Зиновьев-Сталин» организовал низложение Троцкого, на следующий год возглавил «Новую оппозицию» — уже против Сталина — и т.д., и т.п.
Ни каким боком 18-летний переводчик Вильям Фишер не был причастен к делам товарища Зиновьева, но он работал в Коминтерне, этого уже достаточно, и в декабре 1938 года народный комиссар внутренних дел товарищ Берия, сменивший на этом посту врага народа Ежова, уволил Фишера из НКВД как «работавшего с врагами народа».
Двухлетняя чёрная полоса в жизни капитана закончилась, как ни странно, летом 1941 года. Началась война, и здравый смысл подсказал, что в эти дни каждый чекист дорог. Фишер, как опытный специалист, всё войну готовит радистов для заброски в тыл врага — партизанским отрядам, разведгруппам…
Но вот пришёл 1945 год и, вместе с Победой, принёс советской разведке ещё одну головную боль: американский «Малыш», взорвавшийся над Хиросимой, возвестили миру начало новой страшной угрозы — атомной. Сталин бросил все сила на то, чтобы иметь свою бомбу, на этот проект под руководством академика Курчатова без преувеличений работала вся страна, но в военном деле никогда не считалось зазорным использовать оружие врага — добыто ли оно в бою или похищено...
И случилось чудо: тот самый Берия, который так бездумно отрёкся от своего зарубежного агента в 1938-м, приказал найти «нужного человека» в 1948-м: нужно было во что бы то ни стало выведать секреты «Манхэттенского проекта» — того гнезда, откуда вылетели и «Малыш», и «Толстяк», и самая первая, плутониевая, бомба Земли — «Тринити».
И такой человек нашёлся: Вильям Генрихович Фишер, он же Эмиль Гольдвус, он же Марк, он же легендарный Рудольф Абель — резидент группы, в которую входили Конон Молодый, супруги Коэн… Лейтенант знал имя ещё одного человека, связного Абеля, но постарался выкинуть из памяти: по его вине случились провалы…
«Так что радист и резидент в одном лице — это случалось в практике разведки», подумал он.

УЛОВ НА ДВОИХ

…Впрочем, не простили и первый. Из Красноярска прибыл куратор и вставил всем троим по первое число!
— Вы понимаете, что это значит?.. У вас под носом работает вражеская радиостанция, а вы догладываете это так, будто утку на охоте упустили. «Полетит другая, уж мы её подстрелим!», — передразнил полковник. — Да вы понимаете, сколько ценной информации можно передать сегодня за такой односекундный всплеск радиоволны?!..
Офицеры удручённо молчали. Начальник отдела, посчитав, что куратор «перекипел», сказал негромко:
— Сразу же, как это случилось, я зашёл к руководителю строительства станции. Он вызвал ведущих инженеров, покумекали… Одним словом, пока никакой серьёзной информации враг передать не мог…
Куратор порозовел от злости:
— Причём здесь ваша станция, Николай Иванович?!.. Станция... Тьфу на неё!.. Мы глубоко подозреваем, что имела место утечка информации с одного из оборонных предприятий Красноярска!
Все трое тревожно переглянулись: вот это уже серьёзно!
— Вчера мы собрались у генерала и просчитали возможные варианты. Скорее всего, дело обстоит так. Ваш «Николаев», он же резидент, находит канал информации в самом Красноярске… Не забывайте, что в городе у него жена, он выезжает к ней регулярно, проводит дома выходные… Отпрашивается у профессора и в рабочие дни — якобы, для покупки радиодеталей. Его не раз видели в соответствующих магазинах, на вещевом рынке… А ещё — обратите внимание! — в политехническом университете, в бильярдных залах, в кабаках по соседству с закрытыми предприятиями … Одним словом, у «Юрия-Георгия» есть время и место, где можно познакомиться с такими же молодыми инженерами, посекретничать с ними, своими знаниями поделиться…
— Да уж, — вздохнул капитан. — Дураков в резиденты не берут!
— Накачивают их по полной программе! — согласился приезжий. — Мы знаем, что «Николаев», он же Павлюченко, какое то время проживал в Штатах… Технически грамотный молодой человек за полгода мог пройти такую подготовку, ему могли показать столько новинок (кроме суперсекретных, естественно: не дай Бог, провалится!), что не стыдно посидеть за одним столом с любым советским инженером, проектировщиков, изобретателем... Слово за слово, разговор под коньячок… Как известно, чужая откровенность требует взаимности — и вот уже выдана государственная тайна! Что хочешь с ней делай: сразу отправляй своим, вербуй того, кто проговорился…
— А чаще всего, делают и то, и другое, — махнул рукой старый разведчик.
— Вот именно, — согласился полковник их Красноярского управления. — Мы считаем, что у вашего «Николаевы», как это ни странно, до недавних пор не было канала связи с центром. С одной стороне, у него в руках — хорошая исправная рация, он освоил радиодело, ещё будучи подростком, но — отправить сообщение со своей станции — всё равно, что добровольно идти на Лубянку... Был продуман «боковой» вариант, через «воскресного мотоциклиста» по фамилии Деркач… Или как его звали в детстве, лейтенант?
Николай догадывался, что куратор прекрасно помнит подлинную фамилию житомирского экскаваторщика, но — «Экзамены на профпригодность вы будете сдавать всю свою жизнь!», говорил любимый преподаватель минской Школы…
— Буряк Гринько Данилович, товарищ полковник!
— Во-от… Мы полагаем, что данный Буряк, которого они двадцать лет держали в «грядке», понадобился как нельзя кстати. Он и возрастом, и профессией как нельзя лучше подходил на роль строителя Красноярской ГЭС, не пьёт, не судим, специалист первоклассный… Вот и «выдернули» Буряка за хвостик, очутился он в Дивногорске. Никаких разведывательных заданий ему не давали, конечно: какой разведчик из человека с неполным средним образованием?..
— Но водить мотоцикл он умеет, —— сказал капитан. — А главное, умеет подсоединить передающее устройство к аккумуляторной батарее мотоцикла! Для человека, который экскаватором управляет, это не составит труда.
Полковник покосился на него, но авторитет разведчика-орденоносца был в управлении велик, нельзя не согласиться.
— Верно, Сергей Сергеевич. Для резидента Буряк-Деркач служит и помощником по скоростной связи и прикрытием одновременно. Радист-резидент наверняка сам составляет текст, шифрует его — это однозначно. Но в тот момент, когда мотоциклист отвозит его на дальнее расстояние, в тайгу, и там в условленное время нажимает кнопку молниеносной передачи, Георгий Николаев — вдали от своей рации, варит уху с приятелями — и любой адвокат за рубль-двадцать докажет, что алиби у него стопроцентное!
Воцарилась тишина. «Башковитые люди сидят в управлении! — думал лейтенант. — Сколько загадок было вокруг Буряка и Николаева — кто из них главный, какое у кого задание? — а помозговали старшие товарищи, и всё встало на свои места… Он улыбнулся… Это было тотчас замечено и взято на контроль.
— Вам смешно, товарищ лейтенант? У вас другое мнение? — насторожился приезжий из главка.
— Никак нет, товарищ полковник!.. Просто я подумал…
— Ну-ну…
— Соседи по бараку восхищались: «Такие уловы привозит по воскресеньям Деркач! Позавидуешь!» Я лично опрашивал местных рыбаков: покупает у них рыбу человек на «Юпитере»? «Нет, говорят!» Когда же, думаю, он успевает и к Николаеву наведаться, и задание его выполнить, и рыбы столько наловить?..
— И что же?
— Дело, мне кажется, ясное, товарищ полковник: сам же Николаев ему и ловил. По рассказам свидетелей, он каждый день чуть свет отправляется рыбачить в своё прикормленное место, часть улова берёт с собой, чтобы не заподозрили, остальное хранит в вентерях. К воскресенью там образуется хороший запас живой рыбы, которой он делится с мотоциклистом!
Заулыбались все.
— Обычно подчинённые балуют рыбкой своё начальство, а здесь всё наоборот, всё не как у людей! Редкий случай в истории разведки! — покачал головой Сергей Сергеевич.
— Зато надёжный. У одного алиби, у другого тоже… — согласился полковник и нахмурился: — Посмеялись и будет, товарищи. Пора этих рыбаков брать!

            ОГРАНИЧИТЬСЯ ВЗЫСКАНИЕМ

— Ну, а теперь рассказывай: кто он, откуда? — сказал тренер приказным тоном. — Иначе, гадом буду, пальцем не пошевелю, чтобы тебе помогать. Одного бензина изведёшь на этих Пинкертонов чёрт знает сколько!
Полковник рассмеялся. Могучий друг его походил на героя мультфильма «Машенька и Медведь»: рычал грозно, но не страшно.
— Ты тоже знаешь его, друг: это продавец меховых безрукавок, которые мы с тобой покупали. Купили, правда, у той блондинки, но приценивались и к его товару тоже.
Вадим недоумённо пожал плечами.
— Ну помню, и что? Там десятка два торговца; почему именно он?
— Потому что — дядя девочки Жанны. Брат её матери.
— Откуда знаешь?
— Сорока на хвосте принесла… Ты ходишь по рынку — приглядываешься, а я хожу — прислушиваюсь. Вот и вся разница.
Силач вновь надолго задумался.
— Ну и дядя, и что? Ты сам говорил, что у девчушки в этом городе полно родственников…
Николай Семёнович развёл руками.
— А я вовсе не уверен, что это он причастен к похищению ребёнка. Но других не знаю, а этот попался на глаза…
Богатырь долго смотрел на товарища и вдруг залился громким хохотом:
— Ну ты даёшь, Пинкертон! Это напоминает мне один давний анекдот. Крепко выпивший человек ночью что-то ищет под фонарём. К нему подходит милиционер: «Вы что ищете, гражданин?». «Ключи от дома обронил». «Где?» «Во-он там, в крапиве»… «А почему ищете здесь?»… «Здесь светлее». И в самом деле: зачем далеко ходить? Греби того, кто под руку попался! Здесь светлее…
            * * *
А следствие по делу о провокационном антигосударственном проявлении 7 ноября 1963 года подходило к концу. Бугрова торопили, что называется, с самых верхов:
— Вы там, в своём Дивногорске, чем занимаетесь? Хариуса ловите в Енисее? Скоро год… год, как вы не можете раскрыть это простейшее дело! — звонили из Красноярска. — Вы помните, что оно на контроле Москвы?! Какой-то… фашист недобитый, шизофреник или кто ещё? мажет краской имя руководителя партии и государства, а вы смотрите сквозь пальцы, работаете по этому делу спустя рукава?! Через неделю… вы слышите?.. через неделю оно должно быть в суде!
Это было 10 октября 1964 года, а через два дня тот же человек позвонил по ВЧ и строжайше приказал отложить «известное вам дело» до особого распоряжения:
«В Москве происходят очень серьёзные события, которые могут повлиять на решение данного вопроса». «В какую стороны?» «В лучшую для него… Он член партии?» «Да». «Скорее всего, ограничимся партийным взысканием. Всё, до связи!»
            — Говорят, вы книгу пишете?
            Сергей Сергеевич с интересом оглядел книжные полки столяра-бетонщика. Сегодня тот работал в ночную смену, и следователь пришёл к подозреваемому домой. Крохотная комнатка в бараке напоминала разведчику фронтовую землянку — из числа обжитых, ухоженных, когда стоять на одном месте приходилось подолгу. Слева — двухъярусная койка («для детей», понял следователь), справа — ситцевая занавеска, за которой, конечно же, стоит родительская кровать со скрипучим проволочным матрасом, впереди возле окна — широкий стол в окружении четырёх табуреток. Судя по всему, он служит попеременно то обеденным, то детским, то рабочим — для главы семейства. Все полки рядом с окном заставлены книгами: внизу — детскими, выше — отцовскими. Огромный Атлас офицера, Малая советская энциклопедия в десяти томах, сборники и разрозненные тома Пушкина, Белинского, Некрасова, Тютчева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Блока, Зощенко, Беляева, Твардовского, Шолохова… Из зарубежных Сергей Сергеевич разглядел Томаса Манна, Диккенса, Марк Твена, Пабло Неруду… На отдельной крохотной полочке бывший разведчик разглядел сборнички новых стихов, с трудом читались знакомые имена: Есенин, Твардовский, Корнилов, Багрицкий, Цветаева, Ахматова, Ольга Бергольц…
            На столе лежали перья, чернильница-непроливашка и потрёпанная амбарная книга, в которую так легко вносить и памятку семейного бюджета, и пришедшие на ум поэтические строки.
— Так что насчёт книги, Михаил Игнатьевич?
— И это вам известно? — горестно вздохнул Нефёдов.
— Служба такая.
Хозяин взорвался.
— Вы как хотите, но гнусная у вас служба! Совершил я злодеяние, докажите — и судите, срок давайте! Вытерплю. Только в душу не лезь, капитан! Здесь моё! — он стукнул себя в грудь. — И здесь тоже! — прижал к груди амбарную книгу. — По какому праву вы лезете в неё? Вам признание моё необходимо?.. Подавись, сатана! Признаюсь! Но книгу — не дам!!!
«Господи! Как тяжело ему будет в тюрьме! — подумал бывший разведчик. — Она любит таких ломать — гордых, самолюбивых, смелых… И надзиратели, и зэки — все будут оттачивать на нём своё мастерство исправления человеческой сути: сломается или нет? Легко подавить безответную волю, в этом нет особого азарта, а ты попробуй вот такого, словно сделанного из крепких сплавов. Таких донимают не сразу, колют булавками подлости сзади и спереди, каждую минуту, пока не нащупают особо болевую точку, ахиллесову пяту твою, куда и будут бить систематически, не давая зарасти душевным ранам, пока не сорвётся человек на крик, на мат, на пену изо рта!.. Вот тут его и повяжут, бедолагу, спеленают крепко, как бабочку паук, и упоительно, заживо, как делают гиены, высосут все его соки. Не суть важно — будет ли жить человек после этого или набросит удавку на шею — они добились своего, повысили своё паучье мастерство, и могут с полным правом гордиться: «Ещё не таких ломали!»
— Считайте, что я ничего не слышал, Нефёдов. И в душу я вашу не лезу, зря вы так. По праву, вы знаете, я мог бы сделать у вас обыск, изъять вашу книгу и читать её в полном своём одиночестве, но я этого не сделаю. Не потому, что неинтересно — напротив, мне очень любопытна ваша литературная сторона… А потому, что вы правы: к делу, в котором вас обвиняют, это никакого отношения не имеет.
Плотник не то, чтобы удивился — обиделся немного:
— Вы полагаете?
— Вполне. Или вы в своих рассказах… что у вас там?.. подробно описываете фабулу своего преступления?
Нефёдов усмехнулся.
— Да нет, конечно.
— Ну и прочтите мне — всё, что желаете. На выбор, на удачу, наугад!
Они так же, как когда-то на берегу Енисея, долго смотрели друг другу в глаза. Молча, не отрывая взгляд, автор распахнул свою амбарную книгу, исписанную стихами ровным убористым почерком, и поднёс с лицу.
— Наугад?
— Именно так, старлей. Жарь, что ни попадя!
Хозяин, наконец, перевёл взгляд в книгу и прочёл без выражения, но громко и яростно, словно гвозди вколачивал в собственный гроб:

Помолитесь обо мне
В храме собственной души!
В первозданной тишине
Все молитвы хороши.

Где-то порох, где-то гарь…
Стало главной из примет:
Своё сердце на алтарь
На Руси кладёт поэт.

По стеклу стекает дождь,
Все черты искажены,
И взывает к жертвам вождь
Необъявленной войны.

Помолитесь за меня,
За везенье и азарт!
Вновь на линию огня
Он уходит — грустный бард.

Голос поэта смолк, но ещё долго в тишине барака висела горесть.
— Ещё! — попросил капитан.
Книга распахнулась на другом месте.
— Денису Давыдову… Мой любимый поэт и офицер, — сказал демобилизованный. — Кстати, земляк мой. Его памяти:

У офицериков штабных
Всегда возможностей поболе
Оклеветать всех тех, кто в поле —
Нас, офицеров боевых!

Ведь мы далече, мы рубаки,
Нам не понять и невдомёк,
О чём докладывают в срок
«Штабного действия вояки».

Тогда становишься умён,
Когда наградой обойдён,
А у штабного грудь сияет…
Чем заслужил? Никто не знает.

Но мы, гусары, видит Бог,
Не за чины с французом бьёмся,
За славу Родины дерёмся!
Награда — если рейд не плох,
И враг, на голову разбитый,
Лежит в земле, тобой убитый,
Или бежит, не чуя ног…

Награда наша — честь солдата!
И, ежели в победный час
Бокал поднимет царь за нас,
И раны вражьего булата
Погладит женская рука,
Тогда скажу наверняка:
«Ну вот, Денис, твоя награда!»

— Ещё!
Они словно соревновались: один швырял свои стихи, как камни, другой ловил их и складывал в заветный уголок памяти…

Пролетело лето красное
Ярким всполохом зарниц,
Отгорело зорькой ясною,
Отзвенело трелью птиц.
И летят в дорогу дальнюю
Перелётные с утра:
Подошла пора прощальная —
Журавлиная пора.

Что ж грустите? Рощи здешние
Оживут когда-нибудь,
И России ветры вешние
Позовут в обратный путь…
Но тревогою охвачена
Голосов живая медь:
Знать, кому-то предназначено
На чужбине умереть…

— Всё, хватит, — сказал Нефёдов. — Вы меня заманиваете, как Порфирий Петрович Раскольникова, а потом что? Позвольте приколоть ваши мысли булавочкой и приобщить к делу? Быть может, судья скостит вам пару лет за творчество?.. Или наоборот — добавит?!..
За окном раздались детские голоса: школьники возвращались с занятий.
— Вам скоро на смену? Позвольте, я провожу. На берегу Енисея, вы помните, легче дышится, ярче думается.
Стемнело, но могучая река всё сверкала под лучами прожекторов, фонарей, газосварок, плотина продолжала жить своей жизнью, медленно, но верно наступая на пенистость вод.
— Я мог бы и смолчать до завтра, но вы всё одно прочтёте… Или друзья скажут. Наверняка, все ваши знают, кто сделал надпись на бараках?
Нефёдов ощетинился, как ёж:
— Я за себя могу ответить, а друзей прошу не трогать! Они ни сном, ни духом!..
— Ну да... Вы — боец-одиночка, этакий Рахметов наших дней. Не волнуйтесь: на суд ни друзей, ни соседей не позовут.
— Откуда такая уверенность? Вы следователь, а решают судьи, прокуроры, защита… Или адвокат мне не положен?
Капитан остановился: дальше шла рабочая зона.
— Никто вам больше не нужен, я полагаю...
— Не понял?!.. — насторожился подозреваемый. — Что? «Тройка» будет судить, как в 37-м?..
— Вообще суда не будет, мне кажется. Вызовут вас в партком, объявят взыскание с последним предупреждением… А жаль! Я такую речь подготовил в ваше оправдание! — Он закурил и ловким щелчком отправил спичку в реку. — Накрылась моя речь медным тазом.
Нефёдов ничего не понимал. Это или новая хитрость следователя, или кто-то из них сошёл с ума…
— Да не ломайте вы голову, Михаил Игнатьевич, всё одно не угадаете. В Москве состоялся внеочередной Пленум ЦК… Сняли Хрущёва!
Казалось, будто Енисей повернулся вспять… Нефёдов взялся руками за парапет, чтобы не рухнуть в очумевшую реку.
— Если это хитрость ваша, приёмчик такой иезуитский…
— Да пошёл ты! — обиделся капитан, не заметив, что впервые за этот год назвал обвиняемого на «ты». — Прочтёшь завтра в «Правде».
И ушёл.

            ОКТЯБРЬ 1964-го (хроника событий)
         «…Как вспоминает оставшийся «на хозяйстве» Полянский, 11 октября ему позвонил из Пицунды Хрущёв и сообщил, что знает об интригах против него, обещал через три-четыре дня вернуться в столицу и показать всем «кузькину мать». Полянский бросился срочно обзванивать членов Президиума ЦК КПСС. В Москву немедленно вернулись бывшие в командировках Брежнев и Подгорный.
         …13 октября около половины четвертого дня в Кремле началось новое заседание Президиума ЦК КПСС. Прилетевший из Пицунды в сопровождении Микояна Хрущёв занял обычное место председателя. Первым взял слово Брежнев, разъяснивший Хрущёву, что за вопросы возникли в Президиуме ЦК. Чтобы Хрущёв понял, что он в изоляции, Брежнев подчеркнул, что вопросы ставят секретари обкомов. Хрущёв попытался оправдаться. Признав весомость аргументов, он тем не менее начал отстаивать разделение обкомов, заговорил о своём стремлении приносить пользу, насколько хватит сил. Но его быстро прервали. До позднего вечера по очереди Шелест, Воронов, Шелепин, Кириленко, Мазуров, Ефремов, Мжаванадзе, Суслов, Гришин и Рашидов перечисляли хрущевские прегрешения. Заседание продолжилось утром следующего дня. С большой обличительной речью выступил Полянский. С ним солидаризовались Косыгин, Подгорный, другие присутствующие. Единственным участником заседания, кто выступил в поддержку прежнего лидера страны, оказался Микоян, предложивший оставить Хрущёва «у руководства партии». Но и он, увидев решимость остальных, в итоге согласился со смещением Хрущёва. Сам «обвиняемый» в «последнем слове» признал свои ошибки, согласился подписать заявление об отставке и заявил: «Не прошу милости — вопрос решён. Я сказал т. Микояну — бороться не буду… Радуюсь — наконец партия выросла и может контролировать любого человека. Собрались и мажете говном, а я не могу возразить». После ухода Хрущёва Брежнев предложил выдвинуть на пост первого секретаря ЦК КПСС Подгорного, но тот отказался в пользу Брежнева.
      В тот же день 14 октября в 6 часов вечера в Екатерининском зале Кремля открылся внеочередной пленум ЦК КПСС. Выступивший на пленуме по поручению Президиума ЦК КПСС с докладом Суслов озвучил «единодушное» мнение членов высшего партийного ареопага о необходимости смещения Хрущёва. Сказав несколько дежурных фраз об инициативе и энергии Хрущёва, его роли в разоблачении культа личности Сталина, заслугах в борьбе с «антипартийной группой Молотова, Кагановича, Маленкова», в проведении политики мирного сосуществования, докладчик с пафосом обрушился на Хрущева. В вину ему было поставлено нарушение норм партийного руководства: решает дела единолично, пренебрегает коллективным мнением; достижения приписывает себе, а недостатки сваливает на других; пытается поссорить членов Президиума; стремится принизить авторитет своих коллег в массах, препятствует их выездам на места, а сам берет в поездки родственников; способствует восхвалению своей личности. Результат этих неправильных методов руководства — грубые политические, экономические и организационные ошибки (бесконечные перестройки и реорганизации партийного и советского аппарата, ликвидация райкомов партии, созыв нерабочих парадных пленумов ЦК, замена пятилеток семилетними планами, монополизация руководства сельским хозяйством, увлечение кукурузой, самовольство в награждении орденами, угроза разогнать Академию наук СССР и др.).
   Доклад Суслова в нужных местах прерывался одобрительными выкриками с мест и аплодисментами. По его окончании постановили «прений не открывать». Голосование прошло организованно и единодушно. Сначала было принято постановление «О т. Хрущеве», согласно которому он освобождался от занимаемых постов «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», признавалось «нецелесообразным в дальнейшем объединять в одном лице обязанности первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР». Затем первым секретарем ЦК избрали Брежнева, а председателем Совета Министров СССР — Косыгина.
            В ряде социалистических стран восприняли московскую новость как отказ от преодоления сталинизма, венгерских и итальянских коммунистов она встревожила, китайских, напротив, обрадовала и обнадёжила. В директиве советским послам и резидентам КГБ, предназначенной для лидеров мирового коммунистического и социалистического движения, снятие Хрущёва советские руководители объяснили субъективными обстоятельствами, подчеркнув, что «тов. Хрущев продолжает оставаться членом ЦК КПСС»… С санкции нового руководства СССР на могиле у кремлевской стены был установлен бюст Сталина». Три года остряки звали её «Могилой безымянного Генсека»!

            «ТРОЕЧНИК»
В то же день вечером полковник записал в свою тетрадь: «Теперь я знаю многое из того, что необходимо знать об одном конкретном человеке: где живёт, чем дышит, чего боится… Дело осталось за малым: доказать, что он причастен к преступлению. А если нет? Тогда всё это — коту под хвост, а пирамида косвенных улик, которую я воздвиг, не более, чем замок на песке, готовый рассыпаться при первом половодье. Неуравновешенный, озлобленный на весь мир неудачник — ещё не есть преступник!».
Он отложил перо и вышел на балкон. Санаторий находился на горе, а ниже, через лес, начинался городок. Где кончались природные заросли и где начинались рукотворные, разобрать были сложно: иные ореховые деревья или гигантские груши величиной были не ниже соседней дубравы, а заросли винограда или барбариса так плотно скрывали под собой дворовые постройки, что участки горожан казались продолжением леса.
Где-то там, внизу, находился незавершённый дом торговца мехами с рынка вокруг питьевой галереи. «Соберись с мыслями, думай! — приказал себе полковник. — Да, он тебе не понравился с первого взгляда, но разве это повод? Давай не спеша, по порядку, проанализируем все эти моменты. Когда неприязнь превратилась в подозрение?»
Он припомнил первый же день. Спустился с горы, зашёл в галерею… «Да! Я покупал на рынке бокал для минеральной воды и, отвергнув другие варианты, выбрал самый дорогой бокал — хрустальный. Наверное, я не стеснялся в демонстрации своего кошелька, потому что очень скоро внимание к богатому старику повысилось. Когда вышел из галереи с бокалом воды, предложения посыпались наперебой. Одним из первых со своей меховой безрукавкой вылез этот… Владислав. Так, по моему, его называли?»
Николай Семёнович припомнил своё ощущение того, что у этого субъекта покупать ничего не стоит… Русский человек, а прикидывался горцем: «Эй, дарагой!»… И ещё. Николай Семёнович, который всегда работал в полную силу, разгружал ли вагоны на станции, писал ли дипломную работу, учился в минской Школе или, всю оставшуюся жизнь, изучал, сопоставлял, расследовал запутанные дела, разрабатывал предстоящие операции, всегда работал в полную силу… Так трудились все его друзья, кем бы ни были они — чекистами, врачами, учителями, инженерами… И хотя он понимал, что у торговцев на базаре тоже есть напряжённые периоды — разгрузка, погрузка и что там ещё? — но ленивые позы и жаждущий взгляд сорокалетнего продавца лёгкими меховыми безрукавками не внушали никакого доверия к нему.
«Почему то блондинка, конкурентка его, показалась мне гораздо честнее этого мордастого… Да! Вот ещё что!»
Полковник сам всю жизнь старался изучить любое дело досконально, до мелочей, и терпеть не мог «полузнаек», «троечников» в своих делах. «Уж если взялся торговать мехами, так не поленись, изучи предмет торговли — хотя бы как та же блондинка!» Он вспомнил, как просто и доходчиво объяснила она, чем шиншилла отличается от простого кролика, а мутон — от иной овчины. «А этот бугай?.. Всё перепутал, второгодник! Зато брань в адрес покупателя, который предпочёл товар другого продавца, у него вылетает легко, похабно, с язвительное злобой к «изменщика».
Солнце давно уже село за Бештау, потом и вовсе за линию горизонта, темнело на глазах, и сотни ярких огоньков вспыхнули по всему городу. Но, поскольку всё утопало в садах с огромными, куда выше фонарей деревьями, город напоминал сплошную декорацию к большому сказочному саду.
«Похоже, он никогда сам не работал на меховой фабрике! — понял Николай Семёнович, не выпуская из памяти объект своего исследования. — Не ошибусь, если скажу, что он — человек из тех, кого называют «перекати-поле». Школу скорее всего не кончил, пошёл техникум, но и тут не прикипел к основной профессии, иначе не ошивался бы сейчас на рынке… Его друзья в сорок лет многие сделали уже себе карьеру, стали уважаемыми людьми, а он?»
Полковник понял вдруг, почему с первого дня, как его увидел, торговец показался неприкаянным, чужим на этом скопище самых разных людей, пришедших что-то продать приезжим отдыхающим. Своими людьми чувствовали себя старушки: это заядлые продавцы на любом рынке. Со знанием дела, горделиво торгуют те, кто что-то делает своими руками, те же кинжалы, например. Печально это, но приходится идти торговать таким, как та же блондинка: молодую ещё женщину, хорошего специалиста, судя по всему, выжил с фабрики хозяин или хозяйский прихвостень: сделал предложение, от которого нельзя отказываться, а она отказалась, вот и продаёт на рынке то, что прежде сама же производила…
И совсем другой человек — толстомордый сорокалетний Владислав. Скорее всего, его тоже откуда то выгнали, но совсем по другой причине. Как специалист, он был никчемным «троечником» — из тех, кому ни ставили двойки, чтобы не обидеть маму, не опозорить школу… Судя по мешкам под глазами, он ещё и выпить не дурак, поэтому выперли и со склада (или что там), где он сидел как проштрафившийся специалист… Даже для рынка он — чужой человек: своим товаром не торгует, так как ничего в своей жизни собственными руками не сделал, до пенсии ещё далеко и слышны за спиной (или так кажется) голоса типа: «Здоровый бугай, а туда же, на рынок!». И даже чужим, быть может, и краденным, товаром он хорошо распорядиться не может, поскольку знает его плохо, как всякий троечник.
«Но вот что странно! — подумал полковник. — В последние несколько дней к нему изменилось отношение на рынке. Даже блондинка, которая с трудом его переносила, сама обратилась с вопросом. Каким?.. Да! Как чувствует себя сестра его? У неё большое горе: пропала дочка. А Владислав, выходит дело, дядя пропавшей девочки… «
Николай Семёнович припомнил, что вскоре после пропажи непонятная царапина украшала лицо дяди, самого его не было три дня: отсиживался дома, чтобы царапина поджила? И настороженность, беспокойство в глазах торговца в те минуты, когда он думает, что никто за ним не наблюдает…
«Ну что ж… Если я ошибаюсь, первым попрошу у него прощение! — сказал себе полковник и отправился в душ. — Что ещё я могу сегодня сделать?»

            ОПЕРАЦИЯ «ЗАХВАТ»
Как шутили в армии, чем дальше от начальства, тем ближе к кухне. Но в тот день без визита к руководству никак нельзя было обойтись: уж слишком серьёзные дела закрутились в Дивногорске. Расширенное совещание собралось у самого генерала, а докладывал начальник отдела контрразведки Красноярского УКГБ Виктор Николаевич Царёв — такая же легендарная личность в годы войны, как бесстрашный разведчик Сергей Сергеевич Бугров… Контрразведка, как полагается, всегда в курсе, а потому Царёв сразу приступил к делу:
— К сожалению, друзья, шифровальщики пока не смогли раскусить радиосигнал, который отправлен неизвестным вражеским агентом 7 октября текущего года. Точное место отправки известно лишь приблизительно: правобережье Енисея от Красноярска до Минусинска с захватом большой таёжной зоны. Если учесть мнение наших товарищей из Дивногорска (полковник покосился на троицу «речников»), то подозреваемых двое: экскаваторщик Олег Богданович Деркач, он же агент гестапо с 1943 года Буряк Гринько Данилович, и радист геологической партии Николаев Георгий Григорьевич, он же Павлюченко Юрий Григорьевич, предположительно агент ЦРУ с 1944 года. В архивах БРЭМа или Главного бюро по делам российских эмигрантов в Манчжурии, о нём есть интереснейшие данные. Ещё в годы войны он был в составе группы американской разведки в Китае, чудом избежал ареста. Японцы разобрали дом Юрия по косточкам, желая обнаружить рацию, но так и не нашли…
— Отважный парень! — похвалил генерал. — И работал на наших прежних союзников! Учтите это обстоятельство, товарищи: может пригодиться для перевербовки… Продолжайте, Виктор Николаевич.
— Итак, в распоряжении первого — мотоцикл «Юпитер», на котором он выезжает якобы на рыбалку, у второго надувная лодка. Где происходит встреча агентов, какую информацию они передали в центр, установить не удалось. Учитывая особую опасность данной группы для соблюдения секретности строительства объекта, иных предприятий Красноярского края, я предлагаю произвести арест обоих агентов с возможностью дальнейшей радиоигры с противником.
Кто-кто, а полковник Царёв был большим специалистом подобных игр. Во время войны, будучи в контрразведке фронта, он не раз изобличал вражеских радистов, перевербовывал их и в течении долгого времени они снабжали врага дезинформацией.
— Возражения есть?.. — спросил генерал. — Возражений нет. Тогда приступаем к деталям операции «Захват».
Очень важно было не просто взять вражеских агентов «без шума и пыли», чтобы никто не увидел момент задержания, не пустил об этом слух… Контрразведчика на практике знали, что серьёзную группу иногда подстраховывают: в стороне, не известный даже самой группе, работает этакий соглядатай, как правило, старичок «божий одуванчик», который, ни во что не вмешиваясь, наблюдает за работой своих поднадзорных, фиксируют их провал, задержание, перевербовку, посылают тревожный сигнал или сами перебираются на Запад в качестве туриста… Один-единственный сигнал, и вся дальнейшая работа, связанная с перевербовкой, радиоигрой, снабжением врага подложной информацией — всё уходит, как вода в песок, —впустую!
— Мало того! — мы ещё и сами, не ведая того, можем оказаться наживкой вместо рыбака, — делился своим богатым опытом Царёв. — Сколько времени и сил потрачено на составление хитроумной «дезы», а там, получая, заранее смеются над ней, но шлют подтверждение, благодарность за ценную информацию, и проч., и проч. В детстве мы так играли в «Акулю» — главное, чтобы не рассмеяться, когда получаешь заведомую туфту.
Полковник улыбнулся, вспоминая этот невидимый простым глазом, но страшно напряжённый период, предшествовавший задержанию агентов. По указанию опытного Царёва они изучили возможность присутствия «третьего агента» и на стройке, и в лагере геологов, для этого заново просмотрели множество личных дел, опросили сотни лиц, в том числе своих помощников — таких, как Константин,.. Через неделю каторжного труда ноги не держали контрразведчиков, но можно было сказать с великой долей ответственности, что стороннего наблюдателя на строительстве и рядом нет, можно приступать к ликвидации агентов. Тем более, что подходил новое воскресенье — время выезда «на дело» воскресного мотоциклиста.

            «ЧУЖОЙ ДЯДЯ»

В детстве он жил в своей деревушке подо Львовом почти безвыездно: боялся ездить даже на поезде. После седьмого класса пошёл учиться на тракториста, работал в местном МТС и всё мечтал как-нибудь избежать армии.
И Господь внял его молитвам: началась война. Советы отступали так стремительно, что не успел он глазом моргнуть, как Львов и всё вокруг заняли немцы. Но служить им не хотелось также, как и Красной армии. Пришлось Гринько до зимы скрываться в лесу, где он устроил себе уютную копанку, а с приближением морозов укрываться в погребе… Так прошло два года, но в феврале 1943-го он не успел перебраться на «летнюю квартиру»: в село неожиданно нагрянули фрицы и нашли двойного дезертира. Вопрос встал ребром: либо отправиться на работу в Германию, либо записаться в полицию.
Гринько выбрал второе. «В конце концов, — думал он, — немцы уже на Волге, война идёт с концу, а умный человек должен быть на стороне победителей, таков закон жизни.
Сначала их привлекали к делам не сложным: несли охрану объектов, до которых у фашистов руки не доходили, но однажды доверили сопровождать пленных… Их вывели на берег реки и велели расстрелять… У Гринько руки тряслись от страха, но что можно сделать, если сзади стоят фрицы с автоматами? Пришлось стрелять. В этот же день их завербовали в гестапо: сделали это элементарно просто, предъявив фотографии с места расстрела.
Так Гринько Данилович Буряк стал агентом гестапо, но, к счастью, ненадолго. В 1944 советские войска, которые совсем недавно, по словам немцев, удирали за Волгу, вдруг снова оказались на Украине. Буряк вновь бежал в леса, а когда фронт, гремя так, что земля осыпалась в любимой копанке, ушёл на запад, гестаповец тёмными тропами, по ночам перебрался на восток, в Житомир: там жила его тётушка по матери. Увы, деревенька её была разбита, но в доме лесника, в подпечье, Гринько обнаружил нечто ценное для себя: старые письма, документы, среди которых — свидетельства о рождении Деркача Олега Богдановича… Он видел того Деркача, когда гостил у бабки: рослый парень, тот водился со своими, на приезжего и внимания не обратил, а теперь вот как причудливо свела судьба…
С этим документом Буряк явился в воинскую часть, занимавшую Житомирщину, рассказал историю о том, как скрывался от фрицев, как долго ждал ненаглядной Красной армии, как рад её возвращению и готов служить... На этот раз избежать призыва было невозможно, и Гринько старался вовсю: всё лучше, чем расстрел за пособничество оккупантам. К счастью, документ оказался подлинным, подобных историй на оккупированных территориях бывало множество, и Олег Богданович Деркач попал-таки на фронт.
Как бывшего тракториста, его взяли в ремонтную часть, восстанавливать не слишком покорёженные танки. Так, в составе 2-го Украинского фронта, Деркач дошёл до Будапешта, где был контужен в ходе артналёта. Попал в госпитале и там, в числе выздоравливающих бойцов, встретил день Победы, а при выписке и новенький паспорт.
Вернувшись в Житомир, он понимал, что когда-нибудь если не сам Деркач, то родственники его могут обнаружить подлог; по хорошему надо бы уехать в какую-нибудь Тмутаракань, подальше от города, с Украины даже, но всё тот же полудетский страх перед дальней дорогой помешал его планам. Обратно в колхоз ему не хотелось, но, по счастью, увидел объявление о курсах экскаваторщиков. Как бывшего тракториста, а тем паче ремонтника танков, его взяли без разговоров, учился бывший Гринько прилежно, и даже в комсомол вступил, работал в отдалённом карьер, чему был очень рад: там вероятность встречи с ненужными людьми была минимальной.
Время подтвердило, что он был прав, и вообще, чем больше лет проходило с рокового 1943-го, тем легче становилось у него на душе. Тот давний кошмар с расстрелом заключённых уже казался нереальным, все эти абверы, гестапо давно ушли в небытиё, те, кто вербовал его, тоже, дай Бог, давно уже в могиле…
С того года прошло без малого двадцать лет, он давно привык к своему новому образу, а прежний гнал от себя всё дальше, когда однажды вечером застал у себя гостя.
— Это к тебе, Олег, — сказала хозяйка квартиры, которую он снимал последние годы. — Говорит, знакомый твой… Я его чаем…
Тщедушный мужичёк лет пятидесяти приподнялся из-за стола, за которым гонял чаи с хозяйкой, и приветливо распахнул ладони.
— Олежка, племяш дорогой! Не узнаёшь дядю, чертёнок? А ты вглядись, вглядись получше. Я же брат твоего отца, Богдана Матвеевича!
Деркач похолодел. Вот оно — то самое, чего так боялся Гринько Данилович Буряк многие годы! Нашлись-таки родственники его Деркачей — черти бы утащили их всех в преисподнюю!
Но вида не подал, стал приглядываться к «дяде»…
— Сколько лет прошло, дядюшка… К тому же контузило меня под Будапештом, себя не помнил целый месяц, не то, что ещё кого…
Гость оказался покладистым:
— Бывает, бывает, сынок, я не сержусь. Ну теперь то вспомнил?.. Кирилл Матвеевич меня зовут, жили мы в соседнем селе, работал я конюхом в колхозе. Ты любил на конях верхом! С детства, помню, посажу тебя на самую холку, вцепишься ручонками в гриву и ну лягать ножонками: н-но! н-но! — прибавь, мол, ходу!
Подобные воспоминания могли относиться к любому сельскому мальчонке, а потому Буряк понемногу отходил от первого шока, даже поддакивал «дяде»; с лёгкостью принял его предложение «остограммиться» со встречи.
Гость достал бутылку водки (не паленку какую-нибудь, а хорошую столичную белоголовку), выпили все трое. Хозяйка очень быстро захмелела и спать убралась на свою половину, а «родственники», закрыв за нею дверь, закурили.
— Вспомнил дядю? — ещё раз спросил гость, понизив голос и весело ухмыляясь. — Артист ты хоро-оший, племяш! Молодец! В нашем деле без этого нельзя.
— В каком деле? — искренне удивился Буряк-Деркач.
— Потом скажу. Но дяди у тебя нет и не было никогда. Тётки были, да, но ты их тоже не знаешь. Потому что никакой ты не Деркач, парень, и даже не Олег, а самый, что ни на есть, Буряк Гринько Данилович.
Экскаваторщик почувствовал, как сердце его, разомлевшее от хорошей водки и удачного знакомства с «чужим дядей», опустилось куда-то вниз и замерло, не желая биться снова. Испуганно глотал воздух, но никак не мог проглотить.
Гость, человек бывалый, основательно потрепал его по щеке, дыхание восстановилось.
— Ну будя, будя! Не помри от радости, Гриня. Двадцать лет, чай, никто не звал тебя по имени, соскучился? Выпей ещё рюмку, успокойся.
Выпили, стали закусывать, а в голове у «племянника» одна лишь мысль: как бы грохнуть «дядю» так, чтоб без лишнего шума, хозяйка бы не проснулась. Гость был на вид человеком не грузным, тёмной ночью вытащить его в карьер, там есть отработанные котлованы, в которые сто лет никто уже не заглянет: пару ковшей бросить сверху и — «спи спокойно, дорогой дядя»!
Но приезжий тоже был не лыком шит — понимал, какие чувства одолевают «любимого племянника».
— Ты от радости не того… не удуши меня в своих объятиях! — посмеивался он, но глаза глядели жёстко, многозначительно. — Не думай, что я здесь один: за мной организация, там доподлинно знают, куда я пошёл, к кому… Своих людей она не бросает… Вот привет тебе от неё, кстати говоря…
«Дядя» полез в карман и вытащил пачку денег — «хрущёвских фантиков», как звали банкноты реформы 1961 года в отличие от «сталинских портянок» 1947-го.
— Не надо, — хотел отказаться Буряк, словно это были тридцать сребреников…
Но гость криво усмехнулся:
— Измазаться боишься? А ты не пугайся, в деньгах грязи нет… Вот чего бойся! — сказал он, доставая из потайного кармана пожелтевшую фотографию.
Глянул Гринько — о мороз пробежал по коже. На фотографии был он сам, двадцатилетний, с полицейской повязкой на рукаве, вскинул карабин немецкий… А напротив — военнопленный, ещё живой, но пройдёт мгновение, и рухнет он на землю, как подкошенный…
— Узнаёшь себя, «племянник»? Вижу, что узнал, хотя и двадцать лет прошло без малого. Можешь взять — у нас ещё такие есть, в нашей организации ничего не пропадает!
Гринько бросил фотографию в печь, подальше от греха: не дай Бог, проснётся хозяйка, увидит… Спросил хрипловато:
— А я думал, что гестапо… приказало долго жить?..
Гость усмехнулся:
— Старики умирают — молодым оставляют наследство. Все военные архивы сегодня в надёжных руках…
— В Америке?
— И там, и гораздо ближе, сынок. Организация наша по всёму мире имеет свои филиалы, во всех странах… Она очень могущественная, запомни это! — Он хитро прищурился. — От неё ни спрятаться, ни скрыться — хотя бы и в песчаном карьере… — Но снова одобрительно кивнул. — А в целом ты молодец, Олег Богданович. Повоевать успел, ранен был… В России это всегда ценилось. Фамилию себе хорошую выбрал, на Украине популярную, как в России Иванов или Сидоров…
— Так получилось…
— Всё мы знаем. Центральное Разведывательное Управление обязано знать всё! Но не всем это рассказывает. И то, что был такой человек, Деркач Олег Богданович, знаем только мы. В 41-м он попал в плен, на следующий год в лагере Брицлау помер, порядковый номер, общая могила — у аккуратных немцев всё сохранилось… И то, что его деревушка в Житомирской области бы разбита авиацией при наступлении советской армии — мы тоже знаем. Отец и мать погибли при бомбёжке, от деревеньки ничего не осталось — это тоже очень хорошо для тебя, Олег Богданович.
Выпили ещё по рюмке — за удачное внедрение… Обычно экскаваторщик не позволял себе расслабиться: боялся проговориться по пьяной лавочке. Но сегодня, узнав, что собеседник знает всё, махнул рукой и, странное дело, даже повеселел: опасную фотографию сжёг, в кармане денег полно, за спиной — не прежнее зловещее гестапо, а вездесущее, всемирно известное ЦРУ… Даже та случайная удача, которая выпала ему на долю в бабкиной деревне, теперь звучала таинственно и солидно: внедрение!
Старик, однако, не давал расслабиться:
— Теперь, мой друг, пора и к делу приступать. Ты передачи по радио слушаешь? О Красноярской ГЭС знаешь?
— Это где комсомольская стройка?
— Она самая. Сегодня водочку допьём, спать ляжем, а завтра пойдёшь в обком комсомола, подашь заявление на участие в строительстве…
Деркач удивился:
— Я из комсомола выбыл уже, по возрасту…
«Дядя» махнул рукой — не переживай, дескать:
— Это только называется: «комсомольско-молодёжная»… Студенты там раствор месят, «подай-принеси», а главные работы делают профессионалы! Такие, как ты: экскаваторщики, крановщики, водители, сварщики… Пиши заявление, а всё остальное — наша забота.

            С КРУЧИ…

Сменивший фамилию и место жительства сотрудник ЦРУ Деркач работал на строительстве так, что впору было вешать его портрет на Доску почёта. Дневные нормы перевыполнял, от дополнительной работы не отказывался, в коллективе был покладист и весел. Лейтенант специально просил Константина не донимать его расспросами, и Деркач, которого оставили в покое, понял это, как успешное окончание проверки, ожил, повеселел.
Платили на стройке хорошо, Деркач не пил и с каждой зарплаты откладывал на будущее: хотел, вернувшись в Житомир, построить дом на берегу Тетерева: не век жить у бабки на квартире?
Увы! И самый хороший план — это всего лишь проект будущего, а хозяин его — Всевышний. Как говорили в старину, мы предполагаем, а Бог располагает. Где-то там, наверху, решено было, что умелый экскаваторщик Олег Богданович Деркач достаточно пожил на этом свете: за день до того, когда сотрудники отдела намеревались его брать, Деркач направился на своём мотоцикле в тайгу, поднялся на высокий каменистый склон и — низвергнулся вниз!..
В это время года природа Сибири нередко подносит обидные сувениры; налетел первый в этом году снежный вихрь, дорогу замело, мотоцикл потерял управление и рухнул с большой высоты… Именно так объяснили гибель мотоциклиста сотрудники местного отдела дорожного движения. Спиртного в его организме обнаружено не было, транспортное средство до падения в пропасть было в рабочем состоянии…
Старший лейтенант Ковалёв, на днях получивший новое звание, на какое-то время заперся в кабинете начальника ГАИ, туда же были вызваны оба сотрудника, проводивших осмотр места происшествия.
— Нельзя, чтобы этот случай просочился в печать, и даже в журнале дорожных происшествий о нём не должно быть ни строчки! Разбитый мотоцикл мы тоже заберём, вы его не видели… Ясно?..
— Ясно, старлей.
— Так надо, товарищи…
Затем Ковалёв отправился с больницу и спустился вниз, в царство мёртвых. Его сопровождал главный врач. Из холодильной камеры извлекли тело Деркача, почти неузнаваемое по причине падения с кручи. Глядя на него, Ковалёв подумал: вот она, жизнь человеческая! От Красной Армии он прятался, от немцев скрывался в лесной клуне, попался при облаве, подписал соглашение работать на гестапо, служил ему, как пёс, и погиб тоже как пёс под забором — в чужом краю, без родных и семьи…
С главврачом договорились, что тело неизвестного будет кремировано той же ночью и погребено в общей могиле для неопознанных лиц.
А вечером старший лейтенант встретился со своим давним приятелем, водителем БелАЗа Костантином Юшко.
— Как обживаешься в новой квартире?
Бывший партизан развёл руками:
— Плохо ли? Вдвоём в одной комнате — это люкс, а не барак!
Как обещал когда-то Николай Семёнович, в дирекции строительства рассмотрели вопрос о более просторном расселении бывших фронтовиков, и в новом бараке с комнатами гостиничного типа, на двоих, поселили экскаваторщика из Житомира Олега Деркача и водителя из Витебска Константина Юшко. Один воевал под Будапештом и был контужен, второй с малых лет партизанил и тоже заслужил просторное жильё.
— Придётся тебе, дружище, одному какое-то время покантовать, — сказал Николай, разрываясь между желанием открыться другу и строжайшей тайной, знать которую не должен никто, кроме чекистов. — Твой сосед… приболел немного и лечится сегодня в Красноярске…
— Взяли?! — по своему понял партизанский связной. — Ты пойми, дружище: я не то, что радуюсь… Но, опять же, если нет за ним ничего, то почему такие странности? Нешто я, как бывший разведчик, нюх потерял?
— Нет, не потерял, — честно признался старший лейтенант. — Но великая просьба у меня, Константин: не спрашивай больше ни о чём! Позже, когда представится такая возможность, я сам тебе всё расскажу.
Константин нахмурился, как это бывало, должно быть, в те дни, когда с подобной просьбой обращался к нему командир отряда.
— Всё понимаю, товарищ! Меня учить не надо.
— Ну вот и славно, — обрадовался «кадровик». — Для всех, кто бы ни спросил, твой сосед по комнате подлечивает старые раны… Это если свои будут спрашивать, кого ты хорошо знаешь. А будут любопытствовать посторонние, насторожись: «Кто такой? Зачем? Откуда? Почему такой интерес?»…
— Ясное дело! — заулыбался бывший партизан. — Меня в отряде «контрразведкой» звали, новички боялись пуще «Смерша». Говорили: «Командир отряда один раз проверит, а связной Юшко — трижды»! Веришь?
— Верю. Запомни, Константин: нужна видимость, что Олег Деркач — где-то рядом, будет с минуты на минуту… А самое главное, чтобы каждое воскресенье его мотоцикл всё также выезжал за Дивногорск, водитель ехал на Енисей, на озёра — рыбачил, одним словом. Ты с мотоциклами то как?.. Дружишь?..
Константин обиженно ухмыльнулся:
— Я с БелАЗом дружу! — а ты мне про мотоцикл толкуешь…
— Ну хорошо. Завтра получишь такой же «Юпитер», номера те же… Пусть всегда стоит у тебя под окнами, пользоваться будешь по воскресеньям, учти! И никому его не доверяй: так же делал и прежний хозяин.
Бывший партизан понял, что игра затевается серьёзная.
— Ты меня извини, Николай, но… вблизи ведь узнают, кому надо. А теперь, я слышал, шлемы появились мотоциклетные… Как на Западе…
— Будет у тебя шлем! И краги, и снасти — всё будет. Только лови!
Николай Семёнович усмехнулся, вспоминая эти дни. Константина снабдили так основательно, что по воскресеньям, ранним утром он выходил из своей квартиры, заводил мотоцикл и уезжал на рыбалку точь-в-точь как Олег Деркач: такой же молчаливый, нелюдимый, как житомирский экскаваторщик, шлем и краги дополняли маскировку. Проситься вместе с ним на речку давно уже никто не пытался — всё одно откажет, одно слово — нелюдим.
Первым делом рыбак направлялся на ту заводь, где бессменно рыбачил радист геологической партии Георгий Николаев. Они даже не общались друг с другом, но в нужный момент, оглядевшись как следует, мотоциклист забирал рыбу и крохотное, в ладонь величиной, передающее устройство. Садился на свой бессменный «Юпитер» и уезжал на новое место рыбалки — в глубь тайги, к озерам, которых было в тех краях без счёта. Убедившись, что ни одной живой души поблизости нет, мотоциклист делал секундный выброс, вновь садился на своего «коня» и гнал его за многие вёрсты прочь, устраивался на другом пруду, третьем, четвёртом.
Подобные «спектакли» нужны были на тот случай, если вражеская разведка пошлёт человека проверить: всё ли в порядке в той связи, которую так славно наладили красноярские агенты. Поскольку сообщали они сведения первоклассные. Резидент находил болтливых аспирантов, инженеров, непризнанных гениев из числа изобретателей, щедро поил их коньяком, накрывал богатые «поляны», и секретная информация по воскресеньям от «Мотоциклиста» уходила в Японию, Южную Корею, за океан — всюду, где ждали её с великим нетерпением.
Увы, много позже оказывалось, что все эти «гении» ошибались в расчётах, были не правы или даже воровали свои «изобретения» у западных коллег, но вскрывалось это не сразу, требовало огромных усилий или вовсе было недоказуемо… Одним словом, работала пара «Радист»-«Мотоциклист» весьма эффективно и долгое время ставилась в пример удачной связки «Резидент»-«Агент» в такой труднодоступной зоне иностранных государств, как Центральная Сибирь России.

            ДОННЕР ВЕТЕР…
Поистине, мысль человеческая не знает ни преград, ни расстояний, ни времени, когда она вдруг посетит человека. Полковник вышел из ванной и уже готовился ко сну, когда в открытой балконной двери мелькнула молния. «А у меня там полотенце сушится, убрать надо».
Он вышел на балкон, когда вторая молния, похожая на газосварку, прорезала низкие облака и ярко осветила вечерний город. Николай Семёнович мог поклясться, что в этой короткой, но сочной вспышке разглядел недостроенный дом человека, который донимал его мысли в последнее время. «Помяни чёрта, он тут же и явится!»…
Удивительно странная, даже дикая мысль посетила его: «Надо наведать Владислава. И не когда-нибудь, а прямо сейчас!». Он представил себя на месте подлинного похитителя ребёнка. Одно дело, если преступник — чужой человек, и совсем другое — родной дядя. Похищенный человек, в отличие от чемодана, имеет глаза и уши, у него есть память; даже ребёнок никогда не забудет и не простит те жуткие, беспросветно мрачные дни одиночества и страха, которые он испытал в заточении! Положим, что утомлённые безнадёжностью родители согласятся на все условия, передача денег пройдёт успешно для похитителя, и даже ребёнка можно будет подбросить незаметно, к великой радости любимых и друзей… Но ведь останется детская память! Как ни уговаривай племянницу, как ни внушай, что это была лишь шутка, игра, о которой надо забыть, нет — не забудет! Такое не забывается. И тогда выходит что же? Или самому бежать, куда глаза глядят, оставив о себе память чёрную, как головня, или… Полковник представлял себе, как содрогается преступник от мысли поистине жуткой: или убить! Другого способа нет, чтобы раз и навсегда изжить из головы ребёнка память этих жутких дней.
«А если так, тогда встаёт вопрос: решится или нет? — полковник внутренне содрогнулся, поставив себя на место похитителя. — Какие танталовы муки испытывает он сегодня!.. Дай Бог, если это не он, но чем дольше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь: такой, как он, — мог! И, если он ещё не совершил роковой шаг, надо предупредить его, отговорить во что бы то ни стало!».
Параллельно, как это бывает не раз в изумительно сложном и противоречивом человеческом разуме, противореча, увещевая первую, бились другие мысли, успокаивающие и насмешливые: «А если не он? С какой стати ты будешь нести этот бред человеку, не только не причастному, но также, как все, страдающему, родному дяде бедного дитя? Не будет ли он прав, спустив тебя с лестницы, а может, и похуже? В конце концов, он может принять тебя за пособника бандитов, пришедшего к нему с каким то тайным хитрым умыслом. Не лучше ли скрутить посредника и передать полиции? А ей сейчас позарез нужен хоть кто-то, хоть отдалённо причастный к похищению, потому что их сегодня донимают все — начальство самое высокое, вплоть до Москвы, родственники девочки самые близкие и самые дальние, журналисты местных и центральных СМИ… А больше всего, наверное, их донимает совесть, которая предстаёт перед ними в лице девочки Жанны и будит даже по ночам. Легко представить, как ухватятся они за соломинку в лице старика-отдыхающего, который явился к бедному дядюшке среди ночи с какими то бредовыми мыслями, а, скорее всего, как посредник в переговорах…»
Взвешивая все за и против, Николай Семёнович, между тем, одевался для ночного гуляния в летнюю грозу: за окном всё чаще погромыхивало и уже первые капли дождя время от времени стучали по стеклу. Полковник одел на себя много тёплого и влагонепроницаемого, как это бывало, когда где-нибудь в Хакассии он отправлялся на летнюю рыбалку, прихватил свой английский зонтик — огромный, с прочной деревянной рукояткой.
Ключ взял с собой, чтобы не тревожить дежурных по этажу, и спустился в вестибюль. Ночной охранник посмотрел на него подозрительно. Санаторная охрана появилась лет десять назад, когда один за другим прогремели два взрыва в электричке на Кисловодск; террористы словно взъелись на этот спокойный курортный городок.
— Не спится, — виновато сказал полковник. — Пойду погуляю.
— Какая палата? — почему то спросил охранник. — Ночью спать надо, дедушка.
— Ты прав, сынок, — сказал он. — В случае чего, подтвердите, дружище, во сколько я вышел из санатория, — и указал на часы в вестибюле.
Ночь была ветреной, дождливая, грозовая: в горах чаще, чем где-либо, неожиданные перемены погоды. Вспомнилось прочитанное где-то:
…Вот так вчера из горной кручи
Напал на город грозный шквал:
С Бештау вниз скатились тучи,
И яркой молнии кинжал
Пронзил насквозь их; ливень хлынул,
На светлый город тьму надвинул,
Гремел, не умолкая, гром,
Потоки пенились кругом…

Свежие, ещё слегка тёплый капли стучали по крышам, чёрными точками метили асфальт, блистали в свете фонарей… Николай Семёнович плотнее надвинул на голову берет, распахнул свой огромный зонтик и шагнул из под навеса, ограждавшего вход в санаторий. «Если не я, так кто же? — повторил он девиз Орлеанской Девы. — Плохо ли делаю, то, что задумал, не знаю. Но никогда не прощу себе, что не сделал!»
…С основной улицы, которая была ярко освещена фонарями, он свернул в тот проулок, по которому в обед они с тренером крались за машиной торговца. Дождь усиливался, очень низко, как это бывает в горах, погромыхивали тучи.
Фонарей в переулке было гораздо меньше, чем на людной улице, но молния, сверкая неустанно, освещали извилистый путь. Николай Семёнович дошёл до недостроенного дома торговца, заглянул во двор. Хозяйская «Лада-калина» стояла возле самого крыльца. «Дома!» — подумал полковник, вздохнул решительно и позвонил.
Почему то очень быстро, не так, как бывает в ночное время, за дверью раздался голос хозяина:
— Кто?
— Свои! — не задумываясь, ответил ночной гость: в конце концов, пусть шапочно, но они были знакомы.
Дверь отворилась, хозяин отступил в сторону, пропуская старика. «Я был о нём худшего мнения! — улыбнулся Николай Семёнович. — Но, скорее всего, он обознался».
— Льёт как из ведра! Позвольте, разуюсь у порога?
— Не надо! — замахал руками Владислав. — У меня ремонт, полы голодные… Я, как знал, камин разжёг…
— Божественно! Ничего нет лучше в такую погоду, как горячий камин и — полумрак. Даже лампа ни к чему: огонёк костра — самое лучшее, что может быть для душевного разговора.
Обложенный керамикой камин, действительно, придавал особый, лесной колорит затемнённому залу.
«Похоже, он не узнал меня, да это и понятно, — догадался полковник. — Сколько таких покупателей проходит перед ним каждый день, была нужда их всех запоминать!.. Но он кого-то явно ждал: потому и камин разжёг, и открыл так скоро… Вместе с тем, человек, который должен придти, ему тоже неизвестен».

            «СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ»

Он прошёл в зал, сел в кресло напротив огня и от души потянулся. Каким бы ни был предстоящий разговор, но в такую пору посидеть у огня, видит Бог, совсем не дурно!
— Для сугрева? — спросил хозяин и расторопно накрыл каминный столик: два бокала и початая коробка конфет. — Это коктейль, мой собственный. Виноград, имбирь… ну и кое-что ещё…
Николай Семёнович рассмеялся, припомнив блатную песенку:
— «И кое что ещё, и кое что поболе, о чём не говорят, о чём не учат в школе?».. Ну давай…
— Ваше здоровье!
«Кое-что» было не иначе, как простым самогоном, но в сочетании с компонентами уже не казалось сущей отравой; впрочем, полковник лишь сделал вид, что пьёт.
— Ну, а теперь к делу! — сказал он, поставив бокал на столик, а к конфетам вовсе не прикоснулся. — Что там у вас?
Подходя к дому, он придумал ответный вариант: в случае чего скажет, что ошибся квартирой, гроза виновата, а шёл он… к местному коллекционеру — чего? — в ходе беседы выяснится. Сам он в детстве коллекционировал спичечные коробки, были даже иностранные, чем Николка страшно гордился...
Вместе с тем, хозяин отнюдь не удивился жёсткой постановке вопроса, судя по всему, он ждал этого. Прошёлся по залу, заглянул в окно, нет ли кого посторонних?, и сказал хрипловато:
— Моя цена вам известна, я сказал по телефону.
Гость усмехнулся. В усмешке, кстати, столько нюансов, что каждый может понять её по-своему.
— Телефон придумали халдеи, юноша, — чтобы прослушивать нас, грешных. Надеюсь, здесь нас никто не услышит?
Влад замотал головой:
— Нет, что вы?
— Ну тогда излагайте…
Хозяин взъерошил волосы, как это делают люди молодые, не умудрённые в криминальных тонкостях:
— Лимон — хорошая сумма, поверьте. Я знаю своего шурина: у него в двадцать раз больше! Вы возьмёте вдвое, втрое — это уже как у вас получится…
Полковник опустил голову — вроде как задумался, торгуясь, а сам всё никак не мог поверить: неужели он прав?! Владислав — похититель девочки?!.. А, если так, ужели человеческая подлость простилается до таких границ?
Вместе с тем, любой неосторожный взгляд, любой вопрос «не по существу» может насторожить преступника, он замкнётся, не выдаст главное — где держит племянницу, а жизнь её наверняка держится на ниточке!
Полковник вспомнил преподавателя Минской Школы, психолога от Бога: «Когда возникла непредвиденная ситуация, и ты не знаешь, как себя вести, принимай противоположное решение. Хочется заплакать — смейся, хочешь смеяться — крепись!».
Он нахмурился:
— Ну, а гарантии? Может быть, вы сами всё это придумали вместе с шурином?.. Может, вам халдеи писали сценарий?!..
Торгаш протестующее замахал руками:
— Что вы, что вы?.. Никто ни сном, ни духом! У меня всё это случайно получилось, честное слово!
Полковник кивнул на огонь: подкинь, мол. Когда запылала новая партия дровишек, обрадовано потёр согревшиеся ладони.
— Меня, молодой человек, на честное слово не купишь; давно прошли те времена! Поверил как то по малолетке, но до-олго пришлось раскаиваться… — Он глубоко вздохнул: самому не хотелось слушать, но что делать? надо! — Излагай. Да смотри, паренёк: за каждое слово придётся ответить, учти…
— Понял, отец.
Хозяин, для храбрости, принял ещё один глоток «коктейля» и начал свою повесть:
— Я на этого шурина давно точу зуб, отец. Ничем меня не лучше, моложе даже, а поднялся — не догонишь! Я на рынке промышляю шкурами, а он уже третий магазин открывает! Почему так? Где справедливость?!..
— Не пьёт, наверное? — догадался старик.
— Это да... Приходишь в гости — он тебе плеснёт на донышко, а сам — ни грамма, словно брезгует. «За рулём», говорит. А я не за рулём?!.. У него «Калина красная» за двести косарей, а у него «шведка» за пять лимонов! Я свою хибару который год достроить не могу, а у него здесь трёхэтажная вилла да на побережье «домик» с бассейном! Дочке приготовил на свадьбу…
— Той самой?
— Ну да. Сопливке этой! Мне кто-нибудь дарил на свадьбу дом на Чёрном море?
Гость усмехнулся:
— А была она — свадьба то?
— А как же?! — изумился Владислав. — В техникуме с ней учились, рыженькая такая… И пацан есть, всё как полагается.
— Бросил?
Он горестно вздохнул:
— Не то она меня, не то я её… Алименты платил… когда были деньги… А потом она замуж выскочила, новый хахаль усыновил пацана… Теперь пусть сам и платит!
— Ясно. — Полковник посмотрел на часы и поторопил: — Излагай суть дела, хозяин.
Торговец выпил ещё, закусил конфетой…
— В общем, так. Неделю назад поехали с друзьями на озеро: погода блеск, отдыхающих полный пляж, девицы клёвые!.. Но мы, пока то да сё, в картишки срезались… Не сложилась игра — оказался я без копья денег, в долг не играют, сволочи. Сел за руль — дай, думаю, до матери проскочу — она там рядом, в деревушке. Еду, а сам думаю: не даст маманя, я её знаю. Пока прежний должок не отдашь — о новом и не мечтой. Мать строгая у меня!
— С вами, охламонами, иначе нельзя! — нахмурился и гость.
— Это правильно, отец… Короче, дай, думаю, к сестрёнке подкачу. Она, когда в духе, подкидывает мне по мелочи… Младшенькая всё же, уважает брата! Подъезжаю к их дому, смотрю: Жанка играет во дворе, больше нет никого. Я её подозвал: «Привет, невеста, как дела?» Она любит, когда я её невестой зову, смеётся. «Ничего, дядя Влада». «А кто дома?» спрашиваю. «Нянька одна, ужин готовит»… Зло меня разобрало, честное слово! У этой сопливки и нянька, и дом на море, и качели во дворе… Разве у меня такое в детстве было?!
Полковник прищурился:
— А что было?
— Ну… что? «Ковровец» вшивый в девятом классе… Первый нормальный костюм мне уже в техникуме справили…
Николай Семёнович рассмеялся игриво:
— Я, сынок, счастливее тебя. Мне первый костюм мать в семь лет сшила… — Он вздохнул. — Из старой мешковины для муки. Колючий, собака! Но всё же лучше, чем зимой в безрукавке!
Сказал и растерялся: вдруг узнает сейчас, услышав слово «безрукавка»? Но хозяин дома был уже «на взводе», очередная рюмка только добавляла ему кураж: наконец-то за столько дней вынужденного молчания можно выговориться — хотя бы этому деловому старику, похвастаться своим фартом.
— На чём мы остановились?
— Девчушка сказала тебе, что дома никого…
— Ну да… Я возьми да и брякни: «А на озере сейчас — красота! Детворы полно… Хочешь, съездим?»… Без всякой задней мысли ляпнул, клянусь! А она загорелась, глазки блестят: плохо ли на озере в такую пору?.. «А мама не будет ругаться?» «Мы ей позвоним, говорю. Садись!»… Ну, она и села…
— На заднее сиденье?
— Конечно. Она девчонка сообразительная, понимает. Я отпустил ручник, скатился с горки молча, нянька ничего не услышала…
— Откуда знаешь?
Он рассмеялся:
— Она сама мне говорила… Я же дядя, они со мной делятся, как с родным! «Ни одна машина, говорит, не проехала мимо, никак пешие увели. Цыганки», говорит. Она до сих пор грешит на цыганок, глупая.
Полковник с трудом сдержал желание плеснуть «коктейль» в эту мерзкую физиономию, но, вместо этого, лишь глянул на часы:
— Короче, Склифосовский!
— В общем, спустился мы вниз, машина завёлась, поехали… И так мне повезло, папаша, что ни одна сволочь по дороге не встретилась. Счастливый случай, честное слово! Доехал снова до деревни — и там все как вымерли. Мать корову пошла доить… А дом у нас большой, на две половины. Рядом тётка жила, царствие ей небесное, у неё свой вход, свой подвал, ключи вверху над дверью… Ну коммуна, что возьмёшь?
Хозяин вдруг споткнулся… Посмотрел на гостя и погрозил пальцем:
— Э… Да ты хитёр, батя!.. Тебе и адрес назвать?!.. Деньги вперёд! — тогда всё расскажу.
Полковник нахмурил брови:
— Что-то ты расшухарился, парень… Смотри, я этого не люблю!.. Скажи мне лучше: девчонка всё там же, в подвале? Мать не найдёт?..
— Она на тёткину половину не ходит, боится. Тётушка моя колдуньей слыла, до сих пор, говорят, бродит по своей половине, народ пугает…
Николай Семёнович почувствовал, что ещё немного и он не сдержится, огреет этого изверга своим тяжёлым зонтом. Но ради девочки приходилось сдерживаться, изображать из себя такого же злодея, как этот «дядя». Сказал с усмешкой:
— Её и в живых, поди, нет… В погребе долго ли протянет?
Изверг замахал руками:
— Неправда ваша! Я нешто не понимаю?.. Стащил туда все перины тёткины, все шабалы её… Курорт, а не погреб!
Полковник представил, как в тёмном подвале, на ветхих перинах и старушечьих шушунах лежит шестилетний ребёнок — связанный, со скотчем на губах… Пришлось опустить глаза, чтобы он не заметил в них злобный огонёк.
— Ты вот что парень. Имей в виду: покойница нам не нужна! Товар должен быть живым, здоровым… Ясно?!
Хозяин криво усмехнулся:
— А понимаю… Печёнки, селезёнки — всё в лучшем виде. Главное, чтобы остатки не обнаружились, чтобы всё дотла… «Дядя» проглотил комок в горле. — Возвращать её не надо... Иначе договора не было.
Гость насупился:
— Ты нам что? Условия ставишь?.. Твоё дело в целости…— слышишь? — в целости и сохранности выдать нам товар, а что с ним делать — наша забота!
Но, похоже, и хозяин «товара» пошёл на принцип:
— Тогда никаких договоров, дедуля. Этак вы и живую её отдадите папаше с мамашей… И что тогда? Через полчаса за мной придут менты — и всё? Небо в клеточку?!.. Червонцем не отделаюсь, так ведь?
— Это ты с прокурором будешь договариваться, сука. У нас статья другая: перышко в бок!
— За что, батя?!
— Если малявку погубишь, узнаешь, за что... Волосок с головы упадёт — считай, покойник!!!
Полковник почувствовал, что надо торопиться, и встал:
— Сиди на месте! Мои скоро подъедут, рассчитаются… Всё сделаем, как договаривались. Это я пошутил с тобой, нешто мы не понимаем? Тебя заметут, ты ведь и нас продашь…
Хозяин пожал плечами: ну а как же, дескать? Не одному же париться на нарах? Потом нахмурился:
— Только это… Вы уж сильно не мучайте девчонку. Всё же племянница моя! Как ни-будь так… чтобы не больно…
Гость рассмеялся:
— Вот так, что ли? — ударил хозяина кулаком в живот. — Или этак? — ребром ладони по шее. — Эх ты, чучело! Убить «не больно»… невозможно!
И пошёл к двери, не оглядываясь. Знал, что хозяин, морщась от боли, смотрит ему в след уважительно: не иначе, как паханом был на зоне седовласый старик!

            СМЕНА КАРАУЛА

Дождь ещё продолжался, погромыхивал гром, но чувствовалось по всему, что натиск стихии ослабевает… Вот разве что дождевые потоки с гор не становились меньше, скорее наоборот. Вода пенилась и клокотала, продираясь сквозь изгороди, каменные заграждения, ветви деревьев.
Николай Семёнович не прошёл и двадцати шагов по полутёмному проулку, когда навстречу показалась машина — большой чёрный джип наподобие того, на котором они ездили сюда со знакомым тренером. Полковник даже руку хотел поднять, приветствуя друга, но в последний момент спохватился: откуда он здесь среди ночи?
И в самом деле — иное лицо глянуло на него из салона, когда дворники в очередной раз смахнули дождевой занавес на лобовом стекле. Лицо было юным, лет двадцати на вид. Справа от него, на пассажирском сиденье, выглянул человек вдвое старше, сзади виделся третий силуэт…
Джип проехал, окатив его потоком воды, но полковник недаром так основательно подготовился к прогулке под дождём: ноги его до колен закрывали прорезиненные бахилы, а сверху был наброшен такой же плащ — надёжная форма для тренировочных занятий по гражданской обороне.
Сзади громко заскрипели тормоза: так бывает, когда водитель, не зная дороги, проехал мимо, спохватился и старается исправить свой просчёт. Полковник оглянулся: ярко горели огни стоп-сигнала, машина остановилась, развернувшись «лицом» к недостроенному дому Владислава.
«Э-й, да вот кого он ждал! — понял Николай Семёнович. — Пожалуй, недоразумение скоро прояснится — и явно не в мою пользу!»
Он припомнил, что дорога вверх по проулку, вплоть до широкой улицы, которая ведёт к его санаторию, час назад заняла у него минул двадцать-двадцать пять… Но это было в начале грозы, когда под ногами ручьи не бурлили, а он спускался сверху вниз. Сейчас всё будет с точностью наоборот: подниматься придётся вверх, по щиколотку в воде, минут сорок… За это время они пять раз поймут, что за старик с огромным зонтиком попался им навстречу, развернутся, догонят…
«Пожалуй, здесь, в проулке, они убивать меня не станут, — хладнокровно подумал полковник. — Посадят в джип и отвезут в укромном месте, за городом… Сейчас, когда горные реки вздулись от дождя, очень удобно скинуть человека с моста, предварительно оглушив его камнем по затылку. Доказать, что старик не сам упал в бурлящий поток, не там, в реке, ударился головой о камень, будет практически невозможно».
Оглянувшись, он увидел, как двое из джипа пошли в сторону дома, водитель, судя по всему, оставался в машине.
Прислонившись к высокому каменному забору, полковник хладнокровно прикидывал свои шансы. У него в руках большой прочный зонтик с крепкой рукояткой, но… их трое, они молоды и вооружены, наверняка, не хуже его.
…Вот они вошли в дом… Хозяин докладывает, что «их товарищ, седовласый старик, ушёл совсем недавно»… Две, три минуты займут расспросы: что за старик, откуда он взялся, чего хотел?.. Узнав, что старцу всё известно, что через полчаса он дойдёт до главной улицы, где курсируют патрульные машины, где до самого отдела полиции рукой подать, что они сделают?..
«Бросятся следом за мной! — подумал он, развернулся и тихо, минуя машину, пошёл вниз по переулку.
Днём, когда они проезжали здесь вместе с тренером, переулок как то скоро закончился новой улочкой, параллельной главной. «В конце концов, вниз всегда спускаться приятнее, чем подниматься вверх, — сказал он сам себе, ускоряя ход. — Помню, что этим маршрутом мы тоже поднялись до санатория. Значит, все дороги здесь тоже ведут в «Рим».
Дождь почти перестал, воцарила тишина, нарушаемая лишь журчанием бегущих с вершины ручьёв. Все посторонние звуки раздавались особо, и полковник услышал, как взревел мощный джип, разворачиваясь в обратную сторону, понёсся вверх по проулку… Погоня за ним началась…
«Пожалуй, скорости у нас не равные, — сказал он сам себе и прибавил ход, местами переходя на бег. — Помнится, улица была за поворотом». Он, действительно, выскочил на неё — не такую широкую, как первая, но всё же… Увидел такси и бросился навстречу спасительным зелёным шашечкам.
— За вами гонятся, да? — весело спросил водитель. — Куда едем, дорогой?
Николай Семёнович сел на заднее сиденье, поглядел в окно. В знакомом переулке мелькали белые огоньки: джип, развернувшись, устремился вниз.
— Теперь уже не гонятся, но жми, дорогой, в полицию. Кое-что им надо рассказать.
Они ехали по ночному городу; дождь перестал, облака развеивались, и яркие звёзды уже проглядывали с вышины. Тучи уплывали за горы, освобождая место небесным светилам, среди которых юный месяц был далеко не самым крупным, но самым сияющим точно.
            Всё смолкло в мире, всё уснуло,
На небе смена караула,
            И, вместо тучи грозовой,
Луна блестит над головой, —
вспомнил полковник давние строки.

ТРИ МИНУТЫ НА СБОРЫ

«Ну вот и всё, конец неопределённости!» — думал Владислав, сидя в большом чёрном джипе между двумя молчаливыми спутниками.

С того дня, когда ему так неожиданно повезло, прошло больше недели, и это была самая тяжкая неделя его жизни. Сначала всё шло, как по маслу. Никто не видел, как он посадил племянницу в машину, отвёз в деревню, спрятал в подвале дома покойной тётушки, вернулся на озеро. Всё было, как в сказке: подвыпившие друзья разбрелись вдоль берега, никто и не внимания не обратил, что его не было больше часа. И когда, на второй день, полиция допрашивала их, все были единодушны: с озера никто не отлучался, алиби было обеспечено всем стопроцентное. Не иначе, как ангел-хранитель бережёт его. Осталось лишь выбить у богатого шурина миллион рублей — на меньшую сумму он не согласится, нет, — и всё, жизнь впереди представляется светлой и безбрежной, жизнь миллионера!
..Тяжёлые мысли пришли следующей ночью. Он проснулся и впервые задумался всерьёз. Ну хорошо, племянницу он украл, никто этого не заметил, он сам — вне всяких подозрений… Предположим, найдёт сообщника, тот выбьет у шурина вожделенный миллион… Нет, теперь уже полтора, как минимум — с сообщником ведь тоже надо поделиться.. А дальше что?!.. От этой мысли на лбу выступал холодный пот. Чёрт его дёрнул воровать девицу, которая знает его с пелёнок! И ведь не уговоришь, не заставишь её молчать, когда придёт время возвращать родителям!
Уехать? Куда? Наверняка, нет такой страны, которая согласится приютить похитителя ребёнка… Как это будет звучать по-английски?.. Киднеппинг-мэн?.. Чушь какая!
Он вдруг понял, что ангел-хранитель, которого он благодарил за пособничество в хищении Жанны, сыграл с ним чёрную шутку. Теперь, чтобы он ни делал, клеймо похитителя останется на лбу его навсегда, от него не отвертеться, а если попытаться — станет ещё и убийцей?!
Владислав не спал до утра, чуть свет завёл машину и уехал в деревню. Он рассчитал вовремя: мать ушла доить коров, дома никого не было. В тёткиной половине он спустился в подвал… Жанна лежала на старой пыльной перине, жмурилась от света и глядела на дядю заплаканными глазами.
Похититель сорвал с ей губ клейкую ленту… Девочка заплакала от боли и страха:
— Дядя!.. Увези меня отсюда!!!
— Не плачь, маленькая. Так надо. Игра такая.
— Я не хочу так играть! Я к маме хочу! К папе!..
— Погоди. К ним пока нельзя. Тебе надо поесть, напиться… Тебе холодно здесь?
— Зачем ты спутал мне руки, дядя?
— Так нужно. Потерпи ещё немного, игра закончится, и я отвезу тебя домой… Но обещай мне, Жанна, что ты ничего не скажешь родителям! И вообще никому!
Девочка жадно пила, потом посмотрела на дядю серьёзным, совсем не детским взглядом:
— Я не скажу... Но, когда меня спросят, что я отвечу?..
У него перехватило горло. До этого разговора какая-то глупая, полудетская наивность ещё жила в его душе: уговорит ребёнка, она никому ничего не расскажет, и всё вернётся на круги свои. Нет, уже не вернётся! Девочка права.
Даже если они договорятся сегодня и он отвезёт племянницу домой, взрослые не оставят её в покое до тех пор, пока не вытянут ответ: кто похитил, где держал? Если даже родители согласятся оставить её в покое (что вряд ли, шурин уже сейчас грозит разрезать похитителей на куски, и никто его не переубедит, даже собственная дочь), то есть ещё полиция, прокуратура, ФСБ — эти тем паче не согласятся на доводы ребёнка и доведут дело до конца. Только одно условие может спасти его: если Жанна не останется в живых!
Эта мысль так явственно отпечаталась в его глазах, что даже шестилетняя девочка всё поняла. И когда дядя-тюремщик вновь стал завязывать ей руки, Жанна набросилась на него и оцарапала лицо; сорокалетний мужчина едва справился с нею, шестилетней.

…С этого дня одна лишь мысль донимала им: как избавиться от той, которая сначала показалась столь желанной и лёгкой добычей? Теперь он готов был всё отдать за то, чтобы не возвращаться в тот день с озера, чтобы кто-либо попался навстречу, помешал ему так легко похитить племянницу. Но, увы, всё прошло чересчур гладко. Вот оно, коварство ангела-хранителя! Хотя, конечно же, это был дьявол, змей-искуситель в его лице!
О том, чтобы самому покончить с девочкой, он думал, но каждый раз содрогался от мысли о предстоящей расправе... Задушить, зарезать, отравить… Его заранее бросало в жар от необходимости заглянуть в её глаза перед этим… Можно бы, конечно, погрузить в багажник, вывести ночью на мост через Куму и бросить в воду… Можно просто уморить ребёнка голодом, потом забросать подвал землёй — кто там будет искать?.. Или залить подвал керосином — у тётки, он видел, ещё остался пятилитровый бидон: заправляла керогаз… Сгорит ли всё — вот вопрос, который одолевал его… Мысль о том, что сгорит при этом дом его матери, дом, в котором он сам родился когда-то, в эти минуты не занимала его.
Другое пришло в голову. Дармовой миллион, тот, с которым он уже мысленно сжился, как с родным, — вот что коту под хвост! Так удачно проведённая первая часть операции ни даст ничего, кроме новых моральных затрат, — вот что приводила его в бешенство!
— Для чего тогда было огород городить?! — спросил он себя вслух, потому что ехал в машине один, никто его подслушать не мог. — Как это говорится: коней на переправе не меняют? Сказавши «А», надо говорить и «Б»?..
Он остановил машину в безлюдном месте, выклячил зажигание, но выходить не стал, принялся рассуждать здраво.
— Возьми себя в руки, перестань паниковать! — уговаривал сам себя. — Оцени задачу проще. Есть товар, который стоит круглую сумму, есть покупатель, который готов её выложить.
В доме своей сестры, на правах беспокойного дяди, он бывал в эти дни ежедневно и знал, что шурин собирает деньги на выкуп, собрал уже не один миллион…
«Вопрос лишь в том, чтобы найти посредника между мной и покупателем. Дружки, даже самые закадычные, не годятся. Кого-то «заказчик» знает по голосу, что-то мне же голову свернёт…».
Владислав перебрал в уме всех своих знаковых, которые за бутылку чачи, казалось бы, мать родную продадут, и с удивлением понял, что на самом деле никто никого не продаст. Исчезновение маленькой Жанны эти алкаши воспринимают так же болезненно, как весь город; узнай они, кто похититель, не посмотрят на давнюю дружбу, намнут бока жестоко и лично отведут отцу. Как добавит тот, широкоплечий и плечистый осетин, лучше не думать.
«Нет, нужны люди незнакомые, чтобы по голосу их никто не узнал, но… хладнокровные, специалисты своего дела! — решил Владислав. — Нужны такие спецы, которые умеют продать «товар», не имея его, да ещё и не попавшись при этом».
Он закурил, выпустив тонкую струйку дыма.
«Пожалуй, для них это даже проще, — припомнил множество фильмов про похищения и выкупы людей. — Самое трудное — вернуть заложника, здесь прокалываются большинство. А если не возвращать, то и проблем никаких. Указал место и время, забрал свои денежки, а дальше хоть трава не расти!»
Задумался. Что-то не клеилось в его рассуждениях.
«Позволь… Ну тогда и я им до смерти не нужен. Заберут деньги, исчезнут — и где их тогда искать? В чём моя прибыль?! Останусь у разбитого корыта, да ещё с девицей на руках. «Ликвидировать её — опять же моя задача?!»
Владислав взъерошил давно не мытые волосы. Похоже с того дня, как похитил Жанну, он ни разу не принял ванную… «Дурные мысли не способствуют чистоте тела», — с усмешкой придумал он собственный каламбур или что там?
«Не-ет! Надо предложить им такое, чтобы этих людей заинтересовал «товар» сам по себе, надо продать им его целиком, а там пусть делают с ним всё, что угодно!»

Он догадывался, где следует искать таких людей, заранее отвёл им половину суммы, но хорошо понимал, что «просто так», на слово, они ему не поверят, пожелают взглянуть на «товар». «А, взглянув, получив деньги, кто же помешает им позвонить ещё раз и назвать адрес? — подумал Владислав и похолодел, увидев мысленно полицию на крыльце своего дома. — Впрочем, почему полиция? Людьми такого сорта ФСБ занимается!»
Его «Калина» уже стала возле дома, но хозяин от волнения так ослаб, что не мог выйти из салона, лишь ключ повернул, экономя бензин.
«Пожалуй, я сам поступил бы так же на их месте, — думал он обречённо. — Своё дело они сделали, свой лимон огребли — почему бы ещё и благодетельностью не заняться? Глядишь, Бог скостит за ребёнка пару других грехов… Ещё и торжествовать будут, сволочи: деньги взяли, пацанку спасли, лоха под «Дельфина» подвели, — вспомнил он название тюрьмы для пожизненно заключённых — «Чёрный дельфин».
Отдышавшись, загнал машину в гараж и только там, в полутьме, понял, чем можно ещё соблазнить террористов.

Два дня Владислав не выходил из дома — ждал, пока заживут царапины на лице, но с интернетом не расставался. Он находил сайты по трансплантологии, читал имена Карреля, Демихова, Кристиана Бернарда, Валерия Шумакова, Джозефа Мюррея, но они не надолго задерживались в его памяти… Гораздо интересней были те разделы, где говорилось о стоимости донорских органов, и «дядя» с затаённым восторгом изучал колонки цифр, начинавшиеся, как правило, сотнями тысяч и миллионами долларов — почка, печень, сердце, костный мозг…
Чем дальше он углублялся в арифметику расчленения человеческого тела, тем больше тайных подробностей узнавал. Наконец, удалось проникнуть на сайты таких организаций, которые, мягко говоря, не слишком тесно дружили с правоохранительными органами, но тоже не прочь были поживиться донорскими органами молодого человека…
«Вот он, лучший выход! — думал преступник, теряя последнюю жалость к родной племяннице. — Что делать, Жанночка? Ты сама виновата!»… В чём провинилась перед ним любимая прежде племянница, он не стал уточнять. Виновата — и всё тут.
Внешне он делал вид убитого горем дяди, принимал самое активное участие в поиске пропавшей, все знали о железном алиби его, отвергавшем малейшие подозрения… А он каждый день вёл собственное расследование — и вышел, наконец, на тех, кто показался ему «достойными клиентами». Через третьи руки его свели с «нужным человеком», тот перепроверил Владислава и свёл-таки с лицом, «решающим вопросы».
Они сошлись в загородном кабаке; в укромном месте, каким оказался мужской туалет, «дядю» тщательно обыскали: не захватил ли с собой оружие, диктофон, иную подслушку, и наконец отвели за столик, где уже сидели двое.
— Учти, парень: любая подстава наказуема только одним, — сказал собеседник и указал ребром на горло. — Цена вопроса?
Первоначально он планировал себе запросить пару миллионов, но суровый вид сидевших за столом убавил его пыл вдвое.
— С отца можно взять втрое больше и на «запчасти» тоже, — сказал он с ухмылкой бывалого знатока киднеппинга.
Собеседник удивился:
— Это ты что же? И родителей ошкурить хочешь, и дитя не возвращать?
— Иначе не получится. Она меня знает.
Остаток трапезы прошёл в молчании и лишь, уходя, незнакомец буркнул: «Завтра приедем, жди!»
На следующий день к вечеру разразилась гроза, Владислав зажёг камин, поджидая гостей. И, в самом деле, пришёл старик с большой тростью и в прорезиненном плаще. Они с ним славно поговорили, старец ушёл, а минут через пять подъехал большой чёрный джип. В дом вошёл уже знакомый собеседник и человек постарше.
— Ну, что? Едем за товаром? — спросил вчерашний знакомый.
— Далеко отсюда? — хмуро уточнил второй.
— За городом, — сказал «дядя» и решил, что сегодня непременно проявит принципиальность. — Только это… Деньги вперёд!
— Что-о?! — начал было старый знакомый, но главный махнул рукой: «Не спорь, мол».
Торговец мехами сунул деньги в карман и в благодарность решил уточнить:
— Вы старика-то встретили? Перед вами ушёл.
— Какого старика? — не понял вчерашний знакомец.
— Ну вашего… пахана… В самую грозу пришёл…
Прибывшие переглянулись.
— Какой такой пахан?… Ты явно путаешь, дядя…
Только теперь хозяин дома вспомнил, что старик с зонтиком ничему о себе ни говорил, но выслушал многое — по существу, всё, что надо знать незнакомцу, дабы сделать полное представление о сути дела.
— Это не тот старичелло с большим зонтом, который нам встретился при подъезде? — спросил один гость другого.
Хозяин обрадовано вмешался:
— Вот такой зонтяра! — указал он размер. — Вы сверху спускались?.. Он не успеет проулок пройти, а другой дороги нет!
Все трое бросились к выходу. Джип стоял, развернувшись на ход, двигатель работал… Казалось, что старику некуда было деваться; машина стремительно одолевала мокрый от дождя подъём, приближалась главная улица города… Но «пахана» словно черти съели.
— И где же твой дед?
— Мамой клянусь: не мог он так быстро подняться!
— А спуститься?!
— Но мы же его здесь видели, на подъёме? — вмешался водитель.
— Давай на разворот!!! — крикнул старший. — Прозевал «пахана», сява?
Увы! Прибавил ли старец шагу, спускаясь вниз, расстояние ли было меньше, но время было потеряно. Вплоть до нижней улицы они не застали «пахана», увидели лишь полночное такси, спешившее к центру города.
— А дед твой знает, где ребёнок?
— Нет, конечно. Никто не знает, кроме меня.
В чёрном джипе вполголоса посовещались, и старший скомандовал:
— Дорогу показывай, быстро!!! Да смотри, если ещё раз лоханёшься, сучёнок!
Дождь прошёл. На загородной трассе ещё стояли лужи, но внедорожник летел легко и быстро, поднимая в стороны каскады сверкающих брызг.
— Даже если он сразу же полетел в полицию, пока там соберут группу захвата, пока выяснят адрес, мы минут пятнадцать выиграем, — говорил старшой. — Всё от тебя зависит, «дядя»! Три минуты тебе, чтобы вынести девчонку и сесть в машину. На четвёртой можешь нести её куда угодно, нас уже не будет.

      ГОРОД ПРОСНУЛСЯ…

По пути полковник набрал номер друга. Сонным голосом тренер спросил:
— Вам кого? Вы знаете, который час?
— Всё я знаю, старый ворчун. Немедленно просыпайся и можешь взять с собой супругу. Она у тебя медик, насколько я знаю…
— Куда ехать?
— К дому пропавшей девочки. Вы будете первыми, кто скажет им, где Жанна.
Он не успел это произнести, как водитель такси резко нажал на тормоза.
— Какая Жанна, эй?
— Та самая, дружище. Но если ты будешь так тормозить, мы не доедем до полиции, и она не узнает, где искать девочку.
— Зачем так говоришь? Через пять минут будем в полиции, милиции, КГБ, НКВД!
Они, действительно, понеслись по всему городу с предельной скоростью.
— Где девочка, скажи, дорогой!
Полковник пожал плечами.
— Я ваших деревень не знаю, за городом где-то. Схожу в полиции, жди, дорогой.
Он не успел выйти из машины, как шофёр уже набирал номер:
— Эй, Гиви! Вставай! Жанна нашлась, дочку Ираклия!

В полиции, как и думал Николай Семёнович, его слова вызвали не меньшую реакцию.
— Кто нашёл?.. Где?.. Ваша фамилия, товарищ? — набросились на него в дежурной части.
Он поднял руку, приглашая всех к вниманию.
— Товарищи, я тоже офицер, полковник госбезопасности... Сегодня ночью я узнал имя похитителя ребёнка — это её дядя Владислав, живёт в проулке Ратевани… Вместе с сообщниками направляется к месту, где прячет ребёнка: в родном пригороде, в подвале покойной тётки. Банда на чёрном джипе, наверняка при оружии. Возьмите с собой врача: девочка лежит в сыром подвале, голодная, наверняка больная…
— Ясно, — сказал майор и срочно выслал группу захвата, скорую помощь…
— И ещё, товарищ майор. Свяжите меня с городским отделом ФСБ.
К счастью, служба безопасности оказалась неподалёку, и очень скоро полковник беседовал с дежурным отдела.
— Ты меня поймёшь, дружище. Сам без малого сорок лет работал в органах…
— Подтвердить можете?
— Конечно, — сказал Николай Семёнович и предъявил удостоверение почётного чекиста. — Всё дело в том, что похититель ребёнка сдал его другим перекупщикам. По моему, я видел их…
— Да-а? — искренне удивился дежурный. — И можете опознать?
Полковник пожал плечами.
— Трудновато будет: я видел его в дождь, за стеклом машины, полминуты, не больше. Сверкнула яркая молния, он сидел на переднем сидении рядом с водителем… Мы встретились взглядами, лицо к лицу… Где у вас альбом?..
— Вот… Эти обезвреженные, эти нет…
Николай Семёнович пролистал портреты преступников, объявленных в розыск… Тот, кого он искал, оказался в конце альбома. «Муратов Гайдар Ефимович — прочитал он. — Похищения заложников, торговля людьми или человеческими органами…»
Он вернул альбом. Вот кого довелось увидеть в всполохах грозы. Вот кому продал свою племянницу Влад!
— Я вас прошу, капитан: срочно нужен спецназ! Ребёнка ждёт самое худшее, девочку разберут на органы, если мы опоздаем!

К счастью, дежурные по городу оказались людьми покладистыми, в считанные минуты были сформированы и группа захвата, и спецназ, оповещена служба скорой помощи, известен адрес. А когда Ковалёв вышел на улицу, он глазам своим не поверил: вся площадь была заставлена машинами такси. Его знакомый водитель выскочил из салона:
— Эй, полковник! Я здесь!
Сотни водителей, увидев главного героя, взвыли от восторга:
— Браво, полковник! Ты нашёл её?!
— Наша Жанна жива?!
— Мы порвём за неё любого!!!
— Веди нас!!!
Майор полиции охладил их пыл:
— Никто никуда не едет! Не хватало, чтобы вы сорвали нам операцию…
В эту минуту подошла маршрутка с группой захвата, полковник перешёл в неё. Головная машина сорвалась с места, но и таксисты не остались в городе. Несмотря на просьбу майора, водители ныряли в салоны и, пристраивая свой транспорт один за другим, мчались вслед за головной.
Забрезжил рассвет. Долгожданное известие передавалось из уст в уста, от телефона к телефону, повсюду в окнах вспыхивал свет, и очень скоро весь город очнулся от сна и гудел, как рассерженный улей. И местные жители, многие из которых знали родителей девочки лично, и отдыхающие многочисленных здравниц, все затаили дыхание. Многие искали девочку в горах, в лесу, в реках и озёрах, всю неделю только о ней, бедняжке, велись разговоры, строили прогнозы местное радио и телевидение — одним словом, не было ни одного равнодушного человека… И вот получено первое за неделю живое известие: найден след, назван подлинный виновник преступления, полиция выехала, чтобы задержать его — и теперь все до единого затаили дыхание: найдут ли девочку живой, не уйдёт ли от расплаты похититель?

А в машине, где ехал спецназ, проходил быстротечный инструктаж.
— Товарищ полковник, прошу: ваше мнение о преступниках. Вы их лично видели, знаете лучше.
Николай Семёнович покачал головой:
— К сожалению, вблизи видел я лишь одного. Это Владислав, дядя похищенной девочки…
— Сволочь он, а не дядя. Убивать таких мало! — загудели бойцы.
— Ему около сорока, старший брат матери девочки. Рост выше среднего, крепкого телосложения. Образование среднее, нигде постоянно не работает, торгует на рынке меховыми изделиями. От себя скажу: очень неприятный, завистливый тип. При мне выразил желание, чтобы с девочкой было покончено. Иначе она его опознает и дяде не миновать тюрьмы за хищение ребёнка.
Командир группы возобновил тишину.
— Главное не забудьте, друзья: рост выше среднего, телосложение крепкое. Будем считать, что остальные трое не хуже. Интересно, есть ли у них оружие?
Полковник пожал плечами:
— При мне не было, и в доме у него я тоже не видел. Но это не значит, что нет. В джипе наверняка есть и стволы, и даже гранаты… Не мне вам говорить, что это за люди…
— Ясно…
— Прорвёмся!
— Надо не просто прорваться — взять, и по возможности живыми! — приказал командир. — Но главная цель — спасти девочку во что бы то ни стало!!! Если придётся выбирать, то жизнь ребёнка я ставлю намного выше, чем этих нелюдей!

            ДЕРЕВЕНСКАЯ ЯИЧНИЦА

«Тренерская работа сродни армейской, — не раз говорил Вадим Николаевич. — Что майор из дальнего гарнизона, что тренер областной команды — покоя не знают ни тот, ни другой. Следует команда — полчаса на сборы, и летишь ни свет, ни заря — на броне ли, на автобусе, на борту или на поезде — всё одно куда-то в даль, на чужое поле, драться ни на жизнь, а насмерть!»…
— Ирина Викторовна, подъём!
Жёны тоже одинаковы — что офицерские, что тренерские. Все начинали с мужей-лейтенантов, прошли такие же гарнизон и команды младшей лиги, одни преподавали, другие лечили… Со своей Иришкой Вадим Николаевич познакомился в больнице, когда правили ему проклятый мениск, а потом, став главным тренером, её забрал в команду, вторым медиком.
— Куда мы? — спросила она, не слишком, впрочем, удивляясь: привыкла ко всему.
— Нашлась девчонка эта — Жанна. Собери всё, что можно для больного ребёнка: неделю лежала в холодном подвале.
— Это кто сказал?
— Полковник. Тот самый, которого ты невзлюбила с первого дня.
Жена поджала губы, но ничего не сказала.
Через пять минут автомобиль выехал из ворот санатория, отправился к дому Ираклия. К счастью, они успели захватить его Мерседес, пристроились за ним и полетели по предрассветному городу, вылетели на загородное шоссе.
— А он откуда узнал? — удивилась Ирина.
— Отцовское сердце подсказало.
— И материнское тоже. Рядом дама сидит — жена, скорей всего.

А та, о ком они говорили, осунувшаяся и постаревшая за эту неделю, всё набирала и набирала номер телефона:
— Мамочка, милая, ну возьми ты трубку!!! Ну что тебе стоит?!
Наконец, номер соединился, послышался сонный женский голос:
— Кто это?.. Пятый час на дворе…
— Не волнуйся! — вовремя подсказал владелец мерседеса. — Бросит трубку. Я свою тёщу знаю.
— Мама, милая, это я. Только не волнуйся и трубку не бросай. Стало известно кое-что о Жанночке…
— Где она, моя рыбонька? — раздался потеплевший бабкин голос.
Дочь всхлипнула:
— Ты не поверишь, мама. Она совсем рядом с тобой.
— Где рядом?.. Чего ты мелешь?.. — бабушка озиралась по сторонам.
— Бабу Катю помнишь? Сестру твою?
Послышался лёгкий смешок…
— Баба Катя в старости дурочкой была. Ты меня тоже такой считаешь?..
— Нет, мама, нет. Просто… зайди в её половину и загляни в подвал... Жанна там!!!
И мать, не сдержав напряжения, залилась слезами.
— Сама ты дурочка после этого! — воскликнула старуха и бросила трубку, да так неловко, что обратной связи, как ни пытались дети, не было.
— Твою мать! — воскликнул Ираклий. — Я же просил тебя: не волнуйся, бросит трубку. Что и случилось.
— Я не виновата, что расплакалась. Я мать!!!
— Ну ладно. Держись, будет проверять хвалёную лайбу на прочность!
И он нажал спидометр до отказа, брызги от луж взмыли до облаков.
— Ну даёт, папаша! — говорил сзади тренер, тоже вцепившись в баранку обеими руками. — Проверим, кто лучше: японский автопром или немецкий?

А в доме, где жила бабушка пропавшей девочки, горел огонь. Баба Соня не спеша одевалась; доить корову ещё рановато, но и спать обратно тоже не ляжешь, Нинка весь сон прогнала, дурочка!
«Не иначе, как тоже свихнулась наподобие покойной Катьки! Та всё ходила по избе — пропавшего мужа искала, а эта чокнулась из-за дочки.
И баба Соня перекрестилась на образа: не то за здравие, не то за упокой своей внучки. А что ещё можно подумать, когда шестилетнего ребёнка нет вторую неделю?
Что касается сестры Катерины, то она была весёлой красивой девахой, ждала жениха из армии, когда весной 1969-го на далёком острове Даманском пали в бою полсотни пограничников, в их числе и её Семён…
С тех пор не узнать стало Катерину. Нелюдимой, диковатой сделалась старшая сестра, покойный отец отделил ей часть дома с собственной печкой и погребом, там и жила «колдунья» до глубокой старости. Как всегда бывает в деревне, про странную Катерину наплели чёрт знает что, поговаривали, что водит связь с нечистой силой, побаивались старушку даже близкие её, даже младшая сестра. Ещё при жизни боялась она заходить в её клетушку, когда надо было послать ей гостинец к празднику, посылала старшенького своего, Владку: он сам тот гостинец и съедал почти целиком. Был единственный, кто дружил с бабой Катей, не боялся её, ночевал даже, когда дома его ругали: хулиганил часто!
Катерины нет в живых уже лет семь, но время от времени из её холупки нет-нет да доносятся странные звуки, поэтому баба Соня боится туда ходить. И вдруг Нинка звонит чуть свет, говорит несуразное — точь-в-точь, как баба Катя. Та помещалась по смерти жениха, эта, выходит, по смерти дочери…
Старушка оделась, причесалась, села завтракать — потом долго не придётся. Не давали покоя слова дочери: «загляни к бабе Кате, в подвал, Жанна там!»… Поглядела на ходики: к коровам рано ещё идти… «Нешто заглянуть в Катькин закуток? Мыши там шуршат, вот кто!»
Набравшись смелости, она вышла на улицу, подошла к состринской двери, сунула руку на притолоку, пошарила… Странно! После смерти хозяйки там всегда лежал ключ от двери… Сейчас его не было… Чудно! Никогда у Катьки не было ничего ценного, потому и ключ никому не нужен был… Заронился куда?

В это время чья-то большая чёрная машина свернула с просёлка в их сторону, подкатила к двери и встала. С заднего сиденья выскочил Владислав и бросился к матери.
— Мама, ты чего здесь?.. Ступай домой!
Она удивилась:
— А ты чего приехал, сынок? Покушать хочешь?
Он умилился: матери все одинаковы, что бы ни было вокруг, первым делом она должна накормить дитя роднок.
— Хорошо. Ступай, приготовь нам яичницу, три яйца. Ступай, ступай!
Она пошла в свою половину, потом спохватилась: надо было сказать, что ключа на притолоке нет. Обернулась, а Влад уже открывает Катькин закуток своим ключом. Увидел, что она смотрит, и нетерпеливо махнул рукой:
— Ступайте, мама! Голодный я!
Она ушла на свою половину, разбила на сковороду яйца, залила молоком — Владка любил такое. Пока жарились, поглядела в окно: сын тащил из катькиной половины её старое одеяло, и… нежная девичья ножка показалась из него. «Загляни в подвал, Жанна там!» — вспомнились дочерины слова.
У неё ноги подкосились от страха, счастья, внезапной догадки — всего, чего угодно. Так вот что шуршало в катькином погребе! Ни мыши, какие там мыши, когда семь лет ничего в нём не хранилось? Это внучка, которые злыдни спрятали в чужом подвале, пыталась достучаться до родной бабки! А она, старая дура, заглянуть боялась!
…Сын появился на пороге, когда она во все глаза смотрела в окно, оценил взглядом траекторию её глаз и всё понял.
— Ладно, мама. Я сьезжу в одно место, тут недалёко, а вы подождите меня.
Захлопнул дверь, и слышно было, как повернулся ключ в замке. Забежал в клетушку бабы Кати, вылил в погреб бидон керосина и бросил горящую спичку…
— Силён! — похвалил старший, когда Владислав вскочил в машину.
У них под ногами лежала закутанная в старое одеяло Жанна.
…Они отъехали от деревни метров сто, когда из старенькой избы бабы Сони вырвались языки пламени.

ФИНИТА ЛЯ…

От той деревушки, где они только что были, вели три дороги: в город, в лес, на мост через Куму.
— Ты здешние места знаешь лучше, — обернулся к Владиславу старший. — Показывай дорогу!
— Вам какую?
— Где укрыться можно. Видишь, светает?
С востока, над горами Дагестана, загорался алый рассвет нового летнего дня.
— Куда же? В лес? — не понял торговец.
— А что твой лес? Он укроет от вертолёта?.. Думай, думай, голова! Гараж какой-нибудь, навес нам нужен.
Владислав задумался, напрягая память.
— Во! Здесь километров пять — и мост через Куму. К спуск есть, мы там рыбачили в детстве.
Они мчались на предельной скорости, спустились вниз, к реке и только что въехали под мост, как с юга, со стороны города, показался вертолёт. Гудя крылами, он низко прошёлся над мостом, покрыл рябью полноводную после дождя реку и ушёл дальше, в сторону Зеленокумска.
— Пронесло! — выдохнул с облегчением Владислав.
Но старший группы не разделял его оптимизма.
— Ты что же думаешь: он в одну сторону летает? Доберётся до Архангельского — повернёт обратно.
— А почему до Архангельского, шеф? — не понял водитель.
— Потому что у тебя не самолёт в руках, а всего лишь машина. Они знают, что по такой дороге ты быстрее не проскочим, шумахер долбанный.
И в самом деле, спустя ещё какое то время тот же вертолёт вернулся несколько левее, вновь прошёлся над Кумой и полетел над узкой просёлочной дорогой.
Когда гул его смолк, главарь вылез из машины.
— Ну показывай, где ты тут карасей ловил.
— Обижаешь, начальник: тут и форель водится! А ловили мы вот здесь, под мостом…
И он стал спускаться к пенистой воде по мокрым от дождя и брызг речных камням.
Главарь задержался и, обернувшись, махнул рукой молчаливому верзиле, сидевшему сзади. Тот кивнул, по кошачьи ловко выбрался из джипа, взял в руку увесистый камень и пошёл следом за Владиславом.
— Ну и где тут твоя форель?.. Покажи хоть одну!
— Вода мутная после дождя, разве рассмотришь? — сказал торговец, наклонившись над Кумой…
Это были его последние в жизни слова. От тяжёлого удара в затылок он рухнул в знакомую с детства речку, она понесла его вниз по течению, швыряя по пенистым камням, и доказать, какой из них нанёс смертельную рану, не смог бы и самый опытный криминалист.

А к пылающему дому уже подскочил автобус с бойцами спецназа, следом маршрутное такси с группой захвата… К счастью, в нескольких метрах от дома виднелся срубяной колодец: хозяин, придя с фронта, выкопал его ближе к дому, чтобы молодой красавице жене было ближе ходить за водой.
Сегодня бойцы, встав в цепочку, мигом залили горящую хату и спасли поседевшую внучку того фронтовика. Её облили водой тоже, привели в чувство.
— Ещё кто в хате кто есть, бабуля?
— Где девочка?! Внучка твоя где?!
Холодная вода отрезвила старуха.
— Увезли её, сынок. Увезли мою кровиночку!
В это время, одна за другой, подскочили к дымящейся хате две легковые машины.
— Мама, мама! — выскочила из передней молодая женщина и бросилась к хозяйке. — Что тут случилось? Где Жанна?!!
Мать объясняла, как могла, но рослый молодой осетин прервал её на полуслове.
— Твой сын был здесь, скажите, мама?
Старуха повесила голову.
— Я всё одно узнаю!
— Был, — чуть слышно сказала она.
— Куда мог поехал, говори!
— К мосту, — всхлипнула мать и зарыдала.
Бойцы прислушивались к диалогу тестя с тёщей, и командир безнадёжно махнул рукой:
— Нет у моста, Ираклий. Вертолёт два раза над ним пролетал, у нас с ним связь постоянная. В лесу надо искать.
— А мне так думается, в Георгиевск они подались. Там друзья у Влада, где-нибудь в гараже укрылись.
— Ну хорошо. Каждый отрабатывает свою зону, держим связь друг с другом и с вертолётом!
Через минуту уже никого не было возле сгоревшей хаты, кроме её хозяйки — заплаканной и одинокой.

— Ну а теперь куда? — спросил водитель, проводив глазами удалявшийся по реке труп своего недавнего пассажира.
— Теперь, дружок, давай-ка в горы, — сказал старшой. — Есть у меня тут одно укромное местечко.
В это время вновь загудело, засвистело утреннее небо: металлическая стрекоза показалась с другой стороны реки, вновь прошла над нею на «бреющем полёте».
— Вот разлетался, паразит!
Подождали ещё какое то время, и главарь дал команду:
— Всё, пошли!
Джип подался задом, вышел из-под моста и медленно, набирая скорость, стал подниматься на дорогу… В эту минуту одна, а следом другая легковые машины, резко притормозив, перекрыли её.
— Эй! — крикнул водитель. — Вы чё делаете, охломоны?
Чёрный джип, дрожа от напряжения, стоял под наклоном, не в силах подняться вверх… Главарь и тот, кто сзади, выхватили пистолеты.
Из мерседеса вышел тот, кого майор назвал Ираклием:
— Эй! Ребёнка давай, сам езжай, куда хочешь. Убьёшь меня — братья мстить будут!
Тот, кто сидел на заднем сиденье, вздохнул:
— Я его знаю, кацо. У него родни — полгорода.
— Чё нам эта соплячка? Одна возня с нею, — добавил водитель и резко вздёрнул ручной тормоз: тяжело было держать машину под таким уклоном.
Положение было критическое…
— Ладно, неси, — сказал главарь. — Да скажи, что мы до неё пальцем не коснулись, это всё «дядя»… ныне покойный. Хотел порыбачить и оступился в реку.
Через минуту девочка была в руках отца и матери, а Ирина, врач спортивной команды, приводила её в чувство.
— Ничего, ничего, бывает и хуже. Общее истощение организма, обезвоживание, но в целом тяжёлых заболеваний я не нахожу.
Машины разъехались, пропустив чёрный джип, тот понёсся по мосту, свернул на боковую дорогу, ведущую в горы, но далеко уйти не смогла. Вновь показался вертолёт, «закогтивший» беглеца подобно тому, как беркут когтит волка, а следом и обе группы захвата взяли его в кольцо.


            В ГОСТЯХ ХОРОШО…

— Вы как хотите, а мне надоела казённая пища, — сказала Анжела. — Сегодня в шесть мы приглашаем вас в ресторан «Парус»: Михаил Борисович и я.
Анна Григорьевна удивлением посмотрела на сына:
— Как же так, Мишенька?.. Ведь мы завтра уезжаем…
— Вот именно поэтому! — многозначительно сказала Анжела. — Я тоже решила — днём раньше, днём позже — ничего не составляет. Как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше!
Все трое покосились на полковника. Он улыбнулся:
— Если я компанию вам не испорчу…
— О чём вы говорите, Николай Семёнович! Сегодня в любой компании вам рады, — улыбнулась Анжела.
— Если вы имеете в виду насчёт Жанны (которая, слава Богу, идёт на поправку), то я здесь не один. И, если мы решили пьянствовать, давайте позовём друга моего, Вадима Николаевича: правая моя рука в той истории. А, что одному человеку не было слишком накладно, предлагаю кооперировать.
Анжела пожала плечами.
— Вообще то у меня есть деньги…
— Ни в этом суть… Даже гусары, большинство народ не бедный, складывались на общую гулянку.
— Да, да! Помните знаменитый пикник в гроте Дианы за 7 дней до дуэли Лермонтова?.. — воскликнул Михаил Борисович.
Мать порозовела, завидев в его словах двусмысленность.
— Сыно-ок! На что ты намекаешь?..
— Ах, Боже мой, у меня и в мыслях не было…
— Он имел в виду, что наш пикник будет прощальным, — поправил полковник. — Через семь дней нас никого здесь не останется, за этим столиком будут сидеть другие люди, которые о нас и не вспомнят...

Вечером в уютном ресторане «Белый парус» за отдельным столиком на шесть персон сидели Анжела, Михаил, его мать Анна Григорьевна, удивительно похожая на Веру Марецкую, Николай Семёнович в своём скромном штатском, тренер Вадим Николаевич в роскошном белом костюме с бабочкой, его супруга в платье настолько лёгком, что ближе к ночи муж одолжил её свой пиджак.
Выпили за счастливый случай, который свёл вместе таких замечательных людей, за седой Кавказ… И слово взяла Анжела.
— Не скрою, друзья, первые дни я с большой неохотой садилась за столик: вы все казались мне стариками, с которыми ужасно скучно…
— Помним, помним! — прищурилась «Марецкая»…
— Но потом оказалось, что все вы чудесные люди, а сплотила нас, как ни странно, шестилетняя девочка по имени Жанна. За неё мы все переживали, как за родную, и ходили искать её в горах, и сдружились и даже… полюбили друг друга… — она покосилась на Михаила, а он заметно порозовел. — Одним словом, дорогая Анна Григорьевна, мы решили с Мишей пожить вместе, не знаю, насколько нас хватит… А к вам будет регулярно ездить в гости. Ура?..
Новость была обескураживающей, и поддержала тост лишь жена тренера.
— Разрешите алаверды? — встал полковник. — Вы всё сказали верно, Анжелочка, но в концовке я бы добавил: Совет вам да любовь!.. Вот теперь — ура!
На этот раз гаркнули от души, на весь ресторан.
— Вот так! — промокала глаза старая учительница. — Думала, сынок всё жизнь будет рядом…
— Мне четвёртый десяток, мама!.. А мы тебе детей будем привозить на воспитание — ты лучший педагог из всех, кого я знаю!
— Каких детей? — не сразу поняла и напугалась мать.
— Наших, мама. Внуков твоих.
— Что? Уже?!
Анжела засмеялась.
— Ну нет, мама, пока я об этом не думала. Ваш сын — он такой: или долго запрягает, или сразу в галоп!
            * * *
А на рассвете, когда сон особенно крепок, был разбужен радист:
« — Вставайте, вставайте, Николаев! — вполголоса говорил молодой человек, который недавно приезжал к геологам под видом журналиста. — Только без шума. Вы не глупый человек, должны догадаться, откуда мы...
Георгий Николаев, он же Юрий Павлюченко, вздохнул и начал одеваться — медленно, не торопясь, поглядывая по сторонам: нельзя ли воспользоваться молодостью сотрудника и дать дёру?
— Резкие движения делать не советую: во дворе охрана, стреляют без предупреждения. Манчжурский номер не пройдёт у вас»…
Разрабатывая Николаева-Павлюченко, Царёв воспользовался советом генерала:
— Ведь мы же вместе воевали, Юрий Григорьевич. Вы — против милитаристской Японии на стороне США, мы — против фашистской Германии на стороне СССР… Союзные разведки, если хотите. Увы, потом была речь Черчилля в Фултоне, была Корейская война… Дороги наши разошлись… Но разведчики ли в этом виноваты?!..
Радист и он же резидент криво усмехнулся:
— Да, но вы хотите перевербовать меня в пользу своей разведки, не правда ли? Вы не скажете: «Будь двойным агентом, Николаев!». У вас уже был такой: его звали полковник ГРУ Олег Пеньковский… Мы знаем, чем он кончил. Лишились своих погон маршал Варенцов, генерал Серов… Вот вам и союзные разведки!
Царёв терпеливо доказывал обратное:
— Двойной агент в том смысле, какой вы имеете в виду, был невозможен даже во время войны. Но я предлагаю вам несколько иное. Сегодня, после смены руководства, в нашей стране взят твёрдый курс на мир во всём мире. Это не пропаганда, нет! Повторения того, что было осенью 1962 на Кубе, мы уже не допустим. Поэтому нам нужен не двойной агент — нужен агент мира, если хотите!
Они говорили до утра. Потом была новые беседы, ещё одна — и Николаев согласился сотрудничать, назвал прежние пароли, а в назначенный день снова вышел на связь… Отныне все задания ЦРУ были известны нашей контрразведке, корректировались, ответы отправлялись обратно…
— Мы знаем, что у вас есть родственники в США, Юрий Григорьевич. Дядя, племянник, сестра… Вы не хотели бы их проведать?
Это был переломный момент, который разведчики называют моментом истины. Одно дело, когда ты под зорким оком сегодняшних хозяев, и совсем другое — когда свободен, как птица! Вернувшись в Штаты, ничего не стоит явиться к прежним своим хозяевам, чистосердечно покаяться, и тебя поймут: кому же из разведчиков не доводилось быть «под колпаком»?
Так начиналась новая история бывшего харбинского скаута, врага милитаристской Японии, члена молодёжной группы, намечавшей убить Сталина, агента ЦРУ, а ныне советского разведчика — радиста Георгия Николаев, он же Юрий Павлюченко…
«Увы, «срок давности» этой истории ещё пока не вышел, расскажу о ней позже, когда ей тоже исполнится пятьдесят, — сказал себе полковник и прикрыл общую тетрадь, положил её на дно чемодана. — если что и надо довести до конца, то биографию нашего «Художника».

            ТРЕБУЕТСЯ ЖУРНАЛИСТ
А Сергей Сергеевич Бугров, уже майор, надев на грудь все свои регалии, отправился в краевую газету, где с уважением был принят главным редактором Глебовым.
— Я так полагаю, что вы отслеживаете строительство Красноярской ГЭС? Есть свой форпост на Енисее? — спросил легендарный разведчик.
— А как же, Сергей Сергеевич? И сами регулярно выезжаем, и коллеги высылают информацию: селькоры Дивногорской городской газеты… Всесоюзная комсомольская стройка у нас освещается в полном объёме!
Бывший разведчик усмехнулся:
— В полном как раз нельзя…
— А что? Допустили утечку закрытой информации? — побледнел редактор.
— Да нет, не волнуйтесь. Наш человек каждую информацию сверяет, так что всё в порядке. Меня другое интересует, Виталий Леонидович. На самой стройке, в двадцатитысячном коллективе гидростроителей, неужели нельзя найти собственного собкора? Который будет поставлять вам информацию горячую, как утреннее кофе? Штаты у вас все укомплектованы?
Редактор горестно вздохнул:
— Если бы! Хороших журналистов катастрофически не хватает. Из районных газет пополняем ряды, но, если честно, Сергей Сергеевич, то это ещё не журналисты — так, сырое тесто, из которого когда-то, со временем, можно будет испечь подходящего для краевой газеты журналиста.
Майор задумался, словно решая: можно ли довериться редактору?
— Вы знаете, что в Красноярске строятся новые дома — взамен опостылевших всем бараков?
— Естественно, Сергей Сергеевич, мы писали и пишем об этом.
— Вы, как член бюро крайкома, можете пробить одну приличную квартиру в новом доме своему собкору?
Редактор был кандидатом в члены бюро, но поправлять не стал.
— Думаю, что да.
— Ну и мы со своей стороны поспособствуем… Тогда пишите: Нефёдов Михаил Игнатьевич, выпускник военно-политического училища, бывший редактор дивизионной газеты, образование высшее, член партии, тридцать лет, женат, двое детей… Ещё какие-нибудь данные нужны?
Глебов удивлённо покачал головой:
— Где вы такие кадры находите, Сергей Сергеевич?
— Разведка, у нас свои секреты! — усмехнулся Бугров. — А какие он стихи пишет!..
— Почему же я раньше не знал про такого? Недавно к нам?
— Да нет, дружище, — сказал майор, вставая. — Просто… скромный человек. Не выпячивался.

            * * *
На следующий день, упаковав чемодан и сдавши книгу в библиотеку (других долгов за полковником не было), он зашёл к главврачу: проститься, сыграть партийку напоследок…
— Уже? — искренне удивился эскулап. — Сколько лет здесь работаю, и никак не могу привыкнуть к тому, как быстро заканчивается отпуск — особенно у хороших людей. И каждый раз жалко до слёз.
— Расставанье — маленькая смерть! — согласился полковник. — К счастью, есть различие: через год-два можно снова вернуться. Оттуда…— возврата нет.
Главврач достал коробку с шахматами, друзья стали расставлять фигуры.
— Любишь ты весёлые вещи говорить на прощанье. Великие знатоки человеческих тел — такие, как Пирогов, Боткин, Сеченов — находили в наших организмах «место для Бога» — душу, стало быть. А ты говоришь — нет возврата! Другое дело, что душа наша возвращается вовсе не на Землю, может быть.
— Куда же?
— А кто её знает?.. Вполне возможно, что прародительницей нашей является совсем другая планета, оттуда переселились мы миллион лет назад, но душа, покинув телесную оболочку, улетает на древнюю родину… Такая мысль тебя не греет?
— И там, на родине предков, мы встретим всех, кого потеряли? Родителей своих, друзей?..
— А почему бы нет?
Николай Семёнович улыбнулся.
— Такая перспектива не может не греть бессмертную душу! Шах тебе.
— Как говорил незабвенный Михаил Ульянов в «Ворошиловском стрелке», от шаха не умирают. Вот и мы — поживём ещё, дружище!

Юрий Кузнецов-Арбеков —
член Союза писателей России,
лауреат премии им. Карпинского,
автор 27 книг: проза, поэзия, драматургия.
(841-2) 62-96-13, 8-909-318-1776,
E-mail arbekov@gmail.com)