Огромная аудитория в Городском зале переполнена, билеты достать невозможно, только через редакции изданий. В со-провождении декана университета Мережковские входят на сцену, держась за руки. Невысокий тщедушный Дмитрий в темном костюме кажется совсем маленьким рядом с Зинаидой. Зинаида в длинном черном платье с высоким воротником, на голове пышная высокая прическа.
Декан обращается к публике:
- Господа! Хочу представить вам известных русских литераторов Мережковских. Дмитрий Сергеевич известен не только, как русский писатель. Он внес значительный вклад в европейскую и мировую литературу. Приветствуем их, и я предоставляю слово Дмитрии Сергеевичу.
Мережковский подается немного вперед, увлекая Зинаиду.
- Моя жена – знаменитая поэтесса, писательница, драматург! Но прежде всего – поэтесса,- восклицает он, как бы устраняя пробел декана, представившего только его.
После этих слов Мережковский громко аплодирует, следом за ним зал. Зинаида гордо, по-королевски кланяется и садится за стол, стоящий на сцене.
- Господа! Тема моего доклада – нужда в светлых и впе-чатлительных Дон-Кихотах в эпоху, когда суровая действительность не благоприятствует «странствующим рыцарям». Страшно подумать, что при царском режиме писатель был свободнее, чем теперь, когда их уста запечатаны. Мы явились сюда, чтобы до-нести правду о России.
Он говорит тихо тонким голосом, часто доставая зеленый шелковый платочек и протирая им очки. При этом он закидывает назад голову с седой остроконечной бородкой.
- Горчайшую из всех судеб человеческих – судьбу изгнан-ников – мы приняли для того, чтобы сказать вам о положении в России. С изгнанническим посохом в руках, путями горькими до смертной горечи, через бесконечные дали чужбины, мы идем к отечеству, к России будущей. Мы говорим: России нет,- да будет Россия. На путях изгнания каждый шаг наш, каждый стон, каждый вздох пусть говорит: да будет Россия!
Раздается просто гром аплодисментов. Своими рукоплесканиями публика выражает уважение известному писателю. Зина идет к ораторскому месту и, гордо выпрямившись, немного низким охрипшим голосом кидает в зал отрывистые фразы:
- Поэзия – красота мира! Это красота, а не грубая сила, спасет мир!
Есть сад… Никто не знает
О нем – лишь я да ты.
Там ныне расцветают
Волшебные цветы.
Ее завывания и длительные паузы вызывают усмешки в публике, но Зинаида бросает равнодушные взгляды своих зеле-ных глаз, продолжая. Ее мало интересует реакция публики, она любуется собой, как королева.
Чей нужен бич, чье злое слово,
Каких морей последний вал,
Чтоб Петербург, дитя Петрово
В победном пламени восстал?
Она гордо оглядывает зал и кланяется, уходя под бурные аплодисменты. После нескольких таких лекций, Мережковский принимает решение ехать в Варшаву.
- Пора ехать, сестра Туган-Барановского прислала телеграмму, что нам приготовлены места в гостинице. Так что, нам есть, где остановиться на первое время.
В Варшаву едут в нормальном спальном вагоне, что несколько поднимает настроение и вселяет надежду. Варшава встречает солнечной, но холодной и ветреной погодой. Поселяются они в 2-х номерах, приготовленных для них и расположенных далеко друг от друга. Но вначале они вчетвером размещаются в одной комнате. Дмитрий со Злобиным сразу едут в ЦентроСоюз получить деньги от шведского издателя, обещавшего напечатать первые статьи Мережковского. Зинаида с Философовым, как всегда, отправляются гулять по незнакомым улицам.
- Странно, совсем нет снега и сухо.
Идут тихо и останавливаются на знаменитой рыночной площади.
- Как тесно стоят дома друг к другу!
- Но все равно каждый дом уникален со своими средневе-ковыми росписями, фронтоны разного цвета украшены разной лепниной.
- Смотри, какие крошечные мансарды под крышами.
- Мне этот город кажется чужим и неприятным.
- Погоди, Зина, привыкнешь. Здесь европейская культура.
- Пойдем, поищем Любимову, сестру нашего старого друга, Туган-Барановского. Она живет на главной улице Краковское предместье. Странно, мы так долго жили с ее братом в одном доме, а я ее ни разу не видела.
Любимова оказывается высокой полной представительной женщиной, гостеприимной, накормившей и обогревшей их.
- Я работаю во многих обществах: Кресте и многих других американских, еврейских и польских. У меня часто проходят их собрания. Так что, прошу вас к себе, я извещу. Кушайте, кушайте, вы же с дороги.
Уже вечером Зинаида возвращаются в общую комнату у лестницы. В комнате две кровати и стол. Кое-как размещаются в ней, лишь бы отдохнуть.
- Как нам вчетвером разместиться на 2-х кроватях?- спра-шивает Зинаида у портье.- Скоро надо ложиться спать.
- Хорошо, идите в номер.
- Мне эта комната напомнила корчму в Жлобине,- говорит Зинаида, вернувшись от портье.- Такой же холод и вонь.
- Вы, супруги, оставайтесь здесь в 42-ом номере, а вы пойдемте в другую комнату, есть свободный 35 номер,- объявляет портье и ведет мужчин в другой конец коридора.
* * *
Зинаида открывает утром глаза и видит сидящего за столом Дмитрия, он пишет, обложившись книгами. Она медленно поднимается, лежать в постели надоело, мысли наползают одна на другую: «Сколько еще сидеть будем без дела? И не будем ли мы здесь одиноки?» Зинаида кутается и идет умываться. Не успевает она причесать волосы, как раздается стук в дверь.
- Войдите!
- Это я,- объявляет Злобин.- Принес молоко и хлеб.
- Спасибо,- благодарит Зинаида и начинает варить кофе.- Как позавтракали в своей кофейне? Как называется эта цукерна?
- «Студни». Кормят там сносно, после Петрограда даже и шикарно, но скоро надоест.
Дмитрий убирает в сторону бумаги, и они завтракают, после чего он уходит на прогулку. Обедают вместе со Злобиным в номере, принесенным кельнером, а Философов утром уходит и возвращается только после обеда. Дмитрий, привыкший после обеда отдыхать, ложится вздремнуть, а они втроем строят дальнейшие планы.
Ужинают опять раздельно, но иногда распорядок меняется, когда приходит от кого-либо приглашение.
- С Русским комитетом нам не по пути, у них нет ни ясной позиции, ни поддержки польских властей.
- Не имея своей программы, они поддерживают нас, как раньше поддерживали других. А что дальше?- Философов серьезен, как никогда.
- Польша погрязла в своей ненависти ко всему русскому, потому они не пойдут на союз с нами.
- Тогда они останутся игрушкой в руках западных стран, пока не погибнут,- Мережковский даже подскакивает.
- Савинков еще не едет, отписывается, но я чувствую, что задержка не от него зависит. Деникин кончился, тогда кто же? Я думаю об этом все время,- озабоченна Зинаида.
Но Философова, все равно выбирают председателем Русского комитета.
- Дима, зачем ты согласился? У нас совсем другие планы. Тебя засосет это русское болото.
- Не бойся, Зина, этого. Ведь это попутная работа, она не отвлечет меня от нашего дела.
Адъютант Пилсудского привозит Мережковским из Парижа письмо от Савинкова. Все собираются в номере читать его. В раскрытое окно доносится скрежет трамваев и неумолкаемый гомон улицы.
- Давайте закроем окно, иначе ничего не слышно.
- Тогда мы задохнемся от жары.
- «Когда я был в Варшаве,- начинает читать Злобин,- то согласился с Пилсудским».
- Интересно, в чем?- перебивает Зинаида.
- Здесь просто подчеркнуто, но объяснения нет.
- Нельзя было понятнее написать… Ладно, читай, Володя.
- «Но во всех вопросах я вполне с вами».
- Опять непонятно!
- «Чайковский уехал к Деникину, и до его возвращения и нужной информации от него, ехать в Варшаву нет смысла».
- Какой еще Деникин?- не выдерживает Дмитрий.- Его почти нет. Что тогда ждет от него Савинков?
- Нет, еще эта жара нетерпимая!
- Юзя Чапский зовет нас погостить в имение «Морды» Пшеволоцких, его зятя.
- Да, разве мы сюда за этим приехали?!
- Юзя говорит, что там чудесно сейчас, цветет сирень…
- Не нужны мне графские сирени!- чеканит с раздражением Философов, давая понять, что не поедет.
Зинаида открывает окно.
- Когда в 1908 году здесь появился первый трамвай, он так напугал и жителей, и коней, что его назвали изобретением дьявола. Но грохот от него, действительно, ужасный!
Две недели они проводят без Философова в старом польском имении «Морды». Отдыхают, слушая пение соловья, и работают над книгой. Философов в письмах постоянно зовет их в Варшаву.