Глава 24
Римская лихорадка
Словно ветер,
с горы на дубы налетающий,
Эрос души потряс нам…
Сапфо Митиленская (630–570 гг. до Р. Х.).
«Подруги и ученицы. Соперницы»
(пер. В. В. Вересаева)
2007, 24 сентября, Рим
— Можно задать тебе один личный вопрос? — сказала Анна, обращаясь к Винченцо, после того, как официант принял их заказы.
Винченцо кивнул.
— Стать священником — это была твоя идея?
— Моя идея? — иронично хмыкнул он. — Боюсь, у меня в жизни было мало выбора. Когда я был маленьким и однажды сильно заболел — горел в лихорадке, — баронесса дала обет Деве, что если я выживу, то она сделает меня священником.
Анна молчала. Она сама оказалась на службе помимо своей воли. Да и был ли он у кого-то — этот выбор?
— Я почитала немножко про отшельника Пьетро, — сказала она после небольшой паузы.
— Ты читала про Пьетро Мурроне? — удивился Винченцо.
— Начала. Пока только самые общие вещи. Твой интерес к истории оказался заразителен. Кстати, — добавила она, как будто вспоминая что-то, — мой гид был когда-то профессором истории архитектуры. Он просто помешан на истории и, кажется, знает всё на свете про пап. И вообще — он оригинальный мыслитель. Если хочешь, я могу тебя с ним познакомить. Может, он поможет сдвинуть твой проект с мёртвой точки?
— А почему он больше не преподаёт? — поинтересовался Винченцо. — Он что — на пенсии?
— Он был уволен — насколько я понимаю, за радикальные взгляды.
— Радикальные взгляды? В Риме? — рассмеялся Винченцо. — Этого не может быть.
— Может, — уверила его Анна.
— И как же зовут этого профессора-маверика?
— Фера, — ответила Анна. — Адриан Фера.
Винченцо замер и со страхом посмотрел на Анну.
— Только не говори мне, что твой гид — сумасшедший профессор, расчленивший свою студентку в подземелье!
— Ты знаешь эту историю? — удивилась Анна. — Она приключилась десять лет назад.
— Профессор Фера приходится мне родственником…
Анна замерла, не веря своим ушам.
— К счастью, дальним, — продолжил Винченцо. — Но о нём немало говорили в нашем доме, когда это всё случилось. Я помню, как возмущалась моя мать, баронесса, что ему просто не отрубили голову или не четвертовали.
— В каком-то смысле ему и голову отрубили, и четвертовали, — отозвалась Анна. Ей почему-то стало жаль профессора, хотелось сказать что-то в его защиту.
— Невероятно, — покачал головой Винченцо. — Но всё-таки в самом главном я был прав.
— И что же это главное? — насторожилась Анна.
— Что ты — точно сбежавшая принцесса. Искательница приключений.
— Скажи ещё — авантюристка, — улыбнулась Анна.
— Не исключено, — Винченцо тоже улыбнулся. — Однако, начиная с этого момента, я лишён покоя.
— Лишён покоя?
— Я всё время буду думать, жива ли ты. Ну скажи мне — зачем ты это делаешь? Почему ты выбрала его?
— Он — лучший специалист, — просто ответила Анна. — Отец всегда говорил, что мы должны учиться только у лучших.
На самом деле так говорил «Ганс Христиан», но об этом Анна предпочла умолчать.
— Кроме того, он совершенно безопасен. Ты можешь сам в этом убедиться. Думаю, он не будет возражать, если когда-то ты составишь нам компанию.
Винченцо на минуту задумался. Потом неожиданно рассмеялся.
— Почему ты смеёшься?
— Я просто представил, что сталось бы с баронессой, если б она узнала, как её сын разгуливает по Риму в компании человека, которого она призывала четвертовать. Впрочем, — сказал он уже серьёзным голосом, — я принимаю твоё предложение. Таким образом я могу быть за тебя спокоен — по крайней мере, когда я рядом.
— Ты берёшь на себя роль моего телохранителя?
— Что-то вроде этого, — кивнул Винченцо.
— Уверяю тебя — это совершенно излишне, — Анна посмотрела на часы. — Я встречаюсь с профессором Фера через час. Если хочешь, можем пойти вместе.
— А куда вы направляетесь? — поинтересовался Винченцо.
— В Колизей.
— В Колизей? Пойду. Я как раз хотел тебя пригласить туда — там проходит интересная экспозиция посвященная Эросу.
Закончив обедать, они ещё немного посидели в ресторане, затем направились к серой громаде Колизея, гигантский каркас которого наполнял собой всё пространство, возвышаясь в центре Рима как памятник жестокости и мужеству, страданию, героизму и надежде, презирающей смерть. Адриан уже ожидал у входа. Он увидел её издали, точнее, увидел их.
Анна поцеловала Адриана в щёку, приветствуя, как старого друга.
— Познакомьтесь, — сказала она. — Адриан Фера — мой профессор. Винченцо Паолини — мой друг.
— Винченцо Паолини, Паолини… — повторил задумчиво профессор, потом внимательно, изучающе посмотрел на Винченцо. — Вы, случаем, не сын баронессы Фернанды Паолини?
Винченцо несколько смутился. Он не ожидал, что профессор знает его, хотя бы даже заочно.
— Да, — кивнул Винченцо. — Баронесса Фернанда Паолини — моя мать.
— В который раз убеждаюсь, что мир тесен, — покачал головой Адриан. — Значит, мы с вами — родственники. Что ж, тем более я приветствую вас в качестве…
Он помедлил, не зная, как продолжить, и взглянул на Анну.
— В качестве ещё одного слушателя, — пришёл ему на помощь Винченцо.
Адриан улыбнулся дружественной улыбкой и пожал руку Винченцо. У Анны камень свалился с сердца. Она сделала то, что от неё требовалось, и сделала это с успехом. Ей самой начинала нравиться эта игра. Втроём они двинулись к тому месту, на котором тысячи смельчаков погибли, чтобы поразвлечь тысячи других людей.
— Подобно другим римским амфитеатрам, амфитеатр Флавиев, перед которым мы находимся, представляет в плане эллипс, середина которого занята эллиптической формы ареной и окружающими её концентрическими кольцами зрительских рядов, — услышала Анна обрывок из речи, которую заученным, механическим образом повторяла крупная итальянская женщина, гид в тёмных очках, вещающая группе японских туристов, над которыми она возвышалась, как башня. — Это самый грандиозный античный амфитеатр: длина его наружного эллипса равняется 524 метрам, большая ось ; 187,77 метра, малая ось ; 155,64, длина арены ; 85,75 метров, её ширина — 53,62; высота его стен ; от 48 до 50 метров. Колизей утратил две трети своей первоначальной массы, тем не менее он и поныне беспримерно громаден. Амфитеатр Флавиев был построен на бетонном фундаменте толщиной в 13 метров.
Худосочная переводчица едва успевала переводить.
Анна подумала, что ей крупно повезло с гидами — без сомнений, она узнавала о Риме намного больше, чем большинство туристов и даже самих римлян.
— В первом столетии нашей эры, — сказал Адриан, когда они отошли подальше от шумной группы, — римские строители научились пользоваться быстро сохнущим цементом, что позволило вывести древнюю архитектуру на новый уровень — создание громадных общественных зданий. Колизей, к примеру, мог вместить в себя от пятидесяти до девяноста тысяч зрителей. Это был политический жест — контроль над таким количеством римлян означал контроль над Римом и миром. Отсюда и грандиозные архитектурные решения: благодаря восьмидесяти входам, расположенным равномерно по всему периметру здания, публика могла заполнить его за пятнадцать минут и покинуть за пять. Только четыре входа были предназначены для высшей знати и вели в нижний ряд. Зрители попроще входили в амфитеатр из-под арок нижнего этажа, помеченных цифрами от I до LXXVI. Представления давались бесплатно — Рим не жалел денег на пропаганду.
Анна взглянула на единственные открытые сегодня ворота. Там располагались касса и проход в Колизей. Многое изменилось с древних времён!
— Кажется, его построил Нерон? — спросила Анна.
— Весьма распространённое заблуждение! — воодушевился Адриан, и Анна едва сдержала улыбку: профессор явно был счастлив оседлать своего любимого конька, что, как было очевидно всем троим, доставляло ему особенное удовольствие именно в присутствии Винченцо. — Здесь когда-то действительно стоял дворец Нерона, окружённый садами. Будучи нарциссом, он неподалёку отсюда выстроил громадную статую Гелиоса — бога солнца. Само по себе это не было удивительным, но особенность этого истукана-колосса состояла в том, что он как две капли воды походил на самого Нерона. Этой самой статуе и поклонялся Нерон утром и вечером из окна своего дворца.
— И что же случилось с его дворцом? И с колоссом? — поинтересовалась Анна. Ей приятно было видеть Адриана таким увлечённым. В эти минуты он, казалось, забывал обо всём и был совершенно счастлив.
— Преемники Нерона презирали его, а потому дворец был разрушен почти сразу же после его смерти, — поспешил ответить Адриан. — Даже основание дворца было срыто, и на этом месте устроен большой пруд. Однако идея колосса императорам понравилась, и, будучи людьми практичными, истинными римлянами, они не стали его ломать, а ограничились тем, что вместо головы Нерона стали прилаживать свои собственные головы.
— Они что, тоже поклонялись самим себе? — поинтересовался Винченцо.
— Нет, — покачал головой Адриан. — Но они думали, что будет здорово, если народ станет им поклоняться.
— А христиане отказывались это делать, — добавил Винченцо. — Это и стало причиной многих гонений, которые привели их на эту арену в качестве мяса для хищников.
— Всё верно, — кивнул Адриан. — За отказ поклоняться образу императора или другим богам их обвинили в атеизме.
— Интересная формулировка, — заметила Анна. — Но ты так и не сказал, кто же всё-таки построил Колизей.
— Действительно? — рассмеялся Адриан. — Его построил император Веспасиан в честь подавления в семидесятом году восстания в Иерусалиме и разрушения мятежного города. Колизей был построен на золото, увезённое из Иерусалима, в основном из иудейского Храма, который тогда же и был разрушен. Мятеж стоил жизни миллиону ста тысячам евреев.
— Точно! — воскликнул Винченцо. — Я читал об этом!
Адриан в растерянности посмотрел на Винченцо. Его высокое происхождение и годы учёбы в семинарии не вытравили из него той простоты и непосредственности, которые чувствовались в каждом движении, в каждом сказанном впопад или невпопад слове.
Профессор вспомнил о тех временах, когда студенты осаждали его после занятий, добивались его времени, внимания. А потом на целых десять лет он стал более чем не нужен. Как же он жил все эти годы? Как выжил? Он и сам не знал. Теперь же, когда в его учениках оказались Анна и Винченцо, Адриан вновь почувствовал себя счастливым. Ему не нужны были уже огромные аудитории, наполненные до отказа студентами. Если только Анне и Винченцо интересно с ним, то это было для Адриана высокой наградой.
Все трое вошли в фойе Колизея и направились к билетной кассе. Большой постер с картинкой из помпейской эротики находился с правой стороны от кассы и приглашал посетить музей Эроса, расположившийся здесь же, под крышей Колизея.
Они купили билеты и прошли вглубь громады Колизея, а затем поднялись на второй уровень, откуда перед ними открылся вид на изрытое переходами подполье арены.
— Когда-то арена была покрыта сложной системой потайных люков, ловушек и лифтов, — объяснил Адриан. — Оператор, управляющий зрелищем, мог внезапно выпустить сзади вас тигра или заставить песок под ногами гладиатора разверзнуться, увлекая того на острые железные колья. Латинское слово harena означает просто «песок». Песок покрывал деревянные полы и потайные двери, и никто не знал, чего ожидать. Смерть приходила во всех мыслимых и немыслимых вариациях. Это было сделано, чтобы зрители не успевали пресыщаться кровавыми зрелищами. А ведь пресытиться было чем. Император Траян, к примеру, празднуя в 107 году победу над даками, велел завести сюда животных, с которыми сражались 10 тысяч гладиаторов в течение 123 дней. Из Африки привезли жирафов, гиппопотамов, крокодилов, слонов, львов, пантер и даже страусов — в общей сложности 11 тысяч животных. В Риме даже была школа по подготовке гладиаторов для сражений со зверьми — Ludus Matutinus. Ведь для вооружённого человека немудрено убить жирафа или страуса — надо было уметь убить их так, чтобы все восхищались опасной игрой. Выпускникам Ludus Matutinus обычно доверяли и расправу над христианами, поскольку на арене они входили в ту же категорию, что и звери.
«Почему люди так жестоки? — думала Анна, глядя на зияющую мрачными ямами арену, на которой разыгрывались тысячи сценариев, и финалом каждого была смерть. — Или у них существовали иные представления о смерти? Может быть, смерть не была таким уж большим событием для них… Но почему? Неужели они были не такими же людьми, как и я? Что чувствовали идущие на смерть гладиаторы? Что ощущали христиане, когда их, безоружных, выкидывали на арену на корм диким зверям? Было ли им страшно?»
— С приходом христианства, — продолжал тем временем Адриан, — Колизей постепенно отказался от гладиаторских боёв.
— И как же он использовался? — спросила Анна.
— Обычно — никак. Всё здесь заросло лесом, бродили дикие звери, прятались преступники. В зените Средних веков, когда подступала уже волна Ренессанса, папы пытались устроить из Колизея нечто вроде ткацкой фабрики по совместительству с борделем. Так что когда-то здесь располагался самый большой в мире публичный дом.
— Неужели это правда? — недоверчиво спросила Анна.
— В те дни церковь действительно держала под своим контролем все публичные дома в Италии, — кивнул Винченцо. — Я читал об этом. Это приносило Церкви немалую прибыль. Но над чем папы не были властны — так это над быстро распространяющимися венерическими заболеваниями. Поэтому эта «индустрия» никогда не смогла подняться выше определённого уровня, и идея с Колизеем тоже провалилась. Правильно я всё говорю, профессор?
— Браво, Винченцо! — воскликнул Адриан. — Я поражаюсь твоим научным горизонтам. Да, проект провалился. К тому же несколько раз Колизей горел. Потом папы стали сами разбирать его по камням на строительство своих резиденций. В XVII веке могущественный кардинал Альтиери проводил в Колизее бои быков, но с его смертью и это дело заглохло. С тех пор он стоял, зарастая лесом, пока Муссолини не пришёл к власти и не начал реставрацию.
К этому времени они уже поднялись на верхний уровень, и стрелочки, указывающие в направлении музея Эроса, сделались очень настойчивы, приведя их в просторный современный холл, примыкающий к внешней стене здания.
— Разве это не странно, — заметила Анна, — что музей Эроса разделяет крышу с Колизеем?
— Мне кажется это вполне естественным, — пожал плечами Винченцо. — Ведь Колизей был посвящён римским богам, а Эрос, на мой взгляд, самый из них привлекательный. Большинство других богов давно пребывают в забвении, но кто может забыть об Эросе?
Анна почувствовала, как кровь приливает к её щекам. Присутствие бога плотской любви действительно остро ощущалось под крышей Колизея — особенно в присутствии Винченцо. И хотя она знала, что он был геем, она как-то не могла в это поверить.
Надписи на различных языках сообщали туристам, что в музее собраны экспонаты со всей Италии и из разных частей Европы. Они прошли вглубь помещения. Красно-чёрные вазы из Помпей представляли сцены оргий. Картины, фрески, мозаики на стенах изображали мужчин и женщин совокупляющимися во всех мыслимых и немыслимых позах. Анна глядела на бесчисленные обнажённые тела, отлитые из бронзы, высеченные из мрамора, выложенные из мозаики и нарисованные краской: мужчины и женщины, мужчины на мужчинах и на детях, женщины с женщинами и с животными… Свобода греческих и римских сексуальных нравов неоспоримо утверждала себя в этих стенах, и Анна подумала, что корни сексуальной революции следует на самом деле искать в античности. В центре выставки располагалась безглавая Афродита — мать Эроса.
Анна задержала взгляд на мраморной композиции, изображающей Психею в объятиях Эроса. Ей показался несимпатичным, даже противным этот Эрос. Несмотря на его совершенные черты и, похоже, неуёмную жизненную силу, он вряд ли тянул на что-то большее, чем породистое животное — племенной бык, облёкшийся в формы человеческие, почти ангельские. Бродя по экспозиции, Анна не могла не заметить, что образ Эроса эволюционировал за столетия своего существования, превратившись из буйной, почти безличностной силы природы в божество любви, а позднее дегенерировал в putto — пухленького ребёночка-ангелочка с луком в коротеньких ручках, каким его изображают на открытках.
Анна задержалась возле скульптуры крылатого Эроса. Надпись под ней поясняла, что эта скульптура является копией с античного оригинала Лисиппа, IV столетие до н. э., которая была выполнена в Риме в ранний имперский период. Анна внимательнее присмотрелась к тому, как Эрос обращался со своим луком: правой рукой он крепко держал его за верхний конец, максимально отстраняя от головы, будто боясь своего собственного оружия. Стрелять он не собирался, да и стрелы нигде видно не было.
— Мне кажется, — сказала Анна, когда к ней подошёл Адриан, — что он держит в руках не лук, а змею.
Адриан с удивлением посмотрел на неё.
— Ты заметила это?
Винченцо тоже подошёл ближе.
— Что заметила? — заинтересовался он.
— Змея, — ответил Адриан.
— Змея? Где? — недоумённо спросил Винченцо и, приглядевшись внимательней, присвистнул так, что некоторые головы повернулись в его сторону. — Да-а-а, — задумчиво протянул он. — Похоже, Анна права. Наверное, в оригинале он действительно держал в руках змею. А потом змею сломали, а Эросу сунули в руки палку. Ведь такие вещи встречаются в искусстве сплошь и рядом, правильно? — он обернулся к Адриану за поддержкой.
— Такие вещи в искусстве действительно встречаются, — кивнул Адриан. — Но в данном случае ошибки не произошло. Змей в руках Эроса — это сокрытый, скрывающийся змей.