В России, думаю, мало найдется таких людей, кто не слышал о старообрядцах Лыковых, проживших в тайге около полувека практически в полной изоляции от цивилизованного мира. Этот всенародный интерес к семье религиозных отшельников не случаен. Практически каждый российский род коснулась острая секира духовного раскола, располовинившая в середине XV века православную Русь на две непримиримо враждующие части. Одной из них суждено было уступить в противостоянии и уйти сначала в глухие места, а затем и вовсе распылиться по миру. Лыковы - это живая свеча непокорённого духа, зажжённая более трех веков назад неистовым Аввакумом. Она всё ещё горит в глухой тайге сибирского Алтая.
Мое знакомство с Агафьей состоялось в начале октября 1993 года на хуторе Лыковых. Той осенью я и мой товарищ, которого звали так же, как и меня, Александром, вели наблюдения за маралами (алтайскими оленями) в истоках Ерината, в непосредственной близости от границы Алтайского государственного заповедника. Интересовала нас связь животных с природными солонцами, встречающимися в этом районе.
Разумеется, я слышал, что где-то в устье Ерината находится ставший уже всемирно знаменитым хутор Лыковых. Удивительную историю жизни этой семьи я впервые прочёл в замечательной серии очерков Василия Пескова, напечатанных в 1982 году в «Комсомольской правде». По слухам, которые периодически доходили до нашего маленького посёлка Яйлю на берегу Телецкого озера, где я жил в ту пору, из Лыковых на Еринате осталась в живых одна Агафья, младшая дочь Карпа Осиповича, которая родилась и прожила в тайге всю свою жизнь. Остальные её родственники двое братьев и сестра – скоропостижно умерли вскоре после того, как началось общение семьи Лыковых с людьми. Отец прожил ещё семь лет и умер от старости на восемьдесят восьмом году жизни.
К концу сентября очередное ненастье, закончившееся первым снегопадом, заставило маралов изменить место своей летней дислокации, и они дружно перекочевали на территорию заповедника, к своим зимним стойбищам в верховья реки Кыги. Солонцы опустели. Возвращаться домой, когда в тайге еще не догорела осень, не хотелось. Вспомнив о Лыковых, я предложил своему товарищу проведать Агафью. Спустя пятнадцать лет после объявления отшельников миру, мне захотелось узнать, какой смысл таит в себе «Таёжный тупик» (именно так назвал Василий Песков свой очерк о Лыковых). Подразумевается ли под тупиком место бессмысленного заточения религиозных фанатиков или имеется в виду место временного отстаивания и накопления силы потерпевшего поражение, но непокорённого духа, нечто вроде излюбленного в годы первых социалистических пятилеток «тупика трудовых резервов». Мой товарищ воспринял идею положительно. На следующий же день мы оставили уютное зимовье недалеко от гольца Кос-Бажи и взяли курс на устье Ерината.
Тот, кто бывал в Алтае-Саянских горах знает, что многие участки речных долин в этих краях благодаря бурным порогам и многокилометровым прижимам практически неприступны. Карп Лыков, несомненно, учёл это, когда выбирал укромное место для жилья. По Абакану от хутора Лыковых до ближайшего поселка почти двести вёрст. Со стороны перевалов на Телецкое озеро естественной преградой от враждебно настроенных к старообрядцам в тридцатые годы «щепотников» и безбожников был зажатый в каменном каньоне стремительный Еринат. Однако в 1945 году их все же нашли. Случайно на них наткнулся отряд военных, который пришел из Тувы, с верховьев Абакана, в поисках дезертиров. Встреча эта с представителями советской цивилизации закончилась трагедией: один из сыновей Лыкова призывного возраста попался под горячую руку начальника и был застрелен. Когда разобрались, что Лыковы про войну ничего не слышали, остальных не тронули. Это обстоятельство заставило семью переместиться на десять километров с реки на гору, где они обосновали новый хутор, и прожили тридцать три года. Именно там в 1978 году их обнаружили геологи. Еще через десять лет Карп Осипович с дочерью вернулись жить на старое место, в устье Ерината, где старик вскоре умер.
Карты на нижнюю часть Ерината у нас не было, поэтому решено было идти вдоль речного склона, обходя прижимы сверху. Уже через сутки мы поняли, что выбранный нами путь не удачен. Мало того, что необходимо было пробираться вдоль крутого склона, так ещё время от времени приходилось преодолевать глубоко врезанные боковые притоки. В одном из мест, где нужно было пройти почти полсотни метров вдоль отвесной скалы по еле обозначенной зверями тропке, обрывавшейся глубокой пропастью, нас почти одолело отчаяние. Назад все-таки мы не повернули. К концу второго дня обошли верхами последний скальный прижим и увидели место слияния Ерината с Абаканом. Почти напротив слияния, на сравнительно крутом южном склоне, в бинокль была хорошо видна рукотворная поляна с поперечными бороздками-грядками, какие обычно образуются при посадках картофеля. От нас до поляны оставалось не более двух-трех километров.
Спустившись в резко расширившуюся речную пойму, мы почти не обнаружили в ней следов пребывания людей. Мало их было и в непосредственной близи от хутора Лыковых. Удивительно, но сфера жизненных интересов таёжных отшельников не оказала почти никакого воздействия на впространство, вплотную примыкавшее к их хутору, оно по-прежнему оставалось в первозданном виде. Единственным признаком цивилизации здесь были встречающиеся практически повсеместно в отрогах абаканского хребта обломки космических ракет. Я не оговорился. Поразительно, но факт: первобытная жизнь Лыковых большую часть времени протекала на свалке космических отходов того мира, от которого они пытались отгородиться высокими горами и крестными мольбами.
Космический мусор встречается практически повсеместно в прителецкой части горного Алтая, а также по приграничной территории Хакассии, со стороны западных склонов Абаканского хребта. По сложившейся традиции ещё со времен первых пусков ракет с космодрома Байконур именно в этом горном районе, одном из красивейших на Земле, осуществляется сброс отработанных ступеней ракет. Сюда же в период постперестроечного разоружения неоднократно проводился сброс и боевых ракет. Военные чиновники, видимо, сочли, что более рентабельно будет уничтожать устаревшие ракеты в воздухе над Алтаем, нежели разбирать и утилизировать их на месте. В результате в горах скопились обломки тысяч ракет. Мне, как и многим моим коллегам по заповеднику, неоднократно приходилось бывать в местах, где рваные куски металла встречаются десятками на гектар. Наиболее крупные фрагменты такого мусора достигают размеров многих метров в поперечнике.
Ещё издали, со стороны открытой речной косы, в верхней части круто наклонённого к реке картофельного поля, мы заметили сгорбившуюся одинокую фигурку в тёмно-фиолетовой кофте, чёрной юбке и светлой косынке. Около неё маленькая чёрная собачка. Она первой услышала шорох гальки у нас под ногами и с лаем бросилась в нашу сторону. Увидев идущих к хутору по широкой галечной косе людей, женщина тоже оставила своё занятие и поспешила нам навстречу.
Пока мы перебродили реку, женщина успела выйти на берег. В ожидании гостей она приветливо улыбалась, обнажив неровные зубы. Возраст её определить было трудно. Маленькая, худощавая, бледнолицая, с большими заскорузлыми от работы в земле пальцами на опущенных вниз чуть отставленных руках и в замаранной глиной одежде, она походила на юродивую и одновременно на гнома, только что вылезшего из своей земляной норки. По виденным где-то фотографиям я понял, что перед нами Агафья. Не сдерживая ответной улыбки, я подошел ближе, поклонился и сказал, что меня зовут Александром. Мой чуть смущённый товарищ повторил мои действия: тоже представился.
– Алехсандер, – тихо и слегка гнусаво повторила она со всё той же улыбкой на лице, затем представилась сама:
- Агафьей меня кличут.
Окинув взглядом наши бородатые лица и намокшую местами разорванную одежду, добавила:
– Идите за мной.
Повернувшись, зашагала по хорошо утоптанной, усыпанной берёзовыми листьями тропе, ведущей на бугор к жилым постройкам. Наспех переобувшись, мы поплелись следом.
Агафья завела нас в дом, усадила на лавку у стены и отвернулась к образам – принялась шептать молитву. Какое-то время мы молча ожидали, пока хозяйка закончит высокое общение. Перестав молиться, она присела на берёзовый чурбак, заменявший ей стул, и приготовилась слушать.
В нескольких словах я пояснил, кто мы и откуда, сказал, что пришли проведать, узнать, не нужна ли какая помощь. Агафья внимательно выслушала, всё также отрешенно улыбаясь. Потом заговорила:
- Да какая помощь. Дрова у меня есть. Летом гости были, напилили. Картофель вот копаю. Боюсь, не успею всю выкопать, могут дожди залить.
Задача была поставлена, и уже через полчаса, едва поспевая за маленькой Агафьей, мы усердно рыли грядки с почерневшей от заморозков ботвой картофеля. Торопиться заставляли наступавшие со стороны Абаканского хребта плотные тёмно-синие облака, предвещавшие ненастье. Работали молча. Собранные клубни сносили в мешках к дому и сваливали там возле земляной ямы-погреба. Почти в темноте завершили уборку, накрыли картофель брезентом. После этого смогли, наконец, разогнуться и осмотреться.
Хозяйство у Агафьи большое. Два сравнительно новых и просторных дома. Около одного из них тёплый курятник, обнесенный забором. За ним копошатся несколько кур и пара молодых уток. За домом на привязи чёрная коза уставилась на нас круглыми глазами. Чёрный лохматый песик по кличке Тюбик свернулся клубком у дверей. Судя по виду, мясом его здесь явно не балуют. Заметив висящую на заборе возле курятника сияющую девственной чистотой дорогую заморскую кастрюлю из нержавейки, я поинтересовался у проходившей мимо хозяйки, почему её место не на кухне.
– Летом гости одарили. А нам без освящения её не можно. А освятить всё руки не доходят. Навезли всякой всячины. А на что она мне.
На задворках второго дома, рядом с маленькой избушкой, она показала кострище, где можно разжечь огонь для приготовления пищи. Потом указала на оставшиеся неубранными грядки возле дома, где можно накопать картошки, моркови и репы на ужин. Избушка, возле которой нам разрешено было жечь костёр, как потом оказалось, была построена охотником как раз на том месте, где раньше стоял дом Лыковых, в котором в 1944 году родилась Агафья. От её родного дома почти ничего не осталось.
Стемнело. Тучи на горизонте куда-то исчезли, и ночь обещала быть звёздной и морозной. Пока мы разжигали костёр, Агафья принесла целый подол консервов. Увидев банки, мы дружно запротестовали: «Оставь, зима длинная». На это она ответила всё тем же: «Берите, это ваша еда, нам это не можно». Позже под нарами в доме мы увидели целую груду разнокалиберных консервных банок с рыбой, мясом, были даже с гусиной печенью из Голландии. По тому, каким толстым слоем пыли они были покрыты, было очевидно, что хозяйку банки явно не интересовали.
Нужно сказать, что давно испытывающие чувство голода, к тому же ещё дольше не видевшие живых овощей, мы с удовольствием ели картошку, которая оказалась вкусной необычайно. Как потом выяснилось, её вкусовой секрет связан с большим количеством крахмала, который успевал накопиться в клубнях, если те находились в земле до первых морозов. Агафья считала, что картошка, выкопанная раньше октября, была не только не вкусной, но и не сытной.
Наевшись, мы придвинулись ближе к огню. В дом не хотелось. Хорошо было просто сидеть и молчать, рассматривать глубины звёздного неба, на фоне которого посвежевший ветерок раскачивал оголённые ветви берёз, изредка шипел в кедровой хвое.
К костру подошла Агафья в накинутой на плечи телогрейке и протянула булку только что испеченного хлеба. На вкус он оказался кисловатым, но вполне съедобным. Ощущалось, что хлеб выпечен без добавления фабричных дрожжей. Я спросил об этом у хозяйки. Ответ был всё тем же: «Не можно нам». Пить чай вместе с нами Агафья отказалась наотрез. Согласилась лишь посидеть недолго у костра. С неподдельным интересом мы принялись расспрашивать её. Узнали, что некоторое время она жила в городе Абакане. Гостила в поселке у своих родственников недалеко от Новокузнецка. Была даже в женском монастыре на Енисее, но жизнь тамошняя ей не глянулась. Знания её были, с одной стороны, наивными, а с другой – необычайно глубокими. Постепенно мы привыкли к её необычной речи, она стала понятна нам. Многие слова и выражения отличались удивительной выразительностью и меткостью, за которыми просматривался врождённый дар наблюдательности. Читать и писать она научилась, когда ей было шесть лет. Правда, понимает только старославянскую азбуку. Пожалуй, главное в ней – абсолютная искренность. И ещё удивительная доброта и внутреннее приятие всего, что происходило. Она ни разу не показала своего раздражения, хотя некоторые наши действия явно не одобряла. Например, Агафья не любила фотографироваться, считала это занятием греховным. Поскольку запечатлеть её на фотопленку очень хотелось, приходилось пускаться на всякие уловки и хитрости. В ответ на это она не бранилась, а лишь закрывала лицо руками или отворачивалась, упорно и беззлобно повторяя, что «этого не можно». Последним её оружием в противостоянии чему-либо была молитва. Нужно сказать, что молилась Агафья практически непрерывно, как, впрочем, и работала. Утром, в обед и вечером молилась, точнее, пела молитвы перед иконами в полный голос. При этом её гнусавость голоса исчезала вовсе. Она помнила множество молитв и могла произносить священные тексты, часами не повторяясь.
В тот вечер нам удалось спросить её о главном, о том что нам хотелось больше всего узнать: почему она живёт одна, почему так привязана к этому месту, верит ли в загробную жизнь, давно ли она заметила появление обломков от ракет, что она по этому поводу думает, и, наконец, есть ли у неё враги. Ответы её были просты, искренни и понятны. Одна потому что никого больше нет рядом: люди приходили, пытались жить вместе, но не смогли. «Чинили свои правила» или «пеклись о бренном теле, о душе не думали». Привязана тем, что дала клятву тяте (отцу), когда он умирал, что никогда не бросит родных могил. Что касается жизни души на небе, то, по её понятиям, она непременно продолжается, но как именно, ей не ведомо. Сильный гром в небе, после чего иногда на землю падает железо, случается уже лет тридцать-сорок. Сначала они пугались, потом привыкли. Недавно один из кусков упал в реку неподалеку. Врагов очень мало. Главный и непримиримый враг – Никон (седьмой патриарх московский, автор церковных реформ в XVII веке). Врагом также одно время был медведь, который несколько лет терроризировал Лыковых. Огнестрельного оружия у них не было, поэтому не могли дать должный отпор зверю. Чувствуя это, разбойник каждую весну спешил к хутору в надежде пограбить съестные запасы двуногих соседей.
На ночлег с разрешения Агафьи мы устроились в избе, расстелили спальные мешки на полу. Сама хозяйка легла на полатях возле печи. Ночью она несколько раз вставала, тихо постанывая, зажигала фонарик. Позднее я попытался расспросить её о здоровье, на что она нехотя ответила, что болеет и что все болезни её «от надсады».
Утром я проснулся от тихой распевной молитвы. Агафья стояла у образов спиной к нам. Перед ней лежала толстенная книга с закладками. В руках она держала лестовку. С этими предметом для отсчёта молитв она не расставалась даже ночью, когда спала. Когда работала, носила её, надев обручем на голову.
Закончив молиться, она принялась разжигать печь. Делала это с использованием кремня, кресала, трута и древесного уголь-ка. Как выяснилось потом, спички для разжигания огня в ряде случаев не применялись категорически. Свечу для молитвы, как она считала, можно было поджечь только лучиной от «чистого» огня из печи или от уголька, зажжённого от тлеющего трута.
Удивительной особенностью быта Лыковых было то, что все годы затворничества они жили без соли, отчего сильно стра-дали. После появления людей предпочитали употреблять только каменную соль. Размалывали её в ступе. Не употребляла Агафья ни сахара, ни масла, будь оно растительным или животного про-исхождения. Из продуктов, которыми её периодически снабжали все, кому было по силам, употребляла исключительно муку и крупы. И то только потому, что выращивать рожь одной ей было уже не по силам. В соседней избе, которая больше использовалась как склад, скопилось много ненужных ей продуктов, в том числе несколько мешков сахара. Эти продукты с удовольствием употребляли все, кто бывал у Агафьи в гостях, будь то прилетевшие по делу или без дела на вертолёте или случайно забредшие в эти края с рюкзаком. Главной едой Лыковых в период затворничества был картофель, который частично хранили в сушеном виде, а также зёрна ржи, конопляное семя и кедровые орехи. Рыбу ловили мордушами, иногда с помощью загородки и затем сушили. В последние годы Агафье привезли домашних коз – появилось молоко.
В утреннем свете, пробивавшемся в небольшие запотевшие окна, изба будто раздвинулась и казалась больше. Судя по редкому беспорядку – самые разные вещи были свалены грудами то тут, то там – стремление к гармонии по этой части у хозяйки выражено было слабо. Явным исключением был лишь высокий прислонённый к стене в правом углу комнаты стол, на котором необыкновенно аккуратно были сложены старинные книги. Над столом – полка из дощечек с двумя бронзовыми иконами-складнями. Вторым по значимости объектом в избе была печь, располагавшаяся в противоположном углу. Выполнена она была из колотых плах и камней, обмазанных глиной. Потолок печи сводчатый, подобный тем, что используются в русских печах. Чело закрыто жестяной заслонкой. Рядом с печью, прямо на полу и на кухонном столике – чугунки, ухваты, кочерёжки, вперемешку с дровами. К печи с одного боку пристроена дощатая лежанка с травяным матрацем, накрытым одеялом, вместо подушки –телогрейка. Это постель Агафьи. Чуть ниже, параллельно лежанке – ступенька-лавка из доски, прибитой гвоздями к двум чурбакам. На доску можно поставить ноги. На ней же у изголовья – место для свечи. Над изголовьем на цепочке висят хромированные карманные часы с крышкой. Справа от входа – ещё одна печь, совсем маленькая жестяная. Похоже, она топится лишь зимой. Посередине комнаты – куча вещей: берёзовые туески, одежда, обувь. Ещё одна лавка стоит вдоль стены. Под ней ссыпаны как попало консервы. Там же покрытый пылью транзисторный приёмник.
Затопив печь, Агафья вышла на улицу. Послышалось оживление в курятнике, заблеяла коза.
Мы тоже заспешили вставать. Впереди ждал новый трудовой день: починка погреба, засыпка в него картофеля и между делом новые беседы.
Ещё через день настало время расставанья. Погода явно портилась, а нам предстоял долгий и трудный путь к озеру. Уходить решили через гору, за которой нас ожидали неизвестные места и неведомые испытания.
За двое суток пребывания на хуторе мы привыкли к Агафье. Успела привыкнуть и она к нам. Её одинокая, постоянно перемещающаяся фигурка долго была видна со склона горы. Поднявшись на вершину, мы присели на открытом месте на сухую колодину и, выбрав из подаренных нам овощей две самые большие морковки, стали с удовольствием грызть их, одновременно прощаясь взглядом с долиной Лыковых. Неожиданно сквозь плотные облака в долину пробился луч солнца. Небесный огонь высветил на земле лишь небольшой лоскуток, наполнив его живыми красками. Этот лоскуток – Агафьин хутор.
Свое понимание причин произошедшего на Руси духовного раскола высказывали многие литераторы, историки, богословы. Мне же представляется, что причина эта – в принципиальном расхождении людей в понимании самой сути духовности и путей её сохранения и приумножения.
Кто-то считает, и не без основания, что духовность – это то, что поддерживает связь человека с Богом. Правда, связь с Богом иногда ошибочно отождествляется с религиозностью. Другие в объяснении духовности больше апеллируют к интеллекту, якобы существующему в неразрывном единстве с совестью.
Мне же думается, что духовность не зависит или почти не зависит от интеллекта. Проявление высокой духовности в способности человека через подсознание ощущать цельность окружающего Мира. Чем полнее и глубже человек способен ощущать эту цельность, взаимосвязанность всего и всех, тем выше его духовность. Высокоразвитая способность к ощущению единства Мира заставляет человека своими мыслями и делами не нарушать объективные законы причинно-следственных отношений. От степени развитости этой способности зависит мера наделённости конкретного человека совестью. Вера в Бога – это, по сути, вера в объективно существующие, но далеко не всеми ощущаемые связи всего живого и неживого во Вселенной, а также в объективно существующие законы взаимодействия и трансформации материи.
Поскольку все люди связаны между собой через потоки живительных энергий, вполне понятны призывы христиан возлюбить ближнего своего. Однако возлюбить по-настоящему можно лишь тогда, когда реально чувствуешь эту всеобщую связь всех. Для тех людей, которые не способны самостоятельно ощущать тонкоматериальные уровни бытия, ранее через религиозные каноны предписывались правила жизни – духовные заповеди. Их исполнение гарантировало сохранение здоровья, одновременно это и путь сохранения и приумножения духовности.
Почему протопоп Аввакум и его последователи были так непримиримы к исправлению патриархом Никоном старых религиозных канонов? Думаю потому, что эти люди или понимали, или интуитивно ощущали, что эти исправления ведут к ослаблению веры людей в объективно существующие божественные законы жизни Вселенной и в итоге – к духовному и неизбежно следующему за ним материальному распаду.
Кто-то вправе возразить – духовность это хорошо, но ведь жизнь реально управляется через деньги. Через деньги, да, поскольку более эффективного способа управления жизнью общества пока не найдено. Вместе с этим нельзя забывать и о том, что иметь большие деньги и не замараться ими, то есть не стать агрессивным, жадным, властолюбивым, способен только высоко духовный человек. Деньги у такого работают на общее благо и с наименьшими нарушениями вселенских законов. Между прочим, именно высокий (в среднем) уровень духовности российских промышленников, которые, как известно, пеклись не только о материальном, но и о душе, к 1913 году обеспечил России самые высокие по тем временам темпы экономического развития. Этот мощный разбег капитализма в России срезала (разумеется, не случайно) последовавшая затем революция.
О существующей связи между духовностью приверженцев старообрядческой религии и богатством может свидетельствовать уже тот факт, что 75 процентов всех миллионеров в дореволюционной России были выходцами из старообрядчества. Достаточно вспомнить такие известные фамилии, как Морозовы, Гучковы, Прохоровы, Солодовниковы, которые держали под контролем целые промышленные отрасли. В те годы, несмотря на постоянные гонения старообрядцев со стороны официальных властей, в их руках (а это, по данным госстатистики 1898 года, всего 2 процента населения страны) было сосредоточено около 65 процентов российского капитала!
Россия в этом отношении не исключение. Экономический расцвет Японии, США, стран западной Европы был бы невозмо-жен без соответствующего социального фундамента, основой которого были крепкие родовые общины, а цементом – ещё не выхолощенные духовно-нравственные принципы христианства, буддизма или других духовных учений. Цивилизации, утратив-шие свои духовно-нравственные опоры, скреплённые властью бездуховных людей, обречены на разрушение, точнее, на перерождение. Вопрос лишь в скорости и особенностях протекания процесса. Самое печальное, что власть бездуховных людей разрушает не только этнический строй, в таких случаях всегда страдает весь организм планеты, вся Природа.
И всё же жизнь Лыковых не есть пример для буквального подражания. Я далёк от призывов хорониться по укромным местам или креститься в старую веру. Жизнь давно доказала, что умерло, того не воскресишь. Да и не стоит. Духовный путь приверженцев старой веры (якобы неискажённой) также не лишён серьёзных изъянов в связи более ранними её «исправлениями».
Далеки от совершенства и все другие, ныне существующие, религиозные и философско-теистические системы. Тесно уже в них человечеству. Очередное и на этот раз всеобщее ду-ховное обновление начнётся с прорыва науки в тонкоматериальные структуры Мира и формирования в связи с этим принципиально нового мировоззрения, свободного от чар магии и очищенного от мути оккультизма.
Вместе с тем именно сегодня, в тяжкие дни распада перед всеобщим обновлением, в сгущающейся атмосфере цинизма, продажности и почти всеобщей несдержанности, уроки стойкости духовной и чистоты в мыслях и словах преподает нам Агафья Лыкова – маленькая женщина родом из далёкого прошлого. Удивительный своей несгибаемой силой духовный путь всей семьи Карпа Осиповича Лыкова – укор всем нам, лишь о бренном теле пекущимся.
Владивосток, август 1999