Лена Ковалёва. Эссе о литературных ценностях

Дискуссионный Клуб Прозы
Истинное искусство, слабый текст, сильная проза… Мы пользуемся этими словами как общепонятными терминами и с удовольствием рассуждаем о настоящей литературе, о классиках и подделках. Но давайте, друзья, начистоту: можем ли мы с убеждённостью отличить одно от другого? Где проходит граница между настоящей  литературой  и суррогатом?

Попробуем говорить, чтобы не путаться, исключительно о литературе художественной, и чтобы уж совсем было просто – о книгах для взрослых. С первого взгляда всё просто: сетевые мемуары женщин предпенсионного возраста и душещипательные истории про бездомных кошечек мы однозначно отметаем в категорию не-литературы, туда же отправляются поучительные истории времён построения коммунизма, бесчисленные детективы с лотков перед входом в метро, слащавые романы о любви, примитивные армейские анекдоты, утомительные мелкокалиберные рефлексии … Долго не задумываемся, решаем быстро и категорично: нравится – хорошая литература, не нравится – плохая, и уж только потом, если спросят, придумываем аргументы, почему. Примечательно, что чем менее знакомо нам имя автора – тем отрицательнее мы относимся к нему a priori, больше придираемся, больше видим ошибок и слабых мест. (Когда-то я послала на анонимный конкурс рассказ Камило Хосе Селы, одного из любимейших моих авторов, нобелевского лауреата  и прочее, умнейшего и талантливейшего человека. В конкурсе читательских симпатий он занял последнее место. И не потому, что рассказ был на самом деле плох, что встречается у каждого автора не смотря на титулы, нет, наоборот, рассказ был слишком хорош и не понят именно потому, что рецензенты изначально были готовы рубить в капусту слабые тексты).

Мы часто поддаёмся стереотипам и судим как бы по инерции, бездумно. Классиками, к примеру, принято восхищаться без всякой критики. Классиков, даже и не читанных, принято ценить как проверенных временем и рекомендованных уважаемыми и умными людьми, против мнения которых идти опасно. Ибо в силу их авторитета и собственной на их фоне необразованности обязательно попадёшь впросак и будешь разбит в пух и прах. Да что там, даже себя самих мы пытаемся обмануть, говорим, вытирая пыль с книжной полки: «Ну, это, конечно, Тургенев, это, конечно, сила», хотя «Записки охотника» в руки брали всего раз, ещё в школе, и показались они нам тогда тягомотиной жуткой, и с тех пор Тургенев так на полке и стоит, не тронутый, зато глубоко в нас сидит чуть ли не на генетическом уровне мнение: Тургенев – гений, и мы любим вставить в умный разговор его имя.

Но если отбросить всякую предвзятость, какими критериями мы руководствуемся при нашем якобы спонтанном «нравится - не нравится»? Конечно, в силу вкуса мы относим в эти категории  разные книги. Но вкус – дело случайное, зависящее в большей части от внешних факторов: от места, в котором тебя угораздило родиться, от воспитания, от полученного образования, от окружения, от случая, в конце концов. Объяснять всё вкусом было бы слишком просто, хотя  и лестно как для авторов, так  и для читателей: не я дурак, что не понял, и не я плохо написал, просто не совпали вкусы. De gustibus non est disputandum, как говорится.

Но мне кажется, что есть нечто, что лежит в основе нашего вкуса, что его направляет, и оно более универсально, чем вкус. И я попробую предположить, что этой основой является стремление к прекрасному, эстетика. 

Художественность подразумевает эстетику, читая художественную книгу, мы хотим в первую очередь удовлетворить своё эстетическое чувство. И наше «нравится» возникает только тогда, когда оно удовлетворено.

И если допустить, что всё обстоит именно так, давайте разберёмся, чем же мы можем наслаждаться в романе.
Во-первых, действием, сюжетом.
Во-вторых, идеями, мыслями.
В-третьих, эмоциями.
В-четвертых, стилем письма, композицией текста.

Логично было бы считать, что при гармоничном сочетании и высококлассном исполнении этих четырёх составляющих, мы получим гениальный продукт, способный зацепить за живое каждого, даже не всесторонне развитого читателя. Гипертрофия же любого из этих элементов в ущерб остальным приводит общую конструкцию к краху.

Судите сами. Хитроумное действие, замысловатые ходы, поставленные во главу угла, приводят нас к детективу и приключениям. Сколько рассказов о Шерлоке Холмсе, индейцах  и пиратах можно прочесть подряд с одинаковым восхищением? В детстве – бесконечное множество, в зрелом же возрасте они быстро наскучивают: разум разгадывает схему, эстетическому чувству нечем поживиться, мы зеваем, не смотря на головокружительность сюжета, и закрываем книгу. Потому самые примитивные и топорные из них мы с самого начала презрительно называем макулатурой из подземных переходов, обязательно прибавляя имена отечественных авторш во множественном числе. А Коннан Дойль, Карл Май, Агата Кристи – те, что поизящней и подобротней, читай: в которых остальные три элемента не до конца придушены action‘ом – занимают в библиотеках полки для юношества. Особняком стоит исторический роман, в котором сюжет принудительным образом играет главенствующую роль. В нём автору приходится балансировать между научностью, чтобы не превратиться в учебник  по истории, и вымыслом, чтобы создать художественность. (Возможно, вымысел – важнейшая часть художественности?)

Для получения информации люди читают научные труды или газету «Известия».  Но всё же мысль, смысл, на мой взгляд, и есть в литературе самое главное, то, что заставляет взяться за письмо. Человек захотел сказать и придумал слово – это произошло именно в такой последовательности, а не наоборот. Зная, что он хочет сказать, автор ищет наиболее подходящую форму для передачи этого знания. Он может написать о Луне сонет, а может статью «Внеземная сейсмология», в зависимости от поставленной им задачи, от того, хочет ли он понравиться восторженной девушке  или научному сообществу. Но главное – он знает, что хочет писать именно о Луне, и уже только потом подыскивает своему желанию подходящую форму.
Мы говорим о литературе художественной, и потому перебор с идеями превращает художественное произведение в философский или психологический  или социологический трактат. Есть, конечно, очень приятные смеси, как то романы глубоко любимого мною Унамуно, но художественность в них всё равно стоит на втором плане, вытесненная бурными мыслями автора. Бывает, кстати, и наоборот, когда  из философского текста получается чуть ли не роман, как в «Заратустре» Ницше. Но это всё гибриды, помеси, новая форма, сочетающая в себе в каком-то определённом, но – главное! – неполном объёме исходные составляющие. Нехватка же идей, как особо ярко показывают её крайние провокационные формы, дадаизм и прочие бессодержательные собрания фраз, пусть даже и красивых, можно назвать пробами, попытками, экспериментами, но не литературой. (Получается, что в художественном произведении мы хотим получить мысль, но мысль, поданную изящно и грациозно, желательно не в лоб, а иносказательно).

Эмоции, на мой взгляд, самый опасный элемент из вышеназванных. При излишнем использовании они превращают произведение в отвратительный китч. Ведь нет ничего проще, чем вызвать у человека определённые эмоции, ибо во всех нас живёт способность к сопереживанию, сочувствию, состраданию. Нас можно заразить весельем, нас можно заразить гневом. Это – физиологично, как слёзы во время приготовления лукового супа, и именно потому не является искусством. Потому мы морщимся при упоминании о котятах, собачках и бездомных детках из мелодраматичных текстов, да и вообще не относимся к мелодраме всерьёз. Заставить сопереживать, используя физиологию и  благородные струны человеческой души – нечестный приём. Щекоткой тоже можно вызвать смех, равно как и рассказами Чехова. (Искусство всегда должно искать искусственные пути для достижения своей главной цели, ощущения человеком Прекрасного?)

Никто не станет спорить, что нескладный, примитивный, вычурный, излишне усложнённый и так далее язык может разрушить восприятие текста. Но если словесные выкаблучивания, культивирование стиля превращается в самоцель, то сводит весь смысл литературы к абсурду. Язык, стиль, построение текста - это всё инструменты, с помощью которых автор хочет как можно выразительнее  донести читателю нечто. Можно, читая роман, восхищаться его слогом. Прекрасный же слог в чистом виде, оторванный от его прямой задачи – точнейшим образом передавать смысл – хорош исключительно в качестве примеров для учебника «Родная речь».

Плохая литература не только не в силах ярко и глубоко охватить все четыре элемента сразу, она и не пытается делать этого. Она груба и примитивна, бьёт в одну точку. Но ограниченность может удовлетворить только ограниченного  человека. Да, можно сыграть соло на одной струне, но даже Паганини, доказавший это, предпочитал играть на полноценной скрипке. Попробуйте-ка получить удовольствие от роскошного обеда, сидя на колченогом жёстком табурете, грозящем разломиться под тобой в любую секунду! Конечно, если вы сели, чтобы удовлетворить смертельный голод – вы его удовлетворите  и встанете из-за стола довольным. Но если же вы искали наслаждения, то в наиполнейшей мере сможете получить его только при гармоничном сочетании атмосферы в помещении, беседы за столом, подбора вин  и т.д.  За художественную книгу нас не гонит смертельный голод, мы берём её в руки «для души», подразумевая под этим словом удовольствие необязательное, эстетическое, яркое и глубокое.

Иногда увечная, однобокая литература создаётся специально. Для заработка, в угоду плебсу, понимая, что дрянное это дельце и халтура – но не наша задача массу воспитывать, поди, не христосы мы, а дельцы. Такое я ещё могу понять, объяснить себе, не вдаваясь в подробности о морали и совести.
Но чаще всё не так. Чаще человек мучится, корпит, старается, а получается у него нежизнеспособный инвалид. А человек не понимает, что не так, и любит его, своего инвалида, и восхищается им, и не верит чужим нападкам, потому что он – плоть от плоти его, создан по образу и подобию. Инвалид этот не затронет всю сущность человека, коснётся там, погладит здесь, но оставит в общем равнодушным, забудется быстро, потому что не было резонанса, не было созвучия всех фибр моего существа, уж простите за поэтику. Но кто, кто же из нас гармоничен и развит во всех направлениях? Никто. Все мы инвалиды, кто в большей, кто в меньшей степени.

Ещё труднее становится, когда думаешь о наших минутных настроениях, о наших дефицитах, которые мы стараемся погасить и за счёт книг тоже, о нашем постоянном взрослении и развитии, на каждом из этапов которого мы восхищаемся разными текстами, исповедуем разные ценности, ставим разные акценты. Потому, наверное, главное, что мы должны делать – это стараться стать совершеннее, пусть хотя бы в собственном понимании, чтобы  не плодить уродцев, и чтобы суметь увидеть часто недоступную нам из-за ограниченности чужую красоту.

Не совершенствовать бесконечно стиль письма, а стараться стать цельной личностью, чтобы суметь увидеть и передать гармонию  прекрасного.

Ведь есть же великие книги, великие по-настоящему! В них слажено, сплавлено всё – и мысль, и слог, и действие, и чувства. Их составляющие универсальны, даже архетипичны, затрагивают основу общечеловеческой сущности, и потому понятны и находят отклик в разные времена, в разных культурах и в разных возрастах. Об их авторах мы на протяжении веков говорим: гений. Давайте подумаем хотя бы о «Дон Кихоте», романе, который читает и умный  и дурак, старик и ребёнок, азиат и европеец, читает в хорошем переводе и в ужасном переводе, читает на протяжении веков и смеётся, и размышляет, и переделывает на свой лад…

*****

Было бы наивным считать, что данное эссе сможет однозначно ответить на поставленный вначале вопрос: как отличить настоящую литературу от подделки. Но радость от понимания хотя бы части ответа и новые, возникшие  по ходу размышлений, вопросы доставили мне при написании большое удовольствие.