Мы стоим напротив друг друга. У тебя глаза серые, безжизненные. Никаких эмоций. Из-за тебя мы тут, из-за нее мы будем драться. Ты забрал ее, она выбрала тебя, и мне не в чем тебя винить – ты в тысячу, а может в сотни раз лучше меня.
Мы оба в черном, посреди снежного леса, поодаль стоит твоя громоздкая, как и ты сам машина. Место выбрано не случайно. Ты не хотел свидетелей и только потому не убил меня сразу, прямо в коридоре. Я просто подошел к ней, хотел знать, почему все так и в чем моя ошибка. Но ты не дал нам поговорить. Назначил место и время, а она явно рассказала, что я эдакий романтик, потому обязательно приду. Ведь именно это она говорила, когда уходила. Что я слишком витаю в облаках, будто вообще не из этого мира, и она скорее чувствует себя матерью, чем девушкой. Но она была воздухом. Да, определенно им.
Мы недолго выбирали оружие. Палки, слово, световые мечи? Нет, мушкеты, хотя на самом деле пистолеты, но пусть в истории будет описано первое название. Тебе все это привычно, я же, как всегда, буду мыслить на старомодный манер. Давай как в девятнадцатом веке, я стрельну в воздух, ты мне в грудь. Я буду благодарен – ты избавишь меня от страданий, ее от мук совести, всем будет легче. Моя боль уйдет, я перестаь существовать, и она наверно успокоится. Наконец я принесу какую-то пользу.
Я уже готов погибнуть. Записка среди хлама на письменном столе, счета оплачены, покорность в душе. А зачем мне жизнь, если ее смысл ушел? В грудной клетке разливается тепло. Туда ты выстрелишь, там прольется кровь, ты хороший стрелок, ты не носишь очки, а я испортил себе зрение книгами и слабым фонарем. Она почему-то любит твои серые, оттенка стали, глаза. Интересно, а для нее они какие? Цвета пасмурного неба? Она говорила, что ты совсем другой, крепко стоишь на ногах и можешь ее защитить если что. А разве я не могу? Вот тут, прямо сейчас, я спасаю тебя от совести и боли. А как же мои глаза? Для меня зеленые, яркие, а может, для нее они абсолютно холодны? Или наоборот, слишком живучи? Но ничего, скоро они потухнут навеки. Тело мое прогниет, память в ее душе завянет, жизнь будет продолжаться без меня. И она будет прекрасна. Все, к чему она прикасается становиться не золотым, но воздушным, атмосферным. Заводы выбрасывают углекислый газ, люди вдыхают кислород, а она его производит. Она производит саму жизнь. Может вы и не чувствует этого, но вот я принимал только ее атмосферу. Теперь ее нет. Тяжело дышать, трудно думать, жить в тягость. Но все скоро поменяется, и мушкет в его руках пусть будет гарантом.
Мы подбрасываем монету. Я выбираю решку, потому что я как решето без нее, лишь тело с остатками разума. Он подбрасывает высоко, напряженно смотря на меня, но все равно хватает ее на лету. Он не ошибается, вот еще одно наше различие. Случай выбрал меня, я буду стрелять первым. Он не подает признаков беспокойства. Быстро берет пистолет и отходит на должное расстояние. У меня слабые глаза, он в двадцати шагах от меня и расплывается. Я, наконец, тянусь ко второму мушкету, пытаюсь примерить его к своей руке. Не подходит. Не думал, что они такие тяжелые. На ощупь пистолет шершавый, в рубцах, он многое пережил. А я много существовал. Мы может, сойдемся, а может и нет, второе предпочтительнее.
Мой противник кричит, чтобы я стрелял быстрее. За ним дерево, вокруг снег, много-много снега, и кровь на нем будет хорошо смотреться. Я долго думаю, куда мне стрельнуть, чтобы не убить его и наконец, целюсь в дерево. Прошу прощения у растения и стреляю. Дерево и железо плохо сочетаются. Плоть и пуля хорошо.
Наверное прицел был сбит, он решил перестраховаться. Вместо треска дерева слышится сдавленный стон и хруст снега. А я не знал, что так может выйти, и много крови на снегу, он мертв, а я бросаюсь в снег, прошу, чтоб он забрал. Меня? Его? Всю кровь? Не знаю, шок, адреналин или что-то еще не дают мне думать сразу. Я вижу все, и снег, и орудие убийства, и нас двоих со стороны лежащих в снегу. Потом я вижу только темноту. Она приятна, она не режет глаза в отличие от реальности.
Не знаю, сколько я так пролежал. Первое что я почувствовал – холод. Затем ощутил все еще зажатый в правой руке пистолет. Все приобрело серебряный оттенок, полная луна светила ярко-ярко, и не смотря на позднее время, я отлично видел лежащий поодаль труп. Я встал только с третьей попытки, снег хрустел и не пытался помогать. Я с отвращением отбросил мушкет и медленно подошел к бывшему противнику. Ни жалости, ни отвращения я не испытывал. Если ему повезет, его тело не сгниет прямо здесь, а волки поужинают его плотью. Хищник съест хищника, о ирония.
Быстрым движением я достал ключи из его кармана и направился к машине. Салон во всю вонял кожей и его туалетной водой. Я скривился и завел мотор. Заорало радио, я так и не смог его выключить, только переключить волну. Из колонок зазвучал «Щелкунчик» Чайковского, и в противовес его спокойствию, я нервный и разбитый поехал куда-то вглубь чащи. Большая скорость, рой мыслей в голове. Он мертв. Она не простит. Мне некуда идти. Моя жизнь наполнилась еще одной бессмыслицей.