Нельзя оттачивать лезвие зла на матери и отце,
негодуя на весь мир за то, что тебе не достаётся всего,
чего тебе хочется.
Автор
ГЛАВА 35 «А ОНИ МЕНЯ СПИСАЛИ»
- А потому… - слёзы мешали Ясе говорить. – А они меня списали. Ещё в больнице. Ты же знаешь, Полина, что меня прямо из Дома литераторов на «Скорой» отвезли в больницу. У меня случился паралич руки и ноги, я не могла говорить.
Но сознание я не теряла. Поэтому, когда поняла, чего от меня хочет медсестра, жестами показала, чтобы из моей сумочки достали записную книжку. На первой странице крупно был написан мой домашний телефон. Не знаю, что заставило меня однажды написать телефон именно на первой странице записной книжки, чтобы он был сразу виден. Наверное, я боялась где-то упасть, ведь от гипертонии у меня кружилась голова.
Сразу же приехал Павел, а потом – сыновья. Им врач и сказал, что я в тяжелейшем состоянии, и что нет надежды, что выживу.
И они меня сразу же и списали с этого света.
А я выжила. И, получается, что подвела их, не оправдала надежды.
- Яся, что ты себе внушила? Не может быть, чтобы муж и сыновья желали тебе смерти, - горячо возразила Полина.
- Ах, дорогая, я немало повидала в жизни. И никаких иллюзий на свой счёт не строю. Выжив, я, инвалид, осложнила жизнь мужу и детям. Пусть напрямую они так не думают, но подспудно, бесспорно, такие мысли у них есть.
Если бы я умерла, они бы меня пышно похоронили, немного поплакали. Памятник бы красивый поставили. Монументальные и дорогие памятники, как считают живые, должны показывать, что родственники очень любили усопшего.
А потом бы разделили квартиру, и разбежались в разные стороны. Ведь легче ухаживать за могилой, чем за больным человеком.
Полина не знала, что и сказать. Наконец, она возразила:
- То, что ты сказала, Яся, не укладывается в моей голове. Не могут родные люди желать тебе смерти. Гони от себя эти мысли. Прошло уже несколько лет, тебя ведь не бросили на произвол судьбы.
- Я выжила, - словно сама с собой говорила Яся, - чтобы защитить Павла. Мне его жалко.
- Защитить? От кого?
- Я боюсь, что, как только умру, сыновья выкинут Павла на улицу.
- Как они могут его выкинуть, если он прописан в этой вашей квартире?
- Ты не всё знаешь, моя дорогая Полиночка.
- Чего же я не знаю…
У Яси болезненно искривилось лицо, она потёрла здоровой рукой висок.
- Голова разболелась, - сказала она. – Дай мне, пожалуйста, таблетку и придержи стакан, пока я буду пить. Когда я волнуюсь, у меня сильно дрожит и здоровая рука. Когда-нибудь я тебе расскажу; только не сейчас.
Но о страхах Яси Полине рассказала Елизавета. Так как у Елизаветы, как у человека, разрабатывающие свои кино-видео-задумки не только на киностудии или на телевидении, был ненормированный рабочий день, то её чаще, чем других подружек можно было застать дома. Поэтому Яся по телефону больше говорила с ней.
Как-то она с отчаянием в голосе и рассказала Елизавете о своих отношениях с сыновьями, от которых «у меня давно пухнет голова».
Неудовлетворённый своей жизнью, Семён нередко приходил к матери просто высказаться. Другой аудитории у него не было. Он знал, что мать, чтобы не ссориться, будет его терпеливо слушать, какой бы бред он не нёс. Хотя то, что он чувствовал и высказывал, бредом не считал.
А Ясе дома тоже не с кем было поделиться, как она переживает после подобных разговоров со старшим сыном. Ей не хотелось, чтобы сплетничали о её семье. Но подружкам она доверяла, и нередко, доведённая до отчаяния, рассказывала о своих сыновьях, их жёнах, «папе».
Елизавете Яся рассказала о своих беседах с сыном, объединив разговоры, случившиеся в разные годы. Получился сценарий фильма о мужчине, который не смог вписаться в перемены, происходящие вокруг него. Этим мужчиной был её сын.
Если бы у Яси была возможность, она бы сняла фильм о людях, которые теряются при крутых переменах. Ещё и о том, что Семёна почему-то тщательно обходила стороной госпожа Удача. Вот обходила, и всё! И смириться с этим он никак не хотел, рассуждая: «Что я хуже других?».
В фильме Яся бы жалела таких людей, как её старший сын, просила бы к ним снисхождения, а не презрения и отчуждения.
Она рассуждала так: «Все люди разные. И не могли бы быть одинаковыми: здоровыми, удачливыми, добрыми, без причуд. Если бы мы все были одинаковыми, мир бы был скучным, и не было бы никакого прогресса, некого было бы жалеть. А нам нужно кого-нибудь жалеть: неудачников, детей, стариков, больных… Иначе оскотинимся».
О подобном фильме Яся могла говорить только с Елизаветой – товарищем по киноцеху. Елизавете нравилась тема фильма. Но она была уверена, что Яся может предлагать, сколько угодно, идей, но не сдвинется с места, пока её кто-то не сдвинет. Ясе всегда нужен был соавтор; то есть она очень активно работала, условно говоря, в бригаде, в которой были редактор, оператор и все остальные, необходимые для создания фильма. Здесь уже действовало служебное «надо»! Тогда воодушевлению её не было предела.
- Ублюдки! – говорил сердито Семён, просматривая газеты. – Врут и не краснеют. Как начали врать в 1917 году, так и остановиться не могут.
- Что тебе плохого сделала советская власть? – возразила Яся, и её глаза заволоклись слезами. Искренними. – Ты учился в школе, летом ездил в пионерский лагерь; ты окончил институт. И всё бесплатно. Отец твой получил большую квартиру для всех нас, для тебя и брата. Также бесплатно! В какой стране ты такое найдёшь? Ни в какой!
И лечили тебя, когда ты болел. Так за что ты можешь ругать советскую власть? Она так много делала для трудового народа.
- Я рад, что этой гидре, наконец-то, отрубили все головы, - ещё пуще злился Семён, и бегал по комнате. – За что я должен её любить, твою распрекрасную советскую власть? Я получил высшее образование! И что? Не могу прокормить жену и ребёнка на зарплату инженера. А теперь и вовсе завод закрывают.
Не рентабелен! Завод наш никогда и не был рентабельным. А почему? А потому что наши автомобили – это скопированные модели. Свои разработки в стол складывали. Никакого прогресса! А откуда быть прогрессу, если дебилам, маразматикам, старпёрам из центрального комитета коммунистической партии ничего этого не надо было.
Они не знали, как и на что жил их народ. Сами-то они с жёнами, детьми, внуками, тёщами, племянниками и другой родственной порослью давно жили, как при коммунизме, где всего много и всё всем даром, за счёт государства. Они доили и доят казну государства, как собственную корову.
Когда я учился в институте, у меня были грандиозные планы! Думал, что после института пойду на завод, и в проектном отделе буду создавать классные автомобили – лучше японских, американских, французских. У меня такие были идеи!
- И создавал бы, - сказала Яся. – Кто тебе мешал?
- Вы мешали! Ты и отец! Сначала ругались, потом разводились.
- Мы развелись с твоим отцом задолго до твоей учёбы в институте.
- Отец в таких кругах вращается и до сих пор, - не слыша мать, говорил Семён и бегал по комнате, - мог бы мне помочь; втолкнуть в какое-нибудь министерство или устроил бы где-нибудь за рубежом…Да, как же, дождался!
- Что ты, сынок, винишь других в своих проблемах?-говорила Яся и тёрла рукой виски - у неё начала болеть голова. - В чём виноват твой отец, не понимаю. Тоже нашёл козла отпущения. В старом фильме "Семья Ивановых" я услышала мудрую фразу: "Отцовские заслуги - не трамплин для детей".
Ты – давно взрослый человек. Иди своей дорогой.
-Ох, мать, ты слеплена из афоризмов! - кричал Семён и бегал по комнате. - Жизнь уже давно переменилась, а ты застряла где-то в девятнадцатом веке.Одни теории.
Но и я знаю разные мудрые фразы. Например, ещё Эзоп писал, что одна ласточка весны не делает. Знаешь, как это расшифровать? Я тебе популярно расшифрую: один я ничего не могу сделать ни на своём заводе, ни где-то ещё.
Тебе хорошо говорить… Иди! А куда мне идти? Ты же умная, посоветуй. – В его голосе не было уважения, один сарказм.
- Сынок, времена, конечно, тяжёлые. Но надо что-то делать. Другие же как-то приспосабливаются. Посмотри на своего брата. Он нашёл фирму, доволен, хоть и работает, по его словам, как вол. Чтобы сбыть продукцию, которую эта фирма закупает, Алексей в первые годы работы носился по всей стране, дома мало бывал, всё время в дороге – с самолёта на поезд, с поезда – на самолёт. И удачи бывали, и подножки.
- Не говори мне о своём младшем сыне! - Семён остановился возле матери и помахал перед её лицом пальцем.
- Алексей не только мой сын, но и твой родной брат. Что случилось? Что вы не поделили? Вы же очень дружили в детстве и в школе. Ты его всегда опекал, как старший.
- Сейчас твой Алексей - давно не тот Алексей, что был раньше. Алёша испарился. Теперь этот подкаблучник…
- Не смей так говорить о брате! – не выдержав, повысила голос Яся, хотя и знала, что Семён не терпел никаких возражений. – Сынок, ты, может, завидуешь брату?
- С чего ты это взяла? И чему завидовать? Как ни встретимся, он говорит только о бизнесе, о компаньонах, в каких странах он катался на взятых напрокат автомобилях…Противно! А ещё противно, что в жёны взял эту лису, старше себя, чуть ли не на двенадцать лет. Девочку из себя корчит!
- Почему она лиса? Нормальная женщина. Он взял её в жёны, и мы ему – не указ. Да, он младше, я тоже была в шоке, когда узнала. Но это выбор Алёши. Это личное. Валентина деловая, хваткая. Да, своего не упустит…
- Если бы только своего! – зло возразил Семён. – И чужое, ей не принадлежащее, прихватывает. Подожди, подожди, мать, у неё так разыграется аппетит, что и эту твою квартиру отберёт. Я готов с тобой поспорить.
Алексей у тебя прописан, и этим обязательно воспользуется его лиса, будет качать права. Попомни моё слово! Она его под себя подминает, особенно теперь, когда он серьёзно болен. А он, твой сынок, ведёт себя как телок – ни на шаг от «мамки» не отступает.
Яся заплакала:
- Бедный мой мальчик! Его болезнь не выходит у меня из головы. Ночами не сплю, всё думаю, чем это может закончиться?
Потом потянулась рукой к Семёну:
- Посиди рядом со мной, сынок. И тебя мне жалко. Ты очень переменился. И почему ты так ненавидишь людей? Почему видишь только плохое? Мы с отцом тебя этому не учили.
А ты как поступил? Ты никого не спрашивал, когда выбрал в жёны девушку нам незнакомую, привёл её, уже как жену, в нашу квартиру. Твоя жена никак не могла вписаться в нашу семью, исподлобья смотрела, словно во вражеский стан попала.
- Знаю, что моя жена тебе никогда не нравилась. Но это не её беда, а твоя, мать. Я взял её в жёны, потому что она меня понимает. А ты, отец и брат – нет.
Они помолчали. Потом Яся сказала то, о чём нередко думала:
- Мне кажется, что я тебя до сих пор кормлю грудью. И ты никак не можешь оторваться, потому что чего-то боишься.
- Не придумывай! Ничего я не боюсь. Скажи ещё, что я до сих пор держусь за твою юбку, как маленький!
- Сынок, давай оставим этот разговор, - жалобно попросила Яся. – У меня нет сил говорить на такие темы. Когда мы с тобой спорим, у меня поднимается давление. Ты смири свою гордость. Твой завод закрывается. И пусть закрывается. В Москве можно найти работу. И брат тебя уже не раз звал в свою компанию.
- Я слышать об этом не хочу! Лучше в дворники пойду. В дворники – если уж совсем припрёт нищета. Один мой приятель, заметь, с высшим гуманитарным образованием, устроился в наш «Пентагон»… Сварщик он теперь. Когда-то в юности ПТУ окончил. Вот рабочая профессия и пригодилась. Говорит, что платят неплохо.
- Жалко вас, молодых. Мечетесь…
- Не мы мечемся. Страну колобродит, трясёт как в лихорадке…
- Сынок, не забивай себе голову всякой ерундой. Тебе пора найти точку опоры. Жизнь проходит быстро. Вот я не старая, а сижу, как колода, трудно хожу, ноги болят.
- Ты меня злишь, мать. Ты не понимаешь, что мы уже все давно летим в пропасть? То перестройка – так никто и не понял, что это такое; то Чернобыльская авария, то война у чёрта на куличках, вроде бы там советский народ выполнял свой интернациональный долг, то ГКЧП с их балетом «Лебединое озеро», то бесконечные денежные реформы, дефолты-мудофолты… Все вымазаны дерьмом. Жить-то когда?
- Что ты расходился! – пыталась успокоить Яся сына. – Забудь! То было в двадцатом веке, а он уже в книге историй. Двадцать первый век наступает…
- Знаешь, мать, что меня бесит сейчас? Смотрю какую-нибудь передачу по телевидению. Её перебивает реклама: «Вы можете это приобрести всего за…» Слово «всего» доводит меня до белого каления. «Кухня импортная стоит всего…». И дальше сумма, которую я за полгода не зарабатываю. Их «всего» для тех, у кого в кошельке не рубли, а баксы.
Ещё великий Эйнштейн подчёркивал, что можно подавить любого индивидуума, поставив его в тяжёлые экономические условия.
- Я понимаю тебя, сынок. Но помочь не могу, болею.
- Что теперь с тебя взять! Обо мне надо было думать раньше, как-то помочь мне устроиться. А ты, вместо того, чтобы сыновьями заниматься, привела в дом этого… своего мужа. Исусиком прикидывается. Из него бы получился хороший актёр.
- Сколько можно говорить об одном и том же! Это моя жизнь! Кого захотела, того и привела. Не привела, а замуж вышла. За порядочного человека. Он же растил вас, тебя и Алексея, вы ведь школьниками были, когда вас отец бросил.
- Твой муж мне не нравится, и никогда не нравился! – сказал, как отрезал, Семён.
- А кто тебе нравится? Ты, как царь Борис: кого хочешь – жалуешь, кого не хочешь – не жалуешь. Тебе не нравимся мы – брат, я… А ты сам себе нравишься?
Я много лет работала. Вас растила. Не жаловалась. Некому было пожаловаться. Верующие люди жалуются Господу Богу…
- Вот в этом ты права – надо к Господу обращаться. С тех пор как я стал ходить в церковь, мне легче жить. Душе спокойнее.
- В религии я – человек нейтральный, - сказала Яся. – Ты говоришь о вере. Бог не призывал людей: «Молитесь двадцать четыре часа в сутки и больше ничего не делайте». Лень он не проповедовал.
Ты, конечно, слышал об апостоле Павле. А знаешь, что он плёл из тростника палатки? И не только, чтобы жить в них. Он зарабатывал себе на жизнь этой работой.
Если уж ты ходишь в церковь, так изучи историю христианства. Ты молишься святым; не забывай, что они работали в поте лица, страдали за веру в Иисуса Христа. Они были стоиками, а не нытиками. А ты ждёшь манны небесной.
Прости за резкость, сынок. Моя душа так за тебя болит, мне так хочется, чтобы ты хоть в чём-то, хоть чем-то обрёл душевный покой. Ходи в церковь, молись… Но не забывай народную мудрость: на Бога надейся, а сам не плошай. За тебя никто не решит твои проблемы.
Я как-то вычитала слова старца Оптиной пустыни преподобного Льва: «Бог не презирает молитвы, но желания их иногда не исполняет единственно для того, чтобы по Божественному Своему намерению, устроить всё лучше. Что было бы, если Бог – Всезнающий – совершенно исполнял наши желания? Я думаю, хотя не утверждаю, что все земнородные погибли бы».
- Я знаю, мать, что за меня никто ничего не решит, - примиряющим тоном ответил Семён. Но вдруг стукнул кулаком по телевизору, проходя рядом с ним: - И почему я в молодости не уехал на Запад или в Европу, когда послабления по этой части появились! Осёл!
Почему ты меня не толкнула, не подала такую мысль? А отец тоже хорош! Жил в других странах знал, что там никто не строит «коммунизьм», как говорил Никита Хрущёв. И отец мог бы меня взять с собой, показать другой мир. Я ведь хорошо знаю английский язык. Пристроился бы, подучился. Нет, вы хреновые родители, думаете только о себе. На своих детей вам наплевать.
- Ты уверен, что тебя где-то ждут? И что где-то на Западе, или на Востоке тебе было бы легче жить? Я своих сыновей воспитывала патриотами.
Яся тихо плакала, но слёзы матери не вызывали сочувствия у сына.
- Ох, уж этот твой квасной патриотизм! – с раздражением выкрикнул Семён. - Как вы все, старики, бывшие члены коммунистической партии, надоели призывами любить свою родину. Свою любимую коммунистическую партию вы ведь сдали! Бросили её. Убежали, как крысы с тонущего корабля. Вот и весь ваш патриотизм.
- Кто это «вы все, старики»? Тебе не стыдно называть меня старухой? Ты вырос в интеллигентной семье. Откуда эта пошлость?
Я не была членом коммунистической партии; я никого и ничего не предавала. А что касается квасного патриотизма, как ты выразился, то без этого патриотизма нашу бы землю давно топтали фашисты…
- Нет, мать, мне бы не хотелось, чтобы тут хозяйничали иноземцы. Я ничего такого не сказал. А немцы, кстати, дисциплинированный, трудолюбивый народ, у них везде порядок. И в мозгах, и на улицах. Нам бы поучиться…
- Мне с тобой трудно разговаривать, - сказала Яся, глядя сыну прямо в глаза. Она перестала плакать, и голос её окреп. – Уходи и подумай о своих высказываниях. Как можно сочетать веру в Бога и нетерпимость к людям! Брат не такой… И я тоже в чём-то перед тобой виновата…
Всё не так и все – не такие. Ты стал тираном. Мне больно слушать твои речи. Сердце моё разрывается от жалости к тебе – как будто ты болен.
Когда ты был маленьким, и у тебя что-то болело, я брала тебя на руки, прижимала к себе, качала, и ты затихал. И сейчас, если бы у меня были силы, взяла бы тебя на руки, согрела бы. Мне кажется, что ты весь продрог.
Только отчего? Чего тебе не хватает? У тебя жена, сын, приличная квартира. Ты здоров, голова ясная. А если тебе этого мало и чего-то не хватает, засучи рукава и добывай. В огромной Москве да не найти работу! Пусть пока временную…
- Есть у меня временная работа, есть! Но она меня, инженера, унижает. Да, пойми ты, наконец! Я не чудовище, не тиран. Я ожесточён. И виноваты вы с отцом. Надо было по-другому меня воспитывать, без иллюзий о светлом будущем!
Семён махнул рукой и выскочил из комнаты матери. Хлопнула входная дверь. И это называется «сын пришёл навестить мать»?
Яся вытянулась на постели, закрыла глаза. В висках стучало, к лицу прилила горячая волна. И душа, и тело болели, хотели покоя. Но покоя не было.
«И вечный бой! Покой нам только снится!»…Александр Блок написал о другом бое.
И почему, размышляла Яся, «вечный бой» идёт между родителями и детьми?
Современные великовозрастные детки и на три буквы могут послать, и претензии к родителям чуть ли не с колыбели: «не так одевали», «не так кормили», «не так учили», «времени мало уделяли», «к королевской семье не принадлежите», «замок не купили», «к старости ничего не накопили»…
Противоречия, непонимания, конечно, возможны, думала Яся, всё-таки отцы и дети – разные поколения. Но зачем так грубо? Вот Семён ходит в церковь, читает Библию. А в Библии написано, что надо почитать отца и мать. Значит, верующие в Иисуса Христа выбирают в вере то, что им выгодно? Грешат! Потом ходят на исповедь, каются, постятся. Потом опять грешат.
Бедный Бог, чего ему только не приходится наблюдать и слушать!
После таких, с каждым годом всё более редких визитов старшего сына, Яся чувствовала себя ещё более больной, и ещё более никому не нужной. Невестка – жена Семёна – и вообще глаз не казала. Как обиделась за что-то на свекровь, так и лелеяла свою обиду.
… А потом у Яси случился инсульт.
Наверное, сыновья и невестки смирились с тем, что она выжила. Пожалуй, самый первый год её болезни был очень плодотворным на гуманные поступки ближних Яси.
Семён, едва наступили тёплые дни, вымыл (он и раньше это делал время от времени) все окна в её квартире, снял, постирал и повесил шторы. Алексей с Валентиной (они почти всегда приезжали вместе, как в стихотворении Агнии Барто «Мы с Тамарой ходим парой…») наведывались чаще: или планово, или по пути куда-то.
Им было проще, чем Семёну, так как оба были «при машинах». Младший сын баловал мать разными деликатесами: то красной икрой, то ветчиной. А ещё каждый месяц давал ей «на пропитание» пятьдесят долларов.
Когда Павел Иванович и Полина добыли инвалидную коляску, она довольно долго стояла сложенной возле кровати Яси. Но как-то погожим днём приехал Семён с сыном.
- Собирайся, мать. Сейчас мы поедем гулять.
Яся несказанно обрадовалась, как радовался бы любой больной человек, который почти год наблюдал из окна за тем, что происходит в том мире, который стал ей недоступным.
И вот она во дворе, на свежем воздухе, пусть и в инвалидной коляске. Сначала внук покатал её по дорожкам вокруг дома. А в это время Семён сходил в магазин и купил всем мороженое – эскимо на палочке.
Идиллия! Сын, внук и Яся едят мороженое, улыбаются и шутят. А день такой тёплый, и люди все такие приветливые! Соседи останавливались и расспрашивали Ясю о житье-бытье.
За час, что гуляли, щёки Яси порозовели, глаза повеселели, а в душе поселилась надежда на выздоровление. Ей даже казалось, что лучше стали двигаться парализованные рука и нога.
Потом Яся всем своим знакомым рассказывала о прогулке, о том, какие замечательные у неё сыновья и их дети.
Собравшись уходить домой, Семен спросил:
- Понравилась ли вам, Яся Викторовна, прогулка?
- Очень! Спасибо вам, мои дорогие. Я будто вновь родилась, вдохнув свежего воздуха, - глаза её наполнились слезами.
- То ли ещё будет, мать! Раз понравилось тебе гулять, значит, будем выезжать теперь чаще на твоём «автомобиле».
Яся залилась слезами. Но не от возможности выбираться из квартиры, а оттого, что старший сын её как будто оттаял, сменил гнев на милость.
Когда внук наклонился, чтобы поцеловать бабушку, она положила ему в руку купюру:
- У вас, у молодых, большие расходы. Купи себе что-нибудь.
- Что ты, бабушка, не возьму я у тебя деньги!
- Бери, бери, а то я обижусь. Не волнуйся, не последние тугрики даю.
Увы! Это была первая и единственная прогулка Яси за все годы её болезни. Хотя не так уж трудно было спустить коляску, имея в доме грузовой лифт и рельсы на первом этаже, позволяющие скатывать и поднимать всё, что имело колёса.
Конечно, мать верила обещаниям старшего сына, и ждала, не напоминая. А к младшему сыну Яся боялась обращаться с какой-либо просьбой с тех пор, как стало известно о его болезни. Что же касается «папы», то он не проявлял желания вывезти жену на прогулку. Почему? Это его тайна.
Безусловно, он очень уставал от работы в институте, домашних дел, от того, что делал для неё: готовил еду, кормил, мыл…И всё такое прочее.
А ещё Павел, настояв на том, чтобы Яся забыла и думать о лечении в восстановительном центре, сам каждый день делал массаж её парализованной ноги. Правильной или неправильной была его методика массажа, никто этого не знает. Но, и до инсульта, а особенно после, Яся испытывала мучительные боли в ногах. И без этого массажа она не смогла бы ни лежать, ни сидеть, ни спать.
Эти боли постепенно нарастали. И Яся, когда уже не было сил терпеть, ночами стучала в стенку и звала:
- Папа, помоги!
Приходил Павел, клал её ногу на свои колени, массировал. И спал, вздрагивая, когда головой утыкался в ногу Яси.
Однажды Полина, разговаривая по телефону с Ясей, услышала, что она стонет.
- Ты стонешь, или мне почудилось?
- Болит нога, - Яся начала плакать. – До того болит, что я была бы рада, если бы мне её отрезали. Нет покоя ни днём, ни ночью.
- Ничего не понимаю! А уколы, таблетки, снимающие боль? Сейчас всего этого добра столько, что можно засыпать поверхность всего Земного шара.
- Папа не признаёт никаких таблеток.
- Так, моя дорогая подружка, - решительно сказала Полина, - давай проясним ситуацию. Болит у тебя, или у Павла Ивановича?
- У меня! – рыдала Яся.
- Я хочу поговорить с твоим «папой», кликни его.
- Нет его дома. Ушёл в институт утром и вернётся часа в два, чтобы самому перекусить и меня покормить. Потом снова уйдёт.
- Попроси его купить таблетки. Он же врач, знает, что надо.
- Просить бесполезно. Говорит, что самое лучшее средство – массаж. А массаж помогает не больше, чем на час. А потом я просто терплю. Всю наволочку уже изгрызла; грызу её, когда от болей чуть сознание не теряю.
- Это уже чересчур! – возмутилась Полина. – Наша же медицина – самая гуманная в мире. И врачи, получается, должны быть самыми гуманными. Скажи, дорогая, а завтра Павел рано уйдёт на работу?
- Нет, завтра у него нет лекций.
- Значит, я смогу с ним договориться, чтобы он меня подождал, никуда не уходил. Заеду к тебе рано утром на полчаса; муж обещал подбросить на машине.
Павлу Ивановичу выдадим блюдо под таким «соусом»: дескать, давно не была у вас, соскучилась. Сейчас приготовлю пирог. Потом сбегаю за таблетками для тебя. Будешь пить, признаёт твой «папа» их, или нет. Первый раз слышу, чтобы врач не хотел облегчить страдания больной.
Таблетки Полина привезла. И пока Павел готовил в кухне чай, Яся выпила одну. Остальные спрятала под подушку. В тот день Полина торопилась в свою «контору». А вечером дома услышала в телефонной трубке повеселевший голос Яси:
- Спасибо, дорогая, сестра. Не могу назвать тебя иначе, как сестрой. – Я перед тобой в долгу!
- Судя по тому, сколько лишних слов ты сказала, - рассмеялась Полина, - тебе полегчало?
- Ещё как полегчало! Весь день твержу стихотворение:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространства и простор.
Нам разум дал стальные руки- крылья,
А вместо сердца пламенный мотор…
- Яся, насколько я помню, это стихотворение (П.Д.Герман, «Всё выше» - В.Ф.) было написано для лётчиков.
- Так я и летаю, - смеялась Яся. – Пью таблетки, и нет никаких болей.
- А что говорит твой «папа»?
- Я прячу таблетки.
Вскоре Павел нашёл таблетки. О том, что он положил их на полку, до которой Яся уже не могла дойти, Полина узнала от неё по телефону.
Так Яся постепенно стала жертвой Молоха по имени - Павел Иванович!
У Молоха (Молох - божество, любившее кушать людей; описано в Библии) были и другие имена.
Прошло ещё время. Состояние Яси (без всякого лечения) всё ухудшалось.
Благодаря стараниям «папы», она перестала ходить, а потом – хотя бы подниматься и стоять, опираясь на ходунки.А ведь у неё был шанс на более активную жизнь.
Спустя месяц-другой после того, как она вернулась из больницы, Яся, держась за ходунки, могла дойти до уборной, и, цепляясь там за стены, сделать "свои дела". И была рада, что не просит Павла, чтобы он подал, а потом и убрал судно.
Но однажды муж застал её в уборной и сделал выговор:
- Я запрещаю тебе без меня ходить по квартире. Ты можешь упасть, сломать шейку бедра... И обратишься в калеку, будешь заживо гнить, валяясь в постели.
Так она и превратилась в капитально сидячий объект. С невыносимыми болями в ногах и руках, с тяжкой гипертонией.
И как только Яся превратилась в капитально сидячий объект, отношение к ней также капитально изменилось. Ей можно было говорить, что угодно и каким угодно тоном. Ведь не встанет, не выйдет из комнаты, дверью не хлопнет, как это мог бы сделать здоровый человек!
...Говорят, что многих людей испортил квартирный вопрос. Так случилось и в семье Яси.
Первыми в атаку пошли Алексей и его супруга. А может, надо переставить слова так: первыми в атаку на Ясю пошли супруга Алексея и он.
Как-то позвонила Валентина – «старшая»:
- Как вы поживаете, Яся Викторовна?
- Неважно поживаю. Болят кости, голова. Видно, скоро помирать буду.
- Первый раз от вас это слышу! – удивилась Валентина. – Вы ведь такая оптимистка! Я вас всегда привожу в пример своей маме. Она недавно болела.
- Да, я знаю. Мне Алёша говорил.
Яся знала и другое: когда заболела мать Валентины, то её сразу же поместили в так называемое коммерческое отделение больницы, приставили к ней сиделку. В палате было две койки: для больной и для Валентины, которая не уезжала из больницы до тех пор, пока у матери не сняли приступы аритмии.
Когда Павел узнал, сколько стоило лечение матери Валентины, он качал головой, цокал языком и приговаривал: «Надо же! Дачу можно построить на такие деньги», и многозначительно смотрел на Ясю: «За счёт Алёши лечили тёщу!».
Ясю мучил вопрос: «А почему ни разу сын и невестка не предложили мне лечь в больницу, посулив оплатить лечение? Разве я – не мать своего сына?».
Вопрос остался без ответа.
- Яся Викторовна, - продолжала бодрым голосом Валентина, - мы с Алексеем были в оптовом магазине, купили продукты и для вас. Есть кое-что вкусненькое. Думаю, что вам понравится. Мы заедем к вам вечерком.
- Конечно, приезжайте. Где я, там и вы – как у себя дома.
Яся напророчила.
Алексей и Валентина привезли два огромных пакета. Невестка сказала, что вместе с Павлом Ивановичем разложит всё по полкам холодильника, сделает бутерброды с красной икрой, сёмгой и «финской» колбасой, и они «гульнут на славу».
Алексей присел на стул рядом с кроватью матери. Яся видела, что он бледный и как бы не в себе.
- Как ты себя чувствуешь, сынок?
- Неплохо. Не волнуйся. Ты совсем не ходишь?
- Не хожу. Уже отказывает и здоровая нога. Не могу сама стоять, даже держась за ходунки.
- А врачей вы вызываете?
- Недавно с большим трудом вызвали невропатолога. Врач пальчиком потрогала мои ноги и руки и сказала: «Упущено время».
- Что значит, упущено время?
- Лечиться надо было.
- А кто тебе мешал лечиться?
- Павел Иванович считал и считает, что мне ничего не поможет.
- Так и считает?
- Он же врач.
Алексей поднялся со стула, походил немного по комнате. Видно было, что он хочет что-то сказать матери, но не решается. Ушёл в кухню. Вернулся с большим подносом, уставленным тарелками. Следом за ним пришли Валентина и Павел Иванович.
Полчаса они наслаждались вкусной едой. Шутили.
Павел вызвался поставить чайник на газ. Как только он ушёл, Валентина села на кровать рядом с Ясей, взяла её здоровую руку в свою, погладила, и, не поднимая глаз, сказала:
- Яся Викторовна, мы с Алёшей долго думали…
Из сумочки, которая лежала на её коленях, Валентина достала листы бумаги и протянула Ясе.
- Мы решили предложить вам, Яся Викторовна, заключить договор-ренту.
- Что это такое? – у Яси забилось сердце, в лицо бросилась жаркая волна, лоб покрылся испариной.
- Это черновик договора-ренты, - Валентина протянула листы, но у Яси так дрожала здоровая рука, что она не смогла удержать бумагу, и листы, как подбитые лебеди, опустились на одеяло.
- Потом папа почитает. Скажи на словах, что ты и мой сын решили предложить нам?
- Мы заключаем с вами договор-ренту. Всё юридически заверяем. По этому договору, владельцем квартиры становится Алексей, он будет оплачивать все коммунальные услуги. Но ничего не изменится. Вы будете по-прежнему жить здесь, как и жили. Мы будем заботиться о вас, как и заботились до этого.
Валентина говорила бодрым, деловым голосом, нисколько не смущаясь того, что рядом с ней находилась физически беспомощная женщина.
- Но я здесь не одна, - собрав все свои силы, чтобы не закричать и не заплакать, сказала Яся. – А где будет жить Павел Иванович? Вы его, что, выгоните?
- Что вы такое говорите! – невестка изобразила возмущение. – Я же сказала, что вы будете здесь жить, как и жили. До…
- Понятно. Вы меня уже хороните. Живую. Я умру, а Павла Ивановича вы выгоните.
Потом Яся, уже не помня себя, кричала:
- Папа, папа! Иди сюда!
Павел с весёлой улыбкой принёс поднос с пирожными и чашками с чаем.
- Продолжим пировать?
Возможно, он почувствовал в воздухе комнаты грозовые всполохи. Посмотрел на Ясю, увидел, что она встревожена, посчитал её пульс.
- Э, да у тебя, Яся Викторовна, пульс за сто ударов. Сейчас дам тебе сердечные капли. Что случилось?
- Папа, возьми вот эти листки и прочитай. Наши дети решили нас осчастливить. Валентина, перескажи Павлу Ивановичу всё, что ты мне сказала о договоре-ренте.
Павел внимательно и молча выслушал невестку. Потом обратился к Ясе:
- Что ты, дорогая, обо всём этом думаешь?
- Я - против. Не мучайте меня. Дайте мне умереть спокойно.
Яся выпила лекарство, поданное Павлом, легла, отвернулась к стене и затихла.
Валентина пыталась подключить к уговорам и Алексея. Делала ему руками знаки. Но, видно, он чувствовал себя не лучше матери. Достал из кармана пиджака таблетки, вытряхнул одну на ладонь, положил в рот, запил чаем.
- Не ожидал я от тебя, мать, такого фортеля. Не понимаешь своей выгоды. Мы хотели сделать для тебя, как лучше…
Алексей почти выбежал из квартиры, хлопнув дверью так, что Яся вздрогнула. Валентина бросилась за ним, но быстро вернулась и со злостью крикнула:
- Вы ещё долго будете вот так сидеть и портить всем нервы. Врач сказал.
…Нельзя худо говорить обо всех врачах. Но Ясе, явно, не повезло встретить ВРАЧА.
Первый сразу же приговорил её к смерти. Этот работал в больнице, куда Ясю привезла карета «Скорой помощи». Она только поступила в лечебное учреждение, ещё не были сделаны анализы и прочее, что могло бы уточнить диагноз. А врач чуть ли не на второй день её пребывания там, сказал мужу и сыновьям: «Готовьтесь к худшему».
Если верить утверждению, что мысль и слово имеют материальное воплощение, что, значит, врач уже послал в окружающий нас космос сигнал: такая-то умрёт.
Хорошо, что больная долго не знала об этом приговоре. Скорее всего, именно незнание позволило ей отложить своё намерение: доползти до окна, открыть его и… Она имела надежду на выздоровление.
Тот врач сделал ещё одно пагубное дело – он настроил родных Яси на то, что она умрёт. И никто никогда не узнает, что в момент провозглашения приговора подумали Павел, Алексей и Семён.
Не хочется думать, что обрадовались. Это было бы совсем бесчеловечно и аморально по отношению к женщине, которая ничего дурного не сделала для мужа и сыновей.
Но что-то осталось в их подсознании; там, где, как в земной коре, слоями откладываются все психические процессы, не представленные в сознании человека. Это своеобразные психические вулканы, спящие до поры до времени, а потом взрывающиеся.
Взорвались же они у Павла, Алексея и Семёна. Иначе, откуда их равнодушие к Ясе? И её уверенность, что произрастает оно с того дня, как муж и сыновья её «списали» с белого света, услышав приговор врача больницы. Её «вина» перед ними была в том, что она позволила себе ещё немного пожить.
Второй врач – невропатолог из «известного медицинского центра» - лишь на основании визуального осмотра, по рассказу Яси, даже не прикоснувшийся к её больному телу, вынес приговор: не будет ходить.
На основании чего он этот диагноз поставил? На основании своей некомпетентности.
Яся не была старым человеком; в её организме был ещё большой резерв жизненных сил. Ей надо было только помочь восстановить здоровье различными средствами, которых уже в пору её болезни, было предостаточно.
Человеческий организм живуч, он просто так не сдаётся. Но, если, конечно, кому-то хочется, чтобы он сдался - это уже другая история.
Третий врач – Павел, второй двоюродный супруг Яси. Врач, окружённый врачами, учёными, наукой, медицинской техникой! Столько возможностей, чтобы помочь жене. Хотя бы попытаться это сделать. Двоюродный муж – это не родной муж.
С таких врачей надо снимать белые халаты и отправлять их заниматься чем-то другим, что не имеет живой души.
Вроде бы, и сейчас все выпускники медицинских вузов дают «клятву Гиппократа». Не знаю её содержание, но предполагаю, что там есть заверение бороться за жизнь больных до последнего их вздоха.
А вот какое «Торжественное обещание» подписал в Юрьеве 7 марта 1909 года Николай Нилович Бурденко (переписано с сохранением орфографии из книги «Главный хирург Н.Н.Бурденко» М.Б.Мирского. Москва, 1973 г., Воениздат):
«Принимая съ глубокою признательностiю даруемыя мне наукою права доктора медицины и постигая всю важность обязанностей, возлагаемыхъ на меня симъ званiемъ, я даю обещанiе въ теченiе всей своей жизни ничемъ не помрачать чести сословiя, въ которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разуменiю, прибегающимъ къ моему пособiю страждущимъ: свято хранить вверяемыя мне семейныя тайны и не употреблять во зло оказываемаго мне доверiя. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ея процветанiю, сообщая учёному свету всё, что открою. Обещаю не заниматься приготовленiемъ и продажею тайныхъ средствъ. Обещаю быть справедливымъ къ своимъ сотоварищамъ-врачамъ и не оскорблять ихъ личности: однокоже, если бы того потребовала польза больнаго, говорить правду прямо и безъ лицепрiятiя. Въ важныхъ случаяхъ обещаю прибегать къ советамъ врачей, более меня сведущихъ и опытныхъ; когда же самъ буду призванъ на совещанiе – буду по совести отдавать справедливость ихъ заслугамх и старанiямъ».
( лишь букву «е» в некоторых словах невозможно воспроизвести из-за отсутствия её в современном алфавите).
Н.Н.Бурденко был разносторонним учёным, но, прежде всего, он был хирургом, нейрохирургом. Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов – главный хирург Красной Армии. Когда началась война, ему было 65 лет. Первый «мозговой инсульт» его сразил в сентябре 1941 года, потом были ещё. Самое поразительное: он выздоравливал и снова работал, оперировал. Как он учился говорить после инсульта, и о других его методах восстановления можно прочесть и в упомянутой книге.
Врачи «старой закалки» огромное значение придавали психотерапии, настрою больных на выздоровление. В частности, Николай Нилович перед операцией говорил пациенту, у которого была опухоль мозга: «Всегда надо верить в победу над болезнью. Один древний врач сказал как-то пришедшему к нему за помощью: «Смотри, нас трое: я, ты и болезнь. Если ты будешь на моей стороне, нам будет легче одолеть её одну».
Ясе не повезло: она была одна, а на противоположной стороне – болезнь и врачи.
… Прошло полгода. За это время ни Алексей, ни Валентина ни разу не позвонили, не приехали. Не получала мать и деньги (называла его пятьдесят долларов «стипендией»), которые прежде каждый месяц давал ей сын, и значительная часть которых уходила на оплату коммунальных услуг и за него, как прописанного в квартире жильца.
Не раз Павел сетовал: «Мы, два пенсионера, могли бы получать субсидию из бюджета государства. А из-за того, что прописан Алексей, ещё далеко не пенсионер, нам её и не дают. Эти деньги не помешали бы».
Не деньги волновали Ясю. Разочарование, тоска ели её так, как едят ствол дерева жуки-короеды. Она чувствовала, что жизнь оставляет её. А жить ей хотелось. Но она ослабела до того, что не могла удержать стакан с водой, ложку. Руки её тряслись, тело временами сводило судорогой так сильно, что она кричала от боли. Всё чаще ночами она стучала в стенку, будила Павла криком: «Папа, помоги! Сделай массаж, мне так больно!».
Если раньше она могла, держась за всё, что было под рукой, сесть на стул, из которого Павел смастерил ей "биотуалет", то теперь и это было ей не доступно. После того, как она перевернула ведро, в которое стекала моча и всё прочее, Павел запретил ей самой пользоваться туалетом. Она страдала и от переполненного мочевого пузыря, когда муж уходил на работу.
Единственная надежда её была на соседку Тоню. Яся, тысячу раз извинившись, просила её заходить, как только она сможет. И Антонина заходила. То утром чай принесёт, то бульон специально для неё сварит. Яся давала ей деньги и просила купить что-нибудь вкусное. Не брезговала соседка подавать Ясе судно, мыть его.
Чья-то помощь Ясе стала очень нужна с тех пор, как Павел перестал готовить и оставлять ей завтраки, что делал раньше перед тем, как уйти в институт. Яся не выясняла с ним отношения. Страдала молча. Она понимала, что мужу надоела больничная обстановка дома, что он устал.
Постепенно зарастала грязью и квартира. Павел делал, что мог. Но чего-то делать, наверное, сознательно не хотел. Забилась раковина в кухне. Он стал мыть посуду в ванне. По-прежнему стирал руками; постельное бельё кипятил в ведре. Через многочисленные дырки в кухне откуда-то приходили в гости тараканы. Трещина в унитазе появилась давно, просачивалась вода. Постепенно в уборной появился устойчивый неприятный запах. Почернели когда-то белые шторы на окнах, а стёкла покрылись толстым слоем грязного налёта.
Вскоре после того, как перестали навещать мать Алексей и Валентина - «старшая», пришёл старший сын. С матерью лишь поздоровался, но не подошёл, не поцеловал. На спинке дивана, на котором лежала Яся, Семён давно уже устроил своеобразный иконостас. Каждый раз он приносил маленькую иконку какого-нибудь православного святого. Перекрестившись, молча ставил её рядом с другими.
- Как хорошо, что ты пришёл, сынок! – обрадовалась Яся. – Ты давно у нас не был. Много работы?
- Сейчас у меня нет работы. Я ходил с паломниками по святым местам.
Яся просто онемела. Она вспомнила рассказы Льва Толстого, который нередко выходил на тракт, по которому двигались паломники с детьми, со всем своим скарбом. Он расспрашивал их о жизни, записывал разные истории, пословицы и поговорки, легенды. Писателю всё это нужно было для книг. А зачем ходит с паломниками её сын?
Яся решила не спрашивать Семёна о мотивах его странствований. Захочет – сам расскажет.
- А я всё ждала тебя. Хотела попросить, чтобы ты вымыл окна. Ничего не видно, такая на них грязь. Ты только стёкла вымой, а шторы постирает и повесит Павел Иванович.
- Нет уж! Раз квартира будет принадлежать Алексею, пусть он и моет окна. Я этого делать больше не буду.
- С чего ты взял, что квартира будет принадлежать Алёше?
- Сорока на хвосте принесла эту новость, - усмехнулся Семён.
- Я и Павел Иванович ещё живы; это наша квартира. Умрём, вот тогда и делайте с ней, что хотите.
- Мне здесь ничего не светит. Вот если бы ты прописала в своей квартире моего сына – своего внука, то тогда я бы окна мыл, может, хоть косметический ремонт в квартире сделал. У вас всё разваливается.
Но пока стимула нет. Я буду тут париться, а воспользуются моим трудом те… буржуи? Нет, увольте! Не хочу быть в роли мужика, который, как в сатирической сказке Салтыкова-Щедрина, один двух генералов прокормил.
Лицо Яси от волнения покрылось пятнами. Руки её дрожали так, что она не смогла поднять стакан с водой. Сын ходил по комнате и сделал вид, что ничего не видит.
- Боже мой, - сказала, почти крикнула Яся, и подняла руки кверху, как поднимают руки те, кто хочет обратиться к Богу, - я никогда не думала, что вы, мои любимые сыновья, будете рвать меня на части из-за квартиры!
Когда мы переехали с Павлом Ивановичем сюда, то Алексей стал ко мне приставать: «Мать, пропиши мою дочь в свою квартиру. У неё жилья нет». Вот ты, Сеня, меня упрекаешь, а зря. Я ответила Алёше: «У меня есть не только внучка - твоя дочка, но и внук – сын Семёна. Если я её пропишу, то, ради справедливости, надо и его прописать. Чем мой внук хуже моей внучки? Купи своей дочери квартиру или комнату. У тебя есть деньги, а у Семёна – нет».
- А что же ответил твой любимый Алёшенька? – Семён перестал ходить по комнате и остановился перед матерью.
- Он убежал, не попрощавшись; дверью хлопнул так, что штукатурка полетела. А моя невестка таким взглядом меня одарила, словно я ей что-нибудь должна.
Семён хмыкнул.
- Я пошёл. А где твой муж?
- Скоро придёт из института. Обедать будем. Оставайся, вместе пообедаем.
- Спасибо, аппетита нет. Передай своему мужу привет.
Когда вернулся Павел, Яся попросила его:
- Папа, вызови мне врача. У меня сейчас треснет от боли голова. И сердце трепыхается, кажется, что замрёт, и больше не будет биться. Пожалуйста, вызови врача.
- Участкового врача можно вызывать до двенадцати дня. Теперь – только «Скорую помощь».
- Вызови «Скорую помощь».
- Не нужна тебе «Скорая помощь». Зачем зря беспокоить врачей. Я сам справлюсь.
Павел, чего давно не делал, сел рядом с Ясей, прислонил её голову к своему плечу и начал делать массаж головы, легко, и, как казалось Ясе, нежно, водя пальцами по лбу, вискам…
К ней давно никто не прикасался, словно, она была прокажённой, и боялись от неё заразиться. Неожиданная ласка мужа её успокаивала. Из-под закрытых глаз Яси бежали слёзы.
Так тихо плачет щёнок, которого оставили замерзать на улице.
На следующий день Ясе позвонила Елизавета:
- Привет, подруга! У меня хорошая новость.
- Мне кажется, что нет уже такой новости, которая может меня обрадовать, - ответила с тяжёлым вздохом Яся.
- А мы сейчас проверим, - Елизавета засмеялась, то ли от хорошей новости, то ли ради того, чтобы развеселить подружку. – Твой телевизор работает?
- Работает.
- Тогда включи сегодня в пятнадцать нуль-нуль канал «Культура». И ты увидишь наш фильм о фонде имени, знаешь кого. Мы с тобой долго с ним маялись. Думала, что он уже стабильно ляжет на полку и будет век дожидаться своего часа. Но я нашла спонсора, и фильм покажут. Ты меня слышишь, подруга? Что-то ты примолкла.
- Я плачу, - ответила Яся. – Действительно, хорошая новость.
- Если ты плачешь от радости, то плачь дальше, - стараясь говорить бодрым голосом, продолжала Елизавета, - нам и гонорар положен.Ты получишь, по нонешним временам, приличную сумму. Как будешь тратить?
- Приглашу какую-нибудь женщину, чтобы вымыла окна, постирала шторы, вытерла пыль со всей мебели…
- А что, твои взрослые дети и внуки не могут этого сделать? – спросила Елизавета. - Твой Семён раньше мыл окна, и ты не могла им нахвалиться.
- У него нет времени. Он теперь с паломниками ходит.
Какое-то время Елизавета молчала. «Переваривала» услышанное.
- Лиза, я тебя не слышу? – говорила Яся и дула в трубку телефона. – Может, батарейка села.
- Это я села на стул, чтобы не упасть, - ответила Елизавета. – Паломники – возрождённое явление. Наверное, они были и при советской власти, но их не показывали по телевидению. А теперь показывают.
- Я тоже видела, но не думала, что среди них может быть мой Семён.
- Врачи утверждают, что каждый человек сходит с ума по-своему. Я никого не осуждаю и ничего не предлагаю. Хочется кому-то идти, как паломнику, по миру, пожалуйста.
Но, всякий раз, когда я вижу многокилометровую и многочасовую очередь в церковь тех, кто хочет прикоснуться к привезённой откуда-то иконе, или к мощам святого, или, когда вижу вереницу людей, бредущих по дорогам с ликами святых в руках, у меня возникает множество вопросов к этим людям.
А кто ухаживает за вашими немощными родителями или какими-то близкими родственниками? На кого вы оставили своих несовершеннолетних детей и внуков? Кто кормит ваш, ревущий от голода, скот? Кто поливает ваш огород- кормилец?
Вы идёте по святым местам, чтобы отмаливать какие-то свои грехи? А грехи-то за вами идут, если вы оставили без помощи больную мать, маленького ребёнка…
Яся слушала подругу, не перебивая. Потом сказала:
- Милая Лиза, во многом я с тобой согласна. Но, если бы тебя услышал мой Семён, он бы возмутился. Предполагаю, что сказал бы: надо верить в Бога, а остальное – приложится. Давай сменим тему.
- Хорошо. Расскажи, как ты себя чувствуешь?
- Нечем похвастаться. Ходить не могу. Всё болит. Суставы рук и ног крутит так, что кричу. И тоска зелёная! Ничего не хочется, ничего не мило. Скорее бы уже всё кончилось.
- Я тебя не узнаю, моя дорогая Яся Викторовна! Ты же всегда была оптимисткой. Я думала, что, получив гонорар, мы закатим пир на весь мир. Ради того, чтобы повидаться с тобой и выпить рюмочку, готова упасть перед твоим Павлом на колени и просить его простить меня и в дом пустить.
- Лиза, ты можешь ко мне прийти в любой день, - сказала Яся. – Я бы хотела повидаться с тобой, с Любой и Раей. Попрощаться. Давно не виделись. Только Полина меня навещает.
- Ты же знаешь, Яся, что я не навещаю тебя, потому что твоим папой отлучена от дома. Звучит парадоксально, но это так. Не буду же я с ним драться у твоей двери.
- Он, наверное, уже всё забыл. Да и не нужна мне теперь больница. Хочу умереть дома. Приезжай как-нибудь, попрощаемся.