15 апреля 2001 года.
Воскресенье. Я выхожу из дома и направляюсь к знакомой мне остановке трамвая. Теплый, бессолнечный день, радует меня своим весенним спокойствием, детвора уже резвится по улицам, гоняясь и громко смеясь.
То и дело они подбегают к своим милым мамам, сидящих на лавочках, ещё не совсем чистых после ушедшей зимы.
Они сидят подложившие под свои материнские задницы листы бумаги, а кто и вовсе сидит на прочитанном когда-то журнале, и теперь уже никому не нужном и не нашедшим ни в чем применения, кроме, как только закрывающий от пыли и грязи наступившей весны. Они сидят, и о чем-то рассуждают, и только иногда вспоминают про своих резвых детей, время от время взглядывают на них и зовут их к себе, чтобы утереть им их сопливые носы. И дети, не совсем послушно, подбегают к ним и тут же убегают от них, в радостях продолжая свои резвые детские игры.
Весна, она всегда заставляет резвиться, петь и радоваться. Веселое щебетание птиц всегда поднимает не так уж веселое настроение и становится немного радостнее и хочется улыбаться. Иногда хочется просто идти и улыбаться, ведь улыбка – это символ доброты, хотя сейчас многие этого не понимают и на улицах все чаще можно встретить хмурые, отчужденные лица. Эти лица всё время куда-то спешат, не замечая ни кого на своем пути и уж вряд ли их будет интересовать, веселое щебетание птиц. Озабоченные люди своими бытовыми и всякими другими проблемами, живут в своем проблемном мире, и им не приходится улыбаться и видеть улыбки других. И поэтому они суровы, им не понятен человек с улыбкой.
Смех. Что дает нам смех? Он дает радость и хорошую эмоцию, настроение!
Я иду и у меня на лице улыбка, и я чувствую себя маленьким, беззащитным ребенком. Грохочущий вдалеке трамвай, приближающийся к остановке, немного взбудоражил меня, и я побежал. Я подбежал к остановке, трамвай уже стоял, и люди запрыгивали в него как в военный катер, который вот-вот ринется вперед. Я тоже вскочил на подножку и протолкнулся дальше вглубь. Со всех сторон меня сдавили словно в тиски тугие плечи, мягкие задницы и животы. Просунув руку вверх и ухватившись за верхнюю поручню, я посмотрел на часы, на циферблате моих часов, подаренных мне моим дедом, было пятнадцать минут шестого, вечернего времени. «Хорошо»,- подумал я. «Значит, успею вовремя, если непредвиденные обстоятельства не захлестнут врасплох».
Мольер Жан Ботист. Мольер, – ну что ж, посмотрим-посмотрим, говорил я про себя и это была премьера, а премьера- это всегда волнующе, ведь всякое может случиться, и кто знает, и кто знает… Я сунул руку в карман, ну вот ничего там не обнаружил, и как всегда поражаясь собой, усмехнулся, злясь на самого себя и тут же удивляясь в сотый или быть может в тысячный раз, я говорил себе: « Что надо носить с собой карандаш и бумагу, и опять всё оставил дома. Ну да ладно, подумал я, пусть это будет, так как всегда. Я сяду вечером дома, включу ночную лампу и буду писать всю ночь пока не усну или не начнет светать и соседи отрезвят меня своим шумом, собираясь на работу. И я уже сразу представил, как я сижу в своей комнате и описываю театральную постановку, всё то, что мне наиболее запомнилось. Вот уже ночь, а я всё сижу и глаза мои слипаются от сна. И дом тих, и на улице ни шороха, а я весь в рукописях. Ведь это так всегда и происходит, сидишь и ничего не слышишь, кроме того, что надо слышать, ночная тишина и ты где то там о чем ты пишешь. И только тусклый свет лампы светит на твой лист, малым лучом света и кругом разбросаны листы и ты стараешься вспомнить всё, до мельчайших подробностей происходящего с тобой или, с кем-то о ком твой рассказ. Вот так рождается маленькая никому не нужное творение авторов. Мне трудно представить каким трудом рождались книги великих писателей, как трудоемко они описывали какой-нибудь роман в пятьсот листов или другое какое-нибудь небезызвестное произведение, которые писались годами, как например, Дон Жуан, Байрона. С каким трудом и терпением писал он это произведение, какой силой и каким здоровьем обладал этот человек, я просто поражаюсь. Да в прочем не только он, как много величайших произведений написанных, сколько души в них вложено, можно сказать только браво, это же гениально! Вот и Мольер, великий французский писатель, творил и до сих пор его произведения интересны, их интересно читать, а еще интереснее делать по ним спектакли. Помнится, как гениально играл Юра Богатырев в Мольеровой пьесе «Скупой».
«Мнимый больной». Я читал, это театральное произведение и у меня сложилась, своя театральная постановка, своя вырисовывалась картина. Но я знал, точно знал, уже наперед как будет развиваться действие. Обязательно танец, конечно же, чулки, конечно же, платье, но трудно догадаться какая будет декорация. Но кресло! Но кресло, конечно же, кресло будет обязательно, и в кресле, конечно же, будит Дима Куличков – это я знал точно! А кто же, как ни он, только он, Куличков, замечательно сыгравши Дженнаро. Де Сиа в постановке « Человек и джентльмен» Эдуарда Де Филиппе. Как впрочем, и все игравшие в этом спектакле были замечательны. И вся их игра подчеркивала профессионализм мастера, но и безусловно дай Бог их, ещё долго действующий талант. Я слышал когда-то такую поговорку: талантам нужно помогать, бездарные пробьются сами. А ведь зачастую, сколько талантов пропадает и ни кто им не помогает и они бьются и бьются, но как рыбы об лед, их не видят или даже стараются не видеть, не замечать и они начинают сомневаться в себе, а от этого теряется вера, теряется гениальность, индивидуальность. А ведь каждый человек, наверное, в чем -то индивидуален. А впрочем, а впрочем, а впрочем, чёрт его знает. И всё, что делается, ведь делается не один раз…
Трамвай, в котором я ехал, подъезжал к остановке Вокзальная. На остановке вошли девушки с цветами – это был хороший знак к успеху и, наверно, они тоже собрались в театр. Я протолкнулся ближе к двери и почти вплотную оказался возле них. Трамвай раскачивал всех пассажиров. Они стояли возле меня, державшись за поручни, и цветок свисал немного вниз и почти касался моего лица. Его аромат, прекрасный аромат исходил из уже не живого цветка. И меня вдруг охватило странное чувство – чувство неуверенности, загадочного страха, страха существования. Неужели, неужели человечество создано так, что нужно ради любви приносить жертвы и жертвовать собой, чем-то. А ведь это так, на протяжении веков люди только и делали, что приносили вред самим себе и окружающей среде и всё это ради чего, чего ради, и любовь, сильное великое чувство любовь, заставляла человека свершать поступки и приносить жертвы ради любви. Так, быть может любовь - это только от дьявола и всё это дьявольская шутка над людьми!? Ведь муки приносит любовь, зависимость, радость приносит свобода. А может просто это не та любовь? А истинная любовь она может быть где-то, где свобода, где-то там, где нас совсем ни что и не кто не будет мучить, и только будит прекрасное чувство любви и свободы.
Трамвай подошел к Университетской, я вышел ,уже из почти полупустого вагона и медленно пошел к театру. Я перешел через дорогу и сравнялся с афишной доской, выкрашенной ярко-зеленым цветом, на которой было написано: премьера «Мнимый больной». Чуть выше вдоль всего забора были вывешены сыгранные и еще играющие в театре спектакли. И вот ещё, ещё один спектакль прибавился к театральному репертуару, хотя и не надолго, ещё одно действие занимающий целый ряд, ряд людских затрат, времени, способности, таланта, энергии и, конечно же, вклада и работу режиссера.
Когда мой поезд пришел на вокзал родного города Саратова в пять ноль пять утра, и я наступил на пирон с каким-то пугающим меня восторгом и радостью. Я побрел по пустой спящей улице, и спящему ещё городу, и даже полу спящему вокзалу, проходя мимо пустого спящего стадиона, мимо спящего завода, по спящим улицам мимо спящих домов. И вот я вышел на остановку, напротив которой висела , афишная доска, зеленого цвета, которая висела на заборе зеленого цвета, вдоль которого росли елки зеленого цвета, вокруг возвышались тополя. А за забором стоял спящий театр. И я после долгой разлуки смотрел на него и мне было приятно и хорошо. И как будто бы я и не уезжал, и не бродил по свету и не любовался прекрасным достоянием культуры других народов. Как будто этого не было, всё как всегда и я стоял, и смотрел на это простое здание, серое и невзрачное, но близкое родное по духу, по разуму. Вот оно простое, но родное здание родного города, думал я, смотрев на него, и не сравнится оно наверно не с чем. И пусть там за тысячи километров от дома стоят красивые и уютные театры, но этот всё же стоит так тихо и молчаливо, и всё вокруг замерло, и всё спит. И вот я, проходя вдоль афишной вывески, вспомнил, как я стоял и любовался как прекрасным сном этого театрального серого муравейника.
И вот теперь я иду уже к оживленному кипящему, словно река, театру. Толпившиеся люди подходят со всех сторон к главному входу и сочатся сквозь вход, отдавая билеты и мило улыбающие билетеры аккуратно отрывают их, и как бы кланяясь, улыбаются и говорят, здравствуйте вежливым зрителям. Люди стояли везде, и складывалось такое впечатление, будто демонстрация продолжала свое ликующие шествие. Незаметно подъезжали машины и становились в ряд с другими. Стоящие люди на лестнице перед входом в театр о чем- то вели споры, и кто-то ждал кого- то и кто-то спрашивал билеты в надежде попасть на спектакль. Но желающих продать билеты не находилось, и толпа в кассу не расходилась, хотя и билетов по-видимому там не было. Тут я увидел стоявшего за стеклянными дверьми режиссёра, создавшего этакий спектакль
Среднего роста, не молодой, лет 60-и мужчина в очках с гладко лысой головой. Он стоял и смотрел на проходящую публику, никто не подозревал, что вот он этот человек, который как гончар слепил, и вынес на наш суд этот премьерный спектакль. В соседним окошке рядом с кассой вёл свою рабочую борьбу с любителями театра, администратор . Из окошка слышалось – к сожалению, к сожалению, билеты все проданы, могу только входной, - только входной? Переспрашивали его. Ну, что ж, давайте входной, он наклонялся вниз к столу и, что - то быстро черкал ручкой, а потом просовывал в окошко белый билет с надписью « Академический театр драмы» и вверху с синей печатью было написано- входной билет. Потом он мило улыбался, ему говорили спасибо, он уходил и только одна голова виднелась в окошке. Тут же возникали вопросы у посетителей с билетами, проданными на одно место. И он быстро технично, ловко разбирался в этой нелепице, объясняя, что произошла опечатка, и что в место 19 тут написано 16 , и довольные граждане шли и садились на свои места. Вестибюль был заполнен людьми и легкий гул присутствовал от кипящих разговоров людей.
- Программки покупаем, программки! Возьмите программку,- предлагали женщины возле входа в зал. И молодежь, говорливая молодежь брала программки, и начинали обсуждение и спор. Люди постарше вели себя тактично и молча, разглядывали портреты артистов. Многие ринулись в буфет, кто-то стоял внизу на первом этаже и отдавшие одежду в гардероб не знали брать им бинокль или обойтись без него. Пройдя через вход и раздевшись, я ходил по вестибюлю иногда чуть- чуть не сталкивался с художественным руководителем театра. Я один из немногих кто знал его в лицо и поэтому, было интересно наблюдать за его поведением. Он ходил из стороны в сторону, подходил к людям, по-видимому, к своим близким или знакомым, и разговаривал с ними о чем-то. Иногда он подходил к окошку администратора театра и спрашивал о билетах, а то просто стоял и задумчивым взглядом смотрел на вход, на людей, потом резко срывался и опять куда-то уходил, потом снова возращялся и скрестя руки возле груди стоял с задумчивым взглядом. Я посмотрел на часы, время было около шести, прозвенел звонок и зрители стали не торопясь заходить и проходить на свои места. Я зашел в зал и сел на своё место. Передо мной на сцене стояла декорация театрального действия. Так вот значит, что задумка мастера, окинувши взглядом декорацию, я стал смотреть по сторонам в поисках знакомых. Но людей было много и было очень трудно кого - либо увидеть из знакомых. Прозвенел последний звонок, зал стал постепенно затихать, свет погасили, тишина – музыка. Спектакль начался!
Музыка, танец
Спектакль начался!
У мнимого больного
Больной радикулит
Но это только слово,
А в пьесе, целый быт.
Живот ему всё мутит
Он в туалет бежит
Но это и не стыдно,
Ей Богу ж, не бронхит.
И подлая супруга
Обманет простака,
И будет ей, расплата
Но это будет, после.
Но, а пока, пока,
На выданье невеста
Любимца жениха.
А тут крадётся кто-то
Подозреваю я,
Что он жених невесты
Любимец, ну как я.
Ах, вот идея – где я?
Ах да, сижу, смотрю.
Сижу, смотрю на сцену
И всё к концу, бредёт
И взрыв аплодисментов
И люд домой идёт.
Ах, браво, браво, браво!
Скажу я не тоя
Ах, браво, вам актеры
Милые друзья.
Нельзя и не заметить
И не сказать нельзя,
Браво режиссеру
Но льстить нельзя ,
Нельзя, нельзя, нельзя!
Глаза в глаза актеру
Стараются взглянуть
И он стоит и смотрит
Не смеет и вздохнуть.
Музыка, танец
Спектакль начался
Браво, браво, браво!
Скажу я вам, друзья.
фотография из интернета.яндекс.ру