Часть I.
Цокот каблучков, долетевший в кабинет из коридора, заставляет меня предусмотрительно оторвать голову от стола и растереть лицо ладонями. Это чтобы с первого взгляда не бросилось в глаза, что я постыдно проиграл поединок с послеобеденной дремой. К тому моменту, когда каблучки оказываются у моей двери, я уже вполне правдоподобно изображаю из себя работающую офисную мышь. Серую, такую, неброскую, коих в каждом офисе полным полно. Но, похоже, по тому, как стучит сердце, все эти ухищрения не нужны. Я уже знаю, кто сейчас войдет в кабинет, стук этих шпилек я не спутаю ни с каким другим. Так и есть – без стука распахивает дверь, и вплывает в комнату кошачьей, грациозно-легкой походкой. Огненно-рыжая копна густых ухоженных волос падает на спину, закрывая ее почти до талии. Пара прядей отбилась от общего потока, и, падая через плечо на грудь, кокетливо прикрывает глубокое декольте. Легкое платье облегает фигуру, от гладких плечей до середины бедер, подчеркивая соблазнительные линии. При каждом шаге высокий разрез на левом бедре грозит выдать секретную информацию о цвете трусиков. Нарочито играя всем своим гибким молодым телом, это великолепие подходит вплотную к моему столу.
- Привет! Ты не занят?
- Присаживайся, - я указываю на стул радом со столом. Я делаю это каждый раз, но уже знаю наверняка, что стулом она не воспользуется.
Одним аккуратным движением бедра она сдвигает стопку бумаг и усаживается на ближний ко мне угол стола, демонстративно закинув ногу на ногу. Как и рассчитано, разрез расходится, приоткрывая пару миллиметров белой шелковой ткани и такую же шелковистую, ухоженную кожу. Всего в полуметре от меня. На этой нежной, манящей коже и останавливается мой взгляд. Кто-то, возможно, скажет, что бедра у нее полноваты. Как по мне, так наоборот, это лишь придает женственности. Сразу чувствуешь – перед тобой не субтильная девочка-первокурсница, а молодая, в самом соку, женщина. Она нарочито, с наклоном головы, прослеживает мой взгляд и со вздохом, сложив губы бантиком, поправляет платье. Результат почти нулевой, разве что белая полоска трусиков все же исчезает под платьем. Но цель выполнена - мне показывают, что я кобель, как и все остальные. Стерва.
- Ира, у меня есть стулья.
- Мне так удобней. Или ты стесняешься? – хитрая улыбка и озорные огоньки в изумрудных глазах. Стерва и есть. Про себя я ее так и зову.
- Что тебе нужно?
- Фи, как грубо. Мог бы в начале развлечь светской болтовней, предложить кофе.
- Я на работе, здесь светский треп неуместен, - специально грублю и начинаю пролистывать папки, лежащие передо мной. Выходит неправдоподобно и как-то бесцельно.
Она не Станиславский, конечно, но в глазах читается «не верю». Как у нее только наглости хватает вот так себя вести?
- Еще не так давно со мной все было по другому…
- Еще не так давно – да. Но сейчас уже не с тобой.
- Бедненький, ты все еще сердишься? – она подается вперед, опираясь ладонями о стол.
Это открывает мне вид на упруго колыхнувшуюся великолепную грудь третьего размера, теперь почти не скрытую и без того глубоким декольте, разом оказавшуюся на уровне моих глаз. Так и есть. Со времени последней нашей встречи ничего не изменилось – если есть возможность не одеть лифчик, она его не оденет. Я едва удерживаюсь, чтобы не сглотнуть слюну. Тупо отмалчиваюсь, с усилием переведя взгляд с тугих, манящих грудок на пятно на стене.
- Ну прости. Я не знаю, что на меня в прошлый раз нашло. Я просто ляпнула, не подумав.
В прошлый раз – это пару недель назад. Измаявшись за месяц, в течение которого мы не только не виделись, но и почти не перезванивались, я все-таки ловлю ее возле ее офиса у стоянки такси. Довожу ее до дома, с трудом набиваюсь на чай с ватрушками. После чашки чая и пары бокалов вина она переезжает ко мне на колени, и мы начинам целоваться. Сначала она только позволяет мне целовать ее. Сама не отвечает на мои прикосновения, лишь механически гладит плечо. Я не сдаюсь. Перебираю все известные мне способы возбуждения, пытаясь наложить их на наш весьма скромный совместный опыт. Через какое-то время я, наконец, чувствую, что страсть все-таки просыпается в ней. Ее губы начинают отвечать на мои поцелуи, изящные пальчики взъерошивают мою шевелюру, слегка царапают спину. Еще пара минут и мы уже в зале на полу. Почти тонем в высоком мягком ворсе дорогого ковра и друг в друге. Блузка и юбка уже сдались и уступили моему натиску. Пока остаются лишь тонкие ажурные трусики. Мои губы спускаются по ее шее к восхитительной груди, задерживаются на темно-вишневых сосках, заставляя их затвердеть, и продолжают свой путь по ее животику. Сам я уже плыву на волнах этого животного кайфа, растворяясь в ее ласках. И вдруг ее ладошки не сильно, но твердо отстраняют меня. Воспользовавшись моей растерянностью, она выворачивается из-под меня и накидывает халатик:
- Не успеем. Сейчас Он должен прийти. Я не могу с тобой сейчас, я Ему обещала этот вечер.
Это называется запреградным действием. Когда, скажем, пуля попадает в бронежилет, он выдерживает попадание, и пуля застревает в нем. Но энергия этого смертоносного кусочка свинца так велика, что передаваясь через бронник телу под ним, эта энергия творит иногда более страшные дела, чем сама пуля. От такого выплеска энергии может остановиться сердце, могут сложиться сломанные ребра, потроха, еще мгновение назад именовавшиеся внутренними органами, запросто могут превратиться в фарш. И все это без видимых внешних ран. По армейской буйной молодости довелось мне поймать одну такую пулю-дуру. Выпущенная из СВД черт-те с какого расстояния, она прилетела со стороны «зеленки» и, спасибо моему ангелу-хранителю, насмерть засела в пластинах армейского бронника. Но мне хватило и этого. Я помню только темно-фиолетовую муть, стремительно накрывшую меня, и потом уже, через пару часов, вертолет, везущий нас, раненых на базу. Вот сейчас мне кажется, что та пуля вернулась и вновь ударила в мой потрепанный бронник почти напротив сердца. Та же темная муть понимается откуда-то снизу и наваливается на меня. Словами не передать это состояние, когда любимая в твоих объятиях напоминает тебе, что ты делишь ее с кем-то еще. Даже не делишь, а изредка крадешь маленькими кусочками. Вот он я, стою внешне целый-невредимый, натягиваю футболку. Но внутри меня нет ничего целого. Все внутри от такого дикого удара только что превратилось в кашу. В жуткую мешанину из сумасшедшей любви, горькой обиды, рвущей на части ревности и еще сотни чувств, и названия которых я даже не знаю. Ирина, что-то говорит, но я слышу только гул, словно она говорит со мной через стену. Перед глазами все плывет в темной пелене тупой злости. Одеваюсь, выхожу, и полмесяца пытаюсь быть примерным семьянином. Все время провожу с женой и дочкой, ее номер удалю из записной книжки и вношу в список «черных», чтобы не звонила мне. Все это время меня ломает как наркомана. Кажется, я везде вижу ее, в мыслях только она. Но я знаю, что больше ей не позвоню и сам не пойду к ней. Единственное, чего я боюсь, это встретить ее лицом к лицу. Я боюсь, что не выдержу. Это будет выше моих сил.
И вот сейчас она сидит на столе в полуметре от меня, соблазнительная, как всегда неотразимая. Ее запах, запах молодой, холеной женщины, прямо-таки выносит мой мозг. Но я еще пытаюсь удержать себя, убедить, что смогу наговорить ей что-то обидное и она уйдет.
- Нет, ну почему же? Ты просто честно указала мне мое место. Но я не привык подбирать объедки с чужого стола. И не хочу делать это в будущем.
- Хм, объедки… Ну разве я похожа на обглоданную кость? Посмотри? – выгибает спинку и слегка вертится с милой улыбкой, показывая, что я не прав.
Она смотрит на меня устало-грустными глазами, словно на маленького ребенка, обиженного из-за того, что ему не разрешили есть конфеты перед обедом. Ей, видимо, даже интересно, сколько я еще продержусь. Все мои обидные слова она будет пропускать мимо ушей, пока не добьется своего.
- Ирина, зачем я тебе? Ты же совсем не любишь меня.
Она отводит взгляд. Знаю, для нее это удар ниже пояса. Почему она так не любит или даже, может быть, боится этого слова? Со вздохом встает, подходит к окну и некоторое время молча рассматривает машины на стоянке. Ладони сцеплены на животике так, что побелели костяшки пальцев.
- Я сама не знаю. Иногда думаю, а я вообще способна любить? Или может это и есть любовь? – снова тихо вздыхает, не оборачиваясь. Похоже, сейчас она не играет.
- А что ты тогда чувствуешь к Нему?
Раньше за все время нашего общения мы никогда даже не упоминали ни ее парня, ни мою жену. Она просто знает, что я женат, по кольцу на пальце и специфическим разговорам по мобильнику в ее присутствии. Я знаю, чьей девушкой она считается, по звонкам на ее мобильник и новенькому Митсубиши Паджеро, который регулярно ее увозит. При появлении этой тонированной в хлам тачки на горизонте парни, только что строившие ей глазки, обычно стремительно дистанцируются на расстояние, которое даже бабули, вечно недовольные воспитанием молодежи, признают вполне приличным. Это с одной стороны понятно – кому охота мозолить глаза сыну самого известного местного «авторитета», который, не смотря на свои 27, проводит большую часть времени то в саунах с братками, то, наоборот, на охоте среди местных чинов милиции и прокуратуры.
Она резко разворачивается, и, звонко процокав каблуками, садится на стул напротив меня.
- Тебе не все равно? – холодно, с вызовом.
Это и выдает то, что этот вопрос ей неприятен. Кто бы мог подумать, что есть вещи, которые этой стерве трудно сказать мне в глаза. Все-таки она не перестает удивлять меня с самого первого дня наших отношений.
- Ты же знаешь, я не спрашиваю о том, чего не хочу знать, - я пользуюсь это маленькой, пожалуй, единственной ее слабостью. В наших отношениях мы многого не говорим друг другу. Но уж если говорим, то правду. Ответ я знаю и сам, но хочу, чтобы она сказала мне его в лицо. Потому, что потом я задам следующий, действительно важный для меня вопрос. Мне страшно от того, что она может сейчас солгать. Солгать в первый раз. Это будет значить, что я для нее ничто, пустое место. Это будет значить, что все тепло и страсть, которую она так редко, но все же дает мне, всего на всего плод моей фантазии. Но она не лжет. На мгновение напрягаются скулы, моя рыжая стерва вся как-то подбирается. Но потом словно внутри нее падает занавес.
- Он мой пропуск в беспроблемную жизнь. У меня большие запросы и я не собираюсь их урезать. Я жить хочу. Так как мне хочется, а не так как я могу себе позволить. И мои дети, когда придет для них время, не будут нуждаться ни в чем.
- Деньги решают?
- Не только. Не смотри на меня так. Деньги всего лишь один компонент. Связи, положение – это даже более важно.
- Ир, это проституция, - тихо и почти растерянно. Не смотря на то, что я ожидаю подобного ответа, мне больно его слышать.
- Нет, Сашка, это жизнь. Мы все себя продаем. Каждый день мы озабочены тем, чтобы продать себя сегодня как можно дороже. – Она ни сколько не стесняется такой точки зрения. Разговаривает со мной как учительница, объясняющая ученику непонятный материал – Вот ты? Днем на работе ты продаешь свою голову. Стараешься, чтобы шеф оценил и дал потом побольше бонусов полугодовых. А вечером в автомастерской продаешь свои руки. Но я так не хочу. Можно лучше поступить – вложить себя выгодно на долгий срок. Вот я себя и собираюсь вложить. И получать дивиденды всю жизнь. И детей Он воспитает так, что жизнь о них зубки свои обломает. Ну и, в конце концов, с Ним просто не скучно.
- Ирка, неужели ты сможешь? Сможешь вот так жить? Всю жизнь? Нежели ты такая холодная и расчетливая?
- А что остается? Ты же уже занят, - она смеется, переводит разговор на стеб.
Но я не дам ей уйти от этой темы. У меня остался мой вопрос, самый важный для меня. И я трушу, мня внутри колотит, от страха. Я не тушуюсь при общении с девушками, но Ирка не тот случай. Хотя внешне, надеюсь, она этого не видит. Это уже знакомое мне чувство. Я его хорошо помню с того первого раза, когда впервые нужно было встать из-за завала и перебежать улицу, которую насквозь простреливали «чехи». Но и тогда, мне кажется, было проще. Тогда наш комвзвода поднялся в полный рост и полоснул длинной очередью по черным провалам окон в конце квартала, одновременно рявкнув мне: «пшо-о-ол!!!!», и уже вслед мне перебрав мою родословную до последнего колена. Тогда это был допинг, который реально помог – поднял и перекинул меня на другую сторону улицы. Сейчас некому гаркнуть это самое «пшо-о-ол!!!!», некому прикрыть бесполезной, но такой нужной очередью длинной во весь рожок. И от этого мне кажется, что проще снова перейти ту улицу, чем задать этот последний мой вопрос.
- Ирка, ну а все-таки. Я-то тебе зачем?
Ирка вспыхивает глазами, откидывается на спину стула и прикладывает ладошку к щеке. Словно хочет убедиться без зеркала, что ее не залил румянец. Потом она встряхивает своей рыжей гривой и у меня начинает все плыть. Толи от этого зрелища, толи от ее ответа.
- А тебя, Сашка, я все-таки люблю. Уж как умею. Эгоистично и цинично. Но люблю.