Голубая сосна

   
     8 Марта.
     Невзлюбила этот праздник c  детства, когда папа,  заходивший к нам в гости примерно раз в месяц, вдруг, приходил в чёрном парадном костюме  с двумя шикарными букетами роз, коробкой конфет, и обязательно дорогущим  подарком (он никогда не дарил дешёвых вещей, всё любил делать с шиком),  торопливо выпивал  чай,  съев ради приличия одну-две конфеты,  и убегал домой к своей  новой неофициальной жене.
     Это праздник ранил и унижал. Мне совершенно не нужен был весь этот пафос с дорогими подарками,  шикарными розами  и изысканными сладостями. Подобно всем маленьким детям, чьи родители развелись, мне нужно было  одно:  чаще видеть папу. 
     Тогда я ещё  не знала, что вечная спешка и невнимательность отца  были вызваны вовсе не нелюбовью ко мне, а новой должностью руководителя полётов, которую  в военных кругах называли не иначе, как - электрический стул, постоянными головными болями Елены (новой жены отца), изводившими её вот уже семь лет  после злополучной аварии, в которой погиб её первый муж армянин,  а ей чудом удалось выжить, вылетев через лобовое стекло недавно приобретённой  "Волги",  и  постоянными передрягами, в которые то и дело попадал её младший сын  - Ромка, связавшись с плохой компанией, и из которых папа не успевал его вытягивать, на что иногда уходила чуть ли не вся месячная  зарплата. Долгое время я  даже не догадывалась  о том, что довелось пережить моему отцу в те годы. Не зная многих вещей, я видела окружающий меня мир с одной единственной стороны,  навязанной матерью, и искренне обижалась на отца.
    Со временем на многие вещи смотришь по-другому,  в том числе и на развод родителей, и на редкие встречи с отцом, но почему-то не на розы…
     Отца я давно простила, сразу, как только смогла понять, хоть и ушли на это годы, а вот осадок от роз остался.    Чужие и фальшивые для меня эти холодные цветы. Даже сейчас, когда   человек дарит мне розы, я начинаю с недоверием относиться к нему.

      На улице тепло и солнечно.
      Чай допит, конфеты не съедены.
      Папа  уже сбежал, и  только окурок от сигареты ещё дымится в пепельнице на круглом журнальном столе. Лёгкий табачный  запах  смешивается с   пьянящим ароматом  бледных  роз и свежим весенним воздухом,  и  я ловлю себя на том, что мне безумно жаль эти ни в чём не повинные цветы. Хочется плакать.
   
      - Лизка, хорош  ныть! Идём в гости! –  неестественно весёлым тоном, пытается приободрить  мама. Грубо наигранная весёлость раздражает.
Фраза: «Идём в гости!» -  означала два варианта: либо мы идем в гости к Демидовым, с которыми дружили ещё с Cевера, и вместе перевелись в Среднюю Азию, либо к Гросу, с которыми сдружились уже здесь в Чимкенте. Был ещё и третий вариант – тётя Лида и Юлька – но эти были совсем родные и мы уже давно бегали с Юлькой друг к другу в гости,  как к себе домой, поэтому торжественное: «Идём в гости!» - напрочь отбрасывало  последний  вариант.

        Прикупив в кулинарии торт,  мама сворачивает  во двор -  мы идём к Гросу. Последнее время мы редко бывали у них, хоть и жили  в соседнем дворе. После развода мама стала избегать замужних подруг, в особенности тех, которые   дружили  и с нами, и с отцом.  На вопрос: «Почему мы уже не так часто ходим в гости»? Мама нехотя, но честно отвечала: «Не люблю ходить к замужним подругам, от этого неловко и им, и мне»

        Тем ни менее, мамины подруги всё же приходили к нам, иногда  с мужьями, и всегда с детьми, - для меня такие дни были настоящими праздниками, но, увы,  со временем их визиты становились всё реже и реже.

        Это  была самая дружная и счастливая семья, которую я когда-либо видела: хрупкая, женственная Татьяна, статный красавец Пётр (чем-то напоминающий   популярного в то время в  Союзе итальянского актёра Микеле Плачидо) и двое мальчишек погодок - Сергей и Саша. Сергей был старше меня на год, серьёзный,  ответственный  мальчик.  Саня, как его называли дома– полная противоположность: непоседа и разбешака. Играть с ним было невероятно весело,  несмотря на то, что практически все  наши игры, заканчивались  слезами и ссадинами. Синяки, как правило, получала я из-за своей медлительности и неуклюжести, что было просто неизбежно, в спортивных состязаниях и войнушках, которые то и дело устраивал Санька, а вот рыдали мы всегда на пару: Саня из-за того, что его, как главного виновника  травм и ссадин,  лишали  мультиков или сладостей,  я  - потому, что было жалко Саню, а ещё от детских угрызений совести: ведь,  если я сама согласилась играть, значит и в полученных синяках виновата  тоже я. История повторялась с завидной регулярностью, каждый раз, как только мы начинали во что-то играть, и напрасно сознательный Серёжка  предупреждал, что быть беде, результат всегда был один и тот же: синяки и слёзы.
        В  квартире Гросу  было тепло и уютно, здесь  никто,  никогда ни на кого не кричал,  все обладали чудным  даром понимать друг друга  без слов.

        Полтора года тому назад  дядю Петю перевели служить в Афган. Моего отца от страшной участи спасла обычная  язва желудка, а  крепкое здоровье Петра сыграло с ним злую шутку.
        Все эти месяцы, семья Гросу жила страхами и надеждами. Пётр должен был вернуться домой ещё перед Новым годом, но что-то пошло не так. Сначала их группу задержали на две недели, потом ещё и ещё… В своём последнем письме, Пётр просил Татьяну больше не писать, ибо письмо скорее всего уже но дойдёт.
         Вот уже три месяца, как  тётя Таня, практически не покидала своей квартиры: дом – работа –магазин – дом... Ждала.  Верила. Не хотела, чтоб  Пётр, когда вернётся домой, застал пустую холодную квартиру.  С утра бежала на работу в поликлинику,   днём  беззаботно хлопотала по домашним делам,  после обеда играла с детьми, вместе с ними делала  уроки, читала  книжки, а вечером не спала: прислушивалась к каждому шагу, к каждому шороху на лестничной площадке. Боялась заснуть.     Вот он…  жуткий гул перегруженного «Чёрного тюльпана»,  безжалостно врезающийся в глубокую  тишину сонного  города. Страшно…


       15 Февраля было официально объявлено о том, что последний советский военнослужащий  покинул  Афганистан.  Проходили дни…  Петра всё не было.
   

       Тётя Таня открыла дверь  быстро, так словно стояла  под ней.    Радостная улыбка, и вмиг,  потухшая надежда в живых  карих глазах… Гостям были рады, но было  ясно, что ждали не нас.    Стало жутко неловко…

   - Хорошие мои! Проходите! Как хорошо, что пришли, а то я уж совсем, как отшельница сижу в четырёх стенах: дом-работа-дом-работа… Ещё и Санька заболел, снова  ангина, будь он неладна.
     Да вы проходите, мы не заразные – засмеялась тётя Таня, заметив наше смущение.

       И здесь за спиной тёти Тани мне открылось невероятное зрелище, поразившие мою детскую душу. Напротив двери в зале стояла огромная, чуть ли не на одну третью зала, высокая, под самый потолок, украшенная стеклянными игрушками и конфетами  сосна. Грустно раскинув,  начинающие засыхать  ветви, она казалось, сама была смущенна, и ровным слоем пыли, придававшим ей странный серовато-голубоватый  оттенок, и своим неловким положением новогоднего дерева в начале весны.  Под чудным деревом,  несколько месяцев жившим  надеждами, лежали ещё не распакованные  подарки.
       - Ждём.  У нас  Новый год ещё не наступил  - засмеялась тётя Таня, увидев наше  удивление.


        Мы сидели за столом и пили чай с бисквитом, а мне вспоминался прошлогодний Новый год. Первый Новый год после развода родителей: небольшая искусственная ёлка в зале; мама без настроения, заявившая, что Новый год в этом году грустный;  папа забежавший после обеда,  минут на двадцать, радостно вручивший  шикарную куклу в розовом платье, ради которой несколько часов выстоял в очереди в Детском мире, и даже не догадывающийся о том, что кукол я терпеть не могу, его быстрый уход, моя обида, слёзы… А  потом  сказочный мохнатый снег за окном, и  совсем неожиданный  звонок в дверь:  дядя Петя стоит на пороге, весёлый, волосы в снегу. Ну, настоящий Дед Мороз!
      «Аля, пятнадцать минут на сборы, идём к нам,  Новый год  встречать!» - Мама растерянно отнекивается, упирается, но дядя Петя только  смеётся: «Собирайтесь, собирайтесь! Таня сказала без вас не приходить!»
       А потом: застолье, игры, смех, весёлое катание на санках  по ярко освещённому ночному городу, таких огромных, что мы с мальчишками помещались в них, втроём, и снег:  белый пушистый, точь-в-точь, как лёгкие парашютики летних одуванчиков.
        И вот сейчас мы сидим за тем же столом: я, мама, Серёжка,   Саня в ночной  пижаме, с трогательным синим  шарфом вокруг больного горла, тётя Таня, и только место во главе стола пустует…
        Как не стараюсь, мой взгляд всё время падает на   пустующее место во главе стола, и эта пустота,  напротив меня,  кажется мне такой же противоестественной, как и  грустная, припавшая прошлогодней пылью новогодняя сосна в солнечный весенний день.
         Саньке не сидится на месте, он капризничает, отказывается от бисквита, при виде чая с малиной забавно закатывает глаза и падает на диван, словно теряет сознании. В конце в концов,  тётя Таня отправляет его играться в спальню. Выдав радостное : «Спасибо!» мы с Серёжкой  быстро вскакиваем  вслед за Санькой, единогласно соврав, что  бисквита  больше не хотим. Проходя мимо сосны Санька встаёт на цыпочки и снимая с новогоднего дерева  конфету, протягивает  мне: «Я  ещё не пробовал -  папу жду, но тебе можно!» - «Спасибо». Не смотря на то,  что это «Мишка косолапый» - моя любимая конфета, съесть не решаюсь, что-то мешает,  ещё раз бросаю взгляд  на пустующее место, и мне кажется, что съешь я эту конфету сейчас, место, там, во главе стола навсегда останется пустым, незаметно кладу конфету на стол, и убегаю за мальчишками играть в морской бой.



       Пётр  вернулся домой на следующий день, 9 марта.
       Первые несколько секунд Серёжка с Санькой смотрели настороженно на высокого  чужого человека,  но быстро осознав случившееся,   счастливые с радостными криками,  навалились с обеих сторон  на изменившегося до неузнаваемости отца, и наперебой принялись рассказывать о том, как жили и скучали без него всё это время.
        Постаревший лет на пятнадцать, совсем седой, он несколько ночей не мог заснуть вообще, настолько непривычной была тишина мирного города, просто лежал с открытыми глазами и смотрел в темноту.    О чём  думал, остаётся только догадываться.
        Он так и не надел больше  военную форму, его списали со службы по состоянию здоровья, и в тридцать два года  он стал никому не нужным пенсионером, забытым   огромной страной, которой  честно служил все эти годы.    Он никогда и никому не обмолвился и словом, что служил в Афгане, и только  жутко кричал  во сне, когда  снова научился засыпать.

         В конце этого же лета, Гросу вернулись на Родину Петра, в Кишинёв. У меня ушло почти два года, чтоб избавится от навязчивой привычки  поднимать глаза  на сиротливо сереющий  балкон на третьем этаже, где больше не висел зелёный велосипед. Иногда   чужой белобрысый мальчик  появлялся там и равнодушно смотрел вниз, с того самого места,   где когда-то  Санька с Серёжкой,  весело смеясь, пускали в воздух переливающиеся всеми цветами радуги  мыльные пузыри.