4. In usum et abusum.
В пользу и во вред (лат.)
- Пошел писать планы. До завтра в школе, - так лаконично и по-деловому простился Саша со своей подругой у станции метро.
Было всего три часа дня, но все его существо уже напряглось в ожидании встречи, то бишь разговора с неизвестным утренним собеседником. Да и разговором этот обмен мыслями тоже было трудно назвать.
Перекусив разогретыми пельменями, оставшимися еще с позавчерашнего вечера, Саша засел за планы. Он не следил за временем и даже вздрогнул, когда у него в голове раздался знакомый голос:
- Здравствуйте, Сан Саныч. Как вы себя чувствуете?
- Хорошо, - громко и торопливо ответил Саша, и тут же получил замечание:
- Не говорите, пожалуйста, вслух. Это может сослужить вам плохую службу впоследствии.
«Он, по-моему, изучал язык по произведениям Писемского или Сологуба» - неосторожно подумал Саша и немедленно услышал реакцию на свою мысль:
- Вы правы, но не совсем. Моими любимыми русскими писателями являются Федор Достоевский и Николай Лесков. И я заложил их лексику в мой мозговой компьютер.
- А как же Лев Толстой? - спросил Саша, теперь уже мысленно.
- О, это великий писатель. Но он пишет слишком длинно. Я несколько раз возвращаюсь к началу предложения, чтобы понять его смысл. Впрочем, разрешите представиться. Меня зовут Улаф Лундквист. Я - швед, но живу в Исландии. Работаю на гляциологической станции, профессор. Разведен, моя бывшая жена и два сына живут в Штатах. Вот, в сущности, и все обо мне. О вас я уже знаю все, что мне необходимо знать. Далее нам предстоит очень серьезный разговор, поэтому прошу сосредоточиться и ничему не удивляться. Вы готовы?
- Да, - громко ответил Саша.
Улаф Лундквист рассмеялся:
- Вам, Сан Саныч, еще долго придется отвыкать от манеры беседовать со мной вслух. Сейчас, когда вы один, это не представляет никакой опасности, но представьте себе такую ситуацию в компании людей. Вас могут посчитать сумасшедшим.
- Я исправлюсь, - поспешил уверить Саша Улафа, не открывая рта.
- Надеюсь, - услышал он насмешливый ответ. - А теперь слушайте и запоминайте.
Швед сделал продолжительную паузу, и когда он заговорил вновь, его голос напоминал голос диктора телевидения или радио, зачитывающего важное сообщение:
- Впервые я получил телепатический сигнал с вашей стороны, когда вы находились в городе Сергиев Посад вместе с вашей невестой Леной.
Это был сплошной поток мыслей, выражающий ваши впечатления от увиденного там. Чуть позже я догадался, что вы договорились не делиться этими впечатлениями друг с другом, потому этот поток был очень интенсивным и эмоциональным. Нам известно, что человек обладающий даром передавать такой мощный заряд мыслей, способен также воздействовать подобной энергией как на окружающих его людей, так и находящихся вне его поля зрения. Он может усыпить их, заставить изменить ход проводимых ими действий, вмешаться в действия других людей или групп. Вам пришлось проявить эту способность вечером того же дня, когда я засек ваше излучение. Надо сказать, вы очень быстро поняли, что обладаете исключительным даром воздействия, и очень четко провели эксперимент с девушкой по имени Люба и с водителем автомобиля. Но во втором случае вы не подумали о последствиях, а они могли быть очень плачевными. Для водителя, конечно. И вот тут-то мы подошли к главному. Нашу способность влияния на человека нельзя применять во вред им, и даже, если вы хотите предотвратить зло, вы должны сначала предупредить злоумышленника о готовящимся возмездии. Причем в очень корректной форме, без всяких угроз и давления. Просто довести до его сведения информацию о последствиях его действий. Например, мой шеф на станции, мистер О`Нил, импульсивный ирландский мужчина, очень жестоко обращался со своей женой, которая была младше его на двадцать пять лет. Когда бы я не проходил мимо их коттеджа, оттуда доносились звуки, свидетельствовавшие о большой потасовке. Гремела разбиваемая посуда, падала мебель, а бедная женщина визжала так, что во всех домах в округе дребезжали окна. По правде сказать, я не хотел вмешиваться в их отношения, потому что миссис О’Hил была мне тоже малосимпатична. У ее мужа были веские причины ревновать ее. Но, тем не менее, я решил прекратить эти разборки, потому что не терплю насилия. Однажды утром я зашел в кабинет шефа и вежливо сказал: «Мистер О’Нил, если бы в нашем поселке было хотя бы две улицы, я бы не потревожил вас своей просьбой. Но я вынужден жить рядом с вами, и меня очень беспокоят ваши семейные ссоры с применением грубой силы. Я вас очень прошу прекратить издевательства над вашей женой». Мой шеф окаменел от подобной наглости, потом побагровел и заорал: «Кто вы такой, чтобы делать мне такие замечания?!». - «Я ваш научный сотрудник Улаф Лундквист, а кроме того справедливый человек, который не переносит насилия, даже по отношению к посторонним людям. Я вас предупредил и имею честь откланяться».
Через две недели в семье моего шефа воцарился мир. Не потому, что он внял моему предупреждению. Просто теперь, когда он начинал избивать несчастную Полли, он засыпал после первого ее крика. А она никак не могла понять, что происходит с ее мужем, и, как ни странно, жалела его. Благодаря этому в их семье вскоре воцарился мир.
Я привел этот пример специально для того, чтобы вы никогда не злоупотребили своим даром и не использовали его всуе. Впрочем, если вы примите мое следующее предложение, такой возможности у вас просто не будет.
На всей планете существует всего одиннадцать человек, способных общаться друг с другом посредством телепатической связи и воздействовать на людей вышеописанными способами. Десять из них объединились в международное сообщество. Я думаю, его одиннадцатым членом станете вы. Наше добровольное содружество называется «Peace and Justice». Полагаю, вам не нужен перевод этого названия. Цель нашей организации - ненасильственное, а точнее, полу насильственное установление на планете мира и справедливости. Мы обладаем самым гуманным оружием в мире, но, повторяю, применить его можем лишь после предупреждения того, против кого оно направлено. Однако, не надо думать, что это оружие так безобидно, как это может показаться. У нас был очень курьезный, хотя и печальный случай, когда мы должны были обезвредить террориста, замышлявшего подрыв поезда на Филиппинах. Он был усыплен в своей квартире в тот момент, когда лежал на постели и курил сигарету. Случился пожар, во время которого террорист сгорел заживо и серьезно пострадали ни в чем не повинные люди. Наш собрат, осуществлявший эту акцию, был серьезно наказан. Как, вы узнаете после того, как получите устав нашей организации и тщательнейшим образом изучите его. Впрочем, простите меня, я забыл спросить вас, согласны ли вы вступить в наши ряды.
- Да, - не раздумывая ответил Саша.
- Тогда я вправе, - продолжил Улаф, - познакомить вас со всеми членами нашей организации. Вам придется общаться с ними довольно часто, и вы должны знать, кто есть кто. Я буду называть их, как у вас говорят, по стажу пребывания в организации.
Ван Чжу, крестьянин из Китая, очень мудрый и справедливый человек, инициатор создания нашего общества.
Бухгалтер из Испании, Гарсия Гонсалес, весьма импульсивен, сторонник радикальных мер, но только на словах. В душе он очень добр и даже нежен.
Малийский народный целитель, можете называть его колдун, Нгамбо Ачоа, мечтает накормить африканский народ, в чем видит высшую справедливость нашего мира.
Экономист из Канады Джон Коэн, уговаривает нас выступить в ООН с планом всеобщего разоружения. Но план этот уже несколько раз был отвергнут Советом нашей организации как несовершенный и, можно сказать, утопичный.
Единственная женщина в нашем сообществе, болгарка Дана Стойкова, владелица небольшой турфирмы в городе Варна, пытается привлечь внимание правительств к проблеме беспризорных детей.
Индийский киноактер Раджив Кумар любит размышлять о несовершенстве нашего мира, но путей к его улучшению предпочитает не искать. Готов поддержать любую разумную инициативу.
Японец Оно Мицуи, бывший пилот гражданских авиалиний, инвалид после катастрофы, вынашивает идею создания новой страны - интернациональной по составу населения и идеальной по социально-политическому устройству.
Тибетский монах Будур Син, может устранить любые разногласия между членами сообщества. Им написана клятва, которую принимает каждый вступающий в нашу организацию. Прочитав ее, вы поймете насколько мудр этот человек.
И, наконец, ваш покорный слуга, Президент общества по воле его членов.
Организация была создана всего год тому назад, поэтому мы не могли предпринять какие-либо конкретные крупномасштабные действия. Но кое-что нами было сделано. Например, мы предотвратили три террористических акта, заказное убийство видного политического деятеля, локальные военные действия в одной из африканских стран и другие насильственные шаги, как со стороны правительств, так и криминальных структур. Но мы напряженно работаем над планом, в результате осуществления которого будет построен мир без войн, криминала и несправедливого отношения к людям. Вкратце я рассказал вам все, любезный Сан Саныч. На днях к вам зайдет человек, который передаст вам ноутбук, с необходимой вам информацией.
До свидания. Теперь можете думать обо мне все, что хотите. Я ухожу со связи, и ваши мысли будут для меня недоступны. Чувствуйте себя свободно и раскованно.
«А это, по-моему, он у Маяковского позаимствовал, - подумал Саша и тут же услышал негромкий смех:
«Вы правы, юноша. Он мой любимый современный поэт. Извините, я не успел отключиться».
То, что случилось с ним сейчас, никак не укладывалось в его сознание, он чувствовал, как на него накатывает волна депрессии и страха перед неведомым явлением. Разговор с человеком, находящимся в Исландии, таинственная, всесильная организация с благородными целями, десять разноязычных суперменов, стремящихся всяк по-своему усовершенствовать мир - все это было запредельно сложно и умопомрачительно.
Саша пошел в ванную, всполоснул лицо холодной водой и посмотрел на себя в зеркало. Он выглядел утомленным и сердитым.
«Ну, что, одиннадцатый самурай, будем вершить великие дела? - Бум! - Только сначала переварим все это в своей ненадежной башке. - Нет, прежде всего напьемся и на время забудем об этой мефистофельщине».
Он захлопнул дверь, перебежал лестничную площадку и позвонил в квартиру Димы Терещенко. Тот смотрел по телевизору какой-то занудный нескончаемый сериал, а потому был очень рад приходу друга.
- Слушай, Димуль, - с места в карьер обратился к нему Саша, - у тебя есть чего выпить? И желательно покрепче.
- Of course, sir, - галантно ответил Дима, желая показать, что по части английского языка он тоже не лыком шит. - Водку? Виски? Ром? Текилу?
- Давай текилу, - попросил Саша, никогда не пробовавший этот южноамериканский напиток.
Сели как всегда на кухне, там всегда вспоминались счастливые студенческие годы, отчего и они сразу становились беззаботными и смелыми в суждениях людьми.
- Что, горе заливаешь, или радость какая выпала? - спросил Дима.
- Я хочу выпить за мир и справедливость, - легкомысленно брякнул Саша, на самом деле желая просто забыть на время все с ним случившиеся.
- Ясно, с Ленкой поцапался, - отозвался проницательный Дима. - Она поступила несправедливо по отношению к тебе, и ты жаждешь мира.
- Ты угадал. Давай, разливай свою текилу и доставай что-нибудь пожрать. Два часа назад прикончил последнюю пачку пельменей. Говорят, завтра зарплата, но это только говорят. Наша система предполагает рабский труд: сначала поработай задаром, а потом мы тебя покормим, чтоб не сдох.
- Не брюзжи, - попытался успокоить его Дима. - Я тебе предлагал место референта в компании, которая поставляет нам медицинское оборудование, и что ты сказал? Ты сказал: «Боже мой, и зачем это мне надо?»
- Я никогда не говорил с одесским акцентом, Дымыч. Это ты не можешь от него избавиться, хотя уехал оттуда десять лет тому назад.
- И горжусь этим. То есть тем, что говорю по-одесски, а не тем, что уехал. Язык одессита - это квинтэссенция точности и выразительности мысли. Твой английский - бледное, беспомощное создание по сравнению с ним
- Ладно, - остановил его Саша, - давай ближе к телу. Оно требует сугрева и покоя
- А душа требует веселья и высокого полета, - добавил Дима. - Как ты там сказал? За мир и справедливость? За них!
Он поднял фаянсовую чашку с текилой и на мгновение задумался:
- А, впрочем, давай выпьем за это, так сказать, в мировом масштабе.
Он не знал, насколько он был близок к истине.
Restitutio 4.
Возвращение к прошлому (лат.)
После третьего курса Сашу, как одного из лучших студентов института, послали на стажировку в Объединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, и не куда-нибудь, а в самый что не есть Кембридж.
Но, как ни странно, Саша не был рад этой поездке, потому что предстояла долгая разлука с Леной. Она отнюдь не была одной из лучших и оставалась в Москве.
Перед отлетом они прощались в укромном уголке Берсеньевской набережной, там, где заканчивается знаменитый дом и начинается непонятно что: то ли запущенный сад, то ли старинная усадьба.
Прощались почти всю ночь и расстались грустными и влюбленными навеки.
Провожать его в аэропорт она не приехала, по поводу чего гордая Виктория Гавриловна сказала: «Она не ценит в тебе успешного мужчину, и, быть может, даже завидует тебе». На что Сашин отец твердо возразил: «У нее нет причин завидовать ему: сейчас каждый имеющий деньги может учиться в Кембридже, а не то, что стажироваться. А у ее папы такие деньги есть».
Он очень тонко намекнул на то, что он стал кандидатом наук, не имея за душой ни копейки.
До самого взлета Саша вглядывался через иллюминатор в здание аэровокзала: не появится ли на балконе фигурка Лены. Она не появилась, и Сашина грусть превращалась в отчаяние.
К счастью, его соседом оказался его однокурсник Миша Мильман, остроумный и просто умный юноша из Ростова-на-Дону. Он облегчил Сашину участь блистательным потоком еврейских анекдотов, половину которых он сочинил сам. Точнее, он наблюдал подобные ситуации в жизни, ибо вырос в ортодоксальной еврейской семье, где был девятым ребенком и восьмым мальчиком.
Через полчаса усиленного обстрела шрапнелью самокритичных анекдотов Миша заметил на лице Санникова легкие признаки пресыщения и, будучи от рождения тонким психологом, перешел к проблемам серьезным и современным. Он так и сказал по-английски: «up-to-date problems». Здесь он тоже был большой дока, как и по части анекдотов.
- Скажи, Саша - небрежно спросил он по-английски, заглядывая через плечо соседа в иллюминатор, - как ты собираешься проводить время заграницей?
- Боюсь, что у меня не будет выбора, - в тон ему, тоже по-английски, ответил Саша. - Посмотри вперед. Через два ряда от нас сидит выдающийся деятель нашего института, Зелимхан Борисович Гудиев. Ты знаешь, что за книжку он держит в руке? Это Великая хартия вольностей 1215 года. Он с огромной уверенностью считает, что Англия до сих пор живет согласно этому документу. Тебя почему-то не было на последней встрече с нашим руководителем, где он настоятельно советовал нам проштудировать это творение британского короля Иоанна Безземельного. Он уверял нас, что читал его в подлиннике, когда учился в средней школе осетинского селения Чикола. Так вот, я думаю, что кроме языковой практики нам предстоит глубокое изучение основ государственности Великобритании, со времен кельтов и саксов.
- Ничего удивительного, - глубокомысленно изрек Миша, - Зелим потому и не знает до сих пор как следует английского языка, так как главным предметами для него в институте были исторический материализм и история КПСС. Но я не дам ему возможности заставить меня грызть науку о законах древних бриттов. У меня другой расклад. Во-первых, понять, чем живет их нынешняя молодежь. Я часто встречаюсь в Москве с английскими мальчиками и девочками, и они для меня как инопланетяне. Вероятно, как и мы для них. Но все эти заграничные гости Москвы слишком зажаты в нашей среде, то ли оттого, что попали в непривычную обстановку, то ли в силу своей недалекости. Но я надеюсь, что у себя дома они ведут себя по-другому.
Вот я и хочу окунуться в эту их жизнь с головой. Побродить по их пабам, потанцевать в ночных клубах, провести ночь-другую с девушкой, изучающей германскую филологию. Я покажу им, что такое раскованный российский мальчик. А когда я вернусь домой, я буду разговаривать с нашей милой преподавательницей на диалекте лондонских трущоб не хуже Элизы Дулитл. Ты можешь представить сейчас круглые глаза нашей Илоны Вениаминовны, когда она будет пытаться понять мой английский? А ты говоришь, не будет выбора. Выбор всегда есть, надо только знать, чего ты хочешь. В советскую эпоху многие студенты рвались на стажировку в капстраны, чтобы остаться там навсегда. Оставив в заложниках своих родных и близких. Сейчас это не имеет смысла. Можно запросто выехать в любую страну и жить там, сколько пожелаешь. Лишь бы деньги были. Ты помнишь, я давал уроки сыну депутата? Шум еще был большой, когда наше институтское руководство про это узнало. Как будто сами скрытые взятки не брали. Наберут на репетиторство человек десять оболтусов, цены заломят запредельные, а потом проталкивают их в студенты. Так ты знаешь, где сейчас мой ученик? В Лондоне, в какой-то сверх элитной школе. Встретил его летом на Тверской, так он даже поздороваться не удосужился. Но его папа чуть не задушил меня в своих объятиях. Он уверен, что именно благодаря мне его недоумок попал в эту школу. Вот в этом кармане у меня лежит рекомендательное письмо от его папаши. И, как ты думаешь, к кому? К персоне, которая по утрам вытирает нос моему бывшему ученику, подает ему завтрак и выдает ему деньги на мелкие расходы. Одним словом, недоразвитый дворецкий на службе у недоросля. По словам депутата, он нанял его потому, что тот раньше состоял на службе у какого-то лорда. По всей видимости, чистил ему обувь и пылесосил ковры. Откуда такие предположения? Видишь ли, перед отлетом я позвонил на квартиру оболтуса и пару минут поговорил с его мажордомом. Я просто хотел узнать, как добраться к ним из Хитроу. Через минуту я уже имел представление об уровне его умственных способностей и этических норм. Один диалект Кокни уже сказал мне о многом. Так вот, сердобольный папаша уверил меня, что по предъявлению рекомендательного письма меня могут накормить там завтраком, а, может быть, даже обедом и ссудить энной суммой в английских фунтах. Я не смог доказать ему, что Кембридж и Лондон это не одно и тоже, равно и то, что я не привык унижаться перед мужланом из Сохо. Но я все-таки загляну к ним на пару минут. Хочу посмотреть, как живут заграницей сыновья наших избранников. А если дворецкий уже получил указания и попытается вручить мне деньги, я дам ему на чай ровно половину. Ты представляешь, что за физиономию я увижу? Я думаю, что представить это невозможно. Надо лицезреть.
Миша замолчал, видимо, стараясь воссоздать в своем воображении эту картину.
Саша взглянул в иллюминатор. Внизу, насколько мог видеть глаз, лежали белые, с серыми подпалинами облака. Местами они вздымались вверх, приобретая самые причудливые очертания.
« Там внизу, под этими облаками - Европа, - подумал он. - Может быть, большой город с огромными угрюмыми соборами, а, может быть, деревушки с малюсеньким костелом на горке. И никому там нет дела до нас, летящих в небе. Ни до моих сердечных терзаний, ни до Мишкиных проблем с его бывшими учениками. Мир огромен, и каждый человек - это мир».
Словно почувствовав, что его сосед настроился на философский лад, Миша вновь пустился в рассуждения о превратностях жизни:
- Ты замечал когда-нибудь, как быстро летит время, и люди меняются с той же быстротой, на мой взгляд. Помнишь, каким пришел в институт Зелим? Номенклатурным работником, оскорбленным перестройкой и сброшенным ею с высокого кресла в лучшем университете страны. Но в нем еще текла горячая горская кровь, и поэтому он изо всех сил хотел казаться гордым кандидатом наук. А теперь посмотри на него сейчас. Его гордость приобрела другую ипостась. Это уже не достоинство униженного горца. Это высокомерие человека, имеющего большие деньги и власть над бесправной частью общества, пусть даже мизерной в масштабе всего населения. Эта малая толика народа - мы с тобой. Ты сколько раз сдавал зачет по исторической фонетике английского языка? Два? Тебе повезло. Меня он выгонял пять раз. И каждый раз он делал это с чувством огромного удовлетворения и торжества. Хотя я знал предмет не хуже Ксюши Дмитренко, сдавшей зачет с первого захода. Но он не смог вытерпеть некоторые мои суждения, которые я начинал с крамольной фразы: «а вот по-моему…» И он, победно улыбаясь, говорил мне: «А вот, по-моему, вам следует придти ко мне еще раз». И с каждым моим приходом чувство его собственного достоинства возрастало во сто крат. Теперь ты спросишь: а деньги? Откуда у него, ординарного кандидата, большие деньги? Будем справедливыми, большую часть своего капитала он заработал каторжным трудом. Какие только предметы и курсы он не читал. Вплоть до латыни. Ну, а треть его состояния, по моим подсчетам, имеет криминальное происхождение: скрытые и явные взятки, отмывание грязных денег, «заработанных» в период его всевластия и прочее, и прочее. Но время возможного возмездия прошло, и он это хорошо знает. Чиновнику, который предъявит ему обвинение о взятке, он предложит свою, и тот не откажется. Это уже становится общеизвестной истиной, а потому Зелимом становится каждый второй. Я имею в виду, конечно, каждого второго чиновника достаточно высокого ранга.
Саше хотелось спросить, за что Миша взъелся на бедного Зелима, но ему было лень говорить, а Мишины откровения действовали на него успокаивающе.
- На прошлой неделе, - продолжал Миша, - я сделал переводы двух стихотворений Уильяма Блейка и понес их в толстый журнал. В какой, говорить не буду, чтобы ты не посчитал меня выскочкой. Я очень люблю этого поэта, он мне близок по духу, и переводы, скажу без скромности, получились превосходные. Я потом дам тебе их почитать, и ты увидишь сам, что я сохранил в них главное: его ощущение мира. Меня принял сам редактор, мужчина весьма интеллектуальной внешности, еще достаточно молодой и красивый. Сначала он взял оригиналы и прочел их оба - представляешь! - на прекрасном английском! Потом он углубился в изучение моих переводов, и делал это весьма долго, за что я стал его уважать. Ведь большинство редакторов, с которыми я имел дело, просматривали мои опусы в течение минуты, потом бросали их мне через стол с непререкаемым «Не подойдет!» То, что сказал мне этот редактор по истечении четверти часа, вселило в меня массу надежд и радужных картин. Он посмотрел на меня с интересом и молвил: «Вы прекрасно перевели Блейка, Михаил Яковлевич. Не сходите с этой стези, и из вас получится превосходный переводчик. Но…. Понимаете, портфель поэтических переводов в нашем журнале полон как никогда».
Он достал из стола пухлую папку и бросил ее на стол. Над роскошным письменным прибором, изображавшим жирненького купидона с гусиным пером в руке, повисло облачко пыли.
- Но я - продолжал редактор, - все же оставлю, с вашего позволения, эти переводы у себя. Я покажу их самым маститым переводчикам нашего издания: вот как надо перелагать Уильяма Блейка на русский язык. И, весьма возможно, в скором будущем я опубликую их. Хотя твердо обещать не могу.
Потом он вдруг заговорщически подмигнул мне и доверительно сказал:
- А знаете, я могу предложить вам очень интересную работу. Как говорится, не пыльную, но денежную.
Он вновь полез вглубь стола и достал оттуда книжку в яркой глянцевой обложке:
- Очень занимательный детектив, скажу вам. Автор еще не столь широко известен, как Стивен Кинг, например, но он уже нашел своего читателя и разовьет свою популярность весьма скоро. У вас прекрасное чувство языка и замечательный стиль. Только поэтому я хочу доверить этот перевод вам.
Ты знаешь, Саша, кое-кто в нашем институте называют меня ушлым евреем. И в какой-то мере они правы. Я вырос в нищете и теперь ищу любую возможность подзаработать. Но тут я гордо встал и молча вышел. Ты спросишь, почему это я не селу, не к городу рассказал об этом случае. Понимаешь, я считаю, что Зелим и этот редактор - одного поля ягоды. Оба они - беспринципные конъюнктурщики. Но они будут править до тех пор, пока есть не менее беспринципное окружение. Я тебе расскажу еще один случай, о котором ты конечно же слышал. Но то, что ты слышал - неправда. Профессор Неелов, разумеется, уже не воскреснет, но правда нужна всем - и живым, и мертвым. Я встретил его на автобусной остановке сразу после того позорного заседания кафедры, на котором два десятка негодяев и лицемеров добивали ни в чем неповинного человека.
- Так уж и неповинного? - с ноткой саркастического недоверия к словам сокурсника спросил Саша. - Беременная девушка, которая ждет ребенка от этого мэтра, бросается под машину. Ее мать, прилетевшая чуть ли не с Камчатки, с сердечным приступом попадает в реанимацию. Ее бывший возлюбленный, узнав о несчастье, дезертирует из армии и отправляется прямо на скамью подсудимых. А профессор, оказывается, тут не при чем, он - неповинен.
- Вот-вот, - оживился Миша, - я и говорю, что ты знаешь об этой истории из официальных источников. А теперь послушай меня. Вика Сущенко никогда не была беременной и не могла ею быть. Это была еще та стерва. Но старик Неелов не разглядел этого. Он увидел прекрасную белокурую девушку, красневшую по любому поводу, то есть, сделал он вывод, очень скромную. Он не знал, что проводив своего парня в армию, пообещав на прощанье ждать его и родить ему ребенка, она быстренько сделала аборт, и как поется в песенке, с его легкой руки пошла по рукам. Но ни боже мой в институте и даже в Москве. Ресторанные знакомства где - нибудь в Кимрах или Серпухове. Военные летчики и таможенники, новые русские и старые армяне, пожелавшие отдохнуть от базарной суеты. Жизнь, полная приключений и удовольствия. Ясное дело, что тут не до учебы. Кое- как сдает перед сессией зачеты. А первый серьезный экзамен - у Неелова. Она к нему не готова совсем. Я бы на ее месте или бросил институт, или взял академический отпуск. Но она идет на экзамен. Без единой мысли в голове и без шпаргалок. Заходит с последней группой студентов И… выходит из аудитории с «четверкой» в зачетке. На следующий экзамен у Илоны она приходит не одна. Профессор Неелов сопровождает ее по коридору, оживленно рассказывая ей что-то о лондонских диалектах. Потом, оставив ее у дверей, он заходит в аудиторию к Илоне, о чем-то говорит с ней пять минут, и… в зачетке у Виктории очередная «четверка». Да, бедняга Павел Петрович влюбился в свою студентку без памяти. Уже на третий день после экзамена он предложил ей переехать к нему на дачу. И ничего такого в этом не было. Просто он узнал, что она снимает жалкую квартиру где-то у черта на куличках. Он даже сказал об этом жене. А чтобы у нее не появилось дурных мыслей, а вокруг лишних толков, он заверил жену, что не ступит на порог дачи, если Вика там будет одна.
Слава Богу, что у Сущенко хватило здравого смысла отклонить это предложение, и профессор снова посчитал это проявлением ее скромности. А ему надо было просто видеть ее каждый день и делать ей приятное. Например, он свозил ее на своем «Мерседесе» в свой любимый город Суздаль. Там они ночевали в гостинице в разных номерах, но зато питались в ресторане за одним роскошным столом. Это уже было для него много, но еще недостаточно много, и он дарит ей очень дорогое, прекрасное колье для вечернего платья. Она отказывается от подарка, говоря, что у нее нет вечернего платья, и он рыдает от умиления. А на следующий день преподносит ей колье уже с вечерним туалетом. Теперь она уже не отказывается и в припадке восторга целует его как любовника. Пока он приходит в себя, она успевает покраснеть, как бы не зная, куда деться от стыда.
Вернувшись домой, профессор, как всякий честный и прямой человек, решает обо всем рассказать жене. Но прежде он звонит Вике, испросить, как говорится, у нее совета. И он не узнает ее голоса, ее милого голоса, который пленил его в совокупности с другими прелестями этой невинной, как он считает, девушки. Она смеется в трубку и говорит ему: «Ты спятил?» Влюбленный профессор поражен в самое сердце, он бросает трубку и в смятении запирается в своем кабинете. Но он любит эту девушку, любит последней отчаянной любовью, и его смятение тонет в глубине этой любви.
Вика тоже понимает, что она сморозила не то, чего ждет от нее любимый, и на утро предстает перед ним в своем прежнем облике, будто того телефонного разговора и не было. И это все выглядит так естественно, что профессор уже почти уверен, что по телефону с ним говорила не она.
Летом он повез ее в другой свой любимый город - в Ялту. Всю дорогу в поезде он рассказывал ей о Чехове, так неразделим был этот город с его любимым писателем. Она внимала ему, изображая во взгляде интерес и обожание. Нет, она восхищалась не Чеховым, естественно, а им, ее добрым, бескорыстным рыцарем.
В Ялте они уже жили в одном номере, но в нем было две комнаты, и Павел Петрович по-прежнему не смел приблизиться к своей возлюбленной. Но это все же произошло. Она сама пришла к нему ночью, а на утро профессор проснулся самым счастливым человеком на свете Он тут же заверил Вику, что бросит жену и всю жизнь посвятит ей, единственной, и на раз она уже не говорила, что он спятил, и приняла его предложение с благодарной улыбкой королевы.
Вот с этого момента и начинается трагедия - фарс профессора Неелова.
Он, не мешкая ни минуты, звонит в Москву и объявляет жене о своем решении покинуть семью в связи с новым огромным чувством к необыкновенному созданию, вдохнувшему в него новую жизнь. Он оставляет все, что нажил за все годы каторжного труда жене и детям. То, что она найдет нужным отдать ему, он просит отправить багажом на станцию Крымск Северо-Кавказской железной дороги. Там, в двадцати километрах от станции, в живописной предгорной станице находится родовое «поместье» Нееловых - просторный казачий дом, когда-то бывший единственным кирпичным строением на всю станицу.
Сразу после звонка он выстраивает перед Викой немыслимые планы их будущей совместной жизни. Они будут жить просто и счастливо в родительском доме, вести домашнее хозяйство и любить друг друга.
Он пойдет в местную школу преподавать английский язык и его зарплаты им будет хватать на их нужды. Кроме того у него есть солидный счет на предъявителя в банке, о котором не знает жена.
На эти деньги они смогут съездить заграницу и пожить эти дни в свое удовольствие.
Вика соглашается с его планами, но только на словах. В уме у нее крутится одно: «Перебесится, и все пойдет по-моему».
Но оба они очень плохо знали Валентину Сергеевну, жену профессора. Что для Павла Петровича, конечно же, было непростительно: столько лет прожить бок о бок и до сих пор считать ее романтической дурочкой!
На второй день после телефонного разговора она уже стояла в дверях гостиничного номера, а за ее спиной были видны решительные лица сына и зятя.
- Собирайся, - сказала она, - наш самолет через три часа.
- Но…, - в повышенном тоне начал возражать профессор, однако его супруга уже разговаривала с Викой:
- А вам, милочка, я советую больше не показываться в Москве. Там вас ждет позорное изгнание из института и неприятный разговор с вашей квартирной хозяйкой. Адью!
Она показала одному из сопровождающих ее мужчин на чемодан профессора, другому - на самого Павла Петровича, и они исчезли, как исчезают джины в кинофильмах о чудесах Востока.
Семейный совет, состоявшийся уже в Москве, был кратким. Выступила одна Валентина Сергеевна. Она пообещала профессору мирное сосуществование в пределах их квартиры, отказ от намерения написать жалобу в институт и организацию достойных похорон после его смерти. Взамен она потребовала, чтобы Викиной ноги не было ни то что в институте, но и в самой Москве. Как он это сделает, ее не интересовало.
А Вика появилась в белокаменной ровно через двадцать дней. Именно на этот срок была оплачена гостиница в Ялте.
Она сошла с поезда, загоревшая и невозмутимая, и сразу направилась к таксофону. Набрав номер и услышав в трубке голос Павла Петровича, она произнесла всего три слова: «Мне нужны деньги».
Профессор сначала покраснел, потом побледнел и суетливо ответил: «Да, да, конечно. Я сейчас, сейчас… В институте? Хорошо, хорошо. Возле деканата… Я понял, иду».
Он почти бегом ринулся в прихожую, но у дверей гостиной стояла, скрестив на груди руки, Валентина Сергеевна.
- Ты куда? - грозно спросила она.
- В институт. Семен Васильевич просил зачем-то зайти в деканат.
- Сиди и не рыпайся, - успокоила его жена. - Ты в отпуске. А перед Толкуновым я сама отчитаюсь.
Профессор убежал к себе в кабинет, упал на кожаный диван и заплакал.
Вике удалось поймать хорошо охраняемого профессора лишь спустя месяц, когда начались занятия в институте. Она бесцеремонно придержала его за рукав, когда он проходил по коридору и сообщила ему, что ждет ребенка. Оторопевший от такой новости Павел Петрович поспешно бежал, а на второй день сказался больным и залег в своем кабинете, как медведь в берлоге.
Но Вика не захотела терять своего счастья и написала на кафедру жалобу на профессора, совратившего неопытную студентку. Там жалобу прочитали, повздыхали: ну, с кем не бывает, и посоветовали Вике впредь быть осторожней, а сейчас забрать свои претензии обратно. В ответ Вика пригрозила им, что предпримет решительные действия, вплоть до самоубийства.
И через неделю весь коллектив института был потрясен страшной вестью: студентка Сущенко бросилась под автомобиль, проезжавший по улице Моховой. Ее забрала карета «скорой помощи», и она находится в реанимационном отделении в больнице на Юго-Западе. Если бы хотя бы один из ошарашенных этой новостью людей обладал тысячной долей таланта Шерлока Холмса, то он смог бы сразу обнаружить множество несуразностей. Во-первых, на место происшествия почему-то не приехала милиция, зато машина «скорой помощи» примчалась через минуту, как будто ждала за углом. И почему Вику повезли куда-то далеко-далеко на Юго-Запад, когда почти рядом знаменитый Склиф?
Все объясняется просто: это была гениальная инсценировка самоубийства. Владелец машины, хороший знакомый, читай - любовник Вики, слегка наехал на нее, не причинив ей никаких повреждений. Медсестра, хорошая знакомая Вики, работавшая на скорой помощи, организовала действие второе этой инсценировки и увезла ее в больницу к своей хорошей знакомой.
Ты спросишь, почему на Моховой? А в тот день в Большом зале Консерватории было открытие сезона симфонических концертов. У каждого пятого студента и каждого второго преподавателя нашего института имеется абонемент на эти концерты. Так что спектакль с самоубийством состоялся на их глазах. Единственным человеком, который действительно пострадал в этой катастрофе, была мама Вики. И ты никогда не догадаешься, кто вызвал ее телеграммой. - Павел Петрович!
Ну, а дальше ты все знаешь. Профессора дружно клеймят его перепуганные коллеги на заседании кафедры, дома дружно торжествуют победу над злом, и сердце человека, полюбившего на склоне лет, не выдерживает. Vastum silentium. «Далее – тишина».
- А ты-то откуда все это знаешь? - спросил Саша, потрясенный рассказом однокурсника.
- А мне все это рассказала сама Вика. Прошлым летом она в одной очень веселой компании ехала в Сочи. И это зверье сбросило ее с поезда в моем родном городе. Я встретил ее случайно на вокзале. Она жила у нас с неделю, пока не очухалась. Ночами мы сидели на кухне и разговаривали про жизнь. И чем-то я ей понравился, раз она решилась так откровенно все мне рассказать.
- А чем я тебе так понравился, что мне все это рассказал?
- А ничем. Просто ты не знаешь, что Вики больше нет. Она попала в настоящую автомобильную катастрофу. Где-то в Египте. А потому никто не будет в обиде, что я рассказал кому-то эту историю. Ушли из жизни два несчастных человека. А те, кто приложили к этому руку, живут себе спокойно, летают в Англию и учат жить других.
- А мне помнится, что ты в начале своего рассказа обозвал эту несчастную девушку стервой.
- Да? А я что-то не помню. Впрочем, вполне может быть. Это был крик отверженного. Человека, которому предпочли другого. Я ведь был немножко влюблен в первокурсницу Вику. Это еще доказывает эгоизм всех влюбленных. This is a moral of my story.
… Над аэропортом Хитроу висели свинцовые тучи. В стекло иллюминатора стучались крупные капли дождя. Но современные удобства воздушных ворот Лондона были выше всех похвал, и пассажиры прошли в зал аэропорта совершенно сухими.
У выхода к автобусам стояли полицейские, а толстый сержант в каске и с мегафоном в руке просил пассажиров простить их и повременить всего один лишь момент. Ропот пассажиров был слаб и невнятен, преобладало любопытство: кого там проведут?
И их любопытство было вознаграждено: из бокового входа с надписью VIP показалась группа людей в горских папахах. Впереди их катился маленький юркий человечек, что-то лопотавший на непонятном языке и постоянно с подобострастием заглядывавший гостям в глаза, словно это были не гости, а завоеватели туманного Альбиона.
Стоявший рядом с Сашей Зелим Борисович что-то отрывисто сказал, и Саша понял, что он выругался на своем родном языке
- Что вы сказали? - простодушно спросил Саша.
- Говорю, чеченцы прилетели. Я всех этих бандитов хорошо знаю. Детей убивали. А завтра им здесь политическое убежище предоставят.
Он еще раз по-осетински выругался и внимательно посмотрел на своих студентов, будто видел их в первый раз.
- А вам, молодые люди, я посоветовал бы не судить строго людей, которых вы знаете очень плохо.
«Подслушал», - мелькнуло в Сашиной голове, но он тут же отмел эту мысль: в салоне бизнес - класса отечественного ТУ –135 было так шумно, что он едва слышал голос своего соседа.