Востоковед. Часть 2 Наказание без преступления

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НАКАЗАНИЕ БЕЗ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

День пятый (продолжение)
1.
Прочел лекцию, далее – заставил себя пройти в БАН, обработал остававшиеся в небрежении на протяжении нескольких последних дней страницы «Назидательного сказания», и только после этого, уже в начале седьмого вернулся к себе на Наличную.
Здесь его поджидал большой сюрприз. Его квартира была явно населена. Он еще только подходил к двери, а уже слышал чьи-то, доносящиеся из-за  двери голоса. Один из них, хотя, кажется, отнюдь не громкий, но более всех доходчивый,  похоже, принадлежал этой докучной, приставучей женщине…Анне. Ее отчество он, естественно, уже не помнил. Это каким же сверх естественным образом  она могла там оказаться? Может, прямо через окно? На ковре-самолете?
-Кто вам запрещает? Смотрите, сколько угодно. Все равно ничего не поймете, пока сама не объясню.
Более чем странно.
Осторожно прикрыв за собой дверь, вошел в прихожую. Сначала показалось, в квартире что-то горит, настолько она была заполнена дымом. Когда заглянул на кухню (голос Анны доносился оттуда), увидел, сидящими за кухонным столом, кроме Анны, Артамошу и (кто бы мог подумать?) эту злосчастную диссертантку. Перед ней стояла большая суповая тарелка, служащая ей пепельницей. Теперь понятным стало происхождение дыма.
Первым заметил Бородулина глазастый, невзирая на возраст,  Артамоша, расплылся в заискивающей улыбке:
-Серге-ей Петро-ович… Голубчик вы наш. Ну, наконец-то. -  Поднялся из-за стола. – Разрешите, я вас…- Подошел к оторопевшему от всего увиденного Бородулину, обнял за плечи, троекратно поцеловал. Бородулину показалось, - Артамоша слегка навеселе. Такое, хотя и крайне редко,  за ним наблюдалось.  – Знаете ли… Раз Магомет не идет к горе… Мы тут с Маргаритой Анатольевной… Вы где-то запропали, поэтому мы в картишки с Анной Михайловной. Я выиграл аж шестьдесят  два рубля. Маргарите Анатольевне, правда, не повезло, но мы ей все, до копейки компенсируем. А буквально сейчас Анна Михайловна показывала нам фокусы на картах. Ну, знаете ли! Ей бы только на эстраде выступать с такими номерами… А вы, кажется, сегодня даже не побрились. Ай-яй-яй. Что с вами такое? На вас ни капельки  не похоже.
Маргарита Анатольевна, унылая, неубранная, некрасивая, сидела какой-то жалкой ощипанной курицей, смотрела на Бородулина, кажется, готовая вот-вот расплакаться. Анна спокойно тасовала карты и внимательно изучала лицо Бородулина своим обычным оценивающим сумрачным взглядом.
-Анна Михайловна вообще удивительный человек, - продолжал тараторить Артамоша. – Такая поразительная, особенно в наше негуманное  время, - человек человеку волк, - отзывчивость! Так прониклась нашими закоренелыми  институтскими проблемами! Нашей, как вы очень образно намедни  заметили, - беспробудной бедностью. Наши ставки, проще сказать, вспомоществование, - курам на смех, -  вообще ее поразили. Своей ничтожностью. Предложила учредить что-то вроде фонда. Поговорить с ее коллегами-предпринимателями. Ме-це-на-тами. Словом…
-Вы позволите Сергею Петровичу, - вступилась Анна, - сначала расстаться с его пальто.
-Ах, да, конечно! – Артамоша отпустил рукав пальто на Бородулине. – Извините, как-то не обратил, что вы еще…
«Как они тут все появились? – Пока «расставался» с пальто в прихожей. - Откуда взялись эти карты?».  Правда, оставалась колода карт, - еще от матери, он не решался их выбросить – память все-таки, - но они хранились в одном из ящиков комода. Как-то не укладывается в голове, чтобы эта Анна шарила по чужим ящикам в чужой квартире. Какой бы беспардонной она ни была, но – не до такой же степени?
-Ну вот и чудно, - так прокомментировал Артамоша  возвращение Бородулина на кухню. – Если вы рассчитываете, мы тут надолго у вас, - мы вас разочаруем. – По-хозяйски подвинул один из стульев за кухонным столом, по соседству со стулом, на котором восседала страдающая Маргарита Анатольевна. Бородулину, пока не сказавшему с его появлением ни слова, не оставалось ничего иного, как усесться именно на этот стул. – Мы тут, можно сказать…  экспромтом. Прогуливались и решили, а почему бы и в самом деле…взять и не заглянуть на огонек? Тем более, что Анна Михайловна нас так гостеприимно приняла! Прямо с распростертыми объятиями.  Буквально не позволила нам ретироваться. В конце концов, мы же все свои люди. Между нами не может быть непреодолимых барьеров. Всегда можно договориться. Взять и обсудить… в спокойной домашней обстановке.
Артамоша суетился, трещал без умолку,  Маргарита Анатольевна пыталась закурить очередную сигарету, Анна безостановочно, как заправский шулер, тасовала и тасовала колоду карт, не забывая при этом наблюдать за тем, что творилось на  лице  Бородулина, буквально приклеилась к нему взглядом.
-Риточка, - Артамоша обратился к бедной диссертантке, - вы тоже как-то…примите посильное участие. Расскажите нам всем… что-нибудь. Ведь вам так много можно всего порассказать! В том числе и о вашей незавидной женской доле. О тех сложностях… Русская женщина, которая и на скаку, если надо, остановит… Ну, да вы лучше меня русскую поэзию.  Только не молчите.
Маргарита Анатольевна на это лишь опустила глаза, - из них, красноречивей всех слов,  покапали слезы.
-Ну-ну-ну, успокойтесь, - Артамоша помахал на плачущую руками, как дирижер, требующий от музыканта, чтобы тот играл потише. – Сергей Петрович удивительнейший человек. Чуткий. Горячий сторонник справедливости. То понятие, которое прежде называлось словом «благородство». Хотя это слово сейчас и не в чести…  Впрочем, также как и само понятие. Однако…
Недюжинные Артамошины усилия должны были быть хоть как-то вознаграждены, да и продолжающие капать из глаз Маргариты Анатольевны слезы не могли остаться безответными:
-Благородным себя не считаю, да и в отношении чуткости…, - начал, было,  Бородулин.
-Нет-нет-нет, - тут же замахал руками Антоша, - вы всегда были слишком к себе самокритичны. Слишком.
-Однако, - продолжал Бородулин, - вполне допускаю, что я был… не совсем, что ли, объективен… самостоятелен при оценке проделанной вами работы.
-Вот-вот-вот! Именно-именно! Вполне может быть, - подтвердил Артамоша. – Черт, как говорится, попутал.
Как бы он удивился, - подтверди сейчас Бородулин выдвинутую им сейчас гипотезу о подпутавшем черте!
-Поэтому… согласен  еще раз внимательно прочесть и, возможно, как-то смягчить формулировки.
-Вот-вот-вот!  - на этот раз Артамоша зааплодировал. - Ну, вот и чудненько! А то: «Плакала Саша, как лес вырубали». Плакать - это последнее дело. Крайняя мера. Нужно всегда… Тем более, что иного исхода  я и не ожидал.  Только бы как-то это… пооперативнее, Сергей Петрович.  Пожалуйста. Время нас всех ой как поджимает.
-Я напомню Сергею Петровичу, - это уже реплика Анны.
-Совсем замечательно! Уж если такая женщина, как вы, за что-то берется, можно быть абсолютно уверенным. Тогда все. Больше не смеем вас… - Артамоша, кажется, пришел к выводу, что надо поскорее убираться, пока строптивый хозяин не передумал. - Ох, кажется, попортили тут вам, но это дело тоже поправимое. Главное это, чтобы… по-человечески как-то. Мы ж не заклятые друг другу. Всегда при желании можно найти… - Оба, и Артамоша, и Маргарита Анатольевна, уже одевались в прихожей. – А вам… - Артамоша оборотился лицом в сторону Анны. – Питаю надежду, это наша не последняя с вами встреча.
-Ни в коем случае!
-Мой телефончик…
-Да-да, я все записала.
-Буду ждать от вас. Это очень важно. То, что вы так декларативно заявили. А именно: что богатые должны помогать бедным. Это же великолепная мысль!
-К тому же еще и весьма, согласитесь, оригинальная, - разумеется, она язвила. - А еще здоровые больным.  Счастливые  несчастным. Взаимовыручка.
-Да-да-да! – возликовал Артамоша. -  Вот именно: взаимовыручка. Вот фундамент, что все наши начинания… Вот когда наступит рай на земле… Ой, а денежки-то! Мой профит.
Анна вернулась на кухню, подобрала лежащие на столе отдельной кучкой деньги, передала их Артамоше.
-Спасибо…Конечно, пустячок, но приятно. – И напоследок к Бородулину. – Так мы на вас рассчитываем. На ваше авторитетное слово. Рукопись я у вас оставил, равно как и ваше… предыдущее…Вы там хоть немножечко… подретушируйте.
Наконец, ушли, Анна по-хозяйски закрыла за ними дверь. Вернулась на кухню. Опустила фрамугу, давая возможность квартире проветриться. 
«Кто она такая? Что она себе позволяет? Что дает ей право вести себя так, словно она главная здесь распорядительница всего и вся? Невероятно».
-Как вы здесь оказались?
-А вы не догадываетесь?
-Что за манера отвечать вопросом на вопрос!
-Хорошо, не буду.
-Вы  не ответили.
Она сейчас стояла перед ним, как провинившаяся  школьница перед недовольным учителем, и Бородулину стало неловко, что он обращается к ней в таком тоне.
-Согласитесь… Если бы вы вернулись к себе домой и застали в нем…
-С вами что-то случилось?
Опять двадцать пять! Он ей про Фому, она про Ерему.
-Почему вы так решили?
-У вас вид… Словно вы за кем-то гнались, или, наоборот, кто-то гнался за вами.
-Нет, за мной не гнался никто. Но я жду вашего объяснения.
 -Я приехала, позвонилась и мне открыла ваша красавица… Кстати, она где-то там оставила ключи от вашей квартиры… Красавица куда-то спешила, я осталась…Вам этого достаточно?
 Значит, пока он был на болоте, в Университете, БАНе  Якозя гостила это время у него. Понятным стало и появление карт: Якозя постаралась, она-то картами частенько баловалась. 
-Между прочим, вы оказались совершенно правы: очень славная, милая, здоровая,  приятная во всех отношениях девушка. – Продолжала объясняться Анна.-  И, что самое главное, абсолютно неиспорченная. Правда… Мое предположение оправдалось. Чего-то там особенного…К сожаленью. Звезд с неба хватать не будет, да они, скорее всего, ей и не нужны. Ей бы какую-нибудь синицу в руки. И на том спасибо. Мы с ней хорошо так посидели, поговорили!… Почти прикончили ваш тортик.  Правда, вам еще довольно большой  кусочек оставили… Мы договорились, что она действительно попробует себя у меня. Но не раньше, чем закончится их медовый месяц. А, может, это будет и не месяц, а все закончится раньше... У молодых, вы же знаете, как это бывает… Скажите, а что случилось с вашей…Таней?
-Что? Какой Таней?
-Ну, той… Что жила в этом доме. Двумя этажами выше. В которую вы, вроде, были влюблены. Ведь эту девушку звали Таней, не так ли?
Час от часу не легче! Однако через пару мгновений Бородулина осенило: опять Якозя! Балаболка. Ее работа.  Да он и сам тоже хорош: кто его за язык тогда тянул? Сболтнул невзначай. Но с этой опасной дамой…
-Извините. Вас это меньше всего касается. –  И все. Больше ни слова об этом. А взамен… Он скажет именно то, что должно было сказать в самом начале. – Что касается нашего с вами… соглашения… Беру на себя смелость его расторгнуть. Я все же не смогу и не буду вашим учителем… Да, я поддался на ваши уговоры, что-то даже вам обещал, но… То была,  скорее, уловка с моей стороны. Люди подобные вам… Быстро загораются и так же быстро гаснут. Я рассчитывал, - то же произойдет и с вами. Похоже, что ошибся. С одной стороны, это делает вам честь, хотя с другой… У меня слишком много своих проблем, чтобы я еще занимался и вами. Да и чем я могу быть вам полезен? Я не в силах помочь вам, даже если и захочу. Я себе-то… и то далеко не всегда. Поэтому, прошу вас, - больше не утруждайте себя. Оставьте меня в покое. Больше не звоните и не приходите. Вы создаете впечатление вполне… разумного человека.  Надеюсь, вы меня поняли. 
Молчит. Молчит и Бородулин, он, кажется, сказал все, что хотел.
-Вам пару раз звонил какой-то мужик. Какой-то  Вячеслав Леонидыч. Вы его знаете?
-Никакого представления.
-Прямо дорывался до вас. Рвал и метал. Чувствуется, брызгал слюной в трубку.
-Да бог с ним.
-Оставил свои телефоны. Вот… - Ткнула пальцем  на лежащую на столике в  прихожей бумажку. -  Просил, чтобы перезвонили ему, как только появитесь.
-Хорошо, спасибо.
-Что же касается вашего… расторжения нашего договора… Что ж? Если я вам так досаждаю… Больше не стану мозолить вам глаза.
Ну вот! Гора с плеч. Наше дело правое - мы победили.
Обулась, взяла с вешалки зонтик.
-Обратите внимание. Там… в холодильнике. Кое - что оставила. Перекусите и… Закройте за мной.
Едва скрылась за дверью, запел ее мобильник. Бородулин слышал, как она разговаривала с кем-то, уже оказавшись за дверью. Разговор постепенно затихал по мере того, как она удалялась от двери.
 – Нет-нет, ни в коем случае! Гнать обоих  в шею…И пусть себе на здоровье, ничего страшного.
Все! Освободился! Эта особа больше не посмеет явиться ему на глаза. Далее – по порядку, как он заранее все спланировал: помылся,  постелил себе  свежую, не мятую  простыню, лег и постарался заснуть… И вдруг  отчего-то  возникло острое желание  позвонить тете Лизе. Да, позвонить и извиниться. За то, что так бездушно, безобразно вел себя при их последней встрече. Вместо того, чтобы успокоить, утешить, может, даже что-то пообещать… Воодушевленный этим намерением, встал, набросил на себя халат, прошел к телефону, набрал тетушкин номер… Длинные гудки. К телефону никто не подходил. Бросил взгляд на часы. Девятый. Странно. В такое время тетушка обязана быть дома… Впрочем, она в этот момент может находиться в ванной или в туалете. Вернул трубку. Пока не получилось с тетушкой, - но ничто не помешает ему исправить ситуацию с бедной, измученной его надменным самовольством диссертанткой. Живо представились ее стекающие по  щекам слезы. И это он, - «добрый благородный», - кто довел ее до этого состояния. Исправить!
На исправление текста рецензии ушло около часа. В результате получилось именно то, что нужно. Без критики, разумеется, не обошлось, но вполне благоразумной, сдержанной, в целом, тон рецензии получился благожелательным. Теперь диссертантка получит то, чего добивалась много лет. Довольный собой, уже хотел, было, позвонить Артамоше, чтобы порадовать и его, - часы показывали пять одиннадцатого. Подумал: «Пожалуй, сегодня уже немножко поздновато, люди пожилые, может,  уже готовятся ко сну.  Сделаю это завтра». Еще раз набрал тетушкин номер. Те же длинные гудки: никто не подходил к телефону. Туалет отменяется. Остается один вариант – ванная. Позвонил еще через четверть часа: все то же. Тетушкина квартира явно была пуста… Или что-то случилось с тетей? Он уже обдумывал, - не стоит ли ему срочно выезжать и  уточнить все на месте, когда подал голос его домашний телефон.
-Але.
-Сергей Петрович? – чей-то незнакомый, мужской, чему-то как будто искренне радующийся голос.
-Да, я.
-Это  тот самый Вячеслав Леонидыч вас беспокоит… Вам передавали?
Кто такой «тот самый Вячеслая Леонидыч»? Кто и что ему должен быть передать? Вспомнил, - Анна. Говорила о каком-то человеке. Вон бумажка, - проигнорированная им, лежит на столе.
-Извините, я…
 -Ничего, бывает. Вообще-то вас уже часов с двух разыскивают, а вас все нет и нет. Однако ж…любитель вы погулять.
Какой-то нахальный мужик.
-А кто вы?
-Извиняюсь, еще не представился? Старший следователь из Петроградского УВД.
-Д-да… И…что вы от меня хотите?
-Дело, Сергей Петрович,  вот какое, - следователь, вроде, продолжал чему-то радоваться. – Фамилия Свищева Елизавета Михайловна вам о чем-то говорит?
-Свищёва, - Бородулин поправил ударение.
-Очень может быть!
 –Да, говорит, это моя родная тетя.
-Очень хорошо! Дело в том, что ее нашли сегодня утром в ее квартире убитой.
У Бородулина потемнело в глазах.
-Але!... Вы меня поняли?
-Д-да…Как? Чем убитой?
-Представьте себе, - молотком. По голове.
Удивительно, но этот человек продолжал как будто чему-то радоваться:
-Да, вот такие пироги! С такой вот начинкой…Словом, так, Сергей Петрович, мне поручено это дело довести до логического конца - преступникам, как вы понимаете, у нас место  только за решеткой. Земля под ними должна гореть синим пламенем. Вот, собственно,  и хотелось бы очень с вами лично, как говорится… тетатет. Задать кой-какие вопросы. Как насчет  завтра? Допустим, прямо с ранечка, пока голова свежая, ничем не забитая.
-Разумеется, - получилось очень слабо, но на том конце провода его все же услышали.
-Ну и замечательно! Часикам к десяти подходите. Наш адрес знаете? Большая Монетная, 20, кабинет 21. Сразу, прошу заранее прощенья,  за туалетом. Пропуск на вас будет выписан. Паспорт не забудьте с собой прихватить… И большая к вам просьба, - сегодня это событие никак не отмечать. Ну, вы меня поняли. У нас с вами завтра довольно большая работа. Желательно, чтобы как огурчик. Ну, до скорой встречи, Сергей Петрович.
-Да, до свидания.

День шестой

1.
Водитель старенькой «Вольвы» подрядился отвезти Бородулина до Большой Монетной за 300 рублей.
-В другой раз попросил бы с вас больше, но у меня внучка этой ночью родилась… А какое вас конкретно место по Большой Монетной интересует?...У меня там когда-то, лет с десять назад,  любовница одна жила, дом четырнадцать. Приятная была такая бабочка. Гигиену соблюдала. Когда б не пришел, - всегда подмоется, подмажется, надушится. Трусики постоянно на ней опрятные и все остальное…Бабочка приятная, но вот с мужиком ей не повезло. Он начальником смены  на «Пирометре» работал, и дачный участок у них был где-то ближе к Толмачеву. Как-то, уже когда повкалывали, пошли на электричку. А он, мужик то есть еённый, был под этим делом… Вообще, он серьезно поддавал… Да еще груженый, - рюкзак за плечами, под завязку картошкой набит. Словом, отстал, а электричка уже вот-вот. Сама Анюта, Анютой ее звали, уже на платформе, а он еще токо-токо подбирается. Она видит, что уже зеленый, и электричка уже показалась, - кричит ему. Ну, он и наддал, да за какую-то, видно, шпалу зацепился, прямо на рельсу упал, а в это как раз время скорый по этим путям на всех парах проходил. Ну, ему башку аккуратно так и отрезало. Прямо, можно сказать, на ее глазах. Она потом рассказывала, -  что токо-токо на коже – и то местами -  держалась. А у нее двое ребятишек малолетних на руках. Парню лет восемь, а пацанке еще и пяти не было…
Итак, тети Лизы на этом свете больше не существовало.
Смерть.
Помнится одна сценка. Ему лет семь. Он и мать только что вышли из дома, но мама спохватилась, велела ему стоять, никуда без нее не уходить, - сама спешно вернулась в дом. Перед ним двор и стайка голубей. Какая-то женщина, сидя на корточках, бросает им кусочки хлеба, - голуби, соперничая друг с другом, жадно набрасываются на хлеб. Все бы ничего, но в эпицентре всей этой сцены – их мертвый собрат, а подкармливающая их женщина как будто намеренно бросает хлеб так, чтобы он падал как можно ближе к мертвецу. Ей как будто даже доставляет удовольствие наблюдать за тем, как его еще живые, полные сил – возможно, даже родственники, братья, сестры, - суетятся, дерутся друг с другом, некоторые даже в пылу охоты за хлебом бесцеремонно вскарабкиваются на мертвеца, даже бьют его своими клювами, досадуя, что он им мешает. Никакого уважения, трепета перед смертью, - одна лишь погоня за тем, что продлевает их собственную жизнь. Сережу тогда это поразило. И, может, это отголосок именно той сценки, - до сих пор не может относиться с симпатией к голубям.
Первая же человеческая, глубоко его потрясшая смерть произошла, когда Сереже было лет одиннадцать. Тогда умер дядя Жора.
Дядя Жора был, что называется, белой вороной в семействе Свищёвых. Не похожий ни на кого. Все, как на подбор, были добропорядочными, в меру церемонными, всегда «себе на уме». Это было справедливо даже в отношении стареющей и временами теряющей над собой контроль бабушки. Иное дело – дядя Жора. Во-первых, он был музыкант (никто другой из Свищёвых не испытывал пристрастия к музыке, всем – к числу «всех» в этом случае относил себя и Бородулин, - «медведь на ухо наступил»). Причем, инструмент, которым он владел и кое-как зарабатывал себе на жизнь, был каким-то несуразным, крохотным, и назывался он как-то чудно: «корнет-а-пистоном» (Сережа, когда хотел представить себе, как выглядит этот инструмент, мысленно видел перед собой какого-нибудь бравого высоченного корнета с крохотным пистоном в руке). И то ли сам по себе инструмент, ни на что не претендующий, - это вам не рояль, не скрипка, не виолончель, -  тому виной, то ли Бог не наградил дядю Жору большим талантом, то ли так уж обстоятельства сложились, - но никаких лавров он себе не сыскал, а проработал много лет во втором, по сути резервном  составе симфонического оркестра при Ленинградской областной филармонии.
Во-вторых, что отличало дядю Жору, он был крайне неразборчив, или представлялся неразборчивым в свете пуританских воззрений всех остальных членов семьи Свищёвых в выборе своих подруг, также как  не мог ни к кому из них  привязаться надолго. В довершение всего, дядя Жора был азартным преферансистом. Мог просидеть за карточным столом целую ночь, а утром, не поспав ни минуты, - поехать на очередную репетицию. Какие «пенки» он мог после этого выдавать на репетиции и скольких упреков удостаивался от вышедшего из терпения дирижера, можно было только догадываться.
Ушел из жизни дядя Жора так же несуразно, как и жил. Он был в то лето на «чёсе» в Сочи. «Чёсом» дядя Жора называл, когда в летнее отпускное время он на время расставался со своим презентабельным оркестром и становился участником какого-то бесшабашного джаз-банда, с которым разъезжал по «злачным» местам и «зашибал деньгу». К концу лета, когда уже вот-вот надо было возвращаться в Ленинград, он поздним вечером вышел на пляж, разделся до плавок, зашел в воду, и больше из нее не вернулся. Потом в номере, где он остановился, нашли записку, в которой он просил «в моей смерти виновных не искать», а еще извинялся перед теми, кому не мог отдать карточный долг. В качестве же хоть какой-то компенсации за невозвращенный долг просил забрать его, вроде бы, невзрачный, но, как он сам посчитал, стоивший каких-то неплохих денег корнет-а-пистон. Другого достойного, чем мог бы возместись долг, у него не оказалось.
Но как переживал тогда Сережа, когда до него дошла весть о смерти дяди Жоры! Сколько было пролито слез. Его родные по этому поводу даже недоумевали. Кто, как мог, его пытался утешить. Но он не поддавался никакому утешенью. Его терзали два чувства: ему было одинаково жалко и страшно. Жалко и страшно не только за безвременно ушедшего из жизни дядю Жору, но одновременно и за себя. Он вдруг тоже почувствовал, что он смертен, и что с ним – рано или поздно, - произойдет что-то подобное. А ему тогда так не хотелось умирать!
Потом, по прошествии пяти с половиной лет, настала очередь умереть  отцу. Да,  он и тут переживал, - хотя уже и без видимых слез. Но переживал уже по-другому: переживал не столько уход, сколько мучился от сознания чего-то между ним и отцом бесповоротно упущенного,  несостоявшегося. В какой-то мере живет с этим сознанием до сих пор.
Потом пошли смерти одна за другой: бабушки, дедушки. Смерть становилась все более будничным явлением. Последней была восьмилетней давности смерть матери. Вот когда он уже начал сознательно воспринимать смерть не как наказание, а как избавление. И если не приветствовать ее, то и не думать о ней, как о чем-то ужасном. Гораздо ужаснее было бы обрести бессмертие. Вот наказание, от которого, если об этом хорошенько подумать, волосы на голове могут зашевелиться.
Ужасно только то, что тетя Лиза не умерла… если можно так выразиться, ровно и гладко. Нет, кто-то посмел поднять на нее руку. Безусловно, напугал, доставил какие-то физические мучения. Кому и зачем это понадобилось?... Да еще молотком. Вот что самое страшное.

2.
-Здра-асьте, Сергей Петрович! Ну, так и где же это вы вчера целый день пропадали?
Не карлик, скорее, малыш (ростом где-то  около ста шестидесяти), по возрасту – можно дать от  тридцати до тридцати пяти. На нем клетчатый пиджак, черная рубашка и белый галстук. Кажется, более безвкусного ничего нельзя придумать. По причине  слегка вытянутой нижней половины лица  смахивает на молодую, еще недостаточно утвердившуюся в этом мире  и жаждущую этого утверждения крысу.
Кабинетик тесный, однако, в нем сумело поместиться так много всего! Пара стоящих друг против друга столов (видимо, кабинет рассчитан на двоих полноправных хозяев). Стол с компьютером.  Ближе к двери – еще один низенький столик, наподобие журнального, на нем графин и синий пластмассовый стаканчик. А еще – в одном углу небольшой сейф, в другом - шкаф. И, наконец, совсем у порога – пара деревянных кресел с откидным сидением (такие бывают в  кинотеатрах).
Бородулин оглянулся и решил, что для него удобнее всего было бы усесться за журнальный столик. Он так и сделал.
-Да, вот такие у нас с вами делишки, Сергей Петрович. Пришили, что называется, вашу тетю. Так что придется нам с вами немножко…засучить рукава. Может, даже не один раз. Вы ведь ее самый близкий родственник? Других – то мы как-то не отыскали. 
-Да, это так… А как вы узнали?
-Да вот так…Поступил  звоночек в дежурную часть, - следователь бросил взгляд на лежащие перед ним на столе бумаги. –  В четверть девятого утра. От Марты Ивановны Виролайнен. По мужу Пирожникова. Соседка. Что-то вроде домработницы у вашей родственницы. Вы ее знаете?
Бородулин утвердительно кивнул головой.
-По ее словам, как обычно, утром позвонилась  в квартиру. Обнаружила, что дверь не заперта. Вошла. А тут ваша родственница. Причем в луже крови. Ну и… пошло-поехало.
Немного помолчали. Откуда-то: не-то из-за стены, не-то через раскрытую форточку доносилось пение. Кажется, то была Мирей Матьё.
-А когда вы с ней виделись последний раз?
-Вы имеете в виду мою тетю?
-Да. Убитую.
-В это воскресенье. Мы отмечали день памяти моего покойного отца.
-И много вас отмечало?
-Нет. Только я и тетя. И та же Марта.
-А что так мало?
-Вы же сами заметили, что родственников у нас осталось фактически больше никого.
-Ну, а кроме родственников.
-У тети не самый приятный характер. Насколько мне известно, рассорилась почти со всеми друзьями. К тому же – событие, по которому мы собирались, носило сугубо домашний характер. Посторонние, вроде, ни к чему.
-А Марта?
-Она готовила стол. И, возможно, как следствие этого.
-Я так понимаю, убитая была не замужем. А почему?
Бородулин лишь пожал на это плечами. Не излагать же этому человеку, что брак достаточно спорный общественный институт, возникший в относительно недавние, в исторической перспективе времена и что далеко не всем представителям рода человеческого он по вкусу.
-Понятненько, - неизвестно, что именно  следователь понял из пожатия Бородулиным  плеч. –  А где же, интересно, вы-то сами, когда мы вас всем, можно сказать,  кагалом разыскивали? «Ищут пожарные, ищет милиция».
Вопрос, к которому Бородулин был готов.
-Я был с утра загородом, а потом читал лекцию в Университете, после лекции – в библиотеке Академии Наук.
-Понятненько… А  где именно «загородом»?
-В Белоострове.
-У вас там какая-то дача?
-Нет. У меня нет дачи. Просто прогулялся по лесу.
-Вы часто там прогуливаетесь?
-Вы имеете в виду…
-Я имею в виду Белоостров.
-Нет, не очень.
-Понятненько, понятненько…В общем, так, Сергей Петрович… План мероприятий на сегодня. Нам с вами еще предстоит прогуляться до  морга. Там  опознаете убитую. Я запротоколирую. Это такая формальность. После морга еще придется съездить сообща на квартиру, где было совершено преступление. Посмотрите, не пропало ли там чего-нибудь. А пока я займусь… - Присел за стол с компьютером. – Протокольчик… Печатаю, по правде говоря, неважно, одним пальцем, зато, вроде, обещают прислать студента-практиканта, вот я его-то за эту машину и усажу. Хотя, как говорится,  обещанного три года ждут. А вы, если хотите,  можете пока… Хотите, «Советский спорт» дам почитать? Свежий.
-Нет, спасибо.
-Что, спортом совсем не интересуетесь? – следователь уже печатал и одновременно говорил.
-Совсем.
-А я о какой фанат. Сам спортом когда-то занимался. Правда, только  в пинг-понг. Чтобы чем-то другим, - росточка, как видите,  не хватает. А вы, значит, никогда и ничем.
-Да. Никогда и ничем. – Почувствовал, что в горле у него застрял комок. Попытался налить воды из графина, однако, графин оказался пустым.
-Водички? – живо отреагировал следователь.
Но Бородулин уже проглотил комок.
-Нет, ничего.
Следователь печатал, а то ли из-за стены, то ли через открытую форточку доносилась теперь другая мелодия и другой женский голос. Похоже, Майя Кристалинская. Видимо, то было радио «Ностальжи».

3.
Маленький, тесный дворик забит разнокалиберными машинами, и легковыми, и грузовыми. Были среди них и совсем разбитые, с вывороченными дверцами, покореженными кузовами, видимо, жертвы каких-то ДТП. Следователь, на нем синяя, на синтепоне,  незастегнутая куртка, под мышкой – папка из искусственной кожи, на папке – дарственное клеймо с уже потускневшими буквами: «От сослуживцев», подошел к стоящему чуть сбоку, замызганному дорожной грязью милицейскому «УАЗику». За рулевым управлением – парень, лет где-то за двадцать.
-Ну, Леша-калоша, - следователь пнул носком кроссовки по шине переднего колеса,  при этом от шины отвалился большой шмат грязи. – Ты быть хоть когда-нибудь тачку в порядок привел.
-А когда мне ее приводить? – огрызнулся «Леша-калоша». – Если вечно в дороге. Если не одно, так другое. Крутишься тут. За копейки.
Следователь любезно  предложил Бородулину занять место рядом с водителем, сам скромно уселся на заднее сиденье:
-Эй, ты! Копеечник. А воняет тут у тебя чем?
-Разве?
-Да не «разве», а точно воняет. Воняет, Сергей Петрович?
-Может… Мы тут пидора одного только что у мусорки подобрали. Может, он чего, пока довезли…
-Ух!  Мать вашу… Извините, Сергей Петрович, - наболело.
От Большой Монетной до улицы Льва Толстого, где расположены корпуса Первого медицинского института, а, следовательно, и тот морг, куда, как догадался Бородулин, отвезли тетю Лизу, - рукой подать, но движение здесь оживленное, приходилось часто и много стоять. Леша-калоша оказался словоохотливым парнем: пока добирались, все жаловался следователю на свою незавидную  общую, коммунальную  жизнь с ненавистной ему тещей:
-Ну, ведьма самая настоящая, никакой от нее личной жизни. Только я, значит, свою завалю, чую, - эта старая сучка подглядывает. У них там запросто, там у них балкон общий, - занавешивайся, не занавешивайся, всегда себе дырочку найдет. Я уж ей раз с сотню говорил: «Ну, падла, застукаю как-нибудь на месте преступленья, я из тебя, живой, - котлету сделаю». А эта… кикимора болотная: «Ты из меня котлету, а я на тебя… У меня адвокаты знакомые, не побоюсь, что сам в милиции». Стерва какая-то, а не баба. Хоть совсем от личной жизни отказывайся, чесное слово!
-А ты б не обращал внимания.  Подумаешь «подглядывает». Многим это нравится, когда подглядывают. Заводит. Верно говорю, Сергей Петрович?
«Что он ко мне с этой ерундой пристает?».
Но вот, наконец, подъехали к моргу. Следователь и Бородулин покинули машину.
-С нами не хочешь? – следователь с улыбкой обратился к Леше.
-Еще чего!
-Неужто на покойничков не охота посмотреть?
-Насмотрелся. Меня от них уже душу воротит. В гробу я их видел, этих покойничков.
Следователь, подойдя к двери, нажал какую-то  кнопку, и дверь перед ними не скоро, но  отворилась. За дверью – усатый, сутулый, с землистым лицом, словно уже сам наполовину покойник, видимо, какой-то санитар в белом несвежем халате.
-Свои, - коротко представился следователь.
Санитар, видимо, узнал следователя,  молча пропустил.
Пошли длинным, узким, тускло освещенным коридором, впереди всех уверенно ступающий следователь, чуть поотстав от него,  – Бородулин, замыкающим – санитар. На всем пути им попалась только одна идущая навстречу женщина, также в белом, с усталым отрешенным видом, бросила равнодушный взгляд – сначала на следователя, потом на Бородулина, чуточку посторонилась, не проронила ни слова. Но вот остановились еще перед одной дверью, к этому моменту сопровождающий их санитар, куда-то бесследно исчез. Следователь еще раз нажал кнопку, и когда дверь отворилась, обернулся лицом к Бородулину, приглашая  войти. Теперь они оказались в просторной, холодной, погруженной в полумрак зале с очень низким потолком. Ощутимый запах формалина. В комнате обитые как будто металлическим листом  нары, на нарах – кто прямо на голом листе, кто на клеенке, а кому-то повезло больше, - на простыне, лежали рядами покойники. В углу залы – небольшой стол со стулом и тумбочка. Им навстречу со стула поднялась  уже довольно пожилая женщина, поверх белого халата наброшен еще и ватничек. Женщина, видимо, уже была извещена  об их приходе. Не задавая вопросов, прошла куда-то в тыльную часть залы, следователь и Бородулин последовали за ней.
-Чего-то у вас многовато сегодня, - заметил по пути следователь. – Даже как будто побольше, чем обычно.
-Многовато, - согласилась женщина. – Чего тут удивительного? Жизнь у нас теперь такая. Многим пожрать купить не на что, вот и мрут, как мухи. Мужики особенно. – Тут она отворила еще одну дверь.
-Нам туда, - сказал следователь.
На этот раз маленькая комнатка, а в ней только один, обернутый клеенкой труп.
-Ну вот….Смотрите, - сказал следователь. – Точно ваша родственница? – Отогнул клеенку так, что стало заметней лицо.
Бородулин увидел какую-то очень старую женщину. С глубокими морщинами. С неубранными седыми волосами, одна длинная прядь накрыла часть верхней губы, словно покойная эту прядь прикусила. Не так-то просто в этом человеке было признать всегда оживленную, брызжущую энергией и, по этой причине, выглядевшую несколько моложе своих лет тетю Лизу. И только приметная бородавка на щеке и тянущийся из нее длинный волосяной завиток говорили о том, что это действительно она. Та самая, неуступчивая, вечно чего-то пытающаяся ему доказать, на что-то его направить, к чему-то, к какой-то высокой, ей одной видимой цели устремить. Та, с которой он, до покраснения в собственном лице,  спорил, - подумать только-то! Всего-то три дня назад.
Смерть… Нет, она еще не окончательно умерла. В ее распоряжении еще минимум сорок дней на то, чтобы свести окончательные счеты с этой жизнью. А потом, по истечении этих сорока дней, ее душа рассыплется на миллиарды, триллионы элементов. Рассыпавшись,  они вновь, следуя чьей-то мощной Воле, соберутся, но то будет уже не тетя Лиза. Это будет кто-то другой, хотя и унаследовавший многое из того, что она представляла собой, многие ее плюсы и минусы.
Нет смерти, но нет и вечной жизни. Вот дом, он сложен из камня. Разберите этот дом по камешку, - дома не станет, хотя все его составные части по-прежнему под руками. Соберите этот же дом, но в другом месте и, как бы вам этого, может, не хотелось, - дом этот будет иным. И смотреться будет по иному, и наделен он будет иным смыслом. И населен будет какими-то другими жильцами, и жизнь в нем потечет по какому-то иному руслу. Таков закон Не-Я. Один из самых трагичных, печальных законов, озаривших сознание Гаутамы Будды.
-Ну, так что? – следователь нетерпеливо переминается с ноги на ноги. – Ваша все-таки родственница? Или не ваша?
-Да, конечно, это она… Когда я смогу ее похоронить?
-Похороните, похороните. Но придется еще какое-то время потерпеть. Вот как закончим все процедуры. Не волнуйтесь, пусть она пока здесь полежит, а я вам, когда придет время,  передам.

4. 
У двери тетиной квартиры прихода следователя и Бородулина поджидал участковый. На глазах подошедших отклеил полоску бумаги, открыл ключом дверь.
-Сергей Петрович…- следователь, обернув руку ладошкой вверх, показал Бородулину на дверь. – Только после вас. 
Бородулин только ступил в прихожую, заметил в овальном зеркале в прихожей свое лицо, - сначала себя не узнал. Каким-то необычным себе показался, постаревшим, с ввалившимися глазницами. А, может, всему виною – своеобразная игра света и теней: шторы на окнах были, естественно, опущены и во всей квартире царили сумерки, свет же, в основном, проникал со стороны лестничной площадки.
-Ну, вот, - теперь смотрите в оба. Нет ли чего из пропавшего?
В «зале», так было принято называть самую большую из трех комнат, все выглядело так, как было – и при тете Лизе, и даже еще раньше, пока были живы дедушка и бабушка. Все на своих привычных местах, ничего не разбито, не сломано. Даже не сдвинуто с места. Может, уже Марта тут до них потрудилась?  Со стены, как обычно, улыбалась Бородулину симпатичная девушка с большим букетом полевых цветов. Кажется, кисти Бялыницкого-Бирюли (Дедушка неплохо разбирался в живописи и был на короткой ноге со многими известными художниками).
-Кое-какие оперативно-следственные мероприятия по горячим следам уже проделаны, - сообщил следователь. – Но важно, чтобы и вы…
-Боюсь, я вам здесь не большой помощник. Никто и никогда не считал нужным знакомить меня подробно с тем, что здесь находится.
-Но вы же здесь бывали. Зрительная память.
-Я не вижу… По-моему, все, как было.
-А там?
Бородулин со следователем (участковый все это время оставался в прихожей) ступили в святая святых: то, что представляло из себя когда-то дедушкин кабинет. Мальчиком сюда Сережа, кажется, вообще никогда не ступал: его сюда не приглашали. После дедушкиной смерти – да: конечно, любопытства ради, заглядывал. Его, собственно, всегда больше всего притягивали, волновали книжные полки. Если не по обилию , то по качеству собранных здесь книг дедушкин кабинет заметно превосходил его собственный. Бывало, он стоял здесь, как загипнотизированный, - горящий желанием сграбастать все, что есть, и увезти к себе. Но это было еще по молодости. Позднее он преодолеет в себе это желание, утвердившись в убеждении: все, что когда-то было собрано, приобретено дедом, - должно оставаться при нем, даже уже умершем.
Последняя комната: тетушкина спальня. Сюда-то, точно, нога Бородулина до сих пор не ступала никогда. Здесь все, кажется, оставалось таким, каким было, когда смерть внезапно настигла хозяйку: разобранная кровать, сбившаяся, скомканная  простыня, сползшее одним краем на пол одеяло. Вазочка на туалетном столе с уже успевшими увянуть тюльпанами. Интересно, кто мог ей  эти цветы подарить? Неужели купила сама?
-А где ее нашли?
-Убитую? Там, - следователь показал в сторону «залы». – Картина, в общем-то, вырисовывается, примерно, такая: еще раннее утро, потому что она в постели, слышит – кто-то в соседней комнате ходит, встала, вышла, ну и тут ее… А эта…домработница…как обычно, где-то в начале девятого утра, подошла к двери, смотрит – а дверь открыта…Между прочим, а что вы можете сказать насчет этой самой…домработницы?
Бородулин пожал плечами:
-Н-не знаю… Обычная женщина.
-А убитая никогда на нее не жаловалась?
-В каком смысле?
-Ну, не пропадало никогда ничего?
-Да нет. Думаю, если б такое хоть раз случилось, она бы не стала ее пускать.
Сказать или не сказать, что она когда-то помогала в хозяйстве и ему? Нет, пожалуй, не стоит.
-А почему вы решили, что именно раннее утро? Почему, допустим, не глубокой ночью?
-Потому что мы ведь тоже не лыком шиты, делаем свое дело. Уже есть свидетельства от соседей, что в районе пяти утра ее дверь была заперта. Да и то, как вскрикнула, - где-то ближе к семи, - тоже одна из соседок слышала… А почему это вас так волнует? Я имею в виду: точное время.
Бородулин вдруг почувствовал себя как-то неуютно, какой-то озноб пробежал по его телу, а все от того, что как-то…с каким-то прищуром смотрел на него сейчас этот коротышка. Словно уже примеривался к чему-то. Может, уже прокручивал в своем мозгу какую-то свою…сыщицкую завиральную гипотезу. Ох, уж эти все Шерлоки Холмсы. По их ощущением, наверное, каждый из живущих это потенциальный преступник.   
«А ведь он может подозревать и меня», - впервые подумал Бородулин. Только подумал, - поспешил стряхнуть с себя эту мысль. Уж слишком нелепой она ему сейчас показалась. Очередные козни его несколько гипертрофированного воображения.
-Не волнует. Просто интересует.
-Ну, да… А какие у вас были отношения с убитой?
-Обычные. Я периодически, хотя и не очень часто бывал у нее. Чаще всего, когда она меня о чем-то просила. Что-то ей купить, принести.
-Ну, да… - Следователь еще немного подумал. - Значитца так, - кажется, получил от Бородулина все, что хотел, решил «закругляться», - сделаем заключение. Вы – лично - никаких пропаж здесь не замечаете.
-Нет, не замечаю.
-Тогда вот здесь..., - вынул из своей «дарственной» папки уже заранее заготовленную форму. – Приложите ручку… А вы знаете, Сергей Петрович, ведь вам можно позавидовать, - вдруг обронил, пока Бородулин брал в руку авторучку. – Ведь вы в курсе, конечно, что с ее смертью вся квартира, со всем ее барахлом переходит к вам.
-Да, я в курсе, - роспись у Бородулина получилась какая-то несуразная, нырнула вниз, словно рука у него дрогнула.
-Теперь вы богатый, можно сказать, жених. Приданое у вас хорошее. – Следователь убирал бумагу в папку. – Вы, конечно, знали об этом.
-Да, она никогда от меня не скрывала, что уже составила завещание… Это как-то… на ваш взгляд… проливает свет?
-Да нет! Ну, что вы, Сергей Петрович. О чем вы говорите? Никакого света. Я просто… Я бы, между прочим, тоже от такой квартирки не отказался… Ну, хоть вы формально пока и не хозяин, однако ключи возвращаем вам. Теперь вы в ответе за все. Или у вас есть свои?
-Нет, разумеется. – И вновь Бородулин испытал неприятное ощущение, словно его хотят на чем-то поймать.
-Хотите, подбросим вас…хотя бы до метро.
-Нет, спасибо. С вашего разрешенья, я еще побуду здесь.
-Ладно, так уж и быть, - разрешаю. Однако предупреждаю: дело, судя по всем признакам, достаточно непростое, это не бытовуха какая-нибудь: «Дядя Веня  по пьянке убил тетю Феню». Тут пораскинуть мозгами надо. Так что, весьма возможно и даже скорее всего вы нам еще понадобитесь.
-Да, разумеется, всегда к вашим услугам.
Через пару минут следователь и участковый покинули квартиру, и Бородулин остался один на один с тем, что теперь по праву принадлежало или, скорее, в недалеком будущем, после выполнения всех формальностей будет принадлежать ему.
«Богатый жених. Хорошее приданое». Шутник этот следователь. «Нехорошо, что он маленького роста. Понятный комплекс неполноценности, - с такими надо ухо востро».
В квартире по-прежнему сумеречно, но Бородулин не стал трогать шторы, пусть все остается на прежних местах так, как было. При их жизни…Величественный, снисходительный, крайне редко сходящий со своего пьедестала  дедушка. Капризная, вечно чем-то недовольная бабушка. И вот теперь, в довершении всего, - взбалмошная, нескладная тетя. Мать, также проведшая здесь почти треть своей жизни, не Бог весть, какая удачливая. И уж совсем  по-житейски никудышный дядя Жора. Погрузившаяся в воды вечности, насчитывающая в своей истории не одно столетие  еще одна семья-Атлантида. А он ее последний осколок. Или, точнее, крохотный бугорок.
Но и он не вечен. Скоро воды забвения сомкнутся и над ним. Интересно, кому потом все это достанется?
Чуть сдвинул одну из штор, выглянул в окно. Здесь полумрак, а  на улице яркое солнце. Не пора ли и ему, Бородулину, пока жив, пока воды вечности не поглотили и его, покинуть этот полумрак, выйти на солнце? Вспомнил, что у него уже готова новая рецензия. Хорошо бы ее вернуть, - доставить человеку радость, облегчение.  Да, это идея! Он так сейчас и сделает. И почему он считает нужным возвращать ее через какого-то посредника Артамошу? Почему он не может позвонить прямо этой Маргарите Анатольевне сам и договориться с ней?… Записная книжка при нем, а там где-то должен быть записан ее телефон… Ну, вот он! Набрал номер.
-Алло! – чем-то то ли раздраженный, то ли просто усталый мужской голос.
-Здравствуйте, а можно Маргариту Анатольевну?
-А кто это?
-Это Сергей Петрович ее беспокоит.
-Извините, кто?
-Сергей Петрович. Ее коллега…
-Минуточку… Рит, подойди. Какой-то коллега.
-Кто? Кто?
-Да не «Кто? Кто?». Что за манера? Возьми трубку. У меня тут котлеты подгорают.
Теперь стало понятным, отчего он раздражен –«котлеты подгорают».
-Да, вас слушаю, - вот теперь голос бедной диссертантки. Очень усталый,  тусклый. Жизнь, наверное, кажется ей сейчас тяжким бременем. Все у ней не ладится. Все идет не так, как бы ей хотелось. И полная безнадюга впереди. Но это далеко не так, и Бородулин ей сейчас это докажет, он совершит с ней сейчас удивительное сальто-мортале: из  тусклой безнадежности в яркий праздник.
-Добрый день, Маргарита Анатольевна, это Бородулин.
Молчание, длящееся несколько секунд, потом осторожное:
-Д-да, С-сергей Петрович. Я вас слушаю.
-Во-первых, простите меня. Вы понимаете, о чем я говорю. Я был в ужасном состоянии, нервы  и – вот, вы стали  жертвой.
На том конце провода молчат.
-У меня готов новый отзыв. Думаю, вы останетесь довольны. Мне бы хотелось подвезти его и отдать лично вам.
Опять молчит.
-Але! Вы меня слушаете?
-Да-да, - дрожащим голосом. – Я, конечно… Я вам благодарна.
-Так я сейчас подвезу.
-Не знаю, - удобно ли? Может, я сама…
-Мне бы заодно хотелось прогуляться. Сегодня чудесная погода. Где вы живете?
-Сейчас… Сейчас… Забыла… Морской проспект, тридцать пять. Это буквально метров сто от метро «Крестовский остров». Но вы действительно?...
-Я буду у вас… Приблизительно часа через полтора. Ну, может, через два. Надеюсь, застану вас дома.
-Ну, конечно! Мы будем вас ждать.
-Тогда до встречи, - довольный собой, опустил трубку.
 И сразу вспомнилось: он же обещал вчера, когда был на факультете, поехать в аэропорт, в числе других встречать какую-то странную делегацию: представители Океании, если, точнее, островов Тринидад и Тобаго. Бородулин оказался вовлеченным в это мероприятие, видимо, от того, что, согласно статистике, около шестидесяти процентов населения этих островов приходится на выходцев из северных областей Индии. Пришлось еще раз набрать номер телефона, на этот раз декана факультета. Трубку, как положено, взяла секретарь.
-Света, это Сергей Петрович. А Роман Евгеньич сейчас как?
-Здравствуйте, Сергей  Петрович. Роман  Евгеньич сейчас в аудитории.
-Передай ему, - я не смогу поехать в аэропорт и вообще… Скорее всего, меня какое-то время не будет. 
-А что с вами?
-Со мной все в порядке. Проблема с моей родной тетей.
-Да? А что с ней?
-Ее убили.
-А-а…Д-да, - можно представить, что творится сейчас с лицом Светы.
-До свиданья, - Бородулин положил трубку.
И все-таки… Что бы там ни было… Как было бы не жаль ушедшую в иной мир тетю Лизу. Для него самого, Бородулина, жизнь еще продолжается.

День шестой (продолжение)

1.
Да, жизнь продолжается. Временами, правда, она начинает как-то заигрывать с человеком: иногда это игра в прядки, иногда в кошки-мышки. С Бородулиным, кажется, случилось последнее.
Подумать  только: он – не смеющий тронуть ни одной, самой ничтожной твари…да что твари? – гада…  буквально вчера сам, своими руками  едва не убил или не покалечил  ни в чем не повинного  человека. Было такое? Было. Мало того, он только что побывал в морге и увидел свою убитую кем-то родную тетю. И, тем не менее, в пику всему этому, полон необыкновенной энергии, бодрости, словно сделал полновесный глоток живой воды. Ему хочется жить, двигаться, что-то совершать, с кем-то встречаться, говорить и делать по возможности приятное. Нечто такое, чтобы заставляло всех подумать о нем: «Какой же он хороший человек!».
А что? Он и в самом деле хороший. Или кто-то в этом сомневался? Хороший, но…чего-то испугавшийся. И поэтому посчитавший за лучшее спрятаться  в четырех стенах. Затаиться в полумраке. А мрак, как известно, порождает чудовищ. Чтобы изгнать этих чудовищ, надо выйти к свету. Вон какое не по-осеннему яркое солнце, тепло, в пальто даже жарко, настоящая «золотая осень», сплошной, куда и на что не брось взгляд, - Левитан.
В доме тридцать пять по Морскому проспекту его, разумеется, уже поджидали. Бородулин уже немного и пожалел, что сам, вроде как, напросился в гости,  когда увидел накрытый, щедро уставленными яствами и напитками стол. А ведь, судя по обстановке, жили они достаточно скромно. Кроме неизбежных, скорее всего, не предусмотренных семейным бюджетом трат, - еще и  непредвиденные хлопоты. Маргарита Анатольевна принарядилась и выглядит сейчас совсем даже  неплохо, отнюдь  не жалкая мокрая курица, какой выглядела только вчера.  На ее муже также, судя по всему, свежая, только что добытая из комода сорочка, он свежевыбрит и пахнет одеколоном. Оба заметно скованы, не знают, как им лучше обходиться со свалившимся им на голову капризным, непредсказуемым гостем. Еще неизвестно, какую штучку им учудит. Словом, обстановка была напряженной, никто не знал, как лучше ее разрядить, Бородулин уже начал мысленно и поругивать себя, что, хорошенько не подумав, решился на эту аферу. Спасение, как ни странно, пришло со стороны их сына-уродца.
В первые несколько мгновений, когда Бородулин бросил взгляд на лицо мальчика, - судя по росту, ему могло быть лет десять, - он испытал неприятное ощущение. Да, судьба – злодейка, действительно, жестоко подшутила над ним:   то было не лицо, а какая-то уродливая маска, одна его половина как будто смазана каким-то неосторожным движением Творца, наезжала на другую. Но сам мальчик – удивительно! – оказался необыкновенно  живым, не испытывающим ни малейших комплексов по причине своего уродства, и глаза у него были прекрасные: живые, полные самого неподдельного интереса ко всему происходящему. Прошла каких-то пара минут, и Бородулин уже не замечал его уродства. В свою очередь и Павлуша, так звали мальчика, при виде гостя сделал определенное открытие.
-Так во-от вы на самом деле какой! А то, я слышал, вы такой ужасный. Мама из-за вас уже даже повеситься хотела.
-Павлуша! – в ужасе от услышанного воскликнула Маргарита Анатольевна. – Что ты такое несешь? Сергей Петрович, пожалуйста, не придавайте этому значения.
-Однако он прав, - Бородулин пришел на выручку мальчику. – Я был действительно ужасным Карабасом-Барабасом. Но теперь я совсем другой.
 Вскоре выяснилось, что мальчик предпочитает не ходить в школу, где обязательно найдется кто-то, испытывающий желание поиздеваться над его физическими недостатками. Учился самостоятельно по учебникам, иногда, для контроля, прибегая к помощи матери, или их квартирной соседки, она была учительницей. А  когда приходило время, прекрасно сдавал экзамены. Голова у него работала, по его собственному нескромному признанию, «как часы на башне Биг - Бен». Но этим его достоинства не исчерпывались. Оказалось, что он еще умеет играть на губной гармошке.
-Хотите,  сыграю?
-Сыграй.
Маргарита Анатольевна начало, было отговаривать, но Павлуша, видимо, умел стоять на своем, - еще одно неплохое качество. Покинул общую комнату, вскоре  вернулся с обещанной губной гармошкой.
-Вальс Огинского.
Пока играл, Бородулину, хотя вовсе не разбирался в музыке, все же показалось, этот мальчик, будь у него нормальное лицо,  вполне мог бы где-то публично выступать. Покончив с Огинским, тут же начал играть «Полет шмеля», однако скоро сбился, немного засмущался, стал оправдываться, что мелодию эту начал осваивать только-только.
-Вот приходите через недельку. Будет совсем другое дело. Придете?
Бородулин дал согласие,  что придет.  Уродливое лицо Павлуши осветилось довольной улыбкой.
Что касается мужа Маргариты Анатольевны, - вскоре оказалось, что он тоже симпатичный человек.
-Трудяга, - как охарактеризовала его сама Маргарита Анатольевна.
Да, она сама вот-вот собиралась стать кандидатом наук, у него же было только среднее образование ( «Он был вечным троечником») и зарабатывал на жизнь, будучи  водителем троллейбуса.
-Да, он у меня хороший, - нахваливала, поглаживая смущенно опускающего глаза крупного, с накаченными мускулами, но, видимо, несколько зажатого, стеснительного мужа, - все хозяйство на нем. Я в книги зароюсь: про все на свете позабываю. А он трудится как белка в колесе. Не будь его, - не представляю, как бы я… Как мы все.
Славная, дружная, поддерживающая друг друга во всех бедах и невзгодах, умеющая, кроме того, похоже,  и радоваться всему хорошему в жизни семья. И он, Бородулин, - подумать только! – еще совсем недавно намеревался эту семью обездолить, лишить перспективы, надежды на будущее. Какой же он в этом случае оказался б свиньей!
Бородулину было как-то по-особенному хорошо, уютно среди этих людей, и расставаться с ними не хотелось, однако муж Маргариты Анатольевны вскоре заспешил на работу ( у него сегодня была вторая смена), и Бородулин решил покинуть это гостеприимное гнездышко заодно с ним.
Прощанье получилось трогательным. Маргарита Анатольевна все же не сдержалась, расчувствовалась, дала волю слезам, но теперь, разумеется, это были слезы облегченья, что все самое плохое осталось позади. Павлуша на прощание  еще раз взял твердое обещание с Бородулина, что тот обязательно придет и послушает, как он исполняет «Полет шмеля».
Маргарита Анатольевна, когда Бородулин уже вышел за дверь, вышла вслед за ним, прикрыла за собой дверь.
-Пожалуйста, - тихо сказала она, - не считайте себя обязанным, - Бородулин сразу понял, что она имела в виду данное им мальчику обещание. -  Ну, где вам? У вас, наверное, нет ни минуты свободного времени… А Павлуша… Удивительно, как он сразу к вам проникся. Вообще-то он очень сторонится чужих людей.
Когда вышли вместе с мужем Маргариты Анатольевны на улицу, Бородулин подумал: «Ну и куда же я сейчас?». Его попутчику надо было на метро, но – солнце по-прежнему ярко светило, - и  Бородулин решил еще немного погулять.
Тем более, что он так давно не был в Приморском парке Победы! Последний раз… Да, помнится, то была их последняя с Ларисой содержательная прогулка. Со своим будущим мужем-голландцем Лариса была еще незнакома, тот еще только собирал свои кофры и оформлял визу, хотя какое-то предчувствие, что вот-вот что-то случится, что-то уже назрело, - уже витало в ту прогулку в воздухе.
Она сама тогда позвонила и попросила о встрече. Немного посовещались и почему-то остановили свой выбор как раз на Приморском парке.
Тогда лето только-только разгонялось. Было так же тепло, и если листва сейчас уже фактически везде опала, тогда она буйствовала всеми своими красками и тормошила обоняние острыми запахами. К этому нужно добавить еще пока беззаботное (до появления потомства было еще далеко) щебетанье птиц, гудение насекомых, довольное урчание, сопение то и дело проносящихся мимо них собак, дребезжание роликовых коньков, высекающих при поворотах из асфальтового покрытия фонтанчики оранжевых брызг.
В тот день они долго гуляли, болтая о пустяках, углублялись то в одну боковую аллею, то в другую. Наконец, решили немного посидеть под полосатым тентом, Бородулин купил бутылку сидра и по паре пирожков. Обе его покупки оказались неудачными:  сидр на вкус показался тепловатым, слегка прокисшим, пирожки – черствыми. Сидр они почти не тронули, а пирожки раскрошили на потеху неугомонно прыгающих, требовательно чирикающих  подле  их ног воробьям. Еще какое-то время поговорили о чем-то ничтожном, и вдруг Лариса задала, вероятно, давно замысленный ею вопрос:
-Скажи… Тебе приходилось когда-нибудь… влюбиться так…страстно, самозабвенно…безумно…Чтобы ты потерял при этом голову, мог совершить любую глупость, словом…Ну, ты меня понял.
Разумеется, Бородулин ее понял, как много скрыто в этом коварном вопросе, какой богатый «подтекст».
- «Безумно». «Самозабвенно»…  Ты знаешь, если откровенно… Нет.  Никогда. С головой у меня всегда все в порядке.
-Хорошо, тогда, с твоего разрешенья, сформулируем  это по-другому… А такую, чьи руки, допустим, хотелось бы взять в свои и… держать, держать. Уже никогда – никогда от себя  не отпускать.
На этот раз Бородулин задумался, Лариса терпеливо дожидалась.
-Пожалуй, тоже… Скорее, нет.
-«Пожалуй»?
-Нет, не «пожалуй». Определенно.
Лариса, погрустневшая, опустившая голову, еще немного подумала, наконец, из себя выдавила:
-Спасибо за откровенность… Впрочем, если бы и соврал, едва ли, наверное,  поверила.
-А тебе? – вдруг задал встречный вопрос Бородулин. – Приходилось? Взять и не отпускать. 
Лариса, прежде чем ответить, еще немного подумала:
-Д-да, - произнесла неуверенно. – Один раз. Руки моего бывшего мужа. Правда, если честно, это состояние продлилось недолго.
-Ну, как «недолго»?
-Где-то с полгода. Три месяца – до и три месяца – после.
Больше в тот день, как, впрочем, и во все последующие они эту тему больше не затрагивали.
Но это было, а сейчас… Какой-то потешно одетый человек в цилиндре со страусовым пером приглашал всех прогуливающихся посетить бродячий цирк:
-Не проходите меня! Не упустите свой шанс! Одни из самых лучших цирковых исполнителей в мире! Неподражаемые, всемирно известные эквилибристы, музыканты-эксцентрики, клоуны, дрессировщики морских котиков и еще многое-многое другое! Нигде, ни в одном другом цирке мира вы не получите такой заряд бодрости! Отвлекитесь от ваших повседневных забот. Забудьте обо всем плохом. Мы ждем вас, мы горим желанием одарить вас полутора часами счастья!
Разумеется, еще ребенком, Сережа посещал цирк, естественно, не один, иногда в  сопровождении  матери, но чаще в компании ее подруги, она, в отличие от матери,  была стопроцентной домохозяйкой, у нее было куда больше свободного времени. У этой подруги была своя дочь, она была года на полтора старше Сережи и по этой причине относилась к Сереже неуважительно, высокомерно, и, поскольку он это чувствовал, то и к цирку у него отношение в те далекие годы сложилось  двойственное.  Но сейчас он был один. Почему бы и в самом деле не «отвлечься от всех повседневных забот»? Узнать, наконец, что такое «счастье». Пусть даже оно продлится всего-то каких-то полтора часа.
Бородулин свернул в боковую аллею, там, уже за оголенными кронами деревьев, маячил пестрый купол-шатер. Купил билет и уже минут через десять сидел в третьем ряду, лицом к лицу с присыпанной желтыми пахучими опилками цирковой ареной.
Зрителей было немного. И, разумеется, в основном, это были дети разных возрастов и их родители. Так, сразу перед Бородулиным, рядом ниже, расположилась относительно большая семья: муж с женой, им было, скорее всего, где-то лет за тридцать, и трое ребятишек: мальчик постарше, пожалуй, лет двенадцати, и две девочки, каждой из них лет по восемь. Они сразу привлекли внимание Бородулина, прежде всего, своей неуемной жизнерадостностью, непосредственностью их восприятия, причем это было справедливо в отношении  не только детей, но и взрослых. Особенно живо, когда началось собственно действие, они все реагировали на ужимки клоуна, охотно откликались на любые вопросы (клоун их также быстро заприметил). Одну из девочек даже попросили выйти на арену. Та безо всяких колебаний, не испытывая ни малейшей неловкости, вышла и под смех уже всех зрителей попыталась пожонглировать, а, точнее, подержать на кончике носа огарок свечи. Бородулин, наблюдая за ее потугами, почувствовал и в себе желание рассмеяться. Выходит, реклама была права: тяготевшие над ним все последнее время заботы действительно как будто от него отдалились.
И, подумать только, на каком черном фоне все это его веселье происходит! Воистину, широк человек. Но это, наверное, скорее даже хорошо, чем плохо. И говорит вовсе не о его черствости, бездушии, а лишь о том, что и он, как и все прочее живое на земле, наделен способностью самоисцеления.
Едва цирковое представление закончилось, решил где-то посидеть и чем-то промочить глотку (съеденное им совсем недавно за щедрым столом теперь возбудило в нем жажду). Вышел на  ближайшую торговую точку, купил апельсинового сока, присел на пластмассовый стульчик за пустующим столиком.  Еще не допил до половины, когда заметил ту же обратившую на себя его внимание семью. Они также что-то купили из напитков, уселись за соседний столик. Дети, Бородулин их хорошо слышал, со всем детским энтузиазмом, перебивая друг друга, делились своими цирковыми впечатлениями. Их родители о чем-то друг с другом тихо переговаривались. Через какое-то время Бородулин почувствовал, что их взгляды все чаще останавливаются именно на нем. Бородулин уже собрался уходить, когда мужчина поднялся со своего места и приблизился к его столику:
-Извините… - Мужчина выглядел немного смущенным. Заметно было, что речь давалась ему с трудом. – Мы с вами совершенно незнакомы, но… Вы производите впечатление очень хорошего человека. Не знаю… Словом, чем-то сразу подкупаете.  – Мужчина явно волновался. -  Поэтому мы с женой и решили попытаться обратиться именно к вам. Если вы откажете, - ничего страшного. Это нормально. Вы же не обязаны. И мы на вас в обиде не останемся. Словом, видите ли…Дело в том, что…
-Может….сядете? – Бородулиным овладело желание как-то приободрить этого крупного (пожалуй, под метр восемьдесят) и в то же время выглядевшего сейчас таким растерянным человека.
-Спасибо, - мужчина сел.
-Я так понимаю, с вами что-то случилось?
-Да, именно!  Как вы догадались? Мы едем из Кимр. Это во Владимирской. В Сортавалу. Вы, наверное, представляете, это Карелия. Вон наша машина, - мужчина показал на скромную, явно отечественного происхождения темно-вишневого цвета машину, что стояла у края тротуара. – И нас по дороге обокрали. Представьте себе, - парень и девушка, очень симпатичные на вид. Посмотришь – никогда ничего плохого о них не подумаешь. Мы едем, они нас остановили, попросили хотя бы литр бензина, чтобы добраться до ближайшей автозаправки. Даже деньги предлагали, но мы их не взяли. Я вожусь с бензином, Ира, это моя жена, в кустики сходила, дети тоже. В общем, короче говоря, перелил я им этот литр, они ото всей души поблагодарили, телефон в Ленинграде оставили, попрощались, они – в одну сторону, мы - в другую, и потом уже жена моя – хвать- в карман куртки, она на заднем сидении лежала, а бумажника-то там и нет. А там все наши деньги. Правда, еще у жены немного в ее кошельке осталось, мы на них сейчас с горя и кутим. Но это последние, а ребятам голодно. В цирк еще сходили, чтобы им хоть какую-то радость, словом… А просьба у меня к вам такая. Дайте нам взаймы… Ну, хотя бы тысячу, чтоб ребят, как следует накормить, а я вам уже завтра же… утром… Я своим уже позвонил. Они обещали телеграфом… А если вы в чем-то сомневаетесь, я могу оставить вам…
-Да нет, не надо, - Бородулин про себя уже все решил. – Не надо мне ничего оставлять, я вам верю. – Людям, которые еще совсем недавно так искренне, несмотря на свалившуюся на них беду, смеялись ото всей души, нельзя не поверить. – Я так понял, что вы еще собираетесь провести ночь в городе?
-Да, придется, иначе, - как мы получим перевод? Ничего, в машине устроимся. Нам не привыкать.
-Ну, зачем же в машине?  Можете, если хотите, переночевать у меня на квартире.
Мужчина понял Бородулина не сразу. Какое-то время просто смотрел на него, видимо, хотел уточнить, однако опасался, что, если понял не так, может оказаться в глупом положении. Бородулин  вновь пришел ему на выручку.
-Да, у меня двухкомнатная квартира, а я живу один, одна из комнат пустует. Вы вполне комфортно сможете провести одну ночь.
-Саша, - мужчина только сейчас решил представиться, подал Бородулину руку, он по-прежнему выглядел недоумевающим, растерянным.
-Так что же? – после того, как Бородулин пожал протянутую ему руку.
-Спасибо… Но мне надо посоветоваться… Ира, - мужчина оборотился лицом к своему столику. –  Подойди сюда.
И когда жена подошла:
-Послушай… Вот тут… Нам предлагают переночевать… Как ты считаешь?
-Переночевать? – как будто не веря своим ушам, переспросила жена.
-Ну, да, переночевать. У… Простите, как вас зовут?
-Сергей Петрович.
-У Сергея Петровича двухкомнатная квартира и он живет один.
Жена еще немного подумала:
-Если, разумеется, Сергей Петрович не боится, что мы как-то его…стесним…
-Да нисколько, - Бородулину уже и самому было несколько неловко наблюдать за тем, как жмутся, не решаются принять протянутое им благодеяние эти, судя по всему, крайне  деликатные люди.
-Тогда, конечно…мы…да, - наконец, согласилась жена.

2.
Уже в домашней обстановке, уже по приезде на квартиру удалось получше познакомиться с этой семьей. Это знакомство дало Бородулину повод подумать: «Как же на самом деле много в этом мире достойных, хороших, воистину бескорыстных людей! А я как будто этого даже не знал».
Выяснилось, что из троих детей только одна из девочек – родная дочь Саши и Иры, двое остальных – дети Ириной сестры. Оказалось, что дом Ириной сестры сгорел до тла, хорошо, - еще удалось спасти кое-какие вещи, а основной капитал хранился в сберкассе. Ира с мужем приняли, по сути, героическое решение поселить у  себя на время Толю и Глашу, пока их родители не подыщут себе какое-то новое жилище, о строительстве нового пока даже не шло и речи. Сами Саша и Ира на свое житье-бытье не жаловались, наоборот, - были горды тем, как им жилось: оба были выпускниками института лесного хозяйства в Ленинграде, сейчас работали на совместном предприятии, добывали древесину для финнов. «Жаль, конечно, что не для России, зато хоть финны не жмотничают, платят щедро. А чем состоятельнее будет каждый россиянин, -тем для всей России лучше, разве не так?». Правильное, очень достойное рассуждение. Чувствуется, по всему подкованные  люди, и, самое главное, не любящее только ныть и жаловаться, не надеются на подачку,  рассчитывают только на свои силы. Так и надо.  Иначе в жизни ничего не добьешься.
По дороге на одолженные Бородулиным деньги закупили продукты, но, как известно, аппетит приходит во время еды. «Слопали» (как выразилась Ира) почти все, что купили, настала очередь того, что еще хранилось в холодильнике у Бородулина, в основном, - что было оставлено этой приставучей женщиной – Анной. Только сейчас Бородулин разглядел, что оставлено было довольно много всего, правда, в основном, какая-то бесполезная еда: маринованные шампиньоны, красная рыба, креветки, устрицы, бутылка розового вина. Однако все пошло в ход, все нашло своего едока и ценителя, вскоре ничего не осталось.
Когда насытились, возникла проблема, как провести время. У Толи сразу по приезде, при виде компьютера, загорелись глаза. Однако Ира, почуяв его стремление, настолько выразительно покачала головой, что Толя к компьютеру прикоснуться не посмел. Послушный мальчик. Все бы были такими. Бородулин вспомнил про хранящееся еще со времен его детства лото, вытащил его из недр дивана. Поразительно, но дети впервые в своей жизни видели лото! Правда, вникнуть в суть этой игры им не стоило ни малейшего труда. Дальше их от лото и за уши было не оттащить.
Такого шума, визга, таких яростных споров (часто дело доходило даже до слез) в квартире Бородулина не было уже много лет (а, скорее всего, не было никогда), и это, разумеется, не могло ускользнуть слуха и внимания соседей.
Уже в десятом часу вечера позвонил в дверь Паша.
-Петрович, - не смея ступить в прихожую, поманил Бородулина скрюченным пальцем, и продолжил только, когда Бородулин вышел за дверь, - слушай… Ты знаешь, тут опера ведь по дому ходят, про тебя выспрашивают, что да как.  Меня тоже достали, но я им  про ЭТО ни гу-гу.
Бородулин был удивительно спокоен, эта новость, похоже, его почти не задела: «Ну выспрашивают и выспрашивают, это их работа. Тем более, что ничего недостойного о нем они все равно здесь не отыщут». И вообще, пока у него за спиной была поддержка в лице этих, благодарных ему за оказанную помощь людей, он сам чувствовал себя намного более уверенным, защищенным.  Почти  неуязвимым.
Зато не успокаивался Паша:
-Это верно, что у тебя родственницу убили?
Бородулин охотно кивнул головой. Когда же заметил, как у Паши слегка вытянулось лицо, поспешил добавить:
-Молотком.
В то же время одной из девочек  настала  черед вести игру, теперь она торжественно,  громко, с выразительной паузой провозглашала:
-Восемь-просим… Десяточка…Тридцать четыре…Дедушка…Чертова дюжинка… Барабанные палочки…
-А это…тоже…родственники твои? – все не успокаивался Паша.
-Нет, не родственники. – Уточнять Бородулин не захотел. Не Пашино, в общем-то, это было дело вникать, кто и зачем гостит у него.
Паша  остался все же отчасти  успокоенным ( «Убили, но  молотком»), отчасти  разочарованным (Так  и не разобрался, что же это за цыганский табор оккупировал всегда тихую малолюдную квартиру его соседа).
Наконец, уже часу в одиннадцатом начали устраиваться на ночлег. Саше, «по наводке» (Ирино определение) Бородулина пришлось слазать на антресоли, отыскать там раскладушку.
-Ну и пылища тут у вас, Сергей Петрович, - не преминул сделать замечание Саша. – Давайте мы хоть тут у вас приберемся.
Ира также сразу загорелась этой идеей, - им обоим так хотелось хоть как-то, хоть чем-то отблагодарить щедрого хозяина! Но Бородулин категорически возражал, и они постепенно оставили эту идею.
А  утихомирились они все окончательно, включая и детей, только уже где-то за полночь. Бородулин, когда лежал у себя на диване, еще долго слышал, как перевозбужденные дети еще о чем-то переговаривались, пытались что-то между собою поделить. Ира строгим шепотом их одергивала:
-Да успокойтесь вы, наконец! Вы же дедушке спать мешаете.
«Дедушке»!... Хм… Впервые слышал, чтобы кто-то к нему подобным образом обращался. А кем же, интересно, он мог бы для них быть? Разумеется, дедушкой.
Наконец, наступила тишина.
Бородулину не спалось. Часы тикали и тикали, все убаюкивали его, а у него сна – ни в одном глазу.
Дети. Семья. Вот оно. Живой пример. У него перед глазами.
Он, кажется, впервые в своей жизни пожалел, что у него нет семьи. И,  в первую очередь, - детей. Отчего же так получилось? Взять ту же Ларису. Ну, да, не было между  ними  этого вот «безумства», страсти, о которых говорила Лариса. Была вяло текущая, монотонная, год из года, связь. Ну, и что в этом плохого? Привычка-вторая натура. Не им, Бородулиным, подмечено. Последовательное чередование, повторяемость. Да, в этом есть что-то унылое, угнетающее.  «Наши годы проходят. Ой, наши лучшие годы. А я еще ничего. А я еще ни о чем». А что? Разве неопределенность,  вечная трясучка, неурядицы на каждом шагу, - это лучше? Или стань все другие такими, как он,  и живи в ожидании какого-то «Ах», чуда чудного, дива дивного, того самого, что  все перевернет вверх тормашками, -  что из этого получится? А именно то, о чем внушала ему покойная тетя Лиза: человечество, действительно, рано или поздно выродится, исчезнет с лица земли, как вид. Разве это не трагедия?
Зато… Вот он сейчас лежит у себя, один, ему покойно и, вроде бы, хорошо. Но, прислушиваясь к тому, что делается за стенкой, в другой комнате, - дети что-то опять не поделили, какие-то новые разбирательства, - он не может себе не признаться: ему элементарно завидно. И больно. Что он всей этой, мешающей его сну ребячьей возни лишен.   
Заснул он лишь во втором часу ночи.

День седьмой

1. 
Проснулся в начале девятого. Чьи-то осторожные шаги на кухне, в прихожей. Потом покашливание. Понял, что это Саша: человеку не спится. Потом поднялась Ира. О чем-то долго шепчутся с мужем. Пущенная из крана на кухне струйка воды. Вероятно, собираются чем-то позавтракать.
Пока бежала вода, Бородулин тихо поднялся, прошел к окну, раздвинул штору.
Ну вот, что и следовало ожидать: вчерашнего «бабьего лета», как не бывало. Тот же, что и накануне, мелкий нудный дождик, на небе – ни малейшего, подающего хотя бы крохотную надежду на появление солнца просвета.  Одна сплошная серая туча.
И сразу, стоило только выглянуть в окно, стало понятно: то хорошее, бодрящее, что посетило его вчера, вопреки всему, а, может, даже на зло всему, - ушло в прошлое, а сегодня его поджидает что-то плохое. Что именно? Он скоро об этом узнает. Жизнь-кошка выпустила, было, его на парочку мгновений из своих коготков. Сегодня она с лихвой компенсирует то, что на время ему, Бородулину-мышке,  одолжила: радость общения  с этим миром, ожидание от этого мира лично для него чего-то хорошего. Сегодня жизнь, можно ничуть в этом не сомневаться, ехидно посмеется над ним. Оставит его с приличным носом. Или с разодранным задом.
Его самые плохие предчувствия  начали очень скоро сбываться.
Саша спешил на Главпочтамт: именно туда должен был поступить денежный перевод. Он наспех поприветствовал Бородулина, попросил его пожелать ему «ни пуха, ни пера», - и был таков. Ира, с его уходом, еще на какое-то время вновь прилегла и, кажется, уснула. Где-то в половине десятого раздался телефонный звонок. Бородулин подумал: «Ну вот, - началось». С этой мыслью поднял трубку.
-Добренькое утро, Сергей Петрович, это Коротыш. Ничего, я вас не разбудил?
Голос знакомый, точнее, - интонация: приподнятая: похоже,  владельца этого голоса постоянно распирает изнутри какая-то радость, выхлестывает через край.  Знакомый и все же остаются какие-то сомнения:
-Простите – кто?
-Серге-ей Петрович.  Вы что, неужто меня не узнали?
Нет, не ошибся,  - это действительно его вчерашний следователь. Никто другой такую  хамоватую фамильярность при общении с ним не позволит. И фамилию-то себе какую подобрал – Коротыш!
-Да, я вас слушаю.
-В общем так, Сергей Петрович. В нашем с вами дельце появились новые чрезвычайные обстоятельства. Надо бы встретиться. Обменяться. И как можно скорее.
Бородулиным вдруг овладело желание показать этому нахалу, что он, в общем-то, независимый человек и что у него есть какие-то собственные жизненные планы, в том числе и на предстоящий день.
-К сожаленью, я очень занят. Могу подъехать не раньше шести вечера.
На том конце провода, пожалуй, с пару десятков секунд молчали.
-А что у вас ЕЩЕ стряслось?
-Не «стряслось», а обычная рутина. Не забывайте, что я тоже  как-то… работаю.
-Не забываю, Сергей Петрович, я ничего не забываю. – Наконец-то, без радости, а, скорее, с каким-то нехорошим подтекстом. – Ладненько, нехай будет по-вашему.  В шесть так в шесть.
-Четверть седьмого.
-Пойдет.
У Бородулина этот день и впрямь собирался быть насыщенным. Кроме лекций в Университете, - заседание ученого совета в его институте. Заседания устраивались не часто, но их посещение было крайне желательным, о времени очередного заседания оповещали задолго заранее, чтобы можно было спланировать все остальные дела так, чтобы это не пошло в ущерб их участию в заседании. Да, конечно, всегда могло возникнуть что-то непредвиденное, а у Бородулина оно уже было, - смерть тети, -  не надо было даже ничего придумывать, но… Не мог противостоять вдруг возникшему в нем желанию хоть как-то…хоть в чем-то… дать хоть какой-то отпор  этому чем-то ставшему ему неприятным человеку. Не уходило из памяти его: «А почему это вас так волнует? Я имею в виду: раннее утро». И этот же его подленький прищур.
Правда, уже после того, как  положил трубку, - очень скоро, - о том, что отказался от ранней встречи, пожалел. Что за каприз? Теперь будет жить долгие часы и мучительно размышлять на тему, что это за «чрезвычайные обстоятельства», которые, якобы, «в нашем с вами дельце»   появились?  Но перезванивать, «давать ход назад» он, конечно, тоже не будет.
Пора было собираться в Университет. Вернулся Саша. Очень расстроенный. Оказалось, что обещанные деньги еще не пришли. Теперь приходилось дожидаться, - что будет в середине дня. В крайнем случае, сегодня вечером.
Бородулин вдруг почувствовал: его вчерашнее доброе расположение к этим людям немножко, что ли,  поиспортилось вместе с плохой погодой. Не то, чтобы он стал относиться к ним хуже, - нет, он по-прежнему симпатизировал им, - но их присутствие в квартире его уже тяготило. Он бы предпочел, чтобы они покинули его поскорее. От мысли же о том, что им придется оставаться у него, возможно, не только до вечера (не пустятся же они в дорогу, глядя на ночь?), его настроение еще более ухудшилось. Все-таки сказывалась, наверное, въевшаяся в него привычка к домашнему покою.
-Я вам одолжу эти деньги, и вы преспокойно поедете прямо сейчас.
Саша долго, не понимая, смотрел на Бородулина. Похоже, благородство хозяина квартиры уже слишком далеко выходило за рамки его представлений о добром и злом.
-А… как же?
-Все достаточно просто. Денежный перевод я получу за вас. Нам только придется оформить доверенность у нотариуса. Мы сходим сейчас вместе, это рядом. Оформим доверенность и поезжайте. Ключи от квартиры… Занесете в шестую  квартиру, она на первом этаже. Мы спустимся вместе, я вам все покажу.
Саша еще какое-то время колебался. В конце концов, согласился. Видимо, также почувствовал желание хозяина поскорее с ними расстаться. Согласиться согласился, но, судя по озабоченному лицу, какие-то проблемы у него оставались. Ира, она к этому моменту успела подняться, одеться, отнеслась к предложению Бородулина более что ли хладнокровно, всем своим видом как будто говорила мужу: «Ну, раз попался нам по жизни такой хороший человек, что ты переживаешь? Радоваться надо».
В шестой  квартире жила одинокая старушка, ей было уже далеко за восемьдесят, и ее регулярно навещали то внучка, то кто-либо из ее близких родственников по покойному мужу. А, поскольку в молодые годы она была медсестрой, то, во время последней болезни матери Бородулина, она помогала им – то каким-то советом, то перевязкой, то уколом.
Бородулин с Сашей спустились на второй этаж, Бородулин позвонился в шестую квартиру и, когда старушка открыла, представил ей Сашу и предупредил, что он занесет ей ключи от квартиры.
В нотариальной конторе на Наличной 3, услугами которой Бородулин обычно пользовался, к обоюдному огорчению Бородулина и Саши оказалась весьма солидная очередь. По опыту прошлых посещений Бородулин догадывался: чтобы выстоять подобную очередь, нужно запастись хорошим терпением и заранее быть готовым к тому, что к нотариусу они попадут самое близкое – часа через полтора.
-Я оставлю вам свой паспорт, - еще раз свеликодушничал Бородулин. – Моя подпись им не нужна, а паспортные данные все останутся при вас. Занесете паспорт вместе с ключами.
Прощание было коротким, но насыщенным эмоциями.
-Не знаю… По-моему, впервые в жизни встречаем такого человека! Мы вам все так бесконечно благодарны. Вы нас так выручили! Век вас не забудем. – И прочее, и прочее.
Бородулину показалось, еще чуть-чуть и Саша не выдержит: слезы уже навертывались у него на глазах. Странно было видеть такого высокого, сильного и готового по-детски расплакаться мужика. Бородулин терпеть не мог, когда его за что-то благодарили, и это еще более ускорило процесс их расставания. С сердцем наполовину легким – все-таки приятно было осознавать, что ты кому-то помог, оказался кому-то полезен! – и наполовину тяжелым, - этот звонок и эти «чрезвычайные обстоятельства», разумеется, не выходили у него из ума, - Бородулин отправился читать лекции в Университет.

2.
Весь этот день Бородулин провел, как сомнамбула. Нет, какой-нибудь сторонний наблюдатель ничего странного в его поведении определенно бы не заметил: говорил, что положено,  слушал и отвечал на вопросы совершенно впопад, не совершая никаких ошибок.  И в то же время его мозг был занят решением проблемы, зачем он мог так срочно вновь понадобиться  следователю? О каких таких «новых» обстоятельствах пойдет речь? Даже почему следователь назвал себя по фамилии? Хотя при их первом общении, что было бы более естественно, он этого не сделал, ограничившись более фамильярным именем-отчеством. Если взять по отдельности все, что сейчас беспокоило Бородулина, - это был  такой пустяк! Но в сумме, в итоге это создавало тревожный фон, нагнетало недоброе предчувствие какой-то очень серьезной, надвигающейся на него беды.
Неудивительно, что чем ближе вечер, тем сильнее ему хотелось оказаться лицом к лицу со следователем, чтобы уж все разом прояснилось.
Маленькая заминка возникла, когда дежурный на входе потребовал у Бородулина паспорт. Осенило: паспорт-то он оставил Саше. Пришлось оправдываться, дежурный кому-то позвонил. После некоторой проволочки, - пропустили. Когда уже шел, спеша, коридором, ему навстречу попалась молоденькая секретарша. Перед тем, как разминуться в узком коридоре,  она вдруг споткнулась, испуганно пискнула, взмахнула руками: на пол упала пачка документов. Бородулин остановился, помог ей собрать рассыпавшиеся листы.
-Спасибо… Ну, блин, - сердито выговорила самой себе, - дошла до ручки: падаю на ровном месте.
Действительно, споткнуться здесь, кажется, было совершенно не за что: покрытый плексигласовой плиткой пол, хоть и не блистал чистотой, но и  зазубрин, выемок  на нем не наблюдалось.
Неважный для него, Бородулина, знак.
В кабинете 21 кроме следователя Бородулин застал еще и сидящую за компьютером девушку, она не без интереса, длинным взглядом  посмотрела на входившего. Возможно, она была той самой практиканткой, которую обещали прислать на подмогу,  и которую сам следователь собирался ждать три года. Значит, она появилась гораздо раньше. Тем лучше: процедура вопросов-ответов ускорится. Он быстрее покинет это унылое заведение.
– Что? – первым делом, поинтересовался следователь при виде входящего Бородулина. – Говорят, паспорт посеяли?
-Да нет, не посеял,  - вдаваться в объяснения, куда девал паспорт,  Бородулину не хотелось.
-Смотрите. Без паспорта вы и нас можете в неловкое положение поставить… Присаживайтесь.
Бородулин сел за тот же, что и накануне, столик, на котором стояло прежнее: пустой графин и стакан.
- Вы, кажется, говорили о каких-то обстоятельствах, - первым, в нарушение установившейся здесь традиции, начал со своего вопроса Бородулин. -  Что вы имели в виду?
-Ну-ну, подождите, подождите, Сергей Петрович, не гоните, как говорится, лошадей. Будет вам и белка, будет и… - Видимо, забыл, или притворился, что забыл, что следует дальше, вопросительно посмотрел на девушку за компьютером.
-И свисток, - как-то криво улыбнувшись, подсказала девушка.
-И свисток? – недоумевая. – Причем здесь свисток? Ты не ошибаешься?
Девушка, стараясь смотреть не на следователя, а на светящийся экран монитора, по-прежнему  как-то криво улыбаясь, молчала.
-Ну, нехай будет свисток. Тебе виднее…  Как вам, нормально сегодня поработалось? – Вопрос, естественно, обращенный к Бородулину. – Я вот Катюше говорю, какой вы весь из себя, - а она мне почему-то верит.
«А какой я весь из себя?».
-Скажите, а сколько вы, в общем и целом,  языков знаете?
-В общем и целом…не знаю. Надо считать.
-Ну, больше, наверное, чем тот же, скажем, Владимир Ильич Ленин?
-Допускаю, что да.
-А вот Катюша у нас, вроде, во Францию собирается. Насовсем. Даже женишка себе богатенького там подыскала. А с французским у нее неважно. Интересуется, вы не могли бы ее подучить?
-Нет, я очень редко занимаюсь частным репетиторством. К тому же и французским владею недостаточно хорошо, чтобы выступать в роли учителя.
«Когда же он соизволит изложить свои новые обстоятельства?».
-Слышишь? – к девушке. – Так что ищи себе другого учителя. Ну да ладно… Как говорится, хорошего помаленьку.  А теперь, Сергей Петрович, по поводу так волнующих вас обстоятельств… Скажите… Ведь перед тем, как произойти… этому самому, у вас была какая-то даже ссора с тетей. Неужели это правда?
Ссора! Вот оно что. Кто-то им доложил. Скорее всего, та же Марта. Этого, в общем-то, и следовало ожидать. Эта женщина, кажется, будет говорить все, что угодно, чтобы хоть как-то, не мытьем, так катаньем,  насолить Бородулину.
-Нет, это неправда.
-А как?
-Это была совсем не ссора.
-А что?
            -Ну, скажем… выяснение отношений.
-И что же, интересно, вы выясняли?
-Это…чисто семейное. Не имеющее никакого отношения к тому, что с ней произошло.
-Нет уж, Сергей Петрович. Семейное это или не семейное, это, извините, нам решать. Так что уж…Я бы все – таки вас попросил. – И к девушке. – Успеваешь?... Ты самое главное, потом разберемся.
Хорошо, что Бородулин уже привык к тому, что его речь конспектируют, иначе б, наверное, испытывал сейчас далеко не самые приятные ощущенья. 
-У тети всегда были определенные виды на меня…То есть не столько на меня лично, сколько на мой образ жизни…
-Ну и… А что вы имеете в виду под «образом жизни»?
-Ей… с некоторых пор стало не нравиться,  что… я не завожу собственной семьи.
-И поэтому вы поссорились?
-Повторяю, то была не ссора. Мы только поговорили на повышенных тонах.
-Да так, что даже соседи услышали.
Возможно, эта бросающая  на  Бородулина тень информация исходила даже не от Марты.
-И… часто вы так… говорили на повышенных тонах?
-Нет, совсем не часто. Гораздо чаще на нижних.
-Понятненько… - Поднялся со стула, прошел к девушке, бросил взгляд на экран монитора. – Как?... Старайся, старайся, родина тебя не забудет. Даже когда ты будешь во Франции… Скажите, а когда вы обычно поднимаетесь… по утрам?
«Это еще к чему?».
-Не рано, но и не поздно. Где-то в районе… от семи до восьми.
-И что?... Встали вы, допустим. Что дальше?
-Дальше то, что делают все обычные люди. Одеваюсь, умываюсь, завтракаю. Если у меня на этот день лекция, - успеваю еще какое-то время поработать. Но к чему все это?
-А вот у нас есть информация, что вы… в то утро… когда вашу тетю…почему-то встали не в семь. И, тем более, не в восемь. А вышли зачем-то из дома где-то не позднее шести.
«Вероятно, кто-то все же меня заметил. Кто-то страдающий бессонницей».
Хочешь-не хочешь, - приходилось ступать на зыбкую, коварную почву обмана.
-Да, в то утро у меня болела голова, поэтому встал пораньше,  решил немного прогуляться.
-И часто у вас так… с головой?
-Нет, не очень. 
-С врачами не советовались?
-Нет. Обхожусь самолечением. – Врать было противно, но… А как иначе?
-Хорошо. Допустим. Прогулялись. Подышали свежим воздухом. И что дальше?
-В этот день лекции у меня только днем, поэтому я поехал  в Белоостров. Кстати,  я вам об этом уже говорил.
-Кстати, да. Я помню. Сразу в Белоостров  или все-таки по пути еще куда-нибудь заехали?
Теперь стало совершенно очевидным: все эти докучные вопросы не спроста. Этот человек действительно  подозревает его в смерти собственной тети, и это отнюдь не фантазии, может, чересчур впечатлительного Бородулина. Что ж…Это можно было бы заранее предположить. И переживать по этому поводу, негодовать, тем более – впадать в панику, - ни того, ни другого, ни пятого-десятого делать не стоит. Это даже, в каком-то смысле, хорошо, что диспозиция четко определилась. Кто на каком поле. Разумеется, задача этого человека: искать, подозревать, уличать. Это их  работа. («За это нам деньги платят»). Зато его, Бородулина, как подозреваемого, задача: не возмущаться, не терять присутствия духа, а приводить любые доводы в свое оправдание. Чтобы они тебе поверили и занялись какой-то другой версией. Которая,  рано или поздно, и выведет их на след настоящего, а не вымышленного убийцы.
Итак, его подозревают в том, что он встал как можно раньше, проехал на улицу Куйбышева, убил и только после этого отправился зачем-то в Белоостров. Может, даже ради того, чтобы, таким образом, заработать себе алиби. Но у него есть другое, настоящее, «железное» алиби. Возможно даже подаренное ему все заранее предвидевшей судьбой. Вот его-то, это настоящее алиби,  он сейчас и предъявит. И тогда уже поневоле сами собой отпадут все вопросы.
-Нет, сразу в Белоостров я не поехал.
Как же он сразу встрепенулся, этот его следователь!  Что называется, «ушки на макушке».
-Меня видели как раз где-то в районе семи утра на Полюстровском проспекте, рядом с Калининским рынком.
-Кто это вас видел?
-Это мой бывший студент. – Как же его фамилия? Память лихорадочно заработала… «Усы…Чапаев… Нет, кажется, что-то имеющее отношение к лошадям».
-Как его зовут?
-Сейчас…сразу не вспомню… Мы давно не виделись… Но он оставил мне свою визитную карточку.
-Тогда карточку.
Карточка… Но с карточкой он, помнится, также поступил довольно невежливо. Но кто же мог заранее предположить?
-Я, кажется, ее выбросил. Не подумал, что может пригодиться. Помню только, что он из Приазовья. У него ферма, где он разводит лошадей…
-Ну, знаете ли, Сергей Петрович! Вот это вы сказанули. Что же нам теперь прикажете? Разыскивать какую-то ферму в Приазовье, где разводят лошадей? Вас послушать, получается: «Поди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что».   Скажите хотя бы, что вам там понадобилось, в такую рань, на Полюстровском проспекте? С вашей-то больной головой.
А вот об этом Бородулин и не подумал. Как же так? Получается, избегая одной ямы, он, по собственному недосмотру, готов угодить в другую. Ту, что вырыл для себя сам. Осознавая, что звучит неубедительно, однако, не находя ничего другого, вынужден был униженно попросить:
-Можно мне…не отвечать на этот вопрос? Это…уверяю вас… никакого отношения к убийству моей тети не имеет. – Поймал на себе, как ему показалось, сочувственный взгляд девушки.
Но, разумеется, никакого сочувствия со стороны следователя.
-Вы же интеллигентный человек, Сергей Петрович. А самых элементарных вещей иногда не понимаете.  Вот что удивительно. Сейчас все, что вы делали или даже не делали в эти последние дни, имеет отношение к убийству вашей тети. Вплоть до того, - был у вас эти дни, допустим, понос или…– Кажется, понял, что сказал что-то не то и, обратившись к девушке. – Это, понятное дело, печатать необязательно.
-А, может, все-таки? – видимо, девушке захотелось немного позабавиться.
-Не, я без шуток.
-Вы считаете, что я мог ее убить? – Вот и настал момент, когда ему стало необходимо задать  этот страшный, еще совсем недавно казавшийся совершенно немыслимым относительно него лично вопрос.
-Что значит «считаю»? Мы с вами сейчас не на уроке арифметики, где, как вы знаете, считают.  Зато у меня есть неопровержимые факты на руках,  и они пока говорят совсем не в вашу пользу.
-Какие факты? Эта нелепая, как вы полагаете, ссора? Это вы называете фактом?
-Не только. Далеко не только. Ссора это, Сергей Петрович, всего лишь цветочки, а у нас еще есть и… -  оборотился лицом к девушке, очевидно, дожидаясь, когда она его продолжит.
-И ягодки, -  еще раз, криво улыбнувшись, подсказала девушка.
-Совершенно верно. И очень даже, я скажу, аппетитные ягодки.
«Что же это еще может быть?».
-Вы ведь прошлый раз… за стаканчик, помнится, трогались. Ну и… кое-какие следочки оставили. А мы их проверили.  Так вот, они точнехонько, можно сказать, тютелька в тютельку  совпадают с теми, которые и на рукоятке молотка. Того самого, которым размозжили череп вашей тети. Как вам нравится такое совпадение?
Вдруг – как будто из душевой насадки, нависшей прямо над головой Бородулина, полилась струя холодной воды. В глазах потемнело, и Бородулин почувствовал, как эта льющаяся вода куда-то его понесла. На несколько мгновений забылся, а очнулся от прикосновения к его лицу чего-то постороннего. Открыл глаза: прямо перед ним нависшее лицо девушки. В ее пальцах с длинными, ухоженными,  наманикюренными ногочками чем-то наполненный стакан, которым она утыкается в его губы.
-Выпейте.
Бородулин неохотно, все же взял стакан, сделал несколько глотков. Безжизненная, лишенная какого бы то ни было вкуса жидкость. Однако облегчение очень скоро пришло: зрение восстановилось. Маячивший перед ним силуэт вновь обрел все черты только что ошарашившего его следователя. Это он, каких-то несколько минут назад, сказал о молотке и о, якобы, найденных на его рукоятке отпечатках его, Бородулина, пальцев.
Что же там было с этим молотком?  Да, что-то уже перед этим было. Какая-то история. Что-то им делал… Но что? Время идет, девушка, сделав свое милосердное дело, вновь уселась за компьютер. Следователь держит паузу. Почти мхатовскую.
Застучали по трубам… Один раз… Второй… Третий… Что-то напоминает. Какое-то музыкальное вступление… И тут Бородулина, наконец, осенило. Он все вспомнил.
-То, что нашли отпечатки моих пальцев, - совершенно естественно. Я действительно брал этот молоток в свои руки. Это случилось именно во время  нашей последней встречи, о которой я вам говорил. Я закрывал с помощью этого молотка, по просьбе тети,  одну из оконных рам.
Следователь молчал, видимо, переваривая услышанное. Девушка опять  застучала по клавиатуре.
-Ну-ну… - Следователь, наконец, решил прервать свою паузу. - А кто-нибудь это видел?  Кроме убитой, разумеется.
-Да, конечно. Все происходило на глазах  этой женщины… Марты.
Показалось, следователь выглядел как будто несколько разочарованным. Возможно, рассчитывал этим молотком поставить в деле последнюю точку.
-Ну и ну, Сергей Петрович. С вами, ей богу, не соскучишься… Что ж… Будем надеяться… Однако, вопрос, что вы делали в семь утра на Полюстровском , и с кем вы там  встречались, учтите, по-прежнему остается открытым.

3.
Час с небольшим, что Бородулин провел в кабинете следователя, обессилил его настолько, что, когда вышел на улицу, от первого же встречного порыва ветра, даже чуточку попятился назад, - ему на миг показалось, ветер может его подхватить подобно тому, как он подхватывает с тротуара подгнившие листья или оброненное птицей перо. Как же трудно ему далось это последнее общение! Сколько энергии высосало из него! И как же трудно ему было примириться с мыслью, что ЕГО могут подозревать в убийстве собственной тети!... Да, но ведь он же – совсем недавно – действительно собирался убить. Пусть это была не его тетя, пусть это было даже какое-то стихийное, вытекающее откуда-то из подвалов его подсознания желание, но почему бы такое же не могло произойти и в случае с его тетей? В судебной практике это, помнится, называется «в состоянии аффекта». И не на следователя он в этом случае  должен обижаться, а, в первую очередь, … даже непонятно на что или на кого. Может, на то, что так уж нелепо жизнь вообще устроена, что люди, даже самые близкие, иногда могут покуситься на жизнь другого.
Все-таки ноги еще продолжали дрожать в коленках, и Бородулин присел на скамейку в скверике по Каменноостровскому проспекту у относительно недавно воздвигнутого здесь, в знак нерушимой дружбы между российским и азербайджанским народами, памятника Низами. Бронзовый? Каменный? В любом случае, окрыленный, он смотрел куда-то вдаль. Уже вырвавшийся из темницы этой жизни, он заработал себе право смотреть куда-то далеко-далеко, нимало не интересуясь тем, что творится у него под ногами.
Иное дело – Бородулин. Не бронзовый и не каменный. Даже не гипсовый. Из жалкой, уязвимой, страдающей плоти и крови. Его, как любую еще живущую тварь, то и дело чувствительно покусывают какие-то  проблемы.
На другой, пустующий конец той же скамейки присела еле притащившаяся, опираясь на палку, бабуля, - повязанная по-деревенски шерстяным платком (по-видимому, оберегаясь от ветра), в каких-то опорках: то ли обрезанные валенки, то ли что-то вроде бот. Села и стала разбрасывать вокруг себя извлекаемые из целлофанового пакета корочки хлеба. Не прошло и пары минут, как у ее ног замельтешило целое птичье воинство: воробьи, голуби, даже вороны.
Сколько ей лет, этой бабуле? Да уж, наверное, где-то за восемьдесят. Многое, наверное, в своей жизни уже повидала, многое пережила. А теперь осталась едва ли не единственная радость, утешение, - покормить вот этих божьих птичек. Все-все, - и волнительное, и умилительное, и страдательное, - уже было в ее жизни и прошло. Пройдет потихоньку и у Бородулина. Только бы перейти благополучно, не сильно поранившись,  через эту темную полоску.
В жизни, к счастью, как широко известно, все проходит. Разве не так? Какие бы фантастические планы не строил человек, какие бы грандиозные творения не задумывал, посмотришь – где они, все эти планы, творенья? Во что они обратились? Все проходит. Какие цивилизации возводились, какая чудовищная человеческая энергия уходила на поддержание, сохранение этих цивилизаций! Где они, все эти цивилизации? Все проходит. Какое море крови проливалось, чтобы создать еще одну империю, каких страданий, лишений поданных это стоило! Где они, все эти империи? Что с ними, посмотришь, в конце концов, стало? Все проходит. Как много сил – душевных и физических – уходит на то, чтобы просто достойно - реализовать свой потенциал в этой жизни, занять в ней не последнее место, как много - иногда - доставляешь себе и своим близким при этом самых элементарных неудобств, как многого лишаешь себя, -  ну и чем, почти, как правило, все это заканчивается? Конец известен. Все проходит. Скоро – не за горами и долами – и его, Бородулина, конец. Уйдет и долгого воспоминания о нем ни у кого не оставит. Ничего. Это даже хорошо. Это успокаивает. Утешает. Все проходит. Все. Скоро пройдет и он.
Вот так! Такая утешительная философия. С этим, вроде как,  переборовшим свои страхи, поверившим, что ничего ужасного с ним все же не произойдет, он подходил к своему дому на Наличной. Прежде чем войти в дом, поднял глаза, убедился, что в окнах квартиры отсутствует свет. Значит, облагодетельствованное им, «святое»  семейство благополучно уехало. Ну и хорошо. Ну и слава богу. Значит, он сможет сейчас спокойно прилечь, отдохнуть, никто ему не станет помехой. Позвонил в шестую  квартиру.
-Кто там?
-Елена Васильевна, это я – Сергей. Я пришел за ключами.
Дверь приотворилась, но цепочка изнутри осталась: в образовавшуюся щель на Бородулина смотрела несколько озадаченная старушка.
-А ключей, милый, у меня нет.
-Как нет? Вам их не передавали? Мы же договорились.
-Да нет. Никто ничего не передавал.
Странно.
-Ну, извините.
Бородулин поднялся на лифте на свой этаж, подошел к двери квартиры, позвонил: тишина. Потрогал дверь. Нет, закрыта. Позвонил еще раз. На этот раз подольше. Никакого ответа.
Ударило, как молнией: «Неужели?»… Закружилась голова, и захотелось присесть. Так и сделал: присел на корточки. Не услышал, как отворилась соседняя дверь.
-Петрович…
Разумеется, это его палочка-выручалочка – Паша.
-Ты чего? С сердцем что-то?
-Помоги мне войти в квартиру.
Паша еще немного подумал, глупо спросил:
-Зачем?
-За тем, что это МОЯ квартира! – так же глупо, уже поднимаясь с корточек, рассердился Бородулин.
Паша еще чуть-чуть подумал. Больше вопросов задавать не стал, коротко пообещал:
-Айн минут.
Появился вновь минуты через три, вооруженный топором, стамеской и еще каким-то неизвестным Бородулину инструментом, - с несколько загнутым и уподобленным змеиному жалу концом (название этому инструменту, как потом выяснилось, было «ворот»). С дверью, однако, несмотря на всю вооруженность, Паше пришлось изрядно потрудиться. Грохот на лестничной площадке не прекращался ни на секунду. Жильцы из других квартир , - один за другим, - выглядывали испуганно, задавали вопросы. Хозяин квартиры  молчал,  а Паша всем говорил, примерно, одно и то же:
-Все путем. Не волнуйтесь. Все путем. Извините за временное беспокойство.
Первые несколько мгновений, когда Бородулин, наконец, ступил в пределы квартиры, ему показалось: напрасно он поднял тревогу,- но лишь заглянул в большую комнату, когда не увидел на привычном месте купленного им для Якози новенького компьютера, - никаких сомнений больше не оставалось. Да, так оно и было, его догадка нашла свое подтверждение: его попросту нагло ограбили.
Кроме компьютера  было вынесено все ценное из серванта, еще матерью когда-то приобретенное или подаренное бабушкой: хрусталь, фарфор, какие-то безделушки, все-все, что имело какую-то ценность, вплоть до инкрустированного туалетного столика. Крохоборы. Не нашел Бородулин и денег у себя в «схроне». Все его, в общем-то, на сегодняшний день сбережения: в рублях и валюте (хранить деньги в сберкассе и, тем более, каком-то коммерческом банке, по причине их малости,  ему было неудобно). Да, деньги, в принципе, сравнительно небольшие, тем не менее,  они были единственными. Хотя, нет: еще оставалось… что-то из тех трех сотен, в долларах, которые он получил несколько дней назад за свое репетиторство. Следовательно, до зарплаты, таким образом,  безусловно,  дотянет. Большим облегчением для него было убедиться, что книги остались целы. Этим людям в голову не могло придти, что стоимость некоторых из этих книг превышала стоимость всего компьютера.
Пока озирался, бродил по квартире, выяснял, что осталось, что пропало, Паша стоял почти соляным столбом или валаамовой ослицей посреди прихожей, с топором в опущенной руке, всем своим видом как будто говоря хозяину: «Ну и ло-ох же ты, Петрович».
Самое поразительное то, что они увезли с собой даже лото! Ну, в самом деле, не крохоборы ли?
Теперь-то Бородулин понял, чем был так озабочен Саша перед тем, как им идти в нотариальную контору. Не будь там очереди, - ему бы пришлось предъявлять какой-то свой документ, - и это был бы конец всей их затеи. Тогда б пришлось срочно, на ходу,  придумывать что-то новое.
Боже, что же это за люди?! Как вообще могут – такие – существовать на этом свете? Как они рождаются?  От кого они рождаются?  Воспитываются. Что они всасывают в себя с молоком их матери? Какая дьявольски отточенная манера вызывать к себе доверие! И какие психологи! Умницы. Что они прочли во внешности Бородулина, чтобы придти к выводу: «Этого – можно» ?... Впрочем, все это, скорее, вопросы не к Бородулину (ему-то хорошо известна  природа этих существ, их предназначение, их  в конечном итоге, более чем печальный конец – нет, им совсем не позавидуешь), это больше вопросы для таких непосвященных  как Паша.
А что же их дети?... Те, что рождены от таких, как эти,  и, несмотря на свои младенческие годы, уже соучастники творящегося прямо на их глазах зла? Их тоже, пожалуй,  не стоит жалеть. Они и не могли родиться от кого-то другого: они тоже избывают тянущуюся за ними смрадную, тяжелую карму. И так будет продолжаться до тех пор, пока их падение, соскальзывание вниз не продолжится и они все постепенно не обратятся … во что-то по своей природе иное. В настоящее, в буквальном смысле этого слова,  дерьмо. Так им, в конечном итоге, и надо.
А ведь он им совсем недавно позавидовал!
-Ну, что будем делать, Петрович? – Паша не спешит покидать облапошенного соседа. – Давай хоть я тебе пока новый замочек приделаю? У меня как раз есть один хороший в запасе.
Бородулин согласился.
-А как насчет милиции, которая, вроде, нас бережет?
Нет, с милицией Бородулин больше связываться не хотел. От одной мысли, что ему сейчас придется обращаться, примерно, туда же и, примерно, к тем же, с кем он уже повидался пару часов назад (все они одной миррой мазаны), - чуть ли не мурашки пробежали у него по коже. Да если он и пойдет и заявит, - кто их найдет? Ищи ветра в поле. Наверняка гастролируют уже в каком-то другом месте. Ищут такого же «лоха», как и он. Или уже нашли.
Уже после того, как Паша пристроил к двери новый замок, Бородулину пришла в голову мысль спуститься вниз, на первый этаж, заглянуть в свой почтовый ящик.
Ну, конечно! Ключи преспокойно лежали там. Вместе с паспортом. И еще записка. Написанная не от руки, - напечатанная на компьютере, которого ему уже не видать, как своих ушей .
«Дорогой Сергей Петрович! Спа-си-бо!  Вам! За все! Саша. Ира. Дети».
Бородулин, только пробежал глазами, отшвырнул от себя записку, как если бы это был не кусок бумаги, а самая настоящая гадюка. Когда поднялся к себе, особенно тщательно, обильно намылив, очистил обе руки от налипшей к ним скверны.

День восьмой

1.
Ночь опять прошла почти без сна. Несмотря на то, что очень хотелось забыться, но мысли не прикажешь, не остановишь,  - трудилась бедняжка вовсю. Помнится, еще со смерти матери в одном из шкафчиков комода до сих пор хранились таблетки. Кажется, сонапакс. Но чтобы овладеть ими, надо  сначала войти в ее комнату, из которой, казалось,  еще не выветрился до конца какой-то специфический запах, оставленный этими недочеловеками. Нет уж, пусть лучше болит голова.
Так, с головной болью, и заснул.
Утром бросил взгляд на календарь  - пятница. В пятницу у него нет лекций, он может посвятить день написанию текста доклада: события событиями, но конференция в Пуне никуда от него не ушла, и царевич Хладен - Допэн по-прежнему ждет, когда Бородулин удостоит его своим вниманием. И еще не забыть: в пять часов у него репетиторство. Обязательство, которое его тяготило всегда, тяготит и сейчас, но… Все должно идти своим чередом. Так, как обычно. Не выказывать растерянности. Только так, - своим хладнокровием, спокойствием, -  он может одолеть, обезоружить  тех, кто настроен уничтожить его.
Так было задумано. Однако на практике получалось иначе. Просидел над рукописью около часа, а результат почти нулевой. А все от того, что напряженно ждал телефонного звонка. Откуда-то возникла уверенность, что его не оставят в покое и сегодня,  и вновь призовут  на допрос.
Ждал телефонного звонка, а дождался звонка в дверь. Может ли так быть, что уже пришли за ним? Прошел к двери, остановился, успел подумать: «Лучше спросить». А потом: «Не стоит. В любом случае меня это не спасет». Отворил дверь. За нею стояла… смущенно улыбающаяся Якозя.
-Здравствуйте, дядечка Сержик… Не ждали?
Без лишних церемоний, уверенная – ждали ее или не ждали, ей здесь всегда рады,- прошла в дверь.
-Я все знаю, - присела на табуретку в прихожей, расстегивает молнию на сапожке. – Бедный дядечка…
-Что ты знаешь?
-Все. Что вашу бедную тетеньку убили и что самого вас ограбили. Я пока дожидалась лифта, все про вас узнала. – Уже без сапожек, в одних носках, заглянула в большую комнату. – Вот гады… Даже мой компьютер прикарманили.
«Ее компьютер»!
-И столика нету!... Ой, а какая здесь вазочка стояла!... Ну, как же вы так могли? Где были ваши глаза? А все от того, что слишком добрый и вас ничего не стоит обмануть. Со мной бы у них такой номер не прошел. Я бы их…
Поохав и поахав, наслав кучу проклятий на головы «гадов», прошла на кухню, по уже сложившейся у нее привычке, почти машинально заглянула в холодильник. «Нет ли чего-нибудь вкусненького?». Пусто.
-Д-да, дядечка Сержик… Вот как я тут жила, все у вас было хорошо, а стоило только от вас уехать…
Она сама выглядит обычной, с ней,  за эти несколько дней, не произошло никаких видимых перемен. Ну, может, только под глазами появились тени. Какое-то красное пятнышко на шее. Возможно, даже укус. Страсти-мордасти.
-Я тогда вас так и не дождалась и передала ключи…
-Да, спасибо.
-А кто эта женщина?  Она пригласила меня к ней поработать. А вы как считаете?
Ее еще интересовало, как он считает?
-Что ж, - поработай.
-Она мне минимум двадцать тысяч в месяц обещает. Наверное, она врет?
-Возможно… А, может, и нет. Я ее очень плохо знаю.
-Да? А мне показалось,  она ваша самая близкая…
-Нет, совсем не близкая… А что тебя ко мне привело?
Задумалась. И как часто случается, когда хочется что-то обдумать, обернулась лицом в сторону окна.
-Как там мои?  Вам еще не звонили?
«Мои» это, разумеется, в первую очередь, ее мама, которой Якозя откровенно побаивалась. Судя по рассказам, она прежде держала Якозю в ежовых рукавицах.
-При мне – нет.
-Если позвонят… Дядечка Сержик… Я знаю, вы так не любите обманывать… Но ради меня… можно? Не говорите, что я… Скажите, что со мной все по-старому. Я, правда, уже сама им позвонила, но они мне могут не поверить, вы же знаете, какая мама у меня.
-А почему бы тебе самой не решиться и не сказать всю правду?
-Ну-у во-от… Я же вас попросила. Ну, что вам стоит? Они же мне деньги тогда перестанут присылать. Они такие. Я их знаю.
-И все-таки, ты знаешь, скорее всего… я не смогу.
-Неужели вы можете быть таким вредным? Никогда в это не поверю.
-И тем не менее… - Сейчас он все-таки скажет что-нибудь из нудной серии «Что такое хорошо и что такое плохо». – Видишь ли…Мне меньше всего хочется сейчас читать тебе какие-то нотации, но… Твоя судьба уже мне не безразлична, как это было, пока я тебя совсем не знал. И в твоих же интересах,  я советую тебе,  – во всем открыться, а не брать себе еще один груз на душу. Да и меня увлечь с собой заодно. – Подумалось: «У меня и так, и без тебя, этого груза накопилось».
Якозя  выглядела, очевидно, расстроенной, но и дядечка Сержик на этот раз проявил недюжинную  непреклонность. Где-то через полчаса  ничего не добившаяся, слегка недовольная, надувшаяся  Якозя ушла, а Бородулин вновь вспомнил про телефон. Ведь вот же, - пока спорил с Якозей, - все, что связано с его несчастной тетушкой, ушло на задний план, но стоило остаться одному, - тревожное ожидание возобновилось.
Однако телефон помалкивал, и Бородулин принудил себя вновь сесть за письменный стол. На этот раз что-то стало получаться. Предисловие, где он изложил свой основной постулат: язык -как средство порабощения, как одно из  самых мощных, действенных средств сначала ассимиляции, завоевания, а потом и вытеснения с арены жизни  одной цивилизации другой. И как одно из наглядных тому свидетельств, - как шаг за шагом выстраивалась первая грамматика одного из наречий древнего тибетского языка под воздействием жадного до экспансии, расползающегося в разные стороны, протягивающего свои щупальца  чужестранного пришельца – санскрита. Чем дальше, тем увлекательнее письменное, максимально аргументированное изложение того, что уже где-то как-то внутренне его озарило. Недаром так много часов проведено в БАН, прочитано так много текстов. Поэтому, когда телефон зазвонил, Бородулин механически, досадуя лишь на то, что захватившая и увлекшая его работа на какое-то время  прервется,  поднял трубку.
-Еще раз, Сергей Петрович, - голос следователя, никаких сомнений, теперь он распознает его во мгновение ока среди сотен других. Да и сам следователь уверен, что его узнали, поэтому даже считает излишним представиться. – Словом, придется нам еще раз… Еще раз… Еще мно-ого много раз. – У звонящего явно хорошее настроение. Впрочем, оно, кажется, у него стабильно хорошее.  – Вы нам тут очень нужны. Ждем-с. В самое ближайшее. Одна нога здесь, другая там. – Даже мысли, что Бородулин, как это было накануне, может заартачиться, при этом не допускал.
Да Бородулин и не собирался сейчас уклоняться от встречи, откладывать на «потом». Чем быстрее все это разрешится, - в ту или иную сторону, - тем лучше для него.
Ему только жаль было расставаться с только начатой рукописью. Пока выясняет свои отношения со следователем, какая-то, уже осенившая его, четко выстраивавшаяся  аргументация, может быть…не то, чтобы  бесследно забыта, но смазана. Придется во многом начинать все сначала.

2.
Уже когда шел Большой Монетной, приближаясь к зданию, которое, возможно, будет когда-нибудь ему являться в кошмарных снах, Бородулина осенило:
-Гнедой!
Именно такой была фамилия лихого кавалериста, которую он пытался без успеха вспомнить во время предыдущей встречи со следователем.
-Гнедой! – об этом, первым делом, едва вошел в кабинет, боясь, что опять забудет, и возвестил всем, кто в этот момент находился в кабинете.
На этот раз их, поджидавших его,  было трое: сам следователь, кроме него какой-то грузный, пожилой мужчина (он сидел за прежде пустующим столом), и та же девушка за  компьютером, она также во все глаза смотрела на вошедшего.
-Я говорю о человеке, которого случайно встретил у Калининского рынка на Полюстровском, - решил сразу же объясниться Бородулин, пока не решили, что он сошел с ума. – Как раз в то утро, когда была убита…
Пожилой как вначале уткнулся в Бородулина,  так и не спускал с него изучающего взгляда. У него испещренное оспинками лицо, много глубоких морщин, резец времени хорошо над ним потрудился, волосы густые, слегка вьющиеся, хотя уже белые, - с такой роскошной шевелюрой он, в молодости, мог вполне сойти за героя-любовника.
-Во-первых, поприветствуемся, Сергей Петрович, - у следователя сегодня какой-то особенно ласковый, до приторности голос. – Во-вторых…Что это вы так… с пылу, с жару? Даже опомниться нам не дали. Можно сказать, берете на абордаж.
-И все-таки, - Бородулин решил настоять на своем, - я прошу  вас запомнить. И записать, - теперь он, через голову следователя, взывал  к девушке. - Фамилия этого человека Гнедой. Довольно редкая. Это не Иванов и не Сидоров. Он живет в Приазовье, у него там ферма, где он разводит лошадей и вам не составит большого труда по вашим каналам его отыскать…Если, разумеется, вы этого захотите.
-Запишем, запишем, не волнуйтесь. Никуда этот ваш…вороной… от нас не ускачет. Силенок не хватит. Да вы садитесь. А я сейчас. – Сказал и тут же юркнул  за дверь.
Бородулин же вновь, как ему предложили, присел за  свой столик. В помещении на какое-то время воцарилось молчание.
-Насколько нам известно, - подал  голос пожилой, он даже, скорее, не говорил, а коротко взлаивал, как старый, уже много послуживший верой и правдой своим хозяевам сторожевой пес, - вы у нас человек холостой.
«У нас»!
-Да. И что?
-А что это за девица, которая живет вместе с вами?
-Во-первых, не живет, а жила. А во-вторых, это моя двоюродная племянница. Она студентка, ее родители живут в Иваново…
-А где она  сейчас?
-Никакого представления. Знаю только, что она переехала к своему… Как это принять сейчас называть… «другу».
-Сергей Петрович у нас – убежденный холостяк, - это уже подсказывает   только что вернувшийся следователь. – Со стажем. – В его руке какая-то бумажка, ее-то он и подает пожилому.
Тот, видимо, подписал бумажку и, больше  не удостоив Бородулина взглядом, вышел из  кабинета. Таинственный человек. Никак не представившийся. Пролаял и ушел. Что-то вроде тени отца Гамлета. Когда  проходил мимо Бородулина, в нос  шибануло запахом табака. Каким же он был весь прокуренным!  В кабинете, с его уходом, на какое-то время вновь воцарилась тишина. Даже слышно стало, как жужжит, взывая о помощи, видимо, оказавшаяся между оконными рамами еще не околевшая с приходом осени муха. И так продолжалось, пока в дверную щель не просунулась голова какой-то молодой женщины:
-Вячеслав Леонидыч, - вполголоса, видимо, чтобы не слишком нарушать  тишину, обратилась к следователю голова, - как насчет пары билетиков на Александра Розенбаума? Не желаете?
-Нет, Валенька, спасибо, - откликнулся следователь, - не до Розенбауманов, у меня тут… свои розенбаумы.
-А что такое, если не секрет?
-Да пацанка моя приболела.
-Ой, ой, ой. А что с ней?
-Да, похоже, скарлатина.
-Ну, ничего, не так уж и страшно. Не переживайте. Мои все до одного этой заразой переболели и ничего. Ну, раз так -  желаю вам, - дверь за головой затворилась.
-Ну что ж, Сергей Петрович, - следователь прошел к окну, отворил форточку, - то ли состояние воздуха, после пребывания прокуренного пожилого, ему не понравилось, решил освежиться, то ли и до его слуха донесся зов попавшей в западню мухи, - давайте, как говорится, вернемся к нашим…- Посмотрел в сторону девушки.
-Баранам, - девушка была, видимо, смышленой, сразу раскусила, чего от нее хотят.
-Именно так! И никак иначе.  Кстати, почему именно «баранам»? Сергей Петрович, вы не знаете?
-Нет, не знаю.
-Никогда об этом не задумывались? А я, вы знаете…иногда… В жизни так много непонятного. Допустим, те же бараны или… «пан или пропал». И хочется иногда до всего докопаться, но… То одно, то другое. Еще убийства эти постоянные. Редкий день без них обходится. Зверье какое-то, а не люди… Кстати… Вы по-прежнему настаиваете, что забивали этим молотком именно гвозди ?
-Не гвозди, а вправлял раму, чтобы села нормально в гнездо.
-Ну, это не так важно. Факт тот, что работали с ним, а не убивали.
-Да, настаиваю.
-Интересно. А вот Марта Ивановна, на которую вы прошлый раз так лихо сослались,  ваших слов не подтверждает. Более того, категорически отрицает. А это попросту означает, что кто-то из вас, откровенно между нами говоря, вешает лапшу на уши.
Хотя у Бородулина уже были какие-то опасения, но именно такого чудовищного предательства от этой женщины он все же не ожидал. Вновь, как и в  случае, когда впервые услышал про молоток, Бородулин почувствовал, что ему становится как-то…не по себе, однако на этот раз не позволил слабости взять над ним верх.
-Лапшу, если вам так угодно это называть, вешает она. А я  еще раз заявляю, что она также все это время находилась в общей комнате, сидя за столом, не спускала при этом с меня глаз, то есть все отлично видела. Даже подставила мне табуретку.
-Ну, если  даже, как вы говорите, табуретку… - Поднял одну из телефонных трубок. – Дим, это Коротыш. Скажи этой… Виро… Или как там ее? Ну, словом, ты меня понял. Пусть она еще раз пройдет ко мне. – Положил трубку.
И вновь в кабинете воцарилась тишина. Правда, мухи слышно уже не было: скорее всего, воспользовалась открывшимся перед ней окном в мир.  Девушка, пользуясь паузой, набирала у себя на мобильнике, видимо,  какую-то эсэмэску.  Постучали в дверь.
-Да-да, Марта Ивановна, заходите!
Да, это была она – Марта. Обычная, скромно одетая, не напудренная и не нарумяненная, какой была при их последнем застолье. С продуктовой сумкой «Пятерочка». Увидела Бородулина, вежливо ему кивнула.
-Присаживайтесь, Марта Ивановна.
Марта опустила одно из двух откидных сидений, села, сумку поставила между ног. Слегка вытянулась верхней частью тела в сторону следователя, что означало ее готовность ответить незамедлительно на любые заданные ей вопросы.
-Скажите… Вам  знаком  этот человек? – следователь первым делом обратился  к Марте.
-Да, конечно! А как же? Конечно, знаком.
-Назовите его.
-Это Сергей Петрович. Племянник Елизаветы Михайловны.
-Фамилия…
Марта задумалась:
-По-моему… Если мне память не изменяет…Бородулин.
-Нет, не изменяет. А вы? – теперь к Бородулину. – Вы знаете этого человека?
-Да, это Марта Ивановна Виролайнен. Она живет по соседству с моей тетей.
-Марта Ивановна, когда вы виделись с Сергеем Петровичем последний раз?
-Да буквально… На этой неделе. Точнее, в воскресенье. Елизавета Михайловна отмечала день памяти отца Сергея Петровича.
-И вы там тоже были.
-Да. И я там тоже.
-А кроме вас… И, естественно,  Сергея Петровича и самой Елизаветы Михайловны, кто-нибудь еще при этом был?
-Нет,  мы были только втроем.
-Скажите…Когда вы там были…Какие-нибудь работы по дому производились?
-Вы опять спрашиваете про молоток?
-Нет, я спрашиваю сейчас не конкретно про молоток. Вообще. Чем вы занимались?
-Чем обычно в таких случаях. Сидели за столом.
-Так. И что еще?
-Ну, выпивали.
-И все?
-А потом Сергей Петрович как обычно в последнее время поссорился с Лизаветой Михайловной, и я ушла.
-И больше ничего?
-Больше? Ничего?
-Следовательно, пока вы сидели и выпивали, никому не взбрело в голову взять в руки молоток…
-Нет-нет! Мы просто посидели, потом я ушла, а Сергей Петрович и Елизавета Михайловна, правда,  еще остались. А что было потом, я уже не знаю.
-Вы  же говорите… самую настоящую ложь! – Бородулин все-таки не сдержался. – Как вы могли этого не видеть, когда все проходило буквально на ваших глазах?!
-Да, - живо подхватил следователь. – Вот Сергей Петрович упрямо утверждает, что вы даже  табуреточку ему подставили.
-Нет, Сергей Петрович ошибается. При мне он, точно, молотком ничего не делал. Может, после? Но только не при мне.
Какой же спокойной она при этом была! До чего убежденной!  Ничто – ни на ее лице, ни в голосе, - при этом не дрогнуло. Поразительная выдержка.
Но выдержки уже не хватало Бородулину:
-Послушайте… Ну, что вы такое говорите?  Если это были не вы, то кто же? Ваш призрак? Двойник? Говорите. Я видел ваш призрак?
Ясный, чистый, ничем не замутненный взор Марты был сейчас устремлен на Бородулина.
-Я не знаю, Сергей Петрович, что видели вы. Я же, лично, своими глазами, работающим вас, тем более с молотком,  никогда не видела. И как бы хорошо к вам не относилась, но врать, извините, даже ради вас никогда не стану. Чего бы мне это ни стоило.
И тут Бородулин осознал, что с этой женщиной сейчас говорить бесполезно. Он замолчал. Замолчала и Марта, вновь устремила свой ясный чистый взор на следователя, выступившие, было, на ее бледных щеках пятна от только что испытанного ею волнения медленно обесцвечивались. Следователь же, до этого мгновения  с улыбкой наблюдавший за перепалкой между Бородулиным и Мартой, судя по всему, эта перепалка доставляла ему удовольствие, обратился с вопросом к девушке:
-Как? Зафиксировала?
Девушка, не переставая печатать, неопределенно пожала плечами.
-Ну, хорошо…- Теперь он обращался к Бородулину. - У вас к Марте Ивановне больше нет вопросов?
-Есть, но… Не вижу смысла задавать ей вопросы..
-Понятненько… Что ж, этим, значит, и ограничимся. Спасибо за помощь, Марта Ивановна. Можете пока идти, но…не совсем.  Еще побудьте немного, я вас позову.
Марта взяла с пола сумку, поднялась, - сиденье  при этом с шумом захлопнулось, - и, стараясь уже больше не встречаться взглядом с Бородулиным, вышла из кабинета.
-Ну вот такие-то, значит, у вас с вами, Сергей Петрович, пироги,  – следователь подождал, пока затихнут за дверью шаги Марты. – Что прикажете теперь с вами делать?
-Со мной надо что-то делать?
-А как вы сами считаете?... Вы же умный человек… Профессор… Вы же лекции читаете. Учите чему-то молодое подрастающее поколение. Например, тому, как жить… Вы же их, признайтесь, учите? Или как?
-Если вы считаете, что я мог убить свою родную тетю… Объясните мне, - зачем? Только из-за того, что немного повздорили с ней накануне?..  Ее квартира? Не забывайте, у меня есть своя, которой мне более чем достаточно. Вы прекрасно знаете, что я одинок. Мне не о ком думать. Не о ком заботиться. У меня нет наследников, которым бы я мог что-то передать. Так какой же мне был смысл ее убивать?
-Ну…  В этом, конечно, нам еще надо будет разобраться. Может, даже с вашей помощью. На первый взгляд, мотивов действительно – кот наплакал. Но вы же человек, судя по всему, скажем… далеко-о не простой. Вот и мотивация у вас может быть такой же. Без поллитра, как говорится, не разберешься. Вы же, кстати, еще, не сказали, что вы делали в такое время – спозаранку – на Полюстровском. Не сказали? Вот скажете, тогда, может, мы еще и передумаем. Может, еще и извинимся перед вами. А пока… Скажу вам откровенно, Сергей Петрович, улик на вас уже накопилось – воз и маленькая тележка. Мы бы могли уже вас  прямо сейчас задержать, предъявить обвинение. По всей форме. Прямо вот сию же минуту. Но мы люди гуманные. Не будем форсировать события. Мы еще предоставим вам возможность погулять какое-то время… на свежем воздухе. Прогуляться, может, в тот же Белоостров.  Подумать. Все взвесить. А потом придти к нам с повинной. Это намного облегчит вашу участь в дальнейшем.
-Я никого не убивал и мне не с чем приходить.
-А на Полюстровском?...
-Повторяю, я никого не убивал.
-А на Полю…
-Повторяю… Я ни-ко-го не убивал!
-Ну вот, видите, какой вы упрямый.  И все-таки подумайте, подумайте, Сергей Петрович. Не надо так…категорично. И горячиться так не стоит. Человек вы, безусловно, конечно симпатичный, только поэтому пока  и отпускаем, но какие-то ограничения все-таки… - Подошел к Бородулину с той же, уже подписанной пожилым, бумажкой. – Прочтите и распишитесь…
-Что это?
-Что вы так шарахаетесь? Не волнуйтесь, это не обвинительное заключение. Всего лишь подписка о невыезде. С этого момента из города, без нашего на то ведома, - ни шагу… И, будьте так добры, оставьте номерочек вашего мобильного. Это на случай, если вы – вдруг - понадобитесь нам очень оперативно.
Вот так! Дожил Сергей Петрович. Докатился. До того, что даже не сможет теперь покинуть при желании город. Его, испытывающего все это не во сне, а наяву, какие-то… наделенные серьезными полномочиями люди серьезно подозревают в убийстве его собственной тети и угрожают ему реальной, а не какой-то мифической  или виртуальной тюрьмой. Со всеми ее тюремными прелестями.
До чего же все это… нелепо. Какой-то кошмарный сон.
Однако – никакой паники. Разумеется, в этом следователь, безусловно, прав: рассудок ему еще не изменял. И он поможет ему дать достойный отпор.
В первую очередь, нужно было как-то решить проблему Марты. Ее поведение было самым обескураживающим. Как она могла все так быстро забыть? А если не забыла, а лгала намеренно?... Зачем? Он должен ее дождаться – здесь, пока она не покинула это здание. Дождется и… добьется от нее ответа, почему она так поступает, что ею движет.
Прошло полчаса с тех пор, как Бородулин приступил к ожиданию, но Марта из здания  не выходила. Что же ее еще там держит? Или еще не все, что хотела, сказала?
По истечении сорока минут Бородулин увидел выходящей из здания не Марту, а девушку-практикантку. Она тоже сразу заметила его. Намеревалась, было, быстро прошмыгнуть, а потом передумала. Что-то заставило ее обернуться, а потом и подойди к Бородулину.
-Вы, наверное,  эту женщину ждете? – спросила она.
-Да.
-Зря. Напрасная трата времени. Она уже давно ушла. Через двор… Вы знаете, не хочу вас пугать, но… ваши дела действительно очень плохи. Вячеслав Леонидыч спит и видит, когда ему удастся посадить вас за решетку. Все, что от него зависит, сделает для этого. Вы знаете, что он вас ненавидит?
-Н-нет... – Бородулин даже немного растерялся. - Как-то  в голову не приходило. За что?
-За то, что вы… какой-то не такой, как он.  Потому что…вы хороший, а он подлый. Причем, и сам  знает, что он подлый. И это его больше всего бесит. А не задерживают вас  только потому, что его начальник пока не решается.
-Это тот самый?... Кто был, а потом ушел?
-Д-да. Хотя он и не самый главный  начальник, а его зам.
-Он тоже хочет меня посадить?
-Нет, в отношении его… Я вообще мало как-то что-то  о нем знаю. Вообще…тоже мрачный тип.
-Но он, похоже, тоже верит, что я убил.
Девушка с сожалением подняла и опустила плечи.
-Но я не убивал. Честное слово. Вы-то мне верите?
-Я – да. Такие, как вы не могут убивать. Скорее, их убивают. Такие, как этот…
«А вот здесь, милая девушка, ты, может, и не во всем права».
-Спасибо вам.
-Да не за что. Желаю вам удачи.
-Боюсь, мы еще с вами встретимся.
-Да нет, я разругалась в пух и прах, больше моей ноги здесь не будет.
-Неужели из-за меня?
-Отчасти.
-Это не повредит вашей карьере?
-Может, и повредит… А, может, и нет. И все-таки еще раз пожелаю вам удачи.
Девушка ушла, а у Бородулина как будто прибавилось сил. И решимости добраться до этой самой Марты. «Прижать ее к стенке». Она ускользнула от него, возможно, разглядела из окна или кто-то ей подсказал, - а все от того, что чувствует перед ним свою вину. Значит, она боится этой встречи,  а это на пользу Бородулину.  Не дождавшись здесь, он проедет сейчас на улицу Куйбышева и поговорит с ней там. Может, так - в домашней обстановке,  когда никто не стоит над душой, - ему и удастся расколоть ее.
«Расколоть»! Господи, слово-то какое. «С кем поведешься…».

3.
Однако когда позвонился, Марта ему не открыла. Или она еще не пришла? В любом случае Бородулин от нее не отступит. Не сейчас, так потом она ему откроет, никуда не денется, а пока он пересидит в тетушкиной квартире.
С тех пор, как он побывал  со следователем и участковым, здесь больше не был ни разу. Хорошо, ключи оказались при нем…
Несколько странное чувство испытываешь, входя, как хозяин, туда, где прежде, еще ребенком, находясь здесь, испытывал огромную робость. Как же, бывало, постукивало его сердце, когда они, все семейство Бородулиных, в урочное время (не приведи бог, придти раньше или, еще того хуже – позже, суровый выговор от бабушки тогда обеспечен) подходили к этой двери! Тогда еще висела металлическая пластинка «Свищёв М. К. Академик». Чутко прислушивался, как разносится в глубине квартиры, оповещая о пришедших, звонок. А потом – к приближающимся шагам. Обычно дверь отворяла домработница, пожилая, молчаливая, старающаяся быть во всем незаметной дама (ее Сережа воспринимал, как неотъемлемую принадлежность семьи Свищёвых и побаивался ничуть не меньше, чем остальных). Она впускала в прихожую, куда, некоторое время спустя, выходила бабушка. Троекратные поцелуи, стандартные вопросы (например, что касается Сережи: «Ну, как наш юный Лобачевский?» Или, как вариант: «Ну, как наш юный Эдисон?»). Ответа на  вопрос она уже не дожидалась, будучи, видимо, в полной уверенности, что с «юным Лобачевским-Эдисоном» все как всегда на «отлично», она уже что-то выговаривала матери. Отца, если он тоже был, редко когда удостаивала какой-нибудь отдельного обращения. Дедушку Сережа замечал уже по истечении  какого-то времени, когда все покинут прихожую, рассядутся по стульям, креслам, дивану. Он обычно медленно выступал из своего кабинета, - всегда отменно вежливый, всегда сдержанно улыбающийся, всегда холодно-отстраненный. Вот кого, несмотря на всю его вежливость и сдержанность, в глубине своего сердца больше всего побаивался Сережа.
Прошло то время. Ни эксцентричной бабушки, ни источающего холодок дедушки уже давно не было на свете, побаиваться, остерегаться, как бы не брякнуть невзначай что-то не так или ступить не туда, уже давно было некого. Настало время, когда Бородулин уже полноправным хозяином вступал в это прежде  заколдованное для него царство.
Впрочем, «полноправным хозяином», - это, пожалуй, слишком сильно сказано. Нового владетеля это царство еще не приобрело. Застыло в напряженном ожидании.
Оставшееся без хозяев жилище, - это всегда некое таинство. Время бесхозности. Какой-то промежуток, - между бывшими властителями и будущими, - когда на смену обычным людям временно приходят другие, невидимые глазу существа. Существа отнюдь не враждебные, не воинственные, - представители просто иного мира. Существа, которым, в общем-то  и целом, по большому счету наплевать на нас всех, с нашими серенькими проблемами (это только нам самим представляется, что они  «кричащие», окрашены в самые яркие тона), каждодневными заботами. Там, в том другом мире, - свои ценности, свое измерение, свое «Аз воздам».
Уже вечер и в квартире темно (шторы по-прежнему опущены). И чем темнее, тем таинственнее, тем ощутимее присутствие этого мира.
Бородулин, не зажигая свет, словно остерегаясь что-то нарушить, неслышно, по толстому ковру, прошел на середину комнаты. К чему-то прислушался. Он как будто чего-то дожидался. Хотя… Что могут сказать ему эти увешанные картинами стены, хрустальная люстра? Единственное, что, пожалуй, можно, если очень хорошо постараться, услышать от них: «Ну что, хозяин? Как ты думаешь теперь с нами обращаться? Поспешишь от нас отделаться или все-таки попробуешь нас всех сохранить?». На что Бородулин мог бы ответить: «Да никакой я не хозяин. Я – временный поверенный. Исполняющий обязанности. Я - мимолетный. Пришел-ушел. Я не собираюсь здесь укореняться. Не думаю заводить семью. При мне – вы никогда не услышите здесь детских голосов, плача. Потому что, если б я даже и захотел, мне уже поздно это начинать. Я упустил свое время. Поэтому я пришел сюда только за тем, чтобы уйти. И, может, больше уже никогда не возвращаться».
Постояв, решил пройти в кабинет дедушки. Здесь, кажется, все выглядит еще более затемненным.  Поэтому все же решился включить ночник. Сразу засияли позолоченные корешки фолиантов. Как же много их, этих книг! И сколь о многом в них уже написано! И как же мало, вопреки их «книжным» усилиям, мы по-прежнему знаем.
Так,  где же смысл? Где то, ради чего написаны все эти книги?  Или смысл только в том, что ты все-таки что-то пытаешься? Пытаешься, значит, существуешь?  А результат, более широкий смысл, все, разумеется, откроется, но не раньше… Не раньше, чем покинешь этот мир. Потому что этот мир создан не для ответов, а только для вопросов. Эта жизнь то и дело подталкивает человека к вопросам, слишком часто, если не поминутно, то ежедневно, приходится спрашивать  себя: «Зачем?». И, может, именно в этом и ни в чем ином и заключается ее сокровенный смысл? Жизнь, как школа. Общеобразовательная. Пожалуй, неполная. Средняя. Если только не начальная. Школа без учителей. Даже без учебников. Единственный учитель и учебник – ты сам. Твоя  - проживаемая тобой жизнь. Твои болячки. Твоя боль. Твои промахи и ошибки. Твоя способность, готовность или неготовность их исправлять.
Часы в «зале» пробили семь раз. Есть резон позвониться в квартиру Марты еще раз. Бородулин так и сделал: вышел на лестничную площадку, приблизившись к ее двери, нажал на кнопку звонка… Вновь никакого ответа. Да и какого-то передвижения, каких-то звуков, свидетельствующих, что в квартире все же кто-то есть, из-за двери не доносится. Однако Бородулин иногда может быть упрямым. Будет ждать и звониться хоть… Нет, не до второго пришествия, а… до самого утра. Пока же вернулся к себе. Не зажигая свет, только сбросив с ног тапочки, прилег на диван.
Через какое-то время подумал: «Я ничего не оставил, пока был в кабинете?». Что именно он мог бы там оставить, - пока себе не представлял, но ощущение оставленного его не покидало. Чтобы избавиться от него, поднялся с дивана и вернулся в кабинет. Уже оказавшись в кабинете, его озарило: «Он же давно мечтал заглянуть в ящички резного секретера, где дедушка мог, или даже должен был хранить свои самые потаенные, самые интимные вещи, бумаги, документы». Что ему мешает сделать это сейчас? Ведь он теперь хозяин всего, что здесь есть. Следовательно, и хозяин дедушкиных тайн. А они у него, безусловно, были. Иначе, как он мог прожить – внешне так легко, не испытывая никаких проблем? Узнает и, может, даже почерпнет что-то полезное лично для себя.  С этой мыслью и потянул на себя латунное колечко на одном из ящичков. Ящичек оказался незапертым, бесшумно, охотно выдвинулся. В нем действительно лежали какие-то бумаги. Но стоило Бородулину только их коснуться, за его спиной раздался голос, удивительно похожий на тот, которым при жизни говорил его дедушка:
-Ну-ну-ну. И тебе не стыдно?
Бородулин, отнюдь не испугавшись,  оглянулся. Да, так и есть: рядом с ним, буквально в одном шаге от него, стоял в своем привычном домашнем архалуке не кто иной, как сам дедушка. Стоял и укоризненно покачивал своей увенчанной короткой стрижкой, «ёжиком»,  головой.
-Почему мне должно быть стыдно? – возразил Бородулин. – Теперь это все принадлежит мне. И, нравится  вам это или нет, -  я имею право доступа к вашим секретам.
-Напрасный труд. Ты не найдешь  там никаких секретов. Я человек предусмотрительный, все свои секреты унес с собой. Осталась одна мелочевка. А ты, оказывается, любопытный, я этого не знал. Так что же тебя больше всего интересует?
-Пожалуй… То, как вам удалось избежать неприятностей, после того, как Сталин не оставил камня на камне от трудов вашего учителя. Ведь вы были в свое время одним из  ближайших учеников Николая Яковлевича, таким убежденным  сторонником его учения. Достаточно вспомнить по этому поводу вашу публичную полемику с Мещаниновым.   Но это не помешало вам – впоследствии - ни в вашей личной жизни, ни в вашей карьере. Скорее, наоборот. Согласитесь, здесь какая-то нестыковка.
-Ах, во-от оно что! Вот, оказывается, какие ты теоремы решаешь. Всего-то на всего… Мой дорогой внучек… Неужели у тебе не хватает ума самому догадаться? Чтобы не врываться – так бесцеремонно, - не нарушать мой покой. Весь секрет состоит единственно в том, что автором труда, не оставившего, как ты выразился, «камня на камне», был вовсе не Иосиф Виссарионович, который, хотя, безусловно, и был гениальным человеком, но вот, что касается вопросов языкознания… увы. А написал этот труд именно твой покорный слуга. Разумеется, я сделал это не добровольно: мне любезно, в очень корректной форме  предложили и я – каюсь, после некоторых колебаний, согласился. Кому еще, как не любимому ученику знать слабые места обожаемого им когда-то учителя? Разумеется, наш великий кормчий внес свои коррективы.  В частности,  подправил мои знаки препинания (сделал это довольно безграмотно, чем меня удивил), более четко, надо здесь отдать ему должное,  расставил акценты, вставил несколько дюжин уместных, с его точки зрения,  марксистских цитат (в марксизме, признаюсь,  я никогда…ну, ни бельмеса не понимал), но ядро, сердцевина, заявляю это с гордостью,  все равно остались моими…. Ну что? Как? Я  удовлетворил твое любопытство?
-Но… То, что вы совершили… И вы признаетесь сейчас в этом так спокойно!
-Мой дорогой….Как знать, не соверши я тогда этого и тебя самого, возможно, не существовало б на этом свете. Все обернулось бы по другому. Все в этой жизни так тесно взаимосвязано!
-Возможно, но это не оправдывает…
-Жизнь, мой мальчик,  является самым мощным, самым непререкаемым оправданием. Мы рождаемся для жизни, и эта жизнь дается нам только один раз.
-А если не один?
-Бесценный ты мой, мне, правда, в силу моих занятий, тоже пришлось прочесть много самых разных текстов, где достаточно красочно и велеречиво излагается именно этот тезис, однако, в отличие от тебя, - я всегда был, оставался и остаюсь до сих пор стопроцентным реалистом, или, по-другому, материалистом. Нет, мой мальчик, как бы нам этого, может, не хотелось,  как бы мы не тужились отыскать хоть какой-то…смутный отблеск чего-то там… в конце туннеля, увы, - света нет, а есть одна кромешная тьма. И полное забвение. На веки веков. А это значит, - пользуйся сполна тем, что тебе дает ЭТА жизнь, единственная и неповторимая,  и не думай, что будет после. После, уверяю тебя, и я это уже на себе испытал, не будет НИ-ЧЕ-ГО. Ты же, ты со своей верой в другую жизнь,  извини, глуп, почти как сивый мерин. Лучше скажи мне, чего ты лично хочешь, добиваешься  от этой жизни? Можешь мне на это ответить?
-Могу. Это не составит мне никакого труда.  Остаться самим собой.
-Вот! Вот в этом-то и состоит твоя главная глупость. Всему живому дарована способность приспособляться. То есть меняться. А человеку – в первую очередь. Почему, собственно, он и стал человеком. Ты же, с твоим упрямым ослиным желанием оставаться, и оставаться, и оставаться….Ты и тебе подобные обречены на полное вымирание. Мне жаль тебя, внучек. Да, все-таки, несмотря на все наши разногласия,  ты мой внук и мне бы хотелось, чтобы ты еще пожил на этом свете, попользовался всеми прелестями, всеми радостями, не побоюсь этого слова, усладительными  моментами этой жизни сполна, а не оберегал себя, как некое святилище Грааля, не боялся испачкаться, не сдувал с себя любую пушинку. Ради чего?
-Интересно… А если бы Николай Яковлевич был в это время жив, вы бы и тогда?...
-Однако…Дался же тебе этот Николай Яковлевич!
-И все же. Если б он был жив. Вы бы и тогда?...
-Возможно.
-И вы заявляете об этом так спокойно!
-Даже если б он был жив…Не думаю, чтобы он стал в чем-то меня упрекать. Он был умным человеком, он бы все понял, во всем разобрался.. Ведь  подобно мне и в отличие от тебя он никогда не верил ни в  никакие заоблачные мифы, а жил реальной и единственной жизнью, как я. Больше ни на что не рассчитывая и ни на что не надеясь.
-А мне бы не хотелось жить такой реальной жизнью, где предательство  считается простительным.
-И в этом твои проблемы, мой мальчик. Что ты не признаешь реальной жизни. С ее суровыми, неаппетитными законами. Ты или такие как ты, мечтатели и фантазеры.. Вы такого мнения о человеке! Так его возносите! А между тем, скажу тебе…Пусть даже это останется сугубо между нами.  Человек не более чем плесень на теле природы. Да-да, дорогой мой, плесень и ничто более.  Которой относительно недавно вообще не было, и относительно скоро опять не будет, а  природа еще и после человека будет благополучно существовать миллионы лет. Вот так-то, мой дорогой внучек. Но… ты меня уже утомил. Давно я не был таким болтливым. Твоя глупость меня раззадорила. Однако всему есть мера. Ты, кажется,  хотел поговорить с той женщиной, которая ТЕБЯ предала. Она только-только пришла,  и у тебя есть еще шанс попытаться склонить ее на свою сторону. Попытайся это сделать. – С этим дедушка взял Бородулина под локти и довольно бесцеремонно вывел его из кабинета. На прощание успел похлопать  внука по плечу. – Желаю тебе удачи.
Бородулин был бы еще не прочь побеседовать с дедушкой, что-то от него узнать, в чем-то ему возразить, однако приходилось смиряться. Делу время, потехе час. Задача «распатронить» Марту от него никуда не ушла.  Еще раз покинул квартиру и подошел к двери, за которой, если верить только что Бородулиным услышанному, должна была находиться Марта. Позвонил…И вновь никакого ответа. Однако возникло ощущение, что на этот раз за дверью кто-то действительно притаился. Тогда Бородулин немного присел и заглянул в замочную скважину. Прямо на него, с противоположной стороны двери, взирал чужой глаз. Был ли то глаз Марты или он принадлежал кому-то другому, Бородулину, разумеется, то было неведомо, но этот чужой глаз, такой близкий, что, казалось, два глаза с противоположных сторон двери касаются друг друга ресницами, - это было так страшно, что Бородулин отпрянул от двери и…тот же миг проснулся.
Он лежал мирно на диване, на котором устроился какое-то время назад. Спокойно тикали часы. Слышно было, как подкапывает вода в неплотно завернутом кухонном кране. «Реальная жизнь» с ее «суровыми законами» продолжалась. Бородулин поднялся, на пару мгновений включил свет, только за тем, чтобы увидеть циферблат часов. Четверть девятого. Оделся, вышел, закрыл квартиру, еще раз позвонился в квартиру Марты, и вновь в ответ ничего не услышал. Кажется, она решила его пересидеть. Пусть будет по ней. На этот раз она победила, но рано или поздно Бородулин все равно ее одолеет, потому что правда на его стороне, а правда, что бы там ни говорили, - всесильна.

День девятый, постепенно переходящий в ночь

1.
Первое, что сделал на следующее утро, - отключил мобильник, тем самым лишив следователя оперативной с ним связи. Нет, жить на привязи, как цепная собачонка, он ни за что не будет. До конца будет оставаться свободным человеком. В начале второго отправился в Гуманитарный Университет, чтобы прочесть заключительную из серии запланированных им  лекций.
Желающих его послушать пришло еще больше, чем их было на  предыдущей лекции. Аудитория была уже настолько переполнена, что кому-то даже пришлось стоять.  Обстоятельство не слишком обрадовавшее Бородулина. Когда мало желающих его послушать – обидно, но и чем  более внушительна масса желающих что-либо постичь, тем меньше надежд на успех. Это, в общем-то, не требующая особых доказательств аксиома. Одна, кстати,  из причин кризиса современных, так называемых, мировых религий. Одна из причин, почему ни одна из них не может полноценно ответить ни на один из каверзных сокровенных вопросов бытия, состоит именно в том, что в процессе своего стремительного развития, подхлестываемого, среди прочих, и желанием взять верх над соперником - конкурентом,  они пожертвовали качеством ради количества.
Быть популярным вовсе не означает быть в то же время и более близким к истине. Часто  вовсе  наоборот.
-Итак, - начал лекцию Бородулин, - мы собрались сегодня, чтобы обсудить одну из самых странных книг, когда-либо созданных напряженным умом человека в его попытке понять смысл нашего пребывания на этой земле. Одну, я бы сказал, из самых темных и, в то же время, самых светлых. Полную самого крайнего отчаяния, отпугивающую  и в то же время дарящую надежду на лучшее, отталкивающую и притягивающую. Однако, что тут важно? Многое, если не все,  в ее интерпретации зависит, -  с чем, с какой сверхзадачей берут эту книгу в руки. С чем этот человек  лично пришел. Каким жизненным опытом уже  располагает,  и какие собственные выводы из этого опыта он для себя уже извлек. Иными словами, внутренний открывающийся смысл этой книги есть ни что иное, как отражение зрелости собственного «Я» ее читателя. Это его, можно даже сказать, зеркало. Каково зеркало, - таков и увиденный, прочитанный смысл. Я специально прошу принять это во внимание. Я буду сейчас трактовать эту книгу, делиться своим пониманием в ней изложенного, исходя из собственного опыта. То есть,  заглядывая в собственное зеркало. Каким бы, может, при этом на самом деле кривым оно ни было. Моя трактовка может не совпасть с вашей. Но это не будет вовсе означать, что кто-то из нас в этой ситуации прав, а кто-то ошибается. Нет, это будет лишь свидетельством, что мы пользуемся разными зеркалами. Надеюсь, вы меня поняли.
Речь идет о священном  Тибетском трактате, Книге Мертвых. Иначе, «Книге Великого Освобождения». На тибетском, - Бардо Тодол. Согласно преданию, книга была оформлена – подчеркиваю, не сочинена, не написана, а оформлена учителем Падмасамбахавой в 8ом веке, спрятана в пещерах и обнаружена намного позднее, в эпоху расцвета тибетского буддизма. С тех пор тибетские монахи читают ее над прахом умершего, подобно тому, как у нас в христианстве принято читать Псалтирь, в течение сорока дней с момента, когда умирающий испустил последний дух.
А теперь я задам вам вопрос. На прошлой своей лекции я говорил о различиях, существующих между Героями Махабхараты и людьми обыкновенными, какими они изображены в Гите. Но что является общим и у Героев и у людей обыкновенных? Что их, в конце концов, объединяет?
-Смерть! – раздалось сразу множество голосов.
-Да. Именно. Сегодня вы просто… кладезь мудрости. Сходу угадали. Но это так просто, не так ли? Истина не вызывающая никаких сомнений. Не правда ли?  Нечто лежащее на поверхности. Кто из нас уже не был свидетелем чьей-то смерти, кто уже не побывал на чьих-то похоронах, кто не проводил кого-то в, так называемый,  «последний путь»? Хотя - кто ответит, -  путь куда? Умирают не только наши близкие, умирают не только люди, постепенно умирает, сходит на нет все живое на земле. Умирает, чтобы навеки исчезнуть из поля нашего зрения, преображаясь при этом во что-то нам совершенно непонятное. Великодушно, не сопротивляясь, безропотно уступая  место другим.
Помню, мне было лет одиннадцать, когда отец взял меня с собой на стадион, и я оказался внутри огромной чаши, населенной многими тысячами людей. Эти люди постоянно волновались, испытывали какие-то  переживания, орали, поминутно вскакивали со своих мест, вступали друг с другом в споры. Я же никогда не был тем, кого сейчас называют фанатами. Мне эти переживания всегда были чужды. Я видел, что какие-то люди мечутся по находящемуся на дне чаши стадиона полю. В чем их задача, что их заставляет так яростно бороться за единственный доставшийся им  мяч, - я этого не знал. Отец, разумеется, еще накануне попытался мне объяснить, но я слушал его невнимательно и, если даже понял, в чем соль игры, ею ни капельки не заинтересовался. Поэтому я с большей охотой наблюдал скорее за  людьми на трибунах, неистовствующими, ни на минуту не затихающими, чем за тем, что происходило на поле. И вот – в какой-то момент, - меня, как молнией, прожгла одна страшная мысль. Пройдет еще какое-то время, допустим, лет пятьдесят, и никого из тех, кто сейчас так переживает за исход этого рядового футбольного матча,  уже не будет на этом свете. Все это море людей исчезнет с лица земли. Превратится в грязь, пыль. И когда я представил их всех – уже не такими, какими они были сейчас, - а недвижимыми, с закрытыми глазами, с окоченевшими членами, - мне стало еще страшнее. Настолько жутко и страшно, что я поспешил закрыть уши ладонями рук, а лицом прижаться к коленам.
Итак, говорю еще раз: «Смерть ожидает каждого из нас». Все согласны?
-Да-а-а-а,  - услышал общее, дружное. – Все-е-е.
-Неужели ни у кого из вас ни малейших сомнений?
-Ни у кого! – на этот раз кто-то громко ответил за всех.  – Таких дураков среди нас нет.
Раздался одобрительный смех.
-Ну что ж хорошо… А теперь, с вашего позволения… я вас и себя тоже с вами  возьму и опровергну. Смерть – это одна из величайших или даже, скорее, самая великая, не знающая себе равных  иллюзия. Ибо на самом деле, в конечном итоге,  смерти нет. А что же, спросите вы меня, есть? Есть два пути. Один путь – это Освобождение, когда то, что принято называть «душой», или по-другому, подлинной Сутью якобы, по всем физическим законам,  умершего физического тела находит дорогу в иной мир. Мир, о котором мы не знаем буквально ничего,  и судить, обсуждать который нет вовсе никакого смысла, все это будут пустые разговоры. Путь второй, - и более, к сожалению, намного более распространенный, доступный, это когда та же душа, лишь отметившись в каких-то нам неведомых скрижалях, оставив по себе какую-то памятку, как ни в чем не бывало, возвращается в этот, данный нами мир. Правда, уже в ином обличии, под иным именем, не сохранив при этом в своей памяти ничего из того, что было этой душой уже испытано, пережито в ее предшествующем воплощении. А, возвратившись, начинает свой путь с нового чистого листа.
Книга же Великого Освобождения и читается специально для того, чтобы дать испустившему дух хоть какой-то, пусть самый минимальный шанс на то, чтобы найти себе дорогу в тот, иной, таинственный, лежащий за пределами нашего понимания мир,  и больше уже сюда не возвратиться. 
Прежде чем  согласиться, или, если угодно, - принять на веру все, о чем я буду говорить дальше, нам нужно осознать одну основополагающую вещь. А именно, что  все мы, все живое в этом мире, независимо от того плохие мы или хорошие, достойные или недостойные, белые или черные, являемся участниками не поддающегося человеческому осмыслению по своему содержанию и масштабам Замыслу. Замыслу кого, спросите вы меня,  и ради чего? Нет, к нашему величайшему сожаленью,  – до поры до времени, - для любого из нас это великая Тайна. Недоступная ни одному, даже самому изощренному уму.
Когда наша душа оставит это тело, - она мгновенно окажется на Границе. Именно на этой Границе и определится все: либо, пусть это лишь один шанс из миллиона, душа добьется своего окончательного Освобождения, либо ее ждет еще одно, очередное, беспамятное рождение в этом мире и все для нее начнется с белого листа. Каким образом определяется ближайшее будущее души? Каждой из них предстоит очень серьезный или, я бы даже сказал, жестокий  экзамен. Там, в тех немыслимых нами пределах, возможно,  этот экзамен будет длиться каких-то всего несколько мгновений, здесь, на земле,  эти несколько мгновений вытянутся, примерно, до сорока – сорока девяти дней.  Есть более тяжелые случаи, когда душа томится в неопределенности еще дольше, - это  случаи особые, и мы обсудим их, если только у нас останется на это время.
А решающим будет, узнает ли наша душа, запечатлевшая, отразившая в себе опыт ее предыдущего воплощения, свое собственное, идеальное, вечное, никуда не уходящее и ни во что больше не превращающееся отражение. Иными словами, наше лекало, шаблон, или, если говорить более популярным в наше время  языком, нашу вечную отдельную, я подчеркиваю, отдельную, не совпадающую ни с какой другой, индивидуальную матрицу. Из которой каждый из нас когда-то вышел и куда, рано или поздно, испытав все, пройдя через все многоразовые рожденья и смерти, все-таки когда-нибудь неизбежно вернется. Та, что раз за разом, по мере того, как мы совершаем этот кажущийся нескончаемым  круговорот рождений и смертей, является перед нами в эти несколько мгновений, или, в пересчете на наше время, сорок дней. Узнал себя, совпал с собственной матрицей по всем статьям, или она узнала и признала тебя, как-то откликнулась, подала какой-то знак, - это означает, что ты, наконец, исполнил свою, изначально кем-то поставленную перед тобой задачу. Двери для тебя в тот мир – по чьему-то распоряжению, -  откроются. Хотя намного чаще, повторяю,  эти двери остаются для нас закрытыми, а это означает, что нам еще придется чему-то обучиться, и мы в очередной – который уже раз! - остаемся на второй год.
Так в чем же секрет этого самоузнавания, самопризнания? Почему кому-то, пусть даже это всего лишь единицы,  удается вырваться из этого круга повторений самого себя , в то время как подавляющее большинство все же обречено повторяться, и повторяться, и повторяться бесчисленное количество раз? А вся причина состоит в качестве прожитой нами каждой данной нам отдельной жизни. В том, что мы в этой жизни предпочитаем исполнять. Или некую общую усредненную Судьбу, когда мы неотрывная часть какого-то огромного «Мы», того, что я в предыдущей своей лекции обозначил  немецким словом «Menge”, а по - русски «Куча мала», - если это так мы просто обречены стать вечными безнадежными  второгодниками, - или кто-то из нас находит в себе силы, и мужество и средства творить Личную Судьбу, без оглядки на всех остальных. Вспомните по этому поводу одно из самых глубоких поучений Иисуса Христа:  «Широкие врата ведут к гибели, лишь узкие ворота сулят нам спасение». Лишь наличие Личной,  Индивидуальной, может, идущей наперекор всему и всем Судьбы дает надежду, что мы узнаем себя в явившейся перед нами матрице, или мы будем ею узнаны,  тогда наш курс обучения закончен, мы выпускники.  Нет, опять не получилось, опять не сдали  экзамен, - и врата спасения в очередной раз обернутся воротами отвержения, они перед нами просто  безжалостно захлопнутся, и мы опять студенты.  Как ни трудно, наверное, кому-то с этим согласиться, но хоровое исполнение, каким бы совершенным оно ни было, не спасет никого. На спасение может рассчитывать только одинокий Солист.

2.
Уже оделся и направился к выходу, когда перед  Бородулиным возникла безобразно нарумяненная пожилая дама.
-Сергей Петрович! Позвольте выразить вам свое восхищение. Вы были сегодня так красноречивы! Так убедительны!  Как никогда. Я в восторге от всего, что от вас  услышала.
Эта дама с ее восторгами – неотъемлемая часть любой встречи, разговора, где затрагиваются темы подобные той, что обсуждалась сегодня. Это как мошкара, которая вьется вокруг сладкого. С ними надо вести себя предельно аккуратно. По возможности, как с приставучими цыганками, - как можно реже вступать с ними в разговор, обходиться мимикой.
-Как жаль, что мы вас здесь больше не увидим и не услышим, - оба, и Бородулин, и дама, уже покинули здание. –  У меня так много к вам вопросов! Вы так разбудили мое воображение! Ведь мы с вами в какой-то мере коллеги. Да, не удивляйтесь, - я уже давно – и совершенно самостоятельно, - пришла абсолютно к тем же выводам. Более того, вы не поверите, я даже написала об этом роман. Точнее, еще только пишу. Представьте себе, - молодая женщина падает с велосипеда, ударяется головой и сразу после этого перед ее мысленным взором – все ее прошлые рожденья. Целая череда этих рождений. И все это разворачивается, разворачивается. Как вам это нравится?
Бородулин, следуя данной себе установке, храня молчание, идет к ближайшей автобусной остановке, дама неотступно идет бок о бок с ним. Настоящая липучка.
-Сергей Петрович, мне ужасно неловко выступать в роли какой-то попрошайки, но… Я не вижу другого выхода, как все-таки обратиться к вам за посильной помощью.
Ах, даже так! Оказывается, восторги это только предлог, ее сверхзадача – вытянуть из него хоть что-то. Тем более, ЕГО  задача - не вовлекаться ни в какие  переговоры. Ни-ни.
 -Видите ли, я еще едва-едва  на середине того, что задумала.  Мне бы хотелось работать и работать, не покладая рук, но вынуждена постоянно отвлекаться. На мне взрослая незамужняя дочь, внуки. Я сама, по роду своих занятий,  искусствовед. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году защитила кандидатскую. «Проблема кризиса гуманизма в итальянском искусстве  шестнадцатого века». Уже много лет как на должности старшего научного сотрудника в одном из хранилищ Эрмитажа. Пользуюсь уважением руководства. Если бы вы, как коллега, уделили мне… Безусловно, заимообразно… Это дало бы мне возможность закончить мой труд, и я бы, вне всяких сомнений, с вами щедро расплатилась.
Они уже на остановке.
-Возможно, вас смущает отсутствие хоть какого-то представления о моем труде. Но это так легко исправить! Я живу буквально в двух шагах отсюда. Мы могли бы проехаться ко мне, и я бы вам почитала. Это было бы просто замечательно! Уверена, вы бы вдохновились. И тогда, возможно, мы бы сообща…
Подошел автобус.
-Извините. Это мой… Право, извините. Но я очень спешу.
Минут через десять Бородулин осознал, что он, в стремлении как можно скорее  избавиться от этого репейника, сел совсем не в тот автобус и тот завез его, незнамо куда.  Покинул его. Автобус ушел, а Бородулин остался один на пустынной автобусной остановке. Какой-то бесконечно тянущийся, забрызганный ошметками придорожной грязи забор, за которым что-то возводится,  пока непонятно, что именно, какая-то железобетонная арматура. Впереди – бескрайний пустырь. Одинокие, разрозненные огоньки  где-то далеко у края пустыря. Темное, мрачное небо, и сильный ветер, он продувает Бородулина насквозь, забрасывает, даже сечет его лицо подхваченным им по пути песком, каким-то мусором.
Обострилось, по появления реальной боли в груди, ощущение какой-то своей обособленности, сиротливости, неприкаянности. Не знающие ответа вопросы. «Зачем я здесь? Как я сюда попал? И как мне отсюда выбраться?».
Подумал: еще совсем недавно он был в эпицентре внимания. Его жадно слушали. Вытягивали при этом шеи.  Кто-то старался его законспектировать. Он вещал, пророчествовал, предрекал, внушал, отворял зрение на то, что, вроде бы, видел сам. Они слепы, а он, видите ли,  – один – просветлен. Он пел как брачующийся соловей, а они этому пенью внимали. Какая чепуха! Он видит отнюдь не больше, чем они, и  разбирается в хитросплетеньях этого мироздания ничуть не лучше.  Такой же слепец, как и все остальные. Может даже, еще более  чем они запутавшийся. А если и вещает, так от нужды поверить в то, о чем так убежденно повествует сам. Ну и какая-то мзда при этом  - лишней не будет. По сути, он такой же шарлатан, как и все остальные учителя, глашатаи истины и пророки. Впереди, - как была «тьма египетская», такой же «египетской» она и осталась. А он блуждающая точка в этом беспросветном мраке.
-Сергей Петрович! Неужто это вы?
Знакомая ему бордового цвета  пантероподобная машина. Только что резко тормознула метрах в пяти от него. Женщина – у  внешней стороны машины, там, где сидит водитель. Обошла машину спереди, распахнула дверцу, жестом, не допускающим ни малейших возражений, показала своему пассажиру, чтобы тот незамедлительно ретировался из  машины. Сидящий, не смея  возразить, - покладистый, чуточку смущенный, -  покинул салон. Какой-то серый безликий юноша.
-Ну, что же вы, Сергей Петрович? Я вас жду.
Только сейчас по-настоящему признал. Ну, да… Это же Анна Михайловна  Вержбицкая. Странная особа, которой, якобы, непонятно зачем, хочется поверить в Бога.  Удивительно,- как он мог сразу вспомнить ее ФИО? Странно и то, что он, кажется, обрадовался, когда осознал, что это именно она. Ослабло только что  сдавившее его сердце ощущение полной неприкаянности. Как будто теперь он не один.
-Да садитесь же вы, наконец!
Сел. Юноша, жертва произвола, кажется, немного пришел в себя, теперь довольно хмуро поглядывает на приближающегося Бородулина, он явно остался не у дел. Теперь, похоже,  придет на смену Бородулину, будет торчать одиноким столбом на безлюдной, продуваемой со всех сторон остановке. Но Анна не милосердна. Уже завела и повела машину.
-Вы, конечно, мне не поверите, но я – буквально пару минут назад, - подумала именно об этом. О том, что встречу вас, - где-нибудь… именно вот так. Одиноко стоящим на дороге. И чтобы я могла остановиться и посадить вас к себе… Но вы мне, разумеется, не верите.
Бородулин покачал головой.
-Ну и не верьте.
-Куда мы едем?
-В вашу сторону.
-Вы знаете, где моя сторона?
-Разумеется.
Судя по внешнему ее облику, она во многом стала такой же, какой предстала перед Бородулиным, когда впервые явилась у него на квартире. Почти так же по-петушиному пестро одета. Теперь волосы потемнели и завиты в мелкие африканские косички. На ней короткая, до пояса меховая накидка. 
-А ваши неприятности, кажется, опять продолжаются?
-Это заметно?
-Еще бы! … Что, все тот же… господин Коротыш   не дает вам покоя?
Откуда она знает о его следователе? Впрочем, ведь это она принимала его первый звонок. Это впервые от нее он узнал о его существовании. Здесь прослеживается какая-то цепочка.
-Ну, так и чем же он вас так сильно обрадовал, что на вас лица нет?
-Вас так интересуют мои дела?
-Да не дела, Сергей Петрович. У меня своих дел много. А ваши несчастья…. Впрочем, можете, если не хотите, - и не говорить. Я уже и так довольно много о вас знаю.  Вы разбередили мое любопытство.
-Что вы знаете?
-Например,  что убили вашу тетю. Примите мои соболезнования.
«Зачем она постоянно суется в мои… все-таки дела?».
-Ну, как? Нашли ее убийцу?
-Да, представьте себе. Нашли.
-И кто же это, если не секрет?
-Да никакого секрета. Ее убил я.
Анна настолько резко нажала на тормоза, что следующей за ней машине стоило немалого искусства не врезаться в оцепеневший перед ее носом  бампер. Анна стала, как вкопанная, а водитель обогнувшей их машины, успев на ходу опустить боковое стекло, прокричал в ее адрес «пару ласковых».
-Не-ве-ро-ятно… -  Ее замешательство, правда,  длилось всего несколько секунд. Вновь, как ни в чем не бывало, с прежней скоростью  погнала машину. – Вы уже нашли для себя адвоката?... О чем я спрашиваю? Нет, конечно. Даже об этом не подумали. Вы идиот, Сергей Петрович. Вы могли отказаться от удовольствия лицезреть этого паршивца, пока не обзаведетесь своим адвокатом. Или даже лучше двумя. Пусть они все общаются с вами только через них.
-Вы еще не спросили, - убил ли я на самом деле.
-А меня это не колышет. Может, и убили. В жизни возможно все, вы не хуже моего знаете. Убили - не убили, я  только хочу помочь вам. Иначе, будьте уверены, они вас быстренько посадят. И будете сидеть, как миленький, и хлебать вонючую тюремную баланду. В компании с очень милыми людьми, на совести которых действительно по несколько «мокрых» дел. Да, будете сидеть, независимо от того: убили вы кого-то на самом деле или нет… Так вот… С этого момента…Я подыскиваю для вас очень смекалистого адвоката.  Я даже знаю, конкретно кого.
-У меня нет денег на адвоката.
-Не волнуйтесь. Они есть у меня.
На ее шее на цепочке болтается   мобильник.  Убрала на несколько мгновений руку с рулевого управления, и пока машина мчится по собственному усмотрению – чем не смертельный номер? – стремительно отстукивает длинным перламутровым ногтем  номер.
 –Костя, слушай меня внимательно. Слушаешь? Надо помочь замечательному человеку… Во всех отношениях... Заткнись, сейчас не до шуток. Ему хотят пришить мокруху. Как у тебя со временем?... Ну, это понятно, ты у нас сейчас нарасхват, но это дело особенное, и ты меня знаешь, - я по пустякам тебе не звоню… Ладно, договорились. Чао! – вернула мобильник, а из  сумочки из сафьяновой кожи достала авторучку, записную книжку, по-прежнему не переставая вести машину, что-то написала, вырвала исписанную страницу, протянула Бородулину. – Его телефон, факс, емеля.  Но он постарается позвонить сам. И больше, - пока он не отзовется, - никаких телодвижений. Никакой самодеятельности. И…пусть они там все расползутся по стенкам, эти обвинители.  Макаки чертовы.
Минут пять ехали молча. Машина мчала пулей (похоже, эта женщина вообще не умела передвигаться с умеренной скоростью), благо трасса была просторная, а транспорта чуть-чуть. Бородулин совершенно не представлял, где они сейчас, мимо каких строений бешено проносятся. Для него очевидным было только то, что они находятся где-то на самой окраине города, а между тем ему было обещано ехать «в его сторону». Возможно, они едут кольцевой дорогой, огибая город по периметру? Поинтересоваться бы, но не хотелось лишний раз выставлять себя перед «крутой» таким бестолковым, беспомощным чайником. Пусть едет, как и куда хочет. Только бы доехать живым и невредимым.
-Да, Сергей Петрович, - наконец, прервала молчание Анна, - чем больше вас узнаю, тем поражаюсь вами больше и больше. Да вы просто дитё какое-то. Объясните, как вы жили до сих пор? Как вас еще никто не схавал? Удивительно. Полное отсутствие интерфейса с окружающей действительностью. Человек из ниоткуда. Что-то вроде периферийного устройства.  Беда в том, что никто не знает, куда и к чему вас приткнуть, подключить, настолько вы уникальны. Стопроцентная  несовместимость. Самое удивительное, что даже я – с моим-то опытом, - и то не представляю… Хотите,  устрою вам одно занимательное приключение?
-Зачем?
-За тем, что вы угнетены, подавлены, на вас свалилась куча неприятностей. Вам плохо, - это так заметно! Вон… какие у вас мешки под глазами. Еще несколько дней назад их вовсе не было.
-Я плохо сплю эти последние ночи.
-Я об этом и говорю. Вам нужно встряхнуться. На какое-то время забыть о всей этой бадяге, этих макаках, которые спят и видят, как топят вас в их любимом дерьме. Вам нужно переключиться на что-то… совершенно из другой оперы. Клин клином вышибают. Вы готовы переключиться?
-Каким образом?
-Да зачем вам все обязательно знать заранее? Ну, до чего ж вы не адреналинистый! Допустим, я скажу,  и вам станет заранее скучно. И что? И все на этом закончится, и никакого приключения с вами не произойдет. Все останется прежним. Даже ваши мешки под глазами. Лучше…пусть все решится на месте. Вы все увидите своими глазами, оцените, а дальше, - поступайте, как хотите. Вольному – воля. Вы готовы?
Вот теперь он обязательно спросит.
-Куда мы едем?
-Пока куда глаза глядят. Но я предлагаю вариант.
-Учтите, я дал подписку о невыезде.
Анна рассмеялась.
-Возможно, вам смешно, но мне не до смеха. Меня могут…
-«Вас могут»! Да перестаньте. Уши вянут вас дальше слушать. О чем таком вы говорите? Пока я с вами, - ничего не смогут. Итак, мы едем, - переключила скорость, и они  помчали еще быстрее.

3.
Бородулин не следил по часам, но по его ощущениям они ехали, по меньшей мере,  полчаса, город давно остался позади, они были в пригороде,  когда Анна свернула с главного шоссе и направила машину по одному из ответвлений: по обеим сторонам высокие то ли кирпичные, то ли бетонные заборы, ни одного деревянного, за ними – внушительной, самой разнообразной архитектуры особняки. Сразу чувствуется, здесь живут весьма серьезные люди. Анна остановила машину напротив одного из особняков. Сразу у сторожевой будочки (что-то вроде воинского КПП).
-Приехали.- Анна дала короткий гудок.
На этот гудок из будочки незамедлительно вышел человек в пятнистой униформе, но без погон, только бросил взгляд на сидящую за рулем Анну, вопросов задавать не стал, видимо, без вопросов ее узнал, нажал на кнопочку, и створки ворот перед машиной бесшумно раздвинулись. Анна въехала на территорию.
На площадке перед домом уже теснилось, пожалуй, около десятка машин, так что Анне пришлось потрудиться, прежде чем отыскала приемлемое для парковки место. Сам дом – трехэтажный,  с башенкой. Окна дома ярко освещены,  плотно занавешены.
-Куда вы меня привезли?
-К моим друзьям. Не бойтесь, они вас не укусят, - сама вышла из машины, подождала, когда выйдет Бородулин. – А теперь, - взяла Бородулина под руку, -  представьте себе, что вы мой кавалер.
Поднявшись по ступенькам, вошли через двустворчатую дверь, за которой их встретил еще один человек,   в мешковатом черном костюме, из нагрудного кармашка пиджака выглядывал уголок белого платочка. Бросил взгляд на оставшееся  на Бородулине пальто (свою меховую накидку Анна сочла возможным оставить в машине).
-Я бы рекомендовала вам раздеться в гардеробе, - посоветовала Анна. – Там, куда мы идем,  довольно жарко.
В гардеробе их встретила приветливо улыбнувшаяся им старушка, она, до того, как подойти гостям, работала спицами. Удивительно, до чего ж она походила на старушку в вестибюле его родного института! Почти зеркальное отражение. Вид этой старушки, а еще более – ее спиц, кажется,  вымел из головы Бородулина несколько будоражившие  его сомнения.
-Номерок не потеряете? Или я уберу его к себе? – Предложила Анна.
Нет, с номерком Бородулин  отчего-то не захотел расставаться.
Поднялись по другой лестнице. Их никто не встречал, никто не шел им навстречу, но, когда уже поднялись на самый верх, через одну из боковых дверей вышел еще какой-то высокий, крупный, настоящая гора мяса, толстогубый мужчина лет сорока. Заметив Анну, широко заулыбался, приветственно помахал сосиской-рукой, однако ни слова не сказал. На Бородулина почти не обратил внимания, обошелся одним небрежным,  мимолетным взглядом. Тут же поспешил скрыться за другой дверью.
Здесь все вели себя как-то загадочно, никто не тратил время на пустопорожние разговоры, даже на междометия, здесь все удивительно понимали друг друга без слов, и у  такого постороннего человека, каким был Бородулин, невольно создавалось впечатление, что все они, завсегдатаи, жили ожиданием какого-то события, единственно ради которого они здесь все и собрались.
«Возможно какой-то закрытый спектакль? Для каких-то избранных?», - подумал Бородулин. Однако вопросов, чтобы опять не вызвать в Анне каких –то насмешливых в свой адрес замечаний,  решил не задавать. Пусть, что будет.
Между тем Анна решительно, видимо, она очень хорошо ориентировалась в этом доме, прошла к одной из дверей, отпустила от себя руку Бородулина, отворила дверь, заглянула, поманила Бородулина. Пропустила его вперед себя.
Да, действительно, кажется, его предположения сбывались, -  то, куда он вошел, выглядело чем-то вроде театральной ложи. Бархатные портьеры по бокам, несколько мягких кресел. Разница единственно в том, что, если настоящая театральная ложа рассчитана на то, чтобы наблюдать за тем, что происходит на сцене, - и только, здесь еще была предоставлена возможность, видимому, покинуть ложу и присоединиться к тому, что происходило на сцене, ради этого был оставлен проход.
А между тем сценой была просторная, начинавшаяся сразу, где заканчивалась ложа,  зала. Со столом в центре. На столе напитки, посуда, фрукты. Огромный, тянущийся по всему периметру залы, причудливо-фигурный – где выступ, где углубление, - диван с подушками. Под стать и самой зале и дивану, - внушительных размеров люстра (все ее лампы были сейчас включены). Бра на стенах (пока незажженные). Напротив, на другом конце залы, - еще одна ложа. Бородулин заметил там уже сидящую в кресле в ожидании какого-то действия  женщину. И, наконец, на выступающей из стены платформе, метрах в полутора от пола, - сияющий черным лаком рояль и обитая бархатом банкетка перед роялем. Зала была уже не пуста,  здесь находилось несколько человек, мужчины и женщины, все  по последнему «писку» моды одетые. Кто-то просто отрешенно сидел, опираясь на подушки. Кто-то с кем-то очень тихо, боясь нарушить тишину, переговаривался. Кто-то, стоя у стола, стульев не было, уже «замаривал червячка» или прихлебывал какой-нибудь напиток из бокала. А ля фуршет.  Когда наблюдал за этим, в желудке у Бородулина сразу стало немного подсасывать, и это было естественно, учитывая, что он ничего не ел с самого раннего утра.
-Располагайтесь, - услышал Бородулин голос Анны, она стояла сейчас у него за спиной. – Будьте как дома, ничего не бойтесь  и ничему не удивляйтесь. А я вас на какое-то время оставлю. Обращаю внимание… Если вам захочется присоединиться к остальным… Для этого вам достаточно просто толкнуть...-  Показала на выступающую из барьера ручку.-  Если наоборот – уйти… Дверь за вами. Держать насильно вас тут никто не станет.
-Все-таки, что тут будет? Я могу узнать?
-Опять вы хотите опередить события! Капельку терпения. Все увидите и оцените сами. – Бросила напоследок свой «фирменный» сумрачный взгляд и покинула ложу.
Минуты через две в ту же ложу вошел усатый мужчина примерно тех же лет, что и Бородулин, он был бы примерно и той же комплекции, если б не внушительных размеров брюхо, оно, как перестоявшее тесто из квашни, переползало через его ремень. Следуя традиции этого дома, не сказал Бородулину ни слова, однако поприветствовал его, как старого знакомого, кивком головы, уселся в кресло сбоку от Бородулина и на один ряд поближе к барьеру. Сел и стал нетерпеливо покусывать кончики своих усов, не спуская глаз с залы.
А зала между тем все наполнялась и наполнялась новыми гостями. Их там сейчас было не менее двух, а то и трех  десятков. Новые вели себя точно также, как и те, что пришли раньше их: очень тихо, скромно, не нарушая кем-то заведенный порядок. Возраст у гостей был самым различным: где-то,  на глаз Бородулина, от двадцати до шестидесяти, и это касалось в равной мере и женщин и мужчин.
Но вот, кажется, наступил какой-то кульминационный момент. На платформу с роялем вышел музыкант в белом смокинге с черной бабочкой. Буквально в то же мгновение накал лампочек в люстре ощутимо ослаб, они горели сейчас только где-то в четверть своих возможностей, настенные бра оставались по-прежнему не у дел, и в зале воцарились сумерки. Тем не менее, Бородулину удалось разглядеть, что в залу вошла Анна. Она успела к этому моменту переодеться: африканские косички были расплетены, волосы распущены, на ней было что-то вроде белоснежной греческой туники, ноги  босы. Музыкант сел на банкетку перед роялем, положил руки на клавиши… Еще немного подождал, когда в зале установится полная тишина, и… заиграл «Лунную сонату» Бетховена.
Мужчина, сосед Бородулина по ложе, заерзал в своем кресле, видимо, устраивался поудобнее. О присутствии Бородулина он, кажется, совсем забыл, все его внимание сейчас сосредоточено на том, что происходило в зале.
Под музыку Бетховена, в полусумраке, окутавшем залу, все, кто там сейчас находился, быстро (как будто уже следуя какой-то заранее достигнутой договоренности) разбились на группы. Большей частью это были пары: мужчина с женщиной, женщина с женщиной, мужчина с мужчиной, но были и группы побольше, насчитывающие три-четыре персоны. Анна оказалась именно в той, что состояла из трех. То ли случайно, то ли обдуманно, она села на диван особенно близко к той ложе, в которой находился Бородулин. По бокам у нее – два молодых человека, очень похожие друг на друга, как два близнеца, оба длинноволосые, высокого роста, атлетически сложенные, с широкой грудной клеткой.
Групп было много, они расположились  по разным участкам дивана,  независимые друг от друга,  каждая из групп занималась сама собой, не обращая никакого внимания на то, что происходило с их соседями. Но что их  объединяло: все они, в едином порыве, стали увлеченно заниматься любовными ласками. Кто-то отдавал при этом предпочтение рукам, кто-то языку, кто-то был сдержаннее, кому-то уже не терпелось форсировать события.
Только сейчас Бородулин догадался,  какое приключение сулила ему Анна, чем именно захотела его «растормошить». Сразу возник вопрос: «Уйти или остаться?». Однако почувствовал себя как будто расколотым ровно наполовину. Две равновеликие и разнонаправленные силы сейчас воздействовали на него. Одна – это… скорее, возмущение. «Это недостойно меня! Это отвратительно!». Другая – любопытство. Настолько равновеликие, что ни той, ни другой не удавалось взять верх, а это означало, что Бородулина как будто парализовало, приковало к креслу, он не мог сейчас пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Люстра по-прежнему горела далеко не в полный накал, зато ожили некоторые бра, ими как будто кто-то руководил: когда считал нужным, зажигал одно бра, высвечивая одну группу, держа ее в поле зрения несколько минут, потом переключал свет на другую. Каким искусным в своем роде должен был быть тот, кто совершал все эти световые махинации! В некоторые моменты одновременно вспыхивали одновременно и люстра, и все бра, - в этот момент залу заливало море света, а потом все опять разбивалось на мелкие, разрозненные кусочки-эпизоды.
Отчасти из-за того, что Анна с ее молодыми людьми находилась в относительной близости к Бородулину, отчасти потому, что она была единственной из всех, кого он лично знал, его глаза сосредоточились, в основном, на ней. Общая, охватившая всю залу с ее гостями любовная игра длилась уже не менее пяти минут, когда Анна и ее молодые люди начали освобождаться от сковывающих их одеяний. Анна разделась первой, ей было легче это сделать, - достаточно сбросить с себя тунику, хотя трусики на себе пока оставила. Молодые люди, следуя, возможно, примеру Анны оставили на себе только трико. Их грудные клетки были одинаково покрыты густым черным волосом. Любовная игра возобновилась, но уже более интенсивная, соприкосновение уже обнаженных тел, очевидно, возбуждало участников игры все больше и больше. Если поначалу все выглядело неплохо отрепетированным, но довольно механическим, лишенным настоящей живой искры спектаклем, то сейчас, - с каждой секундой, - все больше и больше ощущалась вдохновенная импровизация. Нет, то были уже не «живые картины», то было уже неподдельно, «как в жизни», всерьез. 
И вновь тот же, мечущийся в черепной коробке вопрос: «Уйти или остаться?». И та же неспособность принять решение ни в ту, ни в другую сторону: Бородулина перерезало ровно наполовину.
Уже почти все, кто находился в зале, к этому времени сбросили с себя одежды. Ставшие ненужными, они теперь беспорядочными кучками валялись на диване: верхнее и нижнее белье, женское, мужское, - все перемешалось. Сейчас повсюду торжествовало, «правило бал»  голое человеческое тело: женские груди, мужские торсы, лобки, подбритые и волосатые, члены, длинные и короткие, яички, покрупнее, помельче. Апофеоз плоти. Ешь – не хочу.
Анна также была уже без трусиков, так же как ее молодые люди – без трико. Сидящий сбоку от Бородулина мужчина громко простонал, даже, скорее, что-то проревел, - идущий из самого его потаенного нутра звук: «О-о-о-о…». И в этот момент та сила, которую можно было, с какой-то натяжкой,  назвать «возмущением», та,  которая   выводила Бородулина из ложи, как будто все же одолела силу противоположную: двоевластие, а, следовательно, и охватившее его оцепенение на этом закончилось. Бородулину  удалось оторваться от кресла. Встал. Его слегка покачивало. Чтобы не упасть, ухватился за кисточку портьеры. С ее поддержкой только и выбрался из объятий кресла, направился к выходу. Однако прежде чем покинул ложу, успел зачем-то оглянуться на соседа. Тот, в свою очередь, с недоумением смотрел на Бородулина, в его взгляде легко прочитывалось: «Вы куда? Самое интересное еще впереди». Однако Бородулина этим взглядом было уже не удержать. Того, что он уже увидел, ему было уже вполне достаточно.

4.
-Вы уже уходите? – искренне удивилась и старушка в гардеробе, когда Бородулин подошел к ней за своим пальто. Сейчас, наверное,  добавит: «Самое интересное впереди». Однако старушка больше добавлять ничего не стала, просто подала пальто. – Дорогу знаете, а то я вас провожу? – Судя по всему, старушка эта тоже была здесь завсегдатаем и знала в лицо всех клиентов. Бородулин был на этом пиршестве плоти явным чужаком. 
-Да, спасибо, - пробормотал Бородулин.
Нашел лестницу, которой они поднимались. У подножья лестницы его встретил тот же чопорного вида человек, перед тем, как появиться Бородулину, он сидел в покойном кресле и читал газету. Пока Бородулин спускался по лестнице, - успел отложить газету (Бородулин даже успел прочесть ее название «Советская Россия»), поднялся с кресла и далее только молча «ел» Бородулина глазами, всем своим видом подчеркивая готовность быть гостю чем-нибудь полезным. Какие они все здесь, - донельзя вымуштрованные!
Примерно то же  ожидало Бородулина и перед воротами. Не дошел до ворот метров пять, когда из будочки вышел служитель в пятнистой форме, автоматически, чувствовалась  «военная косточка», опустил руки по швам, едва не сделал «под козырек». И – никаких комментариев, шуточек, никаких вопросов. Как это замечательно! Иначе поставил бы Бородулина в неловкое положение.
 Беспрепятственно вышел, минуя сторожевую будочку. Не раньше, чем отошел от ворот метров на десять, обернулся. Дом по-прежнему был неравномерно («где густо, а где пусто»)  освещен, окна так же занавешены. Если напрячься, можно было услышать доносящуюся из окон второго этажа игру на рояли. Что-то из классики, - высокое, гармоничное,  умиротворяющее, примиряющее с действительностью.
Бородулин посмотрел у себя на часы: начало восьмого. Темно. Пустынно. До соседнего строения, если идти вдоль забора, - метров пятьдесят. Куда же ему идти? Бородулин вспоминал… Кажется, они приехали справа. Следовательно, и ему, если хочет выбраться отсюда, а он, естественно, этого хочет, надо возвращаться тем же путем – то есть налево.
Отличная покрытая асфальтом дорога. Мало придорожных фонарей, но их отчасти заменяют светящиеся окна в стоящих вдоль дороги строениях. Пока шел, - никаких особенных мыслей в голове. Пустота. И единственное желание – поскорее вернуться к себе на Наличную. А обдумывать все случившееся будет потом, - когда, во-первых, хоть что-то перекусит, а затем отдохнет.
Он уже брел дорогой, забор сменялся забором, с десяток минут, не встретив за это время ни одного человека. Единственное живое существо, которое он повстречал, - почти бесхвостая собака (хвоста ее явно кто-то лишил, оставив лишь жалкий, почти как у зайца, обрубок). Собака, неизвестно откуда появившаяся, по всем канонам собачьей жизни, сначала облаяла Бородулина, потом, когда тот остановился, чтобы привести в порядок развязавшийся на одном из ботинок шнурок, все же не слишком приближаясь, вытягивая шею, сохраняя за собой возможность, - чуть что, - дать стрекача, обнюхала и, наконец, видимо, признав в Бородулине  достойного хозяина, очень этому обрадовавшись, несколько раз тявкнула и засеменила за ним след в след.
Вскоре после этого асфальтовая дорога оборвалась, правда, имела продолжение в виде неплохо утоптанной, ведущей в какие-то заросли тропинки. Очевидно, что Бородулин взял изначально неверное направление. Что делать? Вернуться той же дорогой? Но была еще одна дорога, ответвление от главной, более узкая, но также заасфальтированная, она внушала себе больше доверия и Бородулин принял решение идти по ней. Собака, когда Бородулин ступил на новую дорогу, сначала, видимо, решила, что с нее довольно, она больше этому человеку не попутчик, остановилась, немножко поскулила. Однако через какое-то время, возможно, боязнь вновь остаться в одиночестве пересилила, изменила решение, - догнала Бородулина (это даже как будто его обрадовало), вновь затрусила за ним.
Еще минут через десять эта дорога также привела в никуда: примерно такая же, как и в первом случае,  тропинка, а впереди – погруженные уже в кромешную тьму джунгли. Однако позади них все же как будто проглядывал какой-то просвет. Виделись разрозненные огоньки. И Бородулин принял решение пойти туда. Собака вновь, - немного помедлив, - последовала за ним.
Хорошо, что хоть не было дождя. В темном небе – четкие контуры луны. Однако стало чувствительно холоднее: видимо, стоило ждать первого этой осенью утреннего  заморозка.
И тут тропинка уперлась в дощатый, местами даже опутанный колючей проволокой забор. Откуда он мог взяться? И каково его предназначенье? Никаких строений за забором не просматривалось. Кажется, все толкало Бородулина на то, чтобы он вернулся ровно туда, откуда ушел, но и в нем уже проснулось свойственное ему, но  лишь в эпизодах проявляющееся упрямство. Что бы ни было, какие бы и сейчас и впредь препятствия перед ним не возникали, он уже никогда не вернется к  дому, из окон которого доносится такая ласкающая душу мелодия, близко к нему не подойдет – это слишком опасно, это зараженная ядовитыми испарениями территория. Отравление неизбежно. Он пойдет или вперед, или вправо, или влево, но только - ни шагу назад.
Он пошел вдоль забора вправо. Никаких дорожек, тропинок: одна голая земля, местами рытвины, заполненные бытовым мусором, в основном, пустыми консервными банками, а еще кусты. Собака еще какое-то время соблюдала верность хозяину, но, видимо, ее терпение было не бесконечно: в какой-то момент безнадежно отстала. Теперь Бородулин был совершенно один.
А забор казался бесконечным. Ни малейших признаков, что вот-вот прервется. Стоило ли действительно так стремиться его огибать? Не лучше ли просто проникнуть через него? Бородулин уже заметил, что в одном месте доски на заборе разошлись настолько, что он может почти беспрепятственно пролезть через образовавшуюся в заборе прореху. Он так и сделал: протиснулся и перенес себя уже по другую, внутреннюю сторону забора.
Он увидел залитый лунным светом огромный пустырь. Настоящий лунный пейзаж. Кратеры, горы, отбрасывающие длинные призрачные тени. И ничего, что бы говорило о присутствии хоть какой-то разумной жизни. Правда, очень далеко, почти у края, как могло показаться, небосвода, что-то живо светилось: какие-то подымающиеся с земли, рассыпающиеся в воздухе искры. Уж не колдовской ли это шабаш?  Тем не менее, -«Будь, что будет!» -  решил пойти на огоньки.
Пока шел, убедился, что, скорее всего, попал на какую-то гигантскую свалку. Горы оказались слежавшимся мусором, а кратеры – вырытыми под новый, еще лишь ожидаемый мусор ямами. Хорошо, что свалка была не пищевой, она хоть и издавала запах, но вполне терпимый. Лунное освещение позволяло различать под ногами то раскореженную детскую коляску, то распоротый, с вывалившимися пружинами матрац, то искалеченную целлулоидную игрушку. Несколько раз, пока шел, ему пришлось спугнуть каких-то мелких зверьков. Скорее всего, то были крысы. Хоть свалка была и вещевой, им и здесь удавалось найти что-то съедобное. Попадались и тощие, одичавшие кошки: они с шипеньем, громким воинственным мяуканием выскакивали из-под ног. Была и собака, тоже одичавшая, ничуть не похожая на ту, что совсем недавно привязалась к Бородулину. Она не издала ни малейшего звука, но показала Бородулину такой оскал, что, будь  Бородулин настроен менее решительно, наверное, счел бы за лучшее не соваться сюда вовсе.
Чем ближе к огню, тем заметнее, что источником и огня и рассыпающихся в небе искр был во всю раскочегаренный костер. У костра сидел на корточках человек, он-то и орудовал чем-то вроде кочерги, будоражил начинку костра, а это, в свою очередь, и  было причиной фонтанирования искр.
-Здравствуйте, - еще издали поприветствовал человека Бородулин. – Скажите, как мне выйти отсюда до ближайшей станции, откуда я мог бы добраться до города?
Человек на это ничего не ответил. Когда Бородулин подошел поближе, он повторил вопрос, однако человек по-прежнему только смотрел в оба глаза и молчал. Бородулину все-таки стало немного не по себе.
-Вы один? – зачем-то спросил.
Тогда человек в ответ что-то невнятно  промычал.
-Извините, я вас не понял.
Человек опять промычал, потом стал описывать своим орудием в воздухе какие-то непонятные знаки.
-Извините, я вас опять не понял.
-Да он немой, - донеслось до слуха Бородулина.
Только сейчас он заметил, что из-за ближайшей к ним кучи тряпья выглядывает ставшая на коленки чумазая, с опухшим лицом женщина.
-Немой и глухой. А вам чо  нужно-то?
-Дорогу до станции. Чтобы доехать до города.
-Это туда, - женщина, не подымаясь с коленок, показала рукой.
-Далеко?
-Да нет. Если идти  все токо прямо и прямо, больше никуда не сворачивая, километров, может, два.
-Спасибо.
-Только никуда не сворачивая, - еще предупредила женщина.
-Да-да, я вас понял.
Слава богу, теперь хоть он имел представление, куда ему идти. Пошел так, как советовала ему женщина: в том направлении, куда указывала ее рука. Костер, глухонемой и чумазая женщина остались у него позади, - вскоре он подошел к высоким, по колено вросшим в землю, видимо, уже много лет не закрывающимся воротам, на них висели бумажные обрывки, разноцветное тряпье. Миновал ворота.  Теперь его вела изрытая колесами тяжелых машин или гусеницами тракторов, вся в заполненных жидкой грязью ямах дорога. Передвигаться по ней человеку было просто невозможно, и Бородулин решил лучше идти по обочине. Здесь хоть можно было найти твердый, не расползающийся кусочек земли.
Минут десять такой ходьбы, и Бородулин понял, что отклонился от главной дороги. Она как-то незаметно вильнула от него вбок. Начал метаться в поисках утраченного направления. Но куда бы, в какую бы сторону не пошел, - сплошь или кустарник, или хвойный лес. Хочешь – не хочешь, но приходилось соглашаться с тем,  что  он окончательно, бесповоротно и безнадежно заблудился.
Ситуация неприятная, однако не смертельная. Слава богу - не сибирская тайга его окружает, - всего лишь какой-то жалкий, пока пощаженный метрополией подлесок, и зверей свирепых здесь давным-давно не водится. А в существование каких-то загадочных лесных чудовищ, вроде лешего, или – на современный манер, - снежного человека, он и в детстве-то  никогда не верил. Что уж говорить про сейчас?
Страшны не прячущиеся в еще сохранившихся дремучих лесных закоулках какие бы то ни было существа – реальные или воображаемые, - их, скорее, стоит пожалеть, им надо посочувствовать.  Куда страшнее те, что находят приют в гигантских  человеческих  термитниках. Они, эти чудовища, ничем не отличимы от других: они лишены клыков, на них нет шерсти, они не лакают человеческую кровь и не устраивают под покровом ночи шабашей. Но они есть, они среди нас, и старательно, аккуратно, изо дня в день, не за страх, а за совесть – их совесть, которой нам никогда не понять, - делают свое черное дело. Зачастую даже не осознавая этого.
Иногда – и это самое страшное, что только можно себе представить, - они, как микробы,  поселяются в нас самих. И, оставаясь невидимками,  разрушают нас изнутри.
Так вот. Бородулин сбился с дороги, - непреложный факт, но его пока это не пугало. Туда, куда нужно, он рано или поздно выйдет, - вопрос только во времени. Он возьмет только одно какое-то направление и будет идти и идти и идти, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Последовательность, верность раз и навсегда выбранному курсу, -  это и станет гарантией его спасения.
Бородулин так про себя решил и точно так поступил: то есть выбрал наугад «Я пойду туда», - и пошел. Продираясь сквозь густой кустарник, перешагивая, а иногда и перелезая через поваленные деревья, спотыкаясь о пни и коренья. Пару раз упал. Первый –удачно, во втором случае украсил свою физиономию кровавой царапиной. Полчаса хода, борьбы, - и с собой (своими сомнениями, искушением пойти по-другому) и с тем, что противостояло ему на  пути, Но его усилия были вознаграждены. Впереди него проглянул просвет. Лесные заросли стали пореже. И вот он вышел, наконец,  на какой-то простор: линия электропередач, развороченная бульдозером жидкая глина под ногами. Но самое главное, радующее, -  разглядел в темноте небольшой одинокий домик, свет в окнах.
Ну вот! Что и следовало доказать. Он все же добился своего.
Когда подошел к домику поближе, разглядел еще и небольшой, огороженный хилым заборчиком  огородик. Отворил калитку, обогнул пронзенную вилами кучку гниющей картофельной ботвы, поднялся на крохотное крылечко, постучал в дверь.
Ему долго никто не отвечал. До слуха его доносился плач грудного ребенка. Постучал  посильнее прежнего. Наконец, шаги за дверью, недовольный ворчливый женский голос:
-Ну и кого надо?
-Я заблудился. Скажите, до станции далеко отсюда?
-Чего?
-Я спрашиваю, если идти до ближайшей станции, чтобы доехать до города, - когда я смогу дойти?
-Далёко, - ответил голос.
-Ну, как далёко?
-Не знаю.  Далёко и все тут.
«Вот и поговори с ней!».
-В таком случае, можно хоть у вас заночевать?  Дождь идет.
-Чего?
-Переночевать у вас нельзя?
За дверью молчали, Бородулину приходилось только ждать и надеяться.
-Нельзя, - наконец, ответили.
-Почему нельзя? Я бы вам заплатил.
Еще шаги и другой, на этот раз мужской голос:
-Ты с кем там?
-Да какой-то…Видать, приблудный. Заночевать просятся.
Дверь на этот раз отворилась, у порога - парень лет двадцати пяти. За его спиною маячит – с недовольным лицом, - старуха. Впрочем, старухой она, может, и не была, а лишь показалась такой Бородулину. Плач ребенка усилился. Парень окинул Бородулина быстрым, оценивающим взглядом.
-Тебе чего, папаня?
-Я заблудился. Попросился у вас переночевать.
-На полбанки дашь?
-Это сколько?
У парня отвисла челюсть:
-Ты чего, папань? Не знаешь, сколько полбанки?
-Нет, не знаю. Сотенной хватит?
-Пойдет! Токо прямо! Щас.
Бородулин вынул из внутреннего кармана пальто бумажник. Парень почти выхватил из его пальцев сотенную бумажку и, обращаясь к  старухе:
-Пусть заночует.
-Дак и  где?
-В п….е!  Хотя бы в чулане. Иди, проходи, отец. Ты на эту ведьму вниманья не обращай. Она у нас…этово тово. Счас мы тебя быстренько…куда-нибудь пристроим.
Парень пообещал, тут же растворился в задверной темноте. По-прежнему недовольная, что-то бормочущая себе под нос,  но, видимо, не смеющая ослушаться старуха показала Бородулину, чтобы он следовал за ней. Провела его в тесное, холодное, лишенное окон помещение. Здесь стояли пара огромных бидонов, кадушка, вилы в углу. Вдоль стены – самое примитивное ложе: несколько досок на ровно отпиленных чурбаках. Под потолком, на голом шнуре, - тусклая лампочка, от цоколя патрона до ближайшей стены тянулась густая паутина.
Старуха, по-прежнему что-то про себя бормоча, исчезла, ее долго не было. Бородулин уже решил, что больше ее так и не увидит, ан нет, - вернулась. С двумя изношенными до дыр ватниками, в сердцах швырнула их на доски. Похоже, на что-то другое Бородулину рассчитывать уже не приходилось. Вслед за старухой в помещение вошла худая некрасивая кошка. При виде Бородулина – испуганно отпрянула назад, выгнула спину, прижала уши, сердито зашипела.
-Спасибо, - сказал старухе Бородулин.
Старуха его «спасибо» молча проглотила. Бросила последний, нелюбезный взгляд на незваного гостя (Чем он ей так досадил?), ушла, не потушив свет, и Бородулин остался один, если не считать кошки. Она уже перестала шипеть и теперь не без любопытства, хотя и оставаясь при этом на приличном расстоянии, рассматривала чужака. 
Шло время. Бородулин пока не решался ложиться фактически на голые доски, только присел на них. Кошка между тем совсем осмелела, - подошла вплотную к Бородулину, вытянула, насколько ей позволяла смелость, свою и без того длинную шею, обнюхала ноги незнакомца, еще немного помедлила, может, оценила результаты обнюхивания, наконец, решилась, - присела, напрягла мышцы  и -  прыгнула Бородулину на колени. Тот не стал ее прогонять: с кошкой на коленях ему было уютнее.
В помещение осторожно, любопытно заглянула совсем еще молодая женщина, с грудным, в эти минуты молчащим ребенком, соска во рту. С десяток секунд смотрела на Бородулина, потом ее внимание переключилось на кошку. Ее брови поползли удивленно вверх.
-Мама! Мама! Пойди посмотри, - с какой-то деревенской непосредственностью вырвалось из нее. – Посмотри, что Машка наша вытворяет!.... Как это у вас получилось? – Теперь она обращалась к Бородулину. – Она же у нас совсем дикая. Чужих на дух не принимает. Вы – первый. Мама! Мама! Да иди же, посмотри!
Старуху, однако, эта новость, видимо, ничуть не заинтересовала, поэтому она так и не появилась, зато женщина преисполнилась уважения к Бородулину.
-Я сейчас, - пообещала она. – Пока не ложитесь.
Исчезла с ребенком, очень скоро вернулась, уже без ребенка, но с матрацем и ватным, лоскутным одеялом (примерно, таким Сережу укрывали в детстве, когда он гостил у мышкинских  бабушки и дедушки). Ватники она с возмущением пошвыряла на пол, уложила матрац, опять ушла, через пару минут вернулась, на этот раз неся подушку с наволочкой и даже простыню.
-Спасибо, но, наверное, лишнее, - заметил по поводу простыни Бородулин.
-Почему «лишнее»? Ляжете по-человечески. Можете хоть раздеться. – Погладила на прощанье кошку, она, пока женщина укладывалась, сидела неподалеку на полу.
-Свет выключаю, - предупредила на прощание женщина. – Мало ли, может, в уборную захотите, - уборная у нас пока только холодная, во дворе. В случае чего – можете прямо в бадейку, потом вынесете. Ну все, - тушу.
Лампочка потухла, а доброжелательная  женщина скрылась за дверью. Бородулин еще немного посидел, привыкая, осваивая новую для себя среду обитания, наконец, прилег. Простыней все же решил не пользоваться («Слишком жирно будет»), только укрылся одеялом. Лег на спину.
Тишина. Слышно, как под дуновением усилившегося за стенами ветра покачивается, поскрипывает в суставах нависающая над крышей дома своей еще не окончательно осыпавшейся кроной высокая, старая береза.
Прошло несколько минут, и кошка совсем осмелела: вспрыгнула, улеглась Бородулину  на грудь, мордой к лицу. Немножко побарахталась, устраиваясь поудобнее, успокоилась, замурлыкала, - то выпустит когти, то их уберет: крайняя степень выражения внутреннего кошачьего комфорта.
Темно. Только два ярко светящихся кошачьих глаза, две перламутрово-зеленые фары.  Совсем близко от лица Бородулина. Через них на него сейчас взирала сама Вечность.

День одиннадцатый

1.
Поднялся в начале шестого. Умываться не стал,  чтобы лишний раз не общаться с неприветливой хозяйкой (она уже на ногах и готовится подоить козу), только уточнил, в какую сторону ему идти. Через полчаса он уже был на станции, купил билет. Еще через полчаса сел в электричку. Она была самой ранней, и пассажиров еще было немного. Все рабочий люд, спешащий в город, чтобы поспеть к первой смене. Большинство из них спало, сидя, «клюя носом» или делая крен в сторону соседа. Сонное, недобравшее отдыха за предыдущую ночь царство.
Бородулин сидел у закопченного окна, на неубранном, заплеванном подсолнуховой кожурой, холодном, отшлифованном до блеска седалищами многих тысяч его предшественников-пассажиров сиденье, смотрел на развертывающуюся за окном электрички бесконечную ленту. Леса, перелески, застройки, полустанки, развилки, платформы с толпящимися на них желающими войти новыми порциями пассажиров (чем ближе к городу, тем их число росло, тем желаннее для них было опередить другого,  занять еще пустующее место).
Вдруг подумалось: «Куда он едет? Куда и зачем спешит?». Ведь каждый оборот колеса, каждый новый столб высоковольтной передачи со свисающим, отягощенным утренней росой проводом, - все-все это  приближает его к какой-то недоброй развязке. Ведь те, они, кто расставил на его пути все эти хитроумные ловушки-капканы, и куда он уже попал одной ногой, - неужели он думает, они его пощадят? Да не за тем и затеяли они всю эту погоню, чтобы вдруг взять и ни с того, ни сего смилостивиться над ним. Нет, они будут добивать его до их победного конца. До их гортанного, рвущегося прямо из их нутра крика: «Наша взяла!».  Так, может, лучше не подыгрывать им? Пока он предоставлен самому себе, - воспользоваться этим сполна? Где-то переждать, спрятаться. Срочно уехать. Хотя бы к тем же  его ивановским родственникам. Пока он там, вдали от эпицентра беды, - пыл его преследователей, возможно, поостынет. Или опомнится Марта? Или отыщется реальный убийца?
Так рассуждал сам с собой Бородулин, пока электричка не притормозила у платформы пригородного сообщения на Финляндском  вокзале. Да нет, конечно, никуда он не побежит и нигде не будет прятаться. С какой стати?  «Прочь, тени! Король Ричард стал самим собой». Почему не побежит? За ним Правда. Звучит неубедительно? Ну, для кого как. Для человека такого, как он, убежденного, несмотря  ни на что, в присутствии какого-то Разумного Начала (назовем его для удобства Богом), - это отнюдь не пустой звук. И это не только его вера или надежда. Это его, в первую очередь, Знание.
К себя в квартиру на Наличной он прибыл, примерно, часам к девяти. В дверной щели… Нет, никакая не повестка. Ни на каком бланке. Просто записка. И все-таки  от его величества следователя. Или, во всяком случае, из его ведомства. «Гражданин Бородулин! Вам надо срочно!!! явиться в управление УВД по Петроградскому р-ну в кабинет 21 к следователю В.Л. Коротыш». Кто-то оставил свою закорючку. Нет, записка явно не от самого следователя, - от одного из его подручных. Но сути дела это не меняло. Происходит то, чего он и ждал: преследование по горячему следу продолжается. Его вновь ждут – там. И, разумеется, с какими-то новыми, только что открывшимися обстоятельствами. Что еще им может открыться?
Где-то в половине десятого – телефонный звонок.
-Сергей Петрович, куда же вы пропали? – неожиданным женским голосом.
Кто это?
-С вами ничего не случилось?
-Простите…
-Это Вероника… Але! Мы со Стасиком прождали вас в эту пятницу до пяти часов, - это так на вас непохоже.
Бог ты мой! Он совсем забыл о своем репетиторстве. О своем долге. О тех трех сотнях  долларах, которые он уже взял… Каким далеким уже сейчас все это для него представлялось.
-С вами все в порядке?
-Да. Все. Почти. Извините.
-Может, вы подойдете хотя бы сегодня?
-Нет, сегодня я никак не смогу.
-А когда вы сможете?
-Не знаю… Боюсь, никогда.
-Сергей Петрович! Ну, о чем вы говорите?!
-Да, к сожалению, это так. Извините, - я попал в очень сложную ситуацию.
-Какую еще ситуацию? Может, мы поможем вам? Мой муж…
-Нет-нет, спасибо. Кроме меня самого, мне никто не поможет. Еще раз - извините, - не стал дожидаться ответа, новых просьб, - положил трубку.
Через минуту позвонили опять. Скрепя сердцем, пришлось взять трубку.
-Сергей Петрович, я вас не разбудил? –  теперь голосом Артамоши.
-Нет, я уже на ногах.
-Спасибо вам, - Маргарита Анатольевна вне себя от счастья. Вы ей, можно сказать, подарили будущее…
-Ну, знаете ли…
-Нет-нет, это от всей души. Теперь перед ней – зеленая улица, а мы получим полноценное финансирование на следующий год. Это поможет нам, возможно, даже обновить нашу институтскую мебель, и вы расстанетесь, наконец, с опостылевшим вам столом. А  может, даже, хотя я этого и не гарантирую, и  со стулом… И не забывайте, что у вас на носу. Готовьтесь. Мы, тоже,  в свою очередь… Заранее предупреждаю, будут кое-какие сюрпризы. Приятные.
Только поговорил с Артамошей, - минуты не прошло, - очередной звонок.
-Сергей, это Людмила тебя беспокоит. – Командирский голос. – Твоя двоюродная из Иванова. Не узнал? Я пыталась вчера до тебя дозвониться, - но ни тебя, ни Якози. Вы оба где-то пропадали.
-Д-да…
-Я могу с ней сейчас поговорить?
-Н-нет… Ее уже нет.
-А где она?
-Она… вышла.
-С ней хоть все в порядке? У нас у всех какое-то предчувствие.
-Нет-нет, с ней все в порядке.
-Сергей, мы все так полагаемся на тебя, - и я, и мой муж. Просьба, если все-таки вдруг что-то с ней  случится, - не скрывай от нас ничего. Лучше любая правда, чем оставаться в неизвестности, а она у нас еще такая размазня. Ее еще учить, и учить. Ну, ты же умный человек, ты же все видишь сам.
-Да, конечно.
-А у тебя самого все хорошо?
-Д-да. Относительно.
-Что значит «относительно»? Поделись. Мы ведь все же тебе не совсем  чужие.
-Н-нет… Возможно… Только не сейчас.
-Ладно. Не хочешь – не говори. Но мы все так рассчитываем, так надеемся на тебя, что ты не оставишь нашу размазню. Пожалуйста, не обмани наши надежды.
Положил трубку, еще постоял у телефона минуты две-три в ожидании, что кто-то позвонит еще. Нет, звонков больше не было. Отсоединил телефон от сети, чтобы больше никто не беспокоил.  Прошел в ванную, включил душ, разделся, умылся. Потом лег у себя на диване и… проснулся уже на следующее утро.

День двенадцатый

1.
Да, как ни удивительно, - он проспал «мертвецким» сном целые сутки. Ни разу при этом не проснувшись, даже не сходив в туалет. О продолжительности сна говорило не только его собственное ощущение, но и календарик на его ручных часах: «Понедельник. Восемнадцатое октября». Стрелки на часах показывали шесть минут одиннадцатого. Он уже опаздывал. Надо было срочно собираться и ехать в институт. Собеседования с его аспирантами. Отчеты за проделанную работу. Если ему память не изменяет, именно в понедельник должен появиться в институте командированный им в  Таджикистан. Выслушать его отчет. Увидеть плоды его работы. Но как-то сейчас не укладывалось у Бородулина в голове, что он может заниматься такими неправдоподобно заурядными делами. После всего, что он испытал за последние дни. И вновь опуститься до такого пустяшного уровня. Безусловно, даже если бы он сейчас этого захотел, - не получится. Хотя бы оставленная в двери записка уже красноречиво говорила об этом.
Оборвавший утреннюю тишину дверной звонок явился  подтверждением обоснованности того, о чем он подумал. Правда, обманулся Бородулин лишь  в том, кого он собирался увидеть за дверью. Звонила тетя Сима, соседка. Растрепанные волосы, донельзя заплаканное лицо.
-Сереженька… У меня такое несчастье… Такое несчастье… - Дрожащие губы, руки. Этими руками пытается застегнуть верхнюю пуговицу халата. – Мой Коленька умер… Этой ночью…Прямо на своей кровати.  Его уже увезли… И теперь я не представляю, что мне делать. Куда, к кому мне теперь обращаться? Что я вообще должна теперь делать? Пожалуйста, помоги. Мне больше не к кому сейчас обратиться.
-Да, конечно, конечно… - Бедная тетя Сима. - Если, как вы говорите, его увезли… По-видимому, была «скорая»?…
-Да, он умер прямо на их глазах.  Под капельницей.
-Следовательно, вам должны были оставить какое-то медицинское заключение. – В памяти Бородулина еще сохранялась, во всех ее жутковатых подробностях, сцена последней агонии матери, также ночной вызов «скорой», у ней тоже была зафиксирована «смерть в присутствии».
-Да? Н-не знаю… Я не видела никакого заключения.
-Этого не может быть. Вас не могли оставить без ничего. Так не бывает.
-Не помню, Сереженька. Может, что-то и оставляли. Ничего не помню. Я была в ужасном состоянии. Да я, как видишь, и сейчас.
-Не волнуйтесь. Давайте я пройду с вами и  поищем вместе. Мы обязательно найдем.
-Да! Пожалуйста…. Я совсем потеряла голову. Мы прожили с Коленькой добрых пятьдесят пять лет. Не могу себе представить, как я буду теперь доживать без него. Я сойду с ума. – Из глаз ее полились неудержимым потоком слезы.
В их, точнее, теперь уже в «ее» квартире, - тяжелый запах лекарств. Все, чем пичкали дядю Колю последние лет пять. Чем худо-бедно старались продлить его пребывание в этом мире.  Квартира давно не проветривалась, - они оба, Бородулин это помнит, всегда боялись сквозняков. Закупорена квартира и сейчас. Уважая волю хозяйки, Бородулин  не решился опустить фрамугу. На поиски «пропавшей грамоты» ушло не менее двадцати минут. Обнаружилось заключение только после того, как Бородулин догадался отодвинуть кровать. Оказалось  -  бумажка лежала прижатой меж одеялом и стеной. Когда кровать отодвинули,   она соскользнула на пол, теперь оставалось только ее подобрать.
-Какой же ты молодец, Сереженька! Что бы я делала без тебя? Какой же ты хороший мальчик! И куда я теперь с этим должна?
На объяснение у Бородулина ушло еще минут десять. Когда уже покинул тетю Симу, увидел двух молодых людей, они стояли напротив его квартиры и явно дожидались где-то запропавшего хозяина. Два почти близнеца. Оба коренастые, плотные, в одинаково потрепанных кожаных куртках и пестрых вязаных шапочках.
-Сергей Петрович?... А мы вас тут ждем - не дождемся, - один из близнецов взмахнул перед Бородулиным бордовой книжечкой, едва не мазнул его по носу. – Теперь понятно, отчего к вам воры то и дело лазают. Настоящий проходной двор. – Да, дверь в квартиру Бородулина была, конечно, не заперта. –  А что вы там, - кивнул на дверь, из-за которой минуту назад появился Бородулин, - делали?
-Искал медицинское заключение.
-Какое еще заключение?
«Какого черта! Их это не касается».
Решил вообще не отвечать - эти две физиономии не внушали ему ни малейшего доверия, - прошел в квартиру. Добры – молодцы, разумеется, не спросив на это разрешенья,  прошли вслед за ним.
Уже оказавшись в прихожей, тот же, кто махал книжечкой, первым делом, обратил внимание на  телефон.
-Что это вы, Сергей Петрович? Отгородились от всего мира, - подсоединил телефонный шнур. – Прямо железным занавесом каким-то. Или боитесь чего-то? – Набрал номер. –  Леш, ты?...  Да  все в порядке. Явился, не запылился. Да нет, из соседней квартиры. Говорит, какое-то заключение искал. Фиг его знает, не говорит… Понял…Понял. Будь сделано. Отбой. - Положил трубку. – Ну что? Будем собираться, Сергей Петрович. В путь-дорогу. И пошустрее. Мы к вам на машине приехали. Раз не хотите сами, - привезем вас за казенный счет. На билете сэкономите. И то хлеб… Да, и паспорт с собой обязательно прихватите. Он вам пригодится.
2.
Бородулин рассчитывал, его сразу доставят в уже знакомый ему кабинет. На деле оказалось иначе. Его провели в какое-то огражденное барьером тесное и темное помещение с парой тянущихся вдоль жутковато-коричневых стен  деревянных скамеек. Возможно, это была своеобразная месть за то, что не поспешил к ним на всех парах по их первому зову. Кроме него в помещении оказалось еще двое: видимо, подобранный в пьяном виде и теперь потихоньку приходящий в себя,  растрепанный, измызганный, перепачканный  мужик с огромным синяком под глазом. Прямо под ним, на цементном полу расползлась вонючая лужа. Он просто таращился на все окружающее, и по выражению его распухшего лица сложно было определить, понимает ли он, что с ним происходит. Лишь ненамного поприличнее выглядела еще одна «подружка по несчастью»: расплывшаяся, как кисель, женщина лет от сорока до пятидесяти. На ее лице отражался хотя бы какой-то отсвет разума. Долго примерялась к Бородулину, - то на лицо его бросит взгляд, то на ноги, может, ботинки, что были на Бородулине, чем-то ей особенно понравились, наконец, решилась – спросила:
-А тебя за что?
-А вас?
То ли это «вас» так подожгло женщину, то ли она сама по себе была экспансивной,  то ли давно молчала ( мужик с подбитым глазом и с расплывшейся под ним лужей явно не годился на роль доверенного свалившихся на нее несчастий), как бы то ни было -  слова из нее посыпались, как горох из рваного мешка:
-Да я-то к Телкину. А ты не к Телкину? Во какой зараза! Тварь вредоносная. Привязался, как банный лист. «Ты по что ему карманы вывернула?». Ну, не выворачивала я!...  Ну если и дотронулась до его карманов, - как же не дотронуться, ежели он повалился, как пень, посреди улицы? Прохожие об него спотыкаются. – Возможно, она говорила именно о мужике с подбитым глазом, возможно, о ком-то другом.  -  Не дотронься я, - другой бы кто дотронулся. «А ты докажи, что ты ему жена. ДокУменты при тебе?». Ну, нету! Нету у меня при себе докУментов. Что жена ему – точно, а докУментов нету. Если на каждого, с кем живешь, докУменты заводить, это токо что и будешь: ходить да заводить. Но им же, заразам, этого ни за что не докажешь.
-Эй, ты! – донеслось из глубины помещения. – Потише там нельзя?… А еще кого «заразами» обзовешь, - век отсюда не выйдешь.
-Могу и потише, - женщина оказалась не строптивой, сразу понизила голос. – Чего ж не смочь? Я все могу. Пятнадцать лет на горячем штампе. После того все можно смочь. Да, пятнадцать, а чего за это имею? Кисту имею. Больше ничего. Счас вот в уборщицы устроилась. Кабинеты им прибери, - раз. Туалеты им оближи – два. А засрут так, что не приведи господь, ни один порошок не возьмет. Чуть ли, бывает, не зубами. И за все про все пять тыщ  в месяц. Вот ты, скажи, ты проживешь на пять тыщ? Да хоть… будь ты хоть каким, - все одно околеешь. А пришла какая-то… от горшка два вершка, - ей сразу – восемь. О как! Разве ж это справедливо? Я к начальству: «Тырыпыры - растопыры». А ты, говорят, еще по инвалидности получаешь. Ну, правильно! Ну, получаю! Дак я ж ее, эту по инвалидности-то, уже давным-давно отработала, а эта сопливая… Токо что глазками умеет стрелять. Вот, видно, за глазки-то ей – сразу восемь, а я должна за пять. Ну, ты знаешь, чего токо на белом свете не творится! Пятнадцать лет на горячем штампе, но такого бардака…
К барьеру подошел милиционер, и женщина тот же миг умолкла. Милиционер обратился к Бородулину
-Имя. Фамилия.
Бородулин назвал себя.
-За мной.
-А я? – всполошилась женщина. – Я уж скоко тут у вас сижу. Этот барин токо-токо пришел, еще оклематься не успел, а меня когда?
-Вот барыней  когда станешь, дойдет очередь и до тебя, - пошутил милиционер.
-Да разве ж я не… ? Я пятнадцать лет… Мать чесная!  Где ж это, справедливость-то?

3.
-Какой же вы, оказывается, шутник, Сергей Петрович! Кто бы мог подумать? Действительно, в тихом омуте черти водятся.
Так, в своей привычной приподнято-радостной манере приветствовал следователь появление Бородулина у себя в кабинете. Он не один: за другим столом сидит уже знакомый Бородулину по предыдущей встрече его грузный и мрачный коллега. Зато отсутствует за компьютером девушка-практикантка: видимо, она исполнила свою угрозу и рассталась с этим заведеньем. Если бы и Бородулину была подарена возможность  сделать такое!
-Что вы имеете в виду? – сдержанно поинтересовался, занимая свое привычное место у низенького столика с пустым графином и стаканом,  Бородулин.
Прежнего страха в нем уже не было. Какое-то даже равнодушие ко всему, что с ним происходит. Какой бы новый зигзаг, поворот не готовила ему судьба, - он не возмутится, не помутится в рассудке от творимой над ним несправедливости. Примерно, как «С волками жить, по волчьи выть». Примерно.
-Даете подписку о невыезде, берете на себя обязательства и тут же грубо их нарушаете. И по телефонам до вас не добраться. Все вчистую обрубили. Как будто забаррикадировались. Чего вы так боитесь, Сергей Петрович?... Или чует кошка, чье мясо съела?
В  приподнятом тоне, в обращенных на Бородулина  глазах следователя – огонек, торжество победителя.
-И что это вы делали в соседней квартире, когда приехали за вами? Что это за заключение, которое, будто бы, искали?
-Не «будто бы», а действительно искал. Медицинское заключение. То, что констатирует сам факт и причину смерти.
-А кто еще у вас умер?
-Не «у вас». Сосед. Николай Евгеньич Смуров. Если мне память не изменяет, - девяносто одного года. В прошлом – директор областного драматического театра на Литейном.
-Ну, допустим, он умер, царствие ему небесное, а куда девались вы? Где все это время пропадали? Небось, опять решили прогуляться загород?
-Да, вы угадали.
-Опять в Белоостров?
-Нет. Не знаю, где я был.
-Провели где-то целую ночь и теперь не знаете, где вы были? Как так может быть?
-Да, так и было.
-И что? Ну и разве после этого вы действительно не шутник? Вам дорого обойдутся, Сергей Петрович, эти шутки. Я вас предупреждал, по-хорошему, но до вас, видно,  как-то совсем не дошло. Хотя, вроде бы, и профессор.
В это время по-прежнему сидящий  за другим столом, - то ли начальник, то ли напарник следователя (кто их тут разберет?), - решил закурить, щелкнул зажигалкой. Следователь, сам-то он, видимо, был некурящим, недовольно при этом на него покосился, однако вступать в пререкания не стал.
-Ладно, Сергей Петрович, все это мелочи по сравнению, как вы сами понимаете, с чем. Есть у нас темы и поважнее. Давайте мы с вами их и обсудим.
-Давайте.
 Бородулин сам дивился своему спокойствию. Откуда у него это взялось? Ему даже стыдно было вспоминать, как он еще совсем недавно, какую-то пару дней назад, находясь здесь же, дрожал всем телом едва ли не как осиновый лист, когда сидел на этом же стуле, а Марта, не моргнув ни одним глазом,  плела свою несуразицу.
Зазвонил телефон на столе у следователя.
-Да! – Следователь поднял трубку. - Старший следователь Петроградского УВД  Коротыш. С кем имею?... – Несколько подобострастное выражение лица меняется на озабоченно-напряженное и чуть раздраженно. – Да-да-да. Здесь-здесь-здесь. А куда ж ему деваться?... Подождите минуточку.  – Положил трубку на стол, прошел к своему молчаливому коллеге, о чем-то с ним пошептался. Вернулся к столу. – Але, меня слушаете? Сейчас будет говорить. - К Бородулину, протягивая ему трубку. – Вас… Уже достал меня своими  звонками.
-Меня? – не поверил своим ушам Бородулин. Однако следователь продолжал держать трубку на весу, и Бородулину ничего не оставалось, как подняться со своего стула, пройти к столу, овладеть трубкой. – Да.
-Сергей Петрович, здравствуйте. – Ровный и, кажется, молодой голос. - Меня зовут  Константин,   я ваш адвокат. Слушайте меня внимательно…
-Вы от ?… - Бородулин замялся, не зная, как лучше назвать Анну, но его собеседник его сразу отлично понял.
-Да,  именно так, я от Анны Михайловны и хотел бы…
Вот человек, помощь которого он никогда ни при каких обстоятельствах ни за что не примет!
-Нет, извините, вы меня не устраиваете.
-А чем, собственно, я вас не устраиваю? – искреннее удивленье. – Вы меня, кажется, еще совсем не знаете.
-Зато я отлично знаю человека, кто вас нанял. Мне  этого достаточно.
-Послушайте… Я не знаю, чем вам могла так не угодить Анна Михайловна, но, отказавшись от моих услуг,  вы совершаете очень большую ошибку, вы уж мне-то, как человеку в вашем деле постороннему и объективному, поверьте.
-Я вам верю, но от своего решенья не отступлю.
-Напрасно. Вы когда-нибудь в этом раскаетесь. Хотя, разумеется, давить на вас не стану.  В любом случае,   запишите хотя бы мои данные…
-Нет, я ничего не буду записывать.
-Ну, почему вы так категоричны?
-Это бесполезный разговор. Я, повторяю, от своего решенья не отступлю.
-Что ж?... Это ваше право. А что мне сказать Анне Михайловне?
-Скажите ей, - чтобы она больше не беспокоила меня. Ни под каким видом.
-Хорошо, я передам… До свиданья. Все-таки напоследок скажу вам: если вас не устраивает лично моя персона, - срочно найдите себе другого адвоката, и, пока его рядом с вами нет, -  будьте крайне осторожны в своих показаниях, лучше вообще молчите, не отвечайте ни на один вопрос, иначе – эти подонки, я их отлично знаю,  подведут вас под самый суровый приговор. И правды вы потом ни у кого и нигде не найдете.
-Спасибо за совет, я подумаю.
-Ай да Сергей Петрович! – следователь обрадовался, как ребенок. – Как же вы его отбрили! И правильно сделали. Ну их, этих всех адвокатов. Защитнички. Я уж их навидался. Им только бабки с клиента, а пользы от них реальной – кот наплакал. Обчистят вас, последнее  заберут, а итог будет, - что с ними, что без них. Как это? У классика у нашего… «Напёрсточники разврата»… А кто она такая, эта Анна Михайловна? Она уж тут нас всех на уши поставила.
-Никакого представления.
-Кем-то она все-таки вам приходится?
-Нет, никем.
-Удивительно! Человек так ради вас старается. Буквально терроризировала все управленье. С раннего утра рвет и мечет,  а вы ничего не знаете. Какой же вы, однако, Сергей Петрович!... Сколько же в вас, оказывается, белых пятен! Куда ни пойдешь, - нечистую силу найдешь…
-Кажется, прошлый раз вы возмущались. – Отрывистый лающий голос начальника-напарника. – «Меня, видите ли, такого хорошего, такого пригожего и   подозревают в убийстве! Да как вы смеете? Если даже у меня мотивов никаких».  Однако, мотив-то, оказывается, был?
-Что вы имеете в виду?
-Вы по-прежнему  настаиваете, что вы единственный близкий родственник убитой? Что, кроме вас, больше никого нет.
-Настаиваю.
-И плохо делаете. Убитая навела справки и обнаружила еще одного племянника. Вы, конечно, знаете, о ком мы говорим.
-Нет, не знаю.
-Но вы, конечно, помните, - опять вступил слегка отдохнувший  следователь, - что кроме тети у вас еще когда-то был и дядя.
-Да, разумеется.
-И что этот ваш дядя умер.
-Да, точнее, утонул.
- А вы знаете, что у этого вашего дяди было еще и потомство?
Бородулин задумался. По логике вещей, вспоминая, какой  сумбурной была личная жизнь дяди Жоры, вполне можно было допустить, что следы своего пребывания в этом мире он после себя оставил. Другое дело, - эти следы были настолько невразумительны, неконкретны, кажется, нигде и никем не зафиксированы, что никому, в том числе и Бородулину, как-то не приходило на ум, что у них еще могут быть  какие-то, пусть даже неофициальные родственники.
-Я уже устал вам повторять, - и это была не «фигура речи», Бородулин действительно чувствовал себя уже почти истощенным, а между тем их вопросы, похоже, только начались, - что не располагаю никакой информацией. 
Следователь заглянул в одну из своих бумажек:
– А вот… Послушайте… Виктор Георгиевич Шутиков… Шутиков это фамилия его матери. Год рожденья – тысяча девятьсот шестьдесят шестой.  В настоящее время проживает в Новосибирске. Работает главным осветителем в театре юных зрителей «Глобус»… Знакомо?
У Бородулина уже хватило сил только на то, чтобы  покачать головой.
-Хотите сказать, что впервые об этом слышите?
-Да, впервые.
-И никогда ни от кого, в том числе и от вашей тети об этом человеке не слышали.
-Нет, никогда.
-А вот тетя ваша…
-Повторяю, я…
-А жаль, - в дело вновь вступил лающий голос. -  Жаль, Сергей Петрович, что как были с нами неискренними с самого начала, таким и остаетесь. Рассказали бы, поделились всем, как было, смотришь, - и у нас проблем поменьше, и у вас, как говорится, камень с плеч.
«Вообще-то, кажется, принято говорить «Камень с души».
-…переговорила с ним по телефону, - уже откуда-то издалека доносится голос следователя, -  и пригласила к себе. А за день перед тем, как ее убили,  созвонилась со  своим нотариусом, у кого в свое время оформляла завещание,  и договорилась с ней о встрече. Встретиться они должны были ровно сегодня. В шестнадцать ноль-ноль. Как вы думаете, о чем это она собиралась говорить сегодня с нотариусом?
-Я не знаю.
Почти не сказал: «Спросите у тети».
-Да знаете! Знаете! Все-то вы знаете, только отпираться мастак. Все знали, от того  наверняка и прикончили. Потому что квартирка-то от вас могла…. этого того… тю-тю.  Потому и поскандалили.  Все логично. И хватит вам, в конце-то концов, запираться.  Вы же не глупый человек. Все улики, как одна, против вас. Одна чище другой. Никому в голову не придет, что вы во всем…я не я и лошадь не моя.
-Если я знал, -  докажите это.
-Да докажем, - продолжал следователь, - не переживайте вы так за нас. Мы уже многое, как видите, доказали. И это от нас не уйдет.
Лающий начальник-напарник, видимо, решил, что с него довольно,  поднялся со своего места, что-то произнес на ухо следователю, бросил не сулящий ничего доброго взгляд на Бородулина и вышел из кабинета. Следователь же, едва остался один на один с Бородулиным, подвинул к себе лист бумаги, начал усердно писать.
Прошло минуты две, следователь продолжал заполнять бумагу, тогда Бородулин спросил:
-Что вы собираетесь теперь со мной делать?
-А вы сами подумайте... Все, Сергей Петрович.  Лопнуло наше терпенье. Придется еще какое-то время побыть у нас.  Не-то опять куда-нибудь… за полями, за лугами, за далекими лесами, потом ищи ветра в поле. Еще погостите у нас, а там, как знать….Может уже и век свободы не видать.  Там, каких как вы, - белых да пушистых, которые ничего не знают, ни о чем не ведают, - ой-ей-ей. Вам там с ними совсем не скучно будет. Смотришь, вы их там какому-нибудь… неандертальскому языку обучите, а они вас, баш на баш,  -  своему.
-Может, все-таки прежде позволите мне похоронить?
-Не волнуйтесь. Ваш новоиспеченный родственник уже в дороге, еще немного и будет здесь. Он-то, будьте покойны,  и похоронит.



4.
Итак, он, подумать только! -  в тюрьме. Правда, это пока не сама тюрьма, а лишь ее преддверие. И  зовут это преддверие  КПЗ.
Чтобы добраться досюда, Бородулина погрузили в «УАЗик». На первый взгляд  типа того, в котором его несколько дней назад возили на опознание в морг. Однако внутри все выглядело иначе: то была уже миниатюрная камера на колесах, куда Бородулина запустили через заднюю дверцу, на дверцу навесили едва ли не амбарный замок. И никаких окошек. Само перемещение в пространстве, не в пример прошлому, оказалось очень скоротечным, заняло каких-то  минут пять. Когда Бородулину приказано  было  покинуть  машину, он обнаружил себя в очень тесном дворике, в окружении высоких кирпичных стен. Была ли там проволока, кажется, неотъемлемая принадлежность любого заведения подобного рода, -  разглядеть не успел, настолько оперативно его провели внутрь здания.
-Ты с этим поаккуратнее, - порекомендовал, как обращаться с новым сидельцем, сопровождающий  Бородулина, сдавая его с рук на руки молоденькому (он показался Бородулину совсем ребенком), лупоглазому и курносенькому милиционеру. Фуражка на нем была явно чрезмерных для его головы размеров и по этой причине сползала на один бок. Милиционер-ребенок, чтобы поправить, подтыкал ее снизу указательным пальцем, - в этом случае фуражка сползала уже на другой бок.  – Это профессор.
-Какой профессор? Кислых щей?
-Да не кислых, а самых настоящих. Он, чтоб квартиру заиметь, родную тетю укокошил.
-Иди ты! – милиционер уже с уважением покосился на Бородулина. – Хорошая хоть квартира-то?
-Нам с тобой такой и не снилось.
После того, как Бородулин опустошил все свои карманы, сдал на хранение все, что там было, вместе с записной книжкой, мобильником, ремнем и часами (ему оставили только носовой платок), тот же зауважавший Бородулина милиционер вывел его в узенький коридорчик, по одну сторону которого был ряд одинаковых металлических дверей, по другую кирпичная беленая стена с пожарным  щитом (шланг, лопатка, ведро с песком, - все, как положено), остановил у одной из  дверей. Пока бренчал связкой ключей, перед тем как  отворить дверь, из-за соседней донесся заискивающий мужской голос:
-Гражданин начальничек, а гражданин начальничек. А меня когда выпустят?
-Когда рак на горе свиснет, - не замедлил утешить вопрошающего  милиционер.
-Не, я в натуре. Когда? Я ведь ничего такого не сделал. Чего меня держать?
Дверь  со скрипом отворилась перед Бородулиным. И, когда в его спину уткнулась ладонь милиционера, - он переступил через порог. Дверь с тем же скрипом за его спиной затворилась, потом три раза в замочной скважине провернулся ключ.
-Гражданин начальничек! – еще донесся до слуха Бородулина вопль его соседа. – Не, я в натуре! Когда?
Удаляющиеся, с каждым мгновением слабеющие шаги милиционера, - и Бородулин остался один.
Первое полученное им впечатление – холодно. Понятно, отчего. Крохотное, почти под самым потолком, зарешеченное с наружной стороны оконце, форточка нараспашку,  а на улице не выше семи градусов. Первое, что сделал Бородулин, стал на табурет, попытался закрыть форточку. Бесполезно. То ли силы совсем оставили Бородулина, то ли форточка на чем-то крепилась. Оставил так, как есть. Коснулся ладонью пыльной батареи, - едва тепленькая. Хорошо хоть то, что прежде чем покинуть квартиру, догадался надеть на себя свитер. Правда, уже изрядно поношенный, но все равно еще не растерявший способность согревать. Пожалел, что посчитал излишним  так же надеть на себя теплое нижнее белье. Поэтому решил не расставаться с пальто.
В камере не разгуляешься: семь шагов от двери к противоположной стене, три шага – поперек. Цементный пол. Деревянные нары, на них  тощий, покрытый канареечного цвета жиденьким одеялом матрац, такая же жалкая, блином, закапанная чем-то подушка, ни наволочки, ни простыни. Откидной столик.. В одном из дальних от двери углов – ржавый умывальник, беспрерывно капающая из неисправленного крана вода. В другом -пованивающий унитаз. Полотняный мешочек, из него что-то торчит. Подстегиваемый непонятного рода любопытством, вынул это «торчащее». Оказалось, что это книжечка с кроссвордами, частично разгаданными – следы от фиолетового карандаша. Где-то из середины потолка тянется голый шнур со слабой, видимо, никогда не выключающейся лампочкой. Она включена и сейчас, хотя на улице, пусть сумрачный, но все же  день.
Бородулину, в его жизни, уже один раз приходилось сидеть взаперти. Сереже было тогда лет восемь, и они в то лето,  все Бородулины, – он, отец, мать, - гостили у мышкинских бабушки и дедушки. Хозяева соседнего с ними дома держали у себя с полдюжины кур, и Сереже вдруг  загорелось показать им свое человеческое превосходство.  Набрал охапку камней и начал бросаться в бедных птиц, попав, в конце концов, в одну и подбив ее лапку. Это отрезвило Сережу, но расплата не заставила себя долго ждать. Кто-то из соседей, скорее всего, был свидетелем покушения, пожаловался и вот, по распоряжению мамы, Сережу «посадили под домашний арест». Местом его заключения был выбран довольно старенький сарай, где хранился всякого рода имеющий отношение к огородничеству инвентарь. Он был сбит из досок, какие-то доски уже подразошлись, образовались щели, через эти щели с «вольного» мира проникали жаркие солнечные лучи ( разгар дня). Было отчетливо слышно, как этот «вольный» мир продолжал жить своей беспечной вольной жизнью, не обращая никакого внимания на «арестанта»: кудахтанье тех же злосчастных кур, воркование голубей, позвякивание проезжающего мимо сарая велосипеда, наконец, доносящиеся издалека человеческие голоса. Кажется, все было таким тихим, покойным, мирным, словом, обычным. Да и в самой сарайке было совсем не страшно. При желании, даже можно было поискать и найти много любопытного. Но… Угнетало ощущение своей обособленности от мира, причем обособленности не по собственному хотению (сам себя Сережа то и дело «обособлял»), а именно – по чьему-то чужому произволу, будь это даже произвол его родной матери. Нет, именно такое – навязанное ему одиночество, - Сереже было явно не по душе. Куда лучше всегда иметь под рукой право выбора. 
Примерно, такое же удручающее, гнетущее ощущение невозможности распорядиться собой (пойти, куда хочу)  испытывалось им  и сейчас.
Прошел, возможно, с час, как он находился в камере, Бородулин, сидя на табурете, прижавшись спиной к стене, даже успел задремать, когда окошко посреди двери с лязгом отвалилось, в образовавшемся  отверстии показалось румяное полнощекое личико милиционера-ребенка:
-Профессор!...Как насчет пообедать?
-А что у вас?
-Щи да каша – пища наша.
-А что за каша?
-Пшенка.
От щей отказался, а кашу решил попробовать.
-И, если можно, чаю.
-Компот. Чай вечером будет.
-Тогда компот.
Когда милиционер уже закрыл окошко, оставив Бородулина наедине с наполненной жидкой кашей алюминиевой миской, парой кусков черствого хлеба и опять же алюминиевой кружкой, наполненной какой-то бурой, сладковатой  жидкостью под названием «компот», раздался уже знакомый голос соседа по камерам:
-Гражданин начальничек, передай своему гражданину начальничку, - я объявляю в знак протеста голодовку.
-Да и хрен с тобой. Объявляй.
-Не, я в натуре.
-Я тоже в натуре.
-Я – сухую голодовку!
-Да хоть какую. Напугал. Нам-то что?  – Голос  уже удаляющегося милиционера.
-Н-ну, граждане начальнички… Н-ну, вы и дае-ете стране  угля.

5.
Как бы ни был голоден сейчас Бородулин, - заставил себя съесть не более половины порции каши, другую половину спустил струей воды в унитаз. Только помыл миску, услышал как будто доносящееся к нему с небес:
-Профессор… Профессор… Слышь… Подрули к окошку.
Похоже,  голос  беспокойного сидельца из соседней камеры. Подошел, как его об этом просили.
-Подрулил?
-Подрулил.
-Слышь, профессор, может, ежели  ты раньше меня отсюдова выдешь… Будь другом, подрули по адресу улица Блохина, дом шашнадцать, квартира восемь. Там Нинка такая живет. Передай ей от меня: «Я ей, падле, вот токо выду, за все, что сделала,  башку откручу». Запомнил?  Улица Блохина, шашнадцать, квартира…
Громкие удары в соседнюю дверь:
-Что, сучий потрох?  В  карцер опять захотел?
Скрежет отворяемой по соседству двери. Теперь слышно только, как милиционер сердито что-то выговаривает соседу, смысла уже не разобрать. Потом опять скрежет, а минутой попозже с тем же, скребущим по барабанной перепонке звуком отворилась дверь и в его, Бородулина, камеру.  Сердитый милиционер-ребенок, кажется, фуражка сейчас держится только чудом на его голове.
-Будем еще нарушать, -  без чаю в ужин останетесь. Так и знайте.
Прошел к окну,  стал на табуретку, каким-то недоступным Бородулину способом  закрыл форточку, спрыгнул с табуретки.
-А еще профессор.
Дверь за милиционером затворилась, стихли его шаги,  и вновь воцарилась тишина.
Хорошо то, что с закрытым окном прекратился ток прохладного наружного воздуха, и в камере установилась более-менее сносная температура. Бородулин даже счел уместным снять с себя пальто.
В целом, какого-то ужасного дискомфорта сейчас он не ощущал. Да, по-прежнему угнетало сознание  принудительной несвободы. Да, раздражали запахи. Да, он чувствовал себя разбитым, безмерно уставшим, мысленно перед его глазами была сейчас его домашняя постель, - с каким бы удовольствием он сейчас устроился на ней! Предварительно смыв с себя струей теплой воды под душем все, что уже успело к нему прилипнуть, на нем отложиться  за эти последние несколько часов. Да, все это так. И в то же время… Он как будто успокоился. Все худшее, что с ним могло случиться, кажется, уже случилось. Он все это уже пережил. Теперь это для него не более, чем прошлое, пусть пока еще и очень близкое, тем не менее – прошлое.  Все, что требовалось от него, - и плохое, и хорошее, - он уже сделал. А что с ним  еще обязательно случится в ближайшее время, - теперь уже зависит не от него. Теперь все зависит не от него и  решается не им. И даже не в кабинетах дурашливых и мстительных следователей.
И все-таки напряжение последних пережитых им часов дало о себе знать: Бородулину уже трудно  было даже сидеть. Снял оставленные без шнурков ботинки, лег на матрац, поверх одеяла. Прикрылся собственным пальто. Теперь он жил только бродившими в его голове мыслями и доползающими до его ушей звуками. Оказывается, жизнь переполнена этими звуками! Правда, для этого нужны определенные условия: невозможность заняться каким-то делом, замкнутое пространство, толстые стены. И вот… звуки уже народились, - кто-то где-то уже шевельнулся, сначала очень робко, потом посмелее-посмелее… Зашуршало, зашуршало… Кто-то в одном углу о чем-то пропищал, а в другом – ему сию же секунду примерно таким же писком откликнулись. Еще парой мгновений спустя, - как будто включился в работу какой-то микроскопический движок: равномерно застучало… Господи, это  же его собственное, Бородулина, сердце!... А то, что плещется,  возможно,  не что иное, как струящаяся по его венам, взбудораженная  его последними переживаниями кровь.
Бородулин не заметил, как задремал. Пробудился от звука проворачиваемой в замочной скважине бородки ключа. Порывисто сел на койке. Милиционер, но уже не прежний малолеток, а крупный, достаточно пожилой и пузатый. Коротко приказал:
-На выход.
-Куда? Зачем?
-На выход.
Безапелляционно. С этим, кажется, даже не переговоришь. От этого ничего не узнаешь. Бородулин на всякий случай все же надел на себя пальто, милиционер не возражал. Уже после того, как Бородулин покинул камеру, так же коротко распорядился:
-Руки за спину. Шире шаг.
Прошли тем же узеньким коридорчиком, вышли во двор. Только сейчас, по темному небу,  по горящей над входом дежурной лампочке Бородулин рассудил, что уже достаточно поздний вечер. Кому же он мог понадобиться в такое нерабочее время? Между тем его поджидает тот же УАЗик, что доставил  его сюда накануне. Только Бородулин оказался в камере на колесах, машина тронула с места. Ехали опять недолго. Открыли дверцу:
-Вылезай.
Вылез. Уже ставший знакомым ему двор. Это его «родное» управление. Да, вечер, но, судя по освещенным окнам,  здесь  еще продолжают вовсю трудиться. Или работа здесь никогда не затихает? Машина правосудия крутится полные  сутки?  В сопровождении принявшего его милиционера поднялся по «черной» служебной лестнице. Навстречу попалась та же девушка-секретарь, с которой как-то Бородулин уже один раз разминулся. Та, которая при виде него споткнулась и выронила из рук бумаги. На этот раз все обошлось, - никто не споткнулся, однако, Бородулин не мог не заметить брошенный на него девушкой любопытный взгляд. Возможно, он, Бородулин, сам того не желая, к тому отнюдь не стремясь,  уже стал здесь, в стенах этого учреждения своего рода «звездой». Еще бы! Чтобы почтенный профессор пятидесяти лет убил свою тетю ради того, чтобы завладеть ее добром и квартирой, - наверное, даже здесь, где повидали очень многое, это достаточно большая редкость. Смотришь, еще немного и станет своеобразной телезвездой. Может, даже со временем отдельной телепередачи удостоится.
Сопровождающий  остановился перед какой-то дверью. Нет, это не кабинет 21. На двери другой номер – 13. Будь Бородулин человеком суеверным, наверное бы, при виде этой цифры поежился. Сопровождающий постучал согнутым пальцем в дверь.
-Входите, - голос из-за двери. Кажется, голос знакомый, - как будто прорычала недовольная тем, что у нее отнимают брошенную ей кость, собака.
Так и есть. В темном кабинете из освещения  лишь настольная лампа под зеленым матовым колпаком, сидит никто иной, как тот мрачный, грузный, пожилой «начальник-напарник». В кабинете не только темно, но и страшно накурено – топор вешай.  Мало того, - еще какой-то острый, неприятный, чесночный запах.

6.
Хозяин, когда расписался в какой-то бумажке и отпустил сопровождающего,  молча ткнул пальцем. Бородулин понял, что его таким нелюбезным образом приглашают занять должное ему по статусу место.
Вот, хоть хозяин кабинета и зам, размерами кабинет  не намного больше того, что был у рядового следователя. Правда, здесь больше не было второго стола, его место занял старый просевший кожаный диван. Остальное убранство почти копия того, что Бородулин заметил у прежнего из своих мучителей. В том числе и низенький, типа журнального, столик, правда, уже без бутафорского графина. Зато здесь две тощие, лежащая одна подле другой, брошюрки. Пока Бородулин устраивался на стуле, хозяин слушал кого-то по телефону,  и это позволило Бородулину прочесть названия брошюрок. «Исправительно-трудовое законодательство зарубежных социалистических государств. Германская демократическая республика». Следующая: «Способы предохранения и распознания венерических заболеваний». Странная, непонятно ради каких целей находящаяся здесь литература.
Телефонный разговор затягивался. Хозяин, в основном, слушал, лишь изредка вставляя междометия, и это подарило Бородулину  возможность еще раз оглядеться. Да, примерно, все то же, что и в прежнем кабинете 21, - только какое-то еще более удручающее, гнетущее, создающее общее впечатление еще более сильной  захламленности и, в конечном итоге, безысходности. А чесночный запах исходил от нарезанной кусками колбасы, что покоилась негигиенично прямо на развернутой на столе у хозяина газете. Здесь же и стакан в подстаканнике. Возможно, хозяин только что скупо поужинал. Что, может, у них буфет по вечерам уже не работает? Или ради экономии? На разносолы жалованья не хватает?
Но вот, наконец, телефонное общение закончилось. Хозяин незамедлительно, только расстался с трубкой, засунул в рот очередную сигарету. Что-то долго ищет, обстукивая ладонью лежащие перед ним вороха бумаг, как слепой, наконец, находит искомое, разумеется, это зажигалка. Закуривает, добавляя свежую струйку дыма в уже сгущенную, ядовитую, кажется, вот-вот и все взорвется, достаточно одной искорки, атмосферу помещенья.
-Что ж, - наконец, что-то из него проскрипело, - прошу любить и жаловать. Так уж получилось, что доводить до ума ваше дело будет ваш покорный слуга. 
-А, может, вы вначале представитесь?
 Хладнокровие чудесным образом, несмотря на всю огромную, навалившуюся на него усталость, не покидало Бородулина.
-Да? Виноват. Исправлюсь.  Наречен моими предками Валентином.  По батюшке -  Иванович… Еще какие-нибудь пожелания?
-Да. Если можно. Здесь очень душно. Нельзя ли как-нибудь проветриться?
Валентин Иванович сначала хмыкнул, все же встал, вышел из-за стола, подошел к окну, отворил форточку.
-Все окно не могу, - уже утеплено и заклеено. Терпите. Бог, как известно, терпел и нам за компашку  велел.  А теперь разрешите мне… - Вернулся за стол. – Начнем, пожалуй… Или у вас опять есть возраженья?
Бородулину оставалось только пожать плечами.
-Ну вот и хорошо. А остальное: как говорится, стерпится-слюбится. А начнем мы с вами…весьма даже издалека. Весьма…  Мда… Ваша бабуся… царствие ей небесное… по матери… в девичестве носила… очень даже интересноё фамилиё. Это случайно не ее родственники тягались когда-то с Иваном Васильевичем на царство?
Такого вопроса Бородулин ну никак не ожидал!
-Н-нет… То есть да… Случайно.
-Случайно тягались или…
-Нет, случайно  - родственники.
-Можете это доказать?
-Да. Если в этом какая-то необходимость.
-Нет-нет, необходимости никакой. Если только…  в интересах соблюдения чистоты эксперимента… Все-таки никогда б не поверил, что мне придется когда-нибудь вести допрос человека, в венах которого  кровь  подлинных Рюриковичей.
Однако Бородулин решил несколько спустить Валентина Ивановича с небес на землю:
-Наша веточка лишь одна из многих. Боковая. Далеко не самая яркая.
-Ну, не такая уж совсем… и не «самая»… Хотя, согласен, может, действительно и боковая. Были среди ваших непосредственных предшественников и достаточно выдающиеся личности.
-Вы… интересуетесь историей?
-Не только. Я много чем интересовался за свою жизнь. И историей, и - в частности – психологией. Тоже интересный предмет. – Взял со стола очки, надел, порылся у себя на столе, в бумагах. – Мои помощники тут подсуетились… Выудили кое-какую информацию.  Вы какое-то время назад читали лекцию.
-Какую  из них вы имеете в виду? Я достаточно много читаю лекций.
-Я имею в виду… этого шаромыжника… как его? Господина Запесоцкого. С его Гуманитарным университетом.
-Чем вам не угодил Запесоцкий, я не знаю. По моему, вполне порядочный человек. Что касается его университета, - да. И что?
-Я побеседовал  с одним вашим…адептом. Я говорю конкретно о той лекции, на которой  вы поделились…. какое на самом деле чудовище представляет  собой человек.
-Речь, вероятно, идет о разборе Бхагавадгиты?
-Да, возможно.
-Ваш… осведомитель… Или он неправильно меня понял. Или, что более неправдоподобно,  не правильно поняли его вы.
-Уточните.
-Я никогда не говорил о человеке, как о чудовище. Да и не могу так говорить, потому что не считаю его чудовищем. Зато говорил и говорю о том, насколько он многозначен, вариативен, противоречив.
Нет, этот человек, похоже, не столь прост, каким был  недавний, еще «утрешний», плоский как блин Вячеслав Леонидыч Коротыш. Человек явно иного уровня. Куда более высокого ранга. Не в служебном, а другом – более тонком – смысле. Кем он ему послан? Откуда? Сверху или снизу? Что эта смена  караула сулит Бородулину? Какую-то надежду на избавление или – наоборот – более изощренную пытку?
-Выходит, по-вашему человек это что-то вроде биг-мака? Всего понемножку наворочено?
-Возможно… А, может, и не «понемножку»…  И…что? Вы находите в этом какую-то крамолу? По-вашему, человек это такой… сплошной весь из себя монолит?
-Нет, отчего же? Разумеется, о монолите и речи быть не может. Но… интересен уже один тот факт, что кого-то  эта тема, скажем… так задевает.
-На мой, может, излишне пристрастный с вашей точки зрения взгляд, эта, как вы выразились, «тема», так или иначе,   должна  задевать любого…нормального… мыслящего человека.
-«Нормального», как вы осмелились выразиться,  человека  задевают совсем иные, куда более  приземленные темы. Скажем... как дотянуть от зарплаты до зарплаты.   
-Я, помнится,  еще сказал «мыслящий человек». А это существенное дополнение.
Валентин Иванович хмыкнул, но продолжать эту тему не стал. Видимо, решил, что и того, что услышал, довольно. 
-Так значит, вы всерьез считаете, что человек, следуя вашей же теории,  это нечто усредненное… между Богом и дьяволом? От того урвал, от другого отщипнул. Смотришь, так и человечек-огуречек  образовался.
Хороший, видно, у Бородулина был слушатель, толковый, вынес из его лекции достаточно много. Но сути все же так и не понял.
-Во-первых, далеко не «вашей»  теории. Я здесь никаких Америк открывать не собираюсь.  На приоритет не претендую. А, во-вторых… Нет, это не совсем так.
-А как?
-Вам это действительно интересно?
-А как вы думаете, зачем я задаю вам эти вопросы? Ради собственного самообразования?
-Что ж… Если очень схематично…  Человек.. каков он, в целом, есть на данный момент… еще весьма далек от конечного пункта своего назначения. Он, образно выражаясь, еще  в пути. Да, пока где-то по середине между растительно-животным миром и тем, конечным, о котором мы пока мало, что знаем. На этом этапе можно только о чем-то догадываться. Мы еще продолжаем куда-то вдвигаться. Возможно, в мир горний, - как принято это называть в христианстве. По терминологии буддизма, это состояние называется буддовость. Бог, или, скорее, то, что мы сообща, значительная часть  человечества, договорились величать этим именем, настоятельно подталкивает человека неуклонно двигаться по этому пути. От низшего к высшему. Дьявол же, если эту противостоящую силу также угодно будет назвать таким именем, человека с этого пути с той же  настоятельностью отвращает. Стремится вернуть его в прошлое, в мир нижний. Ради чего он это делает - мне и никому из живущих знать не дано. Это одна из недоступных человеку тайн гигантского замысла. Разнонаправленность, противостояние векторов развития, - в этом вся разница между Богом и дьяволом. Вверх или вниз. Такова,  в общем-то, самая приблизительная, грубая  схема. 
-Понятно. Спасибо. Значит ли это… что в человеке, пока, как вы говорите, он в пути,  никуда окончательно не приткнулся, болтается, как дерьмо в проруби,  одновременно могут уживаться Бог и дьявол? Я вас правильно понял?
-Правильно. Но не уживаться. Они в вечном противоборстве.
-Ну  вот! – Валентин Иванович как будто обрадовался. Как будто даже подобие улыбки осветило его обычно мрачноватое лицо. - Вот  мы общими усилиями и пришли к какому-то общему знаменателю. Значит, человеческая душа это не потемки, как, в общем-то, принято считать у людей, а что-то вроде… футбольного поля. Кто кого?...Ну и… Как вы сами-то  считаете? Кому, в конечном итоге, достанутся лавры победителя?
-Как нет общих вопросов, так нет и общих ответов. Нельзя отвечать за всех. Особенно за все человечество. Нужно брать и рассматривать  каждый конкретный случай.
-Вот тут я с вами даже охотно соглашусь. Вот мы, следуя вашему же совету,  сейчас и спустимся с облаков. Оставим всю эту натурфилософию. И оставим в покое человечество.  Рассмотрим детально ваш частный конкретный случай. Случай с человеком, на первый взгляд производящим такое приятное впечатление. Ну, прямо хоть… В рамку вас и на стенку. Интеллигент в самом соку. Уже в достаточно почтенном возрасте, сформировавшийся, уже чего-то добившийся, себя с самой лучшей стороны зарекомендовавший и в то же время… осмелившийся поднять руку на своего, на данный момент, ближайшего по крови – да еще какой крови! - родственника. Каково? Выходит, дьявол-то  в вашем конкретном случае одолел Бога? Или как?
-Нет, я бы все-таки так не сказал.
-Отчего же?
-Хотя бы от того, что в моем конкретном случае  никто ни на кого руку не поднимал: ни на ближних, ни на дальних.
-Да, мы это от вас уже слышали. Что-то плохо верится в искренность ваших заверений. Ваша же  собственная теория это подтверждает.
- Любая теория, если она не подтверждена практикой, это ничто. А еще существует  элементарный здравый смысл. 
-Ну-ну. Продолжайте.
-Да, если говорить конкретно о себе…. Я, как и подавляющее большинство, раздираем противоречиями. То по одному, то по другому поводу. Мало того… Меня, как и всех прочих, то и дело одолевают сомнения. Это неизбежно. Я, как и все, иду в темноте. Да, я далеко не безгрешен. Впрочем, уверен, так же как и вы. Собственно, мы все –пока- в пути. Нас всех окружают соблазны… И все же… Да, я мог бы, наверное… при случае… и поднять руку. Даже убить. Но только если к тому есть какие-то серьезные основания. Что называется, - интерес. Убивать же… ни за что… Без интереса… На это хотя бы мало-мальски разумные, нормальные люди не способны. Я уже утверждал это и утверждаю еще раз: мне было совершенно неизвестно о существовании еще какого-то моего родственника. У меня не было ни малейшего повода…страха потерять право на квартиру. Которой мне, по сути, учитывая обстоятельства моей жизни, вообще не нужно. Если вы так уверены во всем, прежде, найдите и предъявите доказательства, что я знал и боялся. Тогда, возможно, вы лишите меня последнего аргумента защиты. Но…так, как сейчас…Убивать, повторяю, ни за что…На пустом месте.  Может, ради какого-то несусветного принципа? Но я не Родион Раскольников, - не вижу смысла доказывать,  что я не тварь дрожащая и право имею. Нет, я действительно тварь и права не имею, -  для меня это аксиома.  Так вот, я не Раскольников, а вы, извините, не Порфирий Петрович. Да и моя тетя, кстати говоря, никак не походит на скаредную процентщицу. Следовательно, параллелей никаких. 
Бородулин, кажется, сказал все, что хотел, и замолчал. Молчал, видимо, переваривая услышанное, какое-то время и Валентин Иванович.
-Да, это верно, - наконец, согласился он. – До  Порфирия Петровича я не дотягиваю. Я всего лишь скромный Валентин Иванович. Впрочем, также, как и вы… на Раскольникова. Ваша правда. Но… Здесь какой-то…совсем иной расклад. С вами, это верно, скорее всего, не мозговое, как было у того. «Я – Наполеон. Захотел, решил, - сделал». Возможно… Если вспомнить другого классика… «Влечет туда неведомая сила». Вот что, скорее всего, у вас. Вас точит и точит. Гонит и гонит. Но…что же это за сила? И куда она, матушка, вас влечет? Что она с вами вытворяет? Вот в этом мы и будем с вами потихоньку разбираться. Потихоньку, но в то же время и поспешая. Потому что держать вас бесконечно, не предъявляя вам обвинения, мы по закону не можем….Ничего, как-нибудь…с той же божьей помощью… разберемся. 

9.
Валентин Иванович аккуратно поплевал на тлеющий кончик своей докуренной сигареты, мало того, еще и пальцем попридавил, когда окурок после щелчка срикошетил  в пепельницу. Тут же, в нетерпении, словно находиться, не обкуривая себя, было для него равносильно тому, чтобы отключить приток кислорода, взялся за следующую сигарету.
-Ну и…что это у вас за постоянные стычки были с вашей тетей?
-Постоянные? Эпизодические. И не стычки, а, скорее, конфликты.
-Поподробнее.
-Я уже объяснял вашему предшественнику природу этих конфликтов. В моих показаниях все записано.
-Знаю, читал. Но я предпочел бы, прошу прощенья,  в вашем собственном изложении.
-У тети был достаточно… капризный характер, и это – временами – могло меня раздражать.
-«Капризный» - это как?
-«Капризный» это как свойственно многим  достаточно пожилым людям, потеря ориентировки в окружающей их действительности. Отсюда, какие-то… иногда…несуразные претензии…казусы.
-А как насчет вас лично? К вам были какие-то, как вы это называете, «несуразные» претензии?
-Д-да… Я об этом тоже уже говорил. Она была заряжена идеей. Ее в последнее время стало пугать, что я…. Хотела, чтобы у меня появилась своя семья. Жена, дети.
-И что в этом  «несуразного» позвольте узнать?
-Несуразно хотеть и, тем более, требовать от другого человека того, что он сам не хочет.
-А почему вы так упрямо не хотите, Сергей Петрович? Семья. Жена. Дети. Ну, давайте начистоту. Что вы находите в этом… такого…несуразного? В чем тут секрет? Что вас так пугает? Что это у вас за предубежденья за такие? Так живут, вы знаете, миллионы и миллионы. А вы все хотите поумнее, что ли, быть остальных? Или как?
-А что вас так в моем нежелании возмущает? Разве я что-то при этом преступаю? В законе, чтобы я был обязательно женат и родил детей, этого не записано.
-В нашей славной конституции – да, нет такого закона. Но есть законы природы. Принимаемые и исполняемые всеми  нормальными  людьми. Или у  вас есть какие-то другие предпочтения? У вас, извините, конечно, может, не совсем  стандартная ориентация?
-Далеко не все объясняется… укладывается в рамки того, что вы называете «ориентацией». Есть помимо этого  что-то еще.
-То есть.
-То, что… возможно не поддается какому-то рациональному объяснению. Что нельзя измерить, потрогать. Даже вынести ему порицание. И уж тем более – осудить.
-Да херня все это, батенька.
-Для вас, для подобных вам, - да, очень может быть.
-Опять вы себя отгораживаете. Я и они.
-Это существует, - уверяю вас. – Удивительно, как еще до сих пор Бородулин не вспылил, не сорвался на крик. Да, голос немного дрожал, но оставался тихим и ровным. -   Это то, с чем каждый из нас уже является в этот мир. То, что  диктует, как нам следует поступать, чтобы оставаться при этом верными своему «Я». То, что многие называют «внутренним голосом»… И…  почему вам всем так хочется, чтобы все мы были одинаковыми? Почему не предоставить человеку возможность жить ровно так, как он сам этого хочет, не навязывая при этом вашего личного представления о том, что следует, а что не следует?  Ведь мы все такие разные. И по видимости и по нашему назначению.
-Да пусть живет, - фиг с ним… с этим человеком.  Кто ему чего навязывает? Только пусть при этом исполняет хотя бы эти самые… заповеди. Не  убивает других.
-Я не убивал.
-«Я не убивал»! -  Валентин Иванович высказался в сердцах, что называется, «от души», молча пожонглировал  своей сигаретой, перебрасывая ее  из одного уголка рта в другой, наконец, уже более спокойно подытожил. - Дундук вы… извините за выраженье. И больше никто. С этим вашим «личным представлением» и «внутренним голосом». Все это пустая болтовня. Все умничаете, батенька. Все выдумываете там что-то. Изобретаете на пустом месте. Жизнь одна и на всех. Мы все из одной яйцеклетки. И из одной матки. У нас у всех один предок. Хоть вы и Рюрикович, а мои деды и прадеды в земле сохой ковырялись. Может, даже в имении ваших «скромных» родственничков. Просто кому-то в этой жизни повезло больше, кому-то меньше. А если все идут не в ногу и лишь один вы… хромаете где-то сбоку и считаете, что так и надо,  значит, вы самый обыкновенный выродок. Может даже, подонок. И ваше место – на тухлой свалке. В лучшем случае, -  за решеткой. Чтобы не заразили еще кого  своим личным представлением. И, чтобы от вас не пошла эта зараза, вы будете за решеткой, я вам это, поверьте,  гарантирую.
Подал голос один из телефонов,  Валентин Иванович откликнулся:
-Да, слушаю!… Закругляюсь… В общем и целом, - да… Нет, какие-то вопросы еще остаются… Постараюсь… Да ну его к хрену, говорить о нем не хочу…  Тебе того же. – Опустил трубку. Пополнил пепельницу еще одним окурком и достал новую сигарету.  – Ближе к финалу… Вам «Дело Таганцева» о чем-нибудь говорит? Двадцать первый год.
-Н-нет.
-Но поэта Николая Гумилева…
-Разумеется.
-Он был одним из. А всего расстрелянных по этому делу был шестьдесят один человек.  Не хило… однако. Так вот, мой дед был в бригаде следователей, которые занимались этим.
Раздался несмелый стук в дверь.
-Да!
Голова милиционера в дверной щели:
-Валентин Иваныч… Ну, как?
-Еще потерпи с полчасика.
Голова убралась.
-Так вот… Недоумеваете, конечно. Ну, да сейчас все будет понятно. Потерпите. Дело-то громкое и свидетелей поднабралось порядочно. Так что работа кипела с раннего утра до позднего вечера. В числе свидетелей был некто…носящий  фамилию  вашей бабули и, судя по материалам дела, также на вполне законных основаниях.  Андрей Пименович… Что-нибудь знаете о нем?
-Боюсь, что нет. В отличие от вас, - я не историк, да и… в те годы у нас еще было много родственников.
-«В те годы». Понятно. А теперь «Иных уж нет, а те далече». Ладно, пополню безвозмездно вашу памятную копилку.  Был этот Андрей Пименович… примерно, таким же, как и вы. Чудачком - холостячком. Жил один, в окружении книг. Чем занимался до революции, осталось невыясненным,  но уже в советское время преподавал всемирную географию в одном из детдомов. Мой же дед, прежде чем превратиться в  сыщика, попробовал свои силы и в писательстве, и в художестве, словом, человек был разносторонний, да все как-то… неудачно. Однако это сыграло роль, помогло ему оставить довольно занятные воспоминания с неплохо сделанными зарисовками. Я эти воспоминания когда-то с большим интересом прочел. Так вот, то, каким он зарисовал, уже по памяти,  этого вашего… однофамильца… Андрея Пименовича…Он поразительно смахивает на вас.  Еще одно свидетельство вашей родственной связи. Жил он на Малой Подъяческой, занимал одну половину квартиры. А на другой, - надо ж такому случиться! – время от времени собирались кое-кто из тех самых…поганых…контрреволюционеров. Да, вот такой расклад. Причем, хозяин квартиры, когда ее переустраивал, видимо, пожадничал на перегородке. Сделал ее совсем тонюсенькой. И вашему Андрею Пименовичу, на его несчастье, волей-неволей приходилось многое услышать из того, что ему по статусу и не полагалось. Сам-то он  был человеком совершенно аполитичным (опять же, судя по всему, очень похоже на вас), сидел у себя за стенкой тихо, как мышка, только что разве шуршал страницами своих книг. Такой вот… книжный червячок-паучок. Когда же все это заварилось, про вашего Андрея Пименовича, естественно, тоже не забыли. За ушко да на солнышко. Он,  понятное дело, - как благородный человек, дело чести и тому подобное, -  долго отпирался. Однако все же  пошел на попятную, дал нужные и весьма ценные показания. И знаете, что его, главным образом, подтолкнуло на это? Страх. Думаете перед тем, что самого посадят? А вот и ошиблись. Страх перед тем, что выставят на всеобщий позор. Дело в том, что с ним заодно в то же время проживала  одна несовершеннолетняя девица. Лет, кажется, пятнадцати. Ваш утверждал, что поселил ее у себя, якобы, из жалости. Кругленькая такая  сиротка и все такое прочее.  Словом, этакая… вполне рождественская история.  Но девица, которую, как вы понимаете, тоже допросили, призналась в другом… Догадываетесь, что я имею в виду. И только когда ему пригрозили, что привлекут, как растлителя несовершеннолетней, - вот тут-то у него и развязался язык… Вам это ни о чем не говорит? Не замечаете никакой связи? Не наводит ни на какие размышления?
Вспомнилось. На одной из предыдущих встреч, когда его еще донимал своими вопросами Коротыш, этот же Валентин Иванович уже, пусть даже мимоходом, спрашивал  о «девице».
-Да, наводит. По-моему, для вас лично… эта тема… стала какой-то идеей фикс. Что тоже наводит на размышления. Или вы целенаправленно ищете во мне хоть какие-то… порочащие меня…
-Да не для меня, - Валентину Ивановичу не хватило терпенья дослушать Бородулина до конца. – Не для меня это идея фикс, уважаемый вы наш червячок-паучок.  Я, как вы понимаете, только следователь. И хочу докопаться… До зерна. До самого вашего донышка. Что у вас там? Под черепной коробкой. Идея фикс существует, возможно, не в моих, а ваших мозгах. Вы ее, извините, холуй, а она водит вас как бычка на веревочке. 
-Уж не собираетесь ли и вы предъявить мне еще одно обвинение, как растлителя несовершеннолетней?
-Да нет, не волнуйтесь, спите спокойно, - не собираемся.  Хотя бы потому, что ваша девица уже совершеннолетняя. Можно сказать, - пронесло. Однако омерзительный осадочек остался. Говорящий о чем? Правильно. О вашем паскудстве.  А теперь, милейший,  еще раз подумайте на досуге, - к кому же вы все-таки ближе? К Богу или дьяволу? Надумаете, - сообщите мне.  Буду очень вам за это признателен. И поспешите. Вам же будет лучше. Совесть очистите. Сразу почуете это на себе. А пока все на сегодня. – Нажал на кнопочку на столе и, когда дверь отворилась и просунулась милицейская фуражка. – Можно  забирать. 

10.
В камере, куда его вновь отвезли, Бородулин обнаружил миску, наполненную уже холодными, слипшимися макаронами, в них еще, разрозненными волокнами,  можно было разглядеть остатки не то чьих-то мускул, не то сухожилий. Кроме этого -  кружку также с остывшим чаем, прикрытую парой кусочков хлеба, - один кусочек черный, другой – белый. С макаронами он сделал то, что раньше – с остатками каши, то есть вывалил их в унитаз. Чай, даже холодный, жадно выпил, хлеб съел. Только помыл посуду под струей воды в умывальнике, до слуха его донеслось, как милиционер кого-то еще из сидельцев предупреждает – сначала стуком ключа в дверь, потом голосом:
-Отбой!
Стукнули и в его дверь, а потом возвестили:
-Отбой!
«Отбоя» хотелось. Но, во-первых, разумеется, не такого. Вновь с тоской, как уже о чем-то совершенно несбыточном, всплыл в памяти его старенький, но такой обжитой, такой удобный, такой ласковый, податливый диван. Когда-то он еще окажется на нем?... Во-вторых… этот человек…Нет, этот, скорее, бульдог, с его лающим голосом, готовый, кажется, вцепиться в его, Бородулина, глотку….В сравнении с ним прежний его следователь уже представлялся какой-то мелкой захудалой шавкой… Этот Шерлок Холмс пытается заглянуть в свою жертву как можно глубже. Копнуть до дна. Что же он там увидел? Если увидел что-нибудь вообще… К чему эти аналогии с его, якобы, родственником? Этот совершенно неуместный рассказ о несовершеннолетней. Какое все это имеет отношение лично к нему, Бородулину? А впрочем… Чему же тут удивляться? Все, как говорится, по науке. Он уже где-то об этом читал. Если попадается неуступчивый подследственный, начинается целенаправленный поиск любых порочащих его данных, даже если они не подпадают ни под одну статью уголовного кодекса и не имеют абсолютно никакого отношения к предъявленному ему обвинению. Раздавить такого человека морально, а потом делать с ним, что угодно. Вот и этот… «психолог»  действует точно  по этой методе. Да еще, возможно, такой же  неудачный художник или писатель, как и его дед-сыщик.  Озлобленный. 
Под одеяло залезать не стал, раздеваться – тем более. Вновь, как уже проделывал это днем, лег поверх одеяла, укрылся пальто. Чтобы никуда не исчезнувший свет поменьше раздражал оболочку глаз, обернулся лицом к стене. Только сейчас, обернувшись, почти упершись лицом в стену, заметил процарапанное кем-то по осыпающейся штукатурке, возможно, острым ногтем  «Да пошли вы все в за…».
Что-то как будто коснулось его щеки. Открыл только-только закрывшиеся, было, глаза. Таракан… Да не один! Похоже, вся стена усеяна ими. Почти свалился  с койки от шока. Когда уже оказался на ногах, еще раз бросил взгляд на стену, понял,  что этих усатых, устремившихся за пропитанием существ не так уж много. Штук пять – от силы. А после того, как стукнул ладонью по стене, они и вовсе - мгновенно - исчезли из виду. Пуганые насекомые. Может, еще и не такие голодные. Но возвращаться на койку уже не хотелось. Так и стоял посреди камеры, не решаясь, что же ему делать дальше, пока не услышал, как открылась посреди двери окошко, пока не увидел заглядывающий в окошко зрачок глаза:
-Чего не спишь? Для дяди отбой?
-Тараканы, - попробовал оправдаться Бородулин.
-«Тараканы»… Сейчас же в койку, не -то заработаешь себе похуже тараканов… Нашел время – думать. Ночью спать положено, а, чтоб думать, впереди у тебя еще целый день.
Окошко закрылась, сердитый милиционер отошел от двери.
«Не вступать ни с кем в пререкания. Смириться».
Вернулся на койку. Правда, устроился на дальнем от стены краю и уже  на другом боку, отвернувшись от стены лицом. Как можно тщательнее, подоткнул под себя пальто, стараясь не оставить ни одной щелочки. Еще раз зажмурил глаза.
«Да, смириться. Потому что на все, - и хорошее и плохое, - есть единая, Твоя, Господи, воля».

День тринадцатый

1.
Проснулся от собачьего лая, раздающегося, кажется, прямо у двери его камеры. Судя по густоте октавы, собака отнюдь не маленькая, и намерения у нее вполне серьезные. Только успел удивиться тому, каким образом здесь могла оказаться собака, - в ушах зазвенело от истошного бабьего визга. Именно  «бабьего», а не «женского». Сначала визг, потом – в том же исполнении - брань. Похоже на то, что ее волокут по полу, а она отбивается. Сопение, визг, матерная брань, лай собаки, - все это постепенно  смещается, куда-то справа налево. Так на протяжении нескольких минут. И вдруг-прежняя тишина. Как будто все это только приснилось.
А, может, действительно приснилось?
Второй раз его пробудил уже стандартный стук ключом в дверь:
-Подъем!
Поднялся, с трудом разогнув затекшие за время – даже не сна, скорее, забытья, - ноги. Не без сожаления сбросил с себя пальто, которым укрывался всю ночь. В камере опять холодно. Вынудил себя освежить лицо прохладной водой, текущей скудной струйкой из крана рукомойника. Вытереться, разумеется, нечем. Вспомнил про оставленный при нем носовой платок, воспользовался им, как полотенцем. Чтобы подсох, - положил на едва источающую тепло батарею. Стал ждать, что будет дальше.
Дальше отворилось окошко,  и появилась рука дающего, в руке – миска, кружка с парой кусочков хлеба, белого и черного. Взял все, уже не задавая вопросов. В миске оказалась жиденькая овсяная каша, однако, по середине ее плавал уже подтаявший крохотный кусочек масла. Кашу съел почти всю. Но с куда большим удовольствием влил в себя лишь слегка попахивающую чаем, сладковатую и, что, может самое важное для него сейчас, - горячую воду.
Что дальше?
Где-то, возможно, через полчаса, до слуха его донеслись вполне домашние звуки: позвякивание, постукивание, какие-то перемещения, нормальный, ничем не возбужденный, - никакой брани, никаких истерик, - женский голос, вторящий ей, такой же нормальный, на спокойной ноте,  – мужской.  Еще слышно, как периодически  то открываются, то закрываются соседние двери. Дошла очередь и до его камеры. Отворили и ее. Тот же грузный милиционер, который вчера  так не понравился Бородулину. Однако сейчас выглядит вполне приемлемо: никакой враждебности ни на лице, ни  в тоне его обращения к Бородулину. Очень буднично:
-Уборка. На выход.
Бородулин беспрекословно покинул камеру. Намытый, еще не успевший подсохнуть  пол в коридоре: линолеум в желто-красную клеточку. Запах от какого-то ассенизирующего средства. Средних лет женщина в спортивных брюках, поверх брюк еще и полосатая короткая  юбка, на голове - спортивная вязаная шапочка, из-под нее торчат в разные стороны волосы.  В ее руках  ведро и швабра.
Долго Бородулину разглядывать женщину милиционер, однако, не позволил:
-Сюда. Лицом к стене.
Бородулин вновь не прекословил, выполнил ровно то, что от него требовалось: уперся глазами в стену, а женщина с ведром и шваброй, успел заметить, вошла в его камеру. Милиционер побыл какое-то время, но совсем недолго, - чуть-чуть проследил за тем, как женщина приступила к уборке в камере, еще бросил контрольный взгляд на Бородулина, видимо, удостоверился, что от него ждать никаких неприятностей не стоит, -  исчез за углом. Оттуда, куда он исчез, доносились звуки человеческой речи, обрывки музыки. Работал телевизор и, судя по доносящейся мелодии, скорее всего, показывали кино.  Из соседней же с Бородулиным камеры, из той, в которой еще вчера ее беспокойный  сиделец угрожал сухой голодовкой, доносились совсем другие звуки: заунывным речитативом. Бородулин напряг слух: безусловно, кто-то обращался с молитвой к Аллаху.
Женщина сделала свое дело, отворила форточку и, подхватив ведро и швабру, покинула камеру. Прошмыгнула было  мимо Бородулина, однако, что-то, возможно, любопытство,  заставило ее остановиться
-Как же вы совсем без белья-то обходитесь? – шепотом обратилась к Бородулину.  – Вы бы попросили, у них есть, я знаю, своими глазами видала.  Токо что жмотничают.
Видимо, милиционер уже почувствовал, что женщина управилась с заданием, - вновь вышел из-за угла. Заметил, совсем не строго:
-Разговорчики.
Женщина подхватила с пола ведро и поспешила вдоль коридора, милиционер же мановением руки пригласил Бородулина вновь занять  камеру.
-Скажите, - прежде чем войти, решил обратиться Бородулин, - как насчет постельного белья? Я могу его у вас получить?
-Постельного белья? – удивился милиционер так, словно впервые в жизни узнал о существовании постельного белья. – Может, тебе сюда еще цветной телевизор прикажешь поставить? Компьютер с голыми бабами?... Зачем тебе белье? Тебя вот-вот, с минуты на минуту,  в Кресты повезут. Вот там тебе – полный пансион. И почистют, и погладят. Все, что твоей душеньке угодно… Заходи, заходи.
И дверь вновь закрылась за Бородулиным.

2.
Ведь день прошел в ожидании, когда исполнится угроза милиционера. Время шло, час за часом, минута за минутой, - изолятор жил своей привычной, изо дня в день, из года в год повторяющейся жизнью: кого-то целой компанией уводили, кого-то  такой же компанией приводили, слышались чьи-то голоса, кто-то возмущался, кто-то навзрыд плакал, кто-то, наоборот, чему-то шумно радовался, открывались и закрывались двери, словом, заурядная  суета, но камеру Бородулина все это обходило как-то стороной, словно она была на особом положении. Волны этой своеобразной жизни, хоть и достигали ее, но внутрь не проникали, облизывали углы и растекались по коридору, по закоулкам. Видимо, он, как арестант, также как и его одиночная камера,  все-таки пользовался какими-то спецправами.  Был в статусе  своеобразной  вип-персоны.
Пришло время обеда. Бородулин поел, без аппетита, но и без того легкого отвращения, как было еще только вчера. Да, постепенно он привыкал, - вне всяких сомнений. Подобно тому, как человек привыкает ровно ко всему. Привыкнет, как не кажется это сейчас невероятным, и к этим пресловутым зловещим, пугающим добропорядочных, не «нарушающих» граждан Крестам, если действительно окажется там. Привыкнет к скудной баланде, к обществу «бывалых» тюремных долгожителей. В какой-то степени, наверное, мимикрирует, - как любое стремящееся, во что бы то ни стало выжить, существо, а в какой-то степени, как знать, может, в свою очередь,  и окажет влияние на ту бывалую братву, которой суждено будет  стать на несколько лет его непосредственным окружением. Как бы то ни было – в Крестах или вне их, - жизнь все равно будет как-то продолжаться, и он, следуя великому закону самосохранения, будет искать и находить в ней какую-то наиболее подходящую ему в любых предлагаемых суровых обстоятельствах нишу. Так было со многими другими.  Так, безусловно, - через потрясения, отречения, переоценки, - случится, конечно, и с ним.  Никакой он не титан, не герой,  не станет «качать» свои права до последнего. Нет, он не станет никаким исключением, все же как-то послушается  данного ему покойным дедушкой совета - приспособится.
Но ниже какого-то предела, что бы с ним не произошло, он все равно не опустится. 
Прождал весь день, уже и вечер наступил. Вот он уже благополучно и поужинал. Скоро отбой. А обещанных Крестов как не было, так и нет. Наконец, дождался. В установившейся, сгущающейся с приближением ночи тишине, - когда звуки кажутся особенно неуместными, - раздались чеканные шаги дежурного милиционера. Отворилась  дверь. Милиционер уже не тот, что угрожал Бородулину Крестами, и не тот, что выглядел ребенком,  со сползающей набекрень фуражкой.  Значит, произошла еще  одна смена. Уже привычная для уха Бородулина негромкая команда:
-На выход.
Как был в пальто, так и вышел. Уже когда дверь за ним закрылась, вспомнил про оставленный им на батарее на  очередную просушку  носовой платок. Однако просить, чтобы отворили дверь и позволили забрать платок, не стал. «Уж там-то, в Крестах, полотенцем его должны будут обеспечить».
В дежурке Бородулина поджидал другой милиционер. Молча расписался в  какой-то бумажке. То ли случайность, то ли достаточно поздний час, то ли значительность самого момента диктовали  такую манеру поведения: и провожающий и сопровождающий Бородулина в его новой поездке  одинаково обходились минимумом слов. Или они просто были далеко не новичками и понимали друг друга с полуслова. Перед тем, как сопровождающему покинуть дежурку, Бородулин заметил, как  из сейфа извлекли  полиэтиленовый пакет, не то прошитый, не то запломбированный, с болтающейся на тесемочке биркой. Бородулин догадался, что в пакете хранятся отобранные у него при поступлении  в изолятор мелкие вещи. Бородулина усадили в машину, хотя она была на этот раз почему-то без решетки, и они тронулись.
Бородулин  предполагал, что его сразу повезут в Кресты, однако вскоре понял, что он ошибался. Машина вскоре остановилась и Бородулину скомандовали покинуть ее. Знакомый дворик. Догадался: видимо, ему еще раз, может быть, прощальный, придется повидаться со своим мучителем. А, может, с обоими мучителями сразу. Может, они, как истинные садисты-кровососы,  прежде, чем он покинет их навсегда, хотят еще раз насладиться видом затравленной ими  жертвы. 
Бородулина сначала повели по служебной лестнице, которой вели прошлый раз, уже одолели один этаж, когда  произошла какая-то заминка. Кто-то снизу прокричал:
-Коль! Коль! Погоди! Ты этого, что ли? По мокрому который?
-Ну, да.
-Отставить. Давай его пока к мартышкам в обезьянник.
Сопровождающий негромко матернулся, однако возражать не стал, дал Бородулину команду на спуск. Вернулись на первый этаж и почти не освещенным, с наглухо закрытыми по обеим сторонам дверьми коридором, прошли в уже нормально освещенную и людную дежурную часть отделения.
Поразительно, но за барьером,  на той же измызганной скамейке, в том же углу сидел тот же, вчерашний мужичок, - плохо соображающий, с вылупленным на окружающий его мир подбитым глазом, и даже лужа под ним, кажется, точно та же: или со вчерашнего утра не просохла, или добавил новую. А, может, то был и не вчерашний, а его почти стопроцентная копия. Клон. Кроме него – две «ночные бабочки». Стараясь перещеголять друг друга,  силятся добиться расположения у распорядителя их  в данное время судьбы -  дежурного милиционера. И, наконец, прилично одетый мужчина лет тридцати, явно также нетрезвый, нетвердо сидит  и неверным пальцем пытается выстучать  номер у себя на мобильнике. До кого-то хочет  дозвониться, однако что ни попытка – попадает пальцем не туда.
Пребывание Бородулина в отделении,  очевидно, по каким-то непредвиденным обстоятельствам затянулось. Часов при нем нет, также как и желания поинтересоваться временем у кого бы то ни было из тех, с кем вынужден сейчас коротать это достаточно позднее время. Но внутренние часы подсказывают ему, что его ожидание может длиться что-то около часа. За это время «бабочки» из заточения упорхнули, - то ли им все-таки удалось разжалобить сердца милиционеров, то ли их перевели в другое помещение. Но их место скоро занял  паренек, растерянный, донельзя испуганный, по всем внешним признакам вполне трезвый. Из тех реплик, которыми обменялись милиционеры, выходило, что этого паренька взяли «прямо тепленьким» в каком-то общественном месте и «прямо на бабе». Лупоглазый мужичок – клон, так и не придя в себя, успел уснуть в своем особенно провонявшем углу. Прилично одетому удалось - таки до кого-то дозвониться и теперь, с нетерпением поглядывая на частично видимую  оттуда, где его усадили,  входную дверь, дожидался  обещанной помощи.
Одного Бородулина никто никуда не требовал. Никто им не интересовался. Никому он был не нужен. Может, о нем вообще забыли? Как же ему сейчас не терпелось, чтобы все это как можно скорее и  хоть чем угодно закончилось!
Наконец, дождался. Обращенное к нему:
-Фамилия.
-Бородулин.
-Выходи.
Начали подниматься по лестнице. На первом же лестничном повороте увидел спускающуюся… Кто бы мог подумать? Марту. С красным заплаканным лицом. Слезы из глаз катились по ее щекам и сейчас. Слезы, однако, не помешали ей заметить Бородулина: шарахнулась в сторону, как от чумного. Невольно остановился и Бородулин, но сопровождающий сзади подтолкнул его.
-Вперед, вперед.
 Дверь в кабинет 13 отворена, тем не менее сопровождающий счел необходимым в нее постучать. В ответ из-за двери донеслось невнятное рычание (как медведь из берлоги), и тогда сопровождающий кивком головы предложил Бородулину  войти.
Все то же: темнота (у этого человека, явно, была какая-то к ней особая предрасположенность), дымный смрад, правда, слегка разбавленный духами. Кажется, тот же запах источала Марта в то их памятное застолье. Бородулин, уже не дожидаясь и не спрашивая,  занял свое привычное место за маленьким столиком, Валентин Иванович, как Бородулин вошел, так и восседал скифской каменной бабой, ни разу не шелохнувшись, за своим освещенным настольной лампой столом. Естественно, с зажатой меж зубов сигаретой. На том же столе, с краю, покоился полиэтиленовый пакет; кажется, именно тот, что содержал в себе экспроприированное  вчера у Бородулина.
Так, молча, не издавая ни звука, и просидели они друг против друга, по меньшей мере, минуты три.

3.
Первым не вытерпел и вступил в разговор телефон – зазвонил.  Валентин Иванович, предварительно вынув изо рта сигарету, взял трубку, проворчал в нее:
-Слушаю… Да, скоро… «Скоро» это полчаса… - И  вдруг взревел. – Сколько надо будет, столько и буду! Я что, по-твоему, в бирюльки здесь, что ли, играюсь? Я делом занят. Я судьбу, между прочим, человека решаю. Не хочешь дожидаться, - ложись. Что за дела? Разве я тебе запрещаю?  – Бросил трубку. Достал новую сигарету, с помощью зажигалки закурил. – Что ж… батенька… Как говорится, то хорошо, что хорошо кончается… Для вас хорошо, для кого-то плохо.  Распишитесь… Вот здесь. - Кивнул на пакет. – Забирайте, здесь все ваше. Посмотрите, не пропало ли чего.
-К чему это? – Бородулин был растерян и не знал, как вести себя.
-Еще раз: проверьте. Прямо при мне. Чтобы потом… не возникали. Такое бывает.
Что ж, - Бородулин сделал то, что от него и требовалось. Часы… Мобильник…Расческа. Кошелек с мелочью. Бумажник.
-В портмоне ваше загляните. Это самое главное.
Заглянул.  Деньги на месте.
-Теперь распишитесь.  – Подвинул к Бородулину заранее подготовленную бумажку. – А теперь… Будьте здоровы, живите богато. Можете убираться к себе. 
Вот как!
Странно, но Бородулин не испытывал сейчас какого-то большого шока. Шока радости. Никакого столбняка, никакого особенного сердцебиения. Или желания подскочить, допустим, со стула, что-то прокричать. Возможно, где-то в глубине сознания, несмотря на внутреннюю готовность принять все и, по возможности, не сломаться при этом, он все-таки рассчитывал, что все произойдет именно так, что, рано или поздно, все обнаружится, его невиновность станет очевидным фактом для всех. Просто ему повезло, обнаружилось даже намного раньше, чем он даже предполагал. Просто справедливость, как и положено, восторжествовала. Та Правда, которая стояла за ним, сказала свое веское слово. Вот, собственно говоря, и все. Поэтому и радоваться-то особых оснований у него не было. Свершилось то, что должно было свершиться.
Да, Бородулин мог покинуть эту смрадную берлогу прямо сейчас, не задерживаясь ни на секунду, однако какое-то любопытство еще удерживало его.
-Я могу задать вам… еще какие-то вопросы?
-Задавайте.
-Она призналась, что видела меня с молотком? –  Перед глазами Бородулина, естественно, сразу всплыло закапанное слезами лицо Марты.
-Не только.
-Не «только» что?
В чем же еще могла признаться Марта? Что она могла поведать такого, чтобы любое подозрение с Бородулина спало?
-Не только, не только. - Все же, как ни пытался это скрыть, Валентин Иванович  выглядел несколько сконфуженным. - Она назвала, кто убил вашу тетю. И  этого человека  только что – с полчаса назад, задержали с поличным. Все совпало. С чем вас и поздравляю.
И вновь – ничего особенного. От того, вероятно, что и это было ожидаемо.
-И… кто же это?
-Ее сожитель… Вам, наверное, не безынтересны детали?
-Д-да…. Если можно, конечно. 
-Можно. Теперь вам все можно… Судя по всему, этот фрайер неплохо подготовился.  Знал, например, о том, что, похоже, даже не знали вы. О хранящейся у вашей тети шкатулке с драгоценностями. Да, ваше, фамильное. Что удалось сберечь от ваших предков. Не самых бедных, как я понимаю, на Руси. Больше его у вашей родственницы ничего не интересовало. Судя по нашим данным, это достаточно опытный домушник. У него было и время, и возможности подобрать ключи.  Рано утром, пока, как он был в том уверен, ваша тетя спала, он проник в квартиру. На его несчастье, и на несчастье вашей тети, ей именно в этот момент приспичило пойти в туалет. Дальнейшее, я думаю, вам излагать не стоит…Что касается этой.. чухны… Она сразу, стоило ей утром заглянуть в квартиру и увидеть убитую, все смекнула.   О том, - кто и зачем. Для этого ей только стоило заглянуть в ящик комода, где, она знала, ваша тетя хранила свою шкатулку.  Все смекнула, но решила… Что, вы думаете? Нет, вовсе не спасти своего сожителя. Его судьба  и он сам  были ей безразличны. Гораздо заманчивее ей представлялось подставить вас…Вам отомстить…- Помолчал и продолжал необычным для него ровным голосом. Да, оказывается, он мог не только взлаивать, а говорить нормальным человеческим голосом. - Послушайте, отчего вы никому не сказали, что эта женщина когда-то домогалась вас?  Что, язык бы после этого у вас отвалился?... Скажи вы вовремя, и следствие могло бы сразу пойти по верному пути, и вам бы не пришлось…Вы вон какие лекции читаете, внушаете своим ученикам, какой мразью может быть человек, каким хламом может быть забита его черепушка, рассуждаете… О Боге. О  дьяволе. В одном флаконе. А чтобы элементарно…оглянуться… убедиться, что творится  вокруг вас… Тем более, если речь идет о женщине. Там вообще… черт ногу сломит. Не перекрестившись, - не стоит соваться. Где ваша рассудительность, Сергей Петрович?
-Да, я знаю, с рассудительностью у меня временами не все в порядке. Я, кажется, должен быть вам благодарен?
-Во-первых, вы мне ничего не должны. Я вам ничего не одалживал. Во-вторых…Благодарны – да. Только не мне. При чем здесь я?  Мне чужие лавры ни к чему. Хватает своих. В данном случае вы должны быть благодарны своей подруге.
-Какой подруге?
-Хм… У вас их так много?... В любом случае, вы ее скоро увидите. Это она – каким-то бабьим чутьем догадалась, откуда ветер дует, - достала эту…поганку и не слезла с нее, пока та не раскололась. А меня лишь поставили перед свершимся фактом… Еще вопросы?
«Вопросы… Вопросы… Да, пожалуй».
-Итак, если я вас правильно понял… Я могу идти?
-Я что? Как-то недостаточно доходчиво выражаюсь?
-Нет, доходчиво. Однако… боюсь…Уйти, как бы мне этого не хотелось,  отсюда я не смогу.
Вот только когда дало знать своим учащенным стуком сердце Бородулина. Только тогда озноб охватил его тело.
-Что, собственно, вы хотите мне этим сказать? У вас что, ноги от радости отнялись?
-Да нет, с ногами у меня проблем нет. Проблема в другом. Точнее…есть еще одно…новое обстоятельство. Точнее, старое, но… оставшееся не проясненным. Я утаил его от вас.
Валентин Иванович озадаченно уставился на Бородулина.
-Видите ли… Да, я не убивал свою тетю и, разумеется,  ужасно тому рад. Но… я готов был… убить другого человека. Был настроен на это. И даже …выстрелил.  Но, к счастью, не попал… Речь идет о молодом человеке. Я знаю только его имя и место работы. Именно к нему переехала жить та самая… моя племянница, которая до этого времени жила у меня и по поводу которой у вас были… и, возможно,  до сих пор остаются какие-то подозренья.
Валентин Иванович по-прежнему озадаченно смотрел на Бородулина, в отставленной руке тлеющая сигарета, по которой он машинально постукивает, отслаивающийся багровый пепел сыпется прямо в наполненный какой-то жидкостью стакан.
-И…что?
-Разве этого мало, чтобы вы все-таки посадили меня? Разве вы не этого добивались?
Опять телефон. Валентин Иванович приподнял трубку, тут же положил ее на место. Долго о чем-то думал.
-Да-а… чуден. Чуден град Петров. Чудны люди, населяющие его. Вот и вы, например… Да и я от вас… совсем недалеко ушел…  Вы… все сказали?  Больше ничего не добавите? А то еще… покопайтесь. Может, еще что-то выудите. Чтоб уж сразу… на всю катушку. Как  у нас говорится на Руси? Гулять так гулять?.. Интересно,  и за что же это вы…  его?
В самом деле? За что?
-Не могу определенно сказать. Возможно…отзвук того, о чем вы мне уже говорили.
-Напомните.
-О неведомой силе. Как не постыдно для меня, в моем возрасте это прозвучит... Очень может быть, что я его... приревновал.
Валентин Иванович убрал свой взгляд с лица Бородулина, опустил голову на грудь и в таком положении, не шелохнувшись, просидел пару минут, а потом неожиданно для Бородулина сказал:
-Отчего ж «стыдно»? Нет, ни сколечки не стыдно. Ревность  дело святое. Хотите, расскажу вам одну историю, происшедшую лично со мной? – Не дожидаясь, когда Бородулин что-то ответит, продолжил. – Я ведь, между нами говоря, тоже… неудавшийся убийца. Не буду рассказывать во всех подробностях. Буду краток. Мне шестнадцать лет, я живу у матери, это в Ровенской области, сейчас это Украина. Ей – нет, не матери, конечно, а другой женщине, - где-то немного за двадцать. Понятное дело, влюблен в нее. Любовь первая, чистая, никаких пятен, даже намеков на это. И вот… Застаю ее как-то случайно с любовником. Страстное желание стереть ее с лица земли. Все хладнокровно обдумываю. Она почти не умеет плавать. Завожу ее на лодке туда, где, я знаю, - страшная глубина. Уговариваю искупаться. А когда уже она в воде, сажусь за весла, быстро увожу лодку… Потом, много лет спустя, когда прочитал «Американскую трагедию» Драйзера, - плагиат чистейшей воды. С моей стороны, конечно. Но так лишь было задумано, на деле получилось иначе. Своей лодки у меня, понятное дело, не было, пользовался чужой. Хозяин обычно привязывал ее одной цепью, заматывал ее конец вокруг шеста. А шест уходил глубоко в землю. Однако на этот раз было другое. На этот раз отчего-то на цепи был еще и замок. И весь мой замысел полетел вверх тормашками… А что помешало вам?
-Какая-то птица. Она вылетела у меня буквально из-под ног и…я промахнулся.
Валентин Иванович еще помолчал, прежде чем продолжить:
-А как вы считаете… Отчего это…не получилось? Ни у меня, ни у вас. А у кого-то ведь получается. И очень даже просто. Как у того же, кто укокошил вашу тетю. Да мало ли их? А, может, то, что …там, - ткнул пальцем вверх, - как-то нас с вами…взял, да и  пожалел? Что вы думаете на этот счет?
-Возможно… Я не отвергаю такое. Вполне допускаю…  Но что вы собираетесь теперь делать со мной?
Валентин Иванович, прежде чем ответить, поплевал на кончик уже потухшей сигареты, и, прижав к столу, надавил на нее желтым ногтем. 
-Вы…из чего же в этого… молодого, как вы сказали… стреляли? Из рогатки?
-Нет, из пистолета.
-Бог с вами! Откуда вдруг у вас пистолет?
-Достался от отца. Но это совсем другая история.
-Сколько сделали выстрелов?
-Кажется, один… Да, один.
-Тот, в кого вы стреляли, - вас увидел, опознал?
-Нет. Он даже не знает, как я выгляжу. Скорее всего,  он даже ничего не понял. Сразу убежал.
-Свидетели. Кто-нибудь еще был при этом?
-Нет,  все случилось на пустыре и в темное время.
-Куда вы после этого девали свой пистолет?
-Выбросил его в болото у станции Белоостров.
-Кому-нибудь еще, кроме меня, уже говорили об этом? Может, хотя бы какими-то намеками.
-Нет, никому.
-Так… Что ж… Тогда закончим тем, с чего я начал. Заберите свое и… больше старайтесь не ставить ни себя, ни нас в такое дурацкое положение.
-Вы все-таки…отпускаете меня?
-А вам что? Может, хочется остаться? Пострадать? Как истинному петербуржцу? Испить чашу до дна? Или тем самым сказать, какие мы хорошие, а какие вы все плохие? Нет, этого удовольствия я вам не доставлю. И отчасти… могу объяснить, почему. – Закурил очередную сигарету. –  Вас, кажется,  интересует, отчего я вас отпускаю. Извольте. Объясняю. Скажите спасибо вашему родственнику. Да-да, тому самому, о котором я рассказывал на прошлой встрече. Правда, я  ведь не досказал  всей истории до конца. Хотите, доскажу? – И вновь телефон. Взял трубку. – Да… Минуток пять еще можешь подождать?..  Добро. – Положил трубку. – Так вот… Мы, кажется, закончили на том, что эта девица раскололась и откровенно поведала, как она жила. Вспомнили? Так получилось, что через восемь лет  ей пришлось еще  раз попасться в руки моего деда. Теперь уже как полноправному члену бандитской шайки. Тут-то она и рассказала ему, что на самом деле между нею и вашим родственником  было. Точнее, ничего не было, кроме его желания действительно как-то помочь ей выплыть…из этой… помойки, в которой, наряду со многими прочими,  оказалась по милости нашего картавого…. А  все ее, вроде бы,  признания только от того, что, будучи девкой неглупой и уже, несмотря на малость лет,  изрядно подыспорченной,  вовремя почуяла, куда ветер дует и какие от нее именно признания хотят. После этого  дед попытался отыскать вашего родственника, но было уже поздно. Оказалось, что  тот вскрыл себе вены сапожным ножом вскоре после того, как его выпустили из кутузки, и был, соответственно, бесславно, даже без отпевания похоронен. Но не на кладбище, а где-то рядом, в канавке.  Мир его праху… У вас не возникает законного вопроса, зачем это моему деду взбрело в голову вдруг отыскивать вашего родственника? Тратить на это драгоценное сыщицкое время.
-Зачем?
-Элементарно. Чтобы покаяться, повиниться перед ним. Может, даже… упасть перед ним на колени… Года через два его самого не стало … Теперь… считайте,  я отдал его должок: повинился перед вами…  Правда, на колени не упал. Но я могу. Если только вы захотите.
-Нет, что вы!
-Тогда… Хочу надеяться, мы с вами квиты, Сергей Петрович, и – ни вы, ни ваш родственник, - уже не предъявите нам никаких претензий на том свете?
-На том… Я не знаю, что будет на том, но, пока я на этом… Я не могу до сих пор похоронить свою тетю.
-Зеленая улица - хороните. В любое удобное для вас время… Да! Едва не забыл. Мы все-таки разыскали этого вашего… Гнедого. Ваше показание, что вы были у Калининского рынка, таким образом, подтвердилось. Просил передать вам наиогромнейший привет. И что приглашает вас в гости. Что я сейчас  и делаю… И больше к нам советую не попадаться. Замордуют. А фортуна, которая уже раз вас выручила, вы, наверное, не хуже меня знаете, дама весьма сумасбродная… Весьма, к слову сказать,  под стать той даме, которая…- Кивнул в сторону окно. - С нетерпением дожидается вас. Всего вам наилучшего.