Светлой памяти о маме моей, Марии Евстигнеевне посвящается.
Умирающая восьмидесяти восьмилетняя старушка мучается от сильных жгущих внутренних болей. Прожив такую длинную жизнь, в нищете и лишениях, она не имеет ни денег, ни имущества. Старушка безмерно любит своего сына и беспокоится о том, что ничего не может оставить ему после своей смерти.
Рассказ о взаимоотношениях людей в семье.
Шел апрель. До Пасхи – самого главного христианского праздника – оставалось три дня. На Северном Кавказе в это время уже тепло и даже зелено. А этот предпасхальный день был особо светлым солнечным и ласковым.
Город почти проснулся от зимней задумчивости. Транспорт, весело сигналя при обгонах, сновал по городскому асфальту. Люди бодро вышагивали по тротуарам, сняв с себя тяжелую зимнюю одежду. Расцветали сады, дружно и громко щебетали птицы, радуясь наступившему теплу.
И только в однокомнатной квартире на самом верхнем этаже пятиэтажного дома, в квартире, залитой теплым и ярким солнечным светом, в этот день было тихо и печально. Древняя восьмидесяти восьмилетняя старушка готовилась там к своей смерти.
Изнуренная длительным строгим предпасхальным постом старушка умиротворенно дремала на разбитом за многие десятилетия своего существования диване. Вдруг лицо ее исказилось болевой гримасой. Снова огнем горит внутри живота. Боль уже сильнее вчерашней и захватывает внутренности грудины. Таблетки не помогают. На уколы нет денег. И пожаловаться не кому. В живых здесь, в городе осталась только одна самая младшая сестра. Но она уже была сегодня утром, и сейчас работает на стройке дома своей дочери. Правда, в городе живут еще дочь и внуки …
Лицо старушки сильно сморщилось при вспоминании своей дочери и ее детей, в глазах появились слезы.
-Надо терпеть мне эти боли, – простонала старушка.
«Им сейчас не до меня, – вытирая глаза, подумала она, – Я нужна им была здоровой. Когда принимала их к себе жить, готовила еду, кормила их, давала денег на выпивку».
-Господи! – крестясь, стала бормотать старушка, – Забери ты меня поскорее! Ведь некому около меня сидеть да меня глядеть. Каюсь, грешна я пред тобой, и все же прошу тебя, Боже, облегчить мои страдания и послать мне быструю смерть!
-Боли внутри грудины поубавились, и в животе – стали стихать.
-Спасибо тебе, Господи! – взмолилась старушка, и, обведя уже ясным взором потолок и стены комнаты, приказала себе, – Надо вставать. Клавка-то после моей смерти квартиру себе заберет, а что же я оставлю Лёше и его семье?
Клавдия и Алексей – дети этой немощной, давно болеющей и умирающей уже старушки по имени Варвара Евстигнеевна.
Дочь старушки жила в этом же городе. Наведывалась к своей дряхлой матери раз в неделю. Хоть и была Клавдия уже на пенсии, но большего времени для матери не находила. Из-за детей своих и внуков непутевых. Чем старше они были, тем отчетливее в их характерах проявлялось отцовское пьяное зачатие и взбалмошность самой Клавдии.
Старшая ее дочь Полина – флегматик по натуре и любительница спиртного – так ничему смолоду и не научилась. Была ко всему прочему еще и лентяйкой. Рано вышла замуж, родила дочь и, однажды взбрыкнув, ушла от мужа. Бегала всю молодость от одного мужика к другому. На работах нигде долго не задерживалась. Так и дочь свою Виту воспитала.
Сын Клавдии Василий большие надежды подавал в отрочестве и ранней юности. Женился. Родители жены помогли ему построиться. Родился сын. Все было хорошо, но проявились гены отца-алкаша, и он тоже спился. Вместе с отцом не работали, пили до белой горячки, а потом с ножами и топорами гонялись Василий за своей женой, а его отец – за Клавдией.
Но еще худшая жизненная история получилась у младшей дочери Клавдии Алины. Красавицей она росла, но, считай, с детства была вульгарной. Ведь росла-то в семье алкашей-дебоширов, извергающих словесную похабщину. Вышла замуж, родила сына, воспитала его матерщинником, стала частенько заглядывать в чарку. В конце концов, от мужа ушла, оставив ему сына. Нигде не работала, занималась проституцией.
И вот все это «веселое» семейство висело на шее у Клавдии. Она их кормила, обеспечивала куревом и выпивкой.
Досталось лиха от этого семейства и Варваре Евстигнеевне…
Сын Варвары Евстигнеевны Алексей жил очень далеко в другом городе и даже в другом государстве. В одном из своих писем Варваре Евстигнеевне он так и писал в стихотворной форме:
Разбросала нас Судьба на тыщу верст.
Разделили нас с тобою государства.
Путь к тебе, родимая, не так уж прост.
А ко мне?.. Тебе нужны сейчас лекарства...
Хотя государства их еще совсем недавно были единой страной. А теперь вот его, россиянина, власти России воспринимают как иностранца. Прогуляться одному по городу, в котором он вырос и выучился, без документов уже нельзя. При малейшем подозрении полиция может арестовать и издеваться над тобой, и никакие доводы, что это твой родной город, что ты тут вырос, учился, жил, уже не помогут.
Тем не менее, каждый год во время отпуска дня на три Алексей навещал мать. Правда, в девяностые годы, когда промышленное производство всех стран развалившегося государства застыло, масса народа была выброшена на улицу, а те, кто еще работал, получали копеечную зарплату, Алексей стал приезжать к матери реже. Раз в два года. Но тогда, в эти тяжелые для Варвары Евстигнеевны годы (пенсию не платили по полугоду) он помогал ей деньгами. В семье Алексея росли два сына, и с финансами тоже было трудно: он и жена получали мизерные зарплаты. И все же каждые два-три месяца отправлял он матери небольшие денежные переводы.
Варвара Евстигнеевна была бесконечно рада этим переводам. Она гордилась своим сыном. Всякий раз, получив от сына перевод, лицо ее светилось улыбкой, и как бы говорило всем: «Посмотрите, какой у меня Алексей! В такое тяжелое время мало, что сам не бедствует, а еще и мне помогает!» Но чувство радости старушки быстро рассеивалось, когда она через некоторое малое время обнаруживала, что не только ее пенсия, но и присланные сыном деньги ушли на содержание Полины и ее дочери Виты, нигде не работавших и живших у нее.
Деньги Варвары Евстигнеевны улетучивались быстро еще и потому, что Полина и Вита стали заглядывать в ее кошелек. Уже часто старая женщина обнаруживала нехватку то тридцати, то пятидесяти рублей. Ни внучка, ни правнучка не сознавались в хищениях. Стала она деньги прятать, а в кошелке с тех пор держала минимально необходимые суммы на хлеб и молоко.
«Нет, так дело не пойдет! – думала Варвара Евстигнеевна, – Эти, когда умру, и не похоронят меня по-людски. У них ведь никогда никакая копейка в руках не удержится». После чего твердо решила: «Мою пенсию пусть проедают и пропивают, а деньги Алексея я буду откладывать на свои похороны». И открыла в сбербанке депозит на предъявителя.
Года через три, когда Алексей навещал свою мать, не выдержав, она похвалилась ему:
-Леш, а я ведь твои деньги не трачу, коплю на свои похороны. Уж больно дорого они сейчас стоят. Ну, половину их стоимости я уже накопила. Даст Бог, доживу до того часа, когда накоплю на полные похороны.
И как ни уговаривал Алексей мать, что не надо этого делать, что на похороны деньги найдутся, что ей деньги нужны сейчас, чтобы сохранить свое здоровье, Варвара Евстигнеевна продолжала откладывать деньги на черный день.
Алексей попробовал было воззвать к совести Полины. Стал стыдить ее за то, что она не работает, что они с Витой никаких сбережений не имеют. Но, куда там. Слова его отскакивали от Полины, как горох от стенки:
-Да зачем нам эти сбережения? Мы что, их с собой в гроб возьмем? Жить надо тем, что сейчас есть!
-Но ведь у вас, милая моя, совсем ничего нет! – парировал Алексей.
-Вот и хорошо, что ничего нет! Можно спокойно умирать, и не жалеть, что после себя кому-то оставляешь имущество, – повернула в свой бок Полина.
Вот и поговори с такими убежденными, что жить надо только одним днем. И то, что они живут в бабушкиной однокомнатной квартире, и не только ее стесняют, но и на шее у нее сидят, их тоже не смущает, а воспринимается ими как должное. А кто же еще, как не бабушка, должна была принять их на жилье! Старенькая женщина должна им, а они абсолютно никакого долга перед своей бабушкой не имеют и даже не чувствуют… никакого угрызения совести…
Полина приводила в квартиру своих ухажеров. Варвара Евстигнеевна разрешала ей это, жалела. «Ведь Полина еще молодая. А вдруг найдет свою Судьбу, и все у нее в жизни наладится!» – думала старушка.
Она, не имея образования и специальности, без мужа, без какой-либо материальной поддержки, живя в голоде и холоде, выкормила, вырастила, выучила и праведно воспитала двоих детей. Она, только она знала, как это тяжко, потому и сочувствовала Полине.
А Полина не стеснялась. Не стеснялась не только своей старенькой бабушки, но и своей уже тринадцатилетней дочери. Приводила в комнатку площадью 12 квадратных метров, в которой уже спали бабушка и Вита, своих всякий раз все новых ухажеров. Часто это заканчивалось среди ночи пьяным шумом, разборками с криком и матом, громким хлопаньем дверей. Разве может в таких условиях спать старый человек? Естественно, что после таких бессонных ночей у бабушки Вари болела голова, и чувствовала она себя совсем разбитой.
А однажды Полина привела кавалера днем:
-Баб Варь, познакомься. Это мой муж Николай. Он немного поживет у нас, пока мы найдем квартиру. Ладно, баб Варь?
-Да уж куда от вас денешься? – не скрывая радости, согласилась Варвара Евстигнеевна.
Конечно, ее обрадовало, что Полина, наконец, нашла себе пару. Но сильнее старушку обрадовало то, что скоро в ее квартирке наступит покой, что она сможет чувствовать себя в своем собственном жилище хозяйкой.
Но покоя так и не наступило. На пенсию старушки стали жить уже вчетвером. Николай тоже нигде не работал, и, по всей видимости, работать не собирался. Его вполне устраивало такое состояние: он живет в квартире, его кормят, поят и сексом удовлетворяют. Более того, через пару недель он и Полина стали уговаривать Варвару Евстигнеевну, чтобы она перешла жить к своей дочери.
Первое время старушка отмалчивалась, а в душе уже закипало: «Вон как, оказывается, можно отблагодарить за добро! Пальцем об палец не стукнули, чтобы чего-то добиться, пришли ко мне на все готовое, а теперь еще и выгоняют, – с горечью думала старушка, – Я бы и ушла с радостью, да некуда. К Клавке идти в частную хибару с удобствами во дворе, и трястись там, когда ее мужики гоняются за ней с ножами и топорами? Спасибо, внучка, за приглашение на тот Свет…»
Потом, когда предложения о ее переселении стали более настойчивыми, Варвара Евстигнеевна спросила Полину:
-А ты матери-то говорила об этом?
-Нет, но она согласится. Так что, баб Варь, собирай свои манатки.
-Нет, внученька, из своей квартиры я никуда не пойду. – Высказала уже давно вызревшее решение. – И вас здесь не удерживаю. Мешаю я вам – уходите, а из моей квартиры меня не выгоняйте.
Но очень скоро все разрешилось тем, чем и должно было разрешиться.
Полина устроилась на временную работу продавцом в киоск. Николай по-прежнему не работал. Отсыпался днями в квартире. По вечерам куда-то уходил и возвращался поздней ночью. Возможно, в карты играл, а может, и воровал – приходил с деньгами.
Бабушка Варя днями ходила то в аптеку, то за продуктами на базар и в магазин. А бывало, в церковь уедет или к сестре пойдет, так почти день ее нет в квартире. И тогда в тесной однокомнатной квартирке оставались один на один сорокалетний физически здоровый жаждущий секса мужчина и тринадцатилетняя и уже очень аппетитная девочка…
Конечно же, Николай совратил Виту. И стал жить половой жизнью одновременно с двумя женщинами. До Полины дошло, наконец, что «муж» охладел к ней, что все больше Николай заигрывает с ее дочерью Витой. У нее взыграло чувство обиженной самки, и она выгнала Николая из квартиры.
Через некоторое время бабушка Варя обнаружила пропажу, через которую у нее сучился обширный инфаркт. Пропала сберегательная книжка, книжка с деньгами сына Алексея, откладываемыми ею на свои похороны.
Дня три она еще надеялась найти сберкнижку. Перерывала все потаенные уголки, где она прятала от Полины и Виты вместе с книжкой и наличные пенсионные деньги. Все думала, что уже ей изменяет память, что она просто не может вспомнить, куда упрятала ее. Деньги нашла на том же месте, куда их положила. Но книжки там не оказалось. Не нашла ее Варвара Евстигнеевна и во всех других используемых для хранения местах. И вот тогда-то и сдали ее нервы, тогда-то и отказало ее сердце…
После случившегося и месячного лечения в больнице Варвара Евстигнеевна похудела, почернела и стала выглядеть лет на десять старше и так уже пожилого своего возраста. Подорванное инфарктом здоровье все быстрее и быстрее покидало ее старческое тело, в котором уже не было ни сил, ни духа, а скорее всего, надежды на лучшую ее жизнь. Если родная поросль ее, самая близкая к ней родня – дочь и внуки – так жестоко с ней поступают, то чего уж хорошего тут ожидать…
Пропажу сберкнижки старая и больная женщина держала в себе. Никому претензий не предъявляла и ничего никому не рассказывала. И сыну Алексею об этом не писала. С одной стороны, не пойман – не вор, а с другой – мог ведь и Николай взять сберкнижку. И только спустя два года, когда она рассказала о пропаже похоронных денег Клавдии и поделилась с ней своими подозрениями, та спокойно с ухмылкой на лице бросила:
-Мам, да не переживай ты так сильно и грех на душу не бери, не обвиняй никого. Я взяла твою книжку.
-И она, в самом деле, у тебя? – недоверчиво проронила ошеломленная этим сообщением Варвара Евстигнеевна.
-Да вон она валяется.
-Боже, как я рада, что деньги на мои похороны нашлись!
-Мам, денег-то на ней нет.
-Как нет? Куда же они делись? – с тревогой и отчаянием вырвалось у матери.
-Ну, ты же знаешь, какая большая задолженность у меня была по платежам за коммунальные услуги? Вот этими твоими двенадцатью тысячами я и рассчиталась.
-А как же тебе деньги-то отдали? Ведь книжка-то моя!
-Да ты совсем уже все забыла! Книжка-то на предъявителя.
Алексей часто писал матери письма. Варвара Евстигнеевна отвечала взаимностью. Они рассказывали друг другу о текущих переживаемых событиях. Сын старался не расстраивать мать и больше писал о хороших новостях: зарплату им с женой поднимают, все три комнаты в квартире они уже обставили мебелью, дети и в школе, и в институте хорошо учатся… Старушка искренне радовалась успехами в семье сына. Уж больно контрастными они выглядели на фоне неустроенной жизни Клавдии и ее детей, а вместе с ними и жизни самой Варвары Евстигнеевны. В своих письмах она хвалила сына, жалела Клавдию, описывала пьяно-угарные жизни ее мужа и детей. Жаловалась сыну и на бесчеловечное отношение к ней Полины и Виты. Не единожды Алексей предлагал забрать ее к себе. Но Варвара Евстигнеевна всякий раз отказывалась. Куда она уже поедет? Здесь у нее есть свой угол, похоронена ее мать и три ее сестры…
И каждый раз она благодарила сына за приглашение жить у него, и с душевной теплотой вспоминала то короткое время своей любви, от которой родился Алексей, в ее тяжелую и нищую молодость.
В 1939 году Варвара с двухлетней дочерью на руках устроилась на работу на нефтяных промыслах, расположенных километрах в семи от города. Она и еще одна женщина загружали в растворомешалку глину, заливали ее водой и тщательно размешивали. Потом эту глиняную суспензию подавали к бурильным установкам. Бурильщики с этой суспензией бурили скважины, искали нефть. Варвара со своей дочерью и другая работница жили здесь же на глиняном карьере в сооруженной для сторожей землянке.
Двое бурильщиков были тут в командировке. Один из них, Федор, очень нравился Варваре. Статный, веселый мужчина и грамотный. Жилье у прикомандированных бурильщиков было в городском бараке. Далеко оттуда добираться до работы, да и удобств там никаких. Попросились жить в землянке, и молодые женщины взяли их к себе «на квартиру». Федору тоже приглянулась миловидная и спокойная Варя. И они стали жить как муж и жена. Варвара любила Федора и уважала, считала его настоящим мужчиной.
Но недолго продолжалась эта неожиданно вспыхнувшая любовь Вари, так жестоко уже обиженной Судьбой. Через три месяца Федору дали в городе квартиру, и к нему приехала жена с четырьмя детьми. В это время Варвара была уже беременна от него. Нефти на нефтяных промыслах оказалось совсем мало, и бурильные работы стали сворачивать. Федор завербовался в Якутию, и с тех пор исчез из поля зрения Варвары.
Конечно, это было для нее снова жестоким ударом, а для ее родителей – большим позором. Это сейчас считают мать-одиночку героиней. А тогда, в те далекие времена – это был позор.
Но Варвара Евстигнеевна никогда не жалела, что приобрела сына с забывшим ее Федором.
Все это время сын не забывал старенькую мать и для поддержки периодически присылал ей небольшие суммы. После пропажи сберкнижки на предъявителя Варвара Евстигнеевна стала откладывать деньги на свое имя. Чувствовала больная старушка, что недолго ей осталось жить. Поэтому к деньгам сына стала добавлять и свои, отщипывая их от небольшой получаемой пенсии. «Надо до своей смерти успеть накопить, – думала, – А то ведь стыд и позор моим голодранцам будет, даже гроба не смогут купить, не то чтоб с батюшкой меня похоронить».
Да и поспокойнее ей сейчас стало и с деньгами легче. Полина и Вита нашли себе мужиков, и не живут у нее. Правда, частенько в гости приходят и с большим аппетитом наяривают приготовленную бабушкой Варей постную пищу. Но денег им баба Варя уже не дает.
Варвара Евстигнеевна медленно приподнялась с дивана и мелкими шажками, не отрывая стоп от пола, поплыла к столу, стоящему у окна. Она была озабочена неотступно преследовавшей ее мыслью, какую же память о себе она оставит сыну и его семье? И совершенно не замечала яркого солнечного света, бьющего через окно, веселого многоголосого весеннего шума за окном. Она плыла к столу, на котором лежали ученическая ручка, несколько клочков бумаги из школьной тетради и целлофановый кулек с тремя небольшими льняными полотенцами и двумя тонкой шерсти легкими головными платками.
-Господи, как трудно мне уже ходить! – опершись руками на стол, тяжело выдохнула старушка.
И прошла-то она всего полтора метра, отделявшие стол от дивана. Опустилась на тут же стоявший стул. Задумалась. Тяжелую жизнь прожила она. И, наверное, правильно, т.к. большая грешница. Это ведь надо, почитай, из-под венца от законного мужа убежала!
Замуж Варю отдали рано, в девятнадцать лет. Со своим мужем она венчалась в церкви. Муж был не пьющим, работящим и внешности нормальной. Но, видимо, не по любви вышла Варя за него замуж. А может, кто заколдовал ее, напустил на неё злые чары? Только очень скоро она сбежала от своего законного мужа.
И теперь Варвара Евстигнеевна постоянно укоряет себя: «Большой грех я на душу приняла. До сих пор не пойму, как так получилось, что от мужа я сама ушла. Сделался он мне очень противным. Не могла на него даже смотреть. Тут, вроде, как будто мне сделали плохое. Вот я всю жизнь и скитаюсь».
Очнулась от воспоминаний. Взгляд ее остановился на кульке. Укоризненно покачала сивой головой:
-Да. Это все, что от меня останется сыну…
Взяла дрожащей немощной рукой ручку и на близлежащем клочке бумаги малопонятными каракулями вывела:
«Вы простите, дети милые, меня. Разлучаюсь на веки с вами я. Простите, что я вам мало дала любви и заботы, не могла вас обеспечить и ничего вам не оставила в наследство. Я отдала вам только свою душу и сердце. Но это никем и никогда не замечается».
Устала. Сделала передышку и снова задумалась. Поймет ли ее Алексей? Ведь это он добился ей жилья, еще когда в армии служил! И с полковым замполитом говорил, и городскому военкому письма писал, и даже к директору совхоза, где работала тогда Варвара Евстигнеевна, ходил на прием. И всем рассказывал, в какой крохотной глинобитной развалюхе она жила.
Снова стала выводить свои, только Алексею и понятные, каракули:
«Как мне было тяжело смотреть, когда вы вырастали и были хуже многих других одеты и обуты. Я старалась где-то подработать, чтобы вы не были голодны. Вы знаете, какое время было тяжелое. Бог нам помог. Вы выросли и стали хорошими детьми».
Конечно, эту записку Клавдия тоже прочтет. Пусть порадуется, что она тоже хорошая.
Очередное воспоминание, резко озарившее уже угасающий мозг больной и старой женщины, отбросило Варвару Евстигнеевну почти на семьдесят лет назад. Воспоминание о происшествии, от которого Варвару Евстигнеевну всегда бросало в дрожь.
Чтобы не видеть опостылевшего и опротивевшего мужа, в далеком 1934 году она уехала из поселка в город. Там она жила у дальних родственников и работала со своим, как она всем говорила, «незаконченным коридорным образованием» разнорабочей в «Заготзерне».
Её жилье располагалось далеко от места работы. Идти нужно было по мосту через реку. И вот однажды, когда Варя шла с работы после второй смены темной глухой июльской ночью, на этот мост бес вынес навстречу ей «дьявола». Вихрем, ураганом набросился этот «дьявол» на молоденькую небольшого росточка Варю. Свалил, скрутил и изнасиловал. И погубил ей жизнь. В этом переполохе сотворила она с ним дочь Клаву.
Всю жизнь потом Варвара Евстигнеевна себя ругала: почему не удушила она еще во чреве это «дьявольское» зачатие? Сама всю жизнь мучилась, и детей своих мучила…
Ручка, поддерживаемая слабой рукой Варвары Евстигнеевны, вновь ожила.
«Своих детей вы обеспечивали всем, что им было угодно. А меня еще раз простите. Вспоминайте. Все же я ваша мать была.
Благословляю вас, Леша и Клава, на долгую, добрую жизнь. Уважайте друг друга. Мой вам последний поцелуй».
Ручка упала из утомленной старческой руки на стол. Баба Варя, тяжело дыша, откинулась на спинку стула. Снова стали донимать жгущие и пекущие внутренние боли.
-Господи! Скорей бы мне умереть! – в отчаянии вымолвила старушка.
Но тут же встрепенулась:
-Постой, постой, я ведь еще не дописала, – взволновалась она.
Дрожащей рукой нащупала ручку и, не видя уже, косыми строчками по написанному вывела:
«Клава, все остается твоим детям, а Алексею и нечем вспомнить обо мне».
Минут десять сидела у стола, отдыхала после утомительной писанины. Затем, собравшись с последними силами, встала и медленно и осторожно поплыла к дивану. С громкими стонами легла. Боли нестерпимо жгли все внутренности.
Этим днем больная старая женщина уже не поднималась. Вечером к ней заглянула Клавдия. Застала мать, лежащую на разбитом диване и громко стонущую. Увидела на столе исписанные клочки бумаги. Долго, молча шевеля губами, читала.
-Смотри-ка, какая писательница! – сказала самой себе, – Неделю тому ведь уже написала. Вон в кульке записка-то лежит.
Раскрыла кулек, вынула сложенную вдвое записку, развернула и стала вслух читать:
«Клава, вот этот кулек отдашь Алексею, помянуть меня. Это все, что ему от меня осталось: утереть горькую слезу моим полотенцем. Больше я ничего не могла приобрести за свою долгую жизнь.
Леша, ты меня прости за то, что я тебе никогда и ничем не помогала. Спасибо тебе, сын, за то, что ты сам выучился, нормальную жизнь себе устроил, все сами себе нажили.
В кульке три полотенца и два платка. Всем мужчинам – тебе, Леша, и твоим сыновьям Валере и Юре – по полотенцу, а жене и теще твоей – Вале и Марии Николаевне – по платку на память о моей грешной душе.
Леша, Валя, Валера, Юра, пишу последний раз. Ухожу от вас на веки. Целую – мама и бабушка.
Жила на Свете грешница и с грехами в могилу пошла. Только я прошу, вспоминайте меня, дети, всякий раз. Ваши вспоминания облегчат участь всех нас, усопших. Вспоминайте братьев и сестер и меня с любовью.
Вы меня простите, быть может, перед вами виновата я. Поминайте хлебом, солью, даже чистой водой – все будет предо мной. Пуще всех поминайте, милое семя, меня – безотказно служила вам я.
Аминь».
Сложила записку, собрала со стола исписанные старческой рукой клочки бумаги и все вместе сунула в кулек с памятным посмертным подарком матери для Алексея.
Трое суток кричала Варвара Евстигнеевна, мучаясь от нестерпимых болей, трое суток взывала к Богу, чтобы он укоротил ей эти чудовищные муки, послал быструю смерть…
Умерла она на Пасху. Соседи, приходившие прощаться с ней, говорили:
-Значит, так Богу угодно было, чтобы умерла Варвара Евстигнеевна в Престольный праздник! Стало быть, святая она, старушка-то эта!
Ваш ФАС
09.02.2012