* написано в соавторстве с Евгением Будником
-------------------------------------------
Аннотация: рассказ-попытка понять, что мешает понять женщине и мужчине друг друга тогда, когда не понимать нельзя.
Он проснулся в своей маленькой комнате, поднялся с постели и закурил. Сигаретный дым плавно, не торопясь поднимался к потолку, но не достигал его, а растворялся в воздухе. Мысли Его вели себя сейчас точно как этот дым: с каждым вдохом они как бы появлялись, обретали в себе смысл, а потом, никуда конкретно не устремляясь, теряли свою форму и исчезали.
Он и не сопротивлялся этому, но, чувствуя, что поддавшись такому своему состоянию до конца, сам может исчезнуть, направлял взгляд то на ободранный стол, то на шкаф с приоткрытой дверью, а чаще всего на вазу с цветами, уже увядающими, но еще не потерявшими своей живой красоты. Лепестки их были мелкими, нежного голубого цвета. Как они называются, Он не знал, а вернее не помнил.
Вчера Она пришла, поставила вазу с ними на подоконник и ушла, не сказав ни слова. Последнее время Она часто делала так – ничего не объясняя, или даже вовсе ничего не говоря.
Кончилась сигарета. Он закрыл глаза. Мыслей уже никаких не было. Как будто все они улетучились вместе с дымом. И теперь Ему оставалось только ждать, когда снова захочется курить.
Прошло около получаса, и Он снова потянулся к пачке. Спичка вспыхнула яркой золотистой охрой, исполнила свой долг и потухла. Сигаретный дым вновь, исчезая по дороге, беспокойной голубоватой струйкой потянулся вверх.
Он снова посмотрел на вазу и на цветы. Они показались ему печальными. Он позволил себе чуть задуматься – да, именно печальными. Словно первый раз ощутив это, почти удивляясь этому, как чему-то новому, стал смотреть уже только на вазу.
«Разве, вообще хоть что-нибудь может случиться в одном из скверных городков, какими по обычаю нашей консервативной родины заполняют пустыри?» - спросил Он кого-то.
Скромная ваза своим плетеным рисунком и неброскими тонами тонкого фарфора напомнила ему о путаных улочках, серых осенних пейзажах и неприветливых людях, прячущихся друг от друга в плащах. Неожиданная фантазия заставила его улыбнуться.
«Дожди, ветер и дряхлый дым печей. Больше здесь и быть ничего не может», - ответила ваза, а точнее Он за нее.
- Тогда какого же черта… - он протянул руку и стряхнул пепел, наблюдая, как послушно погас мелкий уголек, - Какого же черта я уже третий день…
- Молчи, - перебил он сам себя, вставляя реплику вазы, - Только дожди, ветер и дым печей.
Взъерошенный воробей с улицы стукнул клювом в окно. Казалось, он что-то пытливо разглядывает в комнате, отрывисто мотая головой и тараща глаза. Видимо, так ничего не обнаружив, жалкая птаха исчезла.
- Жестокая ты. Такая же, как Она.
Сказав это, обращаясь к вазе, он откинул голову, и морщась, глубоко вдохнул, так, что потрескивание разжигаемой бумаги отдалось болью. Он долго не мог придумать, что бы ответила на это ваза.
Нежные голубые лепестки даже не шелохнулись.
- Почему ты молчишь? – сказал Он вслух и пристально взглянул на безмолвный фарфоровый сосуд.
Не двигаясь, и даже не моргая, Он, словно на самом деле, ждал ответа.
- Почему ты все молчишь?! – вдруг вскричал Он и вскочил на ноги.
- Дожди, ветер и дым печей, - тут же спокойно и обессилено произнес Он, свалился в кресло и закрыл лицо руками.
Долгое время Он еще пытался ни о чем не думать, но то нудное чувство тревожного волнения, которое наступает, когда ждешь чего-то, но боишься себе в этом признаться, постепенно снова захватило Его. Ускользающие воспоминания, какие-то невнятные звуки и запахи из прошлого в его мыслях наполнялись острым смыслом и выстраивались в целую картину. Ему было больно смотреть на эту картину. На ней была запечатлена Его жизнь. Но, даже открывая глаза, он не мог оторваться от нее. На этой картине он видел и Ее. И он сейчас ждал Ее.
«Господи, что же со мной творится? Что же это такое начинается?» - подумал Он, и подумал как можно тише, но знал, что Она Его услышит, и быть может только от того и услышит, что Он знал это, знал и хотел. Больше всего на свете.
«А вдруг не только дожди, ветер и дым. А вдруг хоть что-то еще», - послышалась Ему, а быть может, и придумалась им самим эта неоконченная, словно дыхание, фраза, и тут же захватила всей своей незавершенностью, какой-то неуловимостью, но вместе с тем и близостью к пониманию, почему не окончена, не разгадана.
Он вдруг вскочил и зашагал по комнате из угла в угол, словно рефлекторно, пытался в движении не упустить это свое волнение.
«Сигареты. Конечно же, как я раньше…» - пронеслось у Него в голове, и Он бросился к ним. «Они помогут, должны».
Он закурил. И снова уставился на цветы, будто пытался разглядеть в них что-то важное, ускользающее.
- Помоги. Мне трудно самому.
Ему показалось, что он сказал это очень громко, но на самом деле просто прошептал. Не заметил Он даже, как пальцы давно уже потушили окурок. Он был сосредоточен на вазе, на ее узорах и изгибах. Чувство ожидания Ее скорого присутствия, почему-то слившееся с этим неподвижным предметом, который Она принесла, захватило Его настолько, что стало уже нормальным, а не чем-то необычным.
Она не дала Ему выстрадать это чувство до конца. Она пришла гораздо раньше.
Обычно, после нескольких часов ожидания, он уже не проявлял никаких признаков нетерпения. Он представлял себе, как Она, не спеша обходя или перепрыгивая лужи, глядит, как обычно, себе под ноги, и пробираясь по узеньким улочкам, стучит каблучками по асфальту. Он считал Ее шаги. Он воображал, как Она, наконец, подходит к его двери, закрывает глаза, что-то шепчет, и вздохнув, нажимает кнопку звонка… Но нет, Она не делает этого. Тогда Он начинает все с начала. Вот Она вы-ходит из магазина и направляется к нему. Почему-то обернулась, словно услышав что-то. Показалось. И Она идет дальше, все так же не спеша. И вот Она у двери, складывает зонт, проговаривает дрожащими губами какую-то молитву и протягивает руку к кнопке. И Он снова отматывает пленку назад. Ему очень нравилось представлять, как Она проделывает этот путь в пару кварталов. Он наслаждался образами ее походки, глухого стука каблуков, волос, развевающихся на ветру. Воображал разные ситуации, из-за которых Она задерживалась. Так Он мог ждать Ее весь вечер, пока не засыпал. Бывало даже, что он угадывал момент, когда прозвучит звонок. Но сегодня он прозвучал раньше.
И, с дикими глазами, только-только распахнув дверь, он понял, что не надо было так делать.
Она стояла, держа руки за спиной и опустив голову, будто чувствовала вину. Ее мягкие волосы темными ручьями спадали на плечи, на такой же темный простой плащ. Они еще сохранили в себе запахи города и холод ветра. Он это ощущал.
Она шаркнула носком блестящей туфельки по полу будто бы невзначай.
Он снова захлебнулся в своих ощущениях, ведь Она опять была рядом. Ее волосы, нежные руки с теплыми ладонями, подрагивающие губы. Он жаждал заглянуть ей в глаза. Всем своим существом желал этого. Но не мог. И не потому, что был не в состоянии протянуть руку к ее лицу и заставить взглянуть на него. Причиной всему было это ее молчание, позволявшее лишь только смотреть и доводившее его до исступления.
Лишь в одном этом молчании он видел границу, за которую так трудно и почти невозможно переступить. А значит, именно в нем и была вся разгадка.
«Словно ваза», - пронеслась в его голове мысль, и тут же вобрала в себя все его сознание. «Конечно же, ваза», - как бы согласился Он с самим собой. И даже немного расслабился и успокоился с уверенностью заблудившегося в лесу человека, только что увидевшего тропу, в том, что вот оно - это спасение, и беспокоиться ему особо не следует, потому что никуда оно не денется. Надо только идти по этой тропе, и она обязательно выведет. Куда-нибудь, да выведет.
«Почему она поставила эту вазу? Что она хотела этим сказать? И почему сама не скажет? Почему молчит?», - замелькали в его голове вопросы, на которые ему было так необходимо ответить.
«Она хочет, чтобы я сам понял, чтобы я сам разобрался. Но что понял, в чем разобрался?»
Новая волна тревог и сомнений нахлынула на него, грозя увести еще дальше от ответа, заставляя мысли путаться и биться, словно в лихорадке.
Лишь усилием воли, невесть откуда появившейся, ему удалось обуздать наступающее волнение и заставить разум двигаться в направлении маячившего где-то вдали огонька.
Она стояла все так же молча, с опущенными глазами и молчала. Словно ждала, пока Он доберется до этого огонька.
- Здравствуй, - попытался сказать Он как можно спокойнее. Он знал, что провести Ее нельзя и оттого ощутил себя глупцом. Она наверняка заметила его волнение еще тогда, когда Он судорожно распахнул дверь. А Ее прямой, откровенный, чуть ли не издевающийся взгляд убедил его в своей наивности настолько, что заставил сглотнуть слюну.
Она переступила порог, закрыла за собой дверь, и прислонившись к ней спиной, запрокинула голову вверх и долго смотрела в потолок.
Он даже не включил свет. Он и в сумраке прихожей смог разглядеть (или представить) черты ее бледного, немного худого лица: вздернутые брови наполненных жизнью глаз, строгий подбородок, тонкие губы, застывшие в печальной болезненной улыбке. Ему было дорого это лицо, но Он не понимал его. Порой оно его даже отталкивало.
Она сняла плащ, оказавшись в обтягивающей, едкого синего цвета кофточке, и будто не заметив Его, прошла в комнату. Бросила на стол мятый листок и села на диван, глядя в окно. Или на подоконник с вазой.
Он, конечно, догадался, чего Она сейчас хочет, и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не выдать наполнявших его смятения и непонимания, подошел к столу, взял листок и медленно развернул его. Перед тем, как прочитать, он взглянул на Нее. Она так же неподвижно и пристально смотрела в одну точку. Он уже и не сомневался, в какую.
«Прости, что не могу сказать тебе этого словами. Я знаю, как тебе нравится мой голос.
Все кончено. Завтра мы расстанемся навсегда.
Умоляю, не вини меня. Я ни в чем не виновата, но никогда не смогу объяснить тебе, почему все так вышло.
P.S.: Если ты меня тоже любишь, то приготовь чашку горячего чаю. Мне холодно».
Так же медленно он свернул листок и аккуратно положил его на прежнее место. Он подумал, что если шок и может как-то проявляться, то именно так, как сейчас. То есть никак вообще. Уверенной походкой он отправился на кухню, думая только о том, какой чай ей больше нравится: крепкий или не очень. Еще одна спичка умерла, сгорев, зато дала жизнь вечному огню газовой плиты. Такому же голубому, как цветы в вазе.
Дождавшись, когда вода закипит, Он достал с полки чашку, сполоснул под краном, наполнил кипятком, положил пакетик чая, размял его ложкой, бросил в чашку сахар, размешал. Все это Он делал механически, совершенно не думая о смысле своих действий и так же, почти машинально, наблюдал за тем, что делает. Закончив готовить чай, Он взял чашку и пошел к Ней.
Он застал ее, как и прежде, сидящей на диване. Совершенно ничего не изменилось, пока Он отсутствовал. Та же застывшая поза, тот же взгляд, устремленный на вазу с цветами.
Он подошел и протянул чай. Не отводя глаз, Она взяла чашку, обхватила ее ладонями и отпила глоток, ни чем не давая понять, нравится ли ей. Да Он и не ждал этого, просто сел рядом, глядя на Нее.
Спустя некоторое время в Его голове, словно в отдалении, еле различимыми стали появляться мысли. Он и на них смотрел, будто на чужие, а не на свои. Не вдумываясь в смысл, а принимая такими, какими увидел.
«Почему Она все еще здесь? Почему до сих пор не ушла? Почему не поступила с этим листком так же, как с вазой?»
Однако все они не спрашивали, не отвечали, а скорее были утвердительными, были фактами.
«Она все еще здесь. Она до сих пор не ушла. Она не поступила с листком так же, как с вазой».
Его сознание целиком и полностью заполнила Она, и ваза была в нем лишь только потому, что Она на нее смотрела. Он даже дышал Ее дыханием, и перестань Она дышать, Он, наверное, тоже бы перестал. А почему так, Он даже не думал, просто смотрел, дышал и молчал, как Она.
Вдруг он почему-то решил, что непременно должен Ей сказать что-нибудь, пока Она не допьет чай. Потому что потом Она уйдет. Время шло, и тяжкая тишина усиливала ощущение его безвозвратности. Он наблюдал за каждым Ее глотком, за дуновениями пара. Он пытался разглядеть в Ее глазах хоть какое-нибудь чувство, за которое можно было бы зацепиться, но не находил такого.
Ее глаза, как и всегда раньше, отнюдь не были пустыми, они горели неумолимым огнем. В них Он видел и волю к жизни, и непонятное отчаяние, и еще что-то, чего никогда не мог объяснить.
Он не мог понять эти глаза ни когда познакомился с ней на вокзале, ни когда провожал Ее до дому, держа за руку, ни на веселых дружеских пьянках. Не смог Он их понять и тогда, когда решил, что в Ней что-то изменилось, и Он перестал Ей звонить, перестал бывать у нее в гостях. Больные воспоминания вдруг снова захватили Его. Непреодолимое ощущение потери чего-то родного, так необходимого для жизни, тоска по прошлому, жалость и страх перед единственным любимым существом, просто ностальгия - все это разом обрушилось на него.
- Зачем ты принесла эту проклятую вазу? - спросил Он, удивляясь собственному голосу.
Он заметил, как быстро Она сделала еще один глоток и обожглась.
- Почему ты так жестока со мной? Я в чем-то виноват?
Ему показалось, что Она нарочно стала пить еще быстрее, словно показывала Ему, что своими вопросами Он заставляет ее Скорее уйти. Но Он уже не мог остановиться.
- Почему ты молчишь, черт возьми?
Она одним глотком опустошила чашку, кинула ее в сторону, и бросилась Ему в объятия. Она плакала, а Он все крепче прижимал Ее к груди, гладил по волосам и говорил, как в бреду:
- Что с тобой? Почему ты молчишь? Ты жестока. Оставляешь мне только дождь, ветер и дым...
***
Она уехала рано утром. Он не провожал Ее потому что не хотел опоздать на работу. Вернувшись вечером, Он обнаружил, что цветы завяли совсем. Он выбросил их в ведро и принялся мыть вазу. Он знал, что пройдет совсем немного времени, и до него дойдет, что произошло. Сейчас он просто не в силах был больше ощущать и чувствовать. Он мыл вазу и разглядывал ее. Ее узоры, ее линии. Он поставит ее в зале на тумбочку и сорвет другие цветы. А лучше купит. Эти слишком быстро завяли, но не оттого ли, что в вазе не было воды? И как он не заметил этого?
Неожиданная догадка поразила Его сознание своей страшной точностью и правдивостью, она заставила Его замереть не двигаясь. Только сейчас Он все понял. Он вспомнил увядшие голубые цветы, выброшенные им в ведро, а потом ваза выскользнула из Его рук и разбилась.
Через одиннадцать дней после Ее отъезда Он получил конверт, в котором нашел открытку с изображением голубых полевых цветов. На ее развороте Он прочел:
«Теперь, когда я так далеко, надеюсь, тебе будет не так больно, если я все объясню. Ты никогда не слушал меня и не интересовался тем, чем я живу. Порой мне становилось страшно, когда мне казалось, что ты вовсе не любишь меня, а любишь любоваться мной. Как той вазой, что я принесла тебе в надежде, что ты поймешь это. Но ты так и не понял.
Наверное, и сейчас эта ваза стоит у тебя в комнате, но уже с другими цветами.
Не забудь, что им хотя бы иногда нужна вода».