Проданная степь. Вместо предисловия.
В 1802 году тридцатилетний миллионер, разбогатевший на крупных казённых подрядах, торговле крымской солью и винных откупах, коллежский асессор Николай Иванович Штиглиц приобрёл новороссийское имение у вдовы бывшего генерал-прокурора Сената князя Александра Алексеевича Вяземского.
Имение представляло собой 100 тысяч десятин плодородной земли по рекам Подпольной и Чертомлык, включая сёла Покровское, Капуловка и Грушовка с двумя тысячами душ крепостных крестьян. Более того, к существовавшему имению, Штиглиц прибавил ещё сёла в Таврии: Бабье, Ушкалка, Рогачик, Карайдубина, Рыбак. Так, что после этого владение расширилось до 126 тысяч десятин земли с более чем тремя тысячами крепостных.
Вдова князя Вяземского, княгиня Елена Никитична, урожденная Трубецкая, дочь елизаветинского генерал-прокурора и мать четырёх дочерей, сделке не противилась, ибо всем было известно, что князь Александр, при всём своём трудолюбии и бескорыстии, был до болезненности скуп и мелочен, и, будучи отчаянным противником роскоши, особо жену и дочерей не баловал. Покупатель же предлагал цену, превосходящую все, даже самые смелые её желания.
К тому же ещё сам светлейший князь Григорий Александрович Потёмкин при жизни благословил эту сделку и разрешил покойному супругу продать Штиглицу часть земель, дарованных в своё время генерал-прокурору императрицей Екатериной.
Исходя из этого, не удивительно, что покупка успешно состоялась. Хотя противники этой сделки были весьма влиятельны. Особо усердствовал престарелый Гаврила Романович Державин, сенатор и президент Коммерц-коллегии. Именитый поэт, назначенный в это же время министром юстиции и генерал-прокурором, настойчиво выступал против признания купчей крепости. Немало крови попортил он Штиглицу, повсеместно настаивая, что сделка эта противоречит имперским указам 1784 и 1801 годов. Впрочем, у пиита и негоцианта были давние и столь же неприязненные отношения, так, что и ожидать другого было невозможно. Однако в конце-концов дело сладилось. Вдова получила деньги, а Штиглиц желанные земли благословенной Таврии.
Новороссийские владения Николая Ивановича Штиглица, а по смерти его, последовавшей в 1820 году, перешедшие к потомкам - брату, барону Людвигу Ивановичу Штиглицу, а затем и племяннику Александру Людвиговичу быстро превратились в крупное товарное производство. Стоит отметить, что в отличие от иных властодержцев, щепетильный барон Александр Людвигович, крупнейший финансист и меценат, став в 1861году управляющим Государственным Банком Российской Империи, тут же продал все свои прибыльные имения и мануфактуры. В том числе и имение в Покровском. Так что князю Михаилу Романову, купившему Покровское у Штиглица, досталось процветающее хозяйство.
Имение специализировалось на разведении овец-мериносов, хлебопашестве и винокурении. Известно, что именно из пшеницы здешних пашен предпочитала хлеб к своему столу английская королева, а поставки в казну хлебного вина обеспечивали как внутренний российский рынок, так и вывоз за рубежи Империи. Кроме того, в речных плавнях местные жители выращивали овощи, славившиеся по всей округе.
Ежегодно в селе Покровском проводилась знаменитая ярмарка, на которой торговали хлебом, овцами и крупным рогатым скотом.
Писатель и этнограф А.С. Афанасьев-Чужбинский, посетив село Покровское в 1856году, писал в своей книге «Поездка в южную Россию. Очерки Днепра»: «А что за славный народ покровский! Какие великие люди! Какое сложение! И что за щегольство в костюме! Мне было приятно прожить в Покровском между честными, добрыми и трудолюбивыми жителями».
В той же книге «Поездка в южную Россию» Афанасьев-Чужбинский при описании жалкого положения сёл Чернышевки графа Чернышева и Борисоглебовки, вблизи Никополя, отметил: «За Чернышевой лежит Борисоглебовская помещика Нечаева, отличающаяся от прочих тем, что жители ее живут в бедности, и целые толпы детей, окружая проезжего, просят милостыню. Довольно бросить один взгляд на крестьянские жилища, на бедные лица этих детей, одетых в рубище, чтобы убедиться в необходимости просить милостыню».
Имение Штиглица не в пример владениям русских и украинских соседей процветало.
И, возможно, именно это дало повод к ностальгически-завистливому излиянию одного из современников, посетившему Новороссийский край: «Кто бы смел подумать, в прежние времена сказать запорожцам, что их милая Сечь будет со временем принадлежать жиду».
Формально он был прав: Николаус (Николай Иванович) Штиглиц родился в г.Арользен немецкого княжества Вальдек в семье придворного еврея врача Лазаруса Штиглица и его жены Федерики Луизы, урожденной Маркус. И не важно было то, что, прибыв издалека и полюбив эту землю, он со свойственной ему еврейской предприимчивостью и немецкой обстоятельностью стал вкладывать в неё силы и душу. И не важно, что его наследник Людвиг Иванович ещё в 1812 году крестился и принял российское подданство. И уж совсем не обращал внимание завистник на то, что, обустраивая свой новый дом, Штиглицы никогда не забывали о достойной награде для людей его возводящих, оставив о себе добрую память.
Беспокойные времена Дикого поля и неуёмного гнёта казацкой старшины уже подернулись дымкой времени, а потому стали для многих героическими и славными.
Однако даже эти слова «Примечаний на Новороссийский край», давно забытого всеми Александра Пришевичева, только жалкий отголосок духа стихотворения «Разрытая могила», написанного Тарасом Григорьевичем Шевченко через месяц после поездки по Никопольщине в 1843 году:
...Степи мої запродані
Жидові, німоті,
Сини мої на чужині,
На чужій роботі...
Впрочем, не будем подобно великодержавному потомку татарского мурзы из Казанского ханства обсуждать легитимность продажи степей на Екатеринославщине. Вчитаемся ещё раз в предпоследнюю строку страстного творения бывшего крепостного казачка помещика Энгельгардта из деревни Моринцы.
Звучит дико, но… может, был прав Великий Кобзарь, утверждая, что не «жиды», а «сини мої» на «чужині»?