Глава 1
Что-то невероятное творилось с Калерией, ей, почти утратившей надежду на тихое женское счастье, повезло вновь. Пришло чувство сильное, всепоглощающее. От неизбывной нежности её красивое лицо светилось изнутри и это стало заметно окружающим. Люди по разному относились к переменам произошедшим с ней и домысливали по незнанию каждый в меру своей доброты или завистливости. Успешная и самодостаточная она заведовала в поднятом из «руин» детском комбинате, который превратился в сказку, где всё было продумано и устроено с любовью и радовало взгляд.
Калерии нравилось обходить уютные группы, подбадривать своих «девочек» и следить за порядком без излишних придирок, но с достоинством присущим её должности, без всякого панибратства. И за это её уважали, доверяли ей, были откровенны и добросовестны. Единственным камнем преткновения стала подруга юности, которой сама же Калерия помогла выучиться в институте и устроиться методистом в свой садик. Это была давняя история. Чувствуя ответственность за взятые на себя обязательства, Калерия, оберегала свою подопечную и потворствовала ей во многом, сама ещё не понимая, что вырастила стихийное бедствие. А милая и развязная воительница, которую самые близкие люди называли Таткой, буквально захлёбывалась от чванства, как та пушкинская старуха и не соизмеряла свои аппетиты с возможностями. Разрастаясь, как снежный ком, она готова была разрушить всё, что годами создавалось трудно и ответственно. Вот и сейчас происходило что-то невообразимое.
Из актового зала на весь коридор раздавался визгливый голос Татьяны Сергеевны, которая совсем распоясавшись, отчитывала воспитателей не стесняясь в выражениях.
- Вам бы, дурындам в свинарнике работать! И не хмыкайте мне тут! Здесь между прочим детский сад, а не овощная лавка. Ну сколько можно с вами нянчиться? Лучше объясните мне, кто сорвал утренник в пятой и седьмой группах? Сопливая Баба Яга с носовым платком, напоминающим полотенце, которая моталась со своей температурой, будто во хмелю? Неужели ты, Анна Иванна, не могла накануне подойти к врачу и подлечиться. А наша, всех уже доставшая, ведущая? Уж ей-то в десятый раз было сказано, не передразнивайте детей, Таисия Антоновна. Ну, где уж там: «здлавствуйте, ебятки»! Вы что, уважаемая, букву «р» не выговариваете? Уходите тогда из детского сада! И нечего тут мне плакаться! Нас и так комиссии проверками замучили, то унитазами нам в нос тычут, то расправой грозят, ведь последнее время спасу от них нет. А тут ещё вы опозорили на весь район. Теперь все шушукаются по углам: «У всех в детсадах - дети, а у Калашниковой Калерии Николаевны - ебята».
- Татьяна Сергеевна! Мы больше не будем!
- Что???
- Ну, простите нас в последний раз.
- Ну уж нет, это у нас Калерия Николаевна добренькая, всех опекает, всем помогает, берёт на поруки. И вас тут всех распустила, разбаловала, вы уже ей на голову сели своими толстыми попами и ножки свесили. Может ей вас ещё и удочерить, и в наследстве своём упомянуть? Ах вы, уродские тётки, а фиги с маслом не хотите? Со мной этот номер не пройдёт, будете наказаны, даже не сомневайтесь.
- Мы и не сомневаемся…
- Что??? Поговорите у меня ещё! Марш по местам, пока я не натрескала вам всем по башке. Теперь я с вас живых не слезу и две шкуры спущу! И не сметь шастать по чужим группам, чтоб сидели в своих, как приколоченные! И чтобы у телефона в коридоре я больше никого не видела! А то в поле пойдёте коров пасти, коли ни на что больше не годные. А-а-а…вот и Калерия Николаевна очень кстати пришла… А мы уже закончили.
Калерия с укором поглядела на подругу, молча покачала головой и направилась в свой кабинет. Татьяна Сергеевна, размахивая кульком с пирогами, которые, похоже, «нацыганила» на кухне и, забегая то справа, то слева, заискивающе оправдывалась:
- Калюша, ты даже не представляешь себе, как здорово я их отбрила… и причесала… Так им и надо. А вот ты их жалеешь, а они, между прочим, наглеют и сплетни распускают про всех… и даже про тебя… Хочешь, я тебе расскажу?
- Не хочу. Татка, ты чего такая злая сегодня? Гормоны жить не дают?
- Опять ты за своё. Хватит уже меня пилить и подъёживать, выросла твоя Татка давно. Давай лучше коньячку тяпнем по граммулечке? Где тут у тебя в кабинете вкусненькое припрятано, а? И чего не я заведующая? Нам, несчастным методистам родители ничего не носят, не то что вам, заведующим… Ну давай уже, открывай свои закрома и делись с бедной пролетарской девушкой.
Калерия достала из шкафчика коробку шоколадных конфет, печенье в ажурной серебряной вазочке, две маленьких коньячных рюмки и миниатюрную бутылку коньяка. Поглядев с улыбкой на облизывающуюся от нетерпения подругу, спросила её:
- Вот-вот, девушкой-то долго ещё будешь выпендриваться, уж тридцать пять, неужели не интересно хотя бы за символ подержаться?
- Чего я там не видела? Мне и так хорошо. Давай за нас, за нашу многолетнюю дружбу поднимем эти несчастные напёрстки (ты бы ещё пипеткой накапала) и зажуём на славу всю твою вкуснотищу.
- Татка, вот как раз о Славе я и хотела с тобой поговорить. Ходит, ходит за тобой, как телёнок, а ты не замечаешь. Он такой милый, и на тебя всё поглядывает, да вздыхает. И ты бы присмотрелась к нему: молодой, красивый, холостой. Ну чем не жених для тебя? Сколько одной-то можно?
- Куда я его приведу? В наши авгиевы конюшни? Возьми себе, он будет рад.
- У меня-то с этим всё в порядке.
- Хорош порядок, с женатым мужиком путаться. Помимо всего прочего ещё и с иностранцем, ладно хоть не с азиатом. Да, ты у меня, подруга, гулящая! Ха, опять что ли любовничек новое колечко подарил? Да? Ты посмотри какой он у тебя щедрый-то, в каждый свой приезд по одной драгоценности дарит. Ещё не разорился подлец?
- Ох и язва же ты, Татка. И в кого ты такая?
- В тебя! Калюш, скажи, а серьги он тоже по одной привозит? В июле одну, в январе другую. Ох и щедрый он у тебя, твой гусь заморский, гость на два часа, тьфу! Одно слово – ювелир!
- Подкалываешь? Тоже мне подруга называется. Порадовалась бы лучше.
- Да рада я, но ты же знаешь, мне неинтересно говорить о мужиках.
- Знаю… и не понимаю тебя. Ты ко всему равнодушна. Даже к одежде. Ну в чём ты ходишь? Я думала с годами у тебя вкус появится, но увы…
- Ну чего опять ноешь? А твой Поль когда тебя бросать-то собирается?
- С чего ты взяла, что он собирается меня бросать? И что за тон? И как странно ты ставишь вопрос. Я с тобой самым сокровенным делюсь и тебе ли не знать, что у нас с ним всё очень серьёзно и что он давно бы остался здесь, но для любого нормального мужчины работа так же важна, как и чувство. Если не больше. А нас с ним уже не оторвать друг от друга… А после каждого расставания новая встреча, словно в первый раз. Я очень скучаю по нему. Вот как раз сегодня утром…
- А он про Макса знает?
- А что Макс? Всего лишь друг.
- Ой, хватит заливать-то, мне-то не ври. Чтоб ты, такая вся, да растакая и мужика не оплела и не соблазнила, да не поверю ни за что! И чего ты на меня так смотришь, Калюш?
- Татка, ты толстеешь. Посмотри на свой зад, - корма торпедоносца. А прическа, где она? У тебя голова пастуха, а попа матроны.
- Ты же говорила торпедоносца?
- И то, и то.
- Что, так много? Это у тебя двоится, Каля! Давай по домам, уж все разошлись и нам пора.
- Ты иди, Танюш, я ещё задержусь ненадолго. Мне завтра тебя ждать в гости?
- Ха! Чтоб я пирушку-междусобойчик пропустила? Прискачу, прибегу, раненая приползу, даже не сомневайся!
Сделав несколько звонков и убрав документы в стол, Калерия подошла к окну и поправила занавеску. За окном наперегонки с листопадом уже который день шёл дождь, пытаясь превратить лужи в океаны. Когда-то, много лет назад после смерти Сергея так же долго и горько плакала она сама и, утратив любимого человека, словно плыла против течения обиженная и безвозвратно потерянная для жизни. Горе не отпускало её, пытаясь стереть с лица красоту и вытряхнуть из души последнюю надежду. Потом прошло время, затянулись душевные раны, утихла боль и лишь рубцы остались, да мучительное недоверие ко всему миру. И порой терзая себя воспоминаниями, потеряв счёт многочисленным одиноким вечерам, Калерия листала тоненький альбом с Серёжиными фотографиями, которые напоминали ей о коротком счастье.
Та осень, которая всё перевернула в жизни Калерии, тоже была дождливая и холодная. С тех пор прошло уже много лет, изменилось время, изменилась она сама, но факты биографии яркими картинками вырисовывались в памяти, вызывая то улыбку, то слёзы. Так у всех бывает. Только люди разные, одни пестуют и лелеют даже то, что ранит, а другие смахнут рукой самое дорогое, словно крошки со стола и забудут обо всём раз и навсегда.
Калерия помнила…
***
- Лерка! Гадина, вернись домой! Я кому сказала!
Размазывая слёзы по лицу, Лера бежала, куда глаза глядят, лишь бы не видеть материну пьяную рожу. Та опять привела с улицы убогих отвратных тёток, которых называла подругами. Совершенно опустившиеся, развязные и шумные они расположились в кухне, как у себя дома, для очередной попойки. Среди них затесался какой-то незнакомый мужик, который сразу распустил руки и полез к Лере под юбку. Кое-как отбившись от него под шумное улюлюканье присутствующих, она выбежала из квартиры. Сколько уже можно всё это терпеть? Опять придётся где-то пережидать, пока мать уснёт, потому что идти совершенно некуда, родственников нет, а соседи обходят их стороной и тихо ненавидят.
Вот и на улице некуда спрятаться, холодно и сыро повсюду; осень ведь не пожалеет: и ветром отстегает и дождём остудит. Остаётся только бродить по магазинам, где продавцы будут смотреть с презрением на бедно одетую девушку, которая естественно ничего не купит, лишь скользнёт рассеянным взглядом, ненадолго задержав его на дорогих и красивых вещах и, вздохнув, уйдёт. Главное не обращать внимания на их осуждающие улыбки и обидные реплики. Наступит когда-нибудь и её, Леркино счастье, когда она, нарядная и модная зайдёт сюда и выберет себе самое лучшее, самое роскошное платье и туфли в придачу. И будут эти самые продавщицы услужливо ходить перед нею на цыпочках и улыбаться. Говорят, что если думать о хорошем, оно обязательно случится.
Вернувшись домой часов через пять, Лера осторожно приблизилась к двери и прислушалась, тихо вроде. Она осторожно вошла, заперла дверь на хлипкий крючок и, увидев мать, спящую на кухне прямо за столом, прошмыгнула в ванную. Включив горячую воду и стараясь не шуметь, Лера медленно раздевалась, предвкушая блаженство. Не обращая внимания на ржавые подтёки и щербатые обколотые стены, на грязный, в чёрных пятнах потолок, она, постепенно согреваясь, стояла под ласкающими струями и чувствовала себя счастливой. Пусть на эти несколько минут. Ах, как хорошо! И потом, о чём грустить, ведь впереди ещё целая жизнь. Хорошая или не очень, неизвестно, но не такая, как у матери, это точно!
Лера уже закончила школу и училась на первом курсе педагогического института на дошкольном отделении. Её хорошие воспоминания о семье были родом из раннего детства, когда мама ещё была мамой, а не опустившейся пьяницей, и переплетались эти воспоминания, как ни странно, с детским садиком. Может быть поэтому тянуло её в мир ребяческого неравнодушия, в мир гостеприимных детсадовских стен, в защищённое детство, где пахло кашей, молоком и рыбьим жиром. Звёзд с неба она конечно не хватала, но училась прилично. Начитанной, как другие, не была, но опыт трудной юности и выработавшаяся с годами какая-то звериная интуиция помогали ей становиться вровень со счастливыми любимицами мам и пап. Подругами обзаводиться было трудно, домой не пригласишь, в гости идти особо не в чем. Вот и жила Лера «как Бог на душу положит» и верила в свою мечту.
Мать сопела и пьяно всхлипывала, уткнувшись лицом в объедки на грязной клеёнке. Значит какое-то время ещё будет тихо и можно немного поспать. Лера вошла в свою комнату, в которой мало чего осталось, но было чисто и даже уютно благодаря цветам и фотографиям. Мать продала всё, что можно было продать, даже постельное бельё. Остались совсем старенькие латаные простыни и просвечивающее насквозь одеяло. Удивительно, что сохранилась ещё их большая трёхкомнатная квартира, которая досталась матери от её родителей.
Неожиданно дверь распахнулась и в комнату вошёл тот самый дядька, который сегодня уже был у них в доме. Облизываясь, он стал приближаться к испуганной девушке, протягивая к ней свои волосатые руки.
- Чего испугалась, малышка? Ты меня ещё не забыла? Иди ко мне скорее, видишь, какой я хороший, добрый. Кто-то же должен помочь тебе встать на ноги. Кто-то же должен научить тебя всем премудростям жизни. Не робей, давай, иди к дяде Боре. А мамка -то твоя - молодец, продала тебя за две бутылки водки. Придётся отрабатывать. Так что не отвертишься теперь.
- Врешь, гад! – Лера заметалась по комнате, закричала, схватила цветочный горшок и запустила в ненавистную физиономию, но промахнулась.
- Зачем мне врать…Пойдём у мамки спросим…
- Пошёл прочь, мерзавец!
- Ух, какая ты горячая, малышка, - мужик торопливо дёрнул молнию вниз и … едва увернулся от второго горшка, который пролетел возле лица и царапнул щёку. Рассвирепев, он бросился к жертве и, запутавшись в штанах, чуть не упав, уцепился за Лерину ночную рубашку. Слабая ткань не выдержала и рубашка осталась у него в руках. Лера от ужаса завизжала, закричала, взывая о помощи, а потом невольно опустила глаза вниз и увидела такое убогое мужское орудие пыток, что её пробил истерический смех. Она стояла во всей своей обнажённой красоте и хохотала, как сумасшедшая.
В этот момент дверь распахнулась и в комнату вбежал незнакомый мужчина. Он не раздумывая остудил пыл насильника кулаком, и со второго удара усадил его на пол, прямо на разбитые горшки с цветами. А выращивала Лера исключительно кактусы, любила их всей душой. Именно сегодня они ответили ей взаимностью, хоть и погибли ради неё в неравной схватке с врагом, вонзив свои многотысячные колючки в голое, толстое седалище. Вопль, который последовал за приземлением, поднял на ноги весь дом. Даже мертвецки пьяная мамашка с трудом вошла в комнату и, потеряв равновесие, приткнулась на полу рядом с благодетелем.
Незнакомец схватил с кровати старенькое одеяло и укутал Леру. Она, прижалась к своему защитнику и зашлась в плаче.
- Всё уже позади, успокойся, ничего страшного к счастью не произошло. Посмотри, как досталось твоему обидчику, ему теперь самому скорая помощь нужна.
Он гладил её по волосам и уговаривал, успокаивал, и Лера постепенно затихала, не переставая то обливаться горючими слезами, то смеяться.
- Тебе не стоит сегодня тут оставаться, давай собирайся, а завтра разберёмся со всеми проблемами. Я тебе помогу.
***
Сергей, так звали её спасителя, увёл её из дома в другую жизнь.
- Знакомься Лера, это моя жена Зина, а это – Татка, наша дочь. Девочки, Лера поживёт у нас несколько дней, пока я не разберусь со всем. Ей надо помочь.
- Ой, папа-папа, в прошлый раз солдата привёл ночевать, теперь Леру, а завтра Винни Пуха какого-нибудь подцепишь. Ты у нас филантроп. Хотя нет, ты – отец Тереза.
- А ты, Татка, – Яга Мухоморовна.
- Это почему?
- Так ведь ядовитая немного.
- Папка, как же я тебя люблю. А маме всё равно, смотри, спать пошла.
- Так, ладно, уже поздно, Татка, принеси Лере полотенце, ночную рубашку и халат, Лера, иди в душ погрейся, а то тебя всё ещё трясёт. А я ужин по-быстрому приготовлю. Давайте девочки быстренько.
Сидя за столом в этом гостеприимном доме, Лера наконец смогла разглядеть своего спасителя. На вид ему было лет тридцать пять, не больше. Красивое мужественное лицо, атлетическая фигура, светлые волосы и совершенно невероятные глаза: зеленоватые с золотистыми вкраплениями и взгляд тёплый и нежный. Так может смотреть только родной, любящий человек. Лера сначала стеснялась, а потом вдруг поняла, какие они славные и замечательные люди, какие у них отношения удивительные. Правда мама Татки не вписывалась в этот тандем. Было немного неловко и всё же Лера почувствовала себя счастливой.
Сергей серьёзно взялся за проблемы Леры. Определил её мать в больницу, и как та ни сопротивлялась, ей всё-таки пришлось подчиниться. Нанял рабочих, которые отремонтировали и укрепили входную дверь и сделали небольшой косметический ремонт.
За эти две недели, подружившись с Таткой и испытывая сначала благодарность к Сергею, а потом и зарождающуюся первую любовь, Лера не представляла уже себе жизни без этой семьи. Её удивляло только равнодушное существование Таткиной мамы, которая ни во что не вникала, ни о ком не заботилась.
- Мама у нас избалованная, - сказала Татка Лере.
- Как же это?
- Бабушка ничего ей не давала ей делать с самого детства, всё сама, да сама. Ну, мама и привыкла. А когда бабушка умерла, папа подхватил эстафету. Я тоже, кстати, ленивая. Вся в маму. Учти это! Так что ты будешь мне помогать теперь.
- Хорошо. Давай, я научу тебя готовить, стирать и убираться. Я всё умею.
- Ты с ума сошла? Я же тебе говорю, что я потомственная лентяйка во втором поколении. Барствовать моя задача, а не ишачить.
- А замуж выйдешь, что будешь делать?
- Замуж? Да ни за что! Терпеть не могу этих новохудоноссоров!
- Кого?
- А можно я тебя Калей буду называть?
- А ты - оригиналка!
- А то!
***
Вскоре выписали из больницы Лерину маму. Вернувшись домой, та озиралась по сторонам и не узнавала свой дом. Она слоняясь по нему словно чужая, тосковала по прежним временам и не находила себе места и вскоре стала придираться к Лере по каждой мелочи. Так, день за днём раздражаясь всё больше и больше, она в конце концов вернулась к прежней страсти.
- Как же так? – удивлялась Лера, - тебе же сделали укол, после которого пить опасно…
- Меня кодировать бесполезно, - хвасталась мать, - я код знаю.
- Мама опомнись, ну неужели ты не хочешь пожить нормально?,- пыталась образумить её Лера, - ты рискуешь своим здоровьем.
- Чего? Это ты рискуешь получить по морде, если ещё хоть раз с этим козлом засунешь меня в наркушку, идиотка. Столько денег потратили, лучше бы мне отдали, я бы нашла им применение. Ты что считаешь меня глупой? Да я кефирчику попила пару дней, потом лимонад, квас, джин-тоник и всё, дура моя, и раскодировалась я. Всё иди на …
Лера не знала, что делать. Мать появлялась дома редко, иногда не доползала даже до порога, ночуя то в лифте, то на лестничной клетке, а потом и вовсе пропала. Поиски ничего не дали. Лера не знала, горевать ей или радоваться. Долгие годы кроме отвращения мать не вызывала в ней никаких чувств. И убирая за матерью грязь, разбитую посуду, стирая пропахшие нечистотами вещи, Лера только вздыхала. Не было в душе ничего, кроме эфемерного чувства долга.
Если бы не Сергей, который постоянно был рядом, помогал, опекал, заботился, Лере было бы очень тяжело всё это пережить. А с ним всё делилось пополам: и проблемы, и горести.
Прошло ещё два месяца и Лера понимая, что безнадёжно влюбилась, совершенно растерялась. Ей не с кем было поделиться, не с кем было посоветоваться. А любовь требовала выхода, она одновременно мучила её и сотрясала ликованием. Когда Сергей был рядом, у неё слабели ноги. Краснея, как подросток, Лера надеялась на ответное чувство, тем более что Сергей смотрел на неё с такой нежностью и голос его менялся при разговоре с ней. Вот так они и переглядывались, и взволнованно смущались, и оба очень боялась, что Татка догадается. Но та, уткнувшись в очередную книжку, утрачивала контакт с миром до тех пор, пока не добиралась до эпилога.