Июль 1980 года. Ташкентская жара. В Москве в самом разгаре олимпийские игры. А моей дочке еще нет и трех месяцев.
Дома, когда муж не на работе – мне нет покоя. Круглосуточно работает телевизор, и дом наполнен шумом спортивных состязаний. А мне на тот момент предстояло еще три месяца самостоятельно лечить свою маленькую дочку.
Муж мой, большой поклонник спорта – но только по телевизору, и в процессе чтения любимой, прочитываемой до дыр, газете «ФУТБОЛ-ХОККЕЙ». А также он - фанат узбекской футбольной команды Пахтакор, в полном составе разбившейся на самолете в 1979 году. (В тот день, когда стало известно об этой авиакатастрофе, в Ташкенте, на улицах, футбольные фанаты лупили всех людей в синей форме – думали, что это летчики. Под раздачу попали и не летчики тоже).
Когда я еще находилась в роддоме, выяснилось, что мой ребенок, родившийся здоровым, вдруг заболел. В роддоме дети в те времена часто заражались стафилококковой инфекцией.
Были подключены все связи моих родителей в мире медицины, поставлен диагноз, «достали по блату», с помощью самого известного в Душанбе гинеколога Нины Хачатуровны, очень редкое и дорогое лекарство.
Младенца мне вылечили. Ребенок здоров, растет и развивается нормально, и ему уже два с половиной месяца.
Помню это – как вчера было! В настоящее время, когда я пишу свои рассказы, я вспоминаю дату, период времени, выбираю определенную тему повествования, и у меня в голове просто начинает как бы крутиться пленка – «кино». Я вижу внутри себя – внутренним взором - куски своего прошлого во всех подробностях – со звуками, запахами, даже температурой воздуха. Вижу всех участников событий, как в реальности, слышу их голоса. Я до августа 2012 года понятия не имела, что обладаю такой способностью. Если и вспоминала прошлое, то урывками, и сразу старалась отвлечься. А отвлечься мне никогда не составляло особого труда. Человек я деятельный. Дел и забот у меня всегда было полно.
И вот вижу картинку из прошлого – июль 1980 года. Мы дома. Муж смотрит спортивную передачу, а я переодеваю ребенка. Запеленала его, и решила сменить чепчик. Надеваю хлопчатобумажный чепчик на головку, и в этот момент левой рукой ощущаю на голове какой – то бугор. Снимаю чепчик, ничего не видно внешне – волосиков много – дочка родилась сразу с роскошной прической. Осторожно ощупываю шишку. На ощупь - огромный неровный бугор посередине правой части головки. Как горный хребет. Как тройной земляной орех - размером и формой.
Я похолодела от ужаса. У меня онемели язык и губы. Они у меня всегда, в дальнейшем, когда возникала опасность для моего ребенка, немели, теряли чувствительность.
Позвала мужа. Посмотрел. Говорит, может, ударилась и шишку набила? Она ведь у нас не хотела в пеленках лежать. Запеленаешь - встает столбиком, пыжится, тужится, руки из пеленок вытаскивает. Уже не справлялись фактически с двухмесячным ребенком – сопротивлялась пеленанию яростно. Возможно, согласилась я с мужем, привстала девочка в кроватке - столбиком, да и ударилась.
Стала наблюдать за шишкой. Прикладываю ладонь – горячо. Сбрила волосики. Смотрю – не похоже на синяк. Цвет другой. И размеры стали увеличиваться – шишки по величине стали приближаться к грецким орехам. И тогда я поняла, что это фурункулы. Гнойники. К самому большому приложила ихтиоловую мазь, перевязала. Утром нарыв прорвало. Точно, фурункулы.
Страшно мне стало - ужас как. Я побоялась вызвать врача. Ребенка грудью я не кормила. Это означало, что малышку положат в больницу без меня. Я не могла на такое решиться.
А у ребенка на теле образовалось еще несколько уплотнений – похоже, что это будут новые фурункулы. Страшно стало еще больше.
Вышла во двор – там всегда у подъезда соседки сидели. Рассказала. Спросила совета у взрослых мудрых женщин.
На скамейке в тот момент сидели три соседки – армянка, татарка и узбечка.
Над нашей квартирой, на втором этаже, жила армянская супружеская пара - в годах. У подъезда, с наездом на газон, всегда стояла их машина – ГАЗ-21 бирюзового цвета. Я не уставала восторгаться красотой этой машины!
Армянка первая ответила на мой рассказ. Она сказала, что вырастила троих детей. Никого в больницу не носила, лечила сама. У ребенка нарывы? - лечи, говорит. Это организм освобождается от ненужного. Это - хорошо.
Вторая соседка – узбечка, полноватая, добрая, улыбчивая, в национальном платье. Сказала, что вырастила шестерых детей. Тоже лечила сама.
Еще на скамеечке сидела тетя Фая из соседнего подъезда. Полная пожилая татарка в национальном узбекском платье. Она сказала, что у нее никогда своих детей не было, но она всю жизнь няней работала. Сказала, лечи сама, если что – приноси ребенка – вместе полечим. А подрастет твоя дочка, нянчить ее буду, а ты на работу пойдешь – так потом и было.
А еще к разговору подключилась соседка из нашего подъезда с пятого этажа. Она подошла и прислушалась к разговору. Это была высокая, худая, молодая женщина лет 35. Немного засиделась в девках, и вот, родила без мужа свою Иринку. Девчушке два года, и она всегда сидит на руках у матери. Мне было странно, ведь нелегко таскать на руках такое подросшее дитя. Спрашивала я соседку, почему в коляску хотя бы не посадишь. Та отвечала, что девочка хочет сидеть только на руках.
Так вот, мама Иринки послушала наш разговор, стоя, с Иринкой на руках, молча развернула свою Иринку спинкой, задрала платьице, и показала ответ на мои вопросы. Вся спина у ребенка была в шрамах. Оказывается, тоже был фурункулез, и тоже после лечения стафилококка в роддоме. Легли в больницу, с матерью, так как она кормила ребенка грудью. Врачи кололи антибиотики, скальпелем вскрывали фурункулы, вставляли туда турунды. Врачи не ждут созревания нарыва. Они – режут. Так правильно, нечего разводить инфекцию. Да, в целом они лечили правильно. Но ребенок синел от крика, боли и страха. И так продолжалось месяц. К тому же в летнюю жару - представь детскую больницу - республиканскую! Народу – тьма, со всей республики. Дышать от жары и пыли нечем, покоя никакого. Мама Иринки сказала, что очень жалеет, что легла тогда в больницу, ведь явно: ребенку был причинен огромный стресс. Да и матери – тоже. А уж если положить дитя в больницу без матери – это вообще неизвестно как закончится. Лечи сама, сказала мама Иринки. Если хочешь, чтобы без стрессов.
Выслушала я соседок и приняла решение: буду лечить сама. В больницу не отдам.
Сообщила мужу о своем решении. Он был согласен. Да я его мнение по этому вопросу особо и не спрашивала.
Позвали мы по телефону - муж сходил к соседям позвонить - наших бабушек - на консультацию. Мою свекровь и маму свекрови.
Пришла моя свекровь Дамира.
Моя свекровь - очень красивая женщина. Миниатюрная, натуральная блондинка с голубыми глазами. Полутатарка-полуузбечка. Моя дочь сейчас – копия она, только волосы на 2-3 тона потемнее - русые, а глаза - темно-карие. И ростом в меня – повыше своей бабки.
Свекровь посмотрела на ребенка и шишку на его голове, а также на меня, очень встревоженную, и сказала очередную глупость: «Что, волнуешься, переживаешь? Любишь, что-ли, своего ребеночка?»
У меня не было слов. Это самое важное, что поняла она из ситуации? Что мать беспокоится за своего младенца и любит его? Наверное, она считала меня бездушной, если удивилась моему отношению к ребенку. Или просто женщина не была умной?
У меня не было взаимопонимания со свекровью. Потому что я с первых дней настроилась против нее и объявила ей войну. Мне не хватило ума и мудрости наладить с ней отношения изначально. А она, возможно, и не собиралась со мной воевать. Это я любое ее слово воспринимала в штыки, реагировала очень агрессивно. Напрасно. Только сейчас я это понимаю. Попробует сейчас мне какая-нибудь молодуха замечание некорректное сделать – просто соседка, не говоря уже о невестке… - выслушает такое, что будет пятый угол искать. А я имела неосторожность и глупость «одергивать» мать мужа. Вот, например, один эпизод с трусами. После свадьбы, через некоторое непродолжительное время, я случайно подслушала ее разговор с сыном. Случайно, как всегда в своей жизни, слышала то, что не нужно было бы слышать – такую способность имею с раннего детства. Мой муж Фархад собрался на работу, надел чистую, выглаженную мной рубашку. А мать его провожает, вижу, поглаживает сына, а сама явно рубашку оценивает: как постирана, как поглажена. Сын это тоже заметил и говорит ей: ну что ты, мама, все поглажено, у меня ведь теперь жена есть. А она ему отвечает: запомни, сынок, жена – это не мама, она так, как мать, не позаботится о тебе.
Возможно, свекровь это сказала не с целью принизить роль жены, а с целью повысить свой материнский статус. Чтоб сын о матери не забывал. Но я-то не подумала так. Я все восприняла как призыв к войне. Очень я буйная была тогда, вспыльчивая. У меня все закипело внутри от злости! Особенно, когда я тут же вспомнила про трусы своего мужа, которые я увидела на нем после свадьбы. Во-первых, у него их было всего двое – заурядных сатиновых синих трусов семейного покроя – советского образца. Во-вторых, они были застиранные, без явных дырок, но ткань была уже как марлечка – просвечивала от ветхости. Уж советские мужские семейные трусы из черного и синего сатина не были дефицитом, продавались везде. Такая заботливая мать, могла бы перед свадьбой сыну купить новые трусы, или подсказать ему, чтобы купил, и не показывался молодой жене в таком заношенном убожестве.
И у меня на фоне злости и воспоминаний о трусах мужа, возник план. Удивляюсь я себе. Такая молоденькая была, а такая злая, стервозная! Так вот. Я купила ТЮК небеленой бязи. Именно тюк, почти промышленный масштаб мести задумала! В те времена ткани хорошие тоже были в дефиците, ну уж эта обычная бязь была доступна. К тому же она была 100% натуральная, качественная, крепкая. Из точно такой же ткани в 1957 году моя бабушка понашила постельного белья в приданое своей дочери, то есть моей мамы. Так вот это белье не порвалось до 1992 года, то есть служило более 30 лет. Я его порвала сама, в 1992 году, нашила из него мешков для вещей – во время подготовки переезда в Россию.
То есть по крепости и качеству эта бязь – «на века». Но я тогда не об этом думала, просто она была доступна по цене.
Из этого тюка я покроила и сшила ровно 45 штук мужских трусов такого же фасона, как и традиционные готовые трусы – в виде шортиков. Выкройку построила точно на мужа, с запасом. Не широко и не узко. Резинку сделала двойную. Швы обработала, как и на готовых трусах – двойной шов. Машинка швейная Чайка была подарена мне моей мамой на свадьбу. Шила машинка отлично – делала зигзаг-обметку. Муж был в восторге от новых трусов. Но недоумевал – зачем так много? Я ему ответила, что много – не мало. Знал бы он, что он мне про эти трусы через 25 лет скажет….
Теперь мне предстояло эти трусы отбелить. У меня был бак для кипячения белья. Как у всех советских женщин. Представляете, как долго я вываривала 45 трусов? Постепенно, по нескольку раз. До яркой белизны, с персолью и без нее – долго. Не ленивая я, это уж точно. А еще и злая.
Эти белые трусы в дальнейшем стали неотъемлемой частью моего мужа. Он дома всегда ходил в трусах – и зимой и летом. Так он у меня в памяти и остался – всегда в ярко-белых трусах.
Через 25 лет, незадолго до смерти мужа, мы с ним целых пол года каждый день «висели» на телефоне по нескольку часов. Это было с осени 2003 по весну 2004 года. Говорили мы с ним, говорили, вспоминали всю нашу жизнь, просили друг у друга прощения за ошибки и просчеты, которые совершили. И вот тогда опять «всплыли» эти трусы. Сначала муж сразил меня информацией про полы в квартире, которые, оказывается, никто, с тех пор, как я их, с пузом, на 9-м месяце беременности, красила, не перекрашивал. А потом он сказал мне тихо и задумчиво: «Руфа, а я ведь до сих пор в твоих белых трусах хожу». Тут сердце мое чуть на куски не порвалось.
Конечно, я понимаю, я сшила трусов слишком много, и ткань крепкая, но все равно, тот факт, что он до сих пор в них ходит – 25 лет - это мне было услышать страшно. Бедный мужик! За всю жизнь никто ему нормального современного белья не купил, чтобы трикотажное было, красивое, в виде плавок, модное. Так и ходил в бязевых трусах и любовался все эти годы на обшарпанные полы, покрашенные мною четверть века назад….Бедный мужик! И умер в моих трусах. Лучше бы я тогда их не шила.
А я тогда, в молодости, в 1979 году, сшила их, отбелила, сложила стрелочками, как брюки складывают, и уложила в шкаф – белыми штабелечками. А когда пришла свекровь, показала ей со словами: « Конечно, жена – это не мать, так же не сможет позаботиться».
И после этого я удивлялась, что свекровь меня не любила?
Абикаечка – так звали маму моей свекрови. К сожалению, полного имени не помню – все звали ее по-татарски: абикаечка, что значит бабулечка. У нее было 5 детей. Моя свекровь – старшая. Всего три дочери и два сына. Мой муж – старший внук, а всего их было девять. Моя дочка была на тот момент первой правнучкой.
Абикаечка была самой очаровательной на свете татарской бабушкой. Одевалась в национальное узбекское платье, в платочек на татарский манер. Ей в то время было за 60 лет, но она была очень подвижной, миниатюрной, сухонькой, веселой. И очень симпатичной. Она напоминала мне мою бабушку - добрым приятным лицом, добрыми глазами, внутренней, просто сочащейся мудростью. Но только моя бабушка была домоседкой, не такой активной. Абикаечка же никогда не сидела на месте. Она постоянно курсировала от дома к дому, охватывая вниманием всех своих детей и внуков, оставаясь на несколько дней там, где была нужна помощь. Несколько раз она жила у нас, когда считала, что необходимо помочь именно нам.
Так вот, в июле 1980, свекровь и ее мама были приглашены мной и моим мужем, с целью посоветоваться по поводу фурункулов моего ребенка. Дамира сразу сказала мне: поступай, как считаешь нужным – или в больницу иди, или сама лечи. Я, сказала свекровь, не имею опыта воспитания младенца, так как моего единственного сына вырастила моя мама. Кстати, так свекровь сказала и после роддома, когда мы с мужем боялись купать ребенка, и попросили ее помочь. Она сказала, чтобы мы на ее помощь не рассчитывали - она ребенка боится купать. И убежала, звонко процокав каблучками-шпильками.
Абикаечка же, даже и не стала обсуждать мое решение по поводу самостоятельного, без врачей, лечения ребенка. Она сразу предложила свою помощь. И все. Чтобы я ни предпринимала – она будет рядом в трудную минуту.
Когда в 6-месячном возрасте у моего ребенка было происшествие со здоровьем, Абикаечка тоже жила у нас. Спала на моем месте, я спала на месте мужа, а муж спал на диване. Так в эти дни была проблема уложить ребенка спать. У этой бабулечки было такое приятное, доброе лицо, розовое, всегда улыбающееся, что ребенок не хотел спать вообще. Вроде закроет глазки, опять посмотрит на бабулечку, и закатывается от смеха. Радостного и счастливого. Вот такую доброту, тепло и счастье излучала эта женщина.
В 2004 году я спросила мужа про эту добрейшую женщину, про это самое прекрасное существо на свете. Муж ответил, что Абикаечка умерла совсем недавно - в возрасте под 90 лет. И до последнего дня она сновала от дома к дому – помогала всем, кто нуждался в помощи.
Итак, было принято окончательное решение лечить ребенка самостоятельно. Я разработала технологию процесса. Подготовили два стола. Один оформили как пеленально-операционный. Второй – под медикаменты и септики-антисептики. Сделала я все как в настоящей больнице. Стерильные пеленки. Медикаменты и инструменты - тоже все в стерильном виде, а сверху они закрывались стерильной простыней, с зажимами (это хирургические инструменты, похожие на ножницы, только вместо лезвия, закрепляющиеся металлические наконечники). Металлические боксы, иглы и скальпель у меня были. Все это постоянно кипело и жарилось на плите. Перчатки, бинты, тампоны. Марлевые повязки и очки для меня – как у всех хирургов. Процесс лечения предстоял долгий, так как уплотнения стали образовываться в еще нескольких местах на теле ребенка. Опять проконсультировалась с соседкой - мамой Иринки, которая болела такой же болезнью, уточнила, что и как делали ее ребенку. Как выглядели повязки, чем пахли. Выработала философию своего лечения, под впечатлением от рассказов соседки – как ребенок у нее криком исходил – никакой боли у младенца быть не должно. Конечно, пока фурункулы «созревали», видно было, что болят, причиняют страдания. Я делала прокладки ватные, чтобы снизить давление на гнойник, уменьшить боль. А главное: мне нужно было достичь цели – полного отсутствия боли во время вскрытия, очищения гнойников.
Конечно, я не была в медицине совсем профан. У меня даже был диплом медсестры запаса – трех годичный курс в университете на военной кафедре. За плечами были экзамены по всем основным сестринским предметам, основам болезней, оказанию помощи, перевязкам. Также в зачете у меня были настоящие дежурства в разных больницах. И вот я закупила в аптеке – в объемах, как для медпункта – следующие медикаменты и средства:
Ихтиоловая мазь; спирт; марганцовка; йод; стрептоцид в таблетках; р-р фурацилина;
таблетки гидроперита; мазь Вишневского (линимент бальзамический). Использовала я также народные средства – печеный лук и отвар ромашки и череды.
Мне пришлось-таки обойти всех возможных врачей, сделать все мыслимые медицинские анализы своему ребенку, когда в ее шестимесячном возрасте у нас случилось происшествие. Дело было так. Я на кухне готовила, и сварила ребенку кашку. Налила ее в бутылочку, прыснула кашку немного через соску на свою ладонь – не горячо ли. Так делали все мамы, кого я только видела, для своих малышей, и пошла в комнату, где муж в одних трусах – белых, сшитых мною, смотрел телевизор, а ребенок играл, лежа в своей кроватке. Я отдала мужу бутылочку и сказала: покорми. Он сказал: сейчас. Ребенок спокойно играл в своей кроватке игрушками на резинке. Так подвешивали погремушки – на резинке в висячем виде – в кроватках и в колясках. Наверное, так и сейчас делают. Потом я ушла на кухню.
Через несколько минут я услышала странный крик мужа. Даже не крик, а всхлипы - не его голосом. Побежала в комнату. Картина была непонятной и страшной. Стоит муж посреди комнаты. На вытянутых вверх руках держит ребенка, а ребенок выглядит…неживым. (Именно так, потому что людей, упавших в обморок, но живых, я видела на практике в больницах. А тут какая-то непонятная скрюченность, «застывшесть» была. Ужас - страшно вспомнить). Каша стоит на столе нетронутой. Я кинулась взять ребенка, но муж стал с ребенком бегать по комнате, трясти его, кричать истошно, истерично. Потом резко остановился, посмотрел на меня дикими глазами и сказал: «Зови людей. Ребенок умер».
Во все очень стрессовые моменты запись в моей памяти - «кино» - выглядит, будто «оператор» снимает меня со стороны. Я вижу себя со стороны, но в тоже время чувствую то, что чувствовала тогда. Простые, обычные, рядовые события жизни это так называемое «кино» «показывает», что «оператор» справа от меня. Себя я вижу боковым зрением, но не издалека, очень близко.
Так вот, после произнесения мужем таких страшных слов, «камера» моей памяти резко отскочила в сторону и стала «снимать», какая я стала в это мгновение обрушившегося на меня горя. Это стала будто бы не я.
Я выскочила в подъезд и влетела к соседям рядом – мы всегда от них звонили – своего телефона у нас не было. Не своим голосом я сказала, что случилось. Соседи сразу стали звонить в Скорую. Потом я стала открывать двери всех соседей. Кстати, среднеазиатская манера прошлых времен – двери на ключ закрывали только на ночь. Днем у всех дверь была просто прикрыта. Было принято открыть дверь и кричать: «Соседка! Можно войти?» А соседка также криком из любого конца квартиры кричала: «Заходи!»
Все соседи ринулись к нам. Я же выбежала во двор, чтобы увидеть там соседок, часто сидевших на скамейке. Но никого не было. И в это мгновение я как бы выпала из реальности. Все окружающие люди, прохожие, стали двигаться в замедленном темпе, звуки города стали уплывать куда-то, везде будто бы откуда-то взялся туман. Я стала поворачиваться в разные стороны, мне казалось, что я плыву, даже движения руками я стала делать слегка плавательные – будто воду раздвигаю. И зачем-то я зашла в палисадник посередине двора, с высокими азиатскими кустами. Такие кусты везде растут в Душанбе и Ташкенте, обрамляют все палисадники – их стригут по-разному – и высоко, и коротко.
Изнутри кустов я села в угол палисадника на землю, вся сжалась и притихла. Будто бы спряталась от страшной беды. Сердце мое стало стучать как набат. Мне казалось, что оно стучит на всю улицу. Я подумала, что надо сжаться посильнее, а то со стороны улицы люди услышат стук моего сердца, и найдут меня в кустах.
Я в детстве мечтала стать врачом. Наверное, хорошо, что я им не стала. Жизнь показала, что в стрессовых ситуациях я не умею сохранять хладнокровие. Мое состояние, когда я выпадаю из реальности, и не сразу восстанавливаю способность принимать решения, я называю малодушием. Ну, какой же я была бы доктор?
Через ветки кустов я увидела Скорую. Она приехала очень быстро – больница была в двух автобусных остановках от нас. Я вернулась в реальность. Реальность эта была страшна. Я осознала, что ребенка у меня больше нет. Страшное горе придавило меня. Но я вышла из кустов и пошла вслед за врачами.
Входим в квартиру, соседи расступаются. А на диване сидит мой муж в белых трусах, лицо в красных пятнах, весь почему-то мокрый. А на руках у него сидит наша дочка, агукает, машет ручками, и очень радуется такому количеству людей вокруг. Она всех знает, всех любит, всем улыбается. Будто бы ничего не случалось. Но я отметила про себя, что у ребенка глаза темнее и больше обычного – за счет синяков под и над глазами. В остальном – все нормально. Соседи шумели, радовались, наперебой мне что-то говорили. Врачи начали осматривать ребенка. А я села на стул и молча смотрела на дитя.
Когда все соседки на мой зов прибежали в нашу квартиру, они пытались взять ребенка у отца, чтобы попытаться оказать помощь. Он не давал, побежал в ванну. И встал вместе с дитем под душ. Холодный. Соседки кричали ему, нельзя, а он не слушал. Потом он снова тряс ребенка, переворачивал вниз головой, снова тряс. Ничего не помогало. Тогда он просто прижал ребенка к груди, обнял крепко и горько заплакал. И в тот момент ребенок шевельнулся и стал теплеть. Еще мгновение, и ребенок очнулся. И не понял, почему все кричат и плачут. И тут пришли врачи и я.
Муж потом рассказывал, что запомнил он: пошел взять ребенка из кроватки, чтобы покормить. За минуту до этого он слышал, как ребенок гулил и стучал погремушкой. Беру дитя, говорил муж, а оно какое-то тяжелое и неподвижное, я даже не сразу понял, поднял, посмотрел и обомлел. Застывшее и холодное тельце. Цвет кожи был землисто-желтый – это запомнила и я.
Оказывается, все это происшествие, было непродолжительным по времени. А мне показалось – вечность.
Врачи, осмотрев ребенка, сказали, что он совершенно здоров. По описанию события, у ребенка была остановка дыхания, сердца (предположительно).
Я позже, в библиотеке - а в Ташкенте библиотека богатейшая, почти как Ленинская в Москве, искала медицинскую информацию о похожих случаях с младенцами. Нашла. Какой-то сидром внезапной остановки (сердца, дыхания) бывает, так объяснялись похожие случаи. Происхождение неизвестно. Часть детей погибает.
Научная библиотека в Ташкенте располагалась на площади фонтанов, огромной и величественной. Город Ташкент вообще необычен своей архитектурой. Настоящие восточные дворцы, площади, фонтаны – и все таких размеров, как будто средний рост человека не 170 см, а семнадцать метров. Такое все огромное. Вся страна после землетрясения 1966 года город отстраивала – но строили, будто бы это сказочный город восточных падишахов, а не советский город-труженик. С царским размахом.
И вот этот огромный город мне пришлось после этого происшествия с ребенком, пройти вдоль и поперек пешком, с ребенком в коляске. Ребенок у меня был крупный. Я не могла долго нести его на руках. То есть в автобусе не поедешь. От автобусов и до нужных пунктов - идти и идти. Расстояния там нешуточные. А мне по разным клиникам, научно-исследовательским институтам пришлось пройти, чтобы обследовать ребенка. Я требовала у врачей объяснить, что произошло в тот день. Врачи не знали. Проверили все. Просветили, просмотрели, проконсультировались у всех светил медицины. Ничего. Ребенок здоров. Под вопросом - ставили два диагноза: «Воспаление вилочковой железы» и «Гемофилия».
Про гемофилию я знала, и сразу не поверила врачам – сказала, что в нашем роду не было никого из царских родов. Я знала из истории, что этой болезнью болели в основном представители европейских и русских царских фамилий. На эту болезнь врачи подумали, потому что на теле ребенка, после происшествия, было много синяков. Так ведь муж у меня здоровый был, как «стадо мамонтов» (так я говорила), весил «центнер, как хороший хряк», (это у меня тоже было любимое выражение) – 150 кг. И он в испуге сжимал и тряс ребенка. Конечно, пошли синяки. Гемофилия тут ни при чем. А вот про вилочковую железу я искала информацию в книгах. Ничего не нашла и не поняла.
Эти походы по врачам ничего не дали, можно было бы и не напрягаться. А я провела целый месяц прямо-таки в спортивных марш-бросках по городу. Едой, питьем и пеленками запасалась – будто бы в походы ходила. А ведь даже в районную поликлинику, которая относительно недалеко, и то было трудно идти. Располагалась она, если по проспекту Максима Горького от нашего 78 дома ехать вправо (вправо, если стоять спиной к нашему подъезду), 3 остановки в сторону ТуркВО – административного здания Туркестанского военного округа. Потом надо было перейти дорогу, и потом по дороге, перпендикулярной проспекту, где ходит транспорт – пешком. Почти такое же расстояние идти надо было, как и ехали, но транспорта, кроме такси, там не было. Вот и возникала всегда дилемма - при необходимости посетить поликлинику: пройти с коляской туда - расстояние примерно в 6 остановок с ребенком в коляске, и обратно столько же. Или проехать туда три остановки и обратно, но зато туда три и обратно три остановки нести ребенка на руках. А это очень тяжело. Когда с соседками встречались в детской поликлинике – это была удача – кооперировались и брали такси вскладчину. Надо же, в те времена 1 рубль, что просил таксист – был приличной суммой. Не накатаешься.
Однажды я шла в эту детскую районную поликлинику на плановый прием. Ребенку было уже девять месяцев. Девочка у меня была крупная, упитанная – «щеки были из-за спины видны» - мое любимое выражение. Идти пешком с коляской было некогда, и я поехала на автобусе, а потом пошла пешком. Был январь, однако разгар зимы не означает для среднеазиатского климата наличия снега – это информация для читателей-россиян. Было прохладно, но асфальт был чистый и сухой. На мне были туфли – осенние. Я даже помню их фасон и форму – из трех цветов кожи - темно-зеленой, черной и коричневой. Красивая комбинация цветов и средний надежный каблук. Мы такие туфли называли «на микропоре». В них вполне можно было проходить всю зиму в Душанбе и в Ташкенте.
А ребенок был одет тепло, по - зимнему. То есть, нести мне его было очень трудно. Но шла довольно быстро, не плелась. Хотелось быстрее дойти до цели
Я уже подходила к поликлинике, запыхалась, устала, и во время пересаживания ребенка с одной руки на другую, подвернула ногу. И все это – в момент интенсивного движения. Опять «кино» мне показывает сейчас из памяти эту картинку со стороны: я падаю. Не сразу - «бамс», и упала. Нет, траектория падения – почти как полет. А мысль у меня в голове была одна: «падаю». И все. Никаких мыслей, как спасать ребенка – не было. О ребенке позаботилось мое «подсознательно-бессознательное». Во время «полета», руки с ребенком я подняла наверх. Обычно падающий человек подставляет руки вперед, чтобы смягчить удар. Но не сейчас, не я. Я инстинктивно, без команды мозга, подняла руки с ребенком наверх. По закону всемирного тяготения мой полет долго продолжаться не мог, я пролетела дугу и жестко приземлилась на асфальт – на локти и колени. И даже мгновение проехалась по асфальту – тормозной путь совершила, так сказать. Удар был страшный. Но после мысли о падении, появилась следующая мысль – ребенок. Я стою на четвереньках, руки согнуты в локтях, а на руках – на ладонях - ребенок. Я осторожно ссадила дитя на асфальт и села сама. Много людей видели мой полет, подбежали, стали мне помогать. Но еще несколько мгновений я сидела, оглушенная ударом. Колени были окровавлены, чулки изодраны. Про локти ничего, кроме боли, сказать было нельзя – я была в пальто. Очевидцы галдели и радовались моему удачному падению, ведь если неудачно упасть с ребенком на руках, можно покалечить ребенка, уронив с высоты роста взрослого человека, и даже придавить, если упасть на него. Но меня Бог миловал.
А ребенок и не заметил падения. Ребенок не ощутил удара – ведь у него игрушка из рук даже не выпала.
Мне помогли встать, в поликлинике оказали помощь, перебинтовали колени, обработали ушибы и раны.
Однако вернемся в лето 1980. Во время прогулок с ребенком – а гуляла я по 6 часов в день (кто-то из врачей мне брякнул: ребенок искусственник, если не гулять - будет рахит. Вот я и гуляла с 6 утра до 8, потом с 14 до 16, и вечером с 18-20. Во, ужас-то! Видать, с головой я не дружила всегда) – я познакомилась с соседкой из первого подъезда. Это была симпатичная еврейка лет 35 – правильная-правильная, брюнетка с короткой стрижкой. Стрижка у нее всегда была уложена – волосок к волоску – я восхищалась. Такие же правильные и «образцово-показательные» были ее родители и муж. Ребенок у них был двухлетний – девочка с золотыми кудряшками, но она все время находилась в коляске. Девочка заболела в роддоме и с тех пор уже раза два лежала в реанимации. Золотистый стафилококк «расцвел» в легких. Соседка эта сказала мне, что по возрасту, а ее мужу уже было за сорок, они больше не рассчитывают заиметь второго ребенка. А этот ребенок очень и очень слаб. Вот и поставили цель – во что бы то ни стало выходить эту девочку. Этой цели была подчинена жизнь четверых взрослых людей. По граммам взвешивалась еда, витамины, ежедневно стерилизовалась квартира и т.п. Соседка мне сказала глупость, когда я пожаловалась на фурункулы моего ребенка: это, конечно страшно, ребенка жаль, но тебе 20 лет, есть шанс родить второго. Я ей ответила, хоть еще 10 детей, мне дорог этот ребенок и я тоже буду выхаживать его, так же как и она своего. Соседка меня успокоила: если нет температуры, а плохой анализ кровь и очень высокая температура были только в роддоме, а потом все прошло, значит, у нас псевдофурункулез. То есть фурункулы уже не стафилококковые, а лейкоцитные. Во время инфекции в крови вырабатываются тысячи лишних лейкоцитов, чтобы бороться. Потом, с помощью антибиотиков, когда организм выздоравливает, лейкоциты за ненадобностью погибают. Им надо куда-то деться, вот они и прорываются через кожу. Хорошо, что через кожу – лечить легче, чем, если бы они вышли во внутренних органах.
Вот так популярно соседка мне все растолковала. Я поверила, так как было видно: человек проштудировал всю имеющуюся на планете литературу по стафилококковой инфекции.
И еще мне эта соседка сказала, что в Ташкенте один роддом вообще снесли, сравняли с землей. Настолько не могли вывести в нем этот золотистый микроб, а также еще синегнойную палочку. То есть заразы в больницах много. Поэтому она поддержала мое решение лечиться дома. Тоже привела в пример соседку из моего подъезда – девочка-то в два года не хочет ходить, играть, а только у матери сидит на руках – явно запугана. Это она с матерью лежала в больнице, мать ее утешала после больных процедур. И то явно нервы у девочки расшатаны. А уж если положить в больницу без матери – вообще кошмар.
Больницы - как рассадник инфекции - плохо «укладывались» в моей голове. Однако воспоминания о времени, проведенном мною в родильном доме, и даже не считая инфекции, далеки от радужных.
Ребенка мне принесли кормить только один раз – на второй день после родов. Прикатили длинную тележку. А там штук восемь свертков. Кто чей – не спутаешь! Моя лежала с краю – нежная девочка с ресничками. Остальные были бутузы-пацаны. Дни от роду, а уже грубые мужские мордовороты.
Кормление принесло мне тяжкие страдания. Теперь я поняла, что такое – пришло молоко!
Как хорошо, что сейчас с женщинами, ожидающими ребенка, проводят курсы подготовки. Также много литературы на эту тему, сведения в Интернете. А тогда... Ну, хоть бы кто-нибудь в общих чертах предупредил – что это такое. Потом, уже через несколько недель после родов, мне нашли – именно нашли, так как это был дефицитный товар - молокоотсос. И я не могла научиться им пользоваться сразу. Нет, чтоб в женской консультации заранее научить!
Во время беременности мне дали почитать книжку «Мы ждем ребенка» чехословацкого автора. Книга была шикарной, с фото плода на всех стадиях. Европейское издание. Передавалась книга из рук в руки. Благодаря этой книге я понимала, как растет и развивается плод. Но в книге не было информации, как быть с грудью, когда пришло молоко. Позже, я нашла еще книги супругов Никитиных – « Мы и наши дети» и знаменитый бестселлер Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним». Эти две книги очень многоинформативные. Но нашла я их намного позже. У Никитиных было 10 детей. Никого они не рожали в роддоме – только дома, и лечили только сами. Многие их советы я апробировала. Как и советы Доктора Спока.
А пока же я держала на руках ребенка - в его возрасте одного дня, и не знала, как его кормить.
На следующий день ребенка кормить не принесли. Я запаниковала и пошла искать ребенка в детское отделение. Не пускали. В детском отделении за семью дверями постоянно плакали дети. Было слышно. Но прорваться туда или узнать что-либо не представлялось возможным.
Через день ребенка тоже не принесли. Никто из медиков не счел нужным мне объяснить, что случилось. За это время у меня поднялась высокая температура, а грудь превратилась в огромные красные бугристые образования со страшной болью. Все говорили мне: сцеживай. Однако соски воспалились и ничего через них не проходило. Боль была невыносимая.
Опять я пыталась прорваться в детское отделение. И тут одна нянечка сказала мне: успокойся, иди сцеживай молоко. Твоего ребенка кормят без тебя. Ребенок «тяжелый».
Вот этот врачебный термин «тяжелый» - без пояснений – производит оглушающий эффект. Тяжелый – значит конец? Даже сосать ребенок не может?
У меня началась страшная паника. Рассказала в палате – женщины посоветовали перетянуть грудь, чтобы облегчить свое положение. А дальше советовали просить тех, кто за пределами больницы, искать информацию. Что с ребенком?
Женщины в палате взяли простынь, сложили ее косынкой и общими усилиями стянули мне грудь – обернули туго простынь вокруг грудной клетки.
Вскоре пришел меня навестить мой папа и первым делом спросил – почему ты перетянула грудь. Я сказал, что три дня не приносят ребенка, ничего не объясняют.
Папа поднял тревогу, они с мамой обратились к Нине Хачатуровне, и выяснили, что с ребенком. Когда меня муж и ташкентская родня пилили, что я без их разрешения поехала рожать в Душанбе, я им отвечала, что вряд ли бы кто так волновался за ребенка, как мои родители. К тому же опасность потерять ребенка была достаточно реальной. Позднее я узнала, что примерно в это же время потеряли своих новорожденных - моя подруга, и моя одноклассница.
Да, ребенок был очень тяжелый – выяснили мои родители. Температура высоченная. Обследовали, «достали» лекарства и начали лечить. Лечили неделю. Кормить мне не носили. Что со мной, с моей грудью и моей высокой температурой – никто не выяснял. Во время родов были открытые окна, я очень замерзла и простудилась. У меня начался мой обычный бронхит. Лично я думала, что температура из-за бронхита. Грудь была туго стянута. Я боялась до нее дотронуться.
Все эти дни по три раза ко мне приходил мой муж. Он был молод, неопытен, и совершенно не обращал внимания ни на стянутую грудь, ни на мое заплаканное лицо. Я сказала ему: «Ребенок тяжелый. Если с ним что-то случится, я умру». Муж на эти слова дал чисто мужской ответ: «А как же я?». Также мне родители сказали, что ребенок очень сильно похудел, на пол килограмма. При рождении 3 кг 200 г это катастрофически много. Я тоже сказала мужу, что ребенок похудел на 500 г. Муж также дал сокрушительный ответ: «И ты плачешь? Всего-то 500 г!». Я разозлилась на мужа и нагрубила ему: сказала, что для него, борова, 500 г ерунда, а для крошечного ребенка – беда.
Вообще-то с визитами мужа в роддом у меня осталось еще одно комичное воспоминание. В палате у меня лежали только таджички и узбечки. Родили они, в основном, 2-го, ,3, 4 и далее - детей. Проблем с грудью и тяжестью ребенка ни у кого не было. Они целыми днями ели свои национальные блюда для рожениц – особые, смеялись и болтали. На все отделение было 4 русские роженицы, в том числе и я. Две взрослые женщины – у них были 2 – е и 3 роды. Только я и девчонка из соседней палаты – первородки. У меня были проблемы, и у этой девчонки тоже – ее ребенок родился с желтухой. Тоже были проблемы с грудным кормлением. Вот мы с ней вдвоем и плакали у дверей детского отделения. Остальные все только радовались жизни.
Так вот эти мои соседки – веселые таджички и узбечки, ежедневно ждали прихода моего мужа. Очень было смешно, когда нянечка кричала: «Кариева, муж к тебе пришел!», а мои соседки вскакивали, одевались наспех, на ходу приглаживали волосы и бежали на балкон. И приговарили потом, качая головами, причмокивая и ахая: какой красивый мужчина…. Это они на балкон бегали смотреть на моего мужа. Одна узбечка сказала мне: Очень красивый у тебя муж, ах-ах-ах. А я отвечала им всем: « ….., вот кто вы. Еще только опростались, все в кровищах еще, а уже о мужиках думаете. …..».
Однако вернемся в лето 1980 года, к моему самостоятельному лечению ребенка. Операционная на дому была полностью готова. Муж ассистировал – держал ребенка. Абикаечка морально поддерживала.
И вот так три месяца я непрерывно лечила нарывы. Сначала долго и тщательно способствовала их созреванию – ихтиолка, печеный лук. Затем, когда я убеждалась, что нарыв созрел – йодом точечно прожигала – несколько часов подряд – его верхушку. Потом вскрывала скальпелем тоненькую сожженную йодом кожицу. Ребенок вообще не проявлял беспокойства – значит, больно не было.
После открытия нарыва, я начинала его давить. Иной раз давила по три дня, время от времени, постепенно. От внешних краев фурункула – к отверстию.
Иногда гной шел просто ручейком, иногда – «выстреливал» мне в лицо. Потому я и стала надевать очки и марлевую лицевую повязку. После моих лечебных мероприятий у меня иной раз все лицо было в гное и крови.
Долго и тщательно, поглаживающими и надавливающими движениями, я способствовала освобождению полости фурункула от «отделяемого». Гной был разного цвета и густоты. Потом, после гноя, шла сукровица. И только тогда, когда из полости начинала идти чистая кровь, а я это еще несколько дней проверяла, я начинала лечить рану, чтобы она затянулась и зажила.
Все это проводилось с соблюдением правил антисептики, точно по конспектам, которые я писала на занятиях по медицине в университете.
Я диву давалась, откуда у крошечного младенца бралось такое количество гноя. За три месяца вытекло килограммов пять, не меньше. Гноя было очень много – несколько лет при воспоминании об этом времени меня начинало подташнивать.
Всего за эти месяца – постепенно, или в группе, на теле младенца вышло 33 фурункула. Размеры были разные – от земляного ореха до грецкого. Три фурункула были размером с хорошую сливу, и один – на пояснице – размером с яблоко. Два последних фурункула были самые маленькие – размером с вишню, но и одновременно они оказались самыми сложными – один был на спинке носа, ровно посередине, а второй на шее, ровно на горле. Чтобы лечить нарыв на горле, ребенка все время надо было держать лежа на животике, и отвлекать, чтобы смотрел наверх – муж выделывал «па», чтобы ребенок смотрел на него. А нарыв на носу не прошел бесследно – шрам держался до 12-летнего возраста.
Прошло время. Воспоминания о лечении нарывов стерлись из памяти. Исчез шрам на дочкином носике. Но все же я написала этот рассказ. Вдруг кому-то будет интересно почитать – как я когда-то сама лечила свою дочку