Нина САМОНИНА
На краю пропасти
Повесть
г. Михайловка «Михайловская типография» 2011
От автора
Воспоминания участника Великой Отечественной войны Самонина Николая Михайловича написаны со слов его дочери Самониной Любови. Она хранила его дневник и фотографии военных лет.
Я, автор этой книги, тоже хорошо знала Николая Михайловича. Он был моим родственником. В памяти остался его приветливый взгляд, добрая улыбка. Он оставался всегда самим собой, несмотря ни на что.
Ему и всем, кто сражался в годы Великой Отечественной войны, мы посвящаем эту книгу.
"Мои воспоминания о войне не будут служить утешением, а наоборот. Они будут напоминать о вечной и неизменной любви к ушедшему времени».
Николай Самонин.
Неприметный, небольшой хуторок в Волгоградской области, хутор Безымянка. Это наша маленькая Родина. Это наше прошлое и настоящее, наша радость и грусть, наша жизнь.
Здесь, в средней полосе России, живет настоящий казачий народ, с глубокими корнями, уходящими в далекое прошлое. Этот народ с горячим сердцем, любящим свой край, свою землю. Таким был и мой отец. Добрый, с пылкой натурой, с голубыми глазами и мягкой улыбкой, со своим внутренним душевным миром, который остался для меня навсегда загадкой. Мой отец, Самонин Николай Михайлович, родился 20 февраля 1924 года в х. Безымянка Михайловского района Волгоградской области.
Родители Николая Михайловича скромные, приветливые, простые люди. Отец Михаил Николаевич был хорош собой. Его голубые, ясные глаза всегда были приветливы со всеми. Спокойный, немного скрытный, но с доброй душой. Он был примером для своих детей. И он старался, ведь у него росли двое сыновей.
Мать, Мария Миновна, спокойная, доброжелательная женщина. Все заботы домашние лежали на ней. Она любила своих детей и, как все родители, желала им счастья и, как говорится, хорошо устроиться в жизни. Она всегда говорила: "Как хочу, чтобы мои сыновья были летчиками".
А отец только улыбался. Он непротив был, чтобы сыновья были большими людьми. Дети любили своих родителей. Поэтому они с большой благодарностью принимали все то хорошее, что давали родители. И поэтому боролись на войне за своих родных со всей своей одержимостью.
Михаил Николаевич ушел на войну сразу, воевал в 174-м казачьем кавалерийском полку. В 1942 году пришло извещение, что пропал без вести в боях под Харьковом, местечко Барвенково. Больше родные о нем не знали ничего. Всю жизнь, до последнего дня, мать ждала его с войны. И однажды, где-то в 60-х годах, пришла телеграмма от брата Михаила: "Встречайте, Михаил". И поскольку ждали деда с войны, так и решили, что это дед возвращается с войны. В деревне стоял плач-вой, когда оказалось, что это не тот Михаил, которого так ждали, хотя после войны прошло более 15 лет.
Позднее военкомат прислал извещение, что Михаил Николаевич умер от ран 6 февраля 1946 г. Похоронен в Австрии в г. Нойленг. Вероятно, он попал в плен.
Браг Иван Михайлович 1926 года рождения тоже воевал с первого дня войны, танкистом, умер в 2008 г.
Жизненный путь моего отца начался с войны. На фронт попал в сентябре 1942 года. Прошел всю войну. Воевал минометчиком в 138-й стрелковой дивизии полковника Людникова. Его первая встреча с войной нача¬лась с тяжелых боев за Сталинград. В октябре их переправили в город Сталинград, в район завода "Красный Октябрь". А затем заняли оборону в районе завода "Баррикады". Он прошел с боями до Берлина в звании сержанта, приняв участие в освобождении человечества от фашистского ига. Всю тяжесть жестокой войны он перенес на своих плечах, познав в свои восемнадцать лет смерть, прямо смотревшую ему в лицо, гибель товарищей, разруху и горе всего человечества.
Но это не сломило его, он верил в победу и сражался до самого победного конца, с полной отдачей самого себя, с героизмом, присущим настоящим солдатам.
За героизм, проявленный в боях за Родину, он был награжден:
орденом Отечественной войны I степени;
двумя орденами Красной Звезды;
медалью «За оборону Сталинграда»;
медалью «За отвагу»;
медалью «За взятие Берлина»;
медалью «За победу над Германией»;
медалью «За освобождение Польши».
В Берлине на стенах Рейхстага под надписью "Мы из Сталинграда" есть и его роспись. А в книгу "Солдаты Сталинграда" навечно вписано его имя как наказ ветеранов молодому поколению, чтобы они помнили всегда о подвигах своих отцов, матерей и братьев и берегли свою Родину.
Умер мой отец в 2007 году.
Я, дочь Николая Михайловича, потеряла самого близкого мне человека. Когда теряешь близкого человека, приходит одна и та же мысль: "Хочется вечности".
И как трудно осознавать, что это невозможно. И только мои воспоминания о нем, самом простом человеке на земле, останутся в вечности, в моем книжном описании. За его плечами лежит целая эпоха, за которую он сражался, не жалея себя, чтобы росли наши дети, чтобы не слышно было грохота орудий, а слышны были громкий детский смех и пение птиц в ясном безоблачном небе.
Теряя близкого человека, приходит опустошенность в жизни, начинаешь остро ощущать силу и тяжесть уходящего времени, я почувствовала себя одинокой и чужой, оторванной от очень близкого и родного мне человека. Время на миг остановилось, хотелось забыться и вернуться назад, пытаясь найти себе оправдание, от убегающего от меня прошлого, от того, что не успела больше узнать и достучаться до полного откровения его прожитой жизни, казалось, что он не мог меня покинуть никогда. И только когда он умер, я поняла, что совсем мало его знала.
Но время неполной отдачи себя другим ушло, забыты обиды и боли, непонимание. Я сумела перейти грань между пустотой и жалостью и уйти от сочувствия к себе перед горем, и опять слышать пение птиц, шелест падающих пожелтевших листьев, шорох воды, убегающей от прошлого и догоняющей настоящее, чтобы удержаться в беспощадном потоке времени.
И жизнь продолжается, только без него. А вокруг все неизменно. Все так же слышен всплеск воды. Все так же зима торопится убегать от наступившей безысходности, порыв ветра все так же трогает верхушки деревьев, унося прочь тень уходящей ночи и тихо шепчет: "Прости, прости", - уходя в обновленный теплый день, чтобы встретить яркий восход солнца и сказать: "Здравствуй, новый день!"
Вспоминая все, что мне рассказывал отец, я чувствую каждую минуту, пережитую им. Конечно, сейчас я осознаю, что не сумела при его жизни описать каждый день его, но мне было жаль его. Воспоминания вызывали у него чувство тоски и горя, и тяжести. Каждую минуту он повторял одно и то же, чтобы это никогда не повторилось. Его родительская мудрость и инстинкт даже в мирное время оберегали детей от стрессов, это я уже поняла потом, к старости. Он пережил настоящий ад и не хотел дважды в него возвращаться. Но он все равно рассказывал. От воспоминаний в глазах стояли слезы, но они горели от восторга, голос его дрожал, как будто он навсегда прощался с прошлым, представляя себя стоящим перед пропастью хаоса военного времени, когда разум захватчиков затмило их собственное величие, когда их поглотила радость обманчивых надежд, представляя себя единым богом для всех. Они рухнули в пропасть своей тени.
Не будет конца света на земле и мертвой тишины. А будет слышать весь мир бой курантов на Красной площади, извещающий конец войне и начало мира во всем мире.
Наверное, нельзя убежать от судьбы. Она неизменна. Она не покоряется даже великим войнам и смертям. И только сама жизнь, то, что в ней не должно быть, это война, скажется на душевном состоянии человека и на его судьбе. Весь свой фронтовой душевный стресс остался жить с моим отцом на всю жизнь. Израненная войной, приглушенная перед боем чарочкой выпитой водки, душа до конца жизни осталась калекой. А жить он хотел совсем по-другому.
II
Больше всего душа отчаивалась от того, что жизнь началась не так, как хотелось. Меня внезапно, без моего согласия вырвали из детства, и судьба заставила стать взрослым, не подготовив меня к этому. Она положила на мои плечи всю тяжесть войны, надеясь на меня. И я смог это вынести. Возможно, я мог бы остаться навсегда юнцом и никогда не стать мужчиной, но мысль вернуться и снова быть и жить не выходила у меня из головы. Она взяла верх над моим разумом и, возможно, приказывала мне жить. Поэтому другие мысли совсем не задерживались в голове. Постоянное желание победить болезненно гнетущее тебя чувство страха мешало мне, но не покорило меня до конца.
Я ненавидел смерть, прямо смотрящую мне в глаза. Она проверяла меня на прочность, и я выдерживал ее гнетущее состояние. Я шел вперед и вперед до победного конца. И непобедимость шла впереди меня. Она превращала меня в стальную брань, окружала ореолом той непобедимости, которая предавала мне смелости. И я шел вперед всем смертям назло. Я испытывал гордость за себя и за своих товарищей.
Это не оправдание, это истина жизни, в которой я жил.
Все события войны остались в памяти, как огромное яркое зарево, окутанное черным дымом от горящей земли, деревень и городов. Из памяти вычеркнуты самые острые моменты войны. Они предпочли быть забытыми, чем осознавать их привилегию над моей волей.
Каждый день мне казался последним. Каждый день я думал, что со мной произойдет самое страшное. Но постепенно я не стал думать о смерти. Я видел ее лицо, но она не приближалась ко мне близко и не могла во мне поселиться навечно. Я был по-настоящему выше ее и не подпускал ее к себе даже в мыслях. Я слишком любил жизнь. Она все больше и больше поднималась выше над простым отчаянием, а потом вселилась навсегда. Я почти не думал о смерти, потому что я испытывал сильный жизненный всплеск каждый раз, когда мы освобождали города и села. Эта великая радость приносила мне облегчение, и все плохое исчезало навсегда.
III
В свои неполные восемнадцать лет мне казалось, что жизнь скучна и однообразна. Но я любил все времена года. Любил весной рано утром пройтись по утренней росе, посидеть у речки. Чувствовать тишину. Она, как и я, полусонная, не проснувшись от ночи, спит в мечтательных снах. Не тревожит ее и ветер, всматриваясь в молчаливую задумчивость наступающего нового дня. Облака стоят на месте. Их пышный вид меркнет от появляющихся первых лучей восходящего солнца. Чайки летают высоко, издавая крик радости, слабым эхом лес подхватывает загадочный крик летящих птиц, нарушая покой в застывшем воздухе. Первые лучи солнца купаются в утренней прохладной воде, оставляя золотую россыпь на воде. Далеко за горизонтом выплывает солнце, как яркая капля крови. Родная и близкая, без которой нет меня.
Порыв ветра трогает верхушки деревьев, стряхивает ночную тьму, чтобы встретить яркий восход солнца, начало нового дня!
Только тогда, когда началась война, я вспоминал то чувство равноденствия и счастья, которое я испытал до войны. И я на миг возвращался в тишину и покой моего детства, отдыхая от страшных взрывов, атак и смертей.
Быстро пролетело мое детство. Мое учение в школе подошло к концу, и я готовился к самостоятельной жизни. Но почему-то тревога была на душе, но она не брала верх над моим разумом. Мне также хотелось встречать рассветы и мечтать о будущем. Но другое время стучалось в окно, оно проведет жирную черту между яркостью жизни и жизнью, полной темноты и мрака.
В выходной июньский день я проснулся от необыкновенного сна. Он был ярким от солнца. Я побежал на речку, а она удалялась от меня и на глазах превращалась в яркое красное огниво. Я стал плакать во сне и резко проснулся от прикосновения мамы.
- Ты что, сынок, плачешь во сне? - подходя ко мне, спросила мама.
- Сон мне приснился, что на душе стало пусто и страшно, будто конец света наступает, - почти сквозь слезы ответил я.
У меня тоже почему-то тоскливо на душе, - сказала мама.
Весь день был мрачным, несмотря на летнюю солнечную погоду. На душе скребли кошки. Только после обеда стало ясно, что мое предчувствие было правильное. Пришло страшное время войны. И как мне в это время хотелось поверить, что это страшный сон, который уйдет далеко-далеко и не повторится никогда, но на самом деле это было не так. Наступила полная опустошенность и безразличие в душе.
- Прости, сынок, что не доучил тебя, что не смог поставить тебя на ноги, береги себя и всех родных, - говорил отец, собираясь на войну. - Я не могу оставаться дома, я должен его защищать, такая наша мужская доля, - будто оправдывался отец.
Мама заметно нервничала. Она в это время от нервного стресса не понимала, что делает. Она копошилась, бегала то в одну сторону комнаты, то в другую, собирая рюкзак в дорогу. Особенно сложить нечего было, а хотелось, чтобы хватило надолго. Напекла пирожков, достала домашнего сала, аккуратно положила в рюкзак. Отец подошел к матери, обнял ее.
- Успокойся, отдохни, посиди со мной на дорожку, - тихо сказал отец.
Мать села молча. Но тревога переполняла ее сердце.
"Увидимся ли еще?" - промелькнули в голове мысли.
И поэтому слезы прощальные сами капали, без стеснения.
- Я тоже, отец, хочу с тобой на фронт, - почти со слезами на глазах говорил я.
- Возможно, придет и твоя очередь, мы еще не знаем, что нас ждет впереди, но пока ты будешь рядом с домом и с матерью.
А в душе у меня была такая гордость за отца, что меня охватило огромное чувство радости и счастья, которое победило чувство горя и отчаяния. Они навсегда ушли в отдаленный, презренный, жалкий уголок страха. В памяти навсегда остался его взгляд, уверенный и ясный, как чистое безоблачное небо. Только глаза были печальными и потерянными от расставаний и слез, но уверенными и добрыми.
Гармошка играла, соединяясь с горьким прощальным стоном плачущих жен и матерей. Последние минуты расставаний. Последний сигнал грузовика. Клубок дрожащей пыли отделил грузовик от плачущей деревни. На миг все стихло. Все прислушались к ворчанию мотора, ощущая последний раз тепло от пожатия горячей ладони. В этот момент я ощутил себя одиноким, но в то же время взрослым и сильным.
«Нужно как-то помогать фронту», - эта мысль не выходила из моей головы.
- Мама, я пойду, запишусь добровольцем, - не успокаивался я.
- Я не могу тебе запретить, но ведь тебе только восемнадцать, - тихо отвечала мама.
- Я все понимаю, но дома не могу оставаться, а вдруг они захватят нашу деревню? - уже не по-детски рассуждал я.
И мысль идти на фронт не выходила из головы. И ранним теплым утром, в понедельник, начало новой недели, с надеждой я отправился в поселок Раковка, там находился военкомат. Запрягая лошадь с тележкой, я уже представлял себя воином Красной армии, и от этой мысли глаза загорались боевым огнем.
- Все хотят на фронт, но не все подходят на службу, - услышал я разговор лейтенанта, подъезжая к военкомату.
Я думал, что это мне говорят, но когда обернулся, увидел, что почти рядом со мной стоял такой же юнец.
- Ты тоже на фронт собрался? - глядя в мою сторону, спросил лейтенант.
- Да, а что не возьмете? - спросил я.
- Возьмем, но пока вы будете фронту помогать, лошадей перегонять в город Сталинград, не подведете нас?
- Конечно, не подведем, - ответил я, зная, что эта помощь тоже очень нужна фронту.
- Пойдемте, дам вам распоряжение, и приступайте к выполнению боевого задания, - распорядился лейтенант.
Я знал, что еще очень молод, во мне, конечно, нет того стального, несгибаемого стержня, который есть в зрелых мужчинах. Но неудержимое желание, нетерпение воевать было выше моих сил.
IV
Партия за партией мы пешим ходом отправляли в город Сталинград лошадей. Когда с очередной партией мы почти подъезжали к городу, увидели толпу людей, быстро удаляющуюся со стороны города. Они были напуганы и кричали нам:
- Сворачивайте назад, в городе немцы. Езжайте к своим матерям, - повторяли они.
От этих слов вдруг защемило сердце, комком застряли слова - немцы в городе. Появилась ярость в душе, она воссоединилась с ненавистью и презрением, и отчуждением ко всем, кто зовется врагами. Каждый день я не терял надежды, и вот в очередной раз в военкомате мне не отказали, меня записали в ряды Красной армии. Мне так хотелось поскорей убежать из детства, бить и бить врага, не щадя своих сил. А дома мать не могла скрывать своих слез. Она уже чувствовала тревогу, беспокойные чувства нельзя было обмануть.
Такой худенький, безрассудный, как ты будешь воевать, - приговаривала мама. - Всех проводила на фронт, одна осталась, как я буду жить, - плача, приговаривала она.
А у меня от радости горели глаза. В этот момент от гордости за себя я готов был умереть в бою. В этот прощальный миг я ощутил себя настоящим мужчиной. Лицо раскраснелось от волнения, руки судорожно тряслись. Я крепко обнял ее, торопливо поклонился ей и поцеловал на прощание.
Я до конца своих дней буду помнить прощальные минуты. Частое биение сердца от состояния своего успеха и удовлетворенности, тепло материнского объятия и тихий, глуховатый ее голос от волнения: "Вернись, сынок, живым".
Если бы я не пошел воевать, наверное, я всю свою жизнь презирал бы себя за трусость и измену самому себе. Но я не струсил. Я поверил в себя и не ошибся.
Я стал бойцом Красной армии, и меня направили в сентябре 1942 года для обучения в г. Капустин Яр, там я обучался навыкам минометчика. Я был зачислен в 138-ю стрелковую дивизию полковника Людникова, 650-й стрелковый полк. Все с нетерпением ждали того часа, когда мы сможем отомстить за горе, принесенное нашему народу. По окончании нашего обучения боевым навыкам в октябре 1942 года нам выдали несколько патронов с винтовкой. Почти с голыми руками нас отправляли в Сталинград.
А в это время немцы всеми силами хотели завладеть Сталинградом. В Сталинграде развернулись ожесточенные бои. Атаки врага следовали одна за другой. Противник во что бы то ни стало стремился захватить город. Мы находились на левом берегу Волги. По активным действиям авиации противника и сильной артиллерийской канонаде с обеих сторон мы непосредственно ощущали темп боя и особо жаркие районы. Утром в октябре мы получили приказ быть готовыми к переправе в город. Переправляться начали с наступлением темноты.
V
С первых дней войны я попал в ад. Враг держал переправу под сильным артиллерийским обстрелом. Поэтому полк переправлялся под сильным огнем врага. Вода была сплошным месивом из крови и людских тел. Разорванные тела смешались с водой, летели щепки от разбитых переправ, ржали лошади от ранений. Вода хоронила в свою глубину убитых. Я, кажется, ощутил шок. Но шоковое и болевое состояние не заглушило разум. Кто-то еще и умудрялся шутить:
- Не хнычьте, хлюпки, дома нужно было сидеть с мамкой.
- Усидишь, наверное, в таком аду! - отшучивались солдаты.
- А фрицы, наверное, чувствуют, что скоро будет им конец! - шутили ребята.
- Да, с нашим вооружением мы точно их разобьем, - услышал я голос из темноты. - Готовились, готовились к войне, а воевать нечем. Как же так получилось, никак не могу понять.
- А это не для средних умов, меньше думаешь - лучше спишь, ты лучше смотри за собой и винтовку не забудь, а то от страха оставишь в трюме баржи, - шутил я.
- Сейчас уже поздно рассуждать, нужно действовать, - сказал кто-то.
Кажется, немного взбодрились все, и уже не так страшно. Послышалась команда "вылезай".
Все было как во сне и на одном дыхании. В моей жизни, казалось, наступил момент мертвой безысходности. Вокруг все горело. Везде валялись разбитые горящие вагоны, земля сплошь изуродована воронками от взрывов.
Мы сразу ринулись в бой. Вражеские орудия открыли огонь на всю глубину обороны. Противник перешел в наступление. Это для меня был первый бой, и я не дрогнул. Рядом бежавшие солдаты падали, как скошенная трава, без звука и стона. Даже если бы они кричали, никто не услышал бы их, так как в это время вся земля под ногами дрожала и стонала от взрывов. А я шел вперед и вперед, как заколдованный. И только эхом громким в душе звучали слова матери: "Сынок, вернись живым!"
И в глазах - родное материнское плачущее лицо. Она бежала за машиной, протягивала руки ко мне, прося, чтобы я вернулся домой живым.
Бои шли очень жестокие. Я понял, что от нас потребуется железная стойкость. От жестоких сражений мне казалось, что я нахожусь не на земле. Я шел вперед и вперед, отражая атаки, стреляя в упор в фашистов, видя их глаза и страх, залитый спиртным. Они были пьяными. Обстановка была очень трудной. Атака за атакой. Не было и минуты отдыха. В районе завода "Баррикады" мы дрались сто дней и ночей, а с 11 ноября и до конца декабря были отрезаны от основной группировки 62-й армии. На этом клочке земли мы сражались 45 дней и ночей.
Сколько раз я прощался с жизнью, но смерть не трогала меня. Кругом все горело и гремело. Грохот был такой, что казалось, разорвется голова. Внезапно рядом разорвался снаряд. Меня волной отбросило в глубину дома. В мыслях промелькнуло, что это конец, но руки стали машинально разгребать завал. Я был оглушен сильным взрывом. Не слыша сам себя, я стал громко смеяться. Рядом бежавшие солдаты подбежали ко мне, стали бить меня по щекам. Они подумали, что я сошел с ума. Через минуту я опомнился. Нет, я не сошел с ума. Просто от мгновенной тишины, не слыша грохота, я ощутил минутную радость.
С каждым днем я становился другим. Я креп в бою и не терял надежду даже в самую трудную минуту, я не падал на колени перед смертью. Я шел вперед и вперед.
В минуты боя внезапно, взбираясь по разрушенной лестнице, я вплотную столкнулся с фашистом. Мы стояли друг против друга. От сильного стресса я, кажется, опьянел. Он ринулся на меня всем телом и повалил меня на развалины. В этот миг казалось, я не успею попрощаться с друзьями и с жизнью. Сильными руками он давил мое горло автоматом и старался ударить меня в лицо. Это больно задело мое самолюбие, и я вскипел от ярости. Я громко воскликнул первые слова, которые пришли в голову: "Ложись!"
Они прозвучали воплем. Фашист растерялся, и рука его ослабла. Я почувствовал прилив сил. Это была высочайшая точка моей уверенности. Я сумел вырвать автомат, расстреляв немца в упор.
От сильного стресса я почти ничего не слышал. Я был в таком состоянии, что у меня дрожали ноги, меня всего трясло, как в лихорадке. Я слышал собственный внутренний голос. Он эхом отзывался у меня в ушах: "Господи, спаси меня и сохрани!"
Я стоял и молчал, как заколдованный.
Немец лежал с открытыми глазами. В его глазах было смертельное спокойствие. Он уже не хотел того, к чему так сильно стремился. Немец получил все, что должен был получить на чужой земле.
Потом, много лет спустя, я вспоминал и не мог понять, откуда я черпал силы. И я для себя сделал выводы. Во мне было непреодолимое желание жить, оно и придавало мне решимости.
Всем фашисты осточертели, казалось, уже не было сил. Но усталость придавала силы, и чем дальше, тем больше.
Я был простым солдатом. Но я был безукоризненным воином. На меня можно было полностью положиться в любую трудную минуту. Я выполнял приказы, чувствуя ответственность за тех, кто за моей спиной, за вдов, детей и матерей, за мою Родину!
Я испытывал огромную радость и высокое чувство гордости и за себя, и за всех солдат. Это они остановили громаду, потому что мы стояли насмерть. В нас скрывалась невидимая сила и ко всему этому добрая душа. Она и смогла остановить то зло, которое шло наперекор всему, и разбила вдребезги иллюзию непобедимости.
Мы отбивали атаку за атакой. Немцам никак не удавалось перейти в наступление. В одной из атак немцы от бессилия в качестве щита гнали впереди себя детей и женщин. Подлость гитлеровцев, искавших защиту не за броней танков, а за спинами русских детей и женщин, лишь ожесточила нас.
Мы воевали на земле за каждую улицу и дом, за каждый метр дома, за каждый холмик и овраг, за каждый метр полотна железной дороги. Дрались под землей, в лабиринтах подземных ходов большого заводского хозяйства. Любая передышка казалась невероятным событием, и мы радовались. Однако это были мгновения. Да, война не любит слабых и невыносливых. Действительно, мы не расслаблялись ни на минуту, нас война держала в ежовых рукавицах.
Мы выполняли приказы отчаянно и беспрекословно, что бы ни случилось. От нас зависел исход всего сражения. Мы мерзли в окопах, шли вперед на врага под дождем и снегом, в грязь и холод. Пули летели со свистом, пролетая мимо меня, как случайные попутчики. Но эти попутчики могли навсегда завести мою жизнь в тупик. Скорей всего они были попутчиками смерти и пока не касались меня. Может быть, я сам себя спасал, я думал о победе.
Я презирал трусость, во мне жила та часть характера, которая может быть жестокой. Я был жесток к тому, что насильно заставляет человека подчиняться силе и насилию, то, что идет напролом, держа всех в страхе и в кабале. Тогда спокойствие сменялось бурей и гневом, который ведет тебя, чтобы остаться независимым и сохранить в себе лучшую часть характера. Я видел, как с этой чертой жестокости на лице шли в атаку за правое дело. И гордость была и за себя, и за всех тех, с кем я служил.
VI
Сражаясь в этой Великой войне, я понял, что нельзя изменить силой жизнь. Нельзя повернуть реки вспять, нельзя заставить не светить солнце, нельзя истребить жизнь людей, которым предназначено жить. И мы, конечно, победили, отстояли Сталинград. Это было жестокое сражение. Но оно показало всему миру, на чьей стороне будет праздник. Враг должен быть разбит, это настоящая реальность жизни.
Я получил тяжелое ранение и был отправлен в тыл. За героизм, проявленный в боях за Сталинград, я был награжден медалью «За оборону Сталинграда».
Сколько еще будет таких сражений, мы не знали. Но мы понимали, что это будут долгие дни, а может, даже годы, а как хотелось, чтобы все закончилось. Вернуться домой, увидеть своих родных, свою далекую маленькую деревеньку. Сейчас вдалеке она казалась частью меня. В госпитале мы дали волю своим чувствам. Каждый вспоминал свой родной край, родных.
"Как хочется домой", - произнес я вслух то, что так долго хотелось сказать.
Но я не мог даже думать об этом во время боев. Сейчас, когда мы отстояли Сталинград, радости не было конца. Мы говорили вслух то, о чем так долго мечтали. И эта мечта помогала мне идти в бой и, может быть, выжить.
Родина и родная земля, на которой я жил, любил, предавали мне силы. Я снова и снова вспоминал о матери. На глазах появлялись слезы, но я не боялся казаться слабым.
Я лежал в палате, после жестоких боев, бессонных ночей мне казалось, что это самая лучшая палата во всей больнице. Рядом лежал тридцатилетний солдат, тоже воевавший в Сталинграде. Его яркие большие карие глаза выглядывали из поседевших бровей. Было понятно, в каких серьезных сражениях побывал он. Конечно, все участники Сталинградской битвы были настоящими героями.
- Хоть наговориться, а то и дар речи потеряли, - рассуждали солдаты.
- От таких боев забудешь, как тебя зовут, - отшучивался я. - Я когда первого фрица убил, у меня весь день руки тряслись, - вспомнил я.
- Мне тоже было не по себе первый раз, а потом понял, или он меня, или я его, я выбрал второе, - ответил раненый солдат.
Незаметно на лице появилась улыбка, скрытая давно от переживаний и страданий. Она ждала своего часа, чтобы полностью насладиться радостью, и это чувство восторга смогло, хотя бы на некоторое время, заглушить чувство страха. Медсестры дважды в день мерили температуру. Рано утром и к вечеру в палату входила сестра Катя с банкой градусников, раздавала их, чинно шествуя вдоль одного ряда коек, затем вдоль другого, и объявляла всем строго:
- Приготовились все на уколы, - проговорила она.
Я заметил, на груди у нее блестела медаль.
Я наклонился к соседу по койке и тихо прошептал:
- Вот почему немец лезет вперед, оказывается, у нас вон какие красавицы воюют, а как медаль идет девушкам!
- А меня дома тоже девушка ждет, такая же красивая, - произнес солдат.
- Вот бы домой, хоть на денек бы! - размышлял я.
Я тоже об этом думаю, каждый день снится мой родной дом на Украине, - произнес лежащий рядом раненый.
- Он улыбнулся.
- Что будет дальше? - произнес я вслух. - Я так устал, что не чувствую боли, одна радость меня переполнила и дает мне силы.
- Немного подлечимся, и опять в бой, - продолжал раненый. - Я хочу поскорей возвратиться в строй и не могу думать по-другому.
- А если скажут, что спишут, то я убегу все равно, - чуть подумав, сказал сосед по кровати.
- Я думаю - это только начало, беда в том, что все еще впереди, придется еще попотеть, - ответил я.
Но тут же успокоил:
- Не волнуйся, все должно быть нормально, иначе не должно быть.
- Ты так действительно думаешь, мы победим? - спросил раненый.
Ему очень понравилось то, что я без единого сомнения верил в победу. Я запомнил в его глазах огонек радости от веры, которая вела только вперед, назад дороги не было.
- Не доживу я, наверное, до конца войны, - сказал он серьезно. - А так хочется увидеть победу! - продолжал он и задумался.
Он мысленно стал представлять то, что он так хотел, встречу с родным домом и победу. Но до нее было очень далеко.
Он повернулся ко мне. Я не спешил с ответом. Подумав, я сказал:
- Не сомневайся, ты еще будешь счастлив!
Я видел, как на его глазах появились слезы, они были не от слабости, а от ощущения счастья, настолько сильного, которое не позволит пленить навсегда его разум, надежду и веру. Сердце мое сжалось. Я встал с кровати и твердым, громким голосом произнес:
- В нашей жизни наступил момент испытания, и кто это выдержит, будет жить, одно я знаю, слабым нельзя быть, - это было сказано громко и твердо.
Мои внутренние беспорядочные мысли медленно возвращались в спокойную атмосферу жизни. Это будет спокойствие, может, опять перед сильной бурей, и от этой мысли у меня перехватывало дыхание.
Я больше не мог ничего говорить, но страха не было. Я, как раскаленное железо, постепенно охлаждался. Меня охватила радость, и улыбка засияла во все лицо. Я молча вспоминал, какой ценой досталась победа, и мы сумели победить.
И это был момент переполнявшего меня счастья в жизни, что мне даже не верилось. В завершение ко всему засверкало ярко солнце, снег медленно мрачнел и таял, оставляя после себя легкое, холодное, дождливое облако. Оно постепенно растворялось где-то далеко в небе, уходя все дальше и дальше, и исчезло совсем.
Зима торопилась, убегала от наступившей безысходности, впопыхах и в гневе руша все на своем пути. На реке лед вышел из заточения, заливая все окрестные берега, привыкая к мысли, что нужно забыться на мгновенье и уйти, чтобы потом в свое время не забыть появиться в полном объеме страстей и желаний.
Такова жизнь, она не стоит на месте. Она в бесконечном искании, в переменах неожиданных, непредсказуемых, переходящих в тихое спокойствие и в полную радость.
Через месяц я поправился и получил новое назначение, отправлялся на место, где формировался наш полк.
С декабря 1942-го по ноябрь 1944 года я служил разведчиком в 265-м полку, мы шли вперед на запад.
Наш полк формировался, и я стоял на улице, ожидая приказа, в каком направлении нам предстояло отправиться. Дождь поливал как из ведра, может, не к добру, а может, к счастью, перед наступлением солдаты говорили: "Это хорошая примета".
Небо заволокло темными тучами. Они долго терпели и сдерживали в себе дым и грохот от взрывов на земле. Земля размякла, как каша. Сапоги застревали в грязи. Лошади еле-еле тянули по грязи сотки - пушки, снаряды. А солдаты шли вперед, чтобы занять новые позиции для обороны. Дождь не был для них преградой. Они знали, что впереди будет более жестокое противостояние.
Я стоял и взглядом провожал проходящие полки, ожидая, когда наступит наша очередь. И вроде погода тоскливая, но на душе было как-то приятно. Возможно, от того, что все-таки мы шли вперед, а не отступали по своей родной земле, во весь рост, не боясь никого. И вдруг из проходящего мимо полка слышу голос:
- Земляки! Кто из Сталинграда, безымяновские есть?
Он прозвучал так громко, как молния в этом темном небе. Я тоже не растерялся и крикнул в ответ:
- Есть такой!
Мы кинулись друг к другу, обнялись, только и успели сказать:
- Жив?
- Да, жив.
Хлопнули друг друга по плечу и бегом в свой полк, который уходил все дальше и дальше вперед. Так стало радостно на душе. Я как будто побывал дома. Постоянно я думал, что вот, может быть, так же смогу встретиться с отцом. Ведь где-то он служит и тоже ждет встречи со мной.
А мы торопились в назначенный пункт, чтобы начать строить оборонительные сооружения, и к утру мы смогли создать оборону. Дождь прекратился, лишь мелкие пузырьки задумались и задержались в воздухе, и медленно падали на землю. Туман опускался на землю. Перед нами нарисовался небольшой лесок. Командир объявил привал. Ноги по команде расслабились, все упали, где придется. Я нашел небольшой пенек, сел на него, укрылся шинелью и вмиг погрузился в сон. Прошло несколько часов. А мне показалось, что я даже и не заснул. Опять услышал слова:
- Батальон, подъем.
Мы подходили к боевым позициям, к той высоте, которую мы должны были захватить, и тогда оборона врага рухнет. Тишина сменилась резким глухим грохотом. Мы поняли - здесь будет жарко!
Командир Владимир Иванович сначала приказным тоном распорядился:
- Всем копать окопы.
А потом уже мягче сказал:
- Дорог каждый час, ребята, торопитесь.
И мы после пешей длительной дистанции копали окопы. Копали всю ночь. Рассвело. Небо хмурое, недовольное. Ему, наверное, свысока не нравилась напряженная обстановка на земле. Небо задыхалось от горящей земли. А у нас были простые земные требования. Я подумал: "Вот бы что-нибудь поесть".
В кармане оказался сухарь из ржаной муки. Он показался мне сладким, как конфета, но через час наша запоздалая кухня привезла кашу и полузамерзшую вареную капусту. А в воздухе уже летят снаряды. Немцы пошли в наступление.
- Вот сволочи, даже пожрать не дали, - услышал я сзади голос солдата.
- В Киев, гады, устремились.
- Но мы им дадим тут жару, одни шкурки от них останутся, - рассуждали солдаты.
- Стрелять по команде, - услышали мы голос командира.
- Правильно говорит наш командир, - говорил тот же голос.
- Вот учитесь у меня, - произнес он. - Старайтесь целиться в зад, там баки с горючим, вот тогда ему конец, учи вас, бухгалтеров, как нужно воевать! - с улыбкой на лице произнес служивый.
- Хватит болтать, приготовились к атаке, а то просидите в окопе наступление, - произнес я.
Атака за атакой. Грохот снарядов, свист летящих пуль и взрывы, взрывы. Сквозь грохот слышу команду: "Вперед!"
Мы с криком "Ура!" вырываемся из окопов и устремляемся вперед. Немцы начали отступать, а потом, опомнившись, ринулись на нас. Мы стремились овладеть высотой, и тогда оборона врага рухнет. Противник старался удержать её во что бы то ни стало. Поэтому разгорелся жаркий бой. Завязался рукопашный бой. Я почти в упор отстреливался, сзади себя услышал глухой стон и как немец ударил солдата ножом в спину. Он от полученной раны стонал. Я, как на крыльях, подлетел и в упор расстрелял фашиста. В таких схватках минуты решали все. Раненого солдата я потащил в окоп. Когда мы немного опомнились и разглядели друг друга, оказалось, это был мой земляк, да еще и сосед по улице.
- Храни тебя господь, и спасибо тебе, - прошептал он.
Да, я верил в бога. Мать зашила мне в гимнастерку "живые помощи". Я не вынимал их никогда. Гимнастерка и мокла под дождем, и сохла на солнце, она была всегда со мной. Она была живым талисманом до конца войны. Может, она меня и спасла.
VII
Служа в разведке, я по-настоящему ощутил силу дружбы и локтя товарища.
Идя в разведку, я понимал, что от наших сведений зависели исход боя и судьбы тысячи людей.
Разгадать план наступления врага было и нашей задачей. Как-то ранним утром командир Алексей Петрович вызывает нас, всю группу разведчиков.
- Нужен "язык", обязательно танкист, срочно, к утру последний срок. А там, как получится. Пойдут добровольцы, кто пойдет? - спросил он.
Все встали разом.
- Молодцы, нам нужны двое солдат. Николай, пойдешь ты, и Петро с тобой, - приказал командир.
- Умру, но "языка" доставлю, - решительно ответил я.
- Вот умирать не надо, вы должны беречь себя, ведь вы главная наша опора, - ответил командир.
И мы с другом, разведчиком, отправились на задание.
Когда сидели в засаде, нервы были напряжены от волнения и от страха. Мысли всякие лезли в голову. Вся жизнь, казалось, как суровая метель с морозом и ветром. Она завывает и будоражит твое сознание. Иногда бывает такое состояние, что, кажется, ты стоишь на конце большой пропасти. Там есть один вход, большой и просторный, и зайти туда легко, но выход найти очень трудно, а порой невозможно совсем. Всего одно правильное решение, один правильный миг, и он принесет тебе покой, тепло и красоту. Только не закрывать лицо рукой перед опасностью и не прятаться за спины своих товарищей. Этого я не делал никогда. Я был преданным другом, мы шли в разведку, ощущая рядом плечо товарища, и тешили себя надеждой остаться жить.
На этот раз удалились вглубь территории противника, в расположение танкового взвода. Ждали долго в засаде. Вот, наконец, повезло. Танкист шел почти мимо нас присвистывая. Когда он поравнялся с нами, я и Петро повалили его, но не успели заткнуть рот, он успел крикнуть. Сразу послышалась автоматная очередь, немцы засуетились. Начался бой. Петро скомандовал: "Беги, я буду отстреливаться".
Я схватил "языка" и потащил быстрей в лес. Долго я слышал стрельбу. А потом тишина. Я понял, это конец. Сердце сжалось от боли. В глазах темнота от нервного потрясения. Взяв фрица в охапку, взвалил на спину, и опять вперед. К утру "язык" был доставлен.
- Ну, брат, спасибо! - произнес командир и дал мне бумажку. - Вот вам и ордена! А где друг твой?
Я опустил голову и молчал. Он все понял.
- Каких ребят теряем, как матери написать? Что это война! - произнес командир.
- Война, война, а жизнь одна, - ответил я.
- Да, воюем все одинаково, как умеем. Но все будем стоять насмерть! И немцы будут разбиты! - с гордостью сказал командир.
Чувствовать тепло руки друга, а потом ощущать острую боль потери - этого не перескажешь! Сердце холодело от боли и потери, и ждали, ждали, когда придет конец всему. И когда я оставался жить, а друзья погибали, я чувствовал вину перед самим собой, что я остался жив, а друзья погибли. И от тоски появлялась пустота в душе и безразличие к себе. Но моя совесть была чиста, просто мне выпал шанс жить. Возможно, это моя судьба.
Мы шли в разведку, когда наступали сумерки или в полной темноте, по своим родным местам, на своей Родине, но не могли идти во весь рост. Вся жизнь на ней была под прицелом врага. Лишь яркие звезды в ночном небе сверкали ярко, не боясь никого и не лишая нас маленьких радостей.
Как-то после удачного действия нашей разведки нас собрали всех вместе. Мы понимали, что будет награждение. Приехал сам командующий войсками Донского фронта генерал К.К. Рокоссовский. Торжественно он мне вручил орден Красной Звезды. Радости моей не было предела. Он поблагодарил нас за отвагу и преданность Родине. Я свои медали носил всю свою жизнь. Они напоминали мне моих товарищей, не вернувшихся с поля боя, мою преданность своей Родине и мою молодость, искалеченную войной.
У нас было установлено правило - каждое мероприятие по разведке тщательно готовить, а проведенное разведывательное действие подвергать разбору с целью извлечения опыта, уроков, вскрытия недочетов. За время боев наши воины проявили много мужества, изобретательности и русской смекалки.
Когда идешь в разведку по своим родным местам, знаешь, что ты дома. Есть где укрыться, но везде холод, мрак и ветер. Он так и старается ворваться в твою жизнь. Он вселяет чувство одиночества и тоски. Устоять и не качнуться под сильным ветром и морозом. Оглянуться и посмотреть прямо в глаза реальности, и не испугаться ее, не отвести глаз и не опустить при этом голову. Тогда, почувствовав стыд за самого себя, ты сможешь перебороть неуверенность, робость и бессилие.
Я дорожил своей волей, и она слушалась меня и уважала мой выбор в жизни. Все будет так, как захочешь ты. Только вперед, нам нет хода назад, у нас другие планы на эту жизнь. Вперед, на Берлин!
За время войны у меня со всеми солдатами в полку сложились хорошие товарищеские отношения. Часто я вспоминаю бой за высоту. Немецкий дзот, хорошо замаскированный, не давал нам поднять даже головы. Почти полполка погибло, идя в атаку. Я обратился к командиру полка:
- Товарищ командир, разрешите мне попробовать его уничтожить!
Командир, немного подумав, сказал:
- Давай, Николай.
Я оценил обстановку, чтобы правильно действовать. Попросил еще двух солдат, и мы ползком, под шквальным огнем, поползли, взяв при этом бинокль и гранаты. Почти вблизи с немецкими траншеями мы обнаружили большую воронку от взрыва и укрылись в ней. Обнаружив вражеский дзот, мы выбрали удачный момент и ворвались в него. Я в упор застрелил двух гитлеровцев, и при помощи подоспевших товарищей захватили в плен лейтенанта. Дзот смолк. Наступила минутная тишина. Потом разом прозвучало, как шквальный огонь: "Ура!"
И наши солдаты ринулись в атаку. Мы взяли высоту и тем самым спасли полполка. За героизм я был награжден вторым орденом Красной Звезды
VIII
Война. Слезы и грусть. Но они не смогли заглушить те качества молодости, которые не спрячешь и не успокоишь. Это любовь. Она проходит большой жирной чертой через всю твою жизнь. Любовь к матери, детям, друзьям и к Родине, к любимой девушке будет стоять выше твоей воли. Такова жизнь. Как странно, но я как будто забыл ужасы войны. Я до конца своих дней буду помнить то место, где мое сердце часто забилось не от команды: "Вперед, в атаку!", а от встречи с самой красивой девушкой на земле, я хорошо помню ее имя, Дана Васильковская, она и ее сестра были дочерьми кузнеца. Они жили в поместье пана Кисельницкого, где-то в 60 км от Варшавы.
После жестоких боев было затишье. Наш полк переформировывался. Мне тогда было 20 лет. Туман тихо опускался на город. В ночи было свежо. Все, казалось, застыло на мгновенье от радости победы, только мелкие капельки дождя, как слезы прощальные, падали на землю ночью, чтобы побаловать утренним свежим рассветом. Днем они не хотели омрачать тихую установившуюся благодать.
Свежесть и покой были в эти дни, а в душе рождались такая радость и счастье, что порой я не понимал себя. Они вскружили мне голову, заставили забыть горе, приглушили боль и страдания.
Я стоял на улице, вглядываясь в красоту природы. Вся жизнь, казалось, замерла на мгновенье. Не слышно было грохота снарядов, пулеметной стрельбы. Было тихо, как в раю. Только сердце взволнованно стучало, предвещая новое твое состояние души. Оно погрузит меня в сказочный мир любви.
Я встретился с ней случайно на улице, на мгновенье я все забыл. Ее глаза и улыбка тронули мое сердце. В сердце она осталась навсегда.
Я подошел к ней с надеждой познакомиться. Я в бою был бесстрашен, а здесь оробел, не мог подобрать нужных слов для знакомства. Но немного опомнившись, я заговорил первым:
- Такая красота у вас, не хочется покидать ее, - тихо сказал я.
- А вы оставайтесь навсегда, - ответила она, опустив при этом глаза.
- С тобой я хотел бы остаться на всю жизнь, но сейчас невозможно, война, - не торопясь, ответил я. - Ты веришь мне? - спросил я.
- Я вас почти не знаю, но я вас не боюсь, и мне с вами легко и нестрашно, как будто я вас давно знаю, - почти шепотом сказала она.
- Все будет нормально, - твердо и уверенно ответил я.
Она немного подумала, потом подошла и обняла меня. Это теплое прикосновение опьянило меня, у меня как будто подкосились ноги. Я молчал от нахлынувших бурных чувств, переполнявших меня в эти минуты. Это бывает только раз в жизни.
- Как мне нравится тишина, я ее уже забыл, голова болит от взрывов, - произнес я тихо.
Наверное, ей тоже нравился покой, а война принесла только страдания и боль. Не было покоя на душе. Но в эту минуту встречи я испытывал чувство блаженства. Я надеялся, что увижу ее снова.
На следующий день я проснулся с глубоким новым чувством, потому что встретилась моя вторая половина. Мои юношеские чувства взбунтовались и не могли успокоиться до самого последнего дня моей жизни.
В назначенный час мы с ней встретились. При встрече мое лицо покрылось густым румянцем. Глаза сияли от радости. Говорил почти я, а она слушала, не все понимая, но чувствуя каждое мое слово.
- Я хочу, чтобы мы встретились после войны.
Она утвердительно качнула головой. Я взял ее руку, бережно прижимая к своему сердцу. Больше я не мог позволить себе ничего. Я был слишком ответственен за свои поступки.
- Сколько дней вы будете в нашем поселке? - спросила она.
- Я не могу сказать, это военная тайна, мы всегда готовы к выполнению приказа, мы ответственны за всех вас, - ответил я. - Подари мне на память свою фотографию, - попросил я.
- Я не ношу с собой фотографию, дома поищу и подарю, - ответила она.
- Я не хочу с тобой расставаться, вот так бы на всю жизнь вместе. Может, мы еще встретимся? - успокаивал я себя.
Да, я не мог ей обещать и требовать. Впереди война. Останусь ли я жив? Этого не знал никто. Мы понимали, что между нами существует большой барьер. Будет ли возможность еще раз встретиться, я не знал. Но пока я не хотел омрачать свою надежду на будущее, ничего не загадывал. Я знал, что мы на войне живем только настоящим, а завтрашнего дня может и не быть. А в душе я испытывал радость от осознания, что я тоже любим. Моя любовь к ней росла с каждым часом все больше и больше, как луна, яркая, тайная, хранящая в себе загадку, привлекая внимание с неудержимой надеждой узнать о ней и помечтать о несбыточных желаниях. Но я верил в свою мечту. Она должна быть всегда с человеком. Она будет с новой силой вести тебя на подвиги. Она будет согревать и оберегать мое сердце в момент отчаяния. Нет, я не мог погибнуть. Я очень любил жизнь!
Еще несколько дней я мог любоваться своей любимой девушкой. Возможно, я ее сам себе придумал, но она оказалась именно той, которая была близка моему сердцу, которая похожа на каждую черту моего характера. Ее таинственное и неожиданное появление в моей жизни заставило мое сердце забыть грубость, бессердечность. Мой иногда отсутствующий улыбающийся взгляд снова ожил. Я стал чаще улыбаться.
В последний день нашей встречи мы мечтали. Мы смотрели на безоблачное небо и видели его бесконечность в неограниченном просторе вселенной. Синева и блеск в ее глазах были похожи на отражение небесного простора с яркими, мерцающими серебряными звездами. Они то вспыхивали, то неожиданно угасали, падая в вечность.
- Загадай желание! - крикнул я.
Но звезда уже успела погаснуть, не дождавшись наших загаданных желаний. Я знал, что это плохая примета, но я не стал обращать на это внимание. Я был в таком состоянии, что все вокруг меня было как в сказке.
- Ты много значишь для меня, ты мне очень дорога, - тихо произнес я слова и поцеловал ее.
Это был необычный поцелуй. Это был прощальный поцелуй. В нем было и прощание, и надежда, и откровение в любви.
IX
Утро следующего дня было мрачным. Небо покрылось темными облаками. Солнечные лучи украдкой выглядывали сквозь темный мрак. Тихий ветерок не тревожил установившийся покой, он насторожился в ожидании. Он чувствовал наступление грозы и ливня. Подходили перемены. Я чувствовал, что скоро покину это место. Война продолжалась. Мне предстояло восхождение на самую высокую гору в моей жизни. И я должен был ее покорить. Я не терял надежды. Я надеялся на себя.
Перегруппировка в дивизии была закончена. Мы продвигались с боями вглубь Польши, освобождая ее, чтобы выйти на Берлин, в логово врага, и мы вынуждены были расстаться. Тяжелые минуты расставания. Дядя Даны дал мне на дорогу шмат сала, в то время это было целое состояние, и благословил меня. Возможно, это благословение помогло мне выжить. Вскоре при наступлении я был ранен в спину.
Это было при наступлении на город Варшаву. Передо мной чистое поле, поросшее травой. Изредка небольшой зеленой полосой росли стройные деревья. Они, как солдаты, возвышались на поле, охраняя его. Верхушки деревьев судорожно вздрагивали от ветра и шума летящих самолетов. Они наклонялись, как по команде, то влево, то вправо, словно их обжигал ветер, они наклонялись и тихо шелестели. Небо было чистое и спокойное, лишь небольшие темные облака висели где-то высоко-высоко, хладнокровно наблюдая за всем. Во всем чувствовалась уверенность, что скоро закончатся наши мучения.
И в этот момент в глазах темнота и мрак. Так все произошло неожиданно, что я ничего не помню. Я как будто неожиданно оказался в глубоком обмороке. В голове пронеслась отчаянная мысль: "Я не хочу умирать!"
Сердце мое тоскливо сжалось. Спина ныла от боли. Все вокруг как в тумане. И в памяти плывут воспоминания. Я вижу свою маму. Мне хочется обнять ее, но я не в силах поднять руки, мне хочется поднять на руки Дану. Я обнимаю ее и кружу, кружу в танце, то влево, то вправо, на большой поляне, где море цветов и яркое солнце в синем небе. Я хочу улыбаться, я слышу свой смех. Но на лице у Даны вижу слезы. Она крепко сжимает мою руку, но я ее не чувствую. Я не ощущаю в себе сил, у меня одна усталость. Мне горько. Я плачу. И сквозь слезы слышу голос:
- Держись, дружок, держись!
Проснулся я уже в госпитале, после операции.
- Живой, герой? - спросил врач.
- Живой! - с радостью ответил я.
- До свадьбы все заживет. Все страшное уже позади. Выздоравливай быстрей. Лежать и болеть нам некогда, а то не успеешь Берлин брать!
- Буду стараться! - ответил я.
Подлечившись в госпитале, я прибыл опять в строй. Продолжалось наступление на Берлин.
Не было и дня, чтобы я не думал о Дане. Эти чувства я спрятал глубоко, в свои романтические мечты. Я знал, что они никогда не исполнятся, но я надеялся. И эта мечта, и надежда до конца жизни будут тревожить мое сердце. Возможно, это придуманная любовь, и она была недоступная, поэтому я всю свою жизнь шел к ней и надеялся. Может, поэтому я и долго жил.
Бои за Польшу были жестокими. Но мы шли вперед и вперед, нас уже нельзя было остановить. Немцы старались удержать Польшу, так как она представляла собой центр Европы, географический коридор. С жестокими боями мы продвигались вглубь Польши, освобождая город за городом. Поляки, измученные фашистами, с низким поклоном встречали нас. Они плакали, обнимали, целовали нас и знамя, под которым мы шли вперед. За освобождение польской земли я был награжден медалью «За освобождение Польши». В день памяти после войны каждый поляк зажигает свечи на могилах и памятниках советским войнам.
X
Победа была не за горами, а враг не сдавался. Фашисты старались как можно дольше сдерживать войска и не сдаваться русским, чтобы сдаться союзным войскам. Сам город Берлин был превращен в недоступную крепость. Здания все были подготовлены к боевым действиям. Их невозможно было разрушить с одного удара. Но в Берлин вошли матерые волки, которые прошли за годы войны огонь и воду и остались жить после такой мясорубки.
У немцев было четыре линии обороны, и мы должны были их разрушить. А реку Одер немцы называли рекой своей судьбы. Думали, что она спасет их. Перед наступлением нам объявили, что нам, русским, выпала честь штурмовать Берлин. Мы к этому шли долго и заслужили это наступление.
Установилась тишина. Все готовились к наступлению. Я чистил свое оружие, готовясь к последнему сражению. С ноября 1944-го по декабрь 1946 года я служил в 410-м артиллерийском полку. Сам командующий фронтом Рокоссовский, проходя и осматривая наш полк, крикнул нам:
- Ни пуха вам, ребята, ни пера.
- К черту, - почти хором ответили мы.
Рано утром, в пять часов утра, 16 апреля 1945 года тысячи орудий возвестили начало штурма. Началась последняя битва в истории Великой войны. Сражение можно было сравнить с битвой под Сталинградом. Только там мы стояли насмерть, чтобы не сдать город. А здесь наоборот. Мы чувствовали себя победителями и освободителями. Мы гордились собой и умирать не собирались.
Я старался запомнить эти последние мгновенья боя, чувствуя, что буду помнить всю жизнь и представлять себе зримо, во всех деталях взрывы от летящих бомб, изуродованные города, мучительную боль ранений, последние шаги по ступенькам Рейхстага и развивающееся яркое алое Красное Знамя, символ победы над злом и насилием. Я всю жизнь помнил, как радостно камнем от разбитых стен Рейхстага сделал надпись: "Мы из Сталинграда - Самонин Николай".
Я видел у солдат в глазах слезы радости и восторг, и это трогало меня до глубины души. Я помню, в день Победы ночью можно было видеть мерцающие огненные точки во всех разбитых немецких блиндажах, окопах, на руинах разбитых домов. Горели свечи маленькими огоньками. Немцы тихо хоронили миф своей непобедимости.
Мы были озлоблены, уставшие от этой войны. Хотелось всех уничтожить. Но когда из подвалов стали выходить женщины с маленькими детьми, с испуганными глазами, голодные и такие жалкие, то сердце сразу у нас сжалось и гнев сменился на милость. Мы стали всех кормить.
В честь Победы нам накрыли стол. На столе вместе с закуской стояли очень маленькие немецкие рюмки. Тогда я удивился. Какие немцы слабый народ, а мы по сравнению с ними богатыри. И в этот день мы были пьяны не от водки, а от счастья и радости, что мы живы.
Хорошо помню, с нами за столами сидели американцы. Они тоже героически сражались с нами на поле боя. Для себя я сделал вывод: чтобы не говорили о них, они настоящие, бесстрашные парни. Я старался украдкой рассмотреть сидящего рядом американца. Привлекательное, красивое лицо высокого мужчины и добрый взгляд в нашу сторону.
Остатки немецких групп еще сопротивлялись и после дня Победы. Я служил в Германии до декабря 1946 года. Помню, как мы прочесывали лес и наткнулись на вооруженных немцев.
Было тихо, почти стемнело. На душе не было спокойно, как будто скребли кошки. Я видел восторженные лица солдат, как они рассматривают все вокруг.
- Что, нравится? - спросил я.
- Очень, и зачем им нужно было воевать? - спросил солдат.
- Хочется побольше, и все, - ответил я.
- Господи, спаси нас и сохрани, - молился солдат.
- Ты что, в храме? - спросил я.
- А природа и есть храм, так красиво, - ответил он.
Неожиданно раздалась пулеметная очередь. Мы спрыгнули с машины и заняли оборону. Двое пошли в обход. С двух сторон открыли огонь, бросили гранаты. Через полчаса все стихло. Когда подбежали к месту, откуда стреляли, то увидели, это были дети по 15-16 лет. Их было трое. Мы поняли. Жестокость и унижение было у Гитлера ко всем, даже к своему народу.
XI
В декабре 1946 года я был демобилизован домой. Наконец долгожданная встреча с родными. Мой поезд Победы отправился домой. Когда подъезжали к Варшаве, сердце мое заволновалось от воспоминаний. Эшелон стоял три дня в Варшаве, но никто не знал, что это будет три дня. Все ждали, что эшелон тронется минут через пятнадцать, от силы через час. Я был на краю нервного срыва. Хотел бежать к Дане, но друзья, товарищи не дали это сделать. Я мог оказаться дезертиром. Были ранения, контузии, но не было так больно, когда поезд тронулся домой через трое суток. Моментально в жизни появилась пустота.
Слишком долго я мечтал о встрече. Я не хотел себе признаться, что мы не могли быть вместе. Но я в мыслях упорно шел к этой мечте, я утешал сам себя и старался догнать свою мечту. Мой разум застыл в том положении, когда мы были вместе. Эти далекие четыре дня были моей радостью и утешением в жизни. Нас разлучила сама жизнь, слишком она недоступная, даже воюя за нее, я так и не смог покорить то, что не принадлежит мне в этом мире. Земные высоты недосягаемы. Они предназначены свыше и дают тебе то, что должно принадлежать тебе.
Я часто вспоминаю свои мечты. Закрываю глаза, слышу далекие отголоски войны и опять возвращаюсь в маленькую деревеньку. Чувствую свежесть воздуха, покой и тепло, словно я держу ее руку и только что мы познакомились. Она опять рядом.
Мой поезд приближался домой. Кругом лежал белый, чистый снег. Наверное, он хотел перевернуть черную полосу жизни на земле и начать отсчет жизни с белого листа. Прохладный ветер безвозвратно уносил печаль прошедшего времени. Она улетала, как и годы жизни, удалялась в непрерывный мир затаившихся надежд, оставляя печальный след прошлого.
Впереди настоящее, оно радовало меня, но не отнимало надежду оглянуться назад. Я видел, как солнце высоко поднялось в небе и замерло. Одинокое, но гордое, сильное и счастливое. Я снова ощутил в себе прилив сил, чтобы жить.
Да, я был счастлив, несмотря ни на что.