http://www.proza.ru/2013/01/17/2170
НЕМНОГО СЕЛЬСКОЙ ЭРОТИКИ
Для того, чтобы рассказать об этом происшествии, мне придётся сделать некоторые пояснения весьма пикантного свойства. Теперь в это сложно поверит, но примерно до середины шестидесятых годов прошлого века, а может и дольше, подавляющая часть женского сельского населения обходилась без нижнего белья. Вернее, рубахи, из грубого льняного полотна, носились, а вот то, что дамы имеют обыкновение надевать на нижнюю, самую сокровенную, часть своего тела, было недоступно сельским наядам.
Было это в начале шестидесятых годов, мне тогда было лет восемь-девять. Я гостила у родственников всё в том же Прасковино, заново восстановленном после того, как немцы при отступлении сожгли его дотла.
Перелазили мы как-то через высокий плетень с соседкой, тринадцатилетней Женькой. Я перелезла первая и снизу наблюдала за тем, как долговязая девчонка переносит через преграду вначале одну, потом другую ногу. И в этот момент с изумлением заметила, что у Женьки нет трусов! Шокированная увиденным, вечером, по секрету я всё рассказала маме. К моему удивлению, мама отнеслась к потрясающей для меня новости спокойно.
- Бедность, - сказала она, вздохнув, - откуда же здесь трусы достать? Да потом, они всю жизнь так ходят – привыкли.
- И зимой? – спросила я почти с ужасом.
- Что зимой? – не поняла мама.
- Но ведь холодно же!
- Да почему же? Юбка длинная, на ногах – валенки… Закалённые, всю жизнь так ходят. Им дай трусы, так они их и носить не станут, - лукаво улыбнулась мама, - вон, как Марчиха…
И тогда я услышала историю о том,
КАК МАРЧИХЕ КУЛЬТУРУ ПРИВИВАЛИ
Случилось это в первую зиму фашистской оккупации. Тогда немцы ещё не были такие злые. Многие из них верили, что несут в дикие славянские земли подлинные ценности западной цивилизации.
В тот день Мария зашла к Марчихе, чтобы забрать у неё свою медную ступку с пестиком, которую та одолжила как-то «на минутку», да недели две уже, как всё не возвращала.
Марчиха лежала в это время на печи, грелась - мороз-то на улице лютый, самое время на горячих печных кирпичах погреться. Услыхав просьбу Марии вернуть ступку, Марчиха стала нехотя спускаться с тёплой лежанки.
А надо сказать, что русская печь – это целое сооружение – не только широкое, но и довольно высокое. Чтобы забраться на печь, надо было сначала залезть на деревянные полати, а с них уже вскарабкаться на печную лежанку.
В этот раз на полатях у Марчихи отдыхал её постоялец – немолодой немец из хоз. команды. Вот он-то снизу, когда женщина слезала с печи, и увидел это деревенское «ню»…
Вначале немцу показалось, что это какой-то обман зрения. Ну, не может быть, чтобы на женщине в лютый мороз, снизу не было ничего надето! Потом он подумал, что его квартирная хозяйка просто на время зачем-то сняла панталоны. Мало ли какая на это может быть причина?
Но когда Марчиха надела валенки и стала натягивать на себя кожух, явно намереваясь выйти из хаты, немец заволновался. Как бы ни были закалены своим суровым климатом эти русские, но выходить без панталон на улицу в такой мороз – это уж слишком!
Немец приподнялся на полатях и с тревогой уставился на Марчиху. А та, неправильно истолковав телодвижения постояльца с помощью жестов, как глухонемому, принялась объяснять:
- Я сейчас ступку, - Марчиха изобразила, как толкут зерно в ступе, - ей, - она ткнула пальцем в сторону Марии, - должна отдать. А ступка – в сарае, так что нам выйти надо, – Марчиха жестом провинциальной актрисы указала на дверь.
Во всё время этой пантомимы немец стоял на полатях неподвижно и только хлопал глазами. Но как только женщины сделали шаг к двери, он соскочил с полатей и закричал:
- Хальт!
Мария и Марчиха вздрогнули и замерли на месте, как в детской игре «Замри!».
- Хальт, - повторил немец более спокойно, и Мария показала глазами Марчихе, чтобы та оставалась на месте.
Убедившись, что его поняли, странный постоялец полез на полати и начал с сопеньем возиться там в самом дальнем тёмном углу.
- Чемоданы у него тама, - прошептала Марии Марчиха, - и чего это он надумал?
Мария нахмурилась и молча прижала палец к губам, что означало:
- Молчи, если жить хочешь!
Впрочем, ждать пришлось недолго. Скоро из сумрака показался обтянутый серым галифе толстый зад Марчихина квартиранта, а ещё через минуту он уже стоял на полу с каким-то бумажным пакетом в руках.
Женщины с недоумением наблюдали за странными действиями немца. А тот неожиданно произнёс маленькую речь, из которой Мария поняла не много – что-то о диких славянах, холодном климате, культуре… Но закончилось всё это самым неожиданным образом: немец торжественно вынул из пакета совершенно невероятную для солдата вещь – тёмно-голубые хлопчатобумажные дамские рейтузы с начёсом!
Где и как достались они хозяйственному немцу, зачем он возил их с собой – кто знает? Может, хотел привезти их своей фрау в Германию, как забавный сувенир из далёкой России.
А может, хранил этот дамский предмет из опасения, что обстоятельства сложатся так, что придётся спасать свою жизнь в этом чудовищном климате с его дикими морозами и не менее диким населением.
Но теперь, потрясённый, тем, что он увидел, вернее, чего НЕ увидел под юбкой у своей квартирной хозяйки, немец, не задумываясь, протянул глупой бабе своё сокровище:
- Одевай!
- Чего это он? – спросила сельская наяда у Марии.
- Он говорит, чтобы ты надела эти панталоны.
- Зачем? – продолжала недоумевать баба.
- Он говорит, что нельзя в такие морозы ходить раздетой…
- Господи, да он что, сказился? – изумилась Марчиха, - разве ж я раздета? Глянь, и валенки, и жупан, и платок на мне…
- Он велит тебе обязательно надеть панталоны, - Мария боялась, что это бессмысленное Марчихино упрямство может плохо для них обеих закончится. Но та, не чувствуя надвигающейся опасности, продолжала сопротивляться.
- Да на что ж она мне, такая красота? Такие ж только барыни городские носят. А мне они и задаром не нужны, ими ж только тело теснить…
Немец, хоть и не понимал, о чём спорят женщины, но чувствовал, что его предложение не обрадовало эту дикую женщину. Поэтому он вопросительно смотрел на Марию, надеясь, что та ему объяснит, наконец, суть дела?
- Она говорит, что благодарит вас за заботу, но она панталоны никогда не носила и носить не хочет, - последние три слова Мария произнесла, как можно тише.
Но немец всё равно понял, что аборигенки отвергают его щедрый дар, и не на шутку разозлился. Лицо его стало багровым:
- Русише швайне! – русские свиньи, - заорал он и выхватил из висевшей на поясе кобуры, пистолет.
Когда Марчиха увидела направленный на нё ствол, из которого выглядывала смерть, ужас обуял бедную женщину, и она повалилась немцу в ноги:
- Ой, панночек, не губи! Всё сделаю, что прикажешь…
Когда Мария с Марчихой – в новых панталонах – наконец, вышли на улицу, Марчиха начала отводить душу:
- Ну, вражина, ну, паразит, чтоб ты сдох! На чёрта мне эту сбрую носить, порву всё на тряпки!
- Что ты! – испугалась Мария. – Немцы знаешь, какие педанты? А если он захочет проверить, а у тебя этих панталон не окажется, представляешь, что тогда будет?
И что вы думаете? Мария, как в воду глядела. Дотошный немец действительно ежедневно проверял Марчиху на наличие панталон. И судя по всему, оставался доволен, что благодаря ему туземцы приобщаются к подлинной европейской культуре.
Таким образом «мучения» бедной женщины продолжались до тех пор, пока её постоялец покинул Прасковино вместе со своей воинской частью. Надо ли говорить, что после этого долгожданного события ненавистные панталоны немедленно покинули тощие Марчихины бёдра, чтобы в дальнейшем использоваться только в качестве половой тряпки.
- Вот, зараза, как ловко воду впитывают! – неоднократно восхищалась баба тем, что осталось ей от немецкого подарка.
МАРИЯ - ПАРТИЗАНСКАЯ РАЗВЕДЧИЦА.
В январе 42-го, судя по тому, что немцы больше не заговаривали и скором параде в Москве, можно было догадаться, что их дела на фронте обстоят далеко не лучшим образом. В те тяжёлые для страны дни никакой информации о положении на фронтах сельчане не имели, но по косвенным признаком выходило, что Красная Армия даёт фрицам крепкий отпор.
- Слава те, Господи, услышал Господь молитвы наши, - крестились старушки, когда собирались где-нибудь в баньке помыться, - знать, начали наши, наконец, фрица гнать!
- Неужто? – всплёскивала иссохшими руками какая-нибудь сомневающаяся бабулька.
- А як жешь! Я учора своими ушами чуяла, як Жук Клавдее своей говорил на крыльце, чтоб она перед бабами не проговорилася о том, что Красные в наступление пошли.
- Ну, значить точно, попёрли мы немцев, - убеждалась, наконец, недоверчивая старушка.
Надо ли сомневаться, что после таких разговоров в баньке, в самом ближайшем времени уже всё село знало, что «немцев начали бить»…
Мария вместе со всеми внутренне ликовала и печалилась только о том, что не принимает участия в борьбе с захватчиками.
- Ванечка за нас воюет, пыталась она себя утешить в такие моменты. Но тут же начинало щемить сердце – ведь она совершенно ничего не знала о судьбе мужа, с которым рассталась в июле 41-го…
Утешало Марию лишь то, что ни она, ни её мать не видели ничего плохого во снах насчёт Ивана, вернее, они снов о нём вообще не видели.
- Может, оно и лучше, когда не знаешь, - думала иногда молодая женщина, - так остаётся надежда… Но всё же и мне нельзя сидеть сложа руки, надо как-то помогать нашим, ведь я – комсомолка!»
Не зря, видно говорится: «Кто ищет – тот найдёт!» - судьба неожиданно пошла Марии навстречу.
Была ранняя весна 42-го года. Под ярким солнцем снег уже изрядно подтаял и просел. Однажды, в баньке, что стояла на самом конце огорода, Маша стирала бельё. Порывы свежего прохладного ветра залетали в маленькое оконце, принося в пахнувшее древесным углём и хозяйственным мылом банное помещение, запахи солнца, талого снега и прелой травы.
Неожиданно в маленьком окошечке мелькнуло небритое мужское лицо, и чей-то хриплый голос негромко спросил:
- Маняша, ты здесь одна?
Мария вздрогнула. Так ей мог звать только брат Володя. Родители, сестра, муж, знакомые, называли её по-разному – Машей, Марией, Мусей, Марусей, Маней, но Маняшей, кроме брата, не называл никто.
Не мешкая, Мария открыла маленькую дверь, и брат беззвучной тенью скользнул внутрь маленькой, чёрной от копоти, баньки.
- Маняша, не бойся, это я. – В сумраке предбанника Мария не видела лица, говорящего, но узнавала теперь столь знакомые с детства, интонации родного голоса.
- Володька, живой! – брат с сестрой обнялись.
- Ты откуда взялся? – Мария была очень рада увидеть брата. Это было впервые, с тех пор, как он исчезнул из деревни после порки шомполами.
- Откуда? Из леса, вестимо, - процитировал классика брат-балагур.
- Ну, как ты? - Произнесли Мария и Владимир в один голос и рассмеялись, совсем, как в детстве, когда спонтанно произносили что-нибудь одновременно.
Спустя некоторое время брат с сестрой знали уже обо всём, что произошло за полгода их разлуки. Главное для обоих было то, что они и их близкие живы, - так, во всяком случае, очень хотелось верить. Володя поздравил Марию с рождением дочери:
- Надеюсь, такая же красивая, как и ты. И что пацанка – неплохо, по крайней мере, не будет похожа на дядьку-балбеса.
Володя пришёл в занятую немцами деревню, чтобы побольше разузнать о неприятеле. Любые сведения сейчас были важны для успешных диверсионных действий недавно организованного партизанского отряда.
Мария, в доме которой как раз остановился командир со своим денщиком, рассказала брату обо всём, что могла понять из разговоров немцев между собой.
- Молодец, сестрёнка! – Володя был явно доволен услышанным. – Видишь, как полезно иностранные языки знать! Ты сейчас нам здорово помогла, действуй в таком же духе и дальше.
Побольше слушай и запоминай, потом всё расскажешь мне или тому, кто от нас придёт. Только, пожалуйста, будь осторожна и никому о нашей встрече не рассказывай. Даже матери – опередил Володя вопрос сестры, - она может кому-нибудь проговориться, - ты же её знаешь.
Мария кивнула головой. Их мать, Марфа Платоновна, безмерно добрая, но слабохарактерная женщина, действительно, могла случайно проговориться и тем самым всю семью подвести под расстрел.
- Хорошо, я буду молчать, - а про себя подумала:"Я маме скажу, что видела вещий сон, что Володя наш жив - она поверит..."
Так Мария начала помогать партизанам.
Позднее, она сама удивлялась, как, имея грудного ребёнка на руках, могла заниматься таким опасным делом? Ведь в случае подозрения или чьего-либо доноса, её ожидали бы пытки и казнь.
- Но тогда об этом как-то не думалось. Больше всего хотелось хоть чем-нибудь помочь в борьбе с фашистами.
Теперь она даже радовалась, что в случае, если в деревне находится какая-нибудь часть - в их доме обязательно становились на постой. Причём, учитывая, что дом был новый и по тамошним меркам – один из лучших, то у Шкуратовых чаще всего размещался кто-либо из командования.
И Мария, скрывая знание немецкого языка, реперь старательно прислушивалась к разговорам своих квартирантов. А потом ночью, когда она пеленала и кормила свою девочку, в её память, как в копилку, отладывалось всё самое ценное и важное из услышанного за день.
Когда через село проезжала воинская техника, Маша брала ведро для воды и с маленькой дочерью на руках выходила на улицу. Там, словно ожидания возможности перейти дорогу, она стояла и считала проезжавшие машины, стараясь как можно лучше запомнить их внешний вид.
Надо ли говорить, что всё это являлось ценной информацией для партизанских отрядов, которые постепенно становились всё более грозной силой в борьбе с немецкими оккупантами.
ПАРТИЗАНЫ ШУМА НЕ БОЯТСЯ.
Пишу я эти записки и не устаю удивляться неиссякаемому оптимизму моей матери. Даже рассказывая о таком смертельно-опасном деле, как помощь партизанам во время войны, она ухитрялась делать это без надрыва и даже с некоторой доли юмора.
Нет, она не была легкомысленным человеком, просто своим материнским чутьём щадила и защищала нас от всего самого тяжёлого, что пережила сама в страшные годы фашисткой оккупации.
К лету 1942 года партизанское движение на Смоленщине приобрело достаточный размах. Летели под откосы немецкие поезда с техникой и продовольствием, горели вместе с документами административные здания, а так же, склады с боеприпасами и со всем, что требовалось для снабжения воюющей армии. А одиночные нападения партизан на небольшие отряды оккупантов были так часты, что немцы стали бояться лесных дорог.
Карательные акции, предпринимаемые против «лесных бандитов», чаще всего не приносили нужного результата. Партизаны знали лес, как свои пять пальцев и, к изумлению немцев, могли, как бесплотные духи, буквально растворяться в лесных дебрях.
И вот, немцы, буквально обалдевшие, от безрезультатной борьбы с «лесными бандитами», решили в борьбе с ними использовать новый метод. Вернее, он давно существовал в гомеопатии и был известен как принцип «подобное – лечить подобным».
Раз партизаны – есть порождение местного населения, значит, для борьбы с ними и надо использовать это самое население.
Однажды всех прасковинцев согнали к зданию местной управы. Немецкий офицер вышел на крыльцо и на плохом русском языке приказал через час собраться всем на этом же месте, имея при себе железные кастрюли с крышками и большие чугунные сковороды с поварёшками. Те, кто не явятся в срок - будут немедленно разысканы и расстреляны. Исключение делалось лишь для ветхих стариков, тяжело больных и детей до восьми лет.
Этот странный приказ озадачил сельчан. Высказывались самые разные версии. Большинство сходилось на том, что их всем селом угоняют на работу в Германию. Но почему, вместо одежды и необходимых вещей им нужно иметь при себе тяжёлую железную посуду?
Глуповатый парень – Серёжка, которого не взяли в армию из-за лёгкой степени дебильности, предположил, что из этой посуды их будут в Германии кормить.
- Ну да, сейчас! – отозвалась одна из женщин, - тебе там целую сковородку картошки с мясом отвалят.
- И кастрюлю щей в придачу, - мрачно добавила другая. – Нет, здесь что-то другое затевается, только что?
На это никто не мог дать ответа. Но как бы то ни было, через час мрачные сельчане, ( в основном это были женщины и подростки), снова стояли пред управой.
На крыльцо, в сопровождении местных полицаев, вышел всё тот же офицер. Убедившись, что его приказ насчёт сковородок и кастрюль выполнен, немец начал говорить, сильно коверкая русские слова. Общий смысл его речи сводился к тому, что «бандиты-партизаны» приносят много вреда Великому рейху. Поэтому сельчане, как жители зоны, где особенно свирепствуют «бандиты», во имя, хотя бы частичного искупления этого вреда, обязаны помогать великой немецкой армии.
А поскольку недалеко от Прасковино уже несколько раз партизанами были подорваны проходящие эшелоны, то отныне они обязаны будут всей деревней собственными телами проверять наличие или отсутствие взрывчатки, заложенной под железнодорожными путями. При этом, для отпугивания партизан, все должны будут создавать как больше шума, с помощью металлической посуды.
После этого, колонна из женщин и детей под охраной трёх полицаев и под водительством старосты, отправилась в сторону железной дороги.
На железнодорожной насыпи маленькое войско было разбито на группы из трёх человек, которые рассредоточились вдоль железнодорожного полота.
И странная акция началась. Женщины и дети ходили по шпалам, били в кастрюли и сковородки и кричали. При приближении очередного состава, все сгонялись с путей, а после того, как поезд проходил, всё начиналось вновь.
За тем, чтобы люди не халтурили и шумели, как можно сильнее, наблюдал отряд полицаев. За общим порядком наблюдал сам староста – так ему приказал немецкий офицер.
Промаявшись подобным образом до самых сумерек, селяне обратились к старосте с просьбой отпустить их по домам.
Тот и сам был рад, наконец, уйти домой. Там его уже давно ждал сытный ужин и чарка доброго самогона. Так как начальство не оговорило точных сроков акции, то он решил, что на сегодня, пожалуй, хватит.
На следующий день сельчане усталые и охрипшие после вчерашнего, вяло стучали в свои железки. Полицаи ругались, что голосов охраняющих почти не слышно. Марии, которая в годы учёбы пела в студенческом хоре, вдруг вспомнились слова их руководителя:
- Вы должны не кричать, а петь, иначе у вас никакого голоса не останется…
Собравшись с духом, она подошла к Жуку и, не упоминая о своём студенческом прошлом, предложила заменить крики на пение. Мол, как-то слышала от врача, что от крика голосовые связки быстро приходят в негодность, а пение для голоса не вредно.
Когда староста ответил, что ему «на…ть на ваши голоса», Мария пояснила, что пение разносится по окрестностям гораздо сильнее крика. Довод подействовал. И староста, выдержав для солидности некоторую паузу, с глубокомысленным видом произнёс:
- Нехай поють, только шоб громко было.
Теперь местность оглашалась нестройным пением о тонкой рябине, славном море – священном Байкале и замерзающем в степи ямщиком. Сопровождалось всё это ударами кастрюльных крышек друг о друге, что придавало всем песням некий похоронный колорит.
Пели селяне и на следующий день…
Не известно, сколько времени продолжалось бы это изнурительное и глупое дежурство по защите железной дороги от партизан, если бы конец этому не положили сами партизаны.
Когда к Марии пришёл очередной связной, она рассказала ему о странной обязанности, которую возложили на сельчан. Связной уточнил место, где «патрулирует» тройка Марии, а так же спросил, где и когда обедают полицаи?
- Завтра ожидайте гостя, будем «помогать» вам, - непонятно усмехнулся парень, - только будьте возле большого куста и постарайтесь, чтобы возле вашей тройки никого лишнего не было.
С этими словами связной растворился в ночной темноте.
На следующий день десятилетнего Петю Мария отправила взамен заболевшей девочки в другую тройку. Теперь в их "тройке" осталось двое: она и закадычная подруга Лида.
Когда все спустились с железнодорожной насыпи, чтобы пропустить два воинских эшелона, Мария предложила Лидии отдохнуть возле большого куста. Лидия не возражала. Внезапно возле них оказалась хрупкая девушка в тёмном платочке.
Подруги посмотрели по сторонам - измученные колхозники все, как один, лежали на траве. Для них прохождение эшелонов давало возможность короткого отдыха. Некоторые ухитрялись в эти несколько минут даже уснуть.
Полицаи выпивали и закусывали по другую сторону насыпи.
Симпатичная девушка (Мария не сразу опознала в ней своего вчерашнего гостя), присела рядом с девушками, причём Лида, безо всякого предупреждения постаралась своей спиной закрыть гостью от посторонних глаз.
В этот момент первый эшелон с грохотом промчался по железнодорожной насыпи. «Гостья», под шумок, быстро подползла к рельсам и вынула из-за пазухи какой-то свёрток.
- Мина! – переглянулись Мария с Лидой. – Он что, вместе с нами её взрывать будет?
Но по настоящему испугаться девушки не успели. Парень быстро сделал своё дело и змейкой скользнул к подругам.
- Ну всё, девчонки, как домой уйдёте, устроим мы фрицам салют. А пока – прощайте…
Вечером, когда усталые Прасковинцы уже подходили к своей деревне, со стороны железной дороги раздался оглушительный взрыв, вслед за которым последовало ещё несколько.
На следующий день селян согнали к железной дороге для помощи немцам в ликвидации партизанской диверсии. Зрелище было довольно впечатляющим: товарные вагоны оказались не просто покорёжены, но буквально, разорваны – видимо, в них были боеприпасы.
О железнодорожных путях, нечего и говорить – они были разворочены так, что ни о каком быстром их ремонте не могло быть и речи. И, действительно, движение на этом участке удалось восстановить только через день.
Странно, но только после этого происшествия, немецкое командование осознало, наконец, такую очевидную истину, что партизаны – не птицы и шума не боятся.
По счастью, женщин и детей никто не заподозрил в том, что они как-то причастны к этой диверсионной акции. К тому же, спасая свою шкуру, полицаи, во главе в Жуком, рьяно доказывали, что неусыпно наблюдали за порядком. Так что, никто из деревенских не мог каким-нибудь образом помочь партизанам.
Немцам ничего не оставалось, как поверить в неуловимость «лесных бандитов». А Прасковинцев после этого никто на охрану железной дороги больше не выгонял.
КОНСПИРАТИВНАЯ САМОГОНКА
Надо сказать, что Мария не только снабжала партизан информацией о перемещении немецких воинских частей, но и помогала, так сказать, материально.
Дело в том, что тайная жизнь в лесу, с её антисанитарными условиями, сыростью, холодом, плохой и скудной пищей, а так же, с неизбежными в боевых условиях ранениями, требовала большого количества антисептиков, главным из которых в то время являлся спирт. Но о спирте в условиях полной изоляции, приходилось только мечтать.
Регулярная связь между Большой землёй и партизанскими отрядами была налажена позднее, ближе к 43 году. А до этого партизанам приходилось довольствоваться тем, что можно было раздобыть у местного населения или достать во время рискованных рейдов в тыл противника.
Так что, в основном для медицинских нужд, вместо спирта приходилось использовать самогон. Производством этого реально-необходимого продукта приходилось заниматься Марии. Но с этим делом было всё очень не просто.
Когда Володька на очередной встрече попросил Марию выгнать самогон, она возмутилась:
- Ишь, чего захотели, тут война, а им выпить захотелось!
Но брат доходчиво объяснил, для чего им нужен этот горючий продукт. Мария замялась: - Ну, если для раненых… Да только из чего же я его гнать-то буду? У нас ведь уже давно ни зерна, ни картошки нет.
- А сахар подойдёт?
Мария решила, что брат над ней издевается:
- А что у вас сахара много?
- У нас, может, и нет, - загадочно протянул Володя, - да только есть информация, что в Зверинку завезли сахар для отправки в Германию. Так что, если всё у нас получиться, будет у тебя, сестрёнка, сахар на самогонку. Ну что, договорились мы с тобой?
- Договорились…- неуверенно ответила Мария.
Через пару дней из разговоров немцев Марии стало известно о нападении партизан на склад в Зверинке. А ещё через пару дней – у неё в баньке уже был спрятан небольшой мешок прекрасного белого сахарного песка.
Первая партия пахучего зелья вышла на славу. Чистота и крепость горилки получила полное одобрение партизанских медиков. Теперь Марии приходилось периодически уединяться в баньке, чтобы выгнать очередную партию целебной влаги.
Марфа Платоновна была предупреждена насчёт полного молчания по этому поводу, иначе всей семье грозили пытки и казнь. Марфа всё поняла и тихо сидела с внучкой, когда Мария уходила в баньку – «постирать детское бельё».
Так продолжалось до тех пор, пока однажды в помывочное помещение, ставшее маленьким самогоноваренным заводиком, не заглянул немецкий ефрейтор.
Как и зачем заглянул он в этот отдалённый уголок огорода – неизвестно. Но Мария страшно испугалась. Ведь налаженный ею «производственный процесс» был в полном разгаре. Из не сложной, но надёжной системы бачков и змеевиков, выделялась очередная порция крепчайшего первача.
Пока немец разглядывал самогонную систему, Мария лихорадочно соображала, как она объяснит для чего, а, главное, для кого, варит она сейчас самогонку?
Тем более, что на верхнем полке, в самом тёмном углу, находится убийственная улика – пустой мешок из-под того самого сахара, который хранился на складе в Зверинке до партизанского нападения. Если немец обнаружит его, значит, связь Марии с партизанами будет полностью доказана, со всеми вытекающими отсюда последствиями…
- А самогоном воняет, жуть как! – рассказывала нам мама.
-Вас махен зи? – что ты делаешь? – спрашивает строго немец.
Ну что я могла сказать? Ежу понятно, что самогон варю. Тем более, что вся система на виду: и бачок, и змеевик, из которого прямо в большой деревянный ковш капает самогонка. Стою, трясусь всем телом – попалась с поличным, теперь конец всему! А немец внимательно осматривает и даже трогает змеевик, из которого всё веселее начинает бежать прозрачная влага.
- Так что ты здесь делаешь? – повторяет ефрейтор свой вопрос.
И я, не знаю уж, от чего, от безысходности – ведь всё равно, пропадать – начинаю врать:
- Вашен, вашен, пан-офицер – умышленно повысила я ефрейтора в звании. - Стираю, чтобы инфекции не было…
Проблеяла я это - голос прерывался, и стою, жду неминуемого. Это какой же дурак поверит, что так стирают? Ведь ни горячей воды, ни мыла не видно. А самое главное – самогонкой воняет так, что наш любой, самый глупый мужичонка сразу бы разобрался, что к чему?
Но, к моему удивлению, немец не спешит меня на допрос тащить. Ещё раз вокруг самогонный аппарат обошёл, тёплый бачок с бардой потрогал, а потом вдруг улыбнулся и пророкотал:
- Вашен? Гутт… - и дальше поясняет, что я правильно делаю. А то – война, грязь, всякие вши и блохи от грязи бывают, и от этого могут возникнуть эпидемии… Так что дезинфекция одежды – очень хорошее дело!
Служивый был так доволен, что даже по плечу меня похлопал – мол, молодец, женщина!
Я стою, как во сне и ничего не понимаю. То ли этот немец сумасшедший, то ли он надо мной издевается?
И только спустя некоторое время – меня осенило: ведь это он самогонный аппарат за санитарный автоклав принял, а запах браги – за запах дезинфекции. Ну и чудак!
Вышел ефрейтор из баньки, а я стою - и счастью своему не верю. Неужели это всё? Из окна проследила за ним – вроде бы, точно, уходит… Слава богу!
Самогонный аппарат я, конечно, быстро разобрала – мало ли что ещё может произойти! Что выгнала в этот раз – в железном пятилитровом баллоне спрятала в кустах у болота. Оставшуюся брагу - в бак, в котором при купании вода греется, слила всю.
Кстати, ночью партизаны не только бидон с самогоном забрали, но и бражку эту в свои фляги перелили, а что осталось – прямо из ковша выпили.
Ребятам я рассказала про то, что случилось днём, и заявила, что больше самогон для них гнать не буду – очень это опасно! Парни рассказ мой выслушали, но не поверили, что немец мог самогоноварение со стиркой спутать.
Решили, что я всё выдумала, потому что просто очень устала. Они ведь знали, как трудно жить с грудным ребёнком «под немцами», при этом собирать и передавать партизанам информацию, да ещё самогон для них гнать.
Но мне было всё равно, что они про меня подумают. До меня впервые дошло, что всё время хожу по краю пропасти. А, если – провал? Что тогда будет с моей матерью и дочерью? Ведь вместе с собой я и их погублю…
Короче – больше я самогон для партизанских нужд не гнала. Информацию же о немцах собирала по-прежнему и на встречах со связными обо всём, что узнала, сообщала.
"Партизанское нападение" - фото из интернета.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2013/03/04/2125