Александр Зарецкий
Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..
Главы из романа
Облое чудище власти пожрёт нас, лаяй - не лаяй
Из эпоса
Не стреляйте в журналистов!Калибр 5,45
Московские хроники
А я стакан бабах, и в Карабах, -
не успел спеть Высоцкий
Милиционер у эфирной зоны не застопорил рефлекторным жестом, чтобы для порядка глянуть в удостоверение. Подобрался и отдал честь. Не Камаринскому, словам на листе бумаги в его руках.
Журналист, влачась в студию, не ведал, что там сидела именно «Она» - одна из самых породистых и натасканных в своре кашёнкинских сучек.
- Ну, что ещё у тебя? - скривилась.
- Прочтёшь, пойдёт печальная музыка, - Камаринский протянул листок. - Потом микшер и повтор, - выдавил как автомат.
- Безбрежные выебоны, - вновь сгримасничала женщина и, не глянув текст, небрежно метнула бумагу на пульт.
«Инга почему-то не знает!», - растерялся Камаринский, и… пошли позывные.
«Она» взяла лист, нажала кнопку: «В этом информационном выпуске - единственное сообщение. Сегодня в Нагорном Карабахе погиб наш корреспондент Лазарь Леонидов. Он убит пулей снайпера.
Повторяем. Сегодня в Нагорном Карабахе…».
Не было пока в тексте слова «армянского», так как это, в принципе, не имело значения, да и стрельнуть мог кто угодно. Не было про калибр 5,45 со "смещённым" центром тяжести.
На музыке женщина со странной полуулыбкой обернулась: «Ну, и сука же ты, Камаринский!».
Сделала отмашку, чтобы смикшировали, но не совсем, и сквозь грустную мелодию прозвучало: «Не стреляйте в журналистов!»… и женский всхлип.
Выключила микрофон, разрыдалась. «Нет, это я оторва, мразь», - приговаривала.
«Она», - именовал её погибший
Шаблонная фраза, брошенная в сердцах, стала лозунгом дня. Попала в агентства, в заголовки газет.
…В те годы в Кашёнкине день, не завершённый банкетом-фуршетом, задушевными посиделками или междусобойчиком, порой, переходившим в драку с идеологическими и моральными антагонистами, считался потерянным.
Доходило до комичного. Главный как-то попросил выступить на дискуссии «Бизнес и журналистика». Камаринский создал «нечто» на две-три минуты. Публика рассаживалась, а он правил тезисы.
«Пресса и бизнес должны жить дружно, - объявил со сцены распорядитель. - Дискуссия окончена. Пока в ресторане накрывают столы, будет неутомительный концерт».
…На сей раз, пред Камаринским предстал Эмигрант. Бывший коллега случился в августе 91-го в Америке, получил политическое убежище и пристроился на Западе. В Штатах и настоящей Европе места ему не нашлось, зацепился за Польшу.
- Отметим моё свидание с Родиной, - призвал с порога.
Камаринский полез в сейф.
- У меня только доллары, а обменник внизу уже закрыт, - сконфузился.
- Я при деньгах, не суетись, обижусь, - выпятился гость.
В коридоре они столкнулись с Лазарем.
- Сразу двоих обрёл! - воскликнул тот.
Пить в одиночку или тет-а-тет в коллективе было не принято. Но расслаблялись не на троих, а именно компанией в три человека.
Зашли в проверенный кабак.
- За встречу, - чокнулись по первой.
- За проводы, - Лазарь вознёс вторую. - На днях улетаю в Карабах.
- Это не наша война, - нахмурился Камаринский.
«Я отговаривал его от поездки по идеологическим соображениям, - оправдывался потом перед собой. - И не думал, что могут убить».
- Там так сразу и не поймёшь, кто армян, кто азербайджан, - поддержал Эмигрант. - Как один сморят косо, хотят зарэзать.
Когда начиналось, «Правда», тогда ещё главная газета, исправно тискала две междоусобные правды - бакинскую и ереванскую, по шаблону «Иран - Ирак», словно воюют чужие страны, а к СССР это отношения не имеет. Но пора градобойных пушек миновала, уже вольной прессе надоели заголовки: «Россия в кольце фронтов», а Армения и Азербайджан всё сражались друг с другом, как настоящие государства.
- Меня пригласил бакинский лидер, - отбился Лазарь.
- Какие-то неубедительные у них президенты, - вновь сморщился Камаринский. «Вот отлежится Азизов в своей Нахичевани», - подумал.
- Создадут условия, дадут свежий материал, - канючил коллега.
- Не утопируй, - похлопал его по плечу Эмигрант.
- Грядёт вторая кавказская война, получим большое чеченское удовольствие, - задумчиво произнёс Камаринский.
…- Джохар, что ты сам об этом думаешь? - спросила выпускающая дня, дерзко сняв трубку телефона. И вывела разговор с Дудаевым в прямой эфир.
Стоял декабрь 94-го. Российские танки шли на некогда русскую крепость Грозный. Атмосфера в редакции сгустилась, да так, что казалось: вот-вот вломится взвод автоматчиков и положит всех в родных коридорах и кабинетах. Но к вечеру то же самое проделали почти все телеканалы, и о Чечне стало можно говорить всё, что угодно. Информационную блокаду смели в считанные часы.
Когда же на рубеже тысячелетий война пошла по второму кругу, наконец, вспомнили генерала Ермолова, прикинувшего, что штурм Кавказа будет стоить дорого. На сей раз цена, которую выбили из страны новые калькуляторы, надломила её.
Через много лет выхолощенная пресса вдруг стала охотиться за эксклюзивами. Камаринский со смешком оскорбил привитого новой державностью начальничка: «За настоящие эксклюзивы убивают».
…Разговор в ресторанчике «Сортир», оборудованном в бывшем общественном туалете, скомкался.
Эмигрант хвалил польское пиво.
Лазарь нёс заумь про раскладушки на Байконуре, на которых так неудобно трахаться. Долговязый, нескладный, мешкающий в простом разговоре, он преображался у микрофона и перед камерой.
- Етёшь, а она всем своим видом являет, что выше этого, - вдруг произнёс без перехода и выпил сам по себе.
- Ты про Неё, - сделал выразительный жест Эмигрант. - Вся Варшава говорит о надсадном романе.
Той льстило, что любовник - звезда с перспективой постоянного телевидения. Там и Её стульчик сыщется. Секс «Она» находила лишь формой борьбы за место под солнцем. Подозревали, что лесбиянка.
Лазарь всё понимал, но его одолевало. В коллективе выживали лишь женщины с трудной судьбой. Мужчины же Кашёнкина были вдохновенными творцами собственных проблем.
- Даже простили, что брал интервью у Старовойтовой, - вернулся к Карабаху Лазарь.
- Вояки уверяют, что она поссорила два братских народа, которые искони по-добрососедски резали друг друга, - сказал Эмигрант.
- На землетрясении, на Карабахе и проскочила в союзные депутаты, - согласился Лазарь.
Эта тема была неприятна Камаринскому. Анка-демократка тогда притащила их с Кромовым в Ереван. В Карабах компанию не пустили, а потом и вовсе выперли из Армении. Камаринский запомнил только едкую пыль Спитака и костры, вокруг которых сидели неопрятные мужики.
А уж если копнуть прошлое, то это он исхитрился и предложил корреспонденту спросить у премьера: «Не создать ли в стране специальную службу чрезвычайных ситуаций?». Тогдашний глава кабинета согласился и возник Центроспас. Вопрос на пресс-конференции был, конечно, капелькой, но… со временем новое ведомство стало политической силой.
…«Жизнь у Старовойтовой сложилась, - язвила Анка-демократка, вернувшись с похорон депутатки. - Хотела стать президентом, потом министром обороны, не осилила. Зато погибла в бою, защищая доллары партии. И убита на почётном месте, на Екатерининском канале, где взорвали Александра Освободителя. А похоронена рядом с генералиссимусом Суворовым».
- Не кощунствуй над свежей могилкой, - оборвал любовницу Кромов, покосившись на Камаринского, заскочившего в номер из вежливости. - Потерпи 9 дней. Она же крестилась, говорят.
А армяне в это время уже тщились сбросить карабахское иго.
…Кто ж из гулявших в ресторане «Сортир» мог знать, как обернётся.
- Иногда кажется, что они воюют от чистого сердца, - сентиментальничал Лазарь. - Чьей-то жлобской выгоды от Карабаха в Москве не просматривается.
- Что никаких реальных российских интересов? - удивился Эмигрант.
- Нам бы держаться Армении,- размышлял вслух Камаринский. - Но у них нет ни нефти, ни Каспия, даже границы с Россией нет
- Азербайджан - часть Персии.
- Они больше турки.
- Мы всегда воевали с теми и с другими.
- Все подвластные некогда народы с толку сбили - сказал Эмигрант. - Мои ляхи, отхватив три куска Германии, белорусский Белосток и хохлацкий Перемышль, всё недовольны. А румыны хотят Бессарабию.
- Не хрен было её Молдавией объявлять, - возмутился Лазарь.
- Приднестровье мне лично дорого, - признался Эмигрант.
- Тираспольские промашечку допустили, - заметил Камаринский. - Первой столицей этой мифической Молдавии была Балта. Та сейчас на Украине. Хрен с ней. Но потом же - Тирасполь. Надо было не о независимости вопить, а подавлять кишинёвских сепаратистов.
- Мои друзья из тех краёв в советское время шутили, что Одесса - пригород Тирасполя, - заметил Лазарь.
- Сделаем Одессу столицей Приднестровья, - призвал Эмигрант. - Оно не отдаст её ни румынам, ни украинцам.
- И осетины не виноваты, что кто-то неудачно поставил горный хребет, разделивший их народ, - продолжил обзор Лазарь. - С Абхазией тоже всё ясно - голубая сосна, сталинские дачи, военные санатории.
- Главное ценность - Сухум-кале, - добавил Камаринский. - Греческая Диоскурия, римский Себастополис, Севастополь по-нашему. Выгонят из Крыма, объявим, его подлинным городом русской ратной славы.
- Восток - дело тонкое, говорят, - «оригинально» заметил Лазарь.
- Восток - дело вонючее. Впрочем, сама Россия уже десятилетия…, - выдавил Эмигрант. Но коньяк был, пожалуй, честным, не договорил.
И они завели: «Шеф нам отдал приказ лететь в Кейптаун. Это значит - на смерть послал он нас».
Камаринский помнил песенку с детства. Некоторые строчки завораживали, но бессмысленна. Наверное, стихи плохо перевели и не адаптировали к реалиям. Сейчас, спьяну, пытался вспомнить, что же ужасного происходило некогда на мысе Доброй Надежды. С Кейптауном в тот раз он не разобрался. Правда, после там, вроде, была Олимпиада. Вот смог ли Камаринский побывать на краю ойкумены?
На проникновенных словах «Шепчут губы твои в дыму нечистом: «Не бывает любви у журналистов» возник левак. Пригодились доллары Камаринского. На них он развёз собутыльников по домам.
…В Шушу их с Виктором доставили военные лётчики. Курортный городок и почти неприступная природная крепость. Армяне собирались, отбив, сделать её столицей Карабаха.
Встретили нормально: накормили, А затем первым делом лишили связи. Из домика выпускали покурить на терраску. Даже по нужде водили под конвоем.
- Ну, что, армянские наймиты, деньги за Шушу привезли? - спросил человек в камуфляже. Говорил он с нарочитым, явно поставленным акцентом.
- Вот не знал, что вы её уже спустили, - удивился Камаринский. - Перекупил бы.
- Ты лубянский, чую? - насел камуфляжник на Виктора.
- О таких вещах не спрашивают, догадываются, - бросил тот.
- Что за птица, этот Лазарь?
- Наш коллега убит армянской пулей, когда был по вашу сторону фронта, - резонил Виктор. - Он работал по заданию вашего президента.
- А того и нет в Баку. Мотается по чужим столицам.
- Леонидов - национальный герой Азербайджана, - вступил в перепалку Камаринский.
- У нас своих героев хватает.
Ошарашенные допросом сидели на террасе, дымили.
- Ахмад, - вдруг крикнул Виктор, проходившему мимо горцу. «Человек от Дудаева», - шепнул Камаринскому.
Чечен был зол.
- Меня эти азиаты за своего чурку держат, - шипел.
- Кейс со связью, - потребовал Виктор.
- Для друга, - сладился дудаевец. - Кого вызывать?
Виктор поговорил с редакцией и ещё с кем-то в Москве.
«Понимаю, понимаю, что всё надо делать, не цепляя их», - согласился с трубкой при втором разговоре.Сев в кресло, зажёг сигарету и, выдержав паузу, произнёс, в принципе, ожидаемое: "Нас, похоже, хотят на кого-то обменять. Поздравляю со званием "заложник".
"Не впервой", - отмахнулся Камаринский.
А чечен тоже стал ходить по двору с провожатым. Выхватывал кинжал и играл лезвием у лица автоматчика.
В Минске кашёнкинскую корреспондентку сумели подвести к Оглы, та объяснила ситуацию: «Мы хотим вернуть на родину тело павшего за Азербайджан». Женщину удивило, что президент отнёсся к творившемуся в Шуше, как к должному. А ведь знал погибшего. Но, судя по всему, всё же распорядился.
Из Баку прилетел человек: «Я буду вашим спутником».
Камаринский не понял сути заявления, но главный тюремщик заговорил на чистом русском, автоматчики исчезли, остались официанты.
…На лётном поле - катафалк и милицейские машины. Видно коллега заарканил вторым звонком те только весомого, но и добросовестного человека.
- Вот мы с тобой и побывали в разведке, - сказал Виктор, едва самолёт коснулся московского бетона.
Камаринскому не понравился тон напарника: «Я же не из них».
Журналистов в штатском в советское время в Кашёнкине вычислять было не принято. Тем более что их была едва ли не половина. В рутине они были своими. Главная цель - проломить государственную границу и отведать тамошней жизни.
Случались курьёзы. Подтянутого новенького попросили сверстать выпуск.
- Сверстать? - задумался крепкий парень.
- Вёрстка, примерно то же, как ты бы разобрал пистолет, почистил, а теперь должен собрать, чтобы стрелял. Понял?
…На Троекуровском, кладбище, что на отшибе и без транспорта, толпа народу.
«Добрались поглазеть на нас», - зло бросил кто-то.
«Целая процессия. Меня так провожать не будут», - огорчился другой.
«Зависть на похоронах, как это ни странно, типичное явление, - подумал Камаринский. - И её не скрывают, как столь же суетное злорадство».
Людей фильтровали у автобусов, чтобы на поминки не просочились неадекватные. Прошло на удивление тихо. Были, правда, обиженные, что Лазарь перед поездкой пил не с ними. А он и не выбирал. Это в разведку - не со всяким, а водку кушать…
А «Она» нашла в ресторане нового покровителя.
…- Зря Лазарь рассуждал, что отложил что-то на чёрный день, - сказал вновь возникший Эмигрант.
- Почему зря? Что зря? Сказал, отложил?
- Сказал - сглазил. И отложил не по годам. В нашем возрасте чёрные дни ещё можно встречать с открытым забралом, вернее, с пустым кошельком.
- Дай-то бог, - улыбнулся Камаринский.
- Когда Леона провожали на войну, я был при деньгах и хороших деньгах, - сказал с оптимизмом Эмигрант. - Сейчас пуст, и легко думается о будущем. Но на ресторан хватит.
Камаринский позвал Виктора. Рейд в Шушу они так и не удосужились обмыть.
Их не провожали косыми взглядами. Всё Кашёнкино уже знало, что Лазарь в тот день успел чокнуться с каждым.
На двери его бывшего кабинета висела памятная бронзовая табличка.
Кашёнкинский мартиролог не был рядовым поминальником.
«Кто-то с фантазией работает над скорбным списком», - считал Камаринский. Он не был летописцем, но обобщал.
Попадали в мартиролог не все, а знаковые. Как личность или как образ смерти. Остальным на том свете воздастся.
Первым стоял Сталинист. Прошедший войну в особистах, он не просто работал советским журналистом, а служил им. Подозревали, что верующий… в мудрость вождей страны. «Однажды, - сурово поучал, - на столе был шаляй-валяй забыт острый комментарий. Это не у нас, но урок всем. Так вот. «Голоса» успели ответить на него до выхода в эфир».
Сталиниста на зелёном переходе сбила машина кого-то из кремлёвских бонз. Броневик был без седока и сопровождения, но выполнял государственное задание. Гибель засекретили. Но со временем Сталиниста признали жертвой политических репрессий.
Ингу Шелестову выбросило из окна от неразделённой любви. Она не могла её поделить на три равные части. А через месяц в роскошной женской зрелости умерла Лялька Собкина. «Вот уж на кого не подумаешь», - сказали дружно. На тризнах оба раза дошло до мордобоя.
Трудоголика восхитил анекдот, что последняя фаза перестройки будет перестрелкой. «Тогда меня и убьют», - шутил. До перестрелки не дожил, умер за рабочим столом, дописывая речь на премьере своего фильма. Опьянённый гласностью, стремился успеть всё. Поминки закончились потасовкой с киношниками.
Сибарит Лёва Брумель, как и полагалось, преставился не в своей постели, не трагично, а с вывертом. За картами на траверзе Ниццы. Когда тело унесли, партнёры вскрыли сдачу и увидели, что скончавшийся брал всё.
«Спустился б на берег - мог бы жить, в казино долго не поиграешь», - постановили и вернули тело на родину во французском гробу.
И траурных экспедиций у коллектива было много. Кто разбился с вертолетом на Таймыре, кого застрелили бандиты в Туве.
Лазарь стал первым павшим во второй гражданской войне. «Будут ещё жертвы», - знал Камаринский.
Нашлось в мартирологе место и бравому Заму. Виктора обнаружили на дачке в Тверской губернии с застывшим в глазах удивлением.
«Начали с него», - холонуло Камаринского.
Когда стали ломать коллектив, разразились чистки, пронеслось моровое поветрие - за год-другой отошёл едва ли не каждый десятый.
Новые времена ещё не устоялись, второй помёт постсоветских начальников устраивался в креслах, но Кашёнкина фактически не существовало. И в лютый мороз и Новогодье на кладбище встретились все, кто ещё помнил себя в нём. Слетелись на похороны Разжалованного. В ресторане те, для кого Кашёнкино было образом жизни, глядели друг на друга и молча пили.
- Сколько раз казалось, что ещё шажок и настанет наше время. Не пришло, - сказал Кромов, у которого покойный был доверенным на выборах 90-го. Разжалованный жаждал трибунить напрямую, Журналист и предложил его в команду приятеля.
- Ельцин сделал хуже, чем умер, - согласился Камаринский.
- Из всех щелей лезет советскообразное, - сумятничал Кромов. - Кто ж ведал, что задует такой норд-ост.
«Ветераны перестройки, инвалиды гласности и прочие остатки», - дёрнулся Камаринский, на собственной шкуре испытавший, как зачищают информационное пространство. Резко поднялся и призвал застолье: «Помянем Кашёнкино».
Мартиролог был закрыт. А судьба извлекла чистый лист и заточила древнее перо.
«В любой трагедии есть доля недоумения», - заключил Камаринский, ставя свечу за упокой Киноманки. Её смерть породила воспоминания. Женщина говаривала, что в семье обычная советская проблема: «Она дочь генерала, а тот сын крестьянина».
К олимпиаде сносили квартал в центре. Под проект попал и дом, в котором жила Киноманка с овдовевшей матерью. Им выделили комнату в коммуналке.
«Приказ есть приказ», - не моргнула глазом генеральша и взяла ордер. А Киноманка плакала в столовой Кашёнкина.
- Есть кабинетик в доступном всем коридоре Министерства обороны с табличкой «Помощь вдовам генералов», - сказал ей Камаринский. - У этих женщин много проблем. Дуй туда.
- Неудобно как-то, - всхлипнула бабёнка, прорывавшаяся сквозь любые кордоны ради интервью, тяпляпная в жизни она работала досконально.
Камаринский сам позвонил приятелю, а тот связал с генералом, ведавшим столом. Райисполком тут же покаялся в недоразумении. Так Камаринский сыграл роковую роль в судьбе Киноманки. Вдова получила квартиру для себя и регалий мужа, а Киноманка - вторую для себя и кота. Больше у неё никого и ничего не было. Вдова дотянула до приватизации, но её квартиру выманили у Киноманки под музей. Женщина тронулась умом, думая, что за вторую её просто убьют. Скрывалась, бродяжничала, побиралась. Приходила в Кашёнкино постираться и отогреться. То пускали, то нет. А скончалась, выяснилось, что хоронить её не на что, некому и негде.
Крепко подумали и сумели - погребли бродяжку на Новодевичьем кладбище. Иного места в Москве для неё не нашлось. Легла Киноманка урной с прахом в могилу отца. Где похоронена мать, дознаться не смогли. Её тело из морга дочь так и не забрала.
«Достойный и весьма в духе времени постскриптум к синодику», - оценил Камаринский.
Он уже был в тех годах, когда к переселению в иной мир относишься с пониманием.
Камаринский прошёл сквозь пограничную ситуацию. Смеялся от души над киношными выдумками про закодированных хранителей тайн КПСС. Тех на экране активировали телефонным звонком. Но вдруг сам ненароком приник к аппарату, что был запасным и молчал долгие годы. Развалившись в кресле, трепался о пустяках с коллегой. И тут этот зуммер.
«Не бери трубочку, не бери», - твердил внутренний голос. Снял и… иглы в венах, когда очнулся.
Когда приступ повторился дома и тоже под мирный телефонный трёп, Журналист понял, что надо менять себя.
За церковной оградой Камаринский вспомнил и упрёк Киноманки: «Ты и твои соратнички сдали коллектив».
«Мы страну сдали, а она нас», - ответствовал.
…Десять лет минуло, как не сложился разговор с новым Главным. Камаринский, конечно, сразу смекнул, что не впишется в новый большевистский стиль, что принёс с собой назначенец - солдат-новобранец, уже верный партии, незнамо пока какой. Не сдать экзамена по неосоветскому идиотизму. Из принципа обозвал выдвиженца «мудаком», сел в лифт и уехал на другую работу в новой политической, как говорили «постдефолтной», реальности. Где-то между восьмым и двенадцатым этажом уразумел, что получил вольную. Он свободен, прежде всего, от амбиций, от излишних друзей, да и врагам стал почти не нужен. Через месяц понял, что, по сути, досрочно вышел на пенсию и с сарказмом дауншифтера следит за бытием, оставаясь коллекционером реальности. Местечко для дозора досталось удобное.
В 91-ом русский народ, простиравшийся тогда от Северного полюса до Кушки, с азартом зеваки наблюдал чудачества в Москве. И в 93-ем русские люди на своей исконной земле, протянувшейся от Кёнигсберга до Тоёхары, остались безучастны. В миллениум - то же равнодушие. Хоть под гексоген, что под фентанил. Словом, одной Россией меньше, другим же России - больше, а человеческий материал готов к очередным утопиям.
И не ко времени и месту всплыл куплетик:
«Я был батальонный развёдчик,
А ён писаришка штабной.
Я был за Расею отвётчик,
А ён спал с моею женой».
«И чего я державу ревную, - рассмеялся Камаринский. - Не женщина ж, чай. Собственная баба-то в молодости была слаба на передок, так это только бодрило. Иной раз подначивали друг друга в постели».
Вот и кашёнкинский назначенец невзначай умер.
«Следующий будет ещё чище», - предрёк бывшим коллегам Камаринский.
«Одной сукой меньше, другим резвее» - решил коллектив.
«Выбросил я паспорт государства Номенклатурия, а новый не дадут», - ухмылялся Камаринский.
И весел был, пока внезапно не открыл, что жизнь-то поизносилась.
***
Все совпадения с реальными событиями, с существовавшими и существующими ныне людьми в романе «Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..» являются случайными. Герои книги не несут ответственности - ни за творившееся в стране, ни за её настоящее и будущее.
***
Тест защищён авторскими правами.
© Copyright: Александр Зарецкий,
© Рукописи из сундука. № 9. М., 2010 г.
Текст в редакции издания 2010 года. Интернет-вариант