Закутанный в бирюзовый, грубо вязанный, шарф, наброшенный поверх белой рубашки, тонко облегающей молодое, чуть оплывшее, как белое свеча, тело, Елисей стоял у окна и зябко щурился в вечернюю мглу. Город засыпал, укладываясь в уютные и неизменные формы, и часы-маятники, хлопотливо стучащие в белых просторных комнатах, начинали работать тише, точно чувствовали общую усталость. Елисей долго, неотрывно смотрел на горбатый столб Основного здания. Там ни на секунду не затихала жизнь, и в колебании безмолвных, дрожащих теней Елисей видел давно прогоревшую жизнь.
Видел он бескрайнее белое поле; серый туман стелился в ложбинах. Где-то за пеленой домашним огнём светились окна мужицких хат. Казаки шли по полю, пели песни, и один из них удалой, рябой малый, жевал тонкий ковылёк. Хорошее, светлое, невозвратное время.
Полыхает холодным огнём неон - занимается в поле пожар зари. Тихо тлеет костёр, неспешно и спокойно рассказывает голос о деяниях давних, о событиях небывалых, о битвах великих. Выходят из темноты Степан Разин, Ермак Тимофеевич, Богдан Хмельницкий. Живое и легендарное сочетается в ночных, неспешных рассказах. Казаки внимательно слушают, смеются. Потом задумаются - крестятся. И плывет над всем тихая, казачья песня.
Раздается негромкий выстрел - еще одну жизнь поглотил и перемолол ненасытный город. Елисей долго смотрит в ненасытный город: нарушается общий искусственный порядок, и разрозненные элементы слагаются в его голове дивными узорами вольной, казачьей жизни.
И вспоминает он, как пухли зимою от голода, как зверели, как умирали от цинги. Вспоминает он тяжелый, снеговой, зимний путь, видит дорогие, мертвые лица.. Только чей-то одинокий, стынущий голос ведет неумолчную казачью песню.
А маятники всё стучат, и всё более оплавляется, догорая, город, а вместе с ним, теряет ощущение времени Елисей. И кажется ему, будто оказался он в другом времени, с другими людьми. Видятся ему церкви, станицы - открывает глаза, и видит горб Основного здания.
Жизнь замкнулась в кольцо. Некуда больше спешить: пришел домой, снял казачий китель, выбросил шашку. Обрядился в белую рубашку и тёплый бирюзовый шарф. Всю жизнь... Может, и другой жизни никогда не было, а узнал он о ней от Лавренева, Шолохова, Толстого. Умолкает в напряженной городской тишине казаческая песня, затихает в железном утре мудрый, неспешный мотив.