*
В свете ангела-хранителя. Ярость ветерана. Редактор на грани истерики. Под колпаком? Брать быка за рога легче всего в райисполкоме. Друг Кирюха Саламатов. Бурная фантазия воспалённого ума.
*
Большевики придумали поверье: повстречаешь попа - жди несчастья. В приёмной ошивался председатель Христианинбургского городского отдела Алтайского управления КГБ РСФСР Ершов Алексей Гаврилович - не поп, но и не балда. Гроза провинции учился и набирался опыта в первопрестольной, в полной боевой выкладке пробегал марафонскую дистанцию по сильно пересечённой местности, владел искусством медитации и какого-то секретного боевого единоборства, стрелял, естественно, без промаха, легко разгадывал сложные комбинации внутренних и внешних врагов и вообще был, что называется, на высшем уровне государственной безопасности, и этот уровень с недавних пор срочно понадобился Христианинбургу, ставшему объектом повышенного интереса Германии - такая ходила о полковнике легенда, распространяемая влюблёнными сексотами. Было бы неплохо порасспросить о нём Виктора Краузе - осведомлённого во всём человека. Врожденный страх немца перед органами подсказывал Штейнгауэру, что кто-то из наиболее осведомлённых и ретивых уже донёс доблестному полковнику КГБ и тот самолично встал у него на пути. Если это не случилось сегодня, то непременно состыкуется завтра. Боже, сколько перепуганных мыслей при виде одного человека!
Спрятав чувства поглубже, Альберт поздоровался с секретаршей и Ершовым, одновременно превращаясь в меру болтливого, чуточку высокомерного интеллигентика, такого, каких привыкли видеть эти двое. В принципе, он чувствовал себя если не редакционным шпионом, то агентом иностранной разведки, которому нужно обмануть бдительность профессионалов и добыть важные сведения. Родиной "резидента" Штейнгауэра был Христианинбург, а человек, который послал на "задание" - Костя. Ершов вряд ли видел разницу между Костей и, к примеру, президентом Соединенных Штатов Америки Рональдом Рейганом, для него важно было сохранить честь и достоинство Системы - так думал недипломированный корреспондент сельхозотдела Штейнгауэр.
Полковник Ершов стоял у окна и смотрел на вошедшего. Альберт Штейнгауэр был ему хорошо известен, поскольку проходил оперативную проверку на лояльность советской власти ещё весной, когда поднял на уши вначале целое производство химического завода, затем и посёлок Боровое по-настоящему военными действиями против банды Коли Коньяка, которую чекисты города держали под наблюдением с целью выявления связей и полной ликвидации. Ни о чем не подозревавший Штейнгауэр был однозначно характеризован как "положительно зарекомендовавший молодой человек немецкой национальности" и в соответствии с установками ЦК КПСС и КГБ СССР взят на воспитание "в духе преданности". Вначале, правда, было много споров вокруг кандидатуры Штейнгауэра на место "воспитанника госбезопасности". Краевое управление видело в нём экстремиста-одиночку, к которому нужно было подойти "строго, но тоже по закону", то есть подвести, просто-напросто, под статью Уголовного Кодекса РСФСР и сослать в места плачевные на приличный срок. Советский Союз недостатком диких первородных мест не страдал, оставалось дело за малым. Но в последнем разговоре с краевым управлением Алексей Гаврилович нажал на то, что на борьбу против пропаганды ФРГ выставить ему будет некого, и в Литературный институт отправить - тоже. Виктор Краузе принял предложение поступить в аспирантуру, придёт время, сказал он, и мы из Штейнгауэра сделаем журналиста и писателя, который затмит своей дерзновенной славой многих ныне известных немецких буквоедов, отрыгивающих "исторические" опусы. Как бы там ни было, а всё шло по строго отработанному плану и первые шаги корреспондента радовали чекиста. В приёмную горкома партии полковник Ершов заглянул совсем по другому вопросу и о бурной деятельности Штейнгауэра на самостоятельно избранном поприще ещё ничего не знал. Вообще-то Штейнгауэр не шёл на контакты с сотрудниками отдела, и если попадал на беседы, нёс такую околесицу, из которой потом никто не мог выудить хоть толику полезной информации. По этой части более высокий интерес представляли дипломированные, опытные сотрудники немецких газет, принимавшие, в отличие от недавно объявившегося Штейнгауэра, активнейшее участие в жизни немцев Сибири. Абсолютно все журналисты города и района, в особенности немцы, регулярно "просвечивались" людьми Ершова и Штейнгауэр, несмотря на молодость, представлялся им опасным. "Не берите во внимание внешний облик, внешнюю скромность и показную глупость - маску дурака носит умный человек, - написал о нём в управление Виктор Краузе. - Ко всему прочему он чрезвычайно упрямо идёт к поставленной им же самим цели, оправдывая будущий результат высокой степенью полезности Человечеству. Наилучший способ заставить его служить нашему общему делу - незаметно подсказывать возвышенные идеи и предупреждать о трудном, почти невыполнимом их решении..."
Думки Альберта Штейнгауэра представляли собой занятный кроссворд, а решать кроссворды Алексей Гаврилович любил.
- Вы к товарищу Лобунцу? - поинтересовалась секретарша. - У него совещание. Вы по какому вопросу?
Полоса невезения приближалась с катастрофической быстротой. Альберт мялся лишь сотую доли секунды:
- Вопрос пустяковый для Первого и очень важный для... Вы знакомы с капитаном милиции Кольцовой?
Предчувствуя интересную новость, секретарша встрепенулась:
- Знакома ли я с Анной Петровной? Ну разумеется! А что случилось?
Альберт затылком ощутил пристальный взгляд полковника, ему стало зябко. Он улыбнулся секретарю одной из своих обаятельных разоружающих улыбок и сказал прямо:
- Злые языки утверждают, будто она получила новую трёхкомнатную квартиру в обход жилищного законодательства. Я думаю, её мать, ветеран войны, заслужила...
- Чем я могу вам помочь, Альберт Генрихович? - спросила она, забыв о присутствии человека, который умел элементарно просто исчезать из поля зрения людей, оставаясь там, где стоял.
- Вы знаете меня?
- Слежу за вашими публикациями - это моя работа. Ваш последний очерк о ветеране войны и труда Грицко был очень интересным и запоминающимся.
- Понимаю... Спасибо... Анна Петровна подавала заявление на имя первого секретаря горкома партии, мне бы хотелось убедиться...
- Нет проблем, - поднялась секретарь, чьё имя-отчество Альберт так и не вспомнил, - сейчас найду.
Голопузый ангел прытко подлетел к ней и подсветил задницей, чтобы нужная архивная папка сразу же попала ей в руку.
- Можете взять, - заговорщически состроила глазки хранительница партийных дел, протягивая ликовавшему Штейнгауэру документы.
- Я верну, - пообещал он, клянясь про себя, что запрячет их навечно.
Ершов проводил Штейнгауэра всё тем же, пронизывающим насквозь, взглядом. И сквозил в том взгляде недоумённый вопрос, не рано ли молодой человек сунул нос в дела Первого, прикрывать которые обязано подразделение КГБ.
"...Моя мать, Сорокина Наталья Филипповна, 1921 года рождения, пенсионерка, ветеран войны и труда проживает в селе Христианинбургское, в доме совхоза "Христианинбургский", - писала Анна Петровна Кольцова в заявлении. - "В связи с преклонным возрастом и плохим состоянием здоровья она не может более проживать одна, но и не может жить у меня на пятом этаже - трудно подниматься. Прошу Вас помочь нам в решении этого вопроса..."
И никакого намёка на трёхкомнатную квартиру. Похвальная забота дочери о матери. Капитан милиции и ветеран войны наверняка заслужили семейный комфорт, посчитал заворготделом горкома партии Сорокин, знавший чаяния народа, в том числе и чаяния семьи Кренц. Хотел, вероятно, поощрить неподкупного председателя народного контроля. Оперативно связав различные сюжетные нити в узелок, ему не стоило большого труда договориться с Лобунцом, Долометьевым, Шмидтом и Функом о том, что Кольцова заберёт к себе Сорокину, в освободившийся дом Сорокиной вселятся Крец, все будут довольны и веселы. Но Тамара Кренц с мужем и свекровью вдруг заупрямились, узнав, что Функ вплёл в узелок еще одну ниточку - передовую доярку совхоза. Они очень обиделись, когда ниточка пострадавших от наводнения выпала из узелка и на общее решение квартирных обменов не повлияла.
Вняв просьбе Сорокина и его сестры с матерью, Лобунец написал на заявлении капитана милиции резолюцию:
"Тов. Долометьеву. Надо удовлетворить просьбу гр. Кольцовой А.П. по обмену квартиры на трёхкомнатную."
Ангел-хранитель с ехидной ухмылкой подсунул Штейнгауэру и торопливый ответ председателя горисполкома Долометьева:
"Вопрос по улучшению жилищных условий Кольцовой А.П. будет рассмотрен при сдаче очередного пятиэтажного дома в 1985 году."
Просто, быстро и со вкусом. А представительница подрывной рыночной капиталистической экономики со своими упрямцами пусть себе тонет в бюрократическом болоте.
У дежурного по горвоенкомату Альберт Штейнгауэр узнал, что председатель городского Совета ветеранов войны, подполковник в отставке и бывший заместитель командира бронетанкового, какого-то особого полка 67-летний бравый Коростылев Павел Антонович раньше времени со службы не уходит и найти его можно по коридору направо первая дверь.
Помня характеристику Коростылева, данную Капустиным, Штейнгауэр с порога заявил:
- Некоторые весьма уважаемые люди из горкома партии считают, что ветеран войны Сорокина Наталья Филипповна вместе с дочерью, капитаном милиции Кольцовой Анной Петровной квартирный комфорт заслужили ...
Договорить Альберт не успел.
- Чего-о?!. - заорал контуженный гитлеровской авиабомбой танкист. Его морщинистое как мочёное яблоко лицо быстро побагровело, выпуклые с кровавыми прожилками глаза немигаюче уставились на корреспондента, длилось это недолго, после чего глаза заслезились, он быстро-быстро замигал, вынул трясущейся рукой платок, протёр глаза, откашлялся и заговорил беспокойно, напористо. - Они заслужили? В каких это боях штабные тыловые крысы могли заслужить льготы ветеранов войны? Нет у них такого права. И не будет, пока я здесь! В годы войны, молодой человек, Сорокина служила в частях НКВД, участницей боёв, о чём свидетельствует её послужной список и карточка персонального учета, не была. Она ветеран труда, но не ветеран войны. Не знаю, может она и стреляла, но не во врагов - это точно. Я понимаю, вместо двухкомнатной квартиры и дома им удобнее занимать одну квартиру, побольше. Дом нужно было отдать семье инвалида войны или погибшего в Афгане солдатика. В городе 36 таких семей. Они заслужили. Пускай политики сколько угодно спорят об интернациональном долге наших воинов, о международном пролетарском долге или ещё какой дребедени - начхать! Ребята погибли или стали беспомощными инвалидами - это надо помнить! Им надо помогать, им и их семьям, ни о чём другом я и слышать не хочу! А если кто-то примазывается к ветеранам, чтобы получить незаслуженные льготы - это преступление против нас! А сколько ветеранов живёт просто в плохих условиях? Без медикаментов, без угля на зиму, без хлеба? Ветераны живут в лачугах как в окопах, а шлюхи в капитанских кителях лезут в дома со всеми удобствами! И почему-то в Боровом всё по справедливости, а в Христианинбурге всё шиворот-навыворот!.. Знаю я, чья это рука - Сорокин - брат этой сучки старается! Но мы их прищучим, будьте уверены!..
Ругаться во весь голос Альберт Штейнгауэр не умел. Не то чтобы духу не хватало - пока ещё хватало ума и сдержанности, коих ещё не поистратил как дедуля Коростылёв. Уходя от него, Альберт выразил восхищение несдававшимся борцам за справедливость.
Он шёл по военкоматовскому коридору на выход, а со стен вслед ему смотрели с фотографий живые лица погибших солдат. И каждый из парней насмешливо и в то же время серьёзно говорил ему:
"Эй, земеля, покажи им кузькину мать!.."
"Постой за нас как мы за тебя!.."
"Настал твой черёд воевать, друган!.."
"Матери, матери помоги!.. Одна осталась, понимаешь?!."
Последний солдат не сказал ни слова. Альберт прошёл было мимо, но ярко выраженный упрёк во взгляде будто ударил его. Он остановился и с удивлением всмотрелся в хмурое лицо. Под портретом стояло имя погибшего под Кандагаром - Дмитрий Абрамович Никонов. Он был в звании старшего сержанта мотострелкового полка.
"Что-то не так?" - мысленно спросил Альберт.
"А чего ты красуешься? - сказал солдат. - Тебя как человека просят, а ты!.."
"Прости, брат. Я к тебе ещё приду."
"Придёшь, куда ты денешься? Жизнь у всех одна и заканчивается одинаково. И спрос будет с каждого. Будет ли что ответить?"
Альберт кивнул и вышел на улицу.
"Что скажет Донченко, когда узнает, что я накопал? Что придумает, чтобы отказать в публикации очерка?" - думал он, шагая через пустынную рыночную площадь с деревянными прилавками торговых рядов.
Вначале у главного редактора "Правды Христианинбурга" отнялся дар речи, подскочило давление и красными пятнами пошло лицо, потом он разразился полуторачасовым потоком раздражёненных нравоучений, под конец посоветовал Штейнгауэру немедленно отправиться в отдел и заняться своим непосредственным делом - писать о соревновательном духе фуражных коров.
- Макар Васильевич, - упрямо давил Альберт, - это не ответ. Вернее, это ответ, но он не достоин истории, в которую я уже влез. Придумайте что-нибудь посущественнее.
- Ты наглец, Штейнгауэр! - взревел Фёдоров. - И зачем только я тебя взял? Ведь предупреждал Дорогов: "Горя хватишь с баламутом!.." Иди в отдел, говорю тебе! А за нарушение дисциплинарного порядка и невыполнение планов получишь выговор! Будешь и дальше наглеть, вылетишь вон, понял?
- Будьте здоровы, Макар Васильевич, - усмехнулся Альберт, вытаскивая из кармана работавший диктофон.
- Что это значит?!. Ты где его взял?!. - редактор был на грани истерики.
- Вы чихнули, Макар Васильевич, - стараясь сохранять спокойствие отвечал Штейнгауэр, не любивший, когда на него повышали голос. - Я собираю выдающиеся "чихи" современности. А эту японскую игрушку мне подарил один человек...
- Слушай, старик, - залился багровой краской примирения Донченко, - зарегистрировать письмо Кренц я тебе не разрешаю - это мое право, жалуйся куда хочешь и кому хочешь. Я не позволю ставить под сомнение авторитет партии! - тут он возвысил голос до трибунного. - Давай договоримся так: редакционного задания по жалобе Кренц я тебе не давал, хочешь продолжать - делай это в частном порядке и в свободное от работы время. Узнаю, что ты использовал хоть одну рабочую минуту - накажу немедля. Решай, я свое слово сказал!..
- Я тоже скажу. Позже.
- То есть, ты продолжишь расследование?
- Разумеется!
- Ну и зря...
- Ах, бросьте! Остановить меня вы не сможете!
- Почему?
- Потому что вы трус!
- Чего?!. - вытаращил глаза Донченко. - Да как ты смеешь со мной так разговаривать?!.
- Смею! - гневно ответил Штейнгауэр. - И очерк напишу, и принесу его вам, и вы его опубликуете! Шутить со мной не советую: добытые по делу о затоплении документы, письма, фотографии, копию очерка и сопроводительное письмо о том, что горком партии, горисполком и вы лично грозили мне расправой, я уже передал в надёжные руки, и если со мной что-то случится, эта история выплывет с ещё большим скандалом! Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю?
Донченко нервно перекладывал бумаги на столе, ежеминутно менялся в лице, часто хватался за телефон и бросал трубку, не помня номера, по которому хотел срочно позвонить.
- Я не понимаю, о чём ты говоришь, но что несёшь несуразицу - это мне ясно, - бросил он тщетные усилия пожаловаться то ли в горком Сорокину, то ли в КГБ Ершову. - Постой, - осенило вдруг его, - а ты как сюда попал?
- Куда?
- В редакцию, идиот! - заорал Донченко.
- Ну вы же меня сами пригласили! - удивился Штейнгауэр.
Он опять что-то вспомнил и махнул рукой:
- Ладно, иди, разберёмся, кто есть кто.
Альберт пожал плечами и пошел к себе в отдел. Поведение редактора натолкнуло на мысль, что в редакцию пришел он не сам, а вроде его кто-то сюда привел.
"Странно, - в тяжёлом раздумье закурил он у открытого окна в конце коридора. - Впечатление такое, будто я под колпаком... Неужели в редакцию газеты меня трудоустроили по протекции сотрудников КГБ? Раньше мне казалось, что Донченко импонировали мои пробы пера, но теперь что-то заставляет меня ставить это под сомнение!.. „А ты как сюда попал?..” Он что же, не помнит, почему меня взял?.. Нет, тут что-то не так... Химзавод мне пришлось оставить - обстановка там сложилась невыносимой. В дело вмешался секретарь парткома, по его рекомендации отдел кадров предложил мне работу в бюро эстетики, в мой первый рабочий день начальник бюро отправил меня в Христианинбург, в управление КГБ посмотреть, как лучше оформить Ленинскую комнату. Вообще-то бюро эстетики химзавода помогало навести глянец подшефным совхозам и небольшим предприятиям, но тогда просьба о помощи исходила от конторы, одно упоминание о которой многих людей бросает в дрожь. Я не стал задавать глупых вопросов, а сел в автобус и поехал в Христианинбург. Меня встретили радушно, показали комнату, которая оказалась совершенно пустой, выслушали мои советы, поблагодарили, кто-то подбросил меня на своей машине по пути на завод... Художник из меня некудышный, в конце дня кто-то, кажется, это был председатель антиалкогольной кампании Бардин, посоветовал съездить в редакцию „Правды Христианинбурга”, сказал, что там мною очень заинтересовались, что им нужен такой человек, как я... И я поехал, нисколько не заботясь о том, что кто-то сыграл роль благотворителя. У меня не было другого выбора. Самое сногсшибательное – Донченко меня ждал и принял в штат редакции безоговорочно! Пока я писал о коровах, всё было тихо, меня никто не трогал, а что будет теперь, когда Донченко стало известно о том, что я веду своё первое настоящее журналистское расследование? Главное – чьи интересы всплыли!.. Если подумать здраво, кинутся искать того, кому я отдал на хранение компромат. Мне, дураку, надо было всё спрятать или отдать на хранение, а я - в редакционный стол!.. "
Штейнгауэр покинул редакцию, но домой не поехал - пошёл в райисполком.
Здание тридцатых годов было реставрировано и ублажало взор свежей бело-голубой краской. Тополя быстро лысели и в ближайшую неделю обещали покрыться искристой изморозью.
Толстая прыщавая секретарша злилась на месячные текущие дела и на приветствие корреспондента родного сельхозотдела не ответила. В глубине души Альберт пожалел бедняжку, но вспомнил, что в саду Эдемском жена человека по имени Адам из природного любопытства поддалась искушению змия и за милую душу скушала вечное Божье наказание.
Ожидая приёма, он разглядывал красные переходящие знамёна "За победу в социалистическом соревновании" Крайкома КПСС, Крайсовпрофа и так далее, скучавшие рядом с сухими пыльными снопами алтайской твердой пшеницы редких урожайных годов. Время шло, а из двери с табличкой "Председатель райисполкома Шмидт Пётр Александрович" никто не объявлялся.
Альберт хотел было встать и уйти, но обиженная судьбой секретарша увидела на столе загоревшееся табло "Пригласите посетителя" и сказала ему:
- Зайдите, вас ждут.
Кабинет районного советского вождя роскошью не блистал. Обычный рабочий кабинет, способный вместить за длинным столом заседаний и на стульях вдоль стен человек тридцать. Большие собрания проходили в зале районного Дома культуры.
- Хотите чаю? - предложил председатель в чёрном костюме 56-го размера.
- Чаю? - переспросил взведенный как пружина часового механизма Штейнгауэр. - Вообще-то я предпочитаю кофе. Настоящий молотый чёрный кофе, кофе мужского рода, и никакого растворимого суррогата. Извините. Хотя, если между нами, настоящий кофе я не видел лет сто. А вы домой не торопитесь?..
- Мой дом здесь.
- Боитесь звонка Сталина?
- Не иронизируй, Штейнгауэр! Не уходить домой раньше восьми - привычка любого руководителя, понимаешь? И к чаю привычка. Анжелика умеет заваривать. Скажи лучше, что тебе от меня надо? Ходят слухи, будто ты копаешь яму советской власти. Не надорвёшься, сынок?..
"Брать быка за рога легче всего в райисполкоме, - подумал Альберт, усаживаясь в кресло напротив председателя. - Быки - люди сельские?.."
- Я - человек маленький, в случае чего советская власть раздавит меня как букашку. Раздавит и не заметит. В истории семьи Кренц один момент мне почему-то не нравится, - сказал он, следя за выражением лица Шмидта, с которым за прошедшие месяцы работы в сельхозотделе редакции установил что-то вроде дружеских коллегиальных отношений.
Вошла прыщавая Анжелика, поставила серебристый поднос с чайным сервизом. В маленьких хрустальных вазочках Альберт обнаружил домашнее малиновое варенье.
Шмидт глотнул чаю, снял трубку телефона.
- Николай Николаевич, надо бы встретиться, - сказал он, глядя на Штейнгауэра, будто тот был председателем горисполкома.
- По какому вопросу? - недовольный голос Долометьева был хорошо слышен и без динамика усилителя.
- По вопросу улучшения отношений с прессой.
- Штейнгауэр уже у вас?
- Да.
- И что?
- Чай пьет.
- Не понял?
- Чай пьет. С малиновым вареньем.
- Завтра в девять вас устроит?
Альберт согласно кивнул.
- Да, устроит.
- Бывайте здоровы, деятели! - Долометьев ушёл в гудки отбоя.
Штейнгауэр поставил пустую чашку на поднос, попробовал варенье, похвалил восхитительный аромат и вкус, поднялся, стал прощаться.
- В неприглядной истории семьи Кренц моей вины нет, - провожая корреспондента, вдруг с детской стеснительностью сказал Шмидт. - Эту историю пишет горком партии. Вы мне верите?
- Верю, - неожиданно сказал Штейнгауэр. - Только в университете, где я учусь, поговаривают о том, что Историю КПСС как предмет скоро отменят. Науке требуются художники, умеющие раскрашивать белые пятна истории.
- Встретимся завтра в девять у Долометьева, - улыбнулся Шмидт.
Альберт раскланялся и пошел на автобусную остановку, где проходил маршрут "Боровое - Христианинбург" - пора было ехать домой. Когда он выходил из райисполкома, из садочка в ту же сторону метрах в двадцати позади него зашагал мужчина средних лет. Ничего примечательного или настораживающего в нём занятый своими мыслями Альберт Штейнгауэр не заметил.
Он ехал домой с Кирюхой Саламатовым - ровесником и старым другом, мастером сборочного цеха завода точных измерительных приборов, рослым, черноволосым, лёгким на подъём, отчаянным зубоскалом. Потрепавшись по поводу коллективного онанизма в автобусе по старику Платону, Кирюха спросил, что выездил Альберт в Барнауле, в университете.
- Удача не покинула тебя? - намекал он на женщин, которым Штейнгауэр нравился. Нравился весёлым искромётным юмором, романтическими бреднями и какой-то возвышенной, проявляющейся исподволь, порядочностью.
- Удача? Скажи лучше, судьба. Она была рядом, - серьезно ответил журналист. - И познакомила... ты знаешь, с кем?
- С кем?
- С доктором исторических наук, профессором Бородавкиным.
- Это было так важно для него?
- Для него это была ирония судьбы, а для меня... Он подарил мне одну замечательную книжечку - "Историю Алтая", составленную преподавателями исторического факультета, тираж - шестьсот экземпляров!
- Подумаешь!.. - Кирюха пренебрежительно скривился. - Было бы что другое...
- Другое!.. - передразнил Штейнгауэр. - А ты знаешь, что древнейшая стоянка первобытного человека на территории Советского Союза найдена у нас, на Алтае, на речке Улалинке? Ей один миллион четыреста тысяч лет!
- Кому - речке?
- Стоянке! А находки Пазырыкских курганов не уступают сокровищам гробницы Тутанхамона!..
- Мои предки там не ночевали, - убежденно заявил Кирюха. - Мы донские. Деды под Томском жили.
- Под Томском? Тогда я и о них кое-что знаю.
- Из "Истории Алтая" Бородавкина?
- Из неё. - Альберт достал из сумки тонкую книжку с белыми язычками закладок между страниц, заглянул, прочитал Кирюхе: "В конце Х1V века западно-монгольские - ойратские племена подчинили себе алтайских кочевых и оседлых телеутов, теленгитов - "белых калмыков" и шорцев - "кузнецких татар" и создали огромное государство - Джунгарию".
- Татаро-монгольское иго? О Золотой Орде Чингиз-хана я читал. Никому покоя не давали.
- Это был принцип жизни - постоянные набеги на соседей и грабёж. Любимый внук Чингиз-хана Бату-хан расширил кочевую империю Западного Улуса, куда входил и Алтай. Христианинбурга тогда, разумеется, еще не было, не было и других городов, Кулундинская степь входила в территорию Белой Орды, которая была частью Золотой. Была еще Синяя Орда - Поволжье.
- Не понимаю, зачем тебе древняя история? Сегодняшние проблемы опаснее джунгарских набегов!
- "Хочу всё знать!" - помнишь киножурнал для детей? Когда-нибудь мои дети спросят меня, откуда они родом, чем славилась земля, на которой они родились, попросят рассказать былины, и что я им отвечу? Ты, скажу, сын, не имеешь корневой системы, родства не имеешь, и вообще на земле чужой? Нет, нет!.. Раньше я считал, что Сибирь была безлюдной, пока сюда не пришли первые переселенцы. Но здесь, оказывается, жили десятки племен, которые имели свою культуру. Ты знаешь, что такое иметь свою культуру? Это значит жить не как все, это значит жить по-своему. К XV11 веку набеги кочевников разорили население Сибири, князь эуштинцев Тоян бил челом Борису Годунову, чтобы тот побил джунгаров. Ойратский хан Кучум тоже порядком подпортил кровь России, чтобы бороться с ним, нужна была сила, нужны были военные укреплённые посты на границе. Построили Томскую крепость, потом Кузнецкую. Под началом томского воеводы состояли казаки. Местное население землепашеством не занималось, хлеб стоил дорого, после службы казачьи старшины стали брать царскую землю в аренду и основывать деревни, куда селились приезжие европейцы, отставные солдаты, просто беглые люди. Есть там деревня Саламатово...
Глаза Кирюхи заблестели любопытством.
- Дашь почитать?
- С возвратом?
- А то!
Казаки всегда служили верой и правдой России и друзьям. И Кирюхе тоже захотелось отблагодарить Альберта чем-нибудь таким... Посмотрев по сторонам, он заметил, что какой-то мужчина будто споткнулся об него взглядом и быстро отвел глаза. Кирюха ткнул локтем в бок друга:
- За нами наблюдает какой-то тип. Вон тот, в клетчатой куртке. Ты его знаешь?
- Нет, - сердце журналиста ёкнуло: "Охотятся за документами!.." Он торопливо сунул руку в карман - согнутые пополам бумаги лежали на месте. Он вытер мгновенно вспотевший лоб и обеспокоеннно оглянулся - не стоит ли кто из шпиков за спиной. Их обоих окружали заводские люди.
- Что, деньги? - насторожился Саламатов.
- Да, - ляпнул Штейнгауэр.
- Украли?
- Нет, обошлось, слава Богу.
- А чего он так смотрит? - не унимался Саламатов.
- Кто его знает? - Альберт незаметно переложил документы из своего кармана в модный пластиковый пакет друга - так надёжнее: если схватят, как это было после убийства Оксаны Беловой, при нем ничего, кроме безобидных бумаг Виктора Краузе, не окажется. Кирюха поймёт и сам принесёт документы в редакцию.
На остановке "40 лет Октября", где они вышли, затормозила непонятно откуда появившаяся чёрная "Волга" с тонированными стеклами, из неё вылез широкоплечий скуластый мужчина в тёмных очках и хорошем костюме.
- Это за мной, - осевшим от волнения голосом сказал Кирюхе Альберт.
- Откуда такие крутые? - замедлил ход обескураженный Саламатов.
- Это не они, - тихо сказал Штейнгауэр, - это я такой...
Мужчина с лёгкой доброжелательной улыбкой встал на их пути. На почти двухметрового Саламатова он даже не взглянул, всё его внимание сосредоточилось на сохранявшем внешнее спокойствие Альберте Штейнгауэре.
- Добрый день, Альберт Генрихович, - ещё шире улыбнулся он подошедшему корреспонденту сельхозотдела районной газеты.
В последние дни Альберт напряжённо ждал встречи с госбезопасностью и в этот момент просто обомлел от подступившего страха. Фантазия его заработала с колоссальной скоростью...
... - извините, но товарищ Донченко просил вас срочно приехать, - продолжал мужчина. - Мы с ним давние друзья, поэтому согласились помочь. Прошу!..
Это был приказ. И приказ не главного редактора. У Донченко "крутых" друзей в повседневном услужении не было. Кто-то другой настоятельно желал встретиться с корреспондентом.
- А обратно? - снаглел Альберт. - Денег на автобус у меня нет!
- И обратно доставим, не беспокойтесь! - пообещал мужчина.
Боковым зрением Альберт видел уходившего вдоль по улице в сторону универмага филера из автобуса. "Кагэбэшники..." - решил он, зная наверняка, что ошибиться невозможно - это на Западе конкурируют различные фирмы, контрразведчики и сектанты, а здесь...
- Завтра встретимся, - сказал он неуверенно переминавшемуся Саламатову.
На заднем сиденье машины Штейнгауэра сжали твёрдыми плечами два мордоворота. От них до одури пахло дезодорантом и дорогими сигаретами. В моде была мятная жвачка, но они за модой не гнались, неожиданно угостив Альберта баночным пивом "Wahrsteiner".
- Спасибо, - отказался Альберт, - после пива у меня голова болит...
- Не болит голова только у дятла, - пошутил водитель, разглядывая Штейнгауэра в зеркало заднего вида.
- Это потому, что он постоянно "стучит"? - подковырнул Альберт.
Доброжелательность гэбистов со свистом вылетела в приспущенное стекло.
- Раньше в хлебовозки швыряли, - продолжал язвить Штейнгауэр, - а теперь - на "Волге"!..
- А что ты хочешь - прогресс!.. - хмыкнул встречавший.
И больше никто не проронил ни слова.
Если бы всё это происходило не с ним, Альберт подумал бы наверное, что он спит и ему приснился сон, подсознательно скопированный из какого-то фильма или книги про шпионов.
Перед въездом в Христианинбург Альберт отвлёкся от собственной проблемы и не понял, какого чёрта встречавший вдруг полез вытирать ему нос влажной бумажной салфеткой.
Через сколько времени он проснулся, Штейнгауэр не знал. Да он и не проснулся, так только, глаза открыл. После хлороформа сознание плыло, немного подташнивало и хотелось спать, спать и спать. Он так и сделал бы, если бы находился дома... Кагэбэшная квартира вряд ли могла быть обставлена вещами середины семидесятых годов, хранивших воспоминания и дух одинокой женщины пенсионного возраста, которую изредка навещали дети и внуки, чьи портреты и чёрно-белые семейные фотографии в деревянных рамах висели по стенам. Если бы Сорокина не переехала к дочери, он бы подумал, что он в её доме. Но у отставной майорши был цветной "Славутич" и новая электронная швейная машинка, а тут стояли чёрно-белый "Рекорд-412" и старый "Зингер". За густой оконной тюлью, разросшимися кустами и дощатым забором не было видно ни соседнего дома, ни даже части улицы, возможно, там вообще летом росла картошка или помидоры. Другими словами, определить, где он находился, Альберт Штейнгауэр не смог.
Прошедшее дорого памяти. Оно не страшит так, как страшит неизвестное будущее. Фантазия в области возможных последствий необдуманного шага беспредельна. Стоявший на страже порядка и законности полковник Эберт рассказывал, как в войне с преступностью знакомый генерал вынужден был применять непопулярные методы. Так, следуя примерам, обозленный убийствами мент организовал в центре города, в частном жилом секторе "пресс-хату".
Хозяин квартиры, ссученный вор, худой, жилистый, сгорбленный десятком "ходок" в зону, как, впрочем, и два его подручника - Лом и Грохот обламывали каждого, кого привозил "на допрос" начальник милиции крупного областного города. Топтавшие зону уголовники раскалывали бандитов, насильников и убийц, не задумываясь о правах человека, презумпции невиновности, о законности "мероприятий". Крепких и упрямых пугали фотографиями мужеложества. Не помогало - опускали. Люди с честью лезли в петлю, доказывая обломам и ментам крепость несломленного духа и свою невиновность.
О методах советских чекистов Альберт Штейнгауэр ничего не знал. Вряд ли, думал он, они работают средствами святой инквизиции времен мрачного средневековья, имея современные апробированные психотропные средства развязывания языков. В любом случае кровавыми пытками в тёплой обжитой комнате не пахло. Ожидался "задушевный" разговор, результатом которого чекисты могли остаться недовольны, иначе зачем было применять хлороформ? С другой стороны, похищение было довольно примитивным... Штейнгауэр не знал, что и думать.
Однако сомнений не оставалось - предстоял серьезный разговор со службой госбезопасности. Не такой уж он и дурак, этот Штейнгауэр, чтобы не знать о существовании "конторы" в городе. Он один, не считая самих чекистов, знал точно, кто из журналистов Христианинбурга тайно встречался с сотрудниками КГБ на конспиративных квартирах или, когда появлялся особый зуд стукачества, в отдельных кабинетах в зданиях горисполкома, районного агропромышленного объединения, городском Доме культуры, в парке, везде, где можно было спрятаться от любопытных глаз. Для чего, с какой целью выслеживал Альберт сексотов, почему ненавидел чекистов, объяснять он не брался. Было очевидно, что он хотел хоть как-то обезопасить свою журналистскую деятельность, деятельность человека передовой линии, деятельность нацмена, в ком пробудилось сознание человека с ущемленными правами. Изучая поведение коллег, он искал собственную линию поведения в случае вербовки секретным агентом КГБ. Первым на память приходил Черепаха - бывший корреспондент промышленного отдела редакции газеты "Правда Христианинбурга" Олег Черепахин, написавший разгромную статью по экологии региона, главным виновником которой указывался химзавод в Боровом. Автора статьи вызвали в горком партии, устроили разнос, подключили КГБ, и вернулся борец в редакцию еле живым. Дав подписку о неразглашении тайн оборонного предприятия и на сотрудничество с органами, на все вопросы он отвечал только кислой улыбкой и слабым пожатием плеч, дескать, чего вы спрашиваете, разве сами не понимаете, чем всё закончилось? Через некоторое время совесть совсем замучила хорошего парня и он ушёл из газеты. Альберт видел, что опасной игры с чекистами не избежать и ему. Это было время журналистов одной статьи. Написав её, они исчезали с газетных полей. Иные - навсегда. Другого пути не было и у Альберта. Нет, был - в прежнее полурабское состояние, откуда его голос всё равно никто не услышит. Вернуться туда он был согласен только в кровоподтёках драки с Лобунцом и Долометьевым, с Системой. А пока этого не произошло, нужно было знать, кто какими фигурами играет, как ходит, на что способен.
В комнату, где на диване со сном и головной болью боролся Штейнгауэр, вошел... нет, это был не председатель городского отдела Христианинбургского отделения Алтайского управления КГБ СССР полковник Ершов, переступив порог, посреди комнаты остановился неизвестный мужчина.
- Добрый день, уважаемый Альберт Генрихович, - поздоровался он, а заметив недовольство, спросил: - Вас что-нибудь беспокоит?
Ни на приветствие, ни на вопрос Альберт не ответил, с невольным нетерпением уставился на вошедшего. Перед ним стоял ярко выраженный тип советского казаха, родившегося в Алма-Ате и успешно закончившего специальное высшее учебное заведение в Москве - манеры поведения, тон голоса, акающий московский говорок не оставляли в том сомнений.
- Как вы себя чувствуете, Альберт Генрихович? - вежливо поинтересовался мужчина, склонив голову к плечу, чтобы видеть выражение глаз журналиста.
Альберт сел, ответил с нескрываемым раздражением:
- Вы же знаете - погано.
- Знаете, где находитесь?
- Догадываюсь.
- И где же?
- Не в сумасшедшем доме.
- Правильно, - рассмеялся неизвестный. - Мы у моей мамы, но её дома нет - ушла на рынок за продуктами. А зовут меня... Ибрагим Муратович.... Зовите меня просто Ибрагим.
- Это ваше оперативное имя?
- Настоящее.
- Понятно. На рынок - мы в городе?
- Да, мы в городе.
- В каком?
- В Христианинбурге, разумеется. И поскольку чувствуете вы себя... В общем, с вами, Альберт Генрихович, хочет поговорить мой шеф.
- Шеф? Он здесь? Почему же не войдёт?
- Он подъедет с минуты на минуту, - Ибрагим приоткрыл дверь в прихожую, по мимолётному выражению его лица Альберт догадался, что там находился ещё кто-то, кто ждал условного сигнала, чтобы сделать очередной кагэбэшный манёвр. Быть может, то были бравые крутоплечие ребята при галстучках, а может, сидел худосочный оператор в домашних шлёпанцах, записывал разговор на магнитную ленту, чтобы повязать ею корреспондента, как повязал других журналистов районки. Вряд ли кто из "пригалстучников" или этого, "пришляпанного" - чекиста при шляпе, догадывался о том, что Штейнгауэр играл всерьёз, поскольку другого выбора не имел. Но если бы они и просчитали это, продвинуться в раскрытии намерений Штейнгауэра не смогли бы - тут он был непредсказуем.
Ибрагим задержался возле двери, помолчал, разглядывая цветущую герань на широком подоконнике, затем, поворачиваясь к журналисту, произнёс:
- Я так и думал: вы очень сообразительный человек...
- Спасибо... Только зачем мне эта сообразительность, когда людей усыпляют хлороформом и отвозят неизвестно куда, чтобы "поговорить по-дружески"?..
Вошедший в комнату полковник Ершов слышал вопрос Штейнгауэра и с порога благодушно и радостно, будто и впрямь нашёл запропавшего в лабиринтах улиц чужого города друга детства, имевшего проблемы с ориентацией, едва не закричал:
- Альберт Генрихович, вы в порядке?! Извините, ради Бога, что отнимаем у вас драгоценное время, мы постараемся компенсировать его очень интересным разговором на любимую вами тему, более того, поделимся редчайшей информацией, которая поможет вам в продвижении по службе! Поверьте, если бы не чрезвычайные обстоятельства, мы бы никогда... Вы понимаете - никогда!..
Альберт мучительно пытался вспомнить, где и когда, в какой книге или в каком фильме всё это он читал или видел. История повторялась как расписанная по нотам! Или у него началось раздвоение сознания? Один Штейнгауэр - несгибаемый журналист, второй - подверженный страхам обыватель?
Первая задача чекиста - расположить собеседника к доверительному разговору. Альберт сам не раз использовал этот приём, чтобы раскрыть рты простодушных субъектов. Выдержав паузу внутреннего смеха, он поднялся, шагнул навстречу человеку, излучавшему тепло жаркого колымского лета. Сухое сильное рукопожатие окатило Альберта холодным предчувствием беды. Он подумал о том, что Рената трижды будет разогревать ужин, но так его и не дождётся. Может оказаться так, что не дождётся никогда.
- А что вообще происходит? - спросил он хмурясь, не скрывая накатившего вдруг раздражения.
Полковник Ершов в настроении схватил журналиста за плечи, основательно встряхнул и, не снижая напора, быстро ответил, одновременно широким жестом приглашая за стол, на котором появилось всё то же баночное пиво, что-то наподобие ошпаренных раков и нарезанной селёдки в белых колечках лука:
- Да ничего особенного! Пустячок!.. И если вы поможете нам его подправить, служба государственной безопасности будет вам пожизненно благодарна.
- Ради пустячка столько секретности? Нельзя было воспользоваться простым приглашением?
Полковник Ершов решил придать встрече серьезную озабоченность, покачал головой:
- Хорошо ли вы чувствуете себя в рубашке корреспондента сельскохозяйственного отдела, Альберт Генрихович?
- Признаться, не совсем... - на всякий случай честно сказал Штейнгауэр.
- Кто-то мешает?
- Да.
- И кто?
- Да есть такой... Альберт Штейнгауэр. Туповат и ленив, план по строчкам не выполняет, хамит коллегам... Капустин из кожи вон лезет, чтобы ученик блистал знанием районного скота поголовно, а встречает откровенное издевательство... Вы меня понимаете, Алексей Гаврилович?
- Разумеется! Мне бы тоже не понравилось считать свиные рыла города и района, я понимаю ваше стремление к познанию человеческой души.
- Но чем я могу помочь сильнейшей структуре государства? Хотите сделать из меня Джеймса Бонда? Боюсь, не потяну - не вышел умом и статью.
Ибрагим соблюдал субординацию и в разговор не встревал.
Полковник Ершов достал из кармана пиджака перламутровый футляр, открыл, нацепил на нос очки в лёгкой металлической оправе.
- Анастасия Петровна Кренц... Вы хорошо её знаете?
- Достаточно, - улыбнулся Штейнгауэр, чья напряженная душа расслабилась, как только он узнал, что беспокоило Ершова. В целом он похвалил себя за то, что вёл себя превосходно: на истерику не сорвался, словесным трусливым поносом не изошёл, картинные позы голливудских звёзд не занимал, оставался сдержанным и внешне хладнокровным. - Она женщина простая, бесхитростная, жаль мне её... - А сам подумал, гася лукавые искры в глазах: "Хотели нагнать страху? Ну так вы его нагнали. Комариный рай Нарыма меня не прельщает. Только у меня было время взять себя в руки, поэтому теперь, если понадобится ввести вас в заблуждение, я изображу вам и истерику, и понос, и голливудские позы, но своего расследования не оставлю - в достижении цели брезжит надежда на собственное выживание. Слабого вы сожрёте..." - Подумав, спросил прямо: - Что вам не понравилось в моём поведении? Вопрос глупый, но всё же...
- Не понравилось? Почему вы так решили? - удивился полковник госбезопасности.
- Совпадение действий.
- Каких действий?
- Моих и ваших.
- То есть? - прикинулся идиотом полковник.
- Ах, бросьте...
- Ну хорошо, Альберт Генрихович, - вздохнул он, - жертвую коня в обмен на туру. В шахматы, говорят, вы играете... Я прошу вас обождать с публикацией статьи о затоплении частного жилого сектора.
Никакой статьи ещё не было. Полковник этого не знал. Посвящать его в это нельзя было ни в коем случае. Но Альберта выдало удивление.
- Вы ещё не отправили её? - в голосе полковника слышалась надежда на положительный для госбезопасности ответ.
- Я обязан быть точным в определениях, - сорвалось у журналиста. - Вы ведь не простите ошибки.
- Но вы статью отправите.
- Откуда вы знаете?
- Мы знаем вас. Знаем и не боимся ошибиться.
- Да?
- Да. Вы предсказуемы.
- Это плохо.
- Не думаю.
- А если я сделаю всё с точностью до наоборот?
- Не сделаете.
- Почему?
- Полученная вами информация не позволит.
- Согласен.
- Согласны обождать?
- Сколько времени вам нужно? Не спрашиваю, для чего - всё равно не скажете, а если и скажете - не поверю.
- Тогда не скажем. А времени - две недели.
Две недели? Что может измениться в городе за две ближайшие недели в период застоя перестройки? Анастасия Петровна получит квартиру? Прекрасно! Чем не концовка для статьи? Результативность журналистского вмешательства обозначится... В противном случае проявятся во всей своей красе карательные мероприятия.
- Знаете, Алексей Гаврилович, я вашу просьбу исполню, - сказал Альберт. - У меня будет это время, хочу я того или нет. Проверив крепость Донченко, я начну "бомбардировать" редакции центральных газет. На всё уйдёт не меньше месяца. Западная печать, говорят, реагирует быстрее. Простите, вы ведь не одобряете космополитизма.
- Не одобряю. Это непатриотично. Хотя прощаю. Больше месяца? Вы до сих пор не имеете связи с центральным органом?
- Если бы я не имел этой связи, вы бы со мной не стали церемониться, правда? Секретные сотрудники информировали вас верно: связь есть. Вы сами не раз читали мои материалы на страницах "Neuer Weg", "Deutscher Ring", других газет. Это значит, что я имею покровительство центрального органа ЦК КПСС и мне не страшен даже Алтайский крайком партии, не говоря о городском комитете. Редакцию газеты "Neuer Weg" заинтересовала моя деятельность, и если вдруг Москва не получит от меня новых известий, она забеспокоится, поверьте. Полученная информация, как вы заметили, остановиться никому не даст.
Всё, они его не тронут, пока не проверят, а проверка подтвердит сказанное, за исключением, пожалуй, главного - покровительства ЦК КПСС Штейнгауэр не имел. Но кто это мог знать? Стало быть, комитетчики бросятся подчищать хвосты и красить траву газонов, ожидая московской проверки. Или прижмут редакцию в Москве, изымут статью, сработают с опережением. Тогда не сдобровать...
- На том и порешили, - потёр ладони, собираясь ехать накручивать хвосты сослуживцам повеселевший Ершов.
Альберт наблюдал за ним уже без прежней боязни.
- Алексей Гаврилович, - обратился он к полковнику, который открыто, немо, едва приметной мимикой лица и глаз разговаривал с Ибрагимом, то ли благодаря за отлично проведенную операцию, то ли отдавая распоряжения по развитию ранее обговоренного плана. - Алексей Гаврилович, - повторил, пряча сметливый взгляд, Альберт, - что за информация, которой вы готовы поделиться со мной?
- Да, я действительно готов поделиться с вами очень интересной информацией, которая наверняка поднимет вас в глазах ваших читателей и главного редактора, но по прошествии двух недель, не раньше.
- Понятно. Только мне она уже безынтересна, - без сожаления сказал Штейнгауэр, за благодарностью советских чекистов не гнавшийся.
Крутоплечие ребята доставили замкнувшегося Штейнгауэра в той же машине прямо к его родному облезлому подъезду. Бросив беглый взгляд наверх, он увидел в лоджии уставшую от ожидания и дурных дум Ренату. Подумав о предстоявшем объяснении столь позднего возвращения домой, он поскучнел еще больше. Сочувствующий вздох одного из провожавших лишь обозлил его...
- Здравствуйте... - поравнялся Альберт с мужчиной из чёрной „волги”.
Произнеся помертвевшими губами приветствие, Альберт как бы очнулся и понял, что нарисованная им картина должна либо получить сейчас своё дальнейшее логическое продолжение и подтверждение, либо окажется всего лишь бурной фантазией воспалённого ума.
Мужчина ещё раз кивнул ему, шагнул мимо и радушно поздоровался с женщиной средних лет, которую поджидал.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/15/1020