- Слава Богу, отмучалась Евденья! Всю деревню напужала. Ох и греха на душу приняла за всю то жисть! – баба Груша едва переводя дух садиться у печки и глядя куда-то вдаль затихает. Ее глаза то оживают, сияя будто чистая водица родниковая, то мутнеют как осеннее небушко.
- Мы еще вчера им молоко с мамой носили. Зашли, а она лежит под образами вся такая страшная, волосы растрепанные и кричит так, аж, мурашки по спине побежали. Ни одного словечка не разобрать, а сама - то все рукой нас манит, жалобно так, словно сказать чего хочет. Я хотела подойти, а мама не пустила! И сама не подошла, отдала деду Кирсану кринку, мы и ушли. – говорю я волнуясь.
- Правильно матка и сделала, от греха подале! Долго ее мучали, помирать не давали! – заключает баба Груша.
- Кто бабушка? – спрашивает напуганный Ванюшка.
- А я знаю кто, вся деревня говорит, что бабка Евдя колдунья! - объявляет вездесущий Костька.
- Жаланный, ты помене слухай всех! Поболе книжки почитывай! Балуешь много! – грозит пальцем старушка.
- А я чаво…я ничаво… - замолкает деревенский хулиган.
- Запомните благословленные мои, не все что говорят в пользу!
- Но говорят ведь…- пытается возразить тот. – Ведьма, она и есть ведьма! Вся деревня крестилась на похоронах со страху!
- А мне все равно жалко и ее и дедушку, один остался. – вздыхает Танюшка.
- Неужто не жалко, был человек, а таперь нет! – соглашается старушка. – А Кирсану скучать некогда, заказов тьма! Салазки ведь всем нады! Таких мастеров во всей округе не сыскать!
- Плохо одному. – не унимается Таня.
- А мне маманя говаривала : « Пока Бог внутрях – ничаво не страшно!» - говорит баба Груша.
- Бабушка, а баба Евденья то, что, в Бога не верила? – любопытствует Санька.
- Не знаю чаво и сказать. Можа когда и верила, да потом заплутала. Впустила ворога в светлу горницу, вот и маялася всю жисть.
- Как это? – не унимается малец.
- Добро душу очищает, а лихо покою лишает! Требуют потом нечистые кажиный день на них работать. Мучают дюжа, да по ночам сна лишают! Вот и Евденья в их сети угодила. Бывало все на покой, а у ей все свет лунит…Кому по ветру сделает, кому на еду наговорит…! – вздыхает о чем-то своем старушка, продолжая. – У нас в деревне случай был, две бабы никак мужика поделить не могли. У той и другой робяты уже были, а все не угомониться. Дарья, женка ухаря етого, все глазы выплакала, ей народ умный говаривал : « Присушили тебя, девка! Как бела света не видишь! И чаво ты тольки нашла в ем окоянном?!» А та молвит: « Задыхаюся я без него! Мочи нету! Душа замирает!» Вот и весь ответ! А Нюрка, которая разлучница-то, ох и наглая была! Ею люди совестят, а та все свое! Брось, бесстыдница, коль чужих робят да мужика сваво не жалко, кровинушек пожалей!
- А чаво им станется! Накормлены, напоены, балуют себе! – огрызалася.
- А таво, что им потом всю жисть твои грехи разгребать, непутевая! – не унимались больно совестливые.
- Ерунда все это! – скалилася Нюрка, да свое продолжала.
До чаво дошло у их, слегла Дарья. Про все забыла! Печки не топит, скотину не убирает, избу забросила…робятишки плачут, как кукушаты, а она что мертвая. Никак в разум не ввести! Привели к ней старушку одну, откуль взяли, не знаю. Та глянула на болящую, да хитренько так говорит.
- Ты, доча, еще когда в девках гуляла, помнишь тебя твой Федор все ледяшками подчивал? – Дарья тольки кивнула в ответ и молчит дале. – Ну так вот, присушили тебя батька с маткой евонные. Больно ты им по нраву пришлась. Красивая, справная, не бедная. Боялися, что бросишь ты яво! Да только сослужили не ту службу! Ты - то глаз без его сомкнуть не могла после угощенья дорогова! А яму чертом с тех пор видиться стала! Глядит на тебя, да морду свою воротит! Вот и понесло мужика с первых дней после свадьбы! Красы твоей не видит, все на других заглядыват!
- Чаво же делать! – завыла матка ейная с горя..
- Помогу я дочки твоей! Как сыму приворот, сразу глазы раскроются! А чьими руками зло творилось, к тому и возвернется!
- Неужто помогла?! – удивляемся мы.
- А то! Как сняла присушку, Евденья сразу же захворала. Из избы ни ногой! Месяц целый не выходила!
- Значит, это она наколдовала-то? – заключает Костька.
- Знамо дело она, и по Нюркиной просьбе еще воду мутила!
- А Дарья то потом как жила? – вдруг спрашивает Танюшка.
- А та ни дня с Федькой ни осталася. Уехала в город, а там другого нашла. Говорят, не нарадуется таперь на жисть то свою! – светлеет старушка.
- А Федька с Нюркой? – спрашиваю я.
- Сошлися оне, да ничаво из етого не вышло! Ето пока чужое счастье воруешь дюжа антересно бывает! Во как! – потом спохватывается. - Ой, чавой то я старая совсем из ума выжила! Рановато вам такое слухать! Маловаты ещо!
- А я слыхал от мамки, что бабка Евденья кому-то маленьких передала, зато и померла наконец! – неожиданно заявляет Костька. – Неужто правда?!
Все затихают, вопросительно поглядывая на бабушку Грушу. Та, призадумавшись, объявляет.
- Старинные люди говаривали, что без передачи не угомониться душе грешной! Измучают а не отпустят! Зато и подзывала вас с мамкой Евденья то! Поближе бы подошли маленько, плюнула бы в вас и все!
- Ой, страшно-то до чего! – вырывается у Ванюшки.
- Ладно, благословленные, зашла то я к матки вашей, а сама опять за свое! Не слухайте вы меня, родимые, старую дуру! Пойду я! – суетится баба Груша подвязывая старенькую клетчатую байку.
- Бабушка…бабушка, а кому же отдала-то?! Коль померла?!– окрикивает ее Танюшка уже в дверях.
Баба Груша застывает на пороге и забыв свои обещания заключает.
- Вот и я все думаю. Кому? Откуль ворога ожидать? - потом немного придя в себя, успокаивает. - Не пужайтесь жаланные, пока Бог внутрях – ничаво не страшно!