По заказу правительства Германии авиационная компания Deutsche Lufthansa AG с 1992 года до конца девяностых ежедневно выполняла чартерные рейсы по вывозу российских немцев на историческую родину. В начале июня семьи братьев Вагнеров, заблаговременно уведомлённые посольством ФРГ о явке в аэропорт Шереметьево к назначенному рейсу, покидали Россию. О том, что они эмигрируют, знали многие: Министерство безопасности РФ (преемник КГБ), активисты немецкого общества «Возрождение», близкие друзья и родственники, сослуживцы. От соседей факт выезда в Германию на постоянное место жительства держался в секрете. За день до отъезда в квартире Арнольда организовали прощальный ужин. Накануне братья на двух машинах объехали город, фотографируя всё, о чём впоследствии стоило вспомнить. Снимали здания учебных заведений, где они учились; дома, в которых когда-то жили; улицы, парки и прочие дорогие сердцу уголки.
— За нами увязался зелёный «москвич», — тревожно объявил Вальдемар, сидевший за спиной водителя в салоне «жигулёнка».
Ходили слухи, что возвращенцев грабят; имело место даже убийство целой семьи в какой-то казахской деревне. На всякий случай Арнольд свернул на обочину и остановился. «Москвич» проехал мимо и скрылся за поворотом.
— Вова, что бандитам c нас взять? Машинку я переписал на Юру, а жалкие шестьсот марок, которые нам позволяют вывезти, того не стоят.
— Всё равно надо быть осторожными… могут из одной только вредности нагадить…
Эмигрантам разрешалось вывозить свои пожитки контейнером определённого размера, приблизительно 200 х 120 х 150 сантиметров. Несмотря на то, что друг Вагнеров Владимир Кригер, живущий в Германии, неоднократно объяснял, что брать с собой ничего не надо — «здесь вас обеспечат всем необходимым… разве что шутки ради суньте в нагрудный карман пиджака зубную щётку», — контейнер братья, тем не менее, оформили. Загрузка вещей производилась в присутствии работника таможенной службы, который строго проверял их багаж. Нельзя было вывозить, к примеру, более одного энциклопедического словаря, даже если словари были разные — «или этот, или тот… оба не разрешено». Картины известных художников тоже нельзя, изделия антикварные нельзя, электронагревательные приборы только в одном экземпляре… и так далее и тому подобное. Кто-то пустил утку — «Берите с собой велосипед, на первых порах пригодится» – и братья погрузили в контейнер по новенькому велосипеду производства какого-то перестроечного завода, только что наладившего их серийный выпуск.
Вечером, после того как провожающие разошлись по домам, жена Арнольда решила попрощаться с соседками и, вооружившись коробкой конфет, позвонила в дверь прилегающей квартиры. Улыбчивая необъятная Зина, молодая мать двоих детей, долго не могла понять, о чём ей толкует Галя. А когда поняла, то не на шутку обиделась и, еле сдерживая гнев, несколько раз повторила:
— Мы же с вами самые близкие соседи, а ты держала всё это от нас в секрете… Да как ты могла? Ведь мы с вами самые близкие соседи…
В завершение, перед тем как грохнуть дверью, она раздражённо выкрикнула:
— Забирай свои конфеты, вези их в Германию… Они вам там пригодятся — немцев угощать!
Прощаться с другими соседями эмигранты не решились.
Через некоторое время в дверь позвонили. На пороге стояла зарёванная Зина. Она принялась скороговоркой извиняться перед Галей за свой бестактный поступок, говоря, что искренне желает им хорошо устроиться на новом месте, что правильно они делают, уезжая из этой страны дураков — «будь у нас такая возможность, мы б с Серёжей тоже не раздумывая уехали».
На Россию надвигались мрачные девяностые годы — коррупция, разбой, нищета, голод…
Германские политики тут же спохватились и принялись в срочном порядке менять условия приёма граждан немецкой национальности из бывшего СССР, в качестве основного принципа руководствуясь сокращением денежных затрат на интеграцию («…уменьшение денежных пособий не остановит поток иммигрантов…») — так и волки сыты, и овцы целы. В одночасье отношение к «узникам коммунистического режима» изменилось. Если раньше каждого пострадавшего земляка принимали «на ура», то теперь, после слов, приписываемых «клоуну ХДС с гармошкой» Альберту Блюму: «Они немцы только потому, что во дворе у них имелась немецкая овчарка…», общественное мнение Германии к репатриантам переменилось и стало недоверчиво-холодным. Но об этом позже.
Такого количества «туристов» в международном аэропорту «Шереметьево» раньше не наблюдалось. Оказалось, что самолёт, на который были определены семьи братьев, уже улетел, но их успокоили:
— Какая вам разница — улетите на следующем… Из Алма-Аты самолёт на подходе — на него мы вас и посадим.
— Так нам ведь в Нюрнберг…
— Всех во Франкфурт, а там вас на автобусах развезут кого куда …
Немцы импровизировали на ходу. В аэропорту объясняли, что «Люфтганза» по мере скопления переселенцев в аэропортах тут же направляет из Германии пустые и полупустые самолёты и никому более двух-трёх часов ждать не приходится.
— Специально за нами?!… пустые?!
Сердца переселенцев наполнялись гордостью. Любовь к новой Родине сладко растекалась по всему телу, выплёскиваясь наружу в форме восторженного выражения сердечной благодарности. Впервые за много-много лет они почувствовали себя настоящими дочерьми и сыновьями огромной Родины.
В салоне самолёта необычно приветливые, улыбчивые, красивые стюардессы непрерывно разносили эмигрантам напитки и еду, обращаясь к ним с вопросами на немецком языке (!) и терпеливо дожидаясь ответа. «А мы понимали и отвечали, как могли», — рассказывал позже Арнольд. Салон был заполнен радостными восклицаниями, вздохами облегчения, весёлым смехом. Всё это сливалось с сотней звонких детских голосов и сопровождалось ровным гулом гигантского авиалайнера. Настроение пассажиров передалось экипажу: командир корабля часто оповещал, над каким городом пролетает сейчас воздушное судно, пытаясь правильно выговорить название, и, когда ему это не удавалось, в салоне самолёта давились со смеху.
— Стюардессы смеялись вместе с нами, — вспоминал один из пассажиров этого рейса, доцент кафедры иностранных языков Уральского университета, — одна из них сказала, что такое настроение обычно наблюдается на борту, когда самолёт зафрахтован туристической фирмой и выполняет рейсы к солнечным берегам Испании… «беспечная радость».
Да, «беспечная», даже несмотря на то, что переселенцы за бесценок продали свои личные вещи, дома, садовые участки, а многие из них всё это с лёгкостью раздарили или просто оставили. Позже, увлёкшись генеалогией своих предков, Арнольд скажет: «Мы вернулись на Родину ровно через двести двадцать пять лет».
В аэропорту Франкфурта-на-Майне после получения багажа репатриантов встретила женщина с флажком, закреплённым на длинном флагштоке, и несколько мужчин — водителей автобусов. Этот флажок с изображением ромашки на голубом фоне (герб города Брамше) выполнял функцию маячка во время перехода по длинным коридорам аэропорта к стоянке автобусов. И вновь восхищение:
— Посмотри, как всё тут чисто… ни окурков, ни бумаги…
— А туалет-то, туалет! В такой уборной жить можно…
— Всё здесь для людей… всё людям служит… Кофе пей — не хочу, двери перед нами раскрываются…
— Здесь говорят по-нашему… Мы на родине!
Сопровождающая упорно обращалась к переселенцам на немецком языке, но, замечая в их глазах растерянность, поясняла некоторые слова на русском.
— Всё организовано на уровне… встретили, проводили, автобусы поданы. Одним словом, Германия!
После разрушенной коммунистической пропагандой Страны Советов Западная Германия представала перед вновь прибывшими гражданами земным раем.
Автобус бесшумно катился по автобану и, время от времени перестраиваясь на среднюю полосу и обгоняя грузовые автомашины, вновь возвращался в правый ряд. Когда же во время обгона по самой левой стороне трёхполосного автобана одновременно проскакивал на большой скорости какой-нибудь автомобиль, пассажиры автобуса старались определить его марку и скорость движения.
— Сто сорок, не меньше…
— Все сто шестьдесят, а то и сто восемьдесят. Посмотри, у нашего автобуса сто…
— Двойной обгон!
— Ну и что? Левая полоса, полоса обгона…
— «Фольксваген»!
— БМВ! Тундра!
Слева и справа от скоростной дороги простирались поля, леса, озёра, текли реки…
Иногда вдали можно было увидеть небольшие посёлки или отдельно стоящий посреди полей хутор.
— А где же здесь люди живут? Нам говорили: «густонаселённая страна… мало места… яблоку негде упасть».
— Ну-ну, «плюнуть некуда», а «пришибленные безработные по автобанам рассекают… в поисках работы». Вон, смотри, ещё один на БМВ несётся… Торопится, наверное, подходящую работу урвать…
Шутку встретили негромким смехом.
Незнакомая родина, представление о которой было изуродовано советскими СМИ, с первых же дней постепенно, в соответствии с индивидуальными особенностями переселенцев, стала приобретать поначалу расплывчатые, затем всё более ясные и отчётливые черты.
Смеркалось. Вахтёр нажал на кнопку — шлагбаум поднялся, автобус въехал на территорию бывшей британской военной базы, оборудованной для приёма переселенцев, и остановился у ангара. Все места в казармах были уже заняты, и вновь прибывших размещали в ангаре, огромная площадь которого была занята рядами двухъярусных армейских кроватей. Две кровати, поставленные рядом, со стоящей возле них тумбочкой, предназначались для размещения четырёх человек. Два таких отсека изголовьями примыкали друг к другу, образуя прямоугольный спальный блок с проходами, со всех сторон отделявшими его от других таких же блоков.
— Ничего, потерпим… Здесь не больше недели проторчим, потом нас в лагерь земельного значения перевезут, — успокаивал жену хорошо осведомлённый доцент.
— Какого-какого значения? А это что за лагерь?
— Это один из нескольких федеральных лагерей по приёму беженцев. Здесь распределяют по землям, а там нас отправят в какой-нибудь Heim … и пошло, и поехало…
Все вышли из автобуса. Пояснения доцента были прерваны сопровождающей, громко объявившей о том, что багаж необходимо сейчас же сдать на склад, потому что проходы между кроватями заставлять нельзя.
— Возьмите с собой самое необходимое, а что забудете, сможете забрать завтра…
Часа через два всё стихло: скарб сдали, койки определили, приняли душ… Переселенцы укладывались спать. Семьи братьев Вагнеров — восемь человек — заняли один полный блок. Сосед слева — доцент Евгений Фрицлер, — перешёптываясь о чём-то с женой, доедал сухой паёк. С ними в блоке расположилась семья Беннеров из трёх человек — родители разместились внизу, а десятилетняя дочка — на верхней койке, над матерью. Валера Беннер, прикладывавшийся, на дармовщинку, к алкоголю ещё в самолёте, а затем к халявному пиву в автобусе, к вечеру совсем опьянел. Его жена, сухая высокая женщина, с трудом уложила мужа в постель, и тот, кое-как улёгшись, непрерывно и громко звал её к себе.
— Да тише ты, люди уже спят…
Супруга на скорую руку завесила Валерину кровать одеялами и быстро шмыгнула к нему в постель. Через некоторое время переливистый храп разносился по огромному залу, теряясь в самых отдалённых его уголках.
Арнольд вышел подышать свежим воздухом. За ним последовал ещё один мужчина.
— Евгений, — представился тот.
Пожав друг другу руки, они познакомились.
— У вас есть кто-нибудь из родственников на Весте?
— Нет, у нас ни на Осте, ни на Весте никого нет… Мы с братом первопроходцы.
Евгений поёжился, и, сняв накинутый на плечи свитер, надел его.
— Значит, отправят на Ост, в бывшую Гэдээрину. Моя сестра уже там, в Дрездене… А вы, насколько я понимаю, тоже из Свердловска? Я вас в немецком обществе однажды на собрании видел, а ваш брат меня в «Возрождение» принимал…
— Да, из Свердловска… Евгений Карлович, а давайте на «ты», так проще…
— Давайте, Арнольд Давидович… Мы теперь все как в бане — одинаковые. Всем отвалят поровну: Sprachkurs , Eingliederungsgeld , Aussiedlerheim …
— Ты хорошо осведомлён, Евгений. Наши брошюрки читал?
— Не только брошюрки… Моя сестра почти на месяц раньше выехала. Из Красноярска в конце мая сюда, в Брамше, прибыла, теперь вот в Саксонии. А перед нашим вылетом в Москву звонила мне, говорит: «Выбирай Дрезден, вместе будем внедряться».
Мужики ещё поболтали о том о сём и пошли спать.
Утром, перед завтраком, всем семьям переселенцев вручили так называемые «бегунки аусзидлера». В них указывались кабинеты в правлении лагеря, которые им необходимо было обойти.
Завтрак был простой — немецкий: булочки, масло, сыр, колбаса, варёные яйца, мармелад, сахар… Горячими были только кофе и чай, одноразовые пакетики с которыми лежали в невиданном ассортименте на подносах возле бойлера с кипятком. И всё это было не лимитировано, не порционно — подходи, бери сколько хочешь, садись за стол, ешь, а потом опять можешь подойти, взять, сесть и съесть — никто никого ни в чём не ограничивал. Многие так и поступали, были даже такие, которые, уходя, уносили с собой еду в казармы — «на всякий случай, про запас».
За соседним столом суетливая мамаша быстро разрезала булочки пополам, мазала получившиеся половинки маслом, накладывала сверху сыр или колбасу и, раскладывая их поровну по шести тарелкам, приговаривала: «Всем, для начала, по два бутерброда и одному яйцу, потом за кофе сходим. А ты, папка, ешь быстрей и беги очередь занимать, я тебе в комнату ещё пару бутербродов принесу…»
— Куда вы так торопитесь? — поинтересовалась сидевшая за соседним столом женщина, ожидавшая своего мужа и детей, которые в это время брали себе на подносы завтрак.
«Папка» и его жена, бросив беглый холодный взгляд на любопытную женщину, оставили её вопрос без внимания.
А торопились они потому, что завтра за ними должны были приехать родственники и забрать их к себе, в Ганновер, минуя всякие там земельные лагеря и общежития аусзидлеров. Они спешили — «скорей-скорей из этого переселенческого ада». Кому ад, кому рай… На самом деле предоставленные для этой семьи (как и для всех других) условия были вполне сносными. Просто их ждала (на первых порах) лучшая жизнь в Германии, чем для подавляющей массы репатриантов, а отсюда пренебрежение и высокомерие, свойственные «благополучным» рабам в отношении к себе подобным.
В бывшем СССР российские немцы, связанные единой судьбой, робко, так, чтоб другие не замечали, помогали друг другу если не делом, то словом, а если и словом помочь не удавалось, то сопереживали, сочувствовали, сострадали. Но стоило им, по воле всемогущих («кто же они?»), вернуться на историческую родину, как бывшие узники сталинских лагерей и их потомки тут же превратились в безжалостных конкурентов, единственной целью которых стало стремление обойти соперника «на повороте». Разрушение этноса «российских немцев» вступило в свою последнюю фазу.
После завтрака аусзидлеры, кто суетливо, кто не спеша, приступили к заполнению дополнительных опросников, бланки которых им выдали в регистратуре, а те, кто в спешном порядке их заполнил, отправились обходить кабинеты.
— Что за вопросы? Опять то же самое, что и в антраге?! — возмущался Арнольд, читая один пункт бланка за другим. — Опять всю подноготную до третьего колена выворачивают… — и, обращаясь к жене, вздохнул: — Доставай все документы, всё сызнова заполнять будем.
— Зачем документы? Ты копию антрага с собой привёз? — вмешался в разговор брат.
— Привёз…
— Так перепиши все ответы оттуда!
— Двойная бухгалтерия, — подхватил разговор доцент. — Немецкая бюрократия — справедливейшая в мире. Всех опросят, всем дадут, — и, указав кивком головы в сторону Валеры Беннера, продолжил: — И дадут немало.
Валера с хлопком открыл очередную банку пива. Стоя возле Нины, своей жены, он «помогал» ей заполнять опросник. В регистратуре на каждую семью выдали Begruessungsgeld , и этот чистокровный до третьего колена немец оставил себе (на пиво, вино, водку) сотню марок, а остальные отдал жене. Этническое происхождение Нины, русской по паспорту, установить не представлялось возможным: её лицо могло казаться родным и бурятам, и якутам, и башкирам, и славянам. При этом владела она немецким языком гораздо лучше мужа, поэтому вся переписка с чиновниками и заполнение документов лежали на ней. К тому же Нина была благодарна мужу за то, что он вывез её из постсоветского кошмара, и прощала ему или же попросту не замечала высказывания типа: «Если б не я, не видать тебе Германии», «Теперь рада до жопы, что за немца замуж вышла», «Я вас вывез, своё дело сделал — теперь и помирать можно»…
— А всё-таки от предков в нём что-то осталось. Смотри, ни к кому не пристаёт, ни с кем кроме жены не разговаривает, шаит сам по себе, — вполголоса дополнил свои наблюдения Евгений Карлович.
— Битая собака всех стороной обходит…
— Тоже правильно.
Позже, примерно на двадцатый день пребывания в федеральном лагере беженцев, после того как все «безродные» соседи вокруг братьев Вагнеров «выбрали» для себя Саксонию, Нина, под размеренный храп Валеры, поведала женщинам о своей жизни в каком-то таёжном поселке Новосибирской области.
Семья старика Густава Беннера была единственной немецкой семьёй в их посёлке и потому получила прозвище «фашисты». Отец семейства много раз приходил к председателю поселкового совета с жалобой, но ничего не менялось.
— Да как я им запрещу-то… Не обращай внимания, и всё тут, — успокаивал глава посёлка разобиженного немца, — время раны залечит, и перестанут дразнить.
Взрослые проглатывали обиду, а вот детям было тяжело.
— А тут ещё этот парторг! Во время вручения паспорта со сцены в микрофон пошутил: «Ты, Валерка, как две капли воды на Кухарку Любке похож» и заржал.
С тех пор подростка стали дразнить ещё и Кухаркой Любкой.
Время шло — Валера становился взрослым мужиком и всё чаще дрался с обидчиками, а чтоб ещё и доказать им, что и он не робкого десятка, начал прикладываться к водке.
— Да как прикладывался… на спор бутылку из горлышка зараз выпивал, при этом то зубы, то горло прополощет, вот и допился до алкоголизма. Как устроимся, отправлю его к наркологу… Здесь жить да жить… посмотрите, как красиво вокруг, а товаров-то, товаров видимо-невидимо, у меня голова даже кружится, когда я в магазины захожу…
Пребывание в федеральном лагере в течение трёх недель было исключением, а всё потому, что никто не хотел отправляться в новые земли бывшей ГДР. Все пытались, во что бы то ни стало, подключив всевозможные связи, остаться на западе — на территории ФРГ. Чиновники с пониманием относились к таким попыткам переселенцев и, набравшись терпения, не торопили.
— Там разруха, они сами не знают, чем своих людей занять, а вы нас туда гоните. Да кто ж такое придумал! — возмущались братья Вагнеры в кабинете чиновника.
— Schluss, meine Herren, es reicht jetzt! Euch steht zur Wahl: Brandenburg, Berlin, Sachsen.
— Sachsen!
Братья надеялись на помощь Новоапостольской церкви города Гамбурга, но ничего не получилось. Почему именно Новоапостольской церкви? А вот почему.
***
Всё началось со звонка в немецкое общество «Возрождение»: «Ой, как хорошо, что вы организовали своё общество, ко мне тут в гости из Гамбурга миссионеры просятся, хотят у нас в Свердловске проповеди читать. Я в прошлом году была в Германии и случайно с ними познакомилась — теперь не отстают… Что делать?». Уже на следующей неделе представители Новоапостольской церкви появились в офисе общества, и, несмотря на то, что среди посетителей были лишь пастырь, диакон и обычный прихожанин, всех их сразу стали называть просто «апостолами».
— Все прервитесь и минут на пятнадцать спуститесь в холл, к нам немцы из Гамбурга нагрянули, — взволнованно приглашала Ирина Вагнер, обходя все кабинеты и комнаты, где могли находиться члены общества.
— Настоящие немцы?
— Нет, искусственные…
В холле собралось человек двадцать — работники общества и посетители.
Хорст Фельде и Вернер Альтбауер, дополняя друг друга, ознакомили «возрожденцев» с целью их визита, рассказали об основных принципах вероучения Новоапостольской церкви и попросили членов общества оказать им помощь в проведении первой службы. Среди собравшихся российских немцев, к счастью, находились люди с профессиональным знанием немецкого языка, которые переводили речь гостей на русский.
В завершение служители церкви осмотрели актовый зал школы профсоюзов, куда их любезно проводил директор, Яков Лейман, и остались очень довольны. Вернувшись в холл, «апостолы» встали в кружок, сомкнули руки в замок и, закрыв глаза, приступили к молитве. Молитву читал Вернер. Он благодарил Отца Небесного за то, что тот привёл их сюда, где они встретили столько замечательных людей, желающих им помочь в деле служения Господу Богу… и так далее, и так далее… но переводчики уже не поспевали, и только по обрывкам фраз присутствующие понимали, о чём идет речь. А речь шла об истинном Божьем слове, которое они благоговейно несут людям всей планеты… и сюда, на Урал, указал им путь Всевышний… но Божье слово произрастает везде… и перестройка, гласность… Когда вдруг все трое хором произнесли: «Vater unser im Himmel, — и продолжили: — Geheiligt werde dein Name. Dein Reich komme …», всем стало ясно, что это «Отче наш», и находящиеся в холле российские немцы, кто как мог, присоединились к молитве, закончившейся многоголосым «Аминь».
Члены общества были потрясены — такое они видели впервые и, прощаясь с «апостолами», подходили к каждому из них, пожимали руки, крепко обнимали.
— Wir kommen wieder in zwei Wochen mit dem gleichen Flug aus Moskau …
Вальдемар вызвался проводить «апостолов» и ушёл вместе с ними.
Новость о посещении немецкого общества новоапостольцами — «настоящими немцами», быстро облетела Свердловск, Берёзовский, Полевской и другие близлежащие населённые пункты и вызвала шквал телефонных звонков: «Что, прямо из Гамбурга? А откуда они про нас узнали?», «Когда? В следующую субботу? Это точно?», «Где состоится Gottesdienst ? В актовом зале, на Шаумяна?»
Непосредственно перед проведением службы, дня за два — за три, звонки возобновились. «Возрожденцы» спрашивали: «Точно ли они приедут, а то чего зря таскаться-то…», «Забыли, наверное, уже про нас… не ближний свет — четыре тысячи километров…», «Что им, делать нечего — туда-сюда мотаться, это ведь денег стоит»…
— Обещали приехать! Больше ничего я сказать не могу… — с лёгким раздражением отвечал Вальдемар на вопросы. — Вечером в пятницу. Нет, в офисе уже никого не будет…
Начали проявляться первые признаки разницы менталитетов. Российский немец потому и назывался российским, что поверить в обещанное на все сто уже не мог. Он ждал подтверждения, а «настоящий» немец всё не подтверждал — «Зачем? Ведь я сказал, когда и каким рейсом».
В пятницу, в шесть часов вечера, за час до прибытия самолёта из Москвы, Яша Лейман заглянул в комнату правления общества.
— Так будет завтра Gottesdienst или нет? Мне ведь соответствующие распоряжения сделать надо…
— Из Москвы они тоже не позвонили, но мы решили на всякий случай в аэропорт сгонять. Вдруг прилетят.
— Гостиницу заказали?
— Нет, если что, заберу их к себе, — устало ответил Арнольд, — жену уже предупредил… Троих разместим.
— Не забудьте мне домой позвонить!
Пассажиры московского вечернего рейса выходили через коридор, соединяющий зону контроля и выдачи багажа с основным залом аэропорта «Кольцово», и, сливаясь на огромной площади с другими пассажирами, встречающими и провожающими, образовывали одну большую, шевелящуюся, безликую серую массу.
— Я ж говорю, не прилетят, — стоя на ступеньках, ведущих на второй этаж в зал ожидания и опершись на перила, убеждал Арнольд брата.
— Дождёмся последнего пассажира, а уж потом… Да вот они! Смотри…
И действительно — трое мужчин, резко отличающихся своим внешним видом от остальных присутствующих в аэропорту людей, неторопливо тянули за собой чемоданы на колёсиках, увлечённо беседуя. Можно было предположить, что они продолжают какой-то спор, начатый ими ещё в Москве, и вот теперь, пока им никто не мешает, стремятся его завершить.
Братья спустились с лестницы и пошли «апостолам» навстречу.
— Waldemar, Arnold… sind wir froh euch wieder zu sehen!
— Hallo, Jungs!
— Hallo! — радостно приветствовали «апостолы» братьев, поочерёдно обнимая их.
— Und warum habt Ihr nicht angerufen? — растерянно и не совсем внятно спросил Арнольд.
— Да ладно тебе, — Вальдемар ткнул брата в бок, — оставь ты эту тему. Kommt, Werner, Horst… Kurt, kommt schnell… , — перехватил он инициативу и повёл гостей на автостоянку.
С тех пор, начиная с осени 1991-го, члены гамбургских новоапостольских общин, сменяя один другого, проводили в Свердловске богослужения. Сами того не подозревая, они являлись для многих «возрожденцев» своеобразным мостиком между Россией и Германией. Через «апостолов» члены немецкого общества как бы вживую прикоснулись к современной Германии: чистой немецкой речи, доброжелательности, изяществу… Многие утверждали, что после разговора с ними чувствуют себя словно бы вновь родившимися, окрепшими, — «все страхи как рукой сняло… это зов родины… ведь мы до этого тысячелетиями жили вместе, и это сказывается».
Биолог Виктор Гейн после очередного богослужения пригласил «апостолов» к себе домой отобедать и развернул за столом целую дискуссию. Основываясь на выкладках каких-то учёных, он утверждал, что веками проживающие на одном и том же месте племена, питавшиеся одной и той же пищей и подчинявшиеся одним и тем же правилам, обладали особенностями и чертами, сформировавшимися на генном и ментальном уровне, которые и отличали их от других племён.
— Проще говоря, если мы возьмём, например, китайцев и русских, то у них, на генном уровне, нет однозначного соответствия: у китайцев имеются гены, которые отсутствуют у русских, и наоборот. Наука этими фактами давно пользуется, а то, что на ментальном уровне здесь наблюдается огромная разница, и говорить незачем — дураку понятно.
— Такие исследования приведут человечество к «генеализму»… Расизм и национализм мы уже имеем, теперь ещё и это, — вставил «умное словцо» шофёр Юра, бывший техник разорённого перестройкой строительного комбината.
— Юр, при чём здесь расизм, я говорю о различиях, а не о превосходстве…
Переводчик едва поспевал доносить «настоящим немцам» смысл сказанного и просил дискутирующие стороны не торопиться.
— Вы хотите, чтоб немцы поняли ваш разговор, или вы так, между собой упражняетесь?..
Уловив смысл перевода, адвокат Вернер Альтбауер сказал, что гены (научно доказано) действительно передаются по наследству, однако менталитет, по его мнению, — нет. Потом он перешёл к Богу и пересказал собравшимся за столом некоторые отрывки из Евангелия, где «неоспоримо» доказывается, что для Бога мы все — любимые дети, независимо от цвета кожи, а поэтому отличия на микроскопическом уровне Ему тем более безразличны.
— А как Он относится к генной инженерии? Генетики практически готовы вырастить такие существа, которые Им не были задуманы, — прервал «апостола» хозяин застолья.
— Мы не можем знать Его отношения, одно берусь утверждать, что играть в эти детские игры Он позволит людям лишь до поры до времени, а потом…
— Wird uns tichtich torchschlagen , — добавил от себя переводчик.
— Ja, genau das wollte ich sagen , — закончил свой короткий экскурс по Святому Писанию Вернер.
— То же самое можно сказать о природе — она тоже позволит нам «до поры до времени», и Бога сюда приплетать вовсе не обязательно, — по-юношески агрессивно продолжил дискуссию старший сын Виктора.
«Юному натуралисту» ответил диакон Хорст Фельде. Он объяснил, что в Бога нужно верить так, как дети верят в Санта-Клауса, «тогда многие темы оставят нас сами по себе и не будут больше мучить, ибо решение спорных вопросов мы оставим Ему, и жизнь наша станет намного спокойнее и гармоничнее».
Членам общества особенно запомнились два события: Рождество и Крещение. Желание отпраздновать Рождество в холле школы профсоюзов появилось неожиданно, и зарождающаяся новоапостольская община принялась усердно готовиться к празднику. Разрешения у директора школы никто не спросил — «куда он денется… ему что, жалко?» Яша ответил: «Хорошо, только после „гулянки“ холл помойте, а стулья и столы расставьте по местам».
В конце декабря, во время последнего в том году визита «апостолов» в столицу Урала, после вечерней службы в актовом зале школы профсоюзов умиротворённые «прихожане» выходили в холл и усаживались за празднично украшенные столы, которые стояли по всему залу вокруг многочисленных колонн.
— Все сперва рассаживаемся… рассаживаемся! — выкрикивал Миша Шаров-Гельвиг, указывая на столы детям и особо нетерпеливым взрослым, прохаживающимся вдоль длинного «шведского» стола, уставленного яствами. — Сюда подойдёте только по моей команде!
Одна за другой зажигались свечи, и коммерческий директор общества — успешный предприниматель — стал в определённом порядке приглашать гостей к «шведскому» столу, где лично раскладывал в тарелки оплаченных им ещё горячих цыплят табака с гарниром, которых только что подвезли из ресторана. Дополнили «шведский» стол салатами, тортами, фруктами, вишнёвыми, яблочными, брусничными вареньями и другими угощениями и сами гости.
Захлопали пробки шампанского, зазвенели бокалы, и народ, не вняв увещеваниям организаторов не употреблять спиртного, приступил к празднованию Рождества на свой лад. В холл выкатили фортепиано, усадили за него Ирину Вагнер, и община запела «Stille Nacht, heilige Nacht…» , считывая слова с листов, заранее разложенных на столах. За «Stille Nacht» последовала «O Tannenbaum, o Tannenbaum…» , и гости разомлели, расчувствовались… Всё вокруг: поздравления «апостолов» на немецком языке, немецкие песни, горящие на столах свечи, красавица ёлка и прочие украшения — казалось необычным, загадочным, а для утирающих слёзы стариков — несбыточным возрождением далёкого прошлого. Одухотворённые пением взрослые внезапно почувствовали свою неоспоримую принадлежность к немецкой культуре, и желание вернуться к её истокам светилось на их лицах…
После ещё нескольких малоизвестных публике песен на немецком языке от какого-то стола донеслось: «В лесу родилась ёлочка», и все дружно подхватили: «В лесу она росла…» Потом запели «Ой мороз, мороз…», «По диким степям Забайкалья…» и так далее, а когда Саша Пооп заорал «Из-за острова на стрежень», Яша Лейман забеспокоился. И было о чём — Саша пел, обводя помутневшим взглядом просторный холл школы профсоюзов, и при этом недвусмысленно стучал кулаком правой руки в ладонь левой.
— Всё! Пора заканчивать!
Команду директора школы подхватили активисты — организаторы праздника, и один за другим стали исчезать из зала столы и стулья — их возвращали наверх в классы.
— Да мы бы ещё не прочь посидеть…
— Хватит, хватит, засиделись. Детям спать пора… Пока домой доберётесь, десять часов будет…
Гости выходили на улицу, закуривали, общались, хвалили организаторов: «Всё было замечательно… молодцы!» — и расходились по домам.
В марте следующего года Свердловск посетил апостол Эрик Краузе. По этому случаю службу организовали в концертном зале свердловской филармонии, где в 1974 году был установлен настоящий немецкий орган. Расклеенные афиши предстоящего богослужения Новоапостольской церкви и заметка в «Вечернем Свердловске» привлекли внимание свердловчан, и в субботу, к десяти тридцати, зал филармонии был почти полон. Среди подавляющего большинства членов немецкого общества в службе приняли участие и приглашённые гости.
Концертный зал постепенно заполнялся, умиротворяюще звучал орган, в правом углу сцены дирижёр, расстанавливая хор, требовал от исполнителей то сдвинуться вправо, то переместиться влево, то сделать шаг вперёд. За микрофоном стоял украшенный розово-красными цветами, покрытый белоснежной скатертью длинный стол, вдоль которого на полу были размещены три заключённых в рамки рисунка. На левом была изображена греческая буква «альфа», на втором, в центре, — большой крест с восходящим за ним солнцем, а на третьем, правом, — «омега».
— От начала и до конца с Господом Богом, — пояснял Арнольд рассевшимся в уютных креслах детям. — Альфа — первая буква греческого алфавита, омега — последняя.
Вдруг в зале стало тихо, и все глаза устремились на вышедшего вперёд пастыря Вернера Альтбауера, который обводил взглядом зал, дожидаясь полной тишины. Затем Вернер вскинул руки ладонями вверх, приглашая тем самым всех подняться с мест, и когда все, стар и млад, встали, подал знак органисту.
Внимание Арнольда привлекла группа молодых людей в последнем ряду. Бесцеремонно развалившись в креслах, они даже не попытались встать вместе с остальными. Их лица кривили циничные ухмылки.
«Что за жлобы к нам пожаловали?» — промелькнул в голове исполнительного директора немецкого общества тревожный вопрос.
Величественно, заполняя собою всё пространство, так, что казалось, будто их источник везде и нигде, полились волшебные звуки одного-единственного музыкального инструмента. Они беспрепятственно проникали в души, завораживая собравшихся. На сцену поднялись четверо: апостол Краузе, пастырь Альтбауер, диакон Фельде и переводчица. Орган продолжал играть, апостол с Евангелием в руках встал перед микрофоном. Чёрные костюмы, чёрные галстуки, белые рубашки… Спокойные, уверенные в чистоте своего дела новоапостольцы, открыто, со сдержанной улыбкой созерцавшие зал, — всё это придавало происходящему нездешнее величие. Кантор стал касаться клавиш мануала мягче, и музыка постепенно сошла на нет.
— Liebe Brueder und Schwester, liebe Gaeste, ich lese ein Wort aus dem Ersten Brief Johannes Kapitel 5 Vers 5, das da heisst: „Wer ist aber, der die Welt ueberwindet, wenn nicht, der da glaubt, dass Jesus Gottes Sohn ist?“
— Дорогие братья и сёстры, дорогие гости, — раздался голос переводчицы, — я прочту вам из «Первого» Иоанна пять, стих пять , следующее: «Кто побеждает мир, как не тот, кто верует, что Иисус есть Сын Божий?»
Апостол кивнул головой — «прихожане» опустились в кресла.
— Пусть он на русском ботает! — раздался громкий возглас с последнего ряда концертного зала.
— Мы православные! — выкрикнул сидящий рядом баламут.
Люди стали оглядываться, некоторые даже приподнялись с мест. Апостол в замешательстве спрашивал переводчицу, что эти молодые люди имеют в виду.
Арнольд поднялся с места, подошёл к нарушителям спокойствия.
— Орлы! Здесь, в зале, подавляющее большинство — немцы. У нас, равно как и у вас, в своё время большевики отобрали веру… Присутствующие в зале не православные и никогда таковыми не были…
Один из троицы, сидящий посередине, интеллигентного вида молодой человек, очевидно вожак, отвёл взгляд в сторону и на мгновенье задумался, потом встал, кивнул своим дружкам, и все трое покинули зал.
Перед тем как начать проповедь, апостол повернулся вполоборота к хору, дирижёр медленно поднял правую руку, еле заметно взмахнул, и слова церковной песни «Верую», подхваченные множеством голосов: «Тысячи звёзд для Тебя зажигаются, Господи, тысячи слов для Тебя как молитва звучат…», слились в единое, неразделимое целое.
В первом ряду кто-то заплакал, и десятки женщин, шмыгая, потянулись к своим носовым платкам.
После припева к первому куплету — «Верую, верую! Верую! Верую! На все времена, щедрой рукою Всевышнего нам вера дана» — дирижёр остановил хор, и «апостол» начал проповедь.
Он говорил о том, что сегодняшний день подарил нам Господь, и мы благоговейно принимаем этот дар из рук Его, и что настоящий день мы посвятим благословению и благополучию…
— Und es moege ein Tag des Segens sein, der Freude hervorruft, an dem wir wieder fuehlen, dass der Herr mit uns ist .
Затем апостол вернулся к словам Иоанна и сказал, что одного только признания Иисуса Христа Сыном Божьим недостаточно для настоящей веры, и если к этим словам отнестись с вниманием, то, естественно, встанет вопрос: «И так мало надо, чтоб прийти к истинной вере?! И только одним признанием мы победим мир?»
— O, das ist doch bisschen weit hergeholt…
— Я думаю, нам надо глубже уйти в смысл этих слов, чтобы лучше их понять, и, поняв, постигнуть, что всё-таки значит вера! — продолжала переводить проповедь переводчица. — С другой стороны, нам необходимо задуматься: «Победили ли мы мир или он нас по-прежнему, и тут и там, вяжет?» Вера — это не…
В этом месте апостол изменил интонацию и изобразил простофилю.
— Это не «да, конечно, я верю, что такое может быть…» Нет, вы должны раскрыться, освободиться от прошлого и настежь распахнуть свои души! Вот тогда дары, исходящие от слов этих, вы примете, воспользуетесь ими, и придёте к Господу Богу, и победите мир…
Арнольд слушал проповедь, но постепенно ушёл в себя и потонул в рассуждениях.
«Вера! Все только об этом и говорят: распахните души, пустите нас вовнутрь. О какой победе мира он говорит? Имеется в виду, наверное, преодоление — забыть все тяготы, уйти к Нему… Коммунисты тоже призывали нас забыть настоящее и заклинали думать только о будущем. В чём разница? Как жить тем, кто вечно сомневается, кто не желает ни поверить, ни примкнуть ни к одному, ни к другому? Почему нас всех пытаются растащить в стороны и заставить верить в их «абсолютную истину»? Мне нравится жить в сомнении! Я не один — наверняка нас миллионы. Почему мы не объединяемся? Или в сомнении нет связующей силы? Лишь вера города берёт?»
Хор запел: «Мы обращаемся к яслам и небу с молитвами, просим у Бога опять отпущенья грехов, чтобы покончить навеки с враждою и битвами…»
«То-то и оно! Покончите ли вы через веру „с враждою и битвами“?» — продолжал размышлять Арнольд.
Апостол закончил проповедь и передал слово пастырю, а затем и диакону — Хорсту Фельде. После каждой смены проповедника хор пел следующий куплет и припев церковной песни «Верую».
Но вот дирижёр с особой торжественностью поднял обе руки: левую направил в сторону пианиста, а правой рукой удержал короткую паузу хора, — взмахнул ладонями, и громче, чем прежде, грянул в последний раз припев: «Верую, верую, верую, верую, на все времена, людям дарована вечная надежда одна…» Зал поднялся с мест и запел вместе с хором: «Верую, верую, верую, верую, на все времена, щедрой рукою Всевышнего нам вера дана. Верую…»
Арнольд сунул руку под пиджак, приложил ладонь к сердцу и пел вместе со всеми.
«Боже! Как защемило… — Слеза умиления выступила и покатилась по левой щеке, стало легко, свободно и благодушно. — Нет сил сопротивляться тысячелетиям… На их стороне поэты, писатели, композиторы, художники… Да, пусть же за моими сомненьями последует вера!»
И когда апостол пригласил на сцену всех желающих принять обряд крещения, Арнольд кивнул жене и детям:
— Пойдёмте.
— Ты ж не хотел креститься…
— Айда, хуже не будет.
***
Спустя неделю после прибытия свердловчан в федеральный лагерь «Брамше» Хорст Фельде навестил крещёных братьев и сестёр Новоапостольской церкви и восславил в своей короткой молитве Господа Бога, в руки которого они передали свою судьбу.
— «Wir legen unser Schicksal in deine Haende, und uebergeben uns dir ohne Ausnahme », — повторили братья слова диакона.
Но, как говорится, «на Бога надейся, а сам не плошай» — и братья попросили Хорста помочь им остаться на Весте, и неплохо бы — в самом Гамбурге. Хорст уехал и, как обещал, через неделю, в субботу, привёз два письма: одно — от апостола Краузе с просьбой пойти навстречу желаниям переселенцев, братьям и сёстрам Новоапостольской церкви, покорно просящим определить их в гамбургскую общину, а другое — от коменданта земельного лагеря федеральной земли Гамбург о том, что там имеются места для размещения обеих семей братьев Вагнер.
В понедельник, с утра пораньше, братья вошли в кабинет Вацлава Мюллера, бывшего переселенца из Польши, который, благодаря отличному знанию немецкого языка, после прибытия в лагерь и прохождения предписанных процедур снял квартиру в Брамше и позже устроился здесь на работу. Вацлав, приветливо улыбаясь, принял судьбоносные письма из рук Вальдемара и пообещал им в кратчайший срок высказать своё мнение (Stellungnahme) по данному вопросу.
— Ich werde sie spaeter zum Gespraech einladen .
А ещё через неделю Вацлав вызвал братьев к себе, и, как ни в чем не бывало, ни словом, ни полсловом не упомянув ни о каких письмах, строго обрубил:
— Schluss, meine Herren, es reicht! Waehlen Sie: Brandenburg, Berlin, Sachsen.
— Sachsen!
Братья покинули кабинет.
— Ну, что? Саксония так Саксония, там тоже немцы живут, — философски рассудил Вальдемар.
— Ну, жлоб! Взятку, падла, ждал — не дождался, вот и выслал нас в Гэдээрину.
Ходили слухи, что Вацлав «берёт», но не взятки, а скупает у переселенцев дорогие часы. Он как бы невзначай, во время беседы, обращал внимание на «котлы» посетителя и интересовался заводом-изготовителем. Аусзидлеры Страны Советов намёк тут же понимали и, в надежде получить направление в «лучший» (уж он-то знает!) земельный лагерь, «от чистого сердца» предлагали Вацлаву принять их скромный подарок. Подарок Вацлав не принимал — он его покупал, но не дороже, чем за десять марок. После удачной сделки чиновник обещал вынести просьбу на рассмотрение (куда-то туда) и, прощаясь, назначал им время на завтра или на послезавтра, а если это было «ой-ёй-ёй» как трудно, то на следующую неделю. Вацлав Мюллер врал. Чиновникам Германии предоставлены широкие полномочия, и выносить куда-либо такую мелочь им нет необходимости, они лишь обязаны все свои действия и решения согласовывать с законом, имеющим, в данном случае, огромное количество исключений. Так, например, семью, где много стариков и детей, но не имеющую прямых родственников на Весте, можно было на усмотрение чиновника оставить здесь — «на Осте условия проживания пока не надлежащего уровня». Вацлав изворачивался как мог, и к назначенному часу он объявлял «бедолагам», что, к сожалению, вопрос решить не удалось, ну а если находил соответствующее исключение, то торжественно вручал аусзидлерам направление в один из многочисленных земельных лагерей Западной Германии.
— Хрен с ним, поедем к демократам!
И на следующее утро, после завтрака, забрав свои скромные пожитки из пакгауза, семьи братьев Вагнеров заняли места в роскошном высоком автобусе с тонированными стёклами, предназначенном для перевозки пассажиров на дальние расстояния. Их временные соседи, семьи Евгения Карловича и Валеры Беннера, после долгих переговоров с Вацлавом получили такие же направления на Ост — зацепиться за какое-либо исключение было невозможно.
Несмотря на то, что их отправляли в Восточную Германию, пассажиры пребывали в приподнятом настроении. По очереди подходя к багажному отсеку, передавали шофёру свои чемоданы и семьями заходили через переднюю дверь в автобус. Валера первым сдал свой багаж и торопливо занял место в центре, у окна, поближе к туалету. Не дожидаясь отправки автобуса, он начал обмывать отъезд: пригубив из бутылки тридцатишестиградусный Chantre и закусив заранее приготовленным бутербродом, он тут же оживился и с несвойственной ему приветливостью здоровался теперь с каждым заходящим в автобус переселенцем.
Впрочем, последние двадцать дней господин Беннер почти не употреблял спиртного, а если и употреблял, то только поздно вечером перед сном. Такое воздержание являлось следствием страха, который на него нагнал офицер BND (Bundesnachrichtendienst) . Эту службу, размещавшуюся в центральном здании федерального лагеря, переселенцы окрестили германской кагэбэйкой. Все мужчины старше восемнадцати лет должны были пройти собеседование. «Проверка на вшивость», — шутили мужики.
Среднего возраста, подтянутый, располагающий к себе офицер службы безопасности легко переходил с немецкого языка на русский и с русского на немецкий, вызывая этим неподдельный восторг у переселенцев. Он задавал мужчинам односложные вопросы о службе в армии, о местах работы, что-то записывал и в конце беседы спрашивал: «Что бы вы хотели нам ещё сообщить?» Этот вопрос делил всех переселенцев на две категории: одни коротко отвечали, что им сказать больше нечего, а другие рассказывали всё.
Один мужик тут же, в кабинете, попросил листок бумаги, нарисовал скрещение меридиана с параллелью и указал координаты получившейся точки пересечения. Потом провёл кривую линию на северо-восток, на конце линии изобразил крест, указав тем самым «точное» расположение «секретной» ракетной установки, и, наклонившись к офицеру, прошептал: «Километров двенадцать будет… Ближе подходить было запрещено».
Другой решил заложить всех коммунистов-аусзидлеров, проживающих в его населённом пункте, и передал офицеру список членов партии посёлка Степное.
А наш Валера не вошёл ни в первую, ни во вторую категорию. После вопроса: «Что бы вы хотели нам ещё сообщить?» осоловевший Валера, постепенно приходя в себя, ударил кулаком по столу и, с искажённым ненавистью, опухшим от пьянства лицом, заявил: «Не для того я в Германию приехал, чтоб Родину предавать! Не купите вы меня вашими немецкими колбасками», — и, по-бычьи опустив голову, замолчал. Офицер, выждав паузу, ровным голосом предупредил господина Беннера, что если он ещё раз будет замечен на территории лагеря в нетрезвом состоянии, то его отправят обратно в Новосибирскую область – и выставил горе-патриота из кабинета.
В то время Германия ещё принимала всех граждан немецкой национальности, без разбора.
После этого случая Валера каждый день, после завтрака и обеда, под руку с женой и дочерью выходил гулять в город и, делая петлю, в обязательном порядке проходил мимо главного административного корпуса.
Автобус мягко катил по автобану, и где-то на середине пути шофёр объявил: «Ehemalige Grenze zwischen der DDR und der BRD ». Минуя зловещие пустующие вышки, автобус поехал по бетонному полотну, и лёгкую музыку в салоне теперь то и дело заглушал жёсткий стук колёс.
Ещё через некоторое время водитель сошёл с гэдээровского автобана и повёл автобус по просёлочным дорогам через «остовские» населённые пункты. Обшарпанные грязно-жёлтые дома, поблекшие вывески магазинов, разбитые бугристые дороги и запущенные тротуары отрезвили переселенцев, вывели из состояния эйфории, вернули назад — «домой». Лица пассажиров вытянулись и померкли. От тряски, постоянной перегазовки и отсутствия людских голосов Валера проснулся, осмотрел помутневшими глазами салон и устремил взор за окно автобуса.
— Поменяли шило на мыло!
— Война здесь будто только что кончилась! — поделился своим мнением Евгений.
— In der Tat! Только что! — подтвердил Арнольд.