*
Письмо. О "немецком засилье". Дискуссия о приспособленчестве и национальной идентичности.
*
После рождества Христова, когда рабочие будни напористо потеснили праздничную негу, запредельные просторы Сибири, где жил Альберт Штейнгауэр, достигло трёхнедельной давности письмо некоего Бол-нко Олега Митрофановича, 1933 года рождения, пенсионера, бывшего сотрудника казанского научно-исследовательского института: "...Мать моя, по паспорту Ан-ова, урожденная Б-дт, долго скрывала своё немецкое происхождение, но перед смертью, в 1962 году, она рассказала мне такую историю: в тридцатых годах она переехала из пригорода Казани в город, сменила там фамилию Б-дт на русскую, выйдя замуж за человека по фамилии Ан-ов. Прожила она с ним не более года, они развелись и мать осталась одна. Перед войной окончила рабоче-крестьянский факультет и поступила в экономический институт, вышла замуж за моего отца, тоже немца по происхождению, но с украинской фамилией Бол-нко. Он преподавал в Промышленной Академии подмосковного города Люберцы. В 1937 году его арестовали и около года продержали в застенках НКВД, после чего выслали вместе с семьёй в Сибирь, где он до нового ареста несколько недель работал на железнодорожной станции составителем поездов.И потом пропал неизвестно куда.
Потом началась Великая Отечественная война. Мать, скрывая всё на свете, работала на заводе экономистом, сведений об отце не было.
Таким образом мы, два брата, живём теперь под разными национальностями: я - украинец, брат - русский, хотя происхождение у нас немецкое.
В прошлом году, случайно открыв "Neuer Weg", я прочитал фамилию отца, расстрелянного в 30-х годах в Христианинбурге, и решил: буду искать своих, менять национальность, учить немецкий язык, недавно вступил в "Возрождение". То, что наши немцы уезжают в Германию - это правильно, потому что жить в России дальше невозможно. Но в Германию принимают только немцев... Как вы думаете, примет меня Германия или нет?.."
"Черт возьми! - взбудораженно подумал Альберт. - Конечно не примет! Но как это тебе объяснить, чтобы ты понял? Как объяснить это миллионам таких же, как ты, человек? Этот вопрос я не смогу решить один, - засобирался он в Христианинбург, в редакцию "Deutscher Ring" в надежде обсудить проблему с Виктором Краузе. - На бескрайних просторах бывшего Союза, судя по всесоюзной переписи населения 1989 года, немцев насчитывалось что-то около двух миллионов человек, но по высказываниям лидеров немецкого движения то ли восемь, то ли двенадцать миллионов скрыто паспортной записью "русский", "украинец"!.. Я должен вместе с Виктором вникнуть в существо высветившихся в письме Б-дт-Бол-нко вопросов и помочь автору, а вместе с ним и другим читателям, определиться в жизни. Не я придумал немецкие условия приёма поздних переселенцев на историческую родину, не я шлю отказы менявшим национальность людям с немецким происхождением, жившим наднациональной, советской жизнью, и, как пишет Bundesverwaltungsamt, "глубоко укоренившимся в коммунистическое общество и успешно пользовавшимся его благами..." Не я, но отвечать приходится мне.
Шел новый 1993 год. Зима устоялась морозными светлыми днями, снег давно покрыл уставшую и уснувшую землю, а сегодня он шёл не переставая всю ночь, поэтому природа не знала иных цветов кроме белого и тёмносинего, слепила глаза мягкими сверкающими коврами улиц и площадей, мохнатым куржаком деревьев. Тихое, полусонное, спокойное время года уравновешивало чаши весов настроения, в эти месяцы меньше было слышно политической грызни вокруг Кремля, а в провинциях всё шло своим обычным чередом, то есть, всё с той же тревогой за завтрашний день, не суливший ничего нового.
Впрочем, новый день не сулил ничего хорошего только безработным, и хотя их насчитывалось более половины населения страны, оставалась другая - активная и весьма плодотворная часть, смотревшая на часы с тревогой: как летит время!.. Эта часть и преобразовывала Россию. Преобразовывала каждый по-своему, кто во что горазд: тот тащил на рынок огромные тюки "товара первой необходимости", к которому причислял зимние ботинки и теплые носки, зубную пасту и презервативы, китайские пуховики и женские колготки; а тот, в милицейском полушубке, перепоясанный ремнями "комиссар времен гражданской" останавливал за углом, в центре города, легковые авто, подходил, молча показывал некую штуковину вроде обычного полевого бинокля, доставал пухлую книжицу штрафных бланков, спрашивал водительские права, делал вид, что без лишних дебатов выпишет штраф за превышение скорости, но водители доставали загашники и он, получив несколько тысяч рублей, отходил, ловил следующую машину, мечтая о рыбке покрупнее, с иностранными номерами; а там торопился на завод одинокий горожанин, счастливый от выпавшей удачи - вызовом на работу; а там трусцой, друг за дружкой бежали по улице к школе подростки, выполняя не забытые учителем физкультуры нормы советского ГТО; в окнах администрации города с раннего утра горел свет, там по высшему разряду принимали посланцев то ли Монголии, то ли Китая, надеясь получить выгодный городским предприятиям и бизнесменам контракт; в музыкальной школе было тихо, зато в недавно отстроенной рядом с ней евангелической кирхе слышны были молодые звонкие голоса, смех, музыка; в педагогическом техникуме учащиеся споро набивали руку компьютерным программированием, изучали двуязычное преподавание предметов в селах немецких районов; впереди Альберта Штейнгауэра, спешившего в редакцию, также торопливо семенили ножками три кумушки средних лет, в теплых пальто с песцовыми и норковыми воротниками и в таких же богато пушившихся шапках, в высоких, туго облегавших икры ног сапожках. Женщины, в ком безошибочно можно было узнать работниц близлежащей швейной фабрики "Прогресс", судачили, как и многие в этом городе, о "немецком вопросе".
- Если б я была немкой, - говорила стройная моложавая женщина, - я бы ещё году в восемьдесят девятом за рубеж свалила, но - не повезло, и развестись со своим никак не могу: куда мне его? В сугроб зарыть, как Зойка своего?..
- Не понимаю, - одновременно с ней взахлёб тараторила маленькая, толстенькая, краснощёкая бабёнка с чёрной родинкой над правой бровью, - не понимаю, Лизавета, чего ты-то тянешь с выездом? Что за патриотизм в тебе проявился? Ты посмотри, с нашего участка почти все уехали или ждут вызова, а ты?..
- А я не хочу, - отвечала усыпанная рыжими симпатичными веснушками скромница, в глазах которой резвился лукавый чертёнок, - кто меня там ждет?..
- Ну и дура, - просто сказала маленькая толстушка, - а то бы я к тебе в гости наладилась посмотреть, как живут нормальные люди.
- Христианинбург, говорят, станет центром немецкого национального округа, как вы думаете, это правда? - спросила подружек стройная красавица, мечтавшая круто изменить течение своей жизни.
- Правда или нет, но я не слышала возражений против "немецкого засилья", - сказала толстушка, явно выдавая желаемое за действительное. - Немецкий-то район строится как с перепугу! Нашему бы городу да передовую немецкую технологию, их заводы, машины, компьютеры, вот пошла бы жизнь! Лизавета, ты должна всё знать, скажи, когда мы получим немецкую автономию? Как посмотрю на немцев, приезжающих домой из Германии на иномарках, так сердце заходится - какого чёрта мы кочевряжимся, почему не сотрудничаем с Германией на полную катушку, так, чтобы - э-эх!.. - у неё не хватило слов выразить свои пожелания, а тут, будто поддразнивая, мимо по накатанной зимней дороге, шурша широкими новенькими шинами, блестя черным лаком прокатил "мерседес" с синей полосой по краю белого номерного поля и немецкой буквой "D" в кольце маленьких звёздочек, означающих свободу передвижения по всему миру. - Фройнд, подвези! - крикнула она. - В Бонн или Мюнхен, всё равно!..
Они рассмеялись, помахали вслед удалявшейся машине с настороженным водителем.
- У него своих проблем хватает, не приставай! - сказала Лизавета. - Это Витька Классен в отпуск приехал. Его трижды, пока из Германии ехал, останавливали в дороге и трясли...
- Кто? - испуганно округлила смешливые глазки толстушка.
- А кто их знает? Один раз - в Польше, один - в Павлодаре, а в третий - так прямо дома, во дворе... А на соседней улице Рейзвиха зарезали...
- От гады, из-за них и нам по улице пройти страшно!..
- Немецкую автономию здесь, в Сибири, мы вряд ли когда-нибудь получим, - отвечала просвещённая Лизавета. - Учёные нашего края, я читала, изучили общественное мнение и сказали, что Немецкий район в прежних его границах восстановить можно, можно и округ образовать, если на то будет согласие населения...
- Ну мы же согласны! - в один голос заявили толстушка с длинноногой красавицей, не понимая, почему Лизавета так странно на них смотрит.
- Вы-то согласны, а вот председатель национально-патриотической партии возрождения Алтая Константин Русаков в "Свободном курсе" такую лавину гнева на ученых, на главу администрации края Владимира Фёдоровича Райфикешта и на нас, немцев, обрушил, что потом, когда подошли вплотную к воссозданию района, сами немцы высказались против!..
- А разве район был воссоздан не большинством голосов? - разинула рот толстушка.
- Нет, почему же - большинством, только идея эта всё же пришла "сверху" - в противовес эмиграции. Многие проголосовали за район, зная о том, что сами они уедут. Выбрав для себя Германию, соседу оставляли район, чтобы тому не было обидно .
Альберт обогнал троицу и узнал Лизавету, выправлявшую года полтора назад в христианинбургском "Возрождении" документы на выезд сразу на добрый десяток семей - на весь род многодетной семьи прославленного комбайнера Шнайдера из пригородного совхоза "Христианинбургский". Он поздоровался. Лизавета, зардевшись, кивком засвидетельствовала хорошую память на лица.
- Кто это? - поинтересовалась стройная.
- Никто, просто знакомый... - спрятала нос в серебристый мех песца Лизавета.
*
Редакция газеты "Deutsche Ring" в полном составе проводила в Доме культуры, в недавно открывшемся Немецком культурном центре читательскую конференцию по теме: "Российская немецкая литература: этапы развития". Брошюру с таким названием выпустила в свет ответственный секретарь "Zeitung f;r Dich" Нина Паульзен, но в мире всегда всё схватывается моментально, получает логическое продолжение. Альберт появился перед окончанием, когда ответственный секретарь газеты Берта Зуттнер дочитывала стихотворение Фридриха Больгера "Mit dir beginnt das Heimatland". Осмотревшись, Альберт увидел множество развешанных по стенам зала планшетов редакционной фотовыставки по истории сибирских переселенцев. Автором выставки был Отто Зильбер, человек, видевший солнечные слитки янтаря не только в стакане с водкой, но в любом сугробе снега, в покосившемся шалашике, в песчаном карьере, на черной пахоте, в стылом морозном воздухе деревенских улиц, - во всём, что бы ни запечатлевал он своей камерой, можно было найти отпечаток истории, чьи-то воспоминания, высокие человеческие чувства.
Виктор Краузе сам подошел к взволнованному Штейнгауэру.
- Что, молодец, не весел, что голову повесил? - спросил он, пожав руку коллеге.
Тот молча помахал письмом, чем и привлек внимание любопытных. Это были свои люди, мнением которых Альберт дорожил. Некоторые знали, с какой настойчивостью и терпением он защищал попавших в беду земляков.
И в эту минуту Альберт подумал, что может получить ответ на вопросы письма не только от опытного работника газеты, историка, который, быть может, мыслил также, как и он, Штейнгауэр, - ответ могли дать и эти люди, которые - он это предвидел потому, что так было всегда - высказали бы каждый свою боль. В конце-концов, письмо пришло издалека, биографические данные можно изменить, оставив самую суть.
- Альберт, - дернул за рукав Виктор Краузе, догадавшийся, что тот задумал, - на этой сковородке тебя сейчас поджарят! Дискуссии по письмам читателей проходят остро!..
- Я хочу знать! - резко сказал Альберт, поворачиваясь к людям. Сделав небольшое пояснение, прочитал содержание. - Не знаю, о чём подумали вы, услышав проблему этого человека, чьи персональные данные изменены, но я... - заговорил он, пряча непонятно откуда возникшее раздражение. - Письмо меня взбудоражило, я хочу знать, что скажете вы. Лет пять назад я от всей души пожалел бы его и постарался помочь. Я искал тогда отца моей матери, пропавшего без вести под Москвой осенью сорок первого года. Его не могли найти раньше - архивы были закрыты. Но времена меняются, и я нашел его - он погиб весной сорок второго года в Германии, в концлагере города Вильгельмсхафен. Спустя два года нашел я и деда жены. Он тоже умер в лагере, только на Родине... Потом я стал помогать другим людям, твёрдо зная, что, набравшись терпения, человека можно найти и в нашей стране. Все немецкие газеты бывшего Союза опубликовали адреса министерств и ведомств, где хранятся архивы лихих годов. Информация доступна каждому...
Он помолчал, вглядываясь в лица внимательно слушавших, задумавшихся каждый о своем, людей.
- Вы меня извините, - продолжал он, - но в случае с господином... э-э... К я возмущён. На мой, сугубо личный, взгляд, который вы можете смело оспорить, в судьбе его как в капле воды отразились судьбы миллионов людей, в силу объективных и чисто субъективных причин оторвавшихся от национальных корней, растерявших родственные связи, ставших, образно говоря, известным перекати-полем, не помнящими родства Иванами, ищущими теперь, в переломный момент истории, когда припекло, пристанища среди "своих" - тех, кого раньше признавать не хотели! Приспособленчество людей - манкуртов, выпирающая из письма, потрясающа!..
Одна из тихо переговаривавшихся женщин, темноволосая, с короткой стрижкой, которой можно было дать лет тридцать с небольшим, принадлежавшая, очевидно, к сословию средней колхозной интеллигенции, выступила вперед и, покраснев скорее от негодования, чем от скромности, спросила:
- Что вы имеете в виду, говоря о приспособленчестве? Звучит, я бы сказала, оскорбительно. Особенно это - манкурты! Паучье слово...
"Ну еще бы! - подумал Штейнгауэр. - Это письмо оскорбило и мои романтические чувства, иначе бы я сюда на взмыленной лошадке не прискакал! В XVIII веке в Россию звали любого, нынче в Германию принимают по пятой графе!.. А жить там, в "стране чудес", хочется всем, но не каждый знает, как реагируют местные господа на русскую речь!.."
- Попробую пояснить, - с подъёмом начал он. - Слово "манкурт" придумано писателем Чингизом Айтматовым. Манкуртом он назвал человека, который претерпел пытки и через боль и унижения потерял память о прошлом. Он забыл даже свою мать, которая родила его и вырастила. Он стал рабом других людей, и когда ему приказали, он без всякой мысли убил её. Господин К никого не убивал и память не терял. Манкуртами в переносном смысле ещё называют людей, родства не помнящих или не желающих помнить. Эти люди легко перенимают чужую культуру, но стать настоящими носителями новой культуры не могут в силу того, что не знают её истоков, что питались с детства от других корней. Я часто представляю себе, что культура народа - это его семья: мать и отец, братья и сёстры, родственники дальние и близкие, соседи, друзья... В общении с ними развивается наш язык, мышление, поведение, закладываются навыки, приобретается опыт, узнаются основы морали и нравственности. И вдруг кто-то из нас заявляет, что эта семья ему чужая, его семья - это семья соседа, который живёт на порядок лучше!.. Как такое превращение назвать?.. Потерявших память вследствие недуга понять можно, но отрекающихся от культуры истинного происхождения, истинного воспитания, настоящей Родины, от своих друзей - это понять невозможно. Мать воспитала в нём, скажем так, не немца. В "Законе об изгнанных" указаны основные признаки, по которым Федеральное административное ведомство и суды Германии определяют принадлежность человека к немецкому народу: воспитание в немецких традициях и культуре, знание немецкого языка, осознание себя немцем... Найти в господине К эти признаки невозможно. Однако он решил попытать счастья за бугром. Для достижения цели решил отречься от своего прошлого. Но Родину, как и мать, не выбирают. Настоящие люди любят её такой, какая она есть. От неё не отрекаются. Бывают, конечно, исключения, когда отрекаются и от матери. Благодаря средствам массовой информации мы знаем разные примеры тому. В Германии переселенцы под гнетом незаживающих обид и косых взглядов чиновников отказываются от прежнего гражданства, отсекают пути назад, туда, где родились и выросли. Это неправильно!.. Вспомните трагедию нашего народа! Пережив депортацию, лагеря и тюрьмы, комендатуры, насмешки и унижения, весь полувековой геноцид, настоящие, достойные люди с высокой моралью, чувством долга, веры и чести не отреклись от принадлежности к своему народу, остались верны несчастной Родине, не думая о том, что совершают подвиг! Они сохранили культуру и никогда не отступали от идеи национального возрождения, свято веря в торжество человеческого разума и справедливости. Вспомните, чего добиваются российские немцы: восстановления своей государственности!.. Весь мир знает о том, что народ, имеющий своё национальное самосознание, имеет право на государственное управление как средство для дальнейшего становления и развития. Прожив два с половиной века в России, немцы меньше всего думали о массовом выезде в другие страны. Туда наши стопы направляют нерешаемые проблемы, отчаяние и заманчивые перспективы для молодых...
Да, а в это время - с 1962 года - более 30 лет! - почти всю свою жизнь новоявленный господин К и ему подобные, зная о своём происхождении, - Альберт выделял интонацией чуть ли не каждое слово, - сознательно не спешили занять место среди борцов за правое дело репрессированного народа! Вы понимаете? Сознательно!.. Они не потрудились приобщиться к культуре изгоев, не искали своих в звенящей кандалами Сибири или в дальних уголках Средней Азии, тем паче - в архивах КГБ! И только случайно встретив фамилию отца в списках расстрелянных, К решил искать "своих"!.. Ну что за похвальная инициатива! Да, я сужу сурово, но, надеюсь, справедливо. К молчал тридцать лет, храня - по традиции? - семейную, наверняка известную КГБ, "тайну", наблюдал развитие событий со стороны, радовался, имея одну из доминировавших национальностей, которая менее подверглась дискриминации. Обладая незаурядными способностями и твёрдым характером, позволившими получить высшее образование, интересную и перспективную работу в Академии, высокое положение в обществе, господин К не мог не знать о том, что "запятнанная" родословная, заикнись о ней в институте, могла вызвать настороженное отношение сослуживцев и начальства, а то и прямо повредить карьере. Опять же, в середине 80-х немцы ещё не могли предложить что-нибудь в качестве компенсации страданиям, - эмиграция только начиналась, проторенные дорожки в Германию, Аргентину, Америку и Канаду только вспоминались и налаживались заново... Так зачем господину К было вспоминать своё происхождение? Другое дело - сейчас, когда положение немцев заметно изменилось.
Мы знаем, что имеем теперь: третий год после развала Союза, восьмой год с начала перестройки, и пока неизвестно, чем всё это закончится. Положение в республиках ближнего зарубежья также нестабильно - мы и здесь братья, и опять - по несчастью.
Вместе с тем у немцев бывшего Союза перспектива просматривается более чётко: наконец-то Россия, Украина, Казахстан повернулись к ним лицом, шлёт помощь Германия, и вот уже действуют немецкие национальные районы, культурные центры, разворачивается строительство жилья, набирают силу медицина и образование, которые подпитывают миллионы немецких марок и наших, "деревянненьких". Не я - об этом рассказывают сотни строительных объектов по всей Сибири, по всему Союзу. И на этом фоне вдруг оказалось, что у приспособленцев нет национальности. Я не понимаю тех, кто пережидал и лавировал. Что вы лично думаете по этому поводу, что бы вы ответили господину К и мне?.. Поймите, пожалуйста, правильно - мне очень нужно знать ваше мнение!..
Сидевшая в кресле читального зала усталая женщина лет 45 поднялась и заговорила, обращаясь к Штейнгауэру:
- Вообще-то я никогда не выступала, а сейчас просто не могу промолчать - бьют по сердцу слова ваши и этого - К. Наверно, семья К жила в ту пору "без нервов", благополучно. Моя мама умерла рано, ведь всю жизнь работала наравне с мужчинами, была в трудармии. Нам с сестрой, рожденным после войны, тоже досталось. Нас, грудных детей, регулярно, до 57-го года носили в комендатуру на отметку. И только моим детям и племянникам - младшему поколению не бросали в лицо оскорбление: "Фашисты!.." А господа К провели лучшее детство, беспрепятственно получили образование. Среди немцев, рожденных во время войны и после, - все это прекрасно знают, - с высшим образованием - единицы, про старшее поколение я уж не говорю, их, наверно, практически и нет. Среднее специальное и высшее образование немцы получали уже в 70-х... Самое страшное то, что все господа К поменяют национальность, выедут в Германию, будут жить припеваючи, а в нужный для них момент совершат очередное предательство. Именно предательством по отношению к немецкому народу я считаю действия господина К и всех ему подобных, будь они немцами, евреями, русскими, украинцами...
Высказавшись, она отошла в сторонку.
- Я - мать троих детей, - заговорила другая женщина. Сконцентрировавшийся на содержании дискуссии, внешние характеристики людей Альберт в своей памяти уже не фиксировал. - Берёт за живое ваша позиция, уважаемый господин Штейнгауэр. - Я согласна: нельзя "пережидать и лавировать". "Родину, как и свой народ, как мать, не выбирают". Так говорили наши родители. Они воспитывали в нас любовь к немецкому народу, ибо сами были его частицей. И мы любили его, несмотря на то, что вокруг себя видели одно лишь презрение к нам, немцам. И когда при поступлении в институт иностранных языков на первом экзамене меня спросили: "Вы на самом деле немка?", я с гордостью ответила: "Да, я немка!". На втором меня провалили... И всё равно я никогда не жалела о том, что оставалась немкой... Вышла замуж за русского, но его родственники не дали нам жить вместе. То, что услышала мама на нашей свадьбе о немцах, было ужасно. Через полтора месяца она скончалась - пришел конец терпению, не выдержало сердце. Я уехала от мужа к своему народу в Казахстан, вышла замуж за немца. И поклялась, что никогда не позволю своим детям связать жизнь с человеком другой национальности. Может, это и слишком, не все люди одинаковые, не каждый так жесток и недалёк, чтобы попрекать немца тем, что он немец. Но очень уж страшные уроки дала мне моя собственная жизнь и жизнь моего старшего брата, который был женат на русской и двадцать лет ходил у нее в фашистах... Я презираю тех, кто в трудную годину отрекся от своего народа, а теперь так же легко изменяет тому народу, к которому примазался. Это предатель. И если такие люди попадут в Германию и, не дай Бог, случится вновь беда, уверена, они опять найдут лазейку предать.
- Родилась я до войны... - начала свою исповедь третья женщина. - Да, не может себя чувствовать немцем тот, кто не испытал всех унижений, мук и страданий, которым подвергли нас. Зачем господину К восстанавливать свою подлинную национальность? Для получения льгот, чтобы выехать в Германию? Это не по совести. Я хочу привести пример из своей жизни. Во время войны я, слабенькая девочка, просила милостыню. Это было в Сибири. Однажды пришла в одну семью. А там няня требовалась. Взяли меня к себе люди. Я, конечно, была очень рада, ведь теперь могла помочь родным - моя хлебная карточка оставалась им, так как я питалась у хозяев. Да к тому же те помогали моей семье. Хозяйка не хотела расстаться со мной, когда они собрались переезжать на Урал. Уговаривали, чтобы с ними поехала и я. Сменим, говорили, тебе фамилию, спрячем от комендатуры. Обещали отправить в вечернюю школу, устроить моё будущее. Наверное, всё это было бы удобней для меня, но отказаться от самой себя я не смогла. Мне казалось, что моё сердце не вынесет измены. Я хотела быть немкой! Чем больше меня унижали, тем больше я гордилась своим происхождением!.. Пусть моя жизнь не сложилась, но не жалею о двух вещах, на которые решилась: что родила дочь - выросла она у меня прекрасным человеком, и что не отказалась от своей национальности, то есть, в конечном счёте, от себя...
- Я из Оренбурга, - начал свою речь пожилой мужчина. - Послушал выступление Штейнгауэра, пригласившего к разговору, посоветовался тут... Увы, впечатление однозначное: выступление искусственное, надуманное, демагогическое, если не сказать - фальшивое...
- Вот даже как? - усмехнулся Альберт, отметив про себя, что в поведении незнакомца сквозила нервозность и какая-то личная неприязнь к нему, Штейнгауэру. Вероятно он не хотел, чтобы тема приспособленчества возникла на страницах печати.
- Прошу прощения, - язвительно продолжал тот, не обращая внимания на бормотание собкора, обращаясь лишь к публике, разогревавшейся наподобие футбольной команды перед выходом на стадион, - мне неизвестны его заслуги перед российско-немецким национальным движением...
- Позвольте, милейший, - не выдержал Штейнгауэр. - Я что, перед выходом на сцену должен был в космос слетать или Авгиевы конюшни вычистить? Неужели для разговора с вами на моей груди должна непременно красоваться золотая медаль Героя? Вот оно, письмо! - Альберт помахал им в воздухе. - Из него не выбросишь ни строчки! Но прочитать вам его настоящее содержание я не могу. Как это ни странно - из этических соображений! Господин К может в этом на меня положиться. - Он спрятал письмо в карман пиджака. - Верить или не верить - ваше право. Я обратился к вам не только за советом. Мне нужно знать вашу реакцию на проблему вообще. В этом вся "демагогия". Дискуссия по горячей теме - известный в журналистике приём, позволяющий высветить проблемы для их правильного понимания и решения. Ничего противозаконного или асоциального в этом нет. Если же кто-то незаинтересован попасть в луч прожектора, это может значить только одно: есть что прятать от людских глаз.
А незнакомец продолжал говорить игнорируя Штейнгауэра, будто собкор был глупым уличным мальчишкой, провинившемся в толпе перед важным и ответственным человеком, случайно оказавшемся здесь, среди провинциальных людишек:
- Могу лишь поздравить, что ему посчастливилось встретить отзывчивых работников ведомств, удовлетворивших все его запросы, предоставив "информацию, доступную каждому". А ведь мало кто может благодарно заявить об этом!..
- Я знаю несколько случаев, - Альберт поднял руку, привлекая внимание слушателей, - когда люди, никуда не обращаясь, ругают власть так злобно, будто она виновата в том, что они сами просто не желают сесть за стол и написать письмо. Представьте себе, что я - архивариус, мне разрешили отвечать на запросы, и я отвечаю. Но я не могу ответить тем, кто меня не спрашивает! Я не знаю, кто вы, есть ли вы вообще на свете и где живёте, нужна ли вам вообще информация!..
- Неведомо, однако, с какой сказочной высоты Штейнгауэр увидел титаническую созидательную работу, так ярко им описанную, по восстановлению справедливости в отношении российско-немецкого народа, - гневно клеймил собкора мужчина. - Где увидел "повернутых лицом" к этому народу государственных мужей? Уж не в январе ли прошлого года под Саратовом? Ведь прямо впору воскликнуть словами всеми нами навеки проклятого "отца всех времен и народов": "Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи!" Кому Штейнгауэр рассказывает эти сказки?..
- Друзья мои, - заговорил Штейнгауэр тихим взволнованным голосом, быстро набиравшем силу уверенного в достоверности фактов человека, - многие из вас живут здесь, на юге Западной Сибири, в недавно воссозданном Немецком районе, кто-то приехал из Азовского немецкого района, из-под Омска, кто-то - из других мест компактного поселения немцев, и не видеть, не знать о воссоздании наших национально-территориальных районов и сельских Советов вы не можете. А ведь в каждом районе, в краевых и областных городах, в Москве открыты Центры немецкой культуры, открываются всё новые и новые газеты, почти в каждом немецком селе образовались группы "Возрождения", администрация Славгорода одна из первых, ещё до указа президента приравняла трудармейцев к фронтовикам, мы добились права строить свои кирхи и молельные дома, добились права писать о своей многолетней боли открыто, не боясь ареста - всё это всего лишь первые, очень трудные шаги, но мы ведь их сделали!.. Да, президент Российской Федерации и часть его кабинета смотрят на наше движение с усмешкой превосходства; да, местное население Саратовской области взбудоражено и готово встретить нас с оружием в руках; да, нерешёнными остаются тысячи вопросов, но ведь лёд действительно тронулся!.. И даже разрешение на реэмиграцию, на выезд в ту же Германию - не доказательство ли это того, что "государственные мужи" уступают нашим желаниям, не доказательство ли это того, что кому-то из нас на нашей исторической родине "жить стало веселее"? Наступил самый благоприятный момент во всей нашей истории для строительства новой жизни. Если мы его упустим, завтра будет поздно!
- Да что вы спорите, а? - крикнул из оживлённой толпы молодой парень. - Мне сейчас дайте вашу республику на Волге, "жигуль", деньги, - всё равно уеду в Германию, потому что всё там суперсовременное!.. Говорят там каждый на своём языке, и только иногда - по-немецки!.. Спорил бы я!..
- Помолчи! - прикрикнула на него женщина, по всей вероятности мать. - Дело тут принципиальное!..
- Странно, что находятся ещё и простаки, не только обращающиеся к господину Штейнгауэру, - мужчина сделал пренебрежительный жест рукой в сторону "провинившегося мальчишки", - но и раскрывающие ему свои тайны. Большим грехом считалось когда-то обмануть чьё-либо доверие.
- Доверие своего читателя я не обманул, не надо передёргивать, - возразил Штейнгауэр. - Письмо он написал мне как журналисту, а не священнику, связанному обетом сохранения тайны исповеди. Да и о сохранении тайны он не обмолвился. Большим грехом считается обмануть доверие человека, заблудившегося, скажем так, в трёх соснах. А заблудиться, запутаться, чего-то не знать или не понимать может каждый человек независимо от уровня его образования. Мой читатель остаётся неуязвимым, понимаете? Вместо него на эшафоте стою я, и вы, я вижу, готовы взмахнуть топором!.. Ну так рубите, мужики, что же вы?..
Виктору Краузе стало жаль отбивавшегося Штейнгауэра. Он протиснулся сквозь толпу и встал рядом с ним.
- Спокойно, друзья!.. Спокойно!.. Дело в том, - обвёл он взглядом участников читательской конференции, втянутых собкором в бесконечную дискуссию, - дело в том, - повторил он, - что Bundesverwaltungsamt на вопрос национальной идентичности смотрит без эмоций и истину в дискуссиях, как мы, не ищет. Для чиновника предписание закона - это закон, а не предпосылка для дискуссии. Решение чиновников можно оспорить через адвокатов. Незнание закона не освобождает от ответственности. И если вы, например, - кивнул он нервничавшему мужчине, - прожили в России как русский и с немецким происхождением вас связывают только гены наследственности, никакие другие доводы на решение об отказе в приёме на постоянное место жительства в Германии на чиновников этого ведомства не повлияют, не увидит аргументов в пользу господина э-э... К и адвокат.
- По какому праву собкор осмеливается, если письмо не выдумка, бросать камень в несчастную мать, ради спасения детей скрывшую от преследовавших властей своё немецкое происхождение? - не отступал незнакомец. - Как мог не рассмотреть он, прочитав письмо, боли, не покидавшей бедную женщину и в её последний час, не понять, что кровавая заноза сидела в её сердце, что открыть сыну правду она смогла лишь перед смертью? Не власти, не режим ли карать за это? И уж никак, по-моему, не людей, пострадавших от них!..
Виктор Краузе хотел ответить, но Штейнгауэр опередил.
- Я привык отвечать за свои слова, - сказал он. - От начала и до конца я представлял вам мой взгляд на поступок господина К. Отношение к матери у меня аналогично понятию Родина: "Родину, как и свой народ, как и мать, не выбирают. Настоящие люди любят их такими, какие они есть, с трудной и сложной подчас судьбой". Не понимаю, почему вы решили, что я упрекнул мать господина К? В страшные тридцатые годы, когда мать господина К решилась на сокрытие своей национальности, сделала она это действительно для спасения детей и мы не имеем права судить её за это. Над нею висел меч репрессий. Я не сужу её ещё и потому, что мне эти годы малоизвестны. Однако господин К, узнав о своём происхождении, 30 лет молчал!.. Страна начала перестраиваться в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, а он молчал ещё семь лет. Чего выжидал?
- Похоже, что, будь на то воля Штейнгауэра, он многочисленные наши анкеты дополнил бы вопросами: "А кем ты был до указа от 28 августа 41-го года, что делал и где находился после?" И требовал бы, чтобы, коль костёр зажжён, все безоговорочно и с воодушевлением бросались в пламя? Подумать только, какое впечатляющее торжество "национальной идеи"!..
- Господин хороший, - не сдавался Штейнгауэр, - не я - немецкие министерства и ведомства свои многочисленные анкеты дополняют вопросами, где мы жили до августа 1941-го года, а когда вы, к примеру, будете заполнять анкету к пенсионному начислению, у вас спросят, служили ли вы в милиции или в органах государственной безопасности. Так что не надо, уважаемый, валить на мою голову решения германских властей!
Виктор Краузе кивнул, подтверждая правоту собкора.
- Слов нет, отрекаться от своих родителей, своего народа, страны, где родился, - не лучшее занятие, и я не знаю, зачем понадобилось ломиться в открытые ворота, - старик не знал, как увернуться от града обвинений, брошенных им в Штейнгауэра и теперь летящих обратно. - Иуда во все времена оставался Иудой, - придумал он. - Честь и хвала Штейнгауэру, стойко сохранившему свои немецкие корни. Хотя повода кичиться этим не вижу. Куда безнравственней, когда родина, предавшая своих немецких сыновей и отнявшая у них всё, ожидает от них исполнения какого-то "сыновнего долга"! Куда страшнее видеть среди "стукачей", "кураторов" немецких поселений, по доносам которых уничтожались и калечились тысячи невинных людей, иуд с немецкими фамилиями - я приводил некоторые в своем письме в "Neuer Weg" в октябре 1992 года, и это не "заслуга" ведомств, скрывающих преступные имена и поныне. Куда опаснее и безнравственнее, когда люди немецкой национальности, трубящие о своей озабоченности судьбами гибнущего "российско-немецкого этноса", не решив ни одной его проблемы, с готовностью хватаются за роль раскольников в национальном движении, яростно уничтожая друг друга. Не отрекаясь при этом от своей национальной принадлежности, и даже успешно используя её... Так что оставим в покое, уважаемый Штейнгауэр, голос крови. А обратимся к голосу совести. Если, конечно, эта совесть у вас есть...
У Штейнгауэра дыхание перехватило от такой наглости. И пока он приходил в себя, в лицо ему ударил ещё один увесистый "булыжник":
- У меня самой двое детей, я пережила столько, что если всё описать - не одна книга получилась бы. Или фильм сделать многосерийный. Мы, дети предвоенного поколения, остались сиротами при живых родителях, а потом и по-настоящему: отца расстреляли в 38-м. А как мы живем сегодня? Разве лучше, чем до войны? Да и после неё - если взять любой год с 1950-го по нынешний - все они для нас одинаково чёрные. Хорошо живется только тем, кто может лицемерить, прислуживаться. Такие люди есть в каждом народе, и среди нас, немцев, тоже. Вот и стараются некоторые, вроде вас, Штейнгауэр, доказать, что именно они и есть настоящие немцы.
- Да вы в своём ли уме? - обиделся Штейнгауэр. - Сперва господин этот, теперь вот вы!... Будто я и в самом деле кичусь немецкими корнями, стараюсь всем доказать, что лучше немца, чем я, на свете нет! Что за ерунда? Ничего практически не зная обо мне, вы, тем не менее, яростно уничтожаете меня, выставляя в образине раскольника! Решили, что пропавший без вести в сорок первом году под Москвой мой дед, которого я разыскал спустя сорок шесть лет - немец и потому, дескать, я горжусь, что отыскал свои "немецкие" корни? Требуете оставить в покое "голос крови". Но чей, простите, голос? Дед-то мой русским был, и умер он в немецком концлагере, а мои немецкие корни, как я уже сказал, питают меня с отцовской стороны! Я русский немец, так что кичиться немецким происхождением мне вроде бы не с руки. А говоря о настоящих людях с чувством долга, веры и чести, которые не отреклись от принадлежности к своему народу, я говорил не о себе, - о тех, чьи имена вы знаете. Вспомните хотя бы академика Бориса Викторовича Раушенбаха, не отказавшегося от принадлежности к своему народу в угоду карьеры учёного даже за колючей проволокой лагерей смерти!.. Знаете ли вы, чего добивался этот человек вообще?
- Равноправия!.. - крикнул всё тот же парень.
- Верно. Равноправия и справедливости. Иначе можно подумать, что русский человек вовсе не человек, и только потому, что не может воспользоваться национальностью для въезда в "рай" - в Германию!..
Вы знаете, в последние два-три года в печати появилось много статей, раскрывающих вроде бы явное, но всё же малоизвестное прошлое в нашей с вами жизни. Недавно я прочитал книгу Евгении Альбац "Мина замедленного действия". Книга основывается на документах и воспоминаниях очевидцев и рассказывает о тайной политической власти комитета госбезопасности. Так вот, я хочу сказать о том, что тысячи невинных людей уничтожались и калечились в меньшей степени по добровольным доносам "стукачей" и "кураторов" немецких поселений. В тридцатые годы и после немцы становились "стукачами", претерпев многодневные кровавые пытки энкаведешников. Когда мучения становились невыносимыми, когда тупел мозг и чувства, когда человек превращался в подобие животного, он не читая подписывал сотни страниц следственного дела, лишь бы оставили его в покое. Человек называл сотни известных ему имён. Нередко подписывали и без пыток. Один писатель, ставший знаменитым своими лагерными рассказами, когда ему сказали, что близкому ему человеку не дадут инсулин, если он не подпишет протокол, и этот человек умрёт, подписал бумаги немедленно. Но палачи инсулин всё-равно не дали и человек умер... Хм, иуды с немецкими фамилиями... Я в это не верю. Вся вина лежит на тоталитарном режиме того времени. Палачи, между прочим, как оказалось, были вполне нормальными людьми. Они свято верили в правильность своих действий. Система умело проводила идеологическую пропаганду и добилась колоссального успеха по уничтожению миллионов своих граждан. А вы говорите, Иуда... В современной Германии с её правовыми нормами полицейские бросают оружие по первому требованию преступника, захватившего заложника, поскольку видят, что жертве угрожает смертельная опасность. Неужели кто-то из нас в угоду мнимой "чести" подставит под удар своих родных, зная точно, что преступники не задумываясь приведут свои угрозы в исполнение?.. О какой чести мы будем рассуждать после?.. Современные теологические размышления заставляют поставить под сомнение и "стукачество" Иуды - последнего из команды сподвижников Иисуса Христа. Сын Божий, как мы знаем, заявил, что по прошествии трёх дней после смерти воскреснет. Высшее духовенство Священной Римской Империи потребовало его казни. Только так можно было проверить, лжёт Иисус или не лжёт, воскреснет или не воскреснет. Понятно, что в собственной смерти и в последующем воскресении был заинтересован и сам Христос. Накануне ареста Иисуса в обществе развернулись нешуточные интриги. Иуда - ученик Христа, по воле своего учителя, сыграл важную роль в том, чтобы всё произошло так, как желал и пророчествовал Учитель. И Иуда выполнил волю Христа. Он привёл вооружённых конвоиров, схвативших Иисуса. Но это произошло не сразу, а лишь после того, как Иуда подошёл к нему, поцеловал и сказал: "Радуйся, Учитель!" То есть, радуйся, Учитель, поскольку твоё желание исполнено в точности. А что касается предательства, то в момент ареста апостолы отшатнулись от Христа, отказались от него. Один Пётр обнажил меч и отрубил ухо слуге первосвященника. Но и Пётр отказался от Христа, как только к нему подступили с расспросами, трижды ответив: "Я не знаю этого человека!"
Неужели непонятно, что "иуды с немецкими фамилиями, по доносам которых уничтожались и калечились тысячи людей" - это не что иное, как отвлекающий манёвр карательной системы, обеливающей свои кровавые деяния?..
- Честно говоря, поначалу у меня не было желания вступать в эту дискуссию, но я не хочу равнодушно смотреть, как вы грызёте друг друга, - вмешалась в спор стоявшая поодаль женщина. - Я, знаете ли, человек немолодой, родилась до войны и смутно помню, как маму забрали в трудармию, а до этого нас, немцев, выселили из родных мест и оставили, как говорят, в чем мать родила... Можете ли вы, Альберт, представить, как трудно было детям, у которых отняли родителей? Мы, несовершеннолетние, остались без крова, лицом к лицу с жизнью. Старшему не исполнилось тринадцати лет, младшему - три, среднему было одиннадцать.
- Мне было пять лет, когда умер мой отец, - сказал Альберт. - У матери на руках осталось пятеро: старшему - шестнадцать, младшей - один годик...
- Да, конечно, - согласилась женщина, - во время войны и в первые послевоенные годы трудно было всем...
- Это был шестьдесят второй год, война давно закончилась, - уточнил Альберт. - Это был год, когда мать господина К рассказала ему о том, что его отец был немцем. У нас была та же ситуация. Мы, пятеро детей, оставшихся после смерти отца, имели право взять национальность русской матери. Некоторые этим воспользовались и позже действительно получили образование и хорошую работу. Я же не хотел, чтобы память об отце стояла вечным мне укором. Мне было очень трудно, и то, что я, не имея высшего образования, стал собкором немецкой газеты - это что - доказательство моей безнравственности? Или стукачества? Или было бы лучше, чтобы у нас вообще не было ни газет немецких, ни журналистов - "кураторов" немецких поселений? Почему вы всё это ставите мне в упрёк?
- Альберт, успокойся! - попытался охладить пыл друга Виктор Краузе. - И вы тоже! - бросил он злому пенсионеру, скользнув сердитым взором по остальным. - Журналисты немецких газет в нашей стране работают в тех условиях, которые есть. То есть под контролем соответствующих органов партии и правительства. Мы не стукачи, не кураторы и не предатели. И даже если кто-то из нас работает плечо в плечо с правоохранительными органами или органами государственной безопасности, это значит, что мы выполняем трудную задачу "разгребателей грязи".
- Да, что творили с нашим народом! - решилась высказаться женщина позади нервного мужика. - Это был террор: нас считали недобитыми фашистами, втаптывали в грязь солдатскими сапогами, да так глубоко, что выжить могли лишь самые сильные... Но имеем ли мы сейчас право обвинять тех, кто скрывал свою принадлежность к немецкой нации? Ведь каждый хотел выжить, а это удавалось тем, кто смог скрыть свою фамилию или сочетаться браком с человеком другой национальности. Я не смогла сделать ни того, ни другого... Прежде, чем обвинять человека в предательстве, надо, на мой взгляд, взвесить все "за" и "против", выяснить причины.
- И что из того, что чья-то мать или иная родня, спасая своих близких, вынуждены были скрыть своё происхождение? - подал голос стоявший впереди скучившихся читателей мужчина лет сорока. - А разве мало было случаев, когда дети или жёны вынуждены были отказаться от отцов или мужей, спасая других родных от "железной руки" НКВД?.. Наслышался я про эти страшные годы. Это сейчас просто - взять листок бумаги, сесть и написать, мол, продал свой народ. Ведь столько судеб, и все такие разные, так что вот так категорично подходить к одной из них просто неэтично... Со мной работают несколько немцев. У одного из них та же история. Родители почти до самой смерти скрывали его национальность. Зато их сын "стал человеком": выучился на пилота. Сейчас мы вместе летаем. Так что же, мне теперь перестать уважать его, или сказать: "Так вот какие у тебя родители..."
- Я не обвинял господина К в предательстве. Я говорил о приспособленчестве! - недоумённо пожал плечами Штейнгауэр. - О приспособленчестве не ради выживания в экстремальных условиях, а о приспособленчестве ради получения жизненных благ, элитарного образования, карьеры!..
- У господина К основания для сокрытия национальности были, - уверенно сказала одна из женщин. - Возможно, благодаря сокрытию своей национальности его мать смогла спасти детей, дать им образование. Кое-кто из нас либо из зависти, либо по недопониманию неспособен разобраться в тогдашней ситуации и склонен слишком строго судить тех, кто хотя бы таким образом смог уцелеть сам и сохранить близких. Не надо "жаждать крови", это опасно. Если мы, немцы, уважаем свою нацию и принадлежность к ней, нужно не завидовать этим людям и не презирать их, а суметь понять: да, было такое время и каждый "вертелся" как мог. Кто же виноват, что не все были способны на это?
- Вот это да! - воскликнул Альберт, сдерживая смех. - Оказывается, способность "вертеться", лицемерить, лгать - добродетель! А кто не может - сам виноват! Ну дела! А поскольку речь нашу мы ведём всё же о господине К, человеке послевоенного поколения, стоит ли удивляться, откуда же вдруг появилось столько перевёртышей - оборотней, разворовавших страну под клич "Хочешь жить - умей вертеться!.." По этому заявлению выходит, что все российские немцы воры и выжили только потому, что иначе выжить просто не удавалось!.. Бред какой-то, разве не видно? Господину К в начале семидесятых годов и после вовсе не нужно было прятаться в кусты со своей родословной, чтобы выжить. Как большинство немцев бывшего Советского Союза, в трудах и лишениях, но с чистой совестью он бы выжил и, я уверен, не терзался бы сейчас!..
- Нет, лично я горжусь тем, что я - немка, свою фамилию никогда не меняла, - повернула вспять и эта женщина. - Вряд ли нам, немцам, можно надеяться на что-то в будущем, если нет настоящего. До сих пор мы не имеем республики, своей земли - мы как бы арендуем её у других народов. Если появится возможность уехать в Германию, то и тут обдерут как липку. Немцы-трудармейцы и сегодня не приравнены к тем, кто получает пенсию по "льготным" спискам.
- В Германии нам, пенсионерам, обещают снизить пенсионное обеспечение до шестидесяти процентов! - заметил старик в клетчатом пиджаке, на лацкане которого поблескивали значки за трудовое отличие. - Хотите сказать, это справедливо?! Я пять лет пахал в шахтах трудармии, голодал, потом - десять лет тюрьмы за то, что я - немец, - это что же, справедливо?! Совести нет у политиков! И правильно, что ты, парень, свой голос подаёшь. Русский ты или немец - какая разница? Главное - добиться социальной защиты простых людей! А то что же получается - Германия считает себя демократической, культурной страной, а нас, стариков, за людей признавать не хочет? А кто виноват в том, что меня гноили в лагерях, а теперь над моим убожеством все смеются?.. - он хотел ещё что-то сказать, но в досаде махнул рукой, на его глазах навернулись слёзы, он смахнул их рукавом, повернулся и торопливо вышел из зала.
- А мы, дети, по вине правительства Сталина оставшиеся без родителей, неравноправны с детьми блокадного Ленинграда, - нарушила тяжелую тишину женщина. - Я очень рада за них, за то, что они наконец-то получили льготы, но к каким детям причислить нас? Больше чем уверена, что нормальную, "человеческую" пенсию не получу: дадут, чтобы ни жить, ни умереть. Ведь чтобы получить хорошо, надо идти на поклон, устроить банкет для "нужных людей" - тех, от кого зависит моя пенсия, а значит и жизнь... Прошу вас, мои дорогие соотечественники: давайте научимся понимать друг друга!.. Ну, а кто оказался послабее и мог лучше прожить как представитель другой национальности - пусть это будет на его совести!..
Альберт, казалось, нисколько не удивился упрямству и внутренней то ли озлобленности, то ли недоверия, то ли того и другого вместе "незнакомца". Как часто сталкивался он в своих публичных выступлениях с людьми, обвинявшими его в своих несчастиях, как часто ему удавалось использовать неприятную позицию обиженных и униженных в прошлом, чтобы раскрыть глаза другим на ситуацию сегодняшнюю, на то, что позитивные подвижки российского руководства вкупе с германским по решению немецкого вопроса в России становятся видны и умолчать о них невозможно. И чем чаще слышал он обиженные голоса о "нерешавшемся немецком вопросе", тем больше думал о том, что эту обиду, это возмущение распаляли искусственно. Это распаление исходило изнутри немцев, было похоже на самовоспламенение, лишь бы не принять "подачки" нового российского правительства, оправдать массовый выезд на историческую родину, туда, где, по понятиям многих, тяжелейшие проблемы разрешатся сами собой. Хорст Ваффеншмидт на съезде немцев в Москве, помнится, голос сорвал, пытаясь исправить положение дел. Да кто бы его слышал!.. Да, Альберт тоже принял решение уехать. Собственное здоровье заботило его не настолько, чтобы всё, чего он достиг в России, бросить. Беспокоила Рената, у которой врачи констатировали опухоль щитовидной железы, камень в жёлчном пузыре, острый полинефрит и опущение почек, общее нервное расстройство и массу побочных заболеваний. Российское здравоохранение пребывало в коме, нужных лекарств не было. А дети? Ведь у него еще были дети, всё чаще просившие поехать в Германию, куда уезжали их друзья и знакомые... И что - он должен всё рассказать?..
Люди не сводили со Штейнгауэра требовательного, аккумулированного в ток высокой частоты взгляда.
Если бы они знали, что творилось в его душе! Выслушав людей, которые упрекали его в том, чего он не делал, не говорил и даже не думал, он напрягал силу воли, чтобы сдержать клокотавшее в горле, готовое сорваться с языка негодование!..
- Не знаю, как вы, - заговорил он сдержанно, - а я испытал неприятное чувство. Извините, но, к сожалению, мы - в том числе и я, - не научились уважать чужое мнение, стараемся подавить его вплоть до оскорблений оппонента. Разброс мнений широк - это нормально... - Он перевёл дух и продолжал: - Камнем преткновения послужил вопрос, как относиться к людям, скрывавшим свою национальность до лучших времен. Немногие вникли в суть этого вопроса. А она, на мой взгляд, в том, что приспособленчество - не достоинство человека, оно его порок. Вы можете представить себе Иисуса Христа, отказывающегося от Бога, поскольку Синедрион первосвященников грозит смертью? Ухватив вершки, добавив соль воспоминаний, мысли и эмоции, смешав всё в скандальный винегрет, мы не пошли по пути сдержанной дискуссии. Чтобы жить мирно, не нужно хвататься за грудки. Нужно набраться терпения, внимательно выслушать мнения оппонентов, постараться понять, выделить фактический материал из общих рассуждений и лишь после этого аргументированно, вежливо возразить, и тогда вас поймут, потому что вы, скорее всего, окажетесь правы. Извините за поучение, но пустые вопли раздражают нервную систему...
Вот, например, вы, господин... наверное считаете, что я пытался в угоду кому-то искусственно воздействовать на ваши инстинкты, достичь корыстной цели. Цель была четко обозначена и не услышать её мог только невнимательный человек. Или тот, кто слышать не желает. Я хотел вместе с вами вникнуть в суть поднятых в письме вопросов, поразмышлять, и, если удастся, помочь господину К определить настоящее место в жизни. Так в чем же корысть? В обращении к вам за советом? В изложении собственного мнения на проблему, как оказалось, волнующую многих? Но разве не аппелировал к вам уважаемый господин.., разве не изложил он свою точку зрения? Во всяком случае тема нашего общего разговора наполнилась содержанием, мы все кое-что усвоили для себя, помогли господину К, которому я дам ответ через газету, посмотреть на проблему со стороны, определиться, оставаясь неуязвимым от прямых выпадов. В этом я вижу полезность состоявшегося разговора...
Вам, я так понимаю, интересно знать, кого я из себя представляю. Вы так много рассказали о себе, что не ответить вам тем же я не могу. Я не сын секретаря парткома, моя дорога не была устлана коврами. Моя мать при жизни - она умерла от рака в 1986 году - работала свинаркой в совхозе, отец - механизатором. Она - русская, он - депортированный из Марксштадта, прошедший трудармию и тюрьму, спецпоселение немец. Он умер... Жили мы среди российских немцев, вдали от русской родни, немецкие обычаи вошли в мою кровь не только с кровью отца, но и с воздухом сельских улиц. И когда пришло время получать паспорт, "лицемерно", лишь бы "выслужиться", вместо умершего немца появился другой, на своей шкуре испытавший, что значит быть немцем: до восьмого класса, пока я не окреп и не подрос, меня часто волтузили и обзывали два моих одноклассника, работающие сегодня милиционерами: один - на железной дороге, другой - в тюремной охране... Эти двое научили меня стойкости и терпению, научили думать и защищать своё достоинство... Когда мои соотечественники начинают спорить, кому тяжелее жилось, я говорю: каждому досталось с лихвой. И вы же, уважаемая женщина, противоречите себе самой, говоря, что сами свою фамилию не скрывали и выжили... Я не политик, не лидер ячейки "Возрождения", ни к одной партии отношения больше не имею, с заслугами не родился. В журналистской практике стремлюсь отражать мнения других людей, не навязывая своего. Если вижу и чувствую, что это хорошо, так и пишу - хорошо, если плохо - плохо, нечто среднее - так себе. У меня свои достижения, которыми дорожу. Это своего рода вехи творческого пути. Отработав десять лет во вредном для здоровья химическом производстве, орденов и медалей за доблестный труд я не получил, зато перенес операцию на лёгком, стал вдруг лишним и был вынужден искать другой способ зарабатывать на жизнь. Не по протекции, а по рабкоровскому опыту пришел я в журналистику. И если кому-то тоже хотелось видеть меня в стенах редакции, так это связано с моим желанием: я был и остаюсь самостоятельным человеком, не зависящим от чьих-то планов. Это был 1987 год - второй год с начала перестройки, когда не только я - многие хотели перемен. Хотим мы этого и сейчас. Через год редакционная коллегия центральной немецкой газеты вручила мне, молодому публицисту, премию года за статью "Единоборство". Следом на мою радостную голову свалилось трехчасовое обсуждение статьи и личных качеств корреспондента на бюро горкома, обвинение в клевете и угроза тюремным заключением. Читатели хорошо помнят, как распространяли слова правды, перепечатывая и переписывая "Единоборство". Сегодня это была бы рядовая ничем не примечательная статья, а тогда... Тогда я вынужден был срочно менять "Правду Христианинбурга" на заводской "Гонг", а нынче я представляю в Сибири известную вам "Neuer Weg"... Повторяю: я не баллотируюсь кандидатом в депутаты, не сколачиваю партию; я отвечаю откровенностью на вашу откровенность.
Заслуги... Вы определяете их сами. Я могу открыть свою жизнь и взгляд на неё, чтобы вы поискали в ней ценное для себя. Я - журналист независимой газеты и этим должно быть сказано всё. Но - увы! - независимость моя призрачная и требует жертвенности...
- Уважаемый господин Штейнгауэр! - подал голос незнакомец. - Вы уделили сегодня моей персоне, как мне думается, незаслуженно большое внимание. Вступив в дискуссию, которую вы же сами и развязали, я не ставил задачи нанести вам личную обиду. Да к тому же, разве каждый из нас, окажись он на вашем месте, не должен быть готов услышать не только хор одобрительных похвал?..
- Я уделил вам столько же внимания, сколько вы - мне. Дискуссию, как словесную войну, я не развязывал. Я просил у вас совета. Но вместо одобрения за обращение к вашему разуму я, по вашему, должен выслушать оскорбления? Когда-нибудь вам и этого покажется мало и вы потребуете от меня стойкости под градом камней?
- Между вашим первым и последующими высказываниями - огромная пропасть, - продолжал мужчина. - От мажорной безапелляционной тональности первого дальше нет и следа. Сопоставишь декларативную озабоченность наших властей проблемами российских немцев и поданную вами благостную картину воплощения этой якобы озабоченности в жизнь - и не может не появиться у тебя ощущение неискренности вашего выступления. А ваше обращение не к разуму человека, а к нелучшим его эмоциям, односторонняя трактовка факта изменения фамилии и национальности, явно приводящая к осуждению тех, о ком идет речь, пробудили у некоторых из нас отнюдь не высокие чувства. Будем до конца искренни: своим выступлением вы, какие бы благие побуждения у вас ни были, заставили, думаю, не одного немца подозрительно приглядываться к своим соплеменникам, мысленно спрашивая себя: "А истинный ли тот или иной немец, не из тех ли, кто выжидал и лавировал?" Все это явно не на пользу нашему и без того расколотому национальному движению!
- Обманщик семью не красит, - заметил кто-то. - Только не надо путать божий дар с яичницей - обманщик-то не Штейнгауэр, а К!.. А ты, господин хороший, как тебя там?.. Чего привязался? Тоже, поди, к немцам примазался, личину свою под другой фамилией прячешь?..
- Журналисты призваны способствовать сближению людей, независимо от того, имеет это отношение к национальным проблемам или нет, содействовать их единению, устранять вражду и нетерпимость друг к другу, - ответил мужчина. - Да и лукавите вы, уважаемый Штейнгауэр, когда утверждаете, что ни в чём не упрекнули несчастную мать своего "героя". Вспомните: осуждая его, вы как бы случайно, мимоходом многозначительно бросаете, что ведёт он себя недостойно, "храня семейную тайну... по традиции?"
- И не откажусь повторить: это плохая традиция!
- Вы сказали, что уезжаете в Германию. Доводы в пользу такого шага, к сожалению, более чем серьёзные. Раньше вы говорили, что "тех, кто не выдержал и уехал, можно понять. Это поступок отчаявшихся". Хочется надеяться, что отнести вас к таковым нет оснований. И что на исторической родине - а у вас их, оказывается, две! - вы будете продолжать бороться за восстановление справедливости по отношению к оставшимся. С ещё большей искренностью и любовью к ним...
Вперёд вышла невысокая, седовласая женщина.
- Альберт Генрихович, - заговорила она, - не удивляйтесь, что мы такие недружные. Слишком много у каждого наболело. Вы относитесь к людям, которые действительно любят свою нацию, свой бедный народ, как Гуго Вормсбехер, Лев Малиновский, кто учит нас понимать непонятое годами - ведь в большинстве случаев мы не знали о себе правды...
- Спасибо за поддержку, - улыбка Штейнгауэра отдавала горечью. - Но я не заслуживаю той чести, которую вы оказали мне, поставив в один ряд с Гуго Вормсбехером и Львом Малиновским, в один ряд с писателем и историком, политиком и ученым, которых я оцениваю по-разному. Я не могу не любить, не жалеть российских немцев, к коим просил бы относить и меня. Не могу не любить крымских татар, донских казаков, другие народы, не только "свою нацию". Я, простите, не нацист. Не могу согласиться с унижением или возвеличиванием моего имени, со всем придуманным обо мне, мне приписанным. Нет уж, господа, увольте: кесарю - кесарево. И называйте меня раскольником сколько хотите... О дружбе: мы действительно недружные. Или равнодушные?.. Я неоднократно выступал в защину порой совершенно незнакомых мне людей, помогал собратьям по перу, редакциям газет, а что слышу? Штейнгауэр демагог и фальсификатор, обманывающий доверие людей, в немецком национальном движении его имя никому неизвестно!.. Другими словами, вы, господин Штейнгауэр, предатель, вам, господин Штейнгауэр, заткнуться бы и не пищать, поскольку господа заслуженные слова вам не давали, и вообще, какое вы имеете право!.. Ах, ну как же нам хочется укусить друг друга, да чтобы побольнее!.. Вы знаете, я всё чаще иронизирую над собой - это правда. Много противоречивого есть в том, чего мы хотим и тем, что имеем. Но смешного мало. Всё идет к тому, что в Германию уеду и я - вынужден уступить тяжелым проблемам семейного характера. Кроме того, я хочу быть там, где находится активная часть нашего народа, хочу своими глазами увидеть, прочувствовать душой и сердцем многосложную интеграцию российского немца на исторической родине. Обстоятельства выталкивают из России - это не только моя проблема, это проблема и ваша, проблема миллионов.
- Альберт Генрихович, - опять выступила вперед седовласая женщина, - я живу недалеко от Христианинбурга и хорошо знаю вас, слежу за вашими публикациями, знаю, что вы, несмотря на сложность времени, находите средства на поездки собкора, отказывались от зарплаты в пользу редакции, переводили гонорары в различные фонды, помогали людям чем могли, сами оставаясь без хлеба. И когда в ваш адрес звучат огульные обвинения, меня это возмущает и, поверьте, оскорбляет! И если кто-то не знает, я скажу: собственный корреспондент "Neuer Weg" в Алтайском крае в большинстве случаев сам находил спонсоров, которые оплачивали ему дорогие поездки на наши съезды и конференции, на встречу с Борисом Ельциным, на турне по городам Сибири, по немецким районам и так далее! В прошлом году он совмещал свою работу с работой в редакции "Deutscher Ring"!.. Не забывайте, что у него есть семья, трое детей!.. И не надо по своему образу и подобию думать о том, что наш собкор - непременно платный агент КГБ, соглядатай, что основная его работа - шпионить за нами!.. За нами шпионят люди без совести, а Штейнгауэр - человек с совестью!.. Когда ему было плохо, когда у него были проблемы, кто из нас помог ему?!. Никто!.. А почему? Да потому, господа-товарищи, что на могилу Фридриха Больгера, нашего поэта и журналиста, не вы, а он, Альберт Штейнгауэр, носит цветы!.. Когда советские спецслужбы через подставных людей рассказали о массовых расстрелах в Славгороде, Христианинбурге, в других городах и сёлах бывшего Советского Союза, некоторые из нас, найдя имена своих близких в бесконечных списках расстрелянных, попытались увековечить память невинно убиенных. Эта идея исходила от нас, но мы были беспомощны, неорганизованны, и когда собкор Штейнгауэр собрал представителей нескольких районов и нас, родственников расстрелянных, мы все поддержали его идею - создать общество по увековечиванию памяти репрессированных, собрать деньги и поставить памятники в местах массовых расстрелов и захоронений... Спросите, спросите его и он вам скажет, как дело повернулось!..
- Я писал об этом, - сказал Штейнгауэр, находясь в точке схождения десятков любопытных, влюбленных, насмешливых и откровенно презрительных взглядов. - Резонанс публикаций переоценить невозможно: письма и устные обращения граждан, нашедших в списках родных, поступили в редакции газет, в администрации и Советы народных депутатов повсеместно и со всех концов СНГ. Они не исчисляются сотнями - приукрашивать незачем, но значение их, их содержание - велико. Люди, что удивительно, благодарили спецслужбы, впервые сделавшие доброе дело, просили довести его до логического завершения - увековечить память о жертвах красного террора, - иначе это назвать нельзя, - в бронзе или камне, как это принято в цивилизованном мире. Зеркалом души воспрянувших надеждой звучат во мне слова Марии Яковлевны Шауфлер из села Нижняя Тавда Тюменской области, в 30-х годах проживавшей в селе Клюффельд Немецкого района Алтайского края: "В списках я нашла моего отца и двух братьев. Спасибо Вам! Очень прошу, если будете строить Мемориал, напишите мне, быть может, я смогу отдать свою пенсию и душа моя успокоится..." В 1992 году малый Совет народных депутатов, например, решил удовлетворить просьбы - отдел архитектуры получил задание: подобрать подходящий случаю памятный знак, составить технико-экономическое обоснование и... всё осталось без движения... У нас не хватило ни сил, ни средств, сказал мне один из председателей исполкомов. Как бы там ни было, братские могилы - а их найдено несколько, без указания фамилий погребенных - остаются безымянными, не отмеченными даже скромными надгробиями. Можно ли было смириться с этим?.. Я не мог. Если мы оставим могилы наших предков в потеху забвению, не восполним провалы памяти, не покажем, к чему ведут наши революции и политические битвы, всё вернется на круги своя, всё начнётся с начала, вернее - продолжится. Допустить новый разгул репрессий, разгул смерти на нашей земле нельзя! Отвечать добром на зло трудно, но, объединив усилия, можно. Так говорил я, переходя из кабинета в кабинет наделенных властью и имевших деньги, пусть небольшие, но всё же...
Он вдруг замолчал, решив, что зря распинается, кому надо, тот давно всё понял, другие же просто поднимут на смех, как тогда...
На выручку бросилась всё та же седовласая поклонница его тяжелой судьбы, подняла и продолжила рассказ:
- Я помню, - живо начала она, светясь помолодевшими глазами, - заручившись поддержкой глав администраций, председателей Советов народных депутатов городов и районов, председателей местных организаций "Возрождение" и Союза российских немцев Барнаула, средств массовой информации и некоторых предпринимателей края, поставив в известность и надеясь на реальную помощь администрации края и Совета народных депутатов, рассчитывая на конкретный вклад трудовых коллективов госпредприятий, а также духовенства, гуманитарных организаций России и Германии, известив всех, Альберт Штейнгауэр созвал собрание общественности, чтобы вместе, как и сегодня, сейчас, ответить на непростой вопрос: время ли собирать камни - камни на строительство памятных знаков на братских могилах. После Победы в Великой Отечественной войне памятники и Мемориалы Славы погибшим в борьбе против фашизма были поставлены по всему Советскому Союзу, ничто не было забыто и никто не был забыт! Так почему же миллионы расстрелянных сталинскими опричниками не имеют святого права на жизнь вечную?.. Собрание состоялось пятого февраля. Не такое представительное, как хотелось нашему дорогому Альберту, но каждый из участников, казалось нам тогда, был рад, что оно вообще состоялось - столько было противодействия, возражений, оправданий, сомнений, критики!..
- Тут я должен внести ясность, - вмешался Альберт. - Первоначально инициатива увековечения памяти близких принадлежала родственникам репрессированных, но в силу известных обстоятельств они ничего не могли сделать. Потом, уступая напору гласности, которая, хотите - верьте, хотите - не верьте, открыла архивы НКВД-КГБ-ФСБ, и новые сотрудники спецслужбы поддержали, судя по материалам журналистки Светланы Скляр, идею крепкой памяти. Но когда я пришел к полковнику Ершову и попросил подтвердить витавший в воздухе слух или опровергнуть его, тот вдруг заявил, что он лично категорически против установления памятника расстрелянным в тридцатых годах, поскольку не все из более чем полутора тысяч человек реабилитированы, а это значит, сказал он, на мемориальную доску памяти можно внести имя какого-нибудь убийцы или насильника, получившего законную расплату. Другими словами, прозвучало новое огульное обвинение российских немцев в немыслимых преступлениях! Я тут же попросил доказательства, но у полковника их, разумеется, не было!..
- Однако собрание благодаря вашей, Альберт, настойчивости состоялось, идея была одобрена и общество было создано, через несколько дней администрация Христианинбурга открыла в Сбербанке счёт, куда поступили первые пожертвования... - торопливо вставила седовласая женщина.
- Да, деньги стали поступать... Учитывая инфляцию рубля, это были крохи. Но дальше произошло то, чего я боялся - в наши дела "кто-то" вмешался, общество распалось, всякая деятельность прекратилась...
- Вам, председателю общества, несмотря на ваши протесты и жалобы, ни администрация города, ни Сбербанк не давали информацию о суммах поступивших пожертвований, вашего заместителя, служащего городской администрации, вдруг уволили с работы, на страницах газет, куда вы писали, собирая пожертвования, вместо номера счёта общества появлялись чужие счета, а газета "Степные зори" поместила заметку с резкой критикой утопичной идеи увековечения памяти репрессированных, зациклившись на дорогостоящих помпезных Мемориалах... Не случайно, - писал один из администраторов, - практически все выступавшие отклонили предложение Штейнгауэра... Государство не в состоянии выполнить положения Закона о реабилитации жертв политических репрессий, касающиеся материальных компенсаций, сегодня надо думать о тех единицах, которые прошли ГУЛАГ и выжили, о тех сотнях трудармейцев, которые в нечеловеческих условиях работали на шахтах и лесоповалах, потеряли там здоровье, а нынче на пенсии. Что же касается захоронений, то верно замечали выступавшие на собрании: надо привести братские могилы в божеский вид, огородить, посадить берёзки и цветы, установить памятные плиты, поставить рядом скамеечки. Для этого не требуется больших затрат, это по силам и общественности...
- Как будто я настаивал на помпезности!.. - с горечью произнес Штейнгауэр. - Да и вообще, когда мне заявляют, что денег нет, я спрашиваю, а куда же они подевались?.. Если деньги - вода, то нужно искать то озеро, куда вода стекается. Накануне собрания я получил письмо Александра Христиановича Дитца, председателя Межгосударственного фонда реабилитации и защиты жертв сталинизма и трудармейцев, он писал, что Фонд живёт практически на общественных началах, денег, которые поступают на благотворительной основе, хватает только на самое необходимое в текущей работе... Господин Дитц одарил меня щедрыми советами, а я, перечитывая их, давился отказом и переживал заново выступление журналиста из Славгорода Петра Фица: "Фонд этот - мертворожденный ребенок общества "Возрождение"... " На собрании я говорил и повторяю сегодня: когда в семье умирает близкий человек, его оплакивают и хоронят, не жалуясь на то, что в доме нет хлеба. В нашей семье тоже горе. Оно случилось не пятьдесят с лишним лет назад - тогда мы о нём ничего не знали. Близких теряли почти в каждой семье, но в целом... в целом наш народ почти ничего не знал о себе самом. Горе пришло к нам спустя полвека, а мы?.. А мы говорим о материальных компенсациях!.. Да, и в этом вопросе справедливость должна быть, но прежде надо отдать должное невинно убиенным, чьи души маются отсутствием совести у выживших, сумевших вывернуться, сменивших вовремя национальность. Если мы примем точку зрения полковника Ершова, то согласимся с тем, что российские немцы действительно создавали профашистские террористические организации и были расстреляны поделом. Абсурд!.. И почему мы не можем, приведя в порядок братские могилы, установить памятники? Не потому ли, уважаемые администраторы-коммунисты, что вы не хотите приравнять погибших к лику святых, трудармейцев - к фронтовикам?.. Надо, вы говорите, вносить больше человечности в само слово "память", так почему же, как только речь заходит о расстрелянных в 30-х годах, всё сказанное вы немедленно просеиваете сквозь сито энкавэдэшной цензуры?!. Ещё не установленные памятники уже стали нравственным укором многим живущим на этой земле!..
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/15/1153