он был, наконец, убит. и он осознавал это.
он был убит собственной жизнью - нелепой, беспечной, временами наполненной работой, которой он отдавался без остатка, или очередной из немногочисленных любовей.
он был растерзан, как растерзал бедного ягнёнка лев, что жил в зоопарке, куда он пробирался под забором.
в том зоопарке работала девушка, в те времена сиротского, голодного детства, она казалась чудом, доброй колдуньей. она подарила ему шарф и перчатки одной очень холодной зимой. она угощала его конфетами и, о великие, мороженым. сейчас, когда он мог позволить себе очень многое, если не всё, ничто не было для него таким деликатесом. она уволилась, и он потерял свою фею детства.
он лежал ничком на кровати. на той самой кровати, на которой спустя 10 лет у него был животный секс с девушкой из зоопарка. уже не она угощала его, а он дарил ей тысячи жизней, растирая их по её до синевы бледному телу. он нашёл её, надеясь вернуть детскую сказку, возвратить чудо. но ждало лишь разочарование: она начала с кокаина и сейчас сидела на какой-то дешёвой химке. у неё были грязные волосы, нехватало зубов, добрая колдунья умерла. он трахал её сзади, брезгливо держа за костлявые бока и одновременно хоронил детство, окончательно.
он пил виски, безвольно опрокидывая стакан в глотку. он пил Чивас, подаренный кем-то, как самую дешёвую водку, морщась и закусывая собственным рукавом. и блевал с него потом, как с палёной водки.
он тонул в собственном сознании, как в болоте. без надежды выплыть. без попыток выплыть.
жизнь приобрела вкус. нет, жизнь потеряла вкус, ему оставалось только жевать её, как туалетную бумагу, серую, мерзкую, купленную в ларьке в шесть с половиной рублей.
делать. развиваться. двигаться. расти.
кому всё это оказалось нужно? он один. один лежит на кровати. лежит и слушает, как вытекает из него жизнь.
он был, наконец, убит. и он осознавал это.