Мой рассказ — описание реальной истории Любви, случившейся в городе Томске. По понятным причинам имена героев рассказа изменены.
Так, нет воли Отца вашего Небеснаго,
чтобы погиб один из малых сих.
(Евангелие от Матфея, гл. 18, ст. 14)
Зима в Томске стояла снежная и ужасно холодная, что очень обычно для здешних мест. Снега начались еще в декабре и шли весь январь. Сторожа собора Александр и Николай трудились каждый день, расчищая церковную ограду. Орудовали лопатами, скребками и метлами, но снег непрерывно шел и шел, не давая отдыха. Мы с пономарем Геннадием уже три раза лазили на крышу собора и сбрасывали снег оттуда. Если его не скидывать, то весной со стен храма побегут ржавые потоки талой воды.
Небо низко заволокло блеклыми тучами, ветер с неистовой силой дул с севера, но он не мог разорвать пелену и всю зиму мы проходили, кутаясь в пуховики и шубы. У меня было теплое зимнее пальто, но и в нем я мерз, надевая под низ даже две кофты и жилетку. Казалось, земля уже не могла терпеть стужи. Птиц — и то прихватывало морозом на лету, по дороге на работу приходилось не раз встречать окоченелые тельца воробьишек и сорок. Жалко их мне. Мы-то, люди, в своих квартирах теплых да домах отсидимся-отогреемся, можем и валенки надеть, а им, пернатым, тяжко. Не смог кроху добыть — сгинешь сразу.
Близилось Сретенье. После него уже чувствуется, обыкновенно, первое, робкое, осторожное дыхание весны. Но пока она, прекрасная девушка Весна, с длинными русыми волосами ниже пояса, небесного цвета глазами, и в цветастом, раскидистом и легком, как воздух, платье, вероятно, находилась где-то далеко в пути. До Томска ей еще далеко было в ту пору…
На работу я ходил в валенках, а там, на кафедре, переобувался в туфли. Студенты болели, чихали и кашляли на занятиях. Многие лежали дома с высокой температурой. Грипп свалил многих, но я пока держался. Каждый день пил травяные чаи, привезенные загодя из дома. Чеснок ел в немалых дозах, варенье на хлеб мазал. И мед.
Во вторник пришлось допоздна задержаться на работе. Заседание кафедры протянулось до семи часов вечера, потом дописывал статью. Когда я вышел из корпуса, радио припаркованной на углу машины известило о времени: пошел одиннадцатый час. Я знал, что дома меня никто не ждет, поэтому нашел необходимым после тяжелого дня недолго прогуляться до Лагерного сада, хоть воздух уже начал обжигать щеки, пробрался под пальто и легко покалывал грудь.
Лагерный сад — мое излюбленное место прогулок. Крайняя южная точка Томска. Самая ближняя, стало быть, к дому, к родине, к маме. Красиво в Лагерном. Осенью особенно. Выйдешь утром — за речкой, на краю рощи, у березки, которая вчера еще стояла зеленой, свисает желтая ветвь. На таловых кустах листья темно-красные, края их подвернуты, отчего они еще больше сужаются и становятся похожими на челноки. Осины стоят наряднее всех. В такое время, взобравшись на холмик у электрического столба, вечером, при закате, хорошо смотреть на юг. Далеко видно вокруг. Взору открывается Томь, петляющая меж бугров с перелесками, немного правее — деревня Черная Речка, рядом — сенокосы, чуть дальше — поля, озера небольшие, окруженные стройными пихточками и кедрачом. А на горизонте, окутанные синей дымкой, чуть различимы взгорья Салаирского кряжа.
Перед самым октябрем вдруг замечаешь, что лес облетел, деревья голые, и только на какой-нибудь березке, на самой верхушке, трепещет несколько листьев, ни желтых, ни красных — буро-черных, как бы опаленных морозом.
Есть в Лагерном саду Аллея Любви. Здесь, в основном, гуляют молодые пары, есть и просто влюбленные, которые часами стоят над речкой и тонут в глазах друг друга. Они счастливы, дай Бог только, чтоб навсегда. Проходишь мимо и думаешь: «Придет время, и точно также буду стоять я, счастливый, сияющий, нашедший Ее, Любовь». На тротуаре, выложенном брусчаткой, можно прочитать самые разные истории Любви. Здесь признания, нежные рисунки, обещания, стихи…
Чаще всего уходил я по Аллее Любви, садился где-нибудь под осину и сидел часами или лежал, подстелив куртку. Ти-ихо. Сверху на плечи мои, на полегшую траву, на необорванные кусты калины и шиповника, падает, ложится лист. Закрываю глаза, и представляется, что я один во всем Лагерном саду. Только ровный по всему саду, едва чувствуемый шорох листьев, ласкает слух. Но вот пройдут несколько новоиспеченных пар, мило беседуя, некто промелькнет с собакой, засмеется ребенок. Опять тишина…. И только ветер налетает из-за речки с поля: качнутся, зашумят деревья, посыплются листья, будто бросил кто-то сверху целую охапку. Подхватит их ветер, закружит, понесет через Аллею над влюбленными. Летят они, поворачиваясь, падая, редея, а какой-нибудь один листок так высоко взнесет, что едва виден он. Смотришь, привстав, а его уже нет, упал или просто скрылся с глаз. А некоторый упадет прямо на девушку, ступающую с парнем под руку, и запутается в волосах ее. Она улыбнется, возьмет лист в руку, подержит. И приятное, высокое чувство коснется вдруг ее сердца, преобразится оно, вспыхнет. И нет ничего прекрасней для молодого человека, как созерцать любимую улыбку эту, и помнить всегда мгновения, когда души, соединяясь, рвутся ввысь…
Идти от университета до Лагерного сада я решил по набережной. Здесь совсем недолго — минут пятнадцать нескорым шагом. Свежий снежок непрестанно поскрипывал под ногами, фонари, скрипя от порывов ветра, светили грустно на дорожку, да звезды смотрели на меня из Вечности. Казалось, время замедлило свой ход раза в два, а то и больше. На дороге, соединяющей Томск с Новосибирском, позли редкие машины, их огни окаймлялись разноцветными ореолами, — влажность воздуха была весьма велика. Воздух в городе успевал к ночи настолько насытиться водяными парами, что, замерзая, они давали эффект тумана, рассеивая и искажая любой лучик. Электронное табло у террасы показывало минус тридцать семь.
В саду было пусто. Никто не осмелился прийти сюда в столь поздний час, да в такой мороз, когда, кажись, кровь останавливается в жилах. Я пошел обычной своей дорогой — через Аллею Любви. Началась метель. Она усиливала то психологическое действие ночи, когда чувствуешь себя одиноким, забытым и никому не нужным. Деревья стонали, резко роняя снег с веток и терпеливо покоряясь ветру. Их клонило то в одну сторону, то в другую, они походили на гигантских великанов, схватившихся в смертельной битве. Моя душа съежилась и померкла. Хотелось попасть в тон гудящему лесу и слиться с ним своим телом, бросив все заботы земные. А я все шел и шел по Аллее, погрузившись в глубокие раздумья о том, что, быть может, душа каждого из нас подобна этим могучим елям в борьбе со злом, с натисками судьбы и лишениями. Все мы теряем и скорбим, поэтому нужно научиться искусно гнуться под ударами, но не ломаться, научиться молча, смиренно и мудро сносить тяготы. Ведь ни одно дерево же не произносит сейчас слов осуждения, — думал я, — следует и нам, значит, брать с них, кротких, пример.
Господи, что это? — вздрогнул я, заметив на дальней скамейке силуэт человека. Или показалось? — успокаивал себя сразу же. Нет. На скамье кто-то неподвижно сидел, склонив голову. Плачет! — затаив дыхание, я совершенно отчетливо слышал частые всхлипы, перераставшие в безудержное, горькое рыдание. Быстро подбежал. Сколько случаев бывало, что сядут зимой в безлюдном месте и околеют. По пьянке чаще такое происходит, но может ведь и сердце прихватить, и нога подвернуться. Да мало ли чего! Плакала девушка, лет двадцати. Из-за чего же? — подумал я, но не дал своим мыслям ходу: надо было срочно действовать. На девушке была тонюсенькая замшевая курточка и светло-голубые джинсы. Из-под куртки выглядывала нарядная черная кофточка с ярко-синими колокольчиками и надписью «Only you» («Только ты» — прим. авт.). И это — в такую-то погоду!
Девушка даже не смотрела на меня. Она очень дрожала и продолжала плакать, захлебываясь слезами, которые обильным потоком текли из ее красивых, бездонных глаз цвета небесной лазури. Длинные, пушистые ресницы ее смерзлись, разводы туши и теней расплылись по скулам и переносице. Слезки замерзали на щеках, подбородке, шее, иные скатывались на кофточку, отчего та покрылась ледяными бусинками и стояла колом на груди. Нет, никогда не забудутся мне эти слезы, эта промокшая обледенелая кофточка, мягкие, белые от холода, ангельские ручонки… Мне стало до того жаль незнакомку, что из моих глаз тоже покатилась слеза…
Медлить было нельзя. Девушка никак не реагировала на мои вопросы, и я не знал, что предпринять. Тут мне в голову пришла великолепная мысль, но я секунду еще подумал, стоит ли ее слушать. Все-таки решил, что да. Я… поцеловал девушку. Первый раз в жизни. Несмело, застенчиво, стыдясь самого себя, дотронулся губами до ее бледных уст и прижал девчонку крепко к себе…. После, спешно сняв с себя свитер и одев его на девушку, вызвал такси, вслед за тем осторожно взял леди на руки и понес через Лагерный сад. По дороге начал читать вслух любимую с детства молитву «Символ веры», мысленно крестясь. Девушка прекратила плакать, руки ее слабо обвивали мою шею, и, уткнувшись лицом в мой темно-зеленый шарфик, приторно пахнущий ладаном, воском и церковью, она еле уловимо бормотала: «Зачем? Зачем? Зачем?» Машина, к счастью, подоспела совсем скоро, и через пятнадцать минут мы уже были в соборе.
Дежурил Александр. Увидев меня с девчонкой на руках, он открыл дверь церковного дома. Аккуратно, не дыша, я внес незнакомку в мою келью и опустил ее на гостевую кровать, служившую для ночлега моих приятелей из Горно-Алтайска. Часы показывали половину первого. Я выбежал на улицу, кратко рассказал Александру о случившемся, поставил чайник в трапезной и подогрел суп. Когда вернулся в келью со всеми чайными принадлежностями, медом, смородиново-черничным вареньем, яблоками и кастрюлей, девушка лежала, широко открыв глаза и рассматривая обстановку. Я обрадовался, она понемногу приходила в себя после страшного вечера.
— Как Вас звать? — спросил я и включил обогреватель.
Девушка с трудом повернулась ко мне лицом, уголки рта ее тронула улыбка. Я ликовал в душе, я был рад за нее, я благодарил Бога за то, что все обошлось благополучно.
— София, — произнесла она, кутаясь под шерстяное одеяло.
— София, Вам нужно сейчас обязательно поесть суп и выпить горячего чаю, чтобы не заболеть. Не стесняйтесь меня и кушайте, пожалуйста, — говорил я уверенно, стараясь держать голос на одной ноте.
— Кто вы и почему я не умерла? — спокойно спрашивала девушка.
Мне стало жутковато. Что-то серьезное и опасное скрывалось за последней частью вопроса Софии, и я понимал, что, если мне не удастся помочь ей, я не найду себе места в дальнейшей жизни и буду себе противен. Но как? Как говорить с ней? — мучительно задавал себе вопросы. Как помочь Софии? Господи, помоги!
— Меня зовут Евгений. Я служу в соборе псаломщиком. Почему Вы живы? Мне кажется, на этот Ваш вопрос никто не знает ответа, София. Ни я, ни Вы, никто. Только Богу известны все причины. И раз Он сейчас сохранил Вам жизнь, нужно все-таки поесть и попить чаю, — хладнокровно говорил я.
София попробовала встать, но у нее не получилось даже поднять голову. Девчонка совсем обессилела. Я помог ей сесть за стол, налил суп и пододвинул ближе вазочки с медом и вареньем. Неуверенно, почти по-детски держа ложку, девушка хлебала горячий борщ. Множество раз мне приходилось наблюдать, как и сколько кушают девчонки. Как правило, — мало, предпочитая салаты и фрукты, запивая стаканом зеленого чая или сока. София же, по всей видимости, была голодна. Напоминая о том, что ей сейчас ни в коем случае нельзя простыть, я заставил ее докушать борщ, а после пить чай с медом и вареньем. Держа бокал обеими ладонями, София подносила его к губам, грелась и удивленно смотрела на меня, постепенно привыкая ко мне и к спокойному строгому интерьеру комнаты.
— А что вы делали так поздно в Лагерном саду? — уже довольно звонко прозвучал ее голос.
— Просто гулял. Я часто там гуляю, в любое время года и суток.
— Как вы меня нашли?
— Я никого не искал. Точнее, я искал не Вас. Я искал себя. А получилось, что нашел Вас. Тем самым и себя, — смутившись, подметил я.
— Как это?
— София, мне кажется, сейчас Вам надо хорошенько отдохнуть и выспаться. Я обещаю Вам пообщаться позже, теперь же Вам нужно умыться и лечь спать. Девушка взглянула в зеркало, висевшее на стене.
— Боже мой! На кого я похожа?! — с досадой воскликнула она.
— На самого счастливого человека!
— Вы шутите?
— Нисколько. Вы посмотрите, как Ваши глаза сияют. — Глаза у Софии действительно засияли, на щечках появился забавный румянец, а одна прядь волос очень мило падала на лицо, отчего девушка в тот момент чрезвычайно походила на Зинаиду из тургеневского рассказа «Первая любовь».
— Пройдемте, я провожу Вас в душевую, — поторопил, однако, я. — Вы можете идти, София?
— Да.
Я все же поддержал девушку за руку.
Когда София вернулась в келью из душа, идя, между прочим, уже самостоятельно, я окаменел…. В нескольких шагах от меня, прислонившись к двери, стояла высокая стройная девушка со смешным тюрбаном из полотенца на голове. В ней наличествовало что-то такое очаровательное, повелительное, ласкающее, обворожительное, насмешливое и родное, что я, открыв рот, молчком смотрел на Софию и любовался ею. Голову мою обносило, хотелось все на свете отдать, чтобы иметь возможность хоть десять секунд смотреть на нее каждый день…
— Что с вами? — ее вопрос вернул меня в реальность.
— Со мной? А что со мной? Нет, ничего, это я так, со мной бывает такое, — начал оправдываться я.
— И как часто? София, облокотившись на шифоньер, глядела на меня своими прекрасными глазами, полными неземного света и доброты, сводящими с ума окончательно.
— А? Что? Первый раз, — вырвалось у меня, и я понял, что прокололся…. — Разрешите, я Вам постелю.
Из шифоньера был вынут новенький комплект постельного белья, подаренный игуменом. София недоуменно и испуганно смотрела на меня. Ее можно было понять. Кто он, этот Евгений? С какими намерениями он меня сюда привел? Чего ему от меня нужно? Почему я вообще оказалась здесь? — вот примерный список тех вопросов, которые, должно быть, возникали в голове у Софии. Я принял единственно правильное решение: предложил Софии помолиться перед сном. Она послушно кивнула, и я начал читать «Отче наш». София не умела правильно креститься, но не ошибалась более, когда я показал, как нужно. Совершив молитву, перекрестил Софию и кровать, на которой она будет спать.
— Все будет хорошо! — тихо уверил я, нежно взяв девушку за руку. В ответ София бросилась ко мне, повисла на плече и снова заплакала.
— Понимаете, я — развратница, я — очень плохая, я залетела, я …
Мой второй поцелуй принудил ее замолчать. Долго-долго мы стояли с ней посреди кельи, в объятиях, при свете лампады.
— Пора уже укладываться, Евгений, — шепнула мне София, утомленно дыша в грудь.
— Вы правы. — Постелив себе, я погасил огонек.
— Спокойной ночи вам, Евгений! — София проговорила эти слова столь ласково, столь трогательно, что ее можно было сравнить лишь с заботливой мамой, успокаивающей своего маленького сынка перед сном. У меня сердце сжалось в комочек. Никто не разговаривал со мной так, как делала это София…
— И Вам желаю приятных сновидений. Ангела-Хранителя на предстоящую ночь! — сдерживая слезы радости за Софию, ответил я.
Спустя минут двадцать София уснула. А мне спать вовсе не хотелось. Сложно сказать, что я испытывал в ту ночь. Меня охватили непонятные чувства. Мысли, соображения самого разного рода лезли в голову. Душа моя звала тело куда-то вверх, парила, витала в облаках, поднималась все выше и выше. Все лицо мое было облито слезами, я вытирал их тут же платочком, стараясь не издавать ни малейшего шума. Самое страшное, чего я боялся, — нарушить покой Софии, разбудить ее. И вдруг поймал себя на мысли, что ни за кого в былые времена я так не волновался и не переживал, как за Софию, эту спящую красавицу, изумительную девчонку с Лагерного сада, покорившую меня.
Что же случилось с ней? Почему она сидела там, в саду, в поздний час, одна, почти раздетая? Зачем она называет себя развратницей? Она беременна? Или успела сделать аборт, а теперь кается? Кто ее обидел? Откуда она родом, есть ли у нее родители, дом? Где живет в Томске? Учится? Работает? Вопросы появлялись один за другим, но ответы на них я не находил, теряясь в догадках, строя предположения, путаясь в обстоятельствах… Утро решит все, — диктовал себе, стараясь вздремнуть хоть на часок. Но попытки заснуть были тщетными. Неясная тревога холодила мою душу, она билась и металась, подобно бабочке, попавшей в паутину. Сердце стучало, трепыхалось, пульсировало, точно стремясь выскочить из грудной клетки.
Бессонная ночь заканчивалась. Из-за облаков выглянул месяц. Его слабое свечение проникало в комнату, позволяя, однако, достаточно четко различать предметы. Я поднялся и на цыпочках подошел к кровати Софии. Девушка спала, по-детски приоткрыв створки губок и широко разбросав по подушке свои длинные, густые и вьющиеся волосы, еще влажные после душа. Я встал на колени перед кроватью, наклонился и поднес их к лицу. Приятный, какой-то родной запах проник в меня, в нем чувствовались оттенки ароматов луговых трав, ромашки и клевера, но было еще что-то более роскошное и притягивающее. Неземное, иррациональное... София очень сильно влияла на меня своим нахождением в келье, она очаровывала меня своей красотой и женственностью, которая проявлялась даже тогда, когда она спит. Лик ее казался мне мистическим и неприступным, тем не менее, он манил, приковывал взгляд, и я смотрел на девушку, не моргая. Хрупкость и сила, простота и таинственность сочетались в девушке, я восхищался каждым ее движением во сне, каждым вздохом, каждой родинкой. Попросту таял, растворялся в ней, смешивался с Софией в одно целое. Мне необыкновенно нравилось мое новое состояние, оно погружало меня сначала в цветущий яблоневый сад, затем в поле, усеянное маками, в облака, в яркое солнце. Оно отрывало меня от земли и уносило в небо…
Я накрыл девушку еще одним одеялом, боясь, что сейчас она может замерзнуть и это может потревожить ее сон. Сам решил вставать: шел уже восьмой час.
Церковь была уже открыта, когда я вышел во двор. Утром прошел небольшой снежок, сторож Александр подметал крыльцо собора.
— Ну как гостья? — привычно кашлянув, спросил он.
— Спит еще, — буркнул я.
— Где ты ее нашел такую?
— В Лагерном. Гулял вечером, да и нашел. Плакала она, сидела на лавочке, полураздетая.
— А кто она?
— Не знаю еще, будем разговаривать сегодня. Она ничего мне пока не сказала, да и сил не было на разговоры уже вчера.
— Ты осторожнее будь, мало ли чего у нее на уме может быть, — предупредил меня Александр.
— Да она замерзала вчера! — крикнул я.
— Ну, помоги вам Господь решить все проблемы. Ты с игуменом поговори, Женька, подскажет он чего-нибудь, ведь академию окончил в Москве.
— Разберемся.
— Взял бы, да и женился на ней, раз девка-то хорошая!
— Да ну вас, дядя Саша, — ответил я. — Мечта у вас всех здесь, что ли, женить меня быстрее? Чего мне торопиться-то? С Любовью торопиться негоже, Она ведь не игрушка, чтоб Ею поигрались, да бросили.
— Шибко ты сурьезный, Женька. Останешься один ведь, просидишь, как сыч. А одному плохо, сильно плохо! Ты на меня не смотри.
— На все воля Господня! — довольно дерзко возразил я и зашагал к дому.
А ведь Александр был прав. Все прелести юности обошли меня стороной. Я никогда не ходил на дискотеки, не танцевал, меня не интересовали ночные прогулки с друзьями. Да и друзей-то, можно сказать, у меня не было. Так, временные приятели и знакомые. Которым надо было решать задачи по математике. С девушками я не дружил никогда, терялся, когда они заговаривали со мной. А тут — такое… Девчонку взял на руки и привел к себе в комнату. И поцеловал еще два раза в губы. В кои-то веки! Какая-то непонятная обида пронзила мое сознание, мне стало неловко и стыдно. За то, что я до сих пор не испытал радости Любви, что мое одиночество стало рифмой к моей шальной жизни. Мне внезапно сделалось тоскливо и горько. Ко всему, говорят, человек привыкает, но только не к одиночеству, — вспомнил я изречение кого-то из великих и пуще загрустил.
Когда я вернулся в келью, София была уже одета и рассматривала мои книги.
— Доброе утро, София! — довольно бойко поздравил я девушку с наступлением нового дня.
— З-з-здравствуйте, Евгений! — ответила девушка, присев на стул от моего внезапного приветствия и улыбаясь.
— Как Вы спали? — поинтересовался я, с волнением ожидая ответа Софии.
— Евгений, я не знаю, как мне благодарить вас за …
— Не за что меня благодарить, — оборвал я сухо. — Бога благодарите за все. Вы уходите от вопроса, девушка. Извольте отвечать-с.
— А вы зануда, — пролепетала София, скорчив смешную гримасу. — Спасибо вам, отдохнула прекрасно. У вас тут так здорово, тихо.
— Да. Мне очень приятно, София, что Вам здесь понравилось.
— Правда? — спросила девушка, пристально глядя на меня.
— Конечно, правда. Честное математическое слово.
— Вы работаете преподавателем математики?
— Совершенно верно. В ТУСУРе (Томский университет систем управления и радиоэлектроники — прим. авт.), — уточнил я.
— В ТУСУРе...? Девушка замолчала и стала задумчиво перебирать пальцами. Видно было, что мой ответ напомнил ей о чем-то печальном.
— Идемте завтракать уже, — сказал я, протянув девушке руку. София вскочила, бросилась ко мне, и из глаз ее снова побежали слезы. Мы прижались друг к другу.
— Евгений, зачем я вам нужна? Почему вы возитесь со мной, как с ребенком? Почему вы рядом?
Я поглаживал руками девушку, трогал ее волосы, снова вдыхая знакомый с ночи запах. Запах Софии. Коснувшись ее щеки, я смахнул с последней одну или две слезинки, которые тут же растеклись у меня по ладони.
— Потому что Вы мне дарите Счастье. Тем, что Вы есть, — говорил я, стремясь успокоить Софию. — Идемте кушать. Нас ждет вкуснейшая пшенная каша.
Позавтракав в трапезной, мы с Софией помолились и вернулись в дом. Я предложил ей перейти на «ты». Девушка долго отказывалась, ссылаясь на то, что я — преподаватель, а она — студентка, бесконечно коря себя за то, что якобы надоедает и мешает мне жить своей жизнью. Лицо ее то краснело, то бледнело, она оправдывалась, как будто была виновата передо мною. Я говорил девушке, что все мы братья и сестры, что мы должны доверять друг другу и любить окружающих нас. Я убеждал, я настаивал, я просил, чтобы все мои поступки по отношению к ней не вызывали у нее удивления и отвержения моей протянутой руки, обычно следующего после такого удивления.
После продолжительной беседы о роли и месте человека в жизни София сама попросила меня выслушать ее. Ей обязательно нужно было выговориться, поделиться своим горем, и я был готов сделать все ради ее Счастья. Я понимал, что девушке очень тяжело, что ее обидела суровая жизнь, я догадывался, что она обожглась именно на смерти своего чувства, только не знал пока, что же это чувство могло уничтожить…
— Вы только не бросайте меня, после того, что я скажу, — умоляюще просила девушка, по-прежнему боясь, что я могу изменить свое мнение о ней. Но меня было уже не сломать. Я очень сблизился с Сонечкой, этой скромной девушкой, которая заполняла теперь уже всю мою душу. Я находил себя настолько похожим на нее, что искренне, от всей души радовался этому человеку, ее улыбкам, словам, наконец, ее существованию во Вселенной. Соня стала моей сестрой, а я — ее братом.
— Обещаю, моя любимая сестренка, — вырвалось у меня.
Девушка широко открыла глаза.
— Вы…. Вы назвали меня сестрой?
— Да, моя хорошая, — ответил я и не смог сдержать слез. — Ты снова со мной на «вы».
Бросай это теперь, мы будем всегда вместе, слышишь?
Мы крепко-крепко обнялись. Сонечка встала на цыпочки, ее глаза предстали перед моими. Она долго смотрела на меня, любопытно двигая большими зрачками, напоминавшими спелые лесные ягоды черной смородины. Придвигалась ко мне, моргала, время от времени касаясь своими ресницами моих щек и потешно щекоча их.
— Не молчи, Сонечка, пожалуйста! — тихо потребовал я. Соня медленно опустилась на кровать и рассказала мне историю своего чувства. Я преднамеренно говорю здесь именно «чувства», поскольку после услышанного я понял, что ни о какой любви здесь не могло быть и речи…
«Когда я училась на четвертом курсе медицинского университета, познакомилась с парнем, его зовут Максимом. В то время он оканчивал магистратуру ТУСУРа и уже работал в ТЭМЗе (Томский электромеханический завод — прим. авт.) инженером. Мы встречались, он казался мне очень заботливым, все время дарил цветы. Часто мы гуляли с ним по Лагерному саду. Признаться, я видела в нем мужа. Максим мечтал о детях, он говорил, что любил их, что мог стать для них настоящим отцом.
Я жила тогда в общежитии, на Московском тракте. Максим всегда провожал меня после встреч до дверей общаги, мы обычно еще долго стояли у входа. Дружили мы около месяца. Потом Максим предложил мне перейти жить к нему на квартиру. Он давно съехал от родителей, объясняя это тем, что «они постоянно вмешиваются в мою личную жизнь и не дают покоя». Меня это насторожило, но я не смогла ему отказать, потому что думала, что сильно любила его. Мы снимали квартиру на Герцена, совсем недалеко от университета. Там я поняла, на что и на кого напоролась. Максим поздно приходил домой, почти каждый раз пьяный, кричал на меня. По ночам я плакала на кухне, а он спал пьяный на диване. Я плакала, потому что мамы не было уже со мной, и не с кем было поделиться своим горем. Она умерла, когда мне не было и десяти…
Потом я узнала, что беременна. Максим среагировал на это очень зло. Он отправлял меня в больницу, заставлял делать аборт…. А я очень хотела ребеночка. Вчера, закатив скандал, Максим выгнал меня из дома. Все мои вещи остались там, в его квартире… Мне сделалось настолько больно, что я захотела умереть. Я шла, шла, куда ноги идут. Чувствовала, что замерзаю…. Потом появились вы, то есть ты».
Каждое слово Софии врезалось в сердце, отпечатывалось там, опаляло огнем, окатывало ледяной водой. Все больше и больше я любил ее, мою Сонечку…. Оказалось, что она — сирота.
— София, тебе сейчас есть, где жить?
— Нет. Наверное. Комнату в общежитии уже заняли другие, — очень грустно ответила София и снова на глазах ее выступили слезы.
— Будете жить у меня. Здесь. Игумен благословит, — уверил я.
— Но я же…
— Знаю. Переживем. Вот увидишь, что ты будешь самой счастливой матерью на свете. Мы с Богом, мы не одни…
Девушка жила у меня два месяца, продолжив учебу в университете. За это время мы тесно сблизились друг с другом. Я полюбил Софию, как сестренку, она же меня — как старшего брата. Впервые за все время учебы в Томске я был счастлив от того, что дома меня ждет дорогой мне человек, моя Сонечка. Она бросалась мне на шею каждый раз, когда я возвращался с работы, она рассказывала мне обо всех своих делах за день, мы вместе смеялись, плакали, кушали, молились. Мы просто были вместе. И эта радость пленила меня, я больше смерти боялся, что София исчезнет куда-нибудь из моей жизни…. Навсегда.
Я понимал, что Софии, которая ждала ребенка, нужен покой и совсем скоро она просто не сможет жить у меня. Долго раздумывать не пришлось — поспешил в медицинский университет, в деканат лечебного факультета. Господь послал мне тогда добрых людей, и мне удалось выхлопотать для Софии отдельную комнату в общежитии, где она может жить вместе с ребенком. Заместитель декана, очень внимательная и добрая женщина, оказалась прихожанкой Троицкой церкви. Слава Богу за все!
В тот день я купил красивый букет белых роз и вечером пораньше поспешил в собор, надеясь уже застать Софию. Да, она уже была в комнате и готовилась к занятиям. Уже не помню, как я дрожащими руками вручил Сонечке букет, и сказал ей, что ей теперь есть, где жить. Соня печально, как-то стыдливо обняла меня, мы еще долго говорили о том, что не расстанемся никогда, что я буду часто забегать к ней в общежитие, что она будет приходить в церковь на службу.
На следующий день я помог Сонечке отнести вещи в общежитие. Мы успокаивали друг друга, благодарили, оба плакали от грусти расставания, но бодрились обещаниями быть вместе.
Шло время. Соня училась, мы общались каждый день, она повеселела, глаза ее блистали…. О, так сияют только глаза Матери, которая преисполнена нежностью и благоговением в ожидании своего ребеночка!
И вот, четвертого сентября, солнечным и теплым осенним днем, я услышал самые святые, самые дорогие, самые милые, самые прелестные, самые волнующие слова: «Женечка, я в первом роддоме» — звучал веселый голос девушки, ставшей Матерью, ставшей Женщиной. Я отменил в тот день все лекции и примчался к сестренке. Она держала малыша у окна и смеялась! Высшим Счастьем было для меня видеть ее искристый, такой родной, душевный смех! Боже, Боже мой! Да святится Имя Твое! Благодарю Тебя за все милости, данные мне по человеколюбию Твоему! Храни Софию с малышом! Помоги им! Господи, благослови жизнь их, утверди ее во здравии и благоденствии — молил я, сглатывая слезы радости и умиления!
Родился мальчик. Три восемьсот! Пухленький колобок с розовыми ручонками! Софию выписали на восьмой день, и мы поехали в общежитие на церковной «Ниве». У нас с Софией был общий праздник, только мы чувствовали глубину этого сегодняшнего события, полноту чувств! Все вокруг радовалось рождению малыша. Листочки, пролетая мимо окошек, задерживались перед взором. Собаки во дворе задирали морды кверху, лаяли, виляли хвостами. Голуби ворковали дружно под карнизом, облака бежали по небу, то закрывая, то открывая слепящее, играющее солнце. Казалось, весь мир ликовал. Ведь сегодня добро восторжествовало, сегодня Жизнь снова победила! Сегодня родился новый человек, сегодня зажглась еще одна звездочка на небесах!
София продолжала учебу. С позволения декана ей разрешили сидеть на занятиях вместе с малышом. Она кормила его грудью, писала лекции, докладывала на семинарах. Когда Сонечка выходила к доске, за малюткой следили подруги-однокурсницы. Все помогали ей, как могли. И ведь она смогла! Она все выдержала. И окончила университет без единой четверки. Успешно прошла ординатуру при Центре микрохирургии глаза «ТомОко», став высококлассным врачом-офтальмологом, и устроилась на работу в этом же Центре. По просьбе директора Центра Николая Петровича Суровцева за Сонечкой сохранили комнату в общежитии университета. Ребенок Сонечки был определен в восьмой детский сад-ясли, тоже не без помощи Николая Петровича.
Мы стали видеться с Соней все реже. Она дежурила, часто выезжала на дом к больным, но в собор все же по воскресеньям приходила. Исповедовалась и причащалась. Молилась, помнится мне, святителю Николаю, стоя у обгоревшего киота в левом приделе собора. Я говорил ей, что Господь поможет и теперь, послав доброго спутника жизни. Она ждала. Терпеливо, мужественно и стойко… Последние четыре месяца прошлого года я совсем не видел Соню. Я решил, что она сильно занята и не стал тревожить ее своими телефонными звонками.
А тут, совсем недавно, мне позвонил мой хороший друг Дионисий, студент пятого курса Томской Духовной Семинарии.
— Я женился, Евгений, представляешь! — Дионисия я знал, как робкого и скромного парня, который очень хорошо учился в Семинарии и хотел стать настоящим священником. Но он всегда, когда встречал меня, говорил, что не посылает ему Господь доброй супруги.
— Да ты что? — чуть не подпрыгнул я. — Кто она?
— Мммм…. Помнишь Софью Лискину из Лагерного сада? Мы с ней неделю назад были в загсе и зарегистрировали наши отношения! — Я обомлел…. Сонечка! Неужели?! Вот оно, благословение Господне! Вот Она, Животворящая Сила Его. Вот оно, СЧАСТЬЕ… — Я хочу попросить тебя, Женя, чтобы ты завтра помог нам на венчании, — продолжал он. А я… Я уже не слышал его, передо мной заново проплыли все те события, которые связаны были с Сонечкой… Я молчал, мое сердце было наполнено только благодарственными молитвами ко Господу за чудный промысел Его. — Женя, ты слышишь? Мы просто хотели сделать сюрприз, поэтому ничего тебе раньше не сказали. Мы не думали, что ты… — Я прервал: — Да не в том дело, глупенькие вы мои! Дело-то ведь в вас. Теперь же вы вместе и будете любить друг друга! Ты осознаешь это, Денис? Ты чувствуешь, как скор Господь в помощи, как близка Его благословляющая десница? Я, конечно, буду на венчании, мой друг!
— Спаси тебя Христос, — поблагодарил Денис, и мы распрощались до завтра.
Назавтра я со всех ног бежал в Богоявленский. Семинаристов венчает архиерей, поэтому церемония обещала быть весьма торжественной. Я не ошибся, в собор пришло много народу. Знакомые семинаристы, регентши, однокурсницы Софии и ее подруги.
На моих глазах венчались самые дорогие мне люди. Мне было так хорошо тогда, что я не замечал ничего и никого, кроме них, Дионисия и Софии. Прочитав привычным строгим басом отрывок из Апостола, я упал на колени и заплакал. Я впервые в жизни видел, как Любовь соединяет родные сердца…
Сейчас Дионисий — уже священник, служит в Троицком соборе. София стала матушкой, по-прежнему работает врачом в Центре микрохирургии глаза. Они живут теперь при Троицком соборе в трехкомнатной квартире и ждут появления на свет еще одного малыша. Ах, да, забыл вам сказать: мальчонку, который слушал лекции в университете, который с молоком матери впитывал веру во Христа, который смотрел на меня в первом роддоме из окна, вместе с Сонечкой, назвали Женькой…
Дорогие девушки! Никогда не соглашайтесь на аборт! Вы лишитесь того Счастья, которое Господь уготовал вам, как МАТЕРЯМ. Пусть всегда в вашем сердце останется место для вашего ребеночка, вашей лучшей частички! Благодарите Бога за то, что Он подарил через вас нашей России еще одного человека! Молитесь Господу, благодаря Его за все радости и скорби! Любите и будьте любимы вашими будущими мужьями!
Мне захотелось рассказать вам эту замечательную историю, чтобы напомнить вам о Любви…
01.01.2013