*
Во что обходится социальная справедливость? Противостояние горкому партии. Прессинг. Оперативный псевдоним - Конрад Мюллер.
*
День обещал быть мерзким. Едва проснувшись, Альберт сразу понял это. Покидать тёплую постель с горячей женой не хотелось. Там, за пределами родной постели, за пределами уютной квартиры ожидали промозглый ветер, взбешенные главы города и района, главный редактор "Правды Христианинбурга" Донченко, капитан милиции Кольцова, полковник госбезопасности Ершов с преданными сексотами, среди которых, как с улыбкой инквизитора сообщил шеф секретной службы, наш друг с удивлением и радостью мог бы узнать своих друзей и коллег. Впервые в голову холодной змеёй вползла мысль об умном, всегда и обо всем информированном друге - Викторе Краузе, который, если подумать, пользовался чьей-то помощью. Но то был Виктор, то был друг, и Альберт гнал прочь дурное подозрение. Это было действительно ничем не оправданное подозрение, не вязавшееся с тем, что Виктор был одним из тех немцев, кто пытался пробиться к правительству с идеей возрождения национального меньшинства, - то была стезя справедливости, в которой слышался тихий ропот оскорблённых. Или Виктор был завербован против своей воли и сражался на двух фронтах одновременно?
Он жался к Ренате как котёнок к кошке, а она раздражённо шпыняла его в бок и шипела:
- Сколько можно дрыхнуть? Вставай, засоня!..
- Я не засоня! - не обижался Альберт. - Я любвеобильный и преданный муж.
- Чего?
- По восточному гороскопу...
- О, как ты мне надоел со своим гороскопом! - отодвинулась она.
Скорее рак на горе свистнет, неожиданно и зло подумал Альберт, чем она лаской ответит на ласку. Ничто не может изменить её. Это как данность. Что-то наподобие фригидности: будет хотеть, будет требовать нежности, заведётся, получит оргазм, а сама в ответ даже пальцем не шевельнёт. А уж первой в провокации любви она не была никогда. Какой-то дебил с детства втолмачил в её голову, что мужчина должен добиваться любви женщины, а она - сопротивляться. Ну хорошо, по молодости, добиваясь признания, он обхаживал её несколько месяцев, но теперь!.. И ведь сколько раз он вспыхивал порохом, уходил из дома, ночевал где придётся, иногда этот внутренний озноб пытались отогреть другие, очень ласковые и нежные женщины, а он - звезды не лгут! - возвращался к ней. Возвращался ещё и потому, что с Ренатой, оставшейся вдруг в пустом одиночестве, совершалась невероятная метаморфоза: осознав своё положение, она, жалея, опять же, только себя, рыдала несколько часов подряд и потом, опухшая от слёз, отправлялась на поиски мужа.
В последний раз выжженное страданиями сердце провело ночь на жёстких стульях сельскохозяйственного отдела редакции.
Ах, эти стрессы!..
- Нет порядка, нет и покоя, - сдержанно ответил Альберт.
- Порешь ерунду, спать мешаешь!..
Про себя взбешенный Штейнгауэр решил, что при первой же возможности непременно уйдёт. Уйдет к ласковой и нежной. Уйдет к интеллигентной, способной понять писательскую душу. А лучше всего - будет жить один. Женщину для любви он всегда найдёт. Любовь нынче продается за рупь с полтиной. Мораль? Нравственность? Принципы? Кому они стали нужны?..
- Мы ещё посмотрим!.. - буркнул он.
Но уйти, раз и навсегда, было некуда. В этом и заключалось постоянство.
Усилием воли он переключился на другие мысли. Нет, он не был лентяем. В последнее время вообще работал как одержимый. Результативность вчерашнего дня уравновесила настроение: написал очерк о технике-изобретателе, получил поощрительную премию райсельхозуправления за действенность статей, порвал третий выговор Фёдорова, дозвонился до "Neuer Weg" и с тревожно-радостным удивлением узнал, что номер с критической статьёй "Единоборство" вышел в свет и сегодня читатели получат её.
Он вылез из-под одеяла, натянул джинсы, пошёл в ванную.
Председатель городского отдела Алтайского управления КГБ СССР Алексей Гаврилович Ершов недооценил "гражданскую яростность" корреспондента. Ровно через две недели после "встречи" Штейнгауэра с Ершовым, которая всё же состоялась на конспиративной квартире КГБ, бюро Алтайского крайкома КПСС приняло опережавшее статью Штейнгауэра постановление "О серьёзных нарушениях в ряде городов и районов края принципов социальной справедливости при распределении жилья", выдержку из которого Штейнгауэр затвердил как "Отче наш...": "...Особенно большой размах приняло это в Христианинбурге, где в обход существующей очереди, с нарушением жилищного кодекса были выделены квартиры Лобунцу - бывшему работнику СУ-32, Фукс Е.М. - секретарю горкома КПСС и др. В то же время исполкомами гор-райсоветов проявлены бездушие и формальное отношение к решению жилищных вопросов 36 инвалидов войны и семей погибших воинов, хотя на это ранее обращалось внимание в записке комиссии партконтроля. Из-за безответственного отношения к порученному делу председателей исполкомов Долометьева Н.Н. и Шмидта П.А. эти нарушения не были устранены..."
Ершов полагал, что Штейнгауэр будет сыт постановлением крайкома и поймёт, что опоздал. А тот молча поднял новый факт как пролетарский булыжник и швырнул его в окно крайкома партии: "Бюро наказало виновных. Но как? Партийные билеты у них не отобрали. Ведь это значило бы конец власти Советов. Квартирные мошенники на ключевых позициях города и района отделались выговорами и, как говорится, лёгким испугом. Покраснев для приличия, никто из них не освободил свой особняк для инвалида войны..."
Альберт умылся, оделся, принялся готовить скорый завтрак: пару чашек бразильского кофе с сахаром, хлеб, масло, варенье. Пока варилось кофе, он стоял у окна и курил.
Тогда, больше месяца назад, Шмидт сдержал слово и в девять часов утра пришёл к Долометьеву. Увидев Штейнгауэра в приёмной, не замедлил шаг и не поздоровался, бросил угрюмо: "Вас позовут..."
Хотят договориться, понял он. Ну что же, пусть договариваются, лишь бы дело сдвинулось. А через пять минут прибежал перепуганный насмерть Донченко: "Вызвали на ковёр... из-за тебя! Иди, работай и сюда чтобы больше ни ногой! Мы не можем критиковать своё начальство!.."
Это он, Донченко, не мог, а Штейнгауэр - запросто. Донченко трижды возвращал Штейнгауэру статью о жертвах и виновниках потопа, ссылаясь на излишнюю многоплановость материала, а упрямый журналист трижды переделывал её, каждый раз дополняя всё новыми и новыми фактами мошенничества. Наиздевавшись над малодушием редактора, он отправил статью в "Советскую Россию". Ершов не дремал - письмо "затерялось". После ожидания, волнений, бесконечных телефонных переговоров с редакцией Штейнгауэр уговорил политического обозревателя Марию Петровну Чередниченко рассмотреть новый материал. Спустя время из "Советской России" пришло коротенькое сообщение: "Ваше письмо послано на рассмотрение в Алтайский крайисполком. О результатах просили сообщить Вам."
Результатом явилось постановление крайисполкома, основанное, скорее всего, на материалах Штейнгауэра, перехваченных Ершовым, а не на полученных много позже из "Советской России".
Альберт ехал в автобусе на работу. Ехал, быть может, в последний раз: три выговора подряд - не шутка. Сегодня следовало ждать увольнения по профессиональной непригодности. Бывший в курсе дел Саламатов насел:
- Вид у тебя, Алька фон Генри, прямо скажем, неважнецкий. Стряслось что?
- Новостей полно. Тебе какие?
- Сперва с хвостиком.
- Вчера ездил смотреть, как устроились Кренц. Дом не новый, но и не барак - жить можно. Костя не без рук, подновит где надо. Главное - надёжная крыша над головой.
- Поздравляю! Если бы не ты...
- Мое вмешательство сыграло роль, но лавры я бы отдал главному редактору и сотрудникам "Neuer Weg", выдержавшим жалобы крайкома партии в ЦК КПСС на "опасный крен немецкой газеты в условиях общепартийного кризиса".
- Чего ты всё время принижаешь себя? - оскорбился за друга Саламатов. - Я ведь знаю, почему твои документы вдруг оказались в моем пакете! Если бы твои коллеги столько пережили, сколько пережил ты!
- В Москве события покруче разворачиваются, - отмахнулся Альберт. - Там, я слышал, главных редакторов отстреливают как банкиров. Мне непонятно, действительно ли власти осознали свою вину по отношению к людям, или постановление крайкома - всего лишь дешёвая плата по старым векселям? Если так, чего тогда стоит социальная справедливость? Торжество ли это принципа равных для всех гражданских прав или милостивый дар власть имущих - дескать, хочу - милую, хочу - казню?..
- Во что эта справедливость обойдется тебе? - сурово спросил Саламатов, разглядывая салон - не прячется ли за спинами горбатый топтун.
- Не знаю, - вяло сказал Альберт. - Знаю лишь, что дни мои в "Правде Христианинбурга" сочтены.
Немецкую газету "Neuer Weg" в Христианинбурге выписывали немногие. Но тираж ее к концу дня возрос: заработали появившиеся на предприятиях ксероксы, статью "Единоборство" множили печатными машинками и фотоснимками, переписывали в школьные тетради. Пропагандисты компартии бросились по заводам и фабрикам восстанавливать "ум, честь и совесть нашей эпохи", но неожиданно для себя натолкнулись на стойкое сопротивление "молчаливого большинства", вставшего на защиту Штейнгауэра. В сельхозотдел редакции "Правдa Христианинбурга" с жалобами на ущемление конституционных прав повалил раздражённый народ.
В городе "неожиданно" для органов госбезопасности образовались первые демократически настроенные группы, куда вошли инженеры, конструкторы, врачи, учителя. Поговаривали, правда, что эти группы - ничто иное, как искусственно созданная органами безопасности временная структура, направленная на выявление настоящих демократов с целью их локализации и тихого подавления. Они вывели народ на политические митинги протеста против коррумпированной власти. Как бы там ни было, а Лобунцов и Долометьев спешно оставили руководящие посты. Власть до первых выборов мэра города удержал Ершов, подтвердив постулат о том, что власть может переходить из рук в руки, от одного партийного функционера к другому, но в целом она была есть и всегда будет подконтрольной людям невидимого фронта, подчиняющихся всё тому же Центру Системы.
Но Центр Системы прогнил изнутри. Распались КПСС и Советский Союз. КГБ СССР преобразовалась в ФСБ, публично отказавшись от тотального контроля личной жизни граждан.
В России начался жёсткий передел государственной собственности, набрала силу "прихватизация", в субъектах Российской Федерации на волне национального возрождения и стремлении к независимости, выходя из-под тотального контроля Москвы возникли местные "бандформирования", миллионы людей вкусили бедность, перестали доверять жадно скупавшим власть "политическим лидерам".
"А кто виноват? - спрашивал себя собственный корреспондент в Алтайском крае центральной немецкой газеты "Neuer Weg" Альберт Штейнгауэр. И отвечал: - Поправшие справедливость".
Но это всё произошло лишь спустя три с лишним года после того, как возвышенного духом, счастливого и гордого успехом Альберта Штейнгауэра вызвали на бюро Христианинбургского горкома партии. На повестке дня стояло обсуждение статьи „Единоборство...”
- Ты всё сделал правильно и бояться тебе нечего, напутствовал Капустин. - Если уж сильно прижмут, делай упор на то, что газета – орган ЦК КПСС...
На заседание бюро Альберта сопровождал редактор „Правды Христианинбурга” Донченко. Стоял морозный декабрь, возвышенное настроение молодого журналиста сменилось напряжённым ожиданием развязки. Он прятал панический страх обыкновенного человека перед встречей с наделёнными властными полномочиями людьми.
- Макар Васильевич, - чтобы только не молчать, обратился Альберт к вышагивавшему рядом мрачному как грозовая туча Донченко, - кто вообще входит в состав бюро горкома партии?
- Бюро горкома партии – это вся руководящая верхушка города, куда входят межрайонный прокурор, председатель управления госбезопасности, начальник милиции, директора заводов... Сегодня они тебя в порошок сотрут. Не послушался ты меня. А я ведь трижды советовал: уймись!..
- Что меня ждёт, как вы думаете?
- Не знаю. В тридцать седьмом году тебя бы расстреляли в двадцать четыре часа. После войны дали бы лет пятнадцать лагерей. А сегодня... так просто тебе это не сойдёт. Говорят, твои действия подпадают под статью „за клевету”.
- Это неправда.
- Кого это волнует?
- Меня.
- Ну разве что тебя... Москве, я думаю, уже не до этого...
- Напрасно вы думаете, что я - глупый мальчишка. Я завязал хороший контакт с заведующим партийным отделом московской редакции Подбельским, он меня не бросит.
- Это ты так думаешь, - сказал Донченко, обрывая разговор.
В приёмной горкома Марк Васильевич о чём-то пошептался с секретаршей и та немедленно удалилась в кабинет Лобунца, где собрались члены бюро.
Альберт всё отмечал и старался запомнить, но волнение возросло до критической отметки, он чувствовал себя как перед смертной казнью, потерял связь с реальностью и был на волоске от обморока.
- Кто дал указание подорвать авторитет горкома партии?!.
- Кто открыл партийный архив и выдал секретные документы?!.
- Кто вообще подсказал дурацкую идею – написать подрывную идеологическую статью?..
Кто?!. Вы сами до этого никогда бы не додумались!..
Вопросы следовали один за другим. Альберт стоял прямо, отвечал уверенно, взвешенно, чем приводил в ярость многих членов бюро, привыкших видеть повиновение смертных.
Новый управляющий строительным трестом Плохошилов очень похож на незабвенного Леонида Ильича: то же одутловатое лицо с кустистыми бровями, тот же влюблённый взгляд, с таким же причмокиванием речь.
- Олег Саввич, - обращается он к председателю народного суда Нестеренко, - сколько нынче дают за клевету?
- По-разному, - нехотя бурчит Нестеренко, у которого Альберт брал юридическую консультацию.
Задача Альберта – выстоять. Не отречься от правды.
- Статья построена на основе документов, - говорит он. - Материалы в Москве. И о результате этого разговора они там тоже узнают. Решайте, я своё слово сказал...
- Вы перепутали имена некоторых людей, их должности! Это говорит о том, что статье в целом доверия нет!..
- Неточности бывают у каждого. Извините. Но в целом-то я не ошибся!..
- Извинение принимается, - констатировал председательствующий.
В обсуждении статьи и автора пролетело два с лишним часа. Поднаторевшие на прессинге подчинённых, горкомовцы знали исход дела, конечная цель которого заключалась в подавлении инициативы вольнодумца. Измочаленный Штейнгауэр держался из последних сил. И - казалось ему, выстоял, - заседание было объявлено закрытым, ему "поставили на вид", разрешили работать в редакции и дальше, а Донченко обязали опубликовать решение горкома, в котором извинения автора крамольной статьи были приняты. Альберт знал, что народ умеет читать между строк и поймёт всё. Это была победа. Да, в условиях тоталитарного режима это была победа. Но, как оказалось, Альберт рано радовался. Хотя, если честно, ему было не до проявления чувств. Сразу же после заседания бюро его пригласил в свой кабинет заведующий организационным отделом Сорокин, которому хотелось отыграться за сестру и мать. Битый час говорили... Тема разговора в голове Альберта не задержалась. Он был в нокдауне и мало что соображал. Единственное, что намертво зафиксировал мозг - власть требовала, чтобы он стал покладистее, отказался от критики, в противном случае грозили расправой. И первыми должны были пострадать жена и дети Штейнгауэра.
- Ты ведь не хочешь, чтобы история с твоей женой повторилась?.. - въедливо проникал в сознание голос Сорокина. - Или забыл?..
Нет, он не забыл. И хотел бы, да не мог. Но и вспоминать не вспоминалось - всякая попытка упиралась в стену блокады. И на той, другой, стороне, как оказалось, люди от власти нанесли ему удар, использовав ветерана первой афганской войны в качестве насильника жены... Эти... - назвать их людьми язык у Альберта не поворачивался, - они знали, как сделать человеку больно. Так, чтобы помнил всю оставшуюся жизнь...
Потом – это он уже помнил – пришли офицеры КГБ: полковник Ершов и капитан Морозов - оперативник лет тридцати. Морозова он видел впервые. Провели в отдельный кабинет, расселись по стульям вокруг письменного стола. Альберт понял, что полоса везения кончилась и сейчас он узнает нечто такое... Он хорошо знал, что с комитетскими ребятами шутки не проходят. Тут так: либо – любо... Они наверняка получили хороший нагоняй за появление на свет борзописца. И задача перед ними стоит конкретная: либо приручить Штейнгауэра, либо отправить его туда, где Макар телят не пас. Топтать зону как-то не хотелось. Отдыхать в психушке пару лет - тоже. Хотелось продолжения борьбы. Но главное дело своей жизни он, похоже, сделал. Куда бы не вывела крутая линия судьбы, теперь мало что можно изменить. Альберт сделал так, что скорпион ужалил себя сам: орган издания компартии нанёс удар по своим же... Комитет государственной безопасности – силовая структура, которую ещё называют полицейской армией партии. И уж если он попал в поле её интересов, значит дела его либо совсем плохи, либо того хуже... Но что им от него нужно?..
- Альберт Генрихович, - первым заговорил Ершов, - на заседании бюро вы неплохо держались, а теперь как-то сникли. Неудовлетворены решением горкома?
- Да как вам сказать... Устал я. Настроение ни к чёрту. Что касается решения – меня оно просто не волнует.
- Почему?
- Потому что люди поверили мне. Правда ведь на моей стороне.
- И то верно. Нас оно тоже мало трогает. А вот вы нам очень даже нужны.
- Я – вам? Зачем?
- Нам нужны люди, которые не боятся говорить правду в лицо. Вы журналист и знаете, что слово правды дорого стоит. Собирая информацию, вы полагаетесь на правдивость и порядочность носителей информации. У вас же найдётся немало таких людей, которые всегда скажут вам правду. Так ведь?..
- Так. Эти люди – наши внештатные корреспонденты. Селькоры.
- Я знаю. Но по такому же принципу строим свою работу и мы. Безопасность страны во многом зависит от точной, своевременной и полной информации по злободневным проблемам. По долгу службы вы часто бываете среди людей и держите руку на пульсе событий.
- Не всегда.
- Но часто, - показал осведомлённость капитан Морозов, большую часть беседы в присутствии начальника отмалчивавшийся.
- Ещё ни разу я не узнавал о том или ином событии первым. Я плетусь в хвосте своих коллег. И чем я тут могу быть вам полезен?
- Со временем всё изменится и вы станете одним из первых. Или не станете. Это зависит сейчас от вас, - продолжал полковник.
- Но что я должен сделать? И как это будет выглядеть со стороны?
- Никто ничего и никогда об этом не узнает. Это будет наша с вами тайна. Связь будете держать с капитаном Морозовым. Он вам всё объяснит и научит, как и что нужно делать. Он ваш куратор. Нам нужна будет та информация, которой будете располагать вы. Ну и мы поделимся тем, что будем иметь. Наше сотрудничество пойдёт на пользу всем. Дадите согласие на добровольное сотрудничество – останетесь в газете, не согласитесь – тогда... Впрочем, решайте сами...
"Решайте сами..." В устах полковника КГБ эти слова звучат и в самом деле двояко: или - или... "Шаг в сторону расценивался как попытка к бегству, а за бегство - расстрел на месте!.." - рассказывал Миша Буслаев. А в "самиздате" из рук в руки уже ходили рассказы тех, кто побывал в лагерях и тюрьмах Системы, кто выжил благодаря ошибке судьбы, поскольку выжить было практически невозможно, кто владел словом и мог произнести гораздо больше... Шаламов, Разгон, Солженицын, Сахаров...
- А что тут решать? Я знаю, что выбора у меня нет. Я ведь хочу продолжить борьбу за демократию. Что можно сделать, находясь за колючей проволокой завода или исправительно-трудовой колонии? Передовая линия проходит здесь. Работая на химзаводе, я давал подписку о неразглашении секретов завода. В армии – присягу и подписку о неразглашении военной тайны. Во всём мире миллионы людей хранят какие-нибудь тайны. Одна из христианских заповедей гласит: не лжесвидетельствуй. В корреспондентской работе отделить правду от вымысла бывает очень трудно, люди ведь много строят козней, сплетают хитрые интриги. За неверную информацию прежде всего мы расплачиваемся сами...
- Вы вступили в борьбу за социальную справедливость, нагнали страху властям, в конечном итоге добились своего. Следуя политике перестройки, госбезопасность проводит демократические преобразования, поэтому нам с вами по пути. Вы же не встанете в ряды экстремистов или террористов?..
- Упаси Боже!.. Я не хочу крови!..
- Тогда вот вам бумага, ручка, пишите...
- Что писать?
- Что вы согласны добровольно помогать органам госбезопасности, сотрудничать с нами, своевременно информировать по острым проблемам – стиль заявления произвольный.
- Никогда не писал „произвольно” о „добровольном сотрудничестве”.
- У вас есть выбор? - прямо поставил вопрос полковник.
Выход из создавшегося положения Штейнгауэр видел только один: дать подписку и продолжать оставаться при своём мнении. В этот момент он как бы воочию увидел массовое выселение советских немцев из прославленной республики на Волге и получил исчерпывающий ответ, почему народ, к которому он принадлежал, повиновался властям и покорно пошёл в изгнание, в Сибирь, где спустя четыре десятка лет лишь в послевоенном поколении прорвалось запоздалое возмущение. Более миллиона человек покорились силе власти, творящей произвол. Никто из советских немцев, защищая республику, не схватился за топор, не умер на пороге своего дома. Никто из них не поднял восстание в Сибири. Все до одного боялись раскрыть рот и высказать правду?.. Виктор Краузе как-то сказал, что в изгнании погибло более четырёхсот тысяч советских немцев... Почему никто из родственников по отцу не рассказал ни одной истории об этом?.. Почему многие советские немцы саму постановку "немецкого вопроса" считали чрезвычайно опасной? Но зато теперь Альберт как бы видел презрительные взгляды соотечественников, слышал их усмешки и возгласы: "Изменник!.. Стукач!.. Продал народ!.."
"А как поступили бы вы на моём месте? - мысленно спрашивал он. - Отказались бы от сотрудничества и с гордо поднятой головой пошли бы по этапу, оставив жену с тремя детьми обречённо брести стезёй отверженных, оставив перспективу журналиста, который пытается хоть что-то исправить в жизни одураченного общества? Хотите сказать, что голос из тюрьмы слышнее? Но я ведь не правозащитник Нельсон Мандела, просидевший в тюрьме четверть века. Я - человек обыкновенный. Я - журналист без образования. Мои учителя - это мои эмоции, интуиция, жизненный опыт молодого человека и опыт старшего поколения, страдающего синдромом страха гонимого народа. Страдаю этой болезнью и я. Благодаря историку и журналисту Виктору Краузе я знаю, что в середине шестидесятых годов немцы дважды обращалась к правительству с просьбой о реабилитации. Бесполезно!.. Анастасия Кренц обращалась к властям тридцать раз, пока не встретила меня...В конце прошлого года был создан Координационный Центр советских немцев по содействию правительству СССР по восстановлению АССР НП. В Москве побывала новая делегация советских немцев. Ну, и где она, реабилитация?..
Альберт в большой политике пока ещё толком ничего не понимал, определить своё местоположение ему было трудно, однако он ратовал за справедливое отношение к соотечественникам, стоял за республику немцев на Волге и полную реабилитацию народа. Но стоило ему заявить о справедливости вообще в полный голос, как объявились "люди из органов" - сотрудники КГБ.
- Кому адресовать-то? Как ваша контора правильно называется?
- Пишите так: „В управление КГБ города Христианинбурга, заявление...” Написали?..
- Написал. Дальше что?..
- Дальше: „Я, Штейнгауэр Альберт Генрихович, родившийся тогда-то и там-то, выражаю добровольное согласие на сотрудничество с комитетом госбезопасности и обязуюсь немедленно сообщать всю интересующую органы информацию...”
Откуда я буду знать, какая информация вам интересна?
- Капитан Морозов будет выяснять это в беседах с вами. Кстати, познакомьтесь...
- Морозов. Евгений Викторович, - протянул ладонь капитан.
Штейнгауэр нехотя обменялся рукопожатием.
- Меня вы знаете - дураку понятно. Только сомневаюсь, что наши колхозники в состоянии создать террористическую организацию... Ладно, что дальше?..
- Поставьте запятую и пишите: „...обязуюсь хранить тайну о сотрудничестве...” - продолжил диктовку полковник. - Ну и последнее: „Выбираю оперативный псевдоним...” Какой псевдоним выбираете?..
- Есть вопрос...
- Спрашивайте.
- А если я захочу прекратить сотрудничество, что меня ожидает?
- Ничего не ожидает. Сделаете соответствующее заявление, можно в устной форме, эту расписку мы уничтожим на ваших глазах. Только вы по-прежнему должны хранить тайну сотрудничества. Не бойтесь, сейчас не тридцать седьмой год, никто вас и пальцем не тронет. Зато у вас есть шанс работать в редакции и дальше...
- Надеюсь, что так и будет... А псевдоним... У меня столько псевдонимов, что придумать что-нибудь подходящее вот так вот сразу трудно... Вообще-то меня всё больше занимает тема советских немцев, восстановление республики на Волге...
- Мы всё это знаем.
- Откуда?
- Виктор Краузе читает нам лекции по истории советских немцев, а какая история без сегодняшнего дня?
- Кто ещё читает?
- Только он. Другие просто информируют.
- И у каждого свой псевдоним?
- Да, у каждого есть свой псевдоним. Мы должны хранить секреты и в интересах конспирации не разглашаем имена помощников. Только в необходимых случаях, когда контактёры пересекаются или работают в одной связке. Кстати, Виктор Краузе... Сойдитесь с ним поближе, он вам поможет. Это наш человек.
- Вы подтвердили мою догадку. Да... Помощь мне нужна. В редакции я как слепой котёнок. Виктор много чего знает. Я имею в виду историю и прочее... Псевдоним... Пусть будет... Мюллер.
- Мюллер?
- Штирлиц уже был.
- Хорошо, пусть будет Мюллер. А имя?
- А как его звали?
- А кто его знает, как его звали?
- Тогда Конрад. Конрад Мюллер.
- Так и пишите: „Оперативный псевдоним: Конрад Мюллер”.
- В Германию уехать не хотите?
- Не знаю пока, а что?
- Конраду Мюллеру самое место в Германии. В Западной Германии.
- Вы это серьёзно?
- Конечно.
- Да ни за что!
- Шутка, Альберт Генрихович.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/15/1037