ИЗ «НАМАЗИ-НАМЕ»
СКАЗКА О ТОМ, КАК НЕКТО
СДЕЛАЛСЯ ВЕЛИКИМ ПОЭТОМ
Перевод с древневосточного
I
Тому прошло немало уж годов,
когда в одном из Южных Городов,
где расцветают пышные сады,
полны арыки голубой воды,
где девы – словно райские цветы,
напевы несказанной красоты,
где воздух – ароматная ваниль
случилась эта сказочная быль.
Пришел дервиш в прекрасный Город тот.
С усталого лица отер он пот
и устремился, посохом стуча,
в редакцию журнала «Юлдузча».
Он много приключений пережил,
терпения и мужества вложил,
но раздувая храбрости запал,
к литконсультанту, наконец, попал.
Слуга Евтерпы буркнул: «Ну, дервиш,
чего расскажешь, чем нас удивишь?»
Тут странник очи к потолку возвел,
стихами речь волшебную повел.
Прочел он рубаи и мухаммас
и перешел на дивный мусаддас,
а после - муссабу и мусамман
с поползновеньем явным на достан.
В стихах его был аромат полей
и песни, что слагает соловей,
и образ пери в сказочном саду,
и грусть кувшинки белой на пруду…
Страж Каллиопы сморщил дряблый нос
и, почесав затылок, произнес:
«Стишки твои, любезный мой бахши,
не то чтобы совсем не хороши,
но нет в них жара пламенных идей,
зовущих к ярким подвигам людей.
Ни строчки нет про вдохновенный труд,
все - лепесточки да растленный пруд!
Сюжеты губит серость общих мест
при бедности художественных средств:
не соблюдаешь пауз и цезур,
не знаешь стилистических фигур.
Вот, например, тебе знаком ли тот
прием ГИПЕРБОЛИЧЕСКИХ ЛИТОТ?
ИЛЛЮЗИЮ ЭЛИЗИЯ, милок,
в КОЛЛИЗИЮ АЛЛЮЗИЙ ты б облек?
И как, скажи, издать нам твой Диван,
когда по горло перегружен план?
Куда, скажи, девать стишки твои,
когда горим с изданьем Навои?
Бумаги не хватает на иных
Районных гениев и Областных!
Документация к тому же где?
Рекомендация Союза где?
А направленье Махали-то где?
И разрешение Главлита где?
Учти все это, мой тебе совет,
коль стать поэтом пожелал. При-вет!»
II
Так, от надежды потеряв ключи,
ушел изгой с порога «Юлдузчи».
Чтоб как-нибудь унять печаль свою,
присел он на потертую скамью.
А рядом с ним присел седой старик.
К его душе своей душой приник,
Сочувствием сочась, сказал: «Сынок!
Скажи, тебе помочь бы чем я смог?»
Тут странник очи к небесам возвел,
стихами речь волшебную повел.
И вот уж бейтов сказочный каскад
разлил над степью красочный закат.
По золотым пескам из дальних стран
прошествовал усталый караван.
За дымкой мнился светлый блик волны
и лик Любимой, словно лик луны…
И вдруг все это как с горы крутой
обрушилось сегодняшней бедой.
Вздохнул старик: «Я понял все, дружок!
Ты боль во мне уснувшую разжег!
Я вскоре, видно, сей покину свет,
но все ж хочу тебе я дать совет.
Признаюсь я тебе перед концом:
я тоже был испорченным юнцом.
Я не играл ни в лянгу, ни в войну,
любил я лишь поэзию одну.
И не найти бы на Парнасе троп
без оттиска моих пытливых стоп!
Но я, увы, не покорил Парнас.
Парнас, как говорится, - не про нас!
На эту гору просто не взойдешь.
Он очень на Контору стал похож!
Не миф, как раз другого сорта он;
«Союз-Парнас» зовется гордо он.
Вокруг него, куда ни кинешь взор,
литконсультантов каменный забор.
Свободный вход имеет только Член.
Все остальные - просто прах и тлен.
Но все ж узнал я, что таит дувал,
(за ним разок я все же побывал).
Уж как, поверь, я рвался в те края!
И что ж, в конце концов, увидел я?
Там вдохновенья дух давно погас
и не порхает там шалун Пегас
затихло ржанье в солнечных лучах,
на содержанье стойловом зачах.
На нем гарцует не Поэт-Абрек,
его лупцует конюх имярек.
И как ни принуждает тот босяк,
Пегас рождает разве что кизяк.
А влагу Иппокрены жалкий жмот
как минералку в розлив продает.
Я бросился, смятеньем опален,
туда, где восседает Аполлон.
Он на Парнасе Богом звался встарь,
теперь он – Генеральный Секретарь.
И кто к нему захочет подойти,
так сто преград возникнут на пути:
здесь девять Муз на ставках секретарш,
и каждая являет свой кураж;
тут Секций и Отделов тяжкий бред
возводят пред тобой то Зав, то Пред;
А там еще Правленье и Устав!
И я упал, карабкаться устав.
Вот что скажу тебе, сынок: БЕГИ!
От жути этой со всех ног беги!
Запри-ка сердце на замок! Беги!
Пока совсем не изнемог, беги!»
III
Убийственная правда старика
страдальцу показалась так горька!
Ум погрузился в тягостный туман,
душа скатилась в сумрачный зиндан,
лицо омыла липкая слеза.
И он пошел, куда глядят глаза.
Реши поэт: «Теперь мне, чай, хана!»
Но на пути попалась чайхана.
В отчаянье присел он на супу
и заказал горячую шурпу.
А в чайхане полным-полно гостей,
все жаждут плова, песен, новостей.
И вот изгоя нашего сосед
решил привлечь беднягу для бесед
и в пиалушку наливая чай,
спросил его как будто невзначай:
«Ты отчего печален, о дервиш?
Как звать тебя и чем нас подивишь?»
«Я – Намази, отверженный поэт.
Мне больше в этом мире счастья нет!»
Он снова очи к потолку возвел
и снова речь волшебную повел.
Пред изумленным слушателем вдруг
возник тюльпанов ярко-алый луг,
где мотыльков и пери хоровод
взлетал под золотистый небосвод.
Со всех сторон, вослед за ним виясь,
волшебная мелодия лилась.
Но тут внезапно грянула беда,
от рая не оставив и следа…
Сосед тогда промолвил: «Я не прочь
твоей беде неслыханной помочь.
Должно быть, дорогой, нас свел Аллах:
я компетентен в этаких делах.
Рахматов я. Известен всем вокруг.
Редактор «Юлдузчи» - мой старый друг.
Он гость исконный нашей чайханы
и чтит законы нашей чайханы.
Так что ты слез-то попусту не трать,
а лучше дай своих стихов тетрадь.
В отчаянье впадать ты погоди.
Дня через три ко мне ты приходи!»
IV
В назначенное время странник наш
взлетел на лифте на седьмой этаж.
Рахматов усадил за дастархан,
шампанского налил ему стакан.
Сказал: «О Намази! Мой друг! Поэт!
Ты будешь издан, в том сомненья нет!
Три дня, по долгу дружбы осмелев,
с редактором я бился, словно лев!
Три дня без устали вводил его
я в тонкости таланта твоего!
Сначала он придирчив был и строг,
потом пришел в неистовый восторг!
Признал, что все другие – дураки,
а ты – второй Бабур и Рудаки!
Что счастьем он и гордостью палим,
раз может стать издателем твоим!
Но в нашей чайхане такой закон,
(ты с ним еще, возможно, не знаком):
Все чужестранцы, что стихи несут
читателю на беспристрастный суд,
печататься в с о а в т о р с т в е должны
с одним из аксакалов чайханы.
И сколько я, увы, ни тратил сил
и как ни умолял и ни просил,
редактор тверд, Аллах его прости,
и требует обычай соблюсти.
Но для чего стихам твоим чужак?
Не понимаю этого никак!
Тут нужно хитрость тонкую найти,
дабы несправедливость обойти.
Вот я подумал: мы с тобой – друзья
и скромная фамилия моя,
побыв с ТВОЕЙ ФАМИЛИЕЙ вблизи,
сподобится святыни, Намази!
Тебе ведь это – пара пустяков
и не убудет от твоих стихов!
Зато потом, в изданье во втором,
«довесок» мы втихую уберем!
И если примешь дружеский совет,
твой Сборник через м е с я ц выйдет в свет!»
Тут Намази издал смущенья стон:
«Конечно…Чту я чайханы закон…
Я это сам бы должен был учесть…
Ты этим, вроде, оказал мне честь…
Иметь в соавторах я даже рад
тебя, мой уважаемый собрат…»
V
Вот через месяц вновь пришел поэт,
чтоб долгожданный получить ответ.
Рахматов усадил за дастархан
и коньяка налил ему стакан.
И после тоста молвил: «Намази!
Теперь уж наше дело - на мази!
Да вот редактор, странный человек,
что закудахтал, странный человек:
он, видите ли, несколько смущен
п о р я д к о м наших славных двух имен!
Мол, «НАМАЗИ, РАХМАТОВ» - сам проверь:
не лезет строчка ни в какую дверь!
С законами Гармонии в связи
ритмичнее - «РАХ-МА-ТОВ, НА-МА-ЗИ»
К тому ж известен, видимо, тебе
порядок букв в Священном Алифбе!
Мол, если ты воистину велик,
сомнения не омрачат твой лик.
Формально быть вторым - какой тут стыд?
Любое место гений освятит!
И авторские за тобой права,
пусть не болит об этом голова!
И как его твой друг ни умолял,
чтоб он твоих заслуг не умалял,
редактор тверд, Аллах его прости,
и требует Гармонию спасти.
Но я клянусь: в изданье во втором
«довесок» этот точно уберем!
Как примешь ты редактора совет,
через н е д е л ю сборник выйдет в свет!
А нет, - изданье наше, дорогой,
боюсь, затянется. На год - другой…»
И вновь поэт великий был смущен:
«Ты прав… Я чту поэзии закон…
Я это сам бы должен был учесть…
Должно быть, смысл в твоем совете есть…
И первым автором я, в общем, рад
считать тебя, о мудрый мой собрат…».
VI
И день настал, в который чайхана
событием была потрясена:
там был под аромат самсы воспет
Рахматов – выдающийся поэт!
На курпаче он гордо восседал
и благосклонно чучвару съедал.
Он мудрым старцам подавал сосет.
Юнцам писал записки в Горсовет.
И был прославлен он на целый мир
как Дорогой Учитель и Шоир!
Наутро Намази к нему зашел.
Рахматов время и ему нашел.
Соавтору кивнул на дастархан
и пива предложил ему стакан.
Сказал: «С тебя мне получить не грех –
Имел наш сборник неплохой успех!
Но слышал я, прошел такой хабар,
что, якобы, ты хочешь гонорар.
Поверь, тебе помочь всегда я рад.
Но у меня была ведь тьма затрат!
Я на изданье отдал много сил:
подачки всем наборщикам носил;
корректорам, чтоб зорок был их глаз;
бухгалтерам, чтоб ведомость велась;
давал на лапу сменным мастерам;
таскал их бригадиршу в ресторан;
а сколько взял завскладом, старый черт,
чтоб отпустить бумагу – высший сорт!
Немало обошлась мне эта прыть -
едва-едва расходы лишь покрыть.
Да толику редактору отдам:
делиться с ближним завещал Адам!»
Поэт ответил, губы подобрав:
«Ты как всегда, мой друг, конечно прав…
Я это сам бы должен был учесть…
Зачем мне деньги»? Ведь важнее честь
и наша дружба, дорогой собрат…
Вовек мне не покрыть твоих затрат…»
И как бывает в сказках иногда,
поэт исчез. Внезапно. Без следа.
Быть может, в Поэтической Стране
сидит он так же скромно, в стороне.
Бормочет он про вешний цвет полян,
про сладостную боль любовных ран,
про миражи, висящие вдали,
про нежную Зухру и про Лейли…
И пусть бормочет, сколько хватит сил:
никто его смываться не просил!
VII
Рахматов ждал-пождал и перестал.
И сборник без него переиздал
Под именем своим, без Намази.
Ведь тот исчез, Аллах его спаси!
Так о «довеске» (помните, небось?),
известное пророчество сбылось.
И как порой случается у нас,
он принят Членом был в Союз-Парнас.
В поэтике он проявил свой дар -
по Этике возглавил семинар.
Да вот беда (как время-то течет!):
планируется творческий отчет
и кстати был бы на отчете том
рахматовских газелей новый том.
К тому Рахматов сам давно готов,
заявку дал на двадцать пять листов.
Одним он недоволен, что листы
все остаются до сих пор пусты.
Они - вместилище для стихотворных роз.
Но кто посадит розы? Вот вопрос!
А в общем-то спокоен он вполне.
С достоинством сидит он в чайхане
величественный как степной орел.
Надеется на славы ореол.
И он уверен, что, в конце концов,
один из тех безропотных юнцов,
кто ныне тщится вырваться в печать,
дабы карьеру Гения начать,
упросит быть его своим Отцом,
своей души Доверенным Лицом.
И снова жизнь по маслу потечет
И вечно будут слава и почет!
***
О человек! Добьешься ты всего,
коль сам КУЗНЕЦ ты счастья своего,
а НАКОВАЛЬНЯ – это твой соавтор.
Ты только насмерть не забей его!
Из моих архивов 80-х годов ХХ века.
ТОЛКОВНИК ВЕТХОТУЗЕМНЫХ НЕПОНЯТОК
Абрек – обезбашенный пацан, кому все до фени;
Алифбе – тюркская Азбука, в ней буква «РЕ» впереди буквы «НУН»;
аллюзия – намекалка на некую клевую хохму;
Аполлон – Босс ООО «Парнас» (см.);
Бабур, Рудаки – ветховые барды-родаки;
бахши – мастак авторских песен;
бейты – двустишия;
газель – пэуи-трёп с сексуальным подтекстом;
Генеральный Секретарь – здесь: смотрящий в Союз-Парнасе (см), гена;
Горсовет – предковая Городская мэрия, горка, горчица;
дастан – долгий базар в рифму;
дастархан – подстилка для полян;
дервиш – лында-бомж, сливающий всякий прикольный базар;
диван – калекопея трёпова;
дувал – забор, фенса;
Евтерпа – музячка-душегрыза;
зиндан – предковый ШИЗО, глубокая яма без коммунальных удобств;
Зухра, Лейли – телки (герл-френды) Тахира и Меджнуна;
Иппокрена – источник глюков у бардов;
Каллиопа – музячка конкретная;
кизяк – навоз конячий;
курпача – стеганая подстилка;
Литконсультант – секьюрити-барбос в фазендах Муз (см.)
литота – гипербола навыворот;
лянга – развлекуха с подбросом мохлатки;
махалля – типа конкретная братва одного квартала;
Музы – продюсерки бардов, ботаников, клоунов;
мухаммас, мусаддас, мусаба, мусамман – пяти-, шести-, семи- и восьмистопные строфы;
Пегас – лошак-внедорожник у тогдашних поэтов (см.);
пери – кайфовая герла с крылышками;
Пиала, пиалушка – мелкая тара под чай и водку;
поэт – руноблуд, ямбокрут, виршеплет, бард;
рубаи – четверостишие с рифмовкой трех строк;
самса – печеный пирожок;
«Союз – Парнас» – СП, бардовый профсоюз, нынешний Порнас;
супа – возвышение над полом для посадки гостей;
чайхана – место местных тусовок;
чучвара – мелкие пельмешки;
цезура – род паузы в стихе;
Член – здесь: виршеплет с парнасовой ксивой;
шоир – пипловый рунодел-фуфлогон;
Элизий – галюнская вписка;
юлдузча - звездочка.