Тяжелый Разговор 3

Анна Ламансвиер
             А также, для всех вышеперечисленных «мальчиков» было бы достижением, если бы они превратились в «бандитов с ножами», ибо для этого нужно хоть иногда быть трезвым, и иметь какую-то цель. Бандит – это тоже профессия, знаете ли. Но дело тут не в этом, а в том, что Тисавер, конечно же, точно знает, в кого они превратились, и должна первой сообщить мне эти пренеприятные новости.
             Да, она могла кое-что из этого предположить, потому что я всегда ищу старых друзей, и возвращаюсь к ним. Но это мое занятие – не поточное, и я не гребу всех под одну гребенку, и уж тем более не «надеюсь», что все поголовно будут мне внезапно рады, как Деве Марии, когда мы не общались 20 лет, и всем ясно, что я жил богатой и счастливой жизнью, а они – бедной и горькой. Вы меня опять перепутали с Ниарой. Это она у нас out of touch with reality, и может внезапно свалиться тебе на голову с пустыми руками десять лет спустя, и надеяться, что ты будешь целовать землю, по которой она к тебе пришла.
            Я прекрасно понимаю, что некоторые могут быть мне рады, а некоторые – нет. Например, я связался с Анной, и она была мне рада. Но не свяжусь с Илханом Каракуюном, потому что, женатый и на секретной работе, думаю, он мало обрадуется, что приперся «blast from the past», который и в доброе-то время был ему пришей кобыле хвост. Надо же соображать.
            Я не знаю, что у нее в голове. Я просто выливаю тут мою горечь от этого глобального непонимания. Все равно, что человек, с которым ты провел 25 лет жизни, вдруг развернулся бы, и сказал тебе в лицо – «зачем тебе ребенок, ты же все равно разрежешь его на куски и съешь».
            И ты теряешь дар речи, у тебя подкашиваются ноги, и ты хочешь спросить –и это ты так обо мне думаешь? Ты считаешь, что я на это способен, да? Во-от... а вокруг – тишина, прерываемая только чириканием птиц за окном, да усмешками КН, которая давно забила на попытки наладить общий интерфейс со своей матерью, и поэтому ей в этом отношении легче, ибо они тоже – с разных планет.
            Евгений и его взбрыки. А вечером Ивановы подготовили мне подарки и небольшую торжественную часть. Все это, конечно, организовал Евгений, потому что он меня любит.
            Торжественная часть, Евгений вносит мешки с подарками (они набиты конфетами), снова скрывается в гараже, и вносит еще. Потом входит с большим букетом тюльпанов. И тут мимо проходит КН, и спрашивает так игриво:
            - Это что, мне?!
            И проходит на кухню, как ни в чем не бывало. Этот меняется в лице и шипит ей что-то о том, какая она грубая и невнимательная дура, эти цветы – для твоего преподавателя, ведь у него сегодня день рождения!
            Ах, отвечает КН, неужели, а я и не знала. Чем еще больше злит Евгения. Торжественная часть, Светлана фотографирует нас всех на фоне стола, заваленного конфетами и цветами. Все расползаются по своим норам, и остаются Тая и Евгений, чтобы проводить меня до машины, и помочь донести подарки.
            Я ухожу в сортир, и слышу его монотонный голос, вычитывающий что-то Тае. Выхожу из сортира. Они никогда меня не стесняются, и всегда зубатятся при мне. Также, как Ниара всегда лобызалась при мне со своим Лешей. Я это считаю признаком того, что меня считают «своим», и всегда трепетно сохраняю в памяти такие моменты.         
            Евгений вычитывал Тае за грубость ее дочери, а она вычитывала ему за то, что грубо ей ответил. Я слушал все это, играя с моей новой розовой бабочкой из джиндера. Он долго изливал свои гнойные раны на тему того, что она всегда подставляет ему холодное плечо, а в ее словах не течет жизнь.
            Тая соглашается, что КН грубит всем. И в том числе Евгению, но отвечает, что не надо грубить ей, потому что тогда получается стенка на стенку, а от этого никому лучше не будет. И если Евгений винит во всем КН, не видит своей вины, и не хочет искать к ней подходы, то давайте замуруем эту тему, и, мол, больше не будем ее воскрешать.
            Время полдесятого, и мне нужно ехать домой. А Евгения не переслушаешь, когда он начинает изливать боль своей души назидательным тоном, требующим всеобщего внимания тоном. И даже не понимает, как глупо при этом выглядит.
            Ну, они прервались, проводили меня, и я уехал с большим количеством мыслей о том, как мы не умеем видеть себя со стороны, и если бы найти такое зеркало, которое бы показывало нам нас такими, какие мы есть, а не такими, какими себе кажемся через раздутую, уродливо и криво выпуклую призму гордыни.
            Это зеркало, или приспособление, было бы самым ценным изобретением на Земле, потому что позволило бы нам всем прогрессировать гораздо быстрее, вместо того, чтобы всю жизнь сидеть практически на одном месте, думая о себе Бог знает что, а на самом деле выглядя мелко и жалко.
            А вернувшись домой, я начал звонить моим ненаглядным корешам, ибо завтра с утра много дел, и не удастся часами висеть на телефоне. А народ ждет и жаждет, и дрочит на телефон в ожидании моего звонка. Одному Богу только известно, почему.
            Разговор с Анирель не высветил ничего нового. Она жаловалась на то, что работа в детском саду – это болото, жизнь в одной квартире с матерью, почти такой же ехидной, что и моя -  это мучение, и из всего этого надо выбираться.
            Когда я в очередной раз предложил поместить фотку на Рамблере и найти мужчину, хотя бы не столько богатого, сколько одинокого, и с квартирой, к которому можно было бы хотя бы съехать от матери, мне нашли тысячу причин, по которым сделать это совершенно невозможно.
            Вывод: значит, вас все устраивает. Или вы просто так сильно боитесь мира, и не верите в себя, что вам проще жить со знакомым злом, нежели взглянуть в зеркало за углом, и увидеть там свое незнакомое лицо, свободное от страха, и озаренное верой. А когда надоест бегать от собственного отражения за углом, и г** в жизни подступит к горлу – то добро пожаловать к свахе, звать Самюэль-Суслик, третья нора налево по коридору.