Все дети играют в домики. Потому что когда однажды пучиною сточных вод их выносит на свет божий из тёплого мамкиного пуза, они только и мечтают, что вновь отгородиться от непонятно откуда и зачем обступившего их со всех сторон набора звуков и предметов. И даже повзрослев, мы продолжаем вести себя, как дети: ладошками глазки закрываем, одеялко на головку натягиваем, коробки из-под телевизора не выбрасываем – а вдруг пригодятся, для домика...
А когда ты в таком возрасте, когда детям ты уже не товарищ, а взрослые тебя по- прежнему и в грош не ставят (то есть кое-что уже выросло, но зачем - законодательство молчит), потребность в домике возрастает настолько, что мы ввинчиваем самодельные замочки в свои детские комнатки и вывешиваем на дверях устрашающие, предостерегающие от последствий надписи: «Не входить – убьёт!!!» или: «Просьба перед входом стучать!!!» Варьировалось только количество восклицательных знаков, в зависимости от того, насколько у кого непонятливыми были родители, но меньше трёх я не встречала никогда.
В 14 лет у тебя уже есть друзья, а у некоторых – даже семья, то есть человек, с которым ты гуляешь. А гуляешь – значит надо, чтобы было куда привести. И если у тебя нет детской комнатки, на дверь которой можно повесить хоть какой-то замок, ты идёшь в подвал и делаешь из него Дом. И тащишь в него всё, что у тебя есть в твоей жизни: мопед; то, что в скором времени и при должном присутствии умело найденных, обмененных или свинченных по случаю деталей, должно в конце концов стать мопедом; вОвремя, до приезда мусорки, обнаруженные на свалке во дворе, вполне годящиеся для посиделок кресла, столики и колченогие тумбочки с никогда не закрывающимися дверками; и самое главное, особой ценности – что-то, что могло стать кроватью. Потому что полежать в доме было обязательным. Потому что что же это за дом, если тебе в нём не на чем прилечь, а ещё лучше – прилечь и обнять того, ради кого ты, может быть и выпрыгнул на этот свет из тёплого мамкиного живота.
...В нашем подвале всё было сделано по высшему классу: в просторной выгородке подземелья девятиэтажки стоял диван, на полу лежал ковёр, кто-то приволок даже почти новый торшер, снабжавший наш Дом мягким рассеянным светом, и который постоянно с грохотом падал на пол после того, как кто-то из нас с воплем «Темнота - друг молодёжи» тянул его за шнур, пытаясь найти плоскую длинную штуку с выключателем. В подвале никто никому не капал на мозги, не давил ни на чью совесть и ничего, никогда, не заставлял делать. Днём здесь отсиживались те, кто прогуливал школу и занятия в ПТУ, вечером сюда приходили погреться и выпить. Те, кто гулял, «забивали» подвал на любовь.
Однажды в подвале появилась Света. У неё были светлые длинные волосы, раскосые глаза и жёлтые от крепких сигарет пальцы. Со Светой гулял Влад. Гуляли они серьёзно, в подвал мы теперь практически не попадали, и тусовка переместилась в ближайший подъезд с тёплыми батареями. Через месяц Света умерла. По словам тех, кто жил с ней в одном дворе, она поругалась с Владом и выпила целую пачку каких-то таблеток.
В подвал после этого никто из нас не вернулся. Говорили, что видели в нём Светкин призрак, что будто бы на стене кто-то написал кровью текст её предсмертной записки...
Но тут началась весна и мы пересели на мопеды. Свежий ветер выдул всю дурь из наших молодых голов, и в наши новые дома превратились берёзовые рощи и непролазные кусты Имантского леса. Там тоже никто не капал на мозги и не давил на совесть, и на свежей пахучей траве, под трели соловьёв и других неизвестных из-за прогулов по биологии птиц можно было прилечь и всем своим повзрослевшим детским одиночеством обняться с тем, кто был для тебя в тот момент единственным необходимым человеком на свете, и целоваться, крепко-крепко закрыв глаза и снова ощущая эту блаженную влажную темноту...