*
Сбор информации
*
По Александру Блоку, только несколько иначе: день, улица, тополь, развалины дома, в котором ещё живут. И холодные волны равнодушного озера у порога. И безысходность, волчья затравленность, горбатые спины взрослых людей в доме, и бледно-серые лица простуженных детей...
А впереди трескучие сибирские морозы.
А где-то в городе, в тепле и сытости тащатся в неге твердолобые Долометьев и Лобунец, у которых шестидесятилетняя Анастасия Петровна побывала тридцать раз.
Костя младше Альберта лет на пять. Несмотря на нужду выглядел крепким здоровым парнем. Но как вести себя перед щегольски одетым корреспондентом, который в детстве носился по улицам Христианинбурга с деревянным мечом из обломка штакетины, этого Костя не знал, поэтому держался слегка надменно, желая очевидно уравняться с Альбертом Штейнгауэром, который, впрочем, вёл себя просто, как всегда.
- Чувствуйте себя как дома, - Костя, приглядываясь к нему, - Тамара, готовьте на стол... Мама, стул гостю... Да не этот!.. И оботри его!.. Я позову шофёра?
- Нет, шофёра звать не надо, у него своя работа, - ответил Штейнгауэр, зная наверняка, что бывший военный прапорщик действительно знал свою службу и в дела журналистские не совался, а уж если в сильные морозы или в жару в машине "припекало", он заходил в помещение, садился в сторонке и пропадал из поля зрения до тех пор, пока не подходило время ехать дальше.
Альберт между делом осматривался: имея нормальную трёхкомнатную квартиру в Боровом, здесь он никогда не смог бы "чувствовать себя как дома" - полы вспучились, стены разошлись по швам, крыша разорвалась на три части, сквозь половицы снизу проступала гнилая вода, впитывалась в стены как в губку. Гудевшая тут же печь жрала уголь как обезумевший от голода зверь свежее мясо, тянула холодные сквозняки и с сыростью не справлялась. Раньше Альберт представлял себе дом большим, комнат на пять, а оказалось их всего две - небольшая гостиная и такая же спаленка. Абсолютно все двери сибирских построек ведут в жилое помещение через холодные неотапливаемые сени, так было и здесь, за исключением того, что сени, как их называют по-русски, совсем развалились.
"Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые кленовые..."
Дом принадлежал Анастасии Петровне Кренц и она на правах хозяйки, как понял Альберт по ее бормотанию, часто вступала в пререкания с молодыми, особенно с Тамарой, у которой вообще никого не было, кроме двух детей и мужа, работавшего исправно, без прогулов и запоев.
- Присаживайся, сынок, - Анастасия Петровна поставила Штейнгауэру стул во главе стола как лучшему гостю, - сначала отобедаем, потом поговорим.
А у проворной Тамары и русский наваристый борщ, и куриная заливная тушонка, и крепкий индийский чай стояли уже на столе.
- Спасибо, я сыт, - отказался Альберт.
Он дал бы голову на отсечение, что всё это в лучшей сибирской традиции было приготовлено для него, причем не потому, что он корреспондент газеты и взялся прояснить их проблему, а потому лишь, что не зазнался, сохранил знакомство с ними.
- Обижаешь! - рек басом Костя, нарезавший самодельным ножом домашней выпечки хлеб.
По редакционным правилам Штейнгауэр не имел права садиться за стол, чтобы потом, если жилищная проблема Кренц не будет решена положительно, никто не мог сказать даже за спиной, что корреспондента, понимаешь, поили-кормили, а он сидел и только лапшу на уши вешал - есть такое среди людей и Альберт знал: сперва "по традиции" накормят-напоят, а потом брюзжат и жалуются, что ничего не сделал. И ведь обещать никому не обещал, а принимают как обещание - за столом ведь сидел!
- Ладно, не суетись! - развернулся он к столу. - Попробуй потом пикни!
Костя рассмеялся вместе с Тамарой и матерью - свой был человек Штейнгауэр!
- Может, по граммульке? - закинул удочку Костя.
Альберт вдруг вспомнил, как разорялся сегодня в редакции, кричал, что раскатает бюрошников в блин, поскольку запрещают они высказывать на страницах газеты мнение человека по "немецкой проблеме" и вообще... Однако попробуй, раскатай без Костиной "граммульки", без которой Костя не расслабится и рта не откроет!
- Наливай!
Готовила Тамара Игнатьевна превосходно, просто пальчики оближешь. Чем, собственно, и занялся Альберт, насыщая беспокойного червячка, который не забывал подсказывать всё новые и новые вопросы семье почти что утопленников.
- Не могу понять, какого лешего ты тут застрял? - с улыбкой белого друга индейцев поинтересовался за чаем у размякшего Кости Альберт, чья рюмка так и осталась стоять нетронутой. - Почему забрали заявление на улучшение жилищных условий из дирекции совхоза? Вам же квартиру давали.
- А ты знаешь, какую квартиру давали?
- Она была хуже этого дома?
- Мы же не вдруг, не сразу забрали, - подала голос Анастасия Петровна.
- Мама, подожди! - повысил голос на "граммульку" Костя, и когда та осеклась, поймав его нетерпеливый взгляд, он кивнул жене, - Тамара, расскажи ты, по порядку.
Да, семейный кошелёк наверняка был в руках Тамары Игнатьевны, до поры выглядывавшей из-за крутого Костиного плеча. Не говоря об этом ни слова, Альберт весело рассмеялся.
- Своё заявление я забрала после того, как директор совхоза Функ хотел переселить нас вместе со свекровью в тесный барак. Мы достаточно натерпелись здесь, чтобы согласиться на продолжение мучений в бараке. В нашей стране ничто так не постоянно, как временное жилье, в котором живут бесконечно долго и стеснённо.
"Ого! - подумал Альберт. - Внятно выражается! В этом отношении Костя ниже её на голову, если у него вообще есть голова на плечах. Они напоминают отчаянных защитников Брестской крепости, ещё не сдавших врагу детей."
- А мне говорили, что вам давали дом, где жила Сорокина...
- Если бы... В самый последний момент Функ вселил в него передовую доярку, а нам предложил барак.
- Вы работаете?
- Я в отпуске по уходу за ребёнком. Рабочее место в детском садике сохраняется за мной, но я хочу уволиться и перейти закройщицей в швейное ателье. Кроме барака совхоз ничего не даст. Из принципа не даст.
- Почему из принципа?
- Функ не любит, когда у него что-то требуют.
- Понятно.
- На заводе квартира мне тоже не светит, - почесал затылок Костя, чей взгляд косил на недопитую бутылку.
- Мы были в прокуратуре и знаем, что имеем право на квартиру "по затоплению", - продолжала объяснять Тамара Игнатьевна. - Горисполком упёрся и - ни в какую. Говорит, другие на полученные деньги давно себе новые дома понастроили, а вам всё неймётся. А мы не можем строить - денег дали слишком мало, стройматериалы по дешёвке не купить... Воровать, как делают все, мы не хотим. Вот и сидим тут...
Штейнгауэр слушал и мрачнел.
- Почему Валерий Анатольевич ушел от вашей проблемы? Ведь это равносильно предательству брата, хоть того и нет в живых.
Анастасия Петровна едва не выронила стакан с чаем.
- Ты ведь знаешь, сынок, он - председатель комитета городского комитета народного контроля, он не может...
- Председатель? Ну и что?
- Много врагов нажил...
- Мне иногда кажется, что нами играют, чтобы насолить ему, - поддержал мать Костя.
Дядю с городским портфелем подмышкой они уважали и подставлять не собирались. Похвально, конечно, но не такой же ценой! В глазах Штейнгауэра председатель Кренц был просто трусом, боявшимся вышестоящего начальства и из этой боязни вытряхивавшем души директоров магазинов, заведующих складами и так далее.
Сделав снимки дома и остатков сарая, где по щиколотку в воде стояла понурая коровёнка да жались друг к дружке на насесте грязные куры, Альберт засобирался прощаться.
- Скоро всех под нож пустим, - причитала расстроенная Анастасия Петровна, - скотина не виновата, но ведь она тут не перезимует... Сынок, на тебя надёжа. Помоги...
Через полчаса негодующий Альберт пересказал историю Кренц Капустину.
- Зажрались, сволочи! - раскрылся с неожиданной стороны начальник отдела. - Себе особняки понастроили, а ветераны по лачугам да чужим углам скитаются! Обнаглели дальше некуда! Ты видел, с какой надменностью смотрел на нас Долометьев, когда мы дождались его появления в редакции? А что рассказывал, помнишь? - "...Родился в бедной семье, голодал!.." - Нет, что власть с человеком делает!..
- Руслан Кириллович, - остановил его Штейнгауэр, - где я могу узнать о жилищных условиях ветеранов?
Пораженный сообразительностью корреспондента, Капустин с минуту лупал ресницами, потом скороговоркой выпалил:
- Я сведу тебя с председателем Совета ветеранов. Он человек жёсткий, въедливый, но справедливый, ветераны его любят - он за них кровь проливает.
- Не понял?
- Пишет в инстанции, ездит по столицам и больницам, выколачивает для стариков всё, что другой не может. В век тотального дефицита это величайший героизм, так что ты не очень-то обижайся, если он вдруг не успеет затормозить и наедет на тебя.
- Прекрасно, Руслан Кириллович. - Он снял трубку телефона, набрал номер. - Соедините, пожалуйста, с Николаем Николаевичем, это всё тот же корреспондент Штейнгауэр, я был у вас утром ... Товарищ Долометьев? Добрый день, "Правда Христианинбурга", Штейнгауэр вас беспокоит... Получилось так, что теперь и я озадачен жилищной проблемой семьи Кренц, чей дом затопило озеро... Вот как? Интересно... Я обязательно зайду к председателю райисполкома и спрошу, почему так... До свидания, Николай Николаевич...
Альберт положил трубку и с радостью обнаружившего случайную находку повернулся к забросившему дела Капустину:
- Квартиру вашей Кренц спрашивайте с председателя райисполкома Шмидта и директора совхоза Функа, сказал он мне раздраженно. Я, говорит, забрал из села Наталью Филипповну Сорокину, освободил дом для Кренц, пусть они её туда и вселяют...
Капустин расхохотался, в нервном возбуждении потёр руки и сделал феноменальный вывод:
- Председатели Советов грызутся, директора нарушают условия договоров - что-то будет!..
- Руслан Кириллович, помните, что советовал Гущин? Брать быка за рога и начинать суть. Вы случайно не знаете, кто такая Сорокина Наталья Филипповна? Больно фамилия знакомая...
- Сорокина? Не мать ли заведующего организационным отделом горкома партии Юрия Петровича Сорокина?
- Кого?!
- Других я не знаю!
Альберт поник головой.
- Пора идти к Донченко, - отечески посоветовал Капустин. - Не жди, когда ему напомнят, что ты коровий корреспондент, а не следователь по особо важным делам прокуратуры Алтайского края и даже не председатель комиссии партийного контроля.
- Ох, уж эти мне председатели! - вздохнул Штейнгауэр. - Куда ни пойдёшь, всюду председатели да секретари!.. Идти к Донченко рано, я не выстроил основания для серьезного разговора, общую картину не выяснил. Я не могу посвятить редактора в это дело, иначе мне точно укажут на дверь.
- А что будешь делать потом, когда наберёшь язвительные "чихи"? Позиция Донченко тебе известна.
- "Не лучше ли назвать конкретные имена расхитителей? Очерк принесет больше пользы, чем рассказ, чем повесть..." Я напишу очерк, Руслан Кириллович, напишу и отправлю в "Советскую Россию".
Капустин в сомнении покачал головой:
- Донченко очерк не опубликует, а до "Советской России", извини, ты не дорос. Не дорос не в смысле творческого мастерства - это местного значения материал и годится разве что на информационную заметку, на которую никто, кроме нас и Долометьева с Лобунцом, внимания не обратит. Но тогда последуют карательные мероприятия. Вот если бы...
- Что? - подался вперед Штейнгауэр.
- Если бы тебе удалось вскрыть крупное злоупотребление властью, коррупцию в городском масштабе, тогда... Тогда можно было бы связать факты в один сюжет.
- Как найти Сорокину?
- Через адресный стол жилищно-коммунального хозяйства города. Тебе не откажут.
- Почему?
- Сам увидишь.
Через несколько минут Альберт успешно "вешал лапшу" на прелестные ушки заведующей отделом ЖКХ Лилии Свириденко, ведущей топ-модели швейного ателье городского Дома быта.
- Ой, - рассказывала разомлевшая от счастья красавица, - ветеран войны Наталья Филипповна Сорокина живёт в нашем доме, только у неё третий подъезд четвёртый этаж направо, а у меня четвёртый подъезд третий этаж налево - не перепутаете?
- Как это не перепутаю? Обязательно перепутаю! - смеялся Штейнгауэр, внаглую разглядывая длинные стройные ноги в паутине чёрных колготок. - Когда, кстати, вы заканчиваете работу?
- Меня никто не контролирует, - её кокетству не было предела.
- А Наталью Филипповну?
- О, за ней присматривают и дочь, и врачи - у неё сахарный диабет, слабое сердце, приступы страха и старческий маразм, разговаривать с ней опасно.
- Тогда - до встречи завтра в половине четвёртого.
Теперь он точно знал, что ни сегодня ни завтра в названное время во дворе дома на пустозвонный смех красавицы не нарвётся. Не раздумывая долго, отправился искать встречи с Натальей Филипповной Сорокиной.
Штейнгауэр с порога обратил внимание на верность предупреждения: в глубине спальни, откуда вышла Сорокина, на прикроватной тумбочке лежала гора лекарственных препаратов. Чтобы не волновать старуху, очень похожую на Эмму Карловну, его своенравную тёщу, он более получаса терпеливо выслушивал жалобы на многочисленные хвори. Между жалобами узнал, что дочь Натальи Филипповны Анна Петровна Кольцова в звании капитана милиции служила в отделе кадров городского отдела внутренних дел, имела пятнадцатилетнюю дочь и долгое время жила без мужа в двухкомнатной квартире, куда почему-то мало кто из мужчин отваживался заглянуть. Также между прочим Альберт узнал, что на двоих Кольцовых приходилось двадцать семь квадратных метров жилой площади - не так уж и много, если рассудить здраво, но если судить с точки зрения Закона, этого хватало и на троих женщин, учитывая, что в условиях квартирного голода в городе на одного человека по установленной горисполкомом норме допускалось не более шести квадратных метров. Когда пришла пора забрать из села больную одинокую престарелую мать, дочь решила, что втроём на старой квартире им будет тесно и написала заявление первому секретарю горкома КПСС Лобунцу. Чем апеллировала, одному Богу было известно. Расспрашивать Штейнгауэр не стал, опасаясь подозрения старухи и преждевременной реакции Христианинбургского отдела Алтайского управления КГБ СССР и Христианинбургского горкома КПСС - Сорокина начинала свою службу в частях НКВД и в отставку вышла из КГБ, а её сын, как подтвердила она, действительно организовывал работу горкома партии! Одно дело слышать о кровавых репрессивных мерах НКВД-КГБ против немцев, и совсем другое - немцу "копать" под одного из тех, кто служил в этих органах!.. Попробуй, возьми этих людей голыми руками! Малейшая ошибка обернётся вечным поселением на вечной мерзлоте! Или мало он слышал предупреждений? Впрочем, отставная майорша с гордостью за свою славную службу показала висевший в платяном шкафу военный мундир с шестью рядами разноцветных колодок правительственных наград, а следом и пухлый фотоальбом, рассказавшие Штейнгауэру больше, чем бывшая сотрудница "Железного Феликса". Одного не нашел он - фронтовых фотографий.
"А что, интересно, скажу я полковнику Эберту, когда он узнает, что я подступился к Анне Кольцовой, его сотруднице? Впрочем, не он ли говорил: "Пусть рухнет мир, если он построен на лжи и насилии?.." Да, в этом лесу ещё никто не гулял! А если ещё и Рената узнает, куда влез её благоверный, она меня тем более не поймёт. Но иначе я не могу! Не могу притворяться, будто мне всё равно, кто и как нарушает права человека! У моего отца и сотен тысяч других людей отобрали право на жилище, на саму жизнь, и делали это и делают это сейчас такие, как..."
Нужно было торопиться: шёл пятый час, дисциплинированные совслужащие начинали покидать конторы, скоро домой должна была заявиться Кольцова, встречаться с ней Штейнгауэру не хотелось, хоть она и была, судя по рассказам матери и портретным фотографиям, интеллигентной и очень привлекательной женщиной. Нужно было во что бы то ни стало успеть забежать в горком партии, выпросить у секретарши Лобунца подлинное заявление на трёхкомнатную квартиру капитана Кольцовой, посмотреть, чем она так разжалобила Лобунца, затем сходить в военкомат, проверить, ветеран войны Сорокина или все её военные заслуги окрашены кровью неповинных людей, репрессированных по национальному признаку, придуманному фашистскому заговору или ещё чем-то в этом роде. Сегодня ему везло и это везение он хотел использовать на полную катушку. Крылатый мальчуган, вездесущий ангел-хранитель освещал ему путь и он спешил, зная наперед, что чем быстрее он шёл, тем быстрее приближался к тёмной полосе - полосе невезения.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/15/991