Старец Великий... и Благословенный

Николай ШАХМАГОНОВ
СТАРЕЦ ВЕЛИКИЙ И БЛАГОСЛОВЕННЫЙ
                От автора
Личность Государя Императора Александра Первого, наречённого Благословенным, занимала меня давно, особенно с той поры, как я выпустил брошюру «Павел первый и Сталин: история двух злодейских убийств». Работая над этой брошюрой, я смог оценить, какого замечательного Государя потеряла Россия 11 марта 1801 года. Никакой симпатии, естественно, сын Павла Петровича Александр вызвать не мог, ведь он был тенью заговора, он не возражал против свержения с престола отца, взяв лишь формально с заговорщиков обещание сохранить жизнь коронованному родителю. В очередной брошюре «Пушкин и Русские Монархи: соратники или враги?» я уже выразил свое отношение к Императору Александру Первому, отчасти основанное и на оценки его Пушкиным. Вспомним Пушкинское:
Воспитанный под барабаном,
Наш Царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В Двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел –
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!
  Но с годами я стал понимать, что не всё так просто в судьбе Александра Первого, а миф о оставлении престола 19 ноября 1825 года в Таганроге и уходе в старцы обретал всё большую реальность. Во–первых, это предрекал преподобный Авель прорицатель в беседе с Государём Императором Павлом Первым, СКАЗАВ ОБ Александре первом: «Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется ему венец  царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет на очех Божиих». Во вторых о старчестве, уже как свершившемся факте, говорил Государю Императору Николаю Второму его духовник святой праведный Иоанн Кронштадтский. Это случилось в 1901 году, когда Николай Александрович ознакомился с содержимым пакета, оставленного царствующему потомку Павлом Первым с указанием вскрыть в столетнюю годовщину его смерти. В этом пакте были пророчества, касающиеся судьбы династии и записанные Авелем по просьбе Павла Первого. Узнав, что ждет его в годы революционной смуты, император обратился к святому праведному Иоанну Кронштадтскому за советом. Тот сказал, что есть три пути: покинуть Россию и вместе с семьей уехать за границу, испить всю чашу с народом, что и избрал Николай Александрович, и третий – подобно своему двоюродному прадеду удалиться в старцы, сменив подвиг государственного служения на подвиг поста и молитвы. Не вызывал никаких сомнений факт ухода Александра Первого в старцы и у обер-прокурора Святейшего Синода князя Жевахова.
Два года назад я подготовил рукопись: «И никто не избавит от руки Моей!..», посвященную размышлениям над судьбой цареубийц Андрея Боголюбского и Павла Первого. С убийцами святого благоверного князя Андрея Боголюбского всё ясно – они получили заслуженное воздаяние. Младший брат Андрея Юрьевича князья Михалко Юрьевич, заступив на владимирский великокняжеский стол, переловил всех и предал позорной казни. Убийцы были умерщвлены, защиты в мешки из свиных шкур, положены в короба, которые были подожжены и спущены в Поганое озеро.
Но что же произошло с убийцами Павла Первого? Ведь император Александр Первый никого из них не казнил. Мало того, он сам был замешан в совершенном ими страшном преступлении. Во время работы над рукописью пришло понимание истины – судить Государей мы не в вправе. Один из старцев учил, что хула на Государя – Помазанника Божьего, есть хула на самого Господа. Я взялся за работу с задачей разобраться в содеянном Александром Первым, чтобы, если и не оправдать, что, конечно, невозможно ни при каких условия, то хотя бы объяснить мотивы преступления. Я перечитал немалое количество воспоминаний современников преступления, людей, близких к Александру первому, работы биографов, историков. Подготовил к изданию небольшую рукопись, но всё откладывал её издание. И хотя сложилась уже внутренняя убежденность, что Император Александр первый и старец Феодор Кузьмич одно лицо, хотя в целом мотивация поведения Императора тоже складывалась, чего–то не хватало, что–то заставляло вновь и вновь задумываться над происшедшим. Два года рукопись пролежала в столе. За это время вышли книги «Екатерина Великая в любви и борьбе за власть», «Андрей Боголюбский – первый Самодержавный Государь», «Наш Суворов», несколько брошюр, началась публикация первых глав романа «Путь к истине», а работа об Александре Первом всё оставалась без движения. Что задерживало её помимо моей воли. И вот совсем недавно я понял, что задерживало не зря. Издай я её ещё вчера, она бы превратилась в макулатуру сразу же после выхода в свет книги Г.С.Гриневича «Тайна Императора Александра Первого», доказавшего убедительно,  на основании расшифровки тайнописи, оставленной старцем Феодором Кузьмичем, что под именем Александра Первого скрывался его старший сводный брат Симеон Великий, внебрачный сын Павла Первого, занявший место великого князя Александра. Фактически произошла подмена: погибшим посчитали именно Симеона Великого.
Что же было делать с рукописью? Ещё раз внимательно перечитав её, я решил, что достаточно внести лишь несколько новых штрихов, которые и дополнят недостающие звенья в цепи и прояснят до сей поры неясные моменты в биографии Императора, в мотивации его поведения. С выходом в свет уникального труда Г.С.Гриневича, всё становится на место.
Итак, начнём по порядку.
   
                НА КАЗНЬ ЗЛЫМ, А ДОБРЫМ НА МИЛОВАНИЕ
         В "Библии" говорится: "Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека…" (Быт.9,6).  Тем же, кто игнорирует эту заповедь, Всевышний и Всемогущий Бог напоминает: " У Меня отмщение и воздаяние… Я – и нет Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю: и никто не избавит от руки Моей… И ненавидящим Меня воздам". (Втор.32, 35, 39, 41). Но воздаяние Господом поручено Помазанникам Своим, которым власть дана от Бога «на казнь злым, а добрым на милование». Именно об этой задаче говорили святители киевские князю Владимиру, когда тот, как объяснял, Бога боясь, не хотел казнить преступников.
        Но Александр Первый не казнил никого, хотя мог казнить, поскольку права на убийство отца он не давал. Почему? Только ли потому что был по отношению к ним совестлив, поскольку являлся соучастником преступления. Может быть, их связывала какая–тайна, может быть, заговорщикам было известно что–то такое, что заставляло Императора быть покладистым в отношениях с ними? Вот на этот вопрос без исследования, проведённого Г.С.Гриневичем ответить было совершенно невозможно. Непонятно и то, как Александр мог поднять руку на отца, почему он позволил освободить для себя трон, если с ранних лет неоднократно заявлял о своём нежелании царствовать, несмотря на постоянные намёки его бабушки Екатерины Второй на то, что именно ему хочет она передать правление.
     Известно, что Екатерина Вторая тайно подготовила манифест о передаче престола своему внуку Александру в обход Павла Петровича. Узнав об этом, Павел Петрович привел к присяге себе самому, как наследнику престола, своего сына Александра, который признал без всякого принуждения право отца на престол. Свидетелем присяги был один Аракчеев. Кстати, в ночь после кончины Императрицы, Павел Первый вызвал к себе Аракчеева и сказал ему:
    – Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде!
    А потом подозвал к себе Александра, сложил вместе руки обоих и прибавил:
– Будьте друзьями и помогайте мне!
И вдруг участие в перевороте…
Вот теперь настала пора обратиться к тому, что по этому поводу говорится в книге «Тайна Императора Александра Первого». Г.С.Гриневич не только приводит расшифровку тайнописи, оставленной Феодором Кузьмичем, но и показывает всю технологию этой расшифровки. Оказывается, в момент покушения на Павла Первого место великого князя Александра, сына Императора Павла Петровича и Императрицы Марии Федоровны, уже занял внебрачный сын Павла Петровича от Софьи Степановны Чарторыжской.
Этот внебрачный союз имел свою, особую историю.
Первым браком великий князь Павел Петрович сочетался в 1773 году с графиней Вильгельминой Дармштадтской, которая была наречена при крещении Натальей Алексеевной. Существует сплетня, вряд ли имеющая под собою почву. что великая княгиня, которой при венчании было семнадцать лет от роду, была недовольна тем, что Екатерина Великая не уступает престол Русских Царей своему сыну, достигшему совершеннолетия, и чуть ли не составила заговор с целью свержения Императрицы. Заговор был раскрыт, а великая княгиня отравлена. Документального подтверждения участия первой супруги Павла в заговоре нет, как нет и данных об отравлении её по поручению Екатерины Великой, как известно жестокосердием не отличавшейся и даже дозволившей казнь Пугачева с несколькими его соратниками, скрепя сердцем. Тем не менее, Павел Петрович овдовел, о чём сильно горевал. Именно в период между первым и вторым браком был у него роман с Софьей Чарторыжской от которого родился мальчик. Дабы скрыть грех ему дали имя Семеон Афанасьевич, а фамилию Великий. Год рождения точно неизвестен, известно лишь, что родился Симеон до второй женитьбы Павла Петровича. Следовательно, он чуть–чуть старше Александра, который родился в 1777 году, через год после того, как родители его Павел Петрович и принцесса Софья Доротея в крещении Мария Федоровна, были обвенчаны. Симеон, как сообщает нам Г.С.Гриневич, окончил Морской кадетский корпус и начал службу мичманом. Вряд ли он был посвящён в тайну своего рождения. У Павла же в семье дети посыпались как из рога изобилия. Всего было десять человек – четыре сына и шесть дочерей, одна из которых умерла в трехлетнем возрасте. Вспоминал ли Павел Петрович о незаконнорожденном сыне до известного момента, сведений нет. Вообще, документов о детстве, юности и молодости Симеона не сохранились по причинам, которые скоро станут ясны читателю.
Важно другое. Когда однажды после одного из морских сражений со шведами, командование направило Симеона в Петербург с реляцией, Екатерина великая обратила внимание на то, что морской офицер как две капли воды похож на её любимого внука Александра.
А между тем, служба продолжалась: сначала учёба в Англии, затем кругосветное путешествие, которое, как сообщили документы, окончилось трагически: Симеон Афанасьевич Великий умер 13 августа 1794 года на Антильских островах от тропической лихорадки. Но оказалось, что известие о смерти было ошибочным. Симеон выжил, хотя и частично потерял зрение и слух.
В Россию Симеон возвращался с большими трудами, через Аляску и Дальний Восток. Санкт–Петербурга он достиг лишь к середине лета 1796 года. Узнав о том, что его внебрачный сын жив, Павел Петрович пригласил его к себе и установил, что он точь–в–точь похож на Александра. А через некоторое время в архивах Морского ведомства появился документ, свидетельствующий о том, что «лейтенант Семен Афанасьевич Великий утонул в Кронштадтском заливе». На этом, казалось бы, его история и закончилась. И наверное бы она не стоила особого внимание, если бы не тайнопись, оставленная Феодором Кузьмичом, в которой он покаялся в убийствах (или по крайней мер соучастии в убийствах) брата и отца. Из этого покаяния следует, что в водах Кронштадтского залива нашли тело великого князя Александра, убитого при неизвестных обстоятельствах.
Обо всём этом и о многом другом поведал в своей книге Г.С.Гриневич.
Он не назвал убийцу великого князя, поскольку убийца не известен. В истории, особенно, когда речь идет о Государях, домыслы строить не полагается, ибо домыслы могут обратиться в клевету, а клевета на Государя равна клевете на Господа. Ведь в тайнописи не утверждается, что исполнителем самого акта убийства являлся Симеон. Там сказано: «Моё зло двойное: император Александр – я, Симеон Великий». Из чего и сделан вывод о том, что утонул или был утоплен не Симеон, а Александр.
Ну а теперь настала пора обратиться к историческим фактам, достаточно известным, но недостаточно осмысленным нами до сей поры, то-есть до выдающегося открытия, сделанного Г.С.Гриневичем.
 















Поставленный, а точнее с помощью злодеев-нелюдей оказавшийся обязанным по долгу Государева служения вершить казнь злым, а добрым милование, сын Павла Первого Александр не исполнил той роли, которая заповедана ему Богом, Он не казнил ни одного из злодеев, участвовавших в убийстве отца – Коронованного Государя, прошедшего обряд Помазания Миром по чину Православной Церкви, а следовательно Помазанника Божиего.
Да, с таким интриганом, как Пален, было ему нелегко. Пален постоянно запугивал Александра тем, что отец гневается  на него, не доверяет ему, что его  ждёт судьба царевича Алексея Петровича или Иоанна Антоновича. В свою очередь Пален постоянно настраивал Павла Петровича против своего сына. Воспитанный масоном Лагарпом, выросший двуличным с детства, когда был вынужден лавировать между отцом и бабушкой, лицемерный и слабохарактерный и вообще, как сказал о нём один из современников "фальшивый как пена морская", Александр Первый был, тем не менее, коронованным Русским Императором, а потому не мог не задумываться над тем, что произошло.
Для человека самый справедливый суд – это суд собственной совести. Если, конечно, эта совесть у него есть. Последние дни царствования Александра доказали, что совесть у него всё же была, хотя в первые дни он, обещая одно, делал то, что хотели убийцы его отца.
Ещё не остыло тело Павла Петровича, а уже был заключён мир с Англией и остановлен Донской казачий корпус, следовавший маршем на соединение с французским корпусом, чтобы освободить Индостан.
А ведь свершилось не просто убийство, свершился поворот всей внутренней и внешней политики в невыгодную для России сторону.
Некто М.Цейтлин, ярый русофоб, цинично заметил, что "острый угол зубовской табакерки, казалось, был гранью новой, счастливой эпохи".
Счастливой? Но для кого? Для цейтлиных, беннигсенов, паленов и прочих злодеев-нелюдей?
Для России этот поворот счастливым не   был, как не был он счастливым и для всего славянства. "Правитель слабый и лукавый", как охарактеризовал Александра I великий Пушкин, вверг Россию в целую эпоху кровопролитных и изнурительных войн, получивших название наполеоновских.
Англии было нужно, чтобы Россия и Франция воевали между собою, и Александр  I  обеспечил исполнение желаний самых тёмных сил Запада.
Недаром Наполеон, узнав об убийстве Павла Первого, в ярости воскликнул:
«Англичане промахнулись по мне в Париже третьего  нивоза, но не промахнулись по мне в Петербурге одиннадцатого марта…». Убийство Павла Петровича надолго отодвинуло и освобождение Индостана и исполнение великой славянской идеи. Объединение славян – страшно для тёмных сил зла и потому эти силы столь отчаянно, настойчиво и последовательно противодействуют ему.
Академик Тарле так оценил итоги событий мартовской ночи 1801 года:
"В Европе с растущим безпокойством следили за укреплением дружбы между французским властелином и Русским Императором. В случае укрепления дружбы между этими двумя странами, они вдвоём будут повелевать на всём континенте Европы – это было мнение не только Наполеона и Павла, но и всех европейских дипломатов того времени. Совершенно определённое безпокойство царило и в Англии… С большим безпокойством ждали во всех европейских дипломатических канцеляриях и королевских дворцах наступления весны 1801 года, когда оба будущих могущественных союзника могли предпринять нечто решительное. Но день 11 марта принёс совсем другое…".
Россия была ранена на взлете, – той раной явилась смерть Императора. Самодержцев не убивали случайно. Убийцы всегда преследовали вполне определённые цели. Им было необходимо остановить контрреволюцию, которую осуществлял Павел Первый против революции Петра Первого. За свою Великодержавную политику Павел Петрович поплатился жизнью. Но никто из участников событий не получил от своего злодейства личных выгод. Плодами их злодейства воспользовались тёмные силы Запада. Для убийц же самих дело приняло совершенно неожиданный оборот. Пален рассчитывал, что Александр Первый будет послушной игрушкой в его руках. Но Александр в ту роковую ночь пережил столько, что иному и на десять жизней могло хватить. Отступая перед давлением заговорщиков, он запутывался всё более и более с каждым днём, и наступил час, когда он уже не рискнул бы сделать шаг назад, даже если бы и захотел.
Вступая на престол, он не умел царствовать так, как царствовали его бабушка и его отец, не умел действовать также честно и прямо, как отец. Павла не раз пытались втянуть в заговор против матери. Тщетно. Он развенчивал заговорщиков  и честно сообщал о таких предложениях Екатерине Великой. Хотя и нет сомнений, что он хотел царствовать, даже мечтал о вступлении на престол. А вокруг убеждали, что царствовать должен он, что мать престолом владеет незаконно. Но он был честен по отношению к ней.
Быть может, Александр Первый впервые осознал, что он натворил, войдя в сговор с нелюдями, именно в  ту роковую ночь.
Быть может это случилось в ту минуту, когда Императрица-мать,  оправившись после первого потрясения, сухо сказала ему:
- Поздравляю! Теперь вы Император!
Александр рухнул ниц без чувств и некоторое время окружавшим казалось, что он мёртв.
Быть может до той самой минуты он, обманывая себя, верил в то, что всё окончится  благополучно, если подобное можно назвать благополучием – он на престоле, отец – отставке.
Польский эмигрант Адам Чарторыйский, пытаясь оправдать Александра, написал следующее:
"Во время неоднократных бесед наших о событиях 11 марта Александр не раз говорил мне о своём желании облегчить несколько возможно участь отца после его отречения. Он хотел предоставить ему в полное его распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низверженный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем. В его распоряжение хотел отдать обширный парк для прогулок и верховой езды, хотел выстроить для него манеж и театр – словом, доставить ему всё, что могло бы в той или иной форме скрасить и облегчить его существование.
В благородном и великодушном характере Александра было, однако, что-то женственное, он соединял в себе чисто женскую мечтательность и фантазёрство. К числу таких иллюзий следует отнести фантастический,   можно сказать, романтический план Александра успокоить низверженного Императора, отняв у него корону и водворив в Михайловский замок. Это была, конечно, фантазия, неосуществимая мечта, которую следует приписать его молодости, неопытности и полному незнанию жизни".
Александр ведь даже не учитывал, что по указу, изданному Павлом Первым, Российский Император не имел права на отречение от престола. Да и как это всё могло выглядеть? Человек готовивший себя к престолу, Государь, при котором ни один  враг не мог рассчитывать войти в Москву, как это случилось при Александре, вдруг должен был оказаться не удел? По этому плану Александр воображал себя гениальным повелителем народов, не умея повелевать даже батальоном. А отцу, имеющему способности гораздо большие, готов был отвести роль, которую до того времени ещё ни разу не игра, ни один Самодержец в России.
Верил ли он сам в то, о чём мечтал? Может быть, просто хотел верить, потому что воспитанный  бабушкой в любви, даже обожании, поверил в свою исключительность и гениальность. А великая его бабушка, в любви своей к внуку, оказалась слепа к его  недостаткам. Да и достоинства сына она до конца не могла разглядеть. Впрочем, всё это вполне объяснимо. Такова была обстановка в России того времени. Выбирая в воспитатели внуку Александру Лагарпа,  бывшего масоном и якобинцем, о чем она  не подозревала, она, ненамеренно   принесла вред России. Когда же узнала, каков Лагарп, удалила его, но было уже поздно. Тлетворное влияние вольтерьянства долго, вплоть до последних лет царствования, мешало Александру в деле государственного управления.
Лишь в последние годы царствования он стал прозревать при чём не без воли Бога тайной, не без помощи святого преподобного Серафима Саровского.
 В сложной натуре Александра Первого вообще разобраться трудно, а уж тем более проникнуть в ход его мыслей. Пожалуй более близок  к пониманию того, что творилось в душе Императора, был всё тот же князь  Адам Чарторыйский, прибывший в Россию после очередного раздела Польши, принятый Екатериной Великой весьма милостиво и подружившийся с великим князем Александром Павловичем уже с той поры.
Вступив на Престол, Павел Первый отправил Чарторыйского посланником в Сардинию. Ему не понравилась дружба этого поляка с наследником. Поляки веками показывали себя предателями и русофобами – достаточно  вспомнить Смутное время начала XVII .
После гибели Павла Чарторыйский вернулся в Петербург и в первое время стал, как указал комментатор его записок "одним из самых интимных и доверенных друзей Императора Александра". Впрочем, ненадолго. Александр быстро охладевал к своим друзьям, охладел и к Чарторыйскому, который вынужден был после этого уехать в Вильну.
Тем не менее, его мемуары интересны уже тем, что он был рядом с Александром в самые нелёгкие для того дни и перед его глазами прошли судьбы злодеев-нелюдей, убивших Павла Петровича.
В воспоминаниях своих он  был более или менее объективен, потому что не имел  основания ни очернять Александра, ни восхвалять его.
Во всяком случае и о гибели Павла Первого,  он в отличии от Беннигсена и Ко, тоже оставивших Записки, писал без злорадства и восторга, а называл это событие катастрофой. Это уже неплохо характеризует его – ведь Павел Первый в своё время удалил его из Петербурга.
Ценны наблюдения за Александром, сделанные именно в первые дни после цареубийства.
"В первое время Александр находился в ложном, крайне затруднительном и тяжёлом положении по отношению к деятелям заговора. В течение нескольких месяцев он чувствовал себя как бы в их власти, не решаясь действовать во всём вполне самостоятельно.
И это не из чувства страха или опасений, а благодаря присущему ему чувству справедливости, которое и впоследствии помешало ему предать суду наиболее виновных из них. Александр знал, что мысли о заговоре сложились в умах чуть ли не с первых дней царствования Павла, но что они осуществились лишь с того момента, когда им стало известно о согласии наследника престола. Каким же образом мог он принять строгие меры, когда это согласие, хотя и вынужденное и условное, было всё-таки дано им?
Как должен поступить суд, выделяя главных деятелей от менее виновных? К последней же категории придётся отнести главнейших представителей высшего общества, гвардии и армии. Почти всё петербургское общество было замешано в этом деле. Как установить по закону различие этой ответственности между лицами, принявшими непосредственное участие в убийстве и теми, кто желал только отречения? Заставить Павла подписать отречение – не есть ли это уже насилие  над его личностью, допускающее само по себе возможность, в случае сопротивления и борьбы, поднять на него руку?".
В одном только ошибался Чарторыйский, в том, что Александр не испытывал страха перед Паленом. Он этот страх испытывал как до цареубийства,  так и после него, причём страх, далеко не безосновательный, ибо Пален был действительно бездушным, мерзким и коварным чудовищем. И хотя нередко руководителем заговора называют Платона Зубова, безусловно всем руководил и все направлял именно Пален. Зубов же Платон был просто  обыкновенным убийцей с нравами отпетого уголовника, ровно, как и его брат Николай. Из трёх братьев в лучшую сторону выделялся лишь Валериан,  боевой генерал, лишившийся ноги в боях за Отечество  и продолжавший службу. Он не был посвящён в заговор, ибо братья знали о его прямодушии и боялись реакции на известия о подготовке к злодеянию.
В нашей исторической литературе давно уже укоренились двойные стандарты, по которым Государи, которые твёрдою рукою наказывают государственных преступников, за вполне конкретные и жестокие злодеяния, именуются тиранами, а истинные злодеи выставляются, как борцы за народ, хотя эти "борцы" ненавидели народ так же как и Государей, но Государей они, кроме того, ещё и боялись, а народ – презирали.
Александр долгое время не знал имён главных участников заговора и тех, кто осуществил убийство. Но он, естественно, знал, что во  главе всего стоял именно Пален.
Этот жестокосердный инородец и ярый русофоб родился в Курляндии в 1745 году. Во время переворота 1762 года был капралом в лейб-гвардии    Конном полку, в том самом, в котором служил Григорий Александрович Потёмкин, но в отличие от Потёмкина в те дни был пассивен и осторожен. О службе его никаких добрых сведений не имеется. Когда присоединили Курляндию он стал (в 1796 году) курляндским генерал-губернатором, но по воцарении Павла Первого был уволен от службы. Но в 1798 году, благодаря усердию братьев одной из ложь,  стал санкт-петербургским военным губернатором и произведён в генералы – от кавалерии. В 1800 году, оставаясь военным губернатором, стал ещё первоприсутствующим в коллегии иностранных дел и главным директором почт. На посту почт-директора проявилась одна из сущностей этого злодея – он перлюстрировал в корыстных целях всю переписку.
Когда Императора Павла не стало, и Александр был в отчаянии, по словам графа Лонжерона,  довольно натуральном, Пален, встревоженный тем, что нижние чины гвардии   с ропотом встретили известие о дворцовом перевороте, "приходит за Александром, грубо хватает его за руку и говорит: "Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии".   
Эта грубость, эта самоуверенность не могла не насторожить и не обеспокоить Александра. К подобной грубости он не привык, да и не была она принята в обращении с Русскими Самодержцами – напротив: почёт и уважение…
Но эта выходка Палена раскрыла его истинные цели. Он хотел властвовать в России и сделать так, чтобы Александр, показавший себя во время заговора слабохарактерным, был у него на побегушках.
Но в то время в Росси это ещё  было невозможно, или, если и возможно, то лишь при попустительстве самого Государя.
 В войсках  продолжался ропот, довольно было искре, чтобы вспыхнуло пламя, которое могло спалить всех злодеев. Возможно, Пален это понял, когда буквально силком вытащил Александра к строю гвардии.
Граф Лонжерон вспоминал:
"Пален увлёк Императора (Александра) и представил его Преображенскому полку. Талызины кричит:
- Да здравствуйте Император Александр!
В ответ гробовое молчание среди солдат. Зубовы выступают, говорят с ними и повторяют восклицание Талызина, – такое же безмолвие.
Император переходит к Семеновскому полку, который приветствует его криком "ура!". Другие следуют примеру Семеновцев, но преображенцы по-прежнему безмолвствуют".
Таким образом новый Император становится той тонкой ниточкой, на которой повисает над пропастью  и сам фон дер Пален. Рано обрывать эту тонкую ниточку, рано садиться на него. Придется ещё способствовать укреплению авторитета самого Александра, который пока не сопоставлялся солдатами со священным именем Российского Императора. В их сердцах был Павел Петрович, и, что бы не лгала о нём знать, солдатское сердце чувствовало в нём именно Царя-батюшку.
К примеру, Преображенский полк принял присягу новому Императору лишь после того, как нескольких солдат специально сводили показать тело усопшего Павла Петровича. Безусловно, если бы Павел Петрович не был убит, а был бы заточен в Петропавловскую крепость, солдаты его  освободили.
По этому поводу Николай Александрович Саблуков писал:
"Русский народ, по своей природе, глубоко предан своим Государям и эта любовь простолюдина к своему Царю столь же врождённая, как любовь пчёл к своей матке.  В этой истине убедился декабрист Муравьёв, когда во время возмущения 1825 года, он объявил солдатам, что учреждена республика и установлено вообще полное равенство. Тогда солдаты спросили:
- Кто же тогда будет Государем? 
Муравьёв отвечал:
- Да никто не будет.
- Батюшка, – отвечали солдаты: – да ведь ты сам знаешь, что это никак невозможно.
Впоследствии Муравьёв сам признался, что в эту минуту он понял всю ошибочность своих действий. В 1812 году Наполеон впал в ту же ошибку и заплатил за это достаточно дорого, потеряв всю свою армию.
Апофеозом трагедии 11 марта было гробовое молчание Преображенцев, от которых  требовали, чтобы они радовались гибели Императора.
- Лучше отца Александру не быть.
Но они приняли Александра, объявленного Российским Императором и много затем крови пролили напрасно  на полях Аустерлица, Прейсишь-Эйлау, Фридлянда, где решали его честолюбивые задачи, и задачи, поставленные ему Англией, обернувшиеся бедами для России. Но в Двенадцатом году они не жалели своей жизни за Веру, Царя и Отечество. И этим народом хотел владеть Пален, хоть и тайно, через Императора, но владеть.
На многое рассчитывали заговорщики, но судьба распорядилась иначе.  В первые дни никто из них не скрывал своих ролей в трагических событиях, напротив, каждый стремился выпятить себя.
Все злодеи-нелюди были обречены, и   каждому было воздано по делам их, без исключения каждому, ибо заповедано: "И никто не избавит от руки Моей!". Не мог казнить Александр – возмездие вершило Провидение.

Возмездие
Из Записок княгини  Ливен: " Несомненно в  душе молодого Императора должна была происходить тяжкая борьба.  Его восшествию на престол, сопровождавшемуся ликованием и проявлением любви (тунеядцев-крепостников и инородцев, но не трудового народа – Н.Ш.), предшествовало пролитие крови и прочие ужасы. Справедливое отвращение, которым его  родительница воспылала к действовавшим в этой ужасной трагедии лицам, являло тягостный контраст с попустительством и безнаказанностью заговорщиков, на которые Государя обрекала необходимость. Наиблагороднейшие порывы разбивались тут о его безпомощность. Покарать преступление он был безсилен. Страдая от столь прискорбного противоречия душевных велений, Государь осыпал Императрицу-Мать всеми проявлениями внимательной почтительности; он охотно уступал ей всё придворное представительство; Александр старался предупреждать все желания и фантазии Марии Фёдоровны и даже мирился с большою её влиятельностью во всём, что не касалось наиважнейших государственных дел. В этом образе действий инстинктивно чувствовалось какое-то искупление и признание трогательного долга по отношению к вдове Павла Петровича.
Эта заведомая для всех и неоспоримая авторитетность матери над сыном возбуждали в высокой степени зависть и недоброжелательство со стороны Палена. Он ведь надеялся, что станет управлять и империею и Императором, а действительность разбивала все его надежды, и он сознавал себя униженным, благодаря влиянию вдовствующей Императрицы.
Пытался Пален (как обычно) и оклеветать Марию Фёдоровну и создать противовес её влиянию. Пален обнаруживал в своих действиях больше, чем опрометчивость, а на многочисленные предостережения друзей отвечал неизменно: "Бояться Императора!? Да он не посмеет меня тронуть!".
Жестокие слова эти, несмотря на преднамеренность и гнусный смысл, которые Пален думал им придать, разбивались… и Императрица-Мать не упускала случаев указывать Императору на неприличие удерживать вблизи своей особы и во главе важнейших государственных дел личность, которая подготовила умерщвление его родителя, а, с другой стороны, и граф Пален всеми возможными способами старался убедить Государя в зловредности материального влияния.
Отчаявшись в успехе своих наветов, Пален принялся возмутительнейшим  образом поносить Императрицу-Мать. Между прочим, рассказывали, будто у него вырвалось и такое заявление:
"Я расправился с супругом, сумею отделаться и от супруги!".
В припадке озлобления и наглости Пален распорядился убрать из какой-то церкви образ, только что подаренный Императрицею.
Эта дерзость, конечно, не могла пройти незамеченною. Императрица-мать заявила Александру, чтобы тот немедленно же выслал Палена из Петербурга в противном случае столицу покинет сама Мария Фёдоровна.
Два часа спустя Пален был выслан под охраною фельдъегеря в свои курляндские имения с воспрещением пожизненного въезда в Петербург и Москву.
Русское общество отнеслось с полным равнодушием к вести о падении могущественного вельможи, даже приобретшего некоторую популярность своим преступлением.
Более ярко и подробно падения Палена, которому предшествовало его вызывающее поведение, рассказал Николай Александрович Саблуков:
Из записок Н.А.Саблукова: "Публика, особенно же низкие классы и в числе их старообрядцы, и раскольники, пользовалась всяким случаем, чтобы выразить своё сочувствие удрученной горем  вдовствующей Императрице. Раскольники были особенно признательны императору Павлу, как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять своё богослужение и разрешившему им иметь свои церкви и общины. Как выражение сочувствия, образа с соответствующими надписями из Священного Писания в большом количестве присылались Императрице Марии Фёдоровне со всех концов России. Император Александр, постоянно навещавший свою удручённую горем мать, по несколько раз в день, проходя однажды утром через переднюю, увидел в этой комнате множество образов, поставленных в ряд. Но вопрос Александра, что это за иконы и почему они тут расставлены, императрица отвечала, что это все приношения, весьма для неё драгоценные , потому что они выражают сочувствие и участие народа к её горю; при этом Её Величество присовокупила, что она уже просила Александра Александровича (моего отца, в то время члена опекунского совета) взять их и поместить в церковь воспитательного дома. Это желание Императрицы и было немедленно исполнено моим отцом (А. А. Саблуковым).
Однажды утром, во время обычного доклада Государю, Пален был чрезвычайно взволнован и с нескрываемым раздражением стал жаловаться Его Величеству, что Императрица-Мать  возбуждает народ против него и других участников заговора, выставляя напоказ в воспитательном доме иконы с надписями вызывающего характера. Государь, желая узнать, в чём дело, велел послать за моим отцом. Злополучные иконы были привезены во дворец и вызывающая надпись оказалась текстом из Священного Писания, взятым, насколько помню, из Книги Царств…".
Слуга диавола   Пален, естественно, никогда не читал Священного Писания, а, как известно, на воре шапка горит. Поэтому надпись: "Когда Ииуй   вошёл в ворота, она сказала: мир ли Замврию, убийце Государя своего?" (Глава 9,31).
Такое восприятие текстов Священного Писания вообще характерно для безбожников, ведь они живут по правилам, совершенно противоположным тому, что заповедано Богом. И заповеди колют им глаза, приводя подчас в бешенство.
Попробуйте сказать сплетнику, что он клеветник, а ведь клеветник – человекоубийца, не имеющий жизни вечной, или зловредным детям, хающим родителей напомнить, что "злословящий отца своего и мать, смертию да умрёт".  Вой и визг будет на всю вселенную, и будут верещать, что, мол, им желают смерти. И так далее.
Но вернёмся к Запискам Николая Александровича Саблукова:
"Императрица-Мать  была крайне возмущена поступком Палена, позволившего себе обвинять мать в глазах сына, и заявила своё неудовольствие Александру. Император, со своей стороны, высказал  это графу Палену в таком твёрдом и решительном тоне, что последний не знал, что отвечать от удивления. На следующем параде Пален имел чрезвычайно недовольный вид и говорил в крайне резком, несдержанном тоне. Впоследствии даже рассказывали, что он делал довольно неосторожные намёки  на свою власть и на возможность "возводить и низводить монархов с престола".
…Когда на другой день, в обычный час, Пален приехал на парад так называемом "vis-;-vis", запряжённом шестёркой цугом, и собирался выходить из экипажа, к нему подошёл флигель-адъютант Государя и, по высочайшему повелению, предложил ему выехать из города и удалиться в своё курляндское имение.
Пален повиновался, не ответив ни единого слова…".
Я знаю чрез моего отца – указывает далее княгиня Ливен – который был сотоварищем Палена  по военному поприщу…, что Пален со времени ссылки совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину  11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не ранее следующего дня…"
Так он невыносимо мучился долгие год.  Высланный 1 апреля 1801года, он умер в начале 1826 года, подавленный, озлобленный как зверь в клетке, разбитый душевно и физическими болезнями. Его долголетие стало не наградою ему, а карой. Своим злодеянием он лишил себя всего, что имел, а его стремление к разрушению Самодержавия в России, отозвалось карой и на потомстве, одного из которых большевики живым сбросили в шахту.
Русская интеллигенция и инородцы, её воспитавшие, цареубийствами и мятежами сами раскачали лодку  Самодержавия, в которой спокойно и безопасно плыли по реке времени, и утонули в тех помоях, которые сами же и устроили  вокруг этой лодки. Ведь каждый человекоубийца не имеет жизни вечной, то есть душа его лишена безсмертия.
Недаром преподобный Ефрем Сирин учил:
"Гордость подобна высокому, согнившему дереву, у которого ломки все сучья: и если кто взойдёт на наго, тотчас обрушится с высоты".
Это и произошло со злодеем-нелюдем Паленом, волею судьбы вознесенному на необыкновенную высоту в государственном управлении в России, но возжелавшим большего, подобно старухе из великой Пушкинской "Сказке о рыбаке и рыбке" и, подобно алчной той  старухе, оставшийся у разбитого корыта.
Провидение карает не только смертью, Провидение порой карает жутким бытием перед вечным небытием.
Судьба Зубовых
В истории России рубежа XVIII-XIX веков, наверное, нет отвратительнее персонажей, чем Платон и Николай Зубовы. Пален, Беннигсен и Ко в данном случае  не в счёт – они и их компания всё-таки инородцы. Они смотрели на Россию, как на место, где можно поживиться за чужой счёт. Зубовы, увы, были русскими, и самая ужасающая кара Провидения выпала именно на русского, Николая Зубова, ибо он, кроме коварства, низости и подлости, совершил ещё и подлое предательство интересов и безопасности России и Русского народа.
Николай Зубов вообще выдвинулся лишь благодаря своему младшему брату Платону, который в 22-летнем возрасте стал генерал-адъютантом Екатерины Великой. Его просунули на этому должность враги Потёмкина, Суворова и Екатерины Великой интриганы и враги Русской державы Н.И.Салтыков и Н.В. Репнин. Помогла и смазливая внешность.
Оговорюсь сразу – Платон Зубов был генерал-адъютантом Императрицы. Никаких документов об отношениях с Екатериной Великой, мягко говоря, неслужебного характера в природе не существует, как не существует документального указания на "особые" отношения Государыни с кем-либо из её генерал-адъютантов, да и  вообще мужчин, кроме тех, о ком она сама рассказала в своей "Чистосердечной  Исповеди", адресованной Потёмкину. Во всякие времена находилось много людей с мелкими душенками,  которые делали вывод о подобных интимных делах на основании того, что это было потому, что по их мнению не могло не быть – ведь всяк судит о поступках других по поступкам собственным. А мелким людишкам не дано судить гениев. В гениальности же Екатерины никто из её биографов не сомневался. Люди, которые по своим качествам приближались к её уровню, никогда и нигде даже не упоминали о фаворитизме. Они находили иные, более достойные темы для осмысления характера и поступков Великой Государыни. Те же, кто пытался заглянуть за ширму, были подобны отвратительным моськам, что лают на слона. И,  понимая, что их место в конуре при дворе, не но в обществе Государыни, ненавидели её ещё более за то, что она была милостива ко всем и великодушна, а к скабрезным клеветникам равнодушна и безразлична. Уровень её общения – Потёмкин, Румянцев, Суворов, Безбородко. Попробуйте найти свидетельства людей её уровня, что генерал-адъютанты Императрицы были не только её генерал-адъютантами, но ещё и ….  Не ищите.  Не найдете, ибо подобных свидетельств нет. А человек, против которого нельзя найти достоверных и документальных свидетельств, неподсуден. Тем не менее, 22-летний юнец стал генерал-адъютантом и стремился, как уже говорят документы, к большему с женщиной, которая была почти на 40 лет его старше. Это уже говорит  о том, каков Платон Зубов. После смерти Екатерины Великой ему оказалось мало того, что удалось урвать от России, он захотел, подобно Палену, большего.
Князь Чарторыйский сообщил о нём кратко и безразлично, как об отработанном предмете:
"Князь Платон Зубов, официальный руководитель заговора, не добился, несмотря на все старания, никакой высшей должности в управлении и, сознавая, насколько его присутствие неприятно Александру, поспешил удалиться в свои поместья. Затем он предпринял заграничное путешествие, долго странствовал и умер, не возбудив ни в ком сожалений".
Оставшиеся годы жизни были также мучительны, ибо одолевали болезни, но главное, все силы подмачивала необузданная ненависть. Ну и, конечно, таска по прежнему положению.
Даже перед смертью он все ещё продолжал люто ненавидеть Генерал- фельдмаршала  и Светлейшего Князя Григория Александровича Потёмкина, этого признанного гения екатерининского царствования, Потёмкина, которого он так и не смог свалить, и который сам его награждал убийственным презрением и равнодушием.
Он даже признался как-то в порыве желчном, что как ни старался восстановить Императрицу против Потёмкина, сделать этого не удалось, и она всегда относилась к Светлейшему, как к строгому и взыскательному супругу и всегда шла навстречу  всем его желаниям.
Николай Зубов, первым из злодеев-нелюдей нанёсший удар табакеркой Государю Императору, был из паркетных генералов. Он получил свой чин, как мы уже говорили, благодаря брату. Современники отмечали его чрезвычайные грубость и невоспитанность. Судьба его была, наверное, самой ужасной из всех заговорщиков. Удалённый от двора, он умер в 1805 году при полном помрачении ума, причём смерть его была столь отвратительна и неприлична, что не поддаётся описанию в издании, не имеющем специального медицинского статуса. И ныне подобному заболеванию нет точного медицинского трактования.
Нелюди, злобствующие по отношению к земле, вскормившей их, к народу, который окружал их,  неизменно, рано или поздно получают воздаяние. И ныне мы становимся свидетелями того, как Провидение отличает Своей рукой злодеев-нелюдей, продавших душу дьяволу и несущих горе своему народу. И врачи в этом случае не в состоянии определить причины болезни, ибо эти причины – высшего, мистического порядка. Лишь люди воцерковленные   способны понять, что происходит с данной человекообразной особью, давно уже потерявшей звание человека.

Остзейское чудовище Беннигсен
Пока мы говорим о самых гнусных злодеях-нелюдях, организовавших убийство Императора Павла Первого. Фон дер Пален, Н.Зубов, П.Зубов, Беннигсен… Трудно определить меж ними первенство – все одинаково коварны, лживы, циничны. И все сошли с арены политической жизни вскоре после переворота. "Беннигсен  никогда не вернулся по двору, – писал А. Чарторыйский, – Должность литовского генерал-губернатора он передал Кутузову.  Только в конце 1806 года военные дарования Беннигсена побудили Императора Александра снова призвать его к деятельности и поставить во главе армии, сражавшейся под Прейсишь-Эйлау и Фридляндом".
Вот тут-то и начинается самое удивительное. Ведь на самом деле Беннигсен не имел ни малейших дарований. Наполеон и тот назвал его бездарем. На его полную бездарность указывают и операции в ходе кампании  1807 года в Восточной Пруссии и все его вмешательства в дела военные, когда он не имел власти, чтобы управлять непосредственно.
В октябре 1806 года Наполеон наголову разбил Прусскую армию под Иеной и  Ауэрштедтом. Показушная прусская система не выдержала проверки на поле боя.
Император Александр направил на помощь Пруссии русские войска. И вот тут впервые за долгие годы остро встал вопрос о главнокомандующем.
О Михаиле Илларионовиче Кутузове Александр и слышать не хотел. Он недолюбливал его за Аустерлиц, недолюбливал особенно потому, что в глубине души прекрасно понимал: виноват в неудаче не Кутузов, а он сам. В то время генерал-фельдмаршал Михаил Федотович Каменский, как представитель старой, победоносной екатерининской плеяды полководцев,  более всего привлекал внимание общества. Каменский выехал к армии, но то что он увидел, привело его в трепет. Это уже  была  далеко не та – Суворовская, Потёмкинская, Румянцевская армия, которую знал он. Нет, солдаты и офицеры были те же, но организации никакой. За годы царствования Александра развилось очень много пороков среди комсостава, снабжение было организовано плохо, боеприпасы не подвозились. Восстановить порядок мог в таких условиях только Суворов, но Каменский не был Суворовым. И Каменский бежал от армии. Ко всему прочему он был просто стар, страдал болезнями и не мог выполнить ту задачу, которую возложил на него Александр I.
Не хотелось с позором завершать свой боевой путь и Каменский отправил Александру письмо:
"Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу… Боль в глазах и голове; не способен я долго верхом ездить: пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына Отечества, чтобы сдать ему команду и жить с ним в армии. Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском".
Ответа не было. Очевидно, и Александр был в замешательстве. Сколотить армию трудно, развалить легко, главное отдать её  в руки развальщиков подобных таким, каким отдавали на наших глазах Российскую Армию сначала Горбачёв, затем Ельцин.
Каменский был честнее их, он просто умолял: "Увольте старика в деревню…". А французы были уже близко. Узнав о том, Каменский вызвал в главную квартиру командовавшего передовым корпусом барона Беннигсена  и дал приказ о "ретираде в наши границы".
Александр по-прежнему и не мог найти достойного командующего, и тут внезапно пришла реляция о победе Беннигсена над  самим Наполеоном… Не зная, что это обман, Император тут же назначил Беннигсена главнокомандующим.
Случилось же вот что.
14 декабря получив приказа Каменского отступать и одновременно разведданные о том, что в непосредственной близости от него стоит  небольшой французский корпус Ланна, Беннигсен решил атаковать врага, ведь у Беннигсена было 45 тысяч человек при 200 орудиях, а у Ланна 20 тысяч человек при 120 орудиях.
Отчего не попробовать?
Большой победы "бездарь Беннигсен" не одержал, хотя при таком превосходстве любой из Русских полководцев не оставил бы от врага мокрого места. Но корпус Ланна удалось потеснить с позиций. Причём французы потеряли 6 тыс.чел, а русские 3 тысячи. Для сравнения. Потёмкин при штурме Очакова (при штурме!) уничтожил 8700 турок, 1140 вскоре умерли от ран и 4 000 были пленены. Сам же Светлейший потерял 936 человек. Суворов при штурме Измаила уничтожил 30 900 турок, 9 000 пленил, сам же потерял 1850 чел. убитыми  и 2 4000 ранеными.
Тем не менее Беннигсен раззвонил о своей великой победе и в Петербурге праздновали его победу Беннигсена над самим Наполеоном. 
Вот уж поистине прав  был Николай Егорович Забелин, написав, что
"Та или другая слава и знаменитость народа или человека в истории зависит вовсе не от его славных или безславных дел, вовсе не от существа исторических подвигов, а в полной мере зависит от искусства и умения или даже намерения писателей изображать в славе или  унижать народные дела, как и деяния исторических личностей".
Беннигсен был назначен главнокомандующим и фантастически разбогател в протяжении декабря 1 806 – июня 1 807 годов на безсовестном обкрадывании чужой для него армии, чужой страны. Тем более, что на всю жизнь затаил лютую злобу к Александру, не возвысившему его за убийство Павла Петровича. Он и в конце жизни любил говорить, что Александр неблагодарен по отношению к нему, рисковавшему своей драгоценной жизнью, ради того, чтобы освободить  престол.
После назначения Беннигсена началась цепь "случайностей", которая привела французов в Москву. При внимательном исследовании военного аспекта этой трагедии выводы ужасают, но о них я подробно рассказал  в работе: "Кому служил барон Беннигсен?"
Судьба этого чудовища, интриговавшего против Кутузова и изгнанного Кутузовым из армии, но вновь возвращенного в неё после смерти Михаила Илларионовича, тоже была ужасной.
В конце лживой жизни ум его помрачился и однажды он вышел на смотр в одном нижнем бельё, был связан и изолирован.
Терновый венец Александра павловача

Адам Чарторыйский в защиту Императора писал, что "едва ли справедливы те, кто осуждал его за то, что он не предал суду лиц, принимавших участие в этом преступлении, вопреки ясно выраженной им воле; притом же он долгое время не знал их имён, которые, естественно от него скрывали. Никто из заговорщиков не хотел их выдать, так как, в качестве их сообщников и единомышленников,  они сознавали грозившую им всем опасность.
Александру лишь через несколько лет постепенно удалось узнать имена этих лиц, которые частью сами удалились со сцены, частью  же были сосланы на Кавказ при содействии весьма многочисленных их соучастников, сохранивших своё место и положение. Все они умерли несчастными, начиная с Николая Зубова, который, вскоре после вступления на престол Александра, умер вдали от двора, не смея появляться в столице, терзаемый болезнью и неудовлетворенным честолюбием".
Кара Провидения поразила каждого злодея, причём по делам их и воздано было каждому.
Рассказал А.Чарторыйский  и о судьбе Н.П. Панина, вице-канцлера и графа:
"Я уже упоминал выше, каким образом был удален Пален. То же произошло и с графом Паниным. Через несколько месяцев после восшествия на престол, незадолго до коронации, император Александр отнял у него портфель министра иностранных дел.
Эти главные руководители  и вдохновители всего заговора были поставлены под надзор высшей военной полиции и получили приказание не только не показываться при дворе, но никогда не появляться вблизи тех мест, где будет находиться Император. Карьера их была навсегда закончена и обоим им пришлось навсегда отказаться от государственной деятельности, которая между тем была их стихией, и закончить существование в одиночестве и полном забвении.
…Эта форма наказания, избранная для них Александром, была им наиболее чувствительна, но несомненно и то, что более всех наказал он (Александр) самого себя,  как бы умышленно терзая себя упрёками совести, вспоминая об этом ужасном событии в течение всей своей жизни".
Рубеж XIX – XX веков был временем, когда высшая знать, разложенная вольтерьянством и масонством, прогнила насквозь. Можно по пальцам перечесть, кто в окружении Павла Первого мог проявить волю и храбрость. Их всех удалили   от двора.
Сам Павел Первый, по отзывам добропорядочных современников, был отважен и храбр. Храбры и отважны были Аракчеев, Ростопчин. А вот относительно Панина, Палена и Беннигсена,  можно сказать, что это были   патологические трусы.  Николай Зубов становился храбрым только в сильном опьянении, Платон же Зубов был труслив в любом состоянии.
Увы, и Александр Павлович, в отличие от бабушки, от отца, от брата Константина, который как известно, совершил переход с Суворовым через Альпы, и особенно от брата Николая, которому он, волею Провидения, передал впоследствии престол, тоже не отличался большою отвагою.
Пушкин недаром написал про Александра
"Под Аустерлицем он бежал,
В Двенадцатом году дрожал…"
Отсутствие личного мужества отчасти и привело к потворствованию заговорщикам, которые ухитрились сделать его соучастником преступления, если и не в глазах развращенного общества, то во всяком случае в своих собственных глазах.
И всё же он   оставался внуком  великой бабушки и сыном отца, тоже поистине великого, хоть этого и не признало современное ему, падшее общество.
Ни одно преступление не остаётся без воздаяния.
Разнузданное общество обеих столиц не видело или просто не хотело видеть и понимать того состояния в котором оказался Император, которому шел ещё только 24-й год от роду.
"Дней Александровых прекрасное начало" было прекрасным для тех, кто не хотел служить Отечеству а стремился лишь к увеселениям, лишь к удовлетворению животных потребностей, или, как точно указал в своё время Иоанн Грозный – к утолению "многомятежных человеческих хотений".
А.Чарторыйский писал:
"Тотчас после совершения кровавого злодеяния заговорщики предались безстыдной, позорной, неприличной радости. Это было какое-то всеобщее опьянение не только в переносном, но и в прямом смысле, ибо дворцовые погреба были опустошены и вино лилось рекою в то время как пили за здоровье нового императора и главных "героев" заговора. В течение первых дней после события заговорщики открыто  хвалились содеянным злодеянием, наперерыв выставляя свои заслуги в этом кровавом деле, выдвигаясь друг перед другом на первый план, указывая на свою принадлежность к той или другой партии, и т.п.  А среди этой общей распущенности, этой непристойной радости, Император Александр и его семейство, погруженные в горе и слезы, почти не показывались из дворца".
А вот что вспоминал о поведении  петербургской публики очевидец событий Николай Александрович Саблуков: 
"Следующий день после ужасных событий 11марта наглядно показал всё легкомыслие и пустоту столичной, придворной и военной публики того времени. Одною из главных жестокостей, в которых обвиняли Павла Петровича,  считалась его настойчивость и строгость относительно старомодных костюмов,  причёсок, экипажей и т.п. мелочей. Как только известие о кончине Императора распространилось в городе, немедленно же появились причёски  a la  Titans,  круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы. Дамы также, не теряя времени, облеклись в новые костюмы…"
То есть, петербургская публика спешила вольнодумствовать, веселиться, заменяя мыслями, о развлечениях и  нарядах мысли о будущем страны.
Французский язык, удалившийся из светских салонов, вновь вернулся в них, изгнав оттуда русский.
Из записок князя А. Чарторыйского: "Приближалось время коронования. В конце августа 1801 года двор и высшие власти переехали в Москву. Здесь среди величественных церемоний, празднеств и увеселений, среди трогательных проявлений народной любви и восторга, воображению Александра представлялся образ его отца, ещё недавно с такою же торжественностью восходившего на ступени трона, вскоре обагренного его кровью. Пышная обстановка коронационных торжеств, с её блестящим ореолом Самодержавной власти, не только не прельщала Александра, но ещё более растравила его душевную рану. Я думаю, что он в эти минуты был особенно несчастен.
Целыми часами оставался он в безмолвии и одиночестве, с блуждающим взором, устремленным в пространство, и в таком состоянии находился почти в течение многих дней, не допуская к  себе почти никого.
Я был в числе тех немногих лиц, с которыми он виделся  более охотно в эти тяжёлые минуты, тем более, что с давних пор он делился со мною самыми тайными, сокровенными мыслями и доверял своё горе.
Получив от него разрешение, входить к нему во всякое время без доклада, я старался по мере сил влиять на его душевное состояние и призывать его к бодрости, напоминая о лежащих на нём обязанностях. Нередко, однако, упадок духа был настолько силён, что он отвечал мне следующей фразой:
- Нет, всё, что вы говорите, для меня невозможно, я должен страдать, ибо ничто не в силах уврачевать мои душевные муки.
Все близкие к нему люди, видя его в таком состоянии, стали опасаться за его душевное равновесие…".
Эта книга посвящена не Александру Первому, а цареубийству Императора Павла Петровича и возмездию за это чудовищное преступление против Помазанника Божия.
Александр Павлович преступил Божий Закон, Православный Закон уже тем, что общался со злодеями, помышлявшими  против законного Императора, Помазанника Божия, а уж тем более тем, что дал согласие на свержение Государя с престола.
"И никто не избавит от руки моей!". Никто … Только разное бывает воздаяние. Провидение, как мы уже видели, может наказать не только жуткой смертью, но и жуткой жизнью перед вечной смертью. Бог не дал Императору Александру наследника. Трудно было бы такому наследнику   править после отца, который поднял руку на святая  святых – незыблемость Самодержавной власти.
В беседе с Павлом Петровичем преподобный Авель-прорицатель на вопрос:
- Что ждёт преемника моего Александра? 
Предрек:
- Француз Москву  при нём, спалит, а он Париж у него заберёт и Благословенным наречётся. Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется Венец Царский. Подвиг служения Царского заменит он подвигом поста и молитвы.  Праведен будет в очах Божиих.
Белым иноком в миру будет. Видал я над землёй Русской звезду великого Угодника Божия. Горит она, разгорается. Подвижник сей и претворит вся судьбу Александрову.
А вот факт из светских источников. 13 июля 1819года после смотра в Красном Селе Александр Первый пожелал отобедать втроём с братом Николаем Павловичем и его супругой Александрой Фёдоровной. И вот во время  обеда Император объявил, что смотрит на Николая, как на своего заместителя, и что именно ему он передаст престол и что "это случится раньше, чем предполагают, а именно при его, (Александра) жизни".
Александра Фёдоровна  вспоминала:
"Мы сидели как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова. Государь продолжил:
- Кажется, вы удивлены? Так знайте, что мой брат Константин, который не заботился о престоле, решил ныне более чем когда-либо, формально отказаться от него, передав свои права брату своему Николаю и его потомству.
Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира".
Существует так же предание, причём весьма и весьма достоверное, о том, что Александр Первый прежде чем принять это решение, встречался со святым преподобным  Серафимом Саровским, слава о котором в ту пору широко распространилась по всей Руси.
А сказал святой старец, по преданию, следующее. Предрек он масонский бунт декабристов и предупредил Александра, что самому ему с бунтом не справиться. Подавить сатанинскую гидру может только брат его Николай, человек мужественный, решительный и отважный.
Гедеонов добавлял  ещё, что приехал Александр Первый в Саров из Нижнего, и что будто бы действительно Император раз из Нижнего исчез на 1-2 суток неизвестно куда…
Александр Первый напоминал  Николаю Павловичу о будущей его  роли с поры той не раз. 16 августа 1823 года был подписан Манифест об отказе Константина от наследования престола.
В последние годы царствования почти непрерывным потоком шли сообщения о  возмутительных действиях тайных обществ, о заговорах.
 Автор книги  "Александр Первый и старец Фёдор Кузьмич" Г. Василич писал:
"Александру пришлось услышать донесение о тайных политических обществах. Это известие сильно поразило его самолюбие. Считая совершенно недопустимым, чтобы против него были тайные заговоры, он был уязвлен в самое сердце".
Однажды после доклада Васильчикова Император сказал ему:
- Друг мой Васильчиков! Так как вы находитесь у меня на службе с начала моего царствования, то вы знаете, что и я когда-то разделял и поощрял эти мечтания и заблуждения.
И потом, после длинной паузы, добавил:
- Не мне наказывать…
В характере Александра усилилась подозрительность. По мере того, как он все  более отходил от конституционных и либеральных вихляний, те, кто приветствовал его воцарение, рассчитывая на легкую и весёлую жизнь, на безпредел в утолении животных хотений, начинали менять к нему своё отношение.
Он чувствовал это.
Александра Фёдоровна писала о подозрительности Александра:
"…Ему казались такие вещи, о которых никто и не думал: будто над ним смеются, будто его слушают только для того, чтобы посмеяться над ним, и будто мы делали друг другу знаки, которых он не должен заметить.
Наконец, всё это доходило до того, что становилось прискорбно видеть подобные слабости в человеке, со столь прекрасном сердцем и умом…".
В юности его мало  занимали  религиозные вопросы. Его с трудом можно было назвать верующим, ибо нелицемерно верующий, православный человек не мог бы попустительствовать слугам дьявола, коими были убийцы отца. Теперь, к 1818 году, он стал очень религиозен.
Графиня   С.И.Соллогуб вспоминала, что он говорил ей:
- Возносясь духом к Богу, я отрешился от всех земных наслаждений. Призывая к себе на помощь религию, я приобрёл то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства внешнего мира. 
Понимание греховности  содеянного им в период подготовки злодеями-нелюдями трагедии 11марта 1801 года, и в годы своего правления, когда он поощрял вольнодумства и увлечения либерализмом, привело, наконец, Александра Первого уже не номинально и формально, в силу существующих обычаев,  а искренне и нелицемерно в лоно Святой Православной Церкви.
Император ещё более сблизился с графом Аракчеевым, который не уставал на  протяжении всего правления удерживать его от ошибок,   связанных с либеральными вихляниями. Аракчеев (см.мою брошюру "Без лести предан: правда о графе Аракчееве") был истинно и нелицемерно Православным человеком, твердым, честным, последовательным в отстаивании ценностей Самодержавия.
Если в первом десятилетии XIX века русская партия при дворе Императора Александра была ещё крайне слаба и объединяла лишь очень и очень немногих честных и преданных патриотов (А.А.Аракчеев, М.Б.Барклай-де-Толли, Ф.В. Ростопчин), то во втором  десятилетии Алексею Андреевичу Аракчееву удалось укрепить позиции партии и объединить вокруг себя людей, преданных престолу и Отечеству. 
За какое бы дело не брался Александр Первый в последние годы своего царствования, везде он видел ужасающие примеры разложения. Алексей Андреевич Аракчеев усиливал своё влияние на все стороны политики, видя, что Император меняется на глазах и стремясь исправить то, что ещё не поздно исправить. Не без его влияния министр Народного просвещения составил на Высочайшее Имя доклад, в котором отметил:
"В Отечестве нашем далеко простёрло корни свои воспитание, иноземцами сообщаемое. Дворянство, подпора государства, возрастает нередко под надзором людей, одною рукою собственной корыстью занятых, презирающих все не иностранное (он не отважился сказать – Русское, что было бы много точнее – Н.Ш.), не имеющих чистых правил нравственности,  ни познаний".
 Министр предупреждал Императора, что, "следуя дворянству, и другие сословия готовят медленную пагубу обществу воспитанием детей своих в руках у иностранцев".
Много нерешённых вопросов было и у церкви, которая в ту пору даже лишилась права называться Православной, и вероисповедание именовалось "греко-латинским".
Не без помощи графа Аракчеева удалось передать Императору письмо архимандрита Фотия, в котором было такое предупреждение:
"Враги Церкви Святой и Царства весьма усиливаются, зловерие, соблазны явно и с дерзостью себя открывают, хотят сотворить тайные, злые общества, вред велик Святой Церкви и Царству, но они не успеют, бояться их нечего, надобно дерзость врагов тайных и явных внутри самой столицы в успехах немедленно остановить".
После этого письма Император пригласил к себе Архимандрита Фотия.
Фотий так рассказал о своём первом свидании с Государем:
"Изшед   из колесницы, шёл по лестницам общим, знаменал как себя, так во все стороны дворец, проходы, помышляя, что тмы здесь живут и действуют сил вражиих, что ежели оные, видя крестное знамение, отбегут от дворца на сей час прихода, Господь пред лицем Царя даст ему благодать и преклонит сердце его послушати, что на сердце его есть Царю возвестить".
…Отверзаются двери, я оными вхожу в комнату, где был Царь, вижу, что тот  час Царь грядет принять благословение, я же, не обращая на него внимания, смотрю, где святый образ в комнате на стене есть; дабы сотворить молитву, перекрестився, поклониться, прежде Царя земного, образу Царя Небесного. Не видя противу себя, почти назаде усмотрев на левой стороне у прага образ в углу, обратился я, трижды знаменаяся,  поклонясь, предстал перед Царём.
Царь, видя меня, хотевшего прежде честь Богу сотворить, отступил в сторону на то малое время и после паки (снова) со страхом и благоговением подходит ко мне, приемлет благословение, целует усердно десницу мою, я же тотчас неприметно Лик Спаса, дал ему приложиться и ему вручаю оный образ. Царь принял и приветствовал сими    словами:
- Я давно желал тебя видеть, отец Фотий, и принять твое благословение. 
На что я сказал Царю:
- Яко же ты хочешь принять благословение Божее от меня, служителя святого алтаря, то, благословляя тебя, глаголю: мир тебе, Царю, спасися, радуйся, Господь с тобою буди!
Царь по сих словах, взяв меня  за руку и указав место, посадил меня на стул, сам сел противу меня, лицом в лицо прямо зря мне, возсел же весьма близ меня, тихо глаголя; я же, желая сесть на место, знамением креста знаменал себя,  десницею моею место, возсел и Царя перекрестил.
Начал Царь вопрошать меня о месте моей службы в корпусе, когда я был законоучителем, и в монастыре.
Я же, простирая слово в сладость, говорил о Святой Церкви, вере и спасении души, зря в лицо Царя прямо, часто я себя знаменал, глаголя слова; Царь же смотрел на меня, себя крестил, возводя очи свои на небо, ум и сердце вознося к Богу. И колико слово всё в сладость принимал Царь, аз же сердцем чувствовал, толико я крестился, а Царь, простирая руку, благословение от меня принимать желая, просил, дабы я его перекрестил. Я же о силе креста и знамения старался внушить.
Вижу, что Царь весь сердцем применился к услышанию слова от уст моих, я в помыслах моих движение чувствовал сказать Царю слово в пользу Церкви и веры".
Далее, как вспоминал впоследствии архимандрит Фотий, речь шла о положении Державы, о растущем нечестии.
- Противу тайных врагов тайно и нечаянно действуя, вдруг надо открыто запретить и поступать во имя веры святой, – говорил Фотий и Царь крестился при этом и просил себя снова и снова перекрестить, чтобы оградить силою святой святого креста.
Когда архимандрит Фотий уже собрался уходить, Александр пал на колени перед святым образом и,  обратясь к Фотию, заговорил:
- Возложи руце твои, отче, на главу мою и сотвори молитву Господню о мне, прости и разреши мя.
"Аз же, видя плод беседы моей с Царём, таково благоговение Царя к Богу втайне, смирение его перед Всевышним и Святым Царём царствующих и Господом господствующих, возложил руки мои на главу Царёву крестообразно, возводя ум и сердце горе к Богу, просил, да спадёт благодать Всевышнего на него, да простит все согрешения Царю и исполнит его ум и сердце его сотворити волю Господню во славе, деле Святой Церкви и веры и сокрушить силы вражии вскоре…
И посём, знаменав главу Царёву и лицо, руки мои отнял, Царь же поклонился мне в ноги, стоя на коленях; восстал от земли, принял благословение, целовал десницу мою, весьма благодаря, просил в молитве поминать не забывать, благословение послать,  и проводил меня сам из дверей".
Эта встреча имела важный, переломный момент не только в миросозерцании самого Царя, в отрезвлении его от ошибок юности, но стала поворотным моментом в делах государственных.
Г.Василич указал: "С этого времени Фотий сразу поднимается на целую ступень: от Царя он получил алмазный крест, от Императрицы Марии Фёдоровны золотые часы, и в то же время назначен настоятелем Новгородского Юрьева монастыря. Под его влиянием появился  рескрипт на имя управляющего Министерством внутренних дел графа Кочубея, которым было повелено закрыть все тайные общества, в том числе и масонские ложи, и не позволять открытия их вновь; и всех членов сих обществ обязать, что они впредь никаких масонских и других   тайных обществ составлять не будут,  и, протебовав от воинских и гражданских чинов объявления, не принадлежат ли они к таким обществам, взять с них подписи, что они впредь принадлежать уже к ним не будут; если же кто такого обязательства дать не пожелает, тот не должен остаться на службе".
"Фотий толико  подвизался, – писал о себе Архимандрит, – радовался вельми, не о награде крестом себя, но о том, что сии вредные заведения под разными предлогами в Империи, опасные для Церкви и Государства, по их запрещении вскоре ослабеют в своих действиях и замыслах, и путь их с шумом погибнет, яко нечестивых.
После той первой встречи Император не раз ещё беседовал с архимандритом Фотием, и всякий раз делал новый шаг к очищению Державы от зла и к её духовному оздоровлению.
Ярым врагом и Фотия, и Аракчеева был в то время масон князь А.И.Голицын, занимавший пост министра Духовных дел и Народного просвещения и председателя Библейского общества, созданного масонами для фальсификации духовых книг и разложения Русской веры.
В 1821 году после смерти отца Михаила митрополитом Санкт-Петербургским  был назначен митрополит Московский Серафим. Удалив из Библейского общества Голицына, Император передал руководство временно, до роспуска его, отцу Серафима.
Министром Народного просвещения был назначен Разумовский.
Отец Фотий предал масона Голицына анафеме, на что отец Серафим сказал:
- Вот плата должная. Что сделано, того уже переделать нельзя. Добро будет от сего ежедневно.
Во время одной из бесед Император Александр задал отцу Фотию ряд вопросов, касающихся дела спасения России от масонского заговора. Архимандрит Фотий составил докладную записку на Высочайшее Имя, в которой изложил своё мнение:
"На вопрос твой, как бы остановить революцию, молимся Господу Богу и вот что открыто, только делать немедленно. Способ исполнить весь план тихо и счастливо таков:
1) Министрество Духовных дел уничтожить, а другие два отнять у известной тебе особы (князя Голицына – Н.Ш.) ;
2) Библейское общество уничтожить под предлогом, что уже много напечатано библий и они теперь не нужны;
3) Синоду быть по-прежнему и надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли чего противного власти и вере;
4) Кошелева отдалить, Госпера вызнать, Феслера выгнать, хотя бы главных.
Прочитав это письмо, Император пригласил графа Аракчеева, который без колебаний поддержал предложения  отца Фотия и попросил не медлить. 15 мая 1824 года министерство Духовных дел было закрыто, князь  Голицын отстранён от всех постов. Феслер, духовный наставник и протеже Сперанского, был изгнан из России, вслед за ним был выслан и Госпер.  Архимандрит Фотий писал одному из соратников в Москву:
"Порадуйся, старче преподобный, нечестие пресеклось, армия богохульная диавола   паде,  ересей и расколов язык онемел. Министр нам Един Господь наш… Аминь! Молюсь об Аракчееве. Он явился, раб Божий, за Святую Церковь и Веру, Яко Георгий Победоносец".
В 1823 году был составлен указ о престолонаследии и об отречении от престола цесаревича Константина Павловича. Император окружил все строгой тайной и поручил одному из посвящённых в это серьёзное  дело архиепископу Филарету прибегнуть к "особым приёмам для сокрытия тайны".
29 августа 1823 года, в полдень Император прибыл в Успенский собор, где его уже ждали протопресвитер, сакелларий и прокурор синодальной конторы с печатью.
"Архиепископ вошёл в алтарь, открыл ковчег государстенных актов, показал присутствующим печать, но не подпись принесенного конверта, положил его в ковчег, запер, запечатал и объявил всем трём свидетелям, к строгому исполнению, высочайшую волю, чтобы о совершившемся никому не было открываемо.
В книге "Житие преподобного Авеля-прорицателя о судьбе Императора Александра говорится следующее:
"Император ещё задолго до своего удаления в Таганрог не чувствовал себя счастливым на престоле, тяготился своим положением и всё чаще и чаще возвращался к мысли, запавшей ещё в юную впечатлительную душу его.
А тут как раз открывшийся заговор, угрожавший и спокойствию России, и личной безопасности Государя. Если сюда прибавить тяжелые воспоминания о трагической кончине  отца, то и всё это, вместе взятое, не могло не подействовать на впечатлительную, мистически настроенную душу Государя, и нет ничего невероятного, с точки зрения психологической, что Александр Первый исполнил своё давнишнее намерение, оставил престол и удалился.
 Но удалился он не в "какой-нибудь уголок Европы, чтобы безмятежно наслаждаться добром, утверждённым в Отечестве",  – как мечтал он в юности, а в далёкую, холодную, неприютную Сибирь, чтобы долгим тяжёлым подвигом добровольного отшельничества  искупить свои вольные и невольные прегрешения.
Невольно приходят на память слова, сказанные Александром Павловичем после вторжения в Россию Наполеона: 
"Я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подпишу стыд моего Отечества и добрых моих подданных.
Таковы психологические основания возможности изложения  в истории кончины Императора Александра Павловича в Сибири, в образе старца Фёдора Кузьмича.
В высокой степени интересные соображения о этой возможной психологической точки зрения приводит некто Д.Д. в статье "Одна из последних легенд", помещенной в Саратовской газете  "Волга" от 25 июля 1907года.
Господин Д.Д. с детства знаком с интересующей нас "легендой", много думал о ней, собирал на месте сведения, спрашивал современников события. И что же?
"Из всего этого, – пишет  г.Д.Д. – я вынес глубокое убеждение, что без признания этой легенды невозможно нарисовать духовный образ Императора Александра Павловича, что этой именно легендой вполне объясняется и исчерпывается та двойственность личности, какая признана всеми историками, бросалась в глаза всем современникам и толковалась вкривь и вкось всеми, кого поражала эта невообразимая смесь скрытности и искренности, величия и унижения, гордости и скромности, шума и тишины, вспышек характера и устойчивости, царственного величия и сознания ничтожности.
Только глубокий разлад с самим собою, только затаённое, не могущее быть высказанным кому бы то ни было горе, несчастье, только сознания вольной или невольной, но какой-то ужасной вины могут быть  объяснены и приведенной легендой и теми легендарными мотивами, какие я в молодости слышал на юге от лиц – современников царствования и смерти Александра Благословенного.
Большая, мятущаяся душа, сознавшая и свой и мировой грех, великая душа могла найти прощение и утешение только именно таким искусом. Но не один Благословенный старец страдал. Его страдания отразились известным образом на его душе.  Те же страдания иных отразились, но отразились сильно на другой тоже не мелкой, но трагической личности – его брате Константине Павловиче.
"Я б никогда не хотел царствовать,  – говорил он.- Бедный Александр!".
Цесаревич Константин Павлович искренне любил своего отца. Он, проделавший с Победоносцем Российских Войск Генералиссимусом Суворовым весь  Итальянский поход и в награду за то получивший титул Цесаревича, думал как Императорский солдат, как должен думать верный сын России. Оба они отказались от власти; гроза, прошедшая в молодости, не сломила этих двух гигантов, не подорвала их корни, но поставила перед их духовным взором нечто страшное, великое, вечное…
Я давно уже признаю эту легенду историческим фактом. Я давно уже горжусь тем, что русская история дала такого необыкновенного Царя, такую страшную мощь духовной силы. И я убеждён, что таким мог быть только Русский Царь.
Ещё одна черта – чисто русская, народная, о которой в данной "легенде" никто до сих пор не думал.
Ведь старец Фёдор Кузьмич добровольно пострадал. Вспомните великого Достоевского, вспомните его анализ стремления Русской души пострадать: Христос страдал – и я должен пострадать, и непременно физически пострадать, перенеся человеческие унижения и боль …
Вспомните, ведь старец Фёдор Козьмич принял звание не Христа ради юродивого, не в схиму постригся, что было и возможно, и легко, и безопасно со стороны тайны, – нет, он назвался непомнящим родства,  упорным безпаспортным, беглым и бродягою по тогдашнему определения, принял наказание плетьми и был послан на поселение…
Таковы, в общих чертах, психологические основания возможности "легенды". Обратимся теперь к фактическим основаниям.
Князь Н.С. Голицын, впервые, кажется, записавший народную легенду о таинственном сибирском отшельнике, объясняет  причину её появления тем обстоятельством, что Феодор Козьмич по наружности имел большое сходство с Императором Александром Первым.
Вот, что писал он в ноябрьском выпуске  "Русской Старины" за 1800 год:
Однажды, в 60-х годах, один приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря:
- Посмотрите, не найдете ли сходства с кем-нибудь вам известным.
Смотрю – вижу: великого роста и благолепного вида старец, почти с обнажённою от волос головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный поясом, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо – прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить  не могу. Наконец, приятель мой спрашивает меня:
- Не  находите ли сходства с Императором Александром Павловичем?
Я крайне удивился, начал пристально всматриваться и, точно, стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и в росте. Но я недоумевал, что значили эти борода, одежда, хижина. Тогда приятель и рассказал мне распространенную в Сибири легенду об Императоре Александре Павловиче, скрывшемся, будто бы, от мирской суеты в образе отшельника Феодора Козьмича…"
В книге "Житие преподобного Авеля-прорицателя" далее говориться:
"В Императорской публичной библиотеке есть превосходный, во весь рост портрет Императора Александра Благословенного.
Изображение Императора на этом портрете имеет поразительное сходство с изображением Феодора Козьмича.
Указывают, затем, на портрет Александра Первого, имеющийся в Московском коммерческом училище и также весьма схожий с карточкой старца. На этом портрете даже поза (одна рука, левая, заложена за пояс, другая – на груди) та же самая, что на портрете Феодора Козьмича.
Конечно, одно сходство Императора Александра Благословенного с таинственным сибирским отшельником ещё ничего не доказывает: сходство это могло быть чисто случайным. Но совершенно иную ценность приобретает оно в связи с другими обстоятельствами, могущими дать повод возникновения "легенды". 
Последние дни царствования Императора Александра Первого, начиная с его отъезда из Петербурга в последнее путешествие в Таганрог, и обстоятельства, непосредственно предшествовавшие 19 ноября  1825 года, заключают в себе много необъяснимого, загадочного,  таинственного".
Эти факты можно найти в "Житие преподобного Авеля-прорицателя", а также в книге Н.К. Шильдера "Император Александр Первый, его жизнь и царствование", в книге И.А.Галактионова  "Император Александр Первый и его царствование" и ряде других изданий. Все они впервые увидели свет ещё до революции, и затем были переизданы в конце XX века.
В книге Г.Василича "Император Александр Первый  и старец Феодор Кузьмич" рассказывается о появлении загадочного старца в Сибири:
"Осенью 1836 года к одной из кузниц, находящейся около города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал какой-то мужчина лет шестидесяти и попросил кузнеца подковать бывшую под  ним верховую  лошадь. Кузнец, исполняя желание проезжего, заинтересовался красивою лошадью и самою личностью старика, одетого в обыкновенный черный крестьянский кафтан, негармонировавший с чрезвычайно мягкими, не крестьянскими манерами проезжего, обратился к нему с обыкновенными в этих случаях вопросами о цели путешествия, принадлежности лошади, и наконец о его имени и звании.
Уклончивые ответы проезжего возбудили подозрения собравшегося около кузницы народа, и неизвестный без всякого со своей стороны сопротивления  был тут же задержан и доставлен в город. На допросе он назвал себя крестьянином Феодором Козьмичём,  объяснил, что лошадь принадлежит ему, отказался от дальнейших показаний и объявил себя не помнящим родства бродягою, следствием чего был арест и затем суд по тогдашним законам за бродяжничество.
Говорят, что необыкновенно симпатичная наружность этого человека, добродушное   выражение лица его, изящные марены, уменье говорить и проч., обнаруживая  в нём хорошее воспитание и как бы знатное происхождение, вызвали общее сочувствие и сострадание; были употреблены все меры уговорить его открыть своё нестоящее звание и происхождение, но все увещания и гуманные попытки в этом отношении оказались тщетными, и неизвестный упорно продолжал называть себя бродягою.
В этом же году, Феодор Кузьмич, как бродяга, был наказан 20-ю ударами плетей, выслан из Красноуфимска на поселение  в Сибирь, в Томскую губернию, близ города Ачинска, и приписан к деревне Зерцалы  Боготольской волости, куда и прибыл с 43-ею партиею 26 марта 1837 года".
О Феодоре Кузьмиче написано уже достаточно много. Известно, что умер он в Томске 20 января 1864 года в возрасте 87 лет. Как помним, Александр Первый родился  в 1777 году, стало быть, в 1864 году ему было бы 87 лет!
Мы не будем касаться общеизвестных фактов, многократно изложенных в книгах. Процитируем лишь те, которые имеют прямое отношение  к теме и цели повествования:
"Вообще знание петербургской придворной жизни и этикета, а также событий начала нынешнего (XIX) и конца прошлого (XVIII) столетия старец Феодор Кузьмич обнаруживал необычайное; знал всех государственных деятелей и высказывал иногда довольно верные характеристики их.
С большим благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандрите Фотии и других. Рассказывал об Аракчееве, его военные поселения (поселения эти были задуманы самим Александром I – Н.Ш,), о его деятельности, вспоминал о Суворове, Кутузове и пр. Про Кутузова говорил, что он был великий полководец, и Александр завидовал ему. Все подобные воспоминания и суждения о людях имели характер… объективный, в силу чего неразвитый народ приписывал ему какую-то возвышенную способность смотреть на вещи с какой-то необыкновенной, непонятной для них точки зрения.
Замечательно, что Феодор Козьмич никогда не упоминал об Императора Павле I и не касался характеристики Александра Павловича.
Только события, тесно связанные с именем Императора (Александра), неизбежно должны были вызвать в нём некоторые суждения.
"Когда французы подходили к Москве,  –  рассказывал Феодор Козьмич, – Император Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со слезами молился этому угоднику.
В это время он услышал: "Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы Французов!.. Как Фараон погряз в Чёрном море, так и французы на Березовой реке".
"Когда Александр, – рассказывал в другой раз старец, – ехал из Парижа, купцы устлали дорогу сукном, а купчихи разными богатыми шалями, и ему это очень нравилось".
Или вот ещё такой факт приведён Г.Василичем:
"Оставляя в 1817 году навсегда селение Зерцалы, Феодор Козьмич… пригласил несколько крестьян в часовню и, по окончании молебна, поставил в эту часовню раскрашенный разноцветными красками вензель, изображавший букву "А", с короною над нею и летящим голубом вместо перечерка.
- Храните этот вензель пуще своего глаза, – сказал он при этом зерцаловским  крестьянам…".
Известно, что Феодор Козьмич очень тяготился множившейся  с каждым днём своею популярностью  и вынужден был часто менять свое место жительства. Но люди быстро находили его на новом месте.
"Обстановка всех его маленьких келий  указывала на крайнюю неприхотливость хозяина. Жёсткая постель, две или три скамейки и небольшой столик – составляли всю его мебель. В правом углу висело несколько образов: Печерской Божией Матери, маленький образок Александра Невского и др."
именно с именем и памятью святого благоверного князя Александра Невского была связана вся жизнь Александра Павловича, ибо Екатерина Великая нарекла своего внука в честь Солнца Земли Русской.
И.А. Галактионов в книге "Император Александр Первый и его царствование" рассказал:
"За два дня до отъезда ( в Таганрог), Государь отправился на молебствие  в Александро-Невскую Лавру, в сопровождении великих князей Николая и Михаила Павловичей и высших государственных сановников. В Лавре его ожидало всё высшее столичное духовенство. После литургии Государь пошёл завтракать к митрополиту Серафиму  и здесь, отозвав его в сторону, сказал шёпотом:
- Прошу вас отслужить для меня панихиду, которую желаю отслушать перед отъездом в южные губернии.
- Панихиду? – Спросил удивлённый Митрополит.
- Да, – ответил Государь и тяжело вздохнул. – Отправляясь  куда-либо, я обыкновенно приношу молитву в Казанском соборе, но настоящее моё путешествие не похоже на прежние… И к тому же здесь почивают мои малолетние дочери и вблизи отсюда столь же дорогая мне… Да будет мой путь под кровом этих ангелов.
Перед выездом из Петербурга Государь остановился у заставы, привстав с коляски и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним…"
Биограф Русских Императоров Н.К.Шильдер описание расставания Императора со столицей заканчивает такими словами:
"Было ли то грустное предчувствие, навеянное встречею со схимником, была ли то твёрдая решимость не возвращаться Императором, кто может решить этот загадочный вопрос".
В книге "Житие преподобного Авеля-прорицателя" это комментируется следующим образом:
"Если можно объяснить предчувствием горячую молитву Императора перед отъездом, если тем же объясняется его трогательное расставание с Петербургом, когда он "привстал в коляске и несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним", то таинственная ночная панихида, ночное же молебствие в Александро-Невской Лавре, произнесенные Государем слова, что "настоящее моё путешествие не похоже на прежнее" – указывают на преднамеренность, наводят на мысль, что Император замыслил что-то важное, о чём не хотел, чтобы не только знали, но и подозревали другие, что должно было сохраниться в строжайшей тайне. И не было ли, действительно, это важное намерение – "твёрдою решимостью не возвращаться Императором".
Здравый смысл говорит за возможность этого, тем более, что Государя тяготило его высокое положение и он уже давно высказывал намерение отречься от престола…".
Известно, что когда Николай Второй узнал из пророчеств Авеля, открытых ему 11 марта 1901 года, как и завещал Павел Первый (то есть в столетнюю годовщину его смерти), а также  открыты в 1903 году пророчества  преподобного Серафима Саровского, он обратился к своему духовнику святому праведному Иоанну Кронштадтскому за советом.
Тот указал Николаю Александровичу три пути. Первый – уехать за границу и спасти себя. Второй – превратить свою жизнь в святое подвижничество, подобно своему двоюродному прапрадеду Александру Первому. И третий путь – пройти всё предначертанные непытания  со своим народом.
"Нет такой жертвы, которую бы я не отдал за Россию", – под этой фразой Николая Второго могли бы подписаться  все  его пращуры – Русские Государи.    Вспомним, что заповедано Богом:
"У Меня отмщение и воздаяние… Я – и нет Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю , и никто не избавит от руки Моей" (Втор. 32, 35; 39).
Поражённый за грехи свои грустью и печалью раскаяния, Александр Павлович был исцелён долгим подвижничеством и усердною молитвою, дарованной ему Всемогущим и Всемилостивым Богом.
Он окончил жизнь свою, когда все нераскаянные убийцы, все злодеи-нелюди ушли в небытие, ибо " никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающей".
У него не было выбора, ибо по Указу Павла Первого, как по священному закону,  Русский Государь не имел права отречься от престола, от своей, по словам И.А.Ильина "религиозно-священной, монархической и династической обязанности блюсти престол, властно править, спасать свой народ в час величайшей опасности и возвращать его на путь верности, ответственности и повиновения своему законному Государю".
Не имея права на отречения, Александр Павлович воспользовался правом на смерть, но как Православно-верующий, он имел и здесь право лишь на мнимую смерть, о чём и говорил Авель-прорицатель Павлу Петровичу, отвечая на вопрос о судьбе династии.
"По делам их и воздастся им".
Александр Павлович получил воздаяние не без воли Божией,  на что указывают знамения, случившиеся в момент его ухода с престола Русских Царей.
В книге Великого Князя Николая Михайловича есть такой рассказ:
"В одну ночь, в октябре, многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились и опять до трёх раз  расходились, после чего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, но через короткое время упал и его не стало видно. Затем и вторая звезда постепенно исчезла.
Кроме того, в Петербурге с 1 сентября по 1 ноября была видна тёмная комета, лучи которой простирались вверх на большое пространство; потом заметили, что она летала и лучи её простирались к западу.
- Знаешь ли что она предвещает? – спросил Государь у своего кучера.
- Бедствие и горесть.
Помолчав, Государь прибавил:
- Так Богу угодно.
Фразу "Так Богу угодно",  – часто повторял старец Феодор Кузьмич…
Легенда о старце Феодоре Кузьмиче была довольно известной в Росси. Но что весьма примечательно, историки, подвластные масонствующему ордену Русской Интеллигенции (О.Р.И.), либо вовсе не замечали её, рассказывая о смерти Александра I в Таганроге, о восстании на Сенатской площади и о подавлении его. Причём, чем более "либерален" и "демократичен" был историк, тем большую жестокость изображал он в "труде" своём.
Что касается книги "Император Александр Первый и старец Феодор Кузьмич" репринтное издание которой выпустило издательство "Современник" в 1991 году, то некто Г.Василич (скорее всего псевдоним), издавший её до    революции, по крайней мере четырьмя изданиями, из кожи  лез вон, чтобы доказать  нетождественность Императора и старца. Мало того, он оклеветал архимандрита Фотия, без всяких оснований объявив его чуть не умалишенным. Фанатичную ненависть Г. Василича вызвало то, что после встречи с архимандритом Фотием Александр Первый нанёс удар по тайным обществам и прочим тёмным силам, разрушающим Самодержавие. О тирании  Аракчеева он говорил, как о само собой разумеющемся, хотя документы свидетельствуют о том, что граф Алексей Андреевич Аракчеев был одним из талантливейших и честнейших  государственных деятелей. (см. "Без лести предан… М., Граница, 1999г).
Идеологи О.Р.И. не могли допустить показа духовного очищения и обновления Александра Павловича, воспитанного безбожником-масоном Лагарпом,   но со временем отбросившего либеральные идеи и обратившегося к основам Русского государственного строительства – к Самодержавию.
Бог Всемилостив… Слуги диавола были, как мы уже видели, наказаны все до единого. Они – клеветники и убийцы, а человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающий.
Но внук Великой Екатерины и сын Павла Первого не мог стать слугою диавола,  хотя в юности, по незнанию истины, его и толкнули в руки бесовщине, отдав на воспитание Лагапу. 
В каждом Русском заложена монархическая жилка. Заложена она была и в Александре Первом, немало испытавшем в своей жизни горя и боли. Его любимые дочери ушли из жизни в раннем возрасте, ему не дал Бог наследника, которому бы мог он передать престол. Но дал Прозрение и направил на Путь к Истине.
И не мог уйти Русский Император в мир иной с нераскаянными грехами.
Только подвижническая жизнь могла очистить его душу.
И почему-то никто из светских биографов не пожелал обратить внимания на духовные источники, на то, что прорицал Вещий  Авель:
- Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется ему венец  царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет на очех Божиих.
Повторим: "И праведным будет на очех Божиих"! 
По другому и не мог окончить свой земной путь Русский Император. "Стяжайте дух святый!" – Не уставал повторять святой преподобный Серафим Саровский. Этому поучению батюшки Серафима и следовал Александр Павлович в своём подвижническом подвиге под именем Феодора Кузьмича.
Что же касается опровергателей  этой  легенды, которая, несомненно, является правдой, то они ведь так и не выяснили, кто, если не Александр, скрывался под именем Феодора Кузьмича?
В заключении хочется привести слова Высокопреосвященнейшего Иоанна, Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, сказанного им в книге "Самодержавие Духа", слова, посвящённые эпохе Иоанна Грозного, но в полной мере относящиеся и ко всей целиком эпохе Православного Русского Самодержавного прошлого.
"Желание показать эпоху в наиболее мрачном свете превозмогло даже доводы здравого смысла, не говоря о полном забвении той церковно-православной точки зрения, с которой лишь и можно понять в русской истории хоть что-нибудь. Стоит встать на неё, как отпадает необходимость в искусственных выводах и надуманных построениях»