Глава восьмая

Анатолий Резнер
*
Встреча с редактором. Виктор Краузе - историк, журналист и просветитель. Арест Альберта за подозрение в убийстве Оксаны Беловой.
*

Вернувшись с автозаправочной станции, Фридрих по худой памяти забыл отдать Альберту переданную в подъезде торопливой почтальонкой открытку. Положил во внутренний  карман куртки и забыл. Так и увез бы в Лесную Опушку, не попадись ему на глаза его собственная - та, которую давала Альберту Рената.

- Альберт, это тебе, - сказал он.

- Открытка? - не понял Альберт. - От кого?

- А я откуда знаю? - пожал плечами дед.

Рената потянулась к открытке, Альберт остановил её:

- Это мне. Редактор газеты "Правда Христианинбурга" Макар Васильевич Донченко приглашает в Дом культуры на отчётный концерт городской музыкальной школы.

В глазах Ренаты промелькнуло недоверие.

- Редактор? На отчётный концерт? С какой это стати?..

- И правда, - согласился Альберт, - странное приглашение... Тут что-то не так. Концерт - предлог для встречи. Не понимаю, почему не в редакции?

- Когда состоится концерт? - спросила Рената.

- Сегодня, - обратил внимание на дату Альберт, - в час дня.

- Сегодня? В час дня? - в её голосе появились облегчённые нотки. - Тогда это не меняет наши планы, тебе всё равно ехать в Христианинбург на вокзал за билетами, по пути забежишь в Дом культуры, узнаешь, что ему надо...

Альберт посмотрел на часы.

- Если касса открыта и нет очереди, могу успеть.

- Поторопишься - успеешь, - заверила Рената.

Баба Эмма с кряхтением подалась вперёд, поймала взгляд дочери.

- Поедете в больницу?

Рената кивнула.

- О чём это вы? - вскинулся глухой дед.

Баба Эмма огрызнулась будто укушенная:

- Картошку будешь садить сам! Они едут в больницу!..

- Ну раз такое дело... - озадаченно поскреб затылок Фридрих, - картошку-то я посажу... Кто знает, завтра, может, мы сами там окажемся...

- Подождите с посадкой недельку, - пожалел стариков Альберт, - середина мая - самый срок. Сами видите, не можем мы сегодня...

- Значит через неделю. Вопрос решён! - согласился дед.

Альберт пошёл собираться.
*
Связавшись по телефону с редактором стенгазеты "Химия на службе человеку" Валентином Самуиловичем Дороговым,  Донченко узнал историю борзописца Штейнгауэра и смекнул, какую выгоду для "Правды Христианинбурга" можно из неё извлечь. Для газеты и для себя: первый секретарь ГК КПСС Марк Афанасьевич Лобунец непременно поощрит демократические веяния газеты, борьбу партийных масс за трезвый образ жизни народа, гласность и перестройку. Авторитет главного редактора перед сановитыми вальяжными членами бюро поднимется ещё выше. Быть ровней межрайонному прокурору Александру Соломоновичу Зайцеву, управляющему городским Сбербанком Яну Адольфовичу Крехмайеру, или, на не менее счастливый случай, директору пригородного совхоза "Христианинбургский" Мартыну Ефимовичу Функу вряд ли когда-нибудь удастся. В их руках сосредоточена первая городская власть и какие-никакие, а всё же деньги. А у него - власть четвёртая, подневольная, безгрошовая. Шепни кто, не дай Бог, Марку Афанасьевичу дурное словцо против него, и тогда... А до пенсии - больше пяти лет!

Обо всем об этом думал Макар Васильевич, разговаривая по телефону с другом детства Дороговым. Несмотря на приятельские отношения, Дорогов никогда не "тыкал", вызывая ответное к нему уважение.

"Штейнгауэра вы сможете застать дома только в субботу, - предупредил Дорогов несколько дней тому назад. - Семейные проблемы, знаете ли..."

"Семейные проблемы? В связи с выступлением в стенгазете? Или это квартирный вопрос? А может, земельный участок нужен? Место в детском садике?.." - он втайне надеялся, что с помощью Первого поддержит отчаянного рабкора.

"Мать его в тяжёлом состоянии лежит в реаниматологии хирургического отделения краевого онкологического диспансера. Я звонил, интересовался... эту проблему решить никто уже не сможет..."

"Какая жалость!.. Спасибо, Валентин Самуилович, что предупредили."

"Рад служить старому товарищу."

 Донченко ничего другого не придумал, как пригласить Альберта Штейнгауэра на концерт. Музыка, писал в газете директор музыкальной школы, оказывает на человека благотворное влияние, восстанавливает эргономику, затягивает пробоины ауры, уравновешивает эмоции и омолаживает организм. Нечто вроде молодильных яблок. Если это не тяжелый рок, докатившийся сюда из-за океана. Донченко,  правда, не знал, рок заокеанский тому был виной или преждевременное старение, только был директор вечно раздражён и брюзглив.
О разговоре между  Донченко и Дороговым Штейнгауэр ничего не знал. Он и самого  в глаза Донченко ни разу не видел. Судил по публикациям в газете: главный редактор был очень осторожен, если не сказать труслив.

Они встретились. Донченко, как заметил Альберт, внешне был личностью запоминающейся: моложав, суетлив, часто сморкался в носовой платок и как побитая дворовая собака смотрел в глаза собеседнику откуда-то из-под низу.

На невысоком подиуме сцены музыкальной школы играла на скрипке девочка лет четырнадцати с лицом Наташи Ростовой. Альберт не знал, какое произведение она исполняла, играла ли она без ошибок, но музыка доставала его до самого сердца, он купался в ней, был ею заворожен.

В перерыве концерта неподражаемо медовым голосом многоопытного бойца партийной советской журналистики Донченко вкрадчиво заговорил:

- Вы, наверное, знаете, что каждый рабкор мечтает стать настоящим журналистом. К сожалению, это не каждому дано. Мы поможем вам. У нас вы будете печататься регулярно. Приёмная комиссия любого университета при поступлении абитуриента на учёбу на факультет журналистики требует представить авторские печатные работы, вы будете их иметь. И рекомендацию я вам тоже напишу. Начать мы можем с вашей публикации в стенгазете, которую дадим в ближайшем номере с комментарием редакции.

Альберт уже знал силу печатного слова. Ту силу, что в условиях существующего строя была в состоянии возвысить человека до присвоения ему ордена Ленина и Золотой медали "Герой Социалистического Труда" или втоптать в грязь советских концлагерей. Он всё ещё мыслил согласно советскому традиционному мышлению и делил мир на две контрастные половины: "за - против", "друзья - враги", "возвысить - втоптать"... Но ему не хотелось обнажать меч войны.

- Хотите сделать из меня Павку Корчагина?

- Зачем вы так? - поморщился Донченко, отметив политическую отсталость Штейнгауэра. - Павел Корчагин - героическая легенда, прекрасный образ для подражания, образ, за которым каждый из нас видит революционную жизнь и борьбу гениального советского писателя Николая Островского. Вы ведь тоже революционер, борец, должны понимать!..

- Спасибо, Макар Васильевич, я это уже слышал. Некоторые, правда, называют меня будущим диссидентом, экстремистом, политическим террористом и даже немецким шпионом. Честно говоря, я уже и сам не знаю, кто я такой и на кого работаю. Нет, правда, спасибо за предложение помощи, однако с публикацией в городской газете я подожду. Поймите, мне не нужен конфликт, мне не нужен пожар мировой революции, мне нужен позитивный результат: пробуждение мысли человеческой. Философские регалии мне больше по плечу, нежели ваши, прагматические, непродуманные...

- Твёрдый конечный результат - это и есть прагматизм, - не согласился Донченко. - Ну хорошо, не хотите выступить с публикацией вы, давайте мы напишем о вас. Договоримся о встрече, к вам придёт наш корреспондент... Кстати, вы знакомы с завотделом партийной работы Николаем Петровичем Чачко?

"Ну вот, - подумал Альберт, - стоит сказать "нет", как тебя тут же передают другому. Как эстафетную палочку, которую нужно доставить до финиша непременно."

- Не было, я думаю, ни одного номера "Правды Христианинбурга", который обошелся бы без имени Чачко, но мне лично он не знаком.

- Я вас познакомлю, обязательно.

- Не вижу необходимости.

- Перед Чачко многие шляпу снимают.

- Ну, если им так хочется...

Ответил как обухом по голове ударил. Фёдоров потерянно вздохнул: если Первый узнает, что орган горкома КПСС выставили за дверь, неприятностей не избежать. Власть в Советском Союзе опирается на строжайшую дисциплину номенклатурных ответработников, промах такого рода влечёт за собой вердикт о "профессиональном несоответствии занимаемой должности". Главный редактор - лёгкая добыча Первого, Иван Васильевич дёргался на верёвочках марионетки даже по ночам.

Попрощавшись с расстроенным функционером, Штейнгауэр зашагал к ближайшей автобусной остановке. Мысли о матери поглотили его целиком. Билеты на поезд лежали в кармане и никто, казалось ему, не мог отменить поездку. Он представил, как мать, очнувшись после наркоза, осмотрится и поймёт, что в этом мире, где столько несправедливости, немощи и безнадёжности, она одна. Совершенно одна. Будто не было в её жизни родовых схваток и не кричали, появляясь на свет один за другим младенцы. Поняв, как это больно, Альберт едва не заплакал. Впрочем, вполне возможно, что и заплакал бы, но в этот момент сзади кто-то окликнул его по имени.

Альберт оглянулся. Его догонял Виктор Краузе - весёлый умный парень в стильном кожаном пальто.

- Пусть не закатится звезда, под которой ты родился, - встретил его Штейнгауэр.

- Любишь витийствовать? - не обиделся Виктор.

- Просто везёт мне сегодня на "поборников правды", - швырнуло рабкора в другую крайность.
Журналист "Deutsche Ring" уловил тяжелые эмоции Штейнгауэра, истоки которых он знал, сходу перешел на серьёзную волну:

- С кем говорил?

- С Донченко.

- С главным, полагаю, редактором городской газеты?

- Да.

- О чём, если не секрет?

- В принципе, ни о чём: ерунда всякая.

- Вторую часть концерта слушать не захотел?

- Нет настроения. И времени - к матери еду.

- Так она...

- В реанимации.

- Поклонись от меня.

- Обязательно. Как у тебя? Что с научной работой?

- Откуда ты знаешь?

- Из твоего разговора с матерью тогда, ночью, в поезде, помнишь?.. Я слышал. Так получилось - обострённый момент жизни. Но я никому ничего не рассказывал!..

Виктор засмеялся.

- Это не имеет значения, просто... есть примета - нельзя говорить о том, чего еще нет. А эту работу - очерки по истории российских немцев - закончу когда-нибудь или нет, я не знаю.

Вышли на центральную улицу, остановились на перекрестке под светофором.

- Мне бы очень хотелось, чтобы твоя работа появилась, тогда бы я лучше узнал тебя, - сказал Альберт.

- Учебное пособие - не автобиографический роман, - заметил Виктор.

- Я имел в виду, что информационная насыщенность научной работы говорит об уровне осведомленности автора по изложенной теме. Я, быть может, неясно выразился?..

- Да куда уж яснее! И если судить по употребляемым тобою фразеологизмам, особенно по ответу на моё глупейшее замечание, уровень твоей осведомленности по некоторым вопросам достаточно высокий.

- Кто из нас не может блеснуть умом, вовремя вставив нужное словечко? Хочу признаться, в знаниях отечественной истории у меня большие пробелы. Проще говоря, я вообще ничего не знаю! Хотя в аттестате о среднем образовании по истории СССР и обществоведению красуется "отлично". Конечно, я очень много читаю, люблю исторические романы и периодику, но всё это не то, не то!.. Душа требует сенсационных открытий. Я, например, чуть не впал в кому, узнав, что Германия финансировала кровавую бойню в России, выступив на стороне Ленина.

- А знаешь что? - оживился Виктор.

- Что?

- Поехали ко мне, по-холостяцки поджарим картошечки, попьём кофейку, поговорим, а?..

- И рад бы, но!.. - Альберт огорченно развел руками.

Виктор огорчился не меньше его.

- Ладно, забегай потом, хоть домой, хоть в редакцию, договорились? Я расскажу тебе твою историю.

- Мою историю?

- Историю твоих предков!

- Ах, да, я тебя понял.

- Могу дать почитать воспоминания стариков...

- По-немецки?

- Есть переводы на русский.

- Соблазн велик, - Альберт соизмерил оставшийся до автобусной остановки путь и отсутствовавший там тихоходный полуразвалившийся общественный транспорт, - забегу обязательно. - Через секунду раздумья спросил: - Могу я задать тебе один вопрос?

- Ради Бога, конечно!

Альберт снова помолчал, потом решился:

- Давай начнём с самого начала. Молва утверждает, что немцев в Россию пригласила русская императрица Екатерина Вторая, та же молва твердит, будто она - немка, поэтому и позвала немцев... Я темный человек, Виктор!..

- Это не твоя вина, что ты не знаешь таких, казалось бы, простых вещей. До войны советские немцы были самыми образованными людьми государства, теперь они уступают многим народам. Екатерина Вторая, бывшая принцесса София, дочь германского князя Христиана Августа Анхальт-Цербстского родилась в Штеттине, неподалеку от Лейпцига. На российский престол вступила в результате дворцового переворота, в ходе которого сторонники Екатерины убили ее мужа, императора России Петра Третьего.

- Семейный скандал? Чем, интересно, он ей не угодил?

- Альберт, перестань шутить, а то я подумаю, что ты действительно ничего не знаешь!

- Извини. Пётр Третий был слаб в коленках, Гришка Орлов был покрепче...

- Суть дела в том, что Россия имела большой авторитет в решении международных проблем, а при Петре Третьем этот авторитет заметно пошатнулся. Екатерина Вторая сразу же прекратила подготовку к войне с Данией из-за Гольштейна, расторгла невыгодный мир с Пруссией и вывела Россию из Семилетней войны.

- Похвальное начало.

- То же сказали и её подданные.

- То есть?

- Дворянство встало на её сторону, чем сильно укрепило императорский  трон. И она не преминула скрепить договор "Жалованной грамотой дворянству".

- А что же немцы?

- А что немцы?.. Российскому столу нужны были продукты. Взнузданные крепостничеством русские крестьяне задыхались под гнётом помещиков и накормить страну не могли. Новая императрица позвала в Поволжье иностранцев, которые были свободны от крепостного права и должны были впоследствии дать доход государству. Что они и сделали.

Альберт представил себе роскошный кабинет императрицы и то, с каким убеждением просвещённая дама Европы наставляла графа Орлова заняться важным делом переселения лично.
- И тысячи немцев устремились в Россию? - вопрос звучал как утверждение. - А стимул? Что пообещала императрица?

- Вначале никто не обратил внимания на её приглашение - оно не гарантировало переселенцам надёжной государственной защиты, сохранения обычаев и традиций, а главное - отправления веры. На следующий год своего правления она издала более подробный манифест. К основным причинам, побудившим немецких крестьян, ремесленников и выходцев из других социальных слоев покинуть свою Родину и переселиться в Россию, можно отнести следующие: во-первых, народы раздробленных на мелкие кусочки германских княжеств и государств имели вассальную зависимость и испытывали тяжелый политический и экономический гнет от более сильных соседей,  к нему добавлялся гнёт собственных правителей, Россия же была единой и могущественной страной, где разрешалось проявить свои деловые возможности любому иностранному предпринимателю, принявшему российское подданство; во-вторых, гарантировалось освобождение от воинской повинности "на вечные времена" - для исповедовавших отказ от воинской повинности реформаторов церкви это имело существенное значение; в-третьих, предоставлялись почти безграничные возможности при покупке земли, освобождение от налогов на определенный срок; в-четвертых, было дано согласие на введение немецкого самоуправления в колониях, сохранение языка, обычаев и традиций переселенцев; и что самое главное - свобода вероисповедания в противовес массовым гонениям реформаторов христианской церкви в Германии.

Альберт вспомнил "Житие Кристофера Бауэра, сына Адама", в котором летописец в несколько иной форме, однако же назвал те же причины переселения в далёкую холодную страну. А еще он вспомнил о Петре Борне, жившем в Христианинбурге на улице Московской; в свободное время простой рабочий переводил с немецкого на русский старую книгу с описанием тягот переселения. Автора книги и её содержание Альберт не помнил, в память врезалась только боль человека при расставании с родимым домом, с Родиной. Альберт чуть было не проговорился и о Петре Борне, и о семейной реликвии Бауэров, однако вовремя спохватился и прикусил язык. Чертыхнувшись, он спросил себя, имеет ли он право предать огласке тайну поколений? Ведь отчего-то же достало ума деду Фридриху сохранить и продолжить летопись рода? Она для него всё равно что родовой замок для германского барона. Летопись Бауэров - не сермяжная гордость, это - титул древности, титул благородства, титул сильной памяти, фамильный герб, библейски выверенный гимн. "Не похвалы ради - разума для..." - применил к  летописи крылатые слова один из потомков Кристофера Бауэра.

- Альберт, дружище, о чем задумался? - лицо Виктора излучало удовлетворение произведённым на Штейнгауэра впечатлением от первой лекции по истории немцев.

Альберт стушевался - лгать не хотелось. После секундного замешательства он совсем уж по-детски пролепетал:

- А-а... что было дальше?..

Виктор Краузе сталкивался с этим вопросом часто. Задавали его и более серьёзные люди. И теперь, прикидывая, в какой пласт истории углубиться и какую тему из него вытащить, рассказать о меннонитах, лютеранах или католиках, забраться на Кавказ, попотеть в Крыму или разгуляться по Немецкой слободе Москвы, вспомнить зарисовки о немцах Фёдора Михайловича Достоевского, или что-нибудь ещё,  он полез в карман пальто, достал упругое резиновое кольцо, стал разминать его, тренируя крепость пальцев.

- Мы писали, мы писали, наши пальчики устали! - засмеялся он, заметив любопытный взгляд Альберта. - Школьное упражнение помнишь?

Альберт улыбнулся, кивнул. С какой радостью в начальных классах прерывали они занятия, чтобы несколько минут изображать то бегущую по земле сороконожку, то стрекозу в полёте, то прыгающего зайца. Нет ничего забавнее коллективного дурачества.

Неожиданно для обоих подошел автобус Виктора. Они уже расставались, пожимая руки на прощание, когда на автобусную остановку, на асфальтированный пятачок юркнул с дороги милицейский "УАЗик", из него шустро выпрыгнул крепкотелый решительный мордоворот с погонами сержанта, остановился напротив, невнятно, скороговоркой представился и, выяснив, что нашел того, кого искал, холодно и непреклонно предложил:

- Гражданин Штейнгауэр, прошу проехать со мной  в отделение милиции!

- Зачем? - удивился Альберт, шокированный не столько предложением милиционера, сколько не терпящим возражения тоном. О неподчинении и мысли не возникло! Он понял, что задержание каким-то "макаром" связано с ночным нападением Скорпиона, с паническим страхом Оксаны Беловой, с чем-то ещё, очень важным для него, чего он еще не знал, что сжимало сердце предчувствием беды. И только ради того, чтобы скорее всё узнать, он кивнул сержанту, будто между ними всё было договорено заранее, потом, обернувшись к Виктору, подмигнул успокаивая, обещая встретиться с ним позже, объяснить чрезвычайное происшествие.

Но журналиста немецкой газеты устраивало только немедленное объяснение происходящего. На фоне милицейской машины с железными прутьями тюремной решётки на окнах заднего салона его вопрос прозвучал более чем справедливо:

- Потрудитесь объяснить, что происходит?

В школе милиции сержант наверняка учился правовым методам задержания граждан, но то была теория, на практике всегда всё было иначе. Полагаясь на многолетний опыт, сержант расправил грудь и пошёл на сближение с налившимся гневом заступником.

- Ты кто такой?!. Чего лезешь куда не просят? Я при исполнении!.. - заревел он.

- В лице Виктора не дрогнул ни один мускул, он смотрел прямо в глаза сержанту, и только пальцы правой руки побелели, сжав упругую резиновую игрушку.

- Вы... из комитета? - застыл обескураженный волевым приёмом прилично одетого человека сержант. - Если из комитета, то... удостоверение при вас?..

- Я - корреспондент немецкой газеты Виктор Краузе, - он с достоинством великого не полез в карман за служебным удостоверением.

Сержант пренебрежительно хмыкнул:

- Ага, значит связь с комитетом всё-таки есть. Но это ничего не меняет. Хотите узнать подробности - обратитесь к полковнику Эберту. Делом об убийстве занимается он. Разговаривать с прессой я не уполномочен.

У Альберта, равно как и у его друга, челюсти отвисли. И поскольку проворный сержант милиции торопился доставить в отделение то ли свидетеля, то ли подозреваемого, первым пришёл в себя Виктор.

- Убийство?!. И вы его подозреваете в убийстве?!.

- Белены объелись? - выдавил ошеломлённый Штейнгауэр. - Какое убийство?

Служивый понял, что дал промашку, сболтнул лишка, толкнул Штейнгауэра в плечо:

- Двигай, парень, двигай! В отделении выясним, кто ты такой!.. Давай, давай, пошевеливайся!..

Так Альберт против своей воли оказался в милицейской машине, откуда было только два пути: в тюрьму или  на волю. Виктор Краузе попытался что-то сделать, но сержант вежливо и недвусмысленно предупредил:

- А вы, товарищ редактор, посторонитесь, посторонитесь, не заставляйте применить силу. Я ведь могу вас тоже задержать, кто в газету писать-то будет?..

Народу в выходной день в центре города рядом с городским рынком было много. Снедаемые любопытством, пассажиры переполненного автобуса высыпали обратно.

Виктор вынужден был уступить силе порядка:

- Ладно, Альберт, поезжай... Я выясню обстоятельства дела и постараюсь тебе помочь.
Штейнгауэру хотелось знать, кого убили, кто убил, за что убили. С этими вопросами он и полез за решётку.

Когда отъехали, сержант, уверенный в том, что впечатлительный, нервный, насмерть перепуганный мужик знает всю подноготную "свежей мокрухи", нахмурившись больше чем надо сказал:

- Лаборантку химзавода убили. Не ты - я-то вижу. Обагрившие руки человеческой кровью козлы ведут себя при задержании по-другому. Стараются выкрутиться, изображают неведение, недовольство, но такого, что написано на твоём лице, сыграть они не могут. Я работаю в отделе не один год, навидался всяких...

Виктор Краузе пошёл вслед за машиной. Взволнованная запахом крови толпа с гомоном захватила автобус повторным штурмом. Перегруженный транспорт тяжело тронулся и черепашьим ходом покатил к окраине города, вываливая на каждой остановке обрастающие ужасными подробностями фантастические бредни восторженных  обывателей.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/1751