Эта статья – отклик на две публикации в газете Новое Русское Слово, Нью-Йорк - «Дрызнь!» (июль 1993) и «Разрушители» (декабрь 1993г.).
Автор первой не пожалел помоев, которые он вылил на голову Владимира Маяковского, а закончил статью призывом подложить динамит под памятник поэту и взорвать его – дрызнь! И это к столетнему юбилею поэта!
Второй пошел еще дальше, обозвав разрушителями с дюжину писателей и поэтов, таких как Некрасов, Достоевский, Лермонтов, Блок и многие другие. Ну и, конечно, Маяковский. Любимая мишень завистников и мелких душ.
Не считаю нужным приводить фамилии этих малоуважаемых мною авторов. Много чести.
Если бушует гнев в твоем сердце,
Оберегай язык свой от лая.
Сафо. VII-VI век до н. эры.
Иногда очень трудно следовать этому мудрому совету. Особенно, когда читаешь статьи некоторых авторов, основная задача которых найти у великих ну хоть что-нибудь, чем можно было бы их принизить, приуменьшить, исказить, ошельмовать.
Невольно вспоминаешь крыловскую моську или Герострата и соглашаешься с призывом поэта, обращенным к таким горе-критикам:
Я
к великим
не суюсь в почетнейшие лики.
Я солдат
в шеренге миллиардной.
Но и я
взываю к вам
от всех великих:
– Милые,
не обращайтесь с ними фамильярно!
В.Маяковский
Много лет назад, столкнувшись в дипломной работе с водородной связью в химических соединениях и затруднившись объяснить ее роль в моем конкретном случае, я обратилась за помощью к профессору. И услышала в ответ: А как вам надо, чтобы я ее истолковал? Потому что можно объяснить и с точностью до наоборот».
Урок запомнился навсегда: существует объективное природное явление (факт, истина) и его толкование, которое к этой истине никакого отношения не имеет, т.к. субъективно и зависит от множества конкретных, но самых противоречивых, а порой и ложных исходных позиций.
Когда Творец (первичное) используется для подтверждения пусть даже самой прекрасной идеи (вторичное), меняется причинно-следственная связь. Главное становится второстепенным. Им можно даже и пренебречь, как менее значительным, по сравнению с прекрасной и безупречной идеей (с точки зрения приверженца этой идеи).
За примерами далеко ходить не надо. Ими изобилует вся история. Все мы, к примеру, свидетели такого подхода к Личности, когда считалось, что незаменимых людей нет, что люди это лишь маленькие винтики в строительсте новой счастливой (для них же!) жизни. И мы помним и знаем, к чему это приводит.
Непохожее и непонятное раздражает тех, кто пытается сузить мир до масштабов собственного понимания, вместо того, чтобы порадоваться его многообразию и постараться понять непонятное. Им непереносима «самость» творца, его уважение к ценности своего духа.
Критиковать и низвергать созданное другими всегда легче, чем самому что-либо создавать. На одного творца приходится сонм толкователей, которые полагают, что лучше него знают, что он думал, чувствовал и хотел выразить своим творением. И становятся, например, комментарии к Шекспиру важнее его самого. А тот, кто читает не самого Шекспира, а его толкователей, так и живет с этим перевернутым представлением о нем, порой свято веря, что это и есть истина.
Истинно же здесь только то, что по написанному можно определить суть и предпочтения писавшего, потому что каждый находит то, что ближе, понятнее и знакомее ему самому.
О чем сам Шекспир и написал в одном из своих сонетов.
Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
Напраслина страшнее обличенья.
И гибнет радость, коль ее судить
Должно не наше, а чужое мненье.
Как может взгляд чужих порочных глаз
Щадить во мне игру горячей крови?
Пусть грешен я, но не грешнее вас,
Мои шпионы, мастера злословья.
Я - это я, а вы грехи мои
По своему равняете примеру.
Но, может быть, я прям, а у судьи
Неправого в руках кривая мера,
И видит он в любом из ближних ложь,
Поскольку ближний на него похож!
Сонет 121. Перевод С.Маршака
Будь моя воля, я бы ввела «Кодекс критика» и первым правилом записала: «Сначала полюби!», как своеобразную клятву Гиппократа. Ведь критика, подобно скальпелю хирурга, может спасти, а может и убить. Тем более, если «критик» исходит из «предвзятой нелюбви». Поэтому критика должна быть конструктивной, по меньшей мере. Хотелось бы, чтобы доброжелательной. И уж, во всяком случае, не злобной и не фамильярной.
Критика великих , особенно уже ушедших, – самый легкий способ самоутвердиться: и другим заметно и самому лестно, и не ответят. А у этих любимых детей Природы, как и у нее самой, всего в избытке: достоинств и недостатков, хорошего и плохого. За примерами дело не станет. Можно найти на любой вкус и аппетит. И такие и этакие («с точностью до наоборот»). Главное, выбрать подходящую к случаю концепцию. Например, обозвать всех скопом «разрушителями».
Такая черно-белая градация («созидатели-разрушители»), сама по себе очень спорна. Потому что истинные созидатели, как правило, самые большие разрушители. Созданное ими вступает в такое глубокое противоречие с уже существующим, что естественным образом приводит к его частичному или полному разрушению.
В этом смысле созидатель всегда революционер, если вернуться к исходному, не опошленному смыслу этого слова. И борец, отстаивающий право на собственное видение. Оценить могут немногие. Остальные или равнодушны или яростно сопротивляются, тратя свою энергию не на преодоление своего собственного невежества, а на отторжение и даже уничтожение того, что (или кто) его «высвечивает».
«Охота на ведьм» – излюбленное занятие всех, кто стремится сузить мир до собственного понимания. Главное, найти виноватых и свалить все на них. И тогда все упрощается. Неважно, что концы с концами не сходятся, а постулаты противоречивы иногда до полной потери смысла. Зато какие «открытия»!
- «Некрасов – конечно разрушитель». Мало того, «именно с него начинается в русской культуре эта дурь, - непременно, чтобы мужик был счастлив».
- «Большие художники Гончаров и Тургенев присматриваются к этой фигуре (разрушителя –Л.К.) с большой симпатией.
- В том, что разрушительская идея пустила глубокие корни, «и сам Достоевский сыграл не последнюю роль...»
Ну, а апогей этой темы, как легко можно догадаться, конечно же, поэт Владимир Маяковский.
Это, пожалуй, самый яркий пример того, во что можно превратить творца «с лица необщим выраженьем», если не принять, как факт, что он величина самостоятельная, имеющая право на собственное восприятие мира, независимо от того, нравится это кому-то или нет.
Маяковский настолько необычный, что ругать его даже не оригинально, потому что слишком легко. Это началось и сразу же вошло в привычку, едва он открыл свой поэтический рот.
И в самом деле, кому может понравиться, когда тебя ругают и даже оскорбляют. А эпатаж был излюбленным приемом раннего Маяковского.
Марина Цветаева так оправдывала его поведение: «Самоохрана творчества. Чтобы не умереть –иногда – нужно убить (прежде всего в себе)... Самоохрана, кончающаяся (и кончившаяся), как только творец (борец) окреп».
Она разглядела за юношеским максимализмом раннего Маяковского огромный талант, носитель которого, надрываясь до хрипа, кричал, чтобы быть услышанным и понятым.
Людям страшно - у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик. ("А ВСЕ ТАКИ")
Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею! ("СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО")
У Джанни Родари есть мудрая притча:
Одно насекомое провело зиму на голове маститого ученого.
– Ну, и как голова? – спросили его.
– Голова, как голова –ничего особенного.
Не позволяйте насекомым судить о больших головах.
Шар никогда не сможет объяснить квадрату, что такое объем. По достоинству оценить может только равный. Или любящий, потому что «...зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь» (А.Экзюпери).
В этом смысле можно доверять оценке, данной Маяковскому великой Мариной Цветаевой. Как писала в воспоминаниях о матери Ариадна Эфрон, она «поняла и полюбила его во всей его тогдашней противозаконности себе самой .. и всю жизнь ...хранила ему высокую верность собрата». Считала, что он – «...в чем никакого сомнения нет – показателен для наших дней, потому что «время его вызвало», чтобы он выполнил «заказ множества: скажи нас», был глашатаем масс», что «этот подвижник своей совести, этот каторжанин нынешнего дня, этот нынешний день возлюбил: то есть поэта в себе – превозмог».
Нам ли с высоты нашего сегодняшнего понимания бросать в него за это камни. А с Маяковским происходит именно это. Ретивые, умные «задним умом» критики с водой выплескивают и ребенка. Ставят поэту в упрек политическую направленность его творчества, совершенно игнорируя, что он был не только автором «политических памфлетов (NB!). Гениальных у Маяковского, сильных всей его – им самим в себе подавленной – лирической силой», как математически точно определила все та же мудрая Цветаева, но и одним из крупнейших лирических поэтов ХХ века. За криком, за ором Маяковского «зрячая» Цветаева разглядела страстную и нежную, одинокую и тоскующую душу поэта, который, как и она, о любви пропел, как никто другой.
«Для чего существуют поэты? Для того чтобы не стыдно было говорить самые большие вещи» (М.Цветаева).
Лучше них об этом не скажет никто.
И пусть их будет много «хороших и разных».
Творец не виноват, если он кому-нибудь непонятен или не по душе. Глупо обвинять Солнце, что оно обжигает. Тем более, стараться потушить его, как бы ни непереносим был его свет. Не вина, а беда поэтов, что некоторые толкователи не умеют «удержаться в Богом данной системе координат и ценностей», которые, в частности, являет именно поэт. Тем более, не его вина, а беда, когда его бессмертные песни о любви вызывают у них нездоровые ассоциации:
«И мне чудится, что это огромное «ЛЮБЛЮ» Маяковского – громадная розовая безликая и безглазая жаба, которая обымает меня со всех сторон. Какой ужас!» (Разрушители»)
Действительно ужас, если такие ассоциации вызывают слова поэта о любви:
Флоты – и то стекаются в гавани.
Поезд и то к вокзалу гонит.
Ну, а меня к тебе и подавно
– я же люблю! –
Тянет и клонит. ("ЛЮБЛЮ").
Я не знаю,сколько времени должно пройти, прежде чем придет Читатель, который, чтобы узнать Поэта, будет внимательно и непредвзято читать его самого с единственной целью: понять и проникнуть в мир поэта, необычный, сложный до непонятности и непривычный до желания отринуть.
Но я, вслед за поэтом, твердо верю, что он придет. И услышит! И откликнется. И примет, как факт, право творца на собственное восприятие бесконечно разнообразного мира.
«Пусть не все понимают, пусть не все сразу понимают, – писала Марина Цветаева – достаточно того, что причину этого непонимания ищут в себе, а не в писателе».
Потому что, преодолев «страх усилия», стараясь понять непрнятное и постичь непостижимое, мы расширяем свой собственный мир и духовно богатеем. И это, может бвть, единственное богатство, которое стоит копить и приумножать, потому что оно, как никакое другое, делает восприятие окружающего мира объемнее и многокрасочнее, а жизнь более наполненной и интересной, превращая ее в «праздник, который всегда с тобой».