Глава шестая

Анатолий Резнер
*
Альберт анализирует ситуацию. Оксана узнаёт в Скорпионе Азиата. Безотчётная любовь.
*

Неожиданное столкновение с Азиатом, которого Альберт прозвал Скорпионом, произвело на работягу сильное впечатление. Впервые в жизни Штейнгауэр попал в положение кролика, подчинившегося гипнотическому воздействию удава. Воля покинула Альберта, когда враг сунул под самый нос трепетный огонёк зажигалки.

Да, он всё понял. Понял и на сделку с преступником не пошёл. Это давало моральное право на продолжение борьбы. И тем не менее, войдя в раздевалку, остановившись перед старым круглым настенным зеркалом, он думал о себе как о последнем ничтожестве, подлом трусе, не сумевшем постоять за своё достоинство. Он презрительно сравнивал себя с пресмыкавшимся Пиней, которого сам же недавно так ругал. И хотя нравственного падения по глубинной его сути не случилось, его не за что было ни осудить, ни оправдать, ему от этого было стыдно не меньше, чем если бы он действительно предал самого себя. Вероломный преступник захватил врасплох, не дал времени опомниться, прийти в себя, собраться с духом, противопоставить угрозам продуманные ответы, твёрдость характера. Для принятия правильного решения ему требовалось время и уединение, решительные поступки он совершал, имея подготовленную стартовую площадку. Он понимал это прекрасно и не искал оправдания тому, что попал в руки Скорпиона как кур во щи.

"Ты самоуверен и занимаешься самолюбованием, - казнил он свое честолюбивое "я". - Думал, что у тебя есть характер, есть твёрдая воля, а у тебя их нет! Ты выдавал желаемое за действительное, то есть тебе хотелось быть похожим на Железного Дровосека, а оказалось, что ты как две капли воды похож на Соломенное Чучело! Характер выявляется в экстремальной ситуации, ситуация была, и что?.. Где характер? Нет характера. Человек с характером плюнул бы на огонёк и дал по рогам наглому хмырю..."

Штейнгауэр был слишком требователен к себе и не хотел понять, что поступил он правильно и совесть его должна успокоиться.

В зеркале он увидел рассечённое до кости, вспухшее лилово-багровым кровоподтёком правое надбровье, сочащаяся из раны кровь густела в волосках, веко набрякло, щуря глаз в опушке нервно дёргающихся ресниц.

- Ого! - с едкой насмешливостью воскликнул он. - Вот это врезался! Пора по лестницам пешком ходить. Пешком ходить и под ноги смотреть. - Пощупал шишку, вскрикнул: - Чёрт, больно!..

Его не заботил вопрос о том, как он объяснит случившееся коллегам, Оксане, дома Ренате и детям. Казалось, он начинал потихоньку радоваться столь крутому повороту событий, подтверждающих новыми фактами основные положения его выступления в стенгазете. Его не могло не радовать, что на передовой линии борьбы с преступлениями на заводе находится он, а не правоохранительные органы, не партком, не дирекция, не профсоюзные пустозвоны. Конечно, кичиться особо нечем и незачем, тем не менее ситуация вышла, как того и хотел Штейнгауэр, за рамки позорного доносительства. Он и только он один вышел навстречу преступникам!

Спирт испарялся с волос, превращая их в солому. Мокрая одежда доставляла отвратительные неудобства, специфический запах вызывал тошноту.

- Где я наберу столько одежды? - раздраженно выкрикнул он, услышав стук двери и голоса Ивана Павловича и Бориса.

Начальник смены отвечал за производственный травматизм и первым окружил нервно нарезающего круги Штейнгауэра заботливыми вопросами, на которые тот ответил всё с тем же раздражением, будто против воли вступал в нежелательные переговоры с посредником Скорпиона.

- Так что же произошло? - озирался по сторонам Иван Павлович, ничегошеньки не понимая. - Кто на тебя напал? Зачем? Почему?..

- Я сам ничего не понимаю! - огрызнулся Альберт, отказываясь говорить. - Ясно только одно: моя статья у кого-то поперёк горла застряла!..

Борис предложил ему свой старый комплект спецодежды. Газовки в цехе повторялись часто, тряпки истлевали очень быстро, их выменивали за спирт в других цехах завода, поэтому у каждого работника двадцатого цеха имелись свои запасы.

- А я предупреждал: они будут мстить! - ковырялся в шкафу Борис. - Радуйся, что каска череп спасла, а то бы твои умные мозги пришлось бы нам по всему тамбуру в ведро собирать! Не послушался!..

Альберт супился и молчал, понимая, что Борис со всей его прямотой отнюдь ему не враг.
- Теперь ты знаешь, почему я не хочу быть на твоей стороне, - плыл в течении мысли Штейнгауэра голос Бориса. - Это не просто неудобно, это очень опасно, в чем ты убедился сам. Вспомни сообщения по министерству химической промышленности, которые приносит с планёрок Петрович: трупы правдоискателей находят в самых невероятных местах, вплоть до цистерн с кислотой! Кому охота повторить подвиг идиотов, пусть повторяет, а мне моя жизнь дорога, я не собираюсь раньше времени с ней расстаться.

- Это правда, Альберт, - шмыгнул простуженным носом Иван Павлович, - нахрапом их не возьмёшь.

Тем временем Альберт разделся, зашёл в душ, открыл воду.

- Я подумаю, - сказал он, становясь под горячие струи и расслабленно закрывая глаза. Кровоточащий лоб кольнуло резкой болью, он поморщился, но из-под воды не вышел, перетерпел.

- Ты подумай, а мы поработаем, договорились? - Иван Павлович боялся, что Альберт обидится и уйдёт домой, а утром позвонит Рукавишникову, то есть сделает так, как сделал бы сам Самойленко. - Завтра я доложу руководству о происшествии, пусть принимают меры. Нет, в самом деле, это что же такое творится? Столько спирта и никакой охраны! К нам лезут все, кому не лень, и нас же избивают!.. Если на то пошло, ночные смены придётся отменить - некому будет работать!..

- Не отменят - мы ведем непрерывный химический процесс!.. - оспорил Борис.

Альберт замкнулся, ушел в себя. И они удалились, горячо обсуждая возможные действия руководства завода после пожара в смене Драного и через несколько часов - покушения на жизнь Альберта Штейнгауэра.

Альберт закрыл горячую воду и встал под ледяной душ. Несколько минут стоял под обжигающими струями, вернувшими скорость и ясность мышления, взбодрившими весь организм. Растерев тело насухо, до красноты, он вдруг понял, что на борьбу с ним стягиваются крупные силы. Он не знал, откуда это к нему пришло, но был уверен: люди, которых он просил задуматься, остановиться на краю пропасти, вместо благодарности оказали сопротивление. Впрочем, он хотел вызвать огонь на себя и он его вызвал!

Альберт Штейнгауэр относился к числу "мозговых" типов с сильно развитым интуитивным мышлением. Не имея высшего образования, не вращаясь в высокоинтеллектуальном обществе, он особенным чутьём угадывал опасные направления жизни, сверял их с основами полученных из разных источников знаний и по-крупному еще никогда не ошибался.
 
"Любой оперативник в расследовании преступления отталкивается от фактов, обозначенных в заявлении потерпевшего лица, затем, основываясь на опыте сыщика, на профессионализме, раскручивает доказательство, определяет того, кто это преступление совершил, - продолжал размышлять в курилке Альберт, наблюдая перистые облачка голубовато-сизого сигаретного дыма, выплывающие в открытую форточку и широко распахнутую в ночь дощатую дверь. - Заявление в милицию - наивернейший путь защиты от Скорпиона. Вычислить, кто он, наверное, не представит большого труда: дата рождения по Скорпиону, наколки на руке, разрез глаз, лоб, волосы, голос, рост, внешние данные - всё известно, и если он хоть раз в своей жизни имел привод в милицию, если он не в бегах, установить личность и местожительство нетрудно. Здесь инициатива перейдёт в руки правоохранительных органов и то дело, за которое я взялся, получит, вернее, уже получило дальнейшее развитие в более широком масштабе. Глупо выступать против "синих" в одиночку. Они прирежут особо не задумываясь. Скорпион выполняет заказ "заводских" - это уже серьёзно. "Заводские", быть может, и не опасные люди, опасен заказ, который они сделали, заключив договор с "синими". Уголовное дело по данному случаю будет заведено и без моего ведома, тут затронуты интересы завода, не только мои личные интересы, мои честь и достоинство. Дирекция и партком не стерпят наглости "синих".

По какому сценарию будут развиваться события завтра?

Теоретически произойдёт следующее: Скорпион будет пойман и привлечен к суду, на заводе пройдут общие собрания производственных коллективов... А несколько дней спустя корень зла выбросит новые ядовитые побеги. Стало быть, я должен сам добраться до этого корня. Легко сказать, но трудно сделать!.."

Некоторое время Альберт следил за ленивым течением облачков дыма без всякой мысли. Первое волнение улеглось, он, казалось, дремал, сдавшись приближению утра, когда людьми овладевает самый крепкий сон. Через минуту или две нервное возбуждение вернулось и отяготило душу новыми романтическими переживаниями, навеянными чарами обворожительной непрагматичной Венеры, взявшей верх над мрачным бурчалой Сатурном. С началом перестройки в советском обществе началось повальное увлечение гороскопами, Альберт не отставал от моды - чьи-то предсказания помогали ему раскрыть его собственный характер, его сильные и слабые стороны.

"Всё так, - с легкой улыбкой размышлял он. - Но надо еще раз подумать, а правильно ли я вообще всё представляю? Другими словами, пришла пора ответить на старый вопрос, а не дурак ли я?.. Ведь вместо дружеского, откровенного, с пониманием и прощением, с желанием позитивных перемен, вместо такого разговора с коллегами развязалась настоящая война. Да, война. И я всё чаще и чаще пользуюсь военной терминологией потому, что для них это война против меня, а я вынужден защищаться... Но я по-прежнему хочу смотреть на них как на близких мне людей, которые не знают, что творят. Они не виноваты. Виновато даже не время. Есть конкретные носители вины.... Какая разница, кто они?.. Мне с ними не совладать - не по зубам орешек... Кто послал Скорпиона? Кто сильнее этого монстра? Поверить в то, что он работает на заводе, я не могу - на заводе таких нет... Как бы там ни было, я должен растить в душе добро, не думать о коллегах как о врагах. Я должен помочь им осознать всё, что они творят, научить отличать поступки от проступков, чёрное от белого, отделять зёрна от плевел... Боже, что за пошлость я несу? Откуда во мне эти штампованные как солдатское бельё фразы? Неужели нельзя выражать мысли попроще?.. Не мстить, не требовать наказания, не жаждать крови должен я, - отвечать добром на зло, как учит мировая литература, Лев Толстой в частности - Иван Павлович заметил правильно. И пусть это кому-то не понравится, пусть назовут, если уже не назвали, сумасбродом, а мою борьбу - донкихотством, пусть обвинят в том, что у меня, дескать, просто скверный, неуживчивый, сварливый характер, что я намного хуже их - переступил через поверженных, ославленных товарищей как Родион Раскольников - через труп старухи ростовщицы, через "никчемного" человека, пусть скажут, что именно за всё это били мне морду - пусть, пусть, пусть!... Пусть случится так, я всё снесу, лишь бы порочный круг двадцатого с треском разорвался и Драный "со товарищи" вышел из него порядочным человеком, Николаем Драничниковым, с добрыми, хорошими друзьями..."

Тёмный небосклон прочертил хвост упавшего метеорита. Альберт вздохнул, обременённый чудовищными проблемами.

"...Сегодня многие считают, что мир погряз в грехах, что им правит зло, а коли так, значит всем дозволительно жить насилуя и воруя. Но это не так, уж коли я, простой обыватель, червь земной, думаю, говорю и поступаю иначе. А сколько на свете таких, живущих "не по закону"?.. Зло клубится над нами как дым от пожарища, на празднике чумы все перемазаны сажей, доброго человека в беснующейся толпе не узнать... Однако это ещё не конец. Не может добрый, нормальный человек выйти на улицу и кричать во все горло: "Люди, я прозрел! Я очистился судом совести! Идите ко мне и я открою глаза ваши на дела ваши и вы увидите, сколько в вас греха!.." Это ведь идиотизм - кричать такое!.. И я не могу взять на себя роль мессии - слишком тонкое, деликатное, ответственное это дело. С меня достаточно меня самого и меня окружающих. Думающие люди есть и среди "молчаливого большинства". Сегодня они молчат, но они слышат меня и меня понимают. Им тяжело, они туго соображают, осторожничают, решают. Заговорят они потом, когда жареный петух устанет клевать их отощавшие задницы, когда брюхо голодом сведёт, потухнет очаг в доме и обессилят от рахита дети. Мрачный прогноз... Но терпение лопнет! И дни наступят жаркие. Всякая мразь закорчится на судилище людском как осенние листья в костре, сползёт грязь с душ человеческих и воссияет на лицах солнце!.. Так будет?.. Лучше не дойти до крайности, иначе зачем, зачем?!. Зачем пришли мы в этот мир? Влачить жалкое существование?! Роптать на всевластие, вседозволенность, безнаказанность сильных мира сего? Воровать, грабить, убивать, чтобы подняться на верх властной пирамиды? Чтобы на костях человеческих построить для себя дворец прекрасный и сад разбить плодоносящий? Но ты украдёшь, ты убьёшь, набьёшь мошну окровавленным златом, но ведь ограбят и убьют следом и тебя - таков закон дикого передела мира! Еще никому не удавалось покорить весь мир и, слава Всевышнему, никогда не удастся! Жить в мире, дружбе и согласии - вот высший идеал общества, к которому надо стремиться!.."

Взволнованный этими мыслями, Альберт не смог усидеть на месте. Имея открытый, общительный характер, он должен был поделиться с кем-нибудь из друзей.

"Оксана... Она одна понимает, что со мной происходит, пойду к ней. Я не виноват, что Рената отказывается выслушать меня, говорит, что я близок к умопомешательству. А что делать, если свихнулись все, и только меня одного лихорадит болезненный кризис? Самое страшное - я знаю, что со мной..."

Он поднимался по лестнице в лабораторию и вдруг остановился, поражённый новой, спасительной мыслью: "Где-то я читал, как один очень мягкий, душевный человек, у которого внезапно умерла любимая женщина, чтобы не сойти с ума, отрешился от всех, кто его окружал, взглянул на свое горе со стороны и всё, что переживал, что делал стал записывать в дневник, а потом, когда смирился, сжился с потерей, с навалившимся одиночеством, издал потрясающую по глубине чувств и правдивости изложения повесть. Я не смогу отрешиться от происходящего, ведь во всей этой истории не будет главного действующего лица - меня. И я не могу обещать, что напишу нечто необыкновенное, но... возрождение человеческого духа - это ли не тема настоящей литературы, это ли не тема для художественного произведения? Недостаточно материала для хорошей вещи? Но Боже мой, надо быть слепцом, чтобы не видеть бурлящей жизни, которая не стоит на месте!.."
*
Напившись чаю, Иван Павлович, Зоя, Борис и Ирина ушли. Оксана ждала возвращения Альберта; стоя перед зеркалом, подкрашивала губы и думала о нём. Обрадованно просияла, услышав знакомые шаги. Надеялась увидеть его виноватую улыбку, а тут, увидев разбитое в кровь лицо, вскрикнула, застыла в немом испуге, затем бросилась навстречу:

- Господи, Алька, кто тебя так?!. Где ты был?!.

Он был поглощён своими мыслями и напрочь забыл о физической боли. Взволнованный крик женщины мгновенно вернул его на землю, о чём засвидетельствовала его смущенная улыбка, грозившая расплыться до ушей, если молодая красивая женщина не улыбнётся в ответ.

- А-а! - напустил он на себя пренебрежительный вид, однако не удержался и мимоходом заглянул в зеркало. - Ты знаешь, за углом новую косметику продавали, так я приобрёл по случаю. Как думаешь, мне эти цвета к лицу?

Она схватила его за плечи, развернула к свету больших настенных ламп, и не говоря ни слова, сама страдальчески морщась, осмотрела громадный расползающийся фингал, достала медикаменты, подступила к нему, чтобы оказать помощь. От ее участия он готов был петь и плясать, но должен был сдерживать чувства, что, впрочем, не помешало лукаво блеснуть глазами и мрачно произнести:

- Тебе не понравилось?

- Нет, - сказала она сердито, - не понравилось. Не люблю сюрпризы подобного рода, - строгость сменилась милосердием: - Не хмурься, пожалуйста, а то рана расходится и кровь течёт!.. Бинтовать опять нечем? Не трогай руками - инфекцию внесёшь! Горе ты моё луковое!.. Слава Богу, вчера только аптечку обновили... Сейчас йодом прижгу, стерпишь?..
Она хлопотала над ним совсем как в тот день, когда он пострадал в газовке. И так же, как тогда, он был счастлив.

- В следующий раз я к тебе со сломанной ногой приковыляю, ладно? - улыбался Штейнгауэр. - Потом ты откроешь в Боровом врачебную практику...

- В следующий раз ты себе шею сломаешь, милый! Шейные позвонки вправлять я не умею, мозги - тоже!.. - забинтовав лоб, подтолкнула к столу: - Голодным от меня ты не уйдёшь, еще набросишься с утра на жену, что завтрак не приготовила, как я ей потом в глаза смотреть буду? Мы хоть и не подруги, но всё же...

- Правильно, я один у вас такой.

- От скромности не помрёшь.

- Такой болезни я не знаю.

- Садись за стол и рассказывай.

- Ладно, корми мужика, от этого он добреет.

- Добреет и жиром заплывает. Чай подогреть? Остыл совсем, пока ты за косметику дрался.

- Чай?.. Нет, спасибо, обойдусь - не царских кровей... Вообще-то я не жмот и в одиночку есть не люблю. Думать - это пожалуйста, но кушать - избавьте!.. Поешь, встанешь из-за стола, а чувство такое, будто украл...

Он стремился к ней как бабочка на свет и она это знала.

- Я ждала тебя. Люблю поболтать. Надеюсь, сегодня ты расскажешь,  наконец, что за шум вокруг  тебя, что ты задумал и откуда появился этот синяк? Что-то в тебе изменилось!..

- Похож на сумасшедшего? Мне уже сказали.

- Мы все немножечко с приветом, у каждого своё здрассте, а ты... загадочный ты какой-то, интересный, аж жуть!..

Альберт невесело усмехнулся, откинулся на спинку стула, вгляделся в её романтически зарумянившееся лицо, и вдруг, словно отрезвев, выпрямился, сказал отвлечённое:

- Выпей чаю, за компанию.

- Нет, Аля, спасибо, не хочу. Конфетку, пожалуй, съем... Нет, не эту - с белой начинкой...

- Рената тоже любит с белой начинкой.

- Ты её любишь?

- Белую начинку? - лукаво засмеялся он.

- Ренату.

- Хочешь, чтобы я сказал "нет"?

- Необязательно, я и сама знаю: в присутствии молодой незамужней женщины помнишь о жене.

- Рената другого мнения обо мне. И я, кстати, тоже. Все мужчины полигамы, и если появляется возможность, заводят гаремы. Войны на земле - явление нередкое, они выкашивают нас, уцелевших женщины затаскивают в постели, отбивают друг у друга, балуют нас и нас же потом обвиняют в измене.

- Ты оправдываешься.

- А ты обвиняешь?

Она потянулась за новой конфетой.

- Мучное и сладкое портит фигуру, ну да чёрт с ней, - засмеялась она, заметив его быстрый оценивающий взгляд.

- Тебе ли фигуру блюсти? - пододвинул он вазу с конфетами ближе к ней. - Все бы выглядели так, а то в двери, бывает, не пролазят. Понимаю и сочувствую, если человек болен, но презираю тех, кто по собственной глупости глотает неподходящие гормональные препараты или страдает от свинячьего обжорства. Или я не прав?

- Ах, оставим эту тему. Скажи лучше, кто тебя так уделал и за что?

Он помолчал, и опять, теперь уже горько, усмехнулся, тем не менее начал пересказывать причины, побудившие написать статью в стенгазету, не забыв упомянуть об одиночестве в центре порочного круга, об угрозах Скорпиона. О болезни матери, о своих переживаниях, вылившихся в литературные муки и пробу пера умолчал из святости к любимому человеку.
В отличие от нервозных, несдержанных, невоспитанных болтушек Оксана Белова не охала и не ахала, не перебивала противно- резкими восклицаниями типа "Да ты что?!. Не может быть!!! Что ты говоришь?!." И уж тем более не хихикала, не таращила глаза, не разевала рот, изображая волнующие чувства на манер кухонных наседок, сплетниц и злословиц. Она положила ногу на ногу, облокотилась локтем на колено, подпёрла кулачком подбородок и внимательно, вдумчиво слушала, выдавая своё неравнодушие переменами в лице и острым, понимающим взглядом.

 Рассказывая, Альберт так увлёкся, что забыл о еде. Оксана, впрочем, тоже.

- Так и сказал: вякнешь - убью как кутёнка! - закончил возмущённой нотой Альберт. Минуту или больше он, успокаивая нервы, молчал, потом через силу улыбнулся: - А я, как видишь, молчать не могу. С меня довольно! За живое задели, понимаешь? К ментам не пойду - не в характере россиянина жалобиться. Менты сами скоро вызовут, но я ещё посмотрю, на чьей они стороне. Мохнатой лапы, как у Цыгана, в прокуратуре у  меня нет, положиться мне не на кого, да и не верю я никому. И Ренате не расскажешь - не её это дело...

- А чьё же? - удивилась Оксана.

- Расстроится, бояться будет - ни к чему это... Ты единственная, кто меня понимает, кому я доверяю, с кем советуюсь...

- Единственная... Слово душу греет...

- Ты не такая...

- Да? А какая же я?..

В вопросе, как ему показалось, прозвучало столько непосредственности и детской наивности, что он стушевался.

- Я бы не хотел отзываться плохо о Ренате, не хотел бы сравнивать тебя с ней, ты извини, что так получилось. Это не тот случай, понимаешь? Я не уверен, что она не запаникует... Она жена мне, а ты...

- А я - никто...

- Ты в ином измерении. Если со мной что-нибудь случится, ты расскажешь, как было... Я знаю, ты не струсишь. Но если они узнают о тебе как о свидетельнице - не пожалеют. Ты вправе отказаться, я не настаиваю на твоей помощи, не настаиваю и не прошу...

- Я никого не боюсь! - твердо заявила Оксана. - Мне нравится твоя уверенность, не нравятся только заупокойные речи, которые ты заводишь как семнадцатилетний мальчишка, которому кажется, что никто на свете его не любит, поэтому жизнь не имеет смысла. Надо жить и думать, думать, как вывести на чистую воду этих подонков. Тебе всё кажется, что я понимаю, но - не совсем, не до конца, где-то в глубине твоего сердца живёт недоверие и ко мне... Давай договоримся раз и навсегда: ты веришь мне, я верю тебе и - говорить друг другу всё!..

- Господи, Оля, ты тоже как ребенок! - засмеялся он с огромным облегчением, но почти тут же перебил смех и серьезно сказал: - Согласен. Я верю тебе, ты веришь мне... Нас уже двое, и мы сильны доверием, доверием и надёжностью.

Она была серьезнее его.

- Алька, - продолжала она в том же духе, - ты ещё не знаешь, какие звери ходят по этой земле. Если бы ты знал!.. Но ты должен был запомнить его, - повела она своё дознание, пытаясь по выражению его лица определить, скажет ли он правду, или к правде начнёт грузить небылицы, путая истину  с вымыслом, как это бывает с богатыми фантазией людьми.

- Кого я должен был запомнить? - не въехал в колею крутого поворота Штейнгауэр.

- Скорпиона. Я говорю о нём. Ты должен был запомнить его приметы.

- Я очень хорошо запомнил его! - Альберт скрипнул зубами от ненависти к человеку, который так легко раправился с ним. - Этот подонок до сих пор перед глазами маячит!..

- Опиши мне его. Подробно.

- Зачем?

- Ну ты даёшь! Должна же я знать, кто убьёт тебя завтра! Ты сам просил, чтобы...

- Я просил? Я ни о чем не прошу, Оля. Не требую и не прошу...

- Да ладно, не заостряй... Мы в сговоре, поэтому...

Он тяжело вздохнул, поёрзал на стуле, устраиваясь поудобнее и надолго, посмотрел на холодный чай, отодвинул кружку, стал вспоминать приметы бандита:

- Он выше меня на голову, шире в плечах, сильнее. Знаешь, впечатление такое, будто весь он из твёрдых мускулов сложен, прямо железный... Ты, если что, не стесняйся, делай поправку на то, что у страха глаза велики, и тогда увидишь его в истинном свете... Взгляд  ледяной, волчий, нечеловеческий, а лоб большой и широкий как у быка, и волосы также кучерявятся... Да, я не супермен, я опомниться не успел, как он прижал меня... Я оправдываюсь, ты внимания не обращай... На пальце золотое кольцо со Скорпионом...
- На безымянном?

- Да. А на большом пальце выколото женское имя... "Варя". Он, наверное, весь синий, по-крайней мере пальцы исколоты все...

Память об Азиате ударила Оксану обухом топора в темечко - она пошатнулась, ужас выбелил её красивое лицо, она схватилась за грудь, где гулко и больно заколотилось сердце.

- Что с тобой? - перепугался Штейнгауэр. - Оксана, что с тобой? Тебе плохо? - оглянулся на закрытую дверь, убедился, что там никого, кто мог бы её испугать, нет, снова подался вперед, вглядываясь в помертвевшее лицо подруги. - Оля, ты его знаешь? Встречала? Оксана!..

- Да... - проговорила она и тут же поспешила исправить ошибку, - то есть нет, не знаю!..
- в растерянности и страхе схватилась за край стола и, забыв, кто перед нею, стала лихорадочно расстегивать верхние пуговицы белого халата - ей не хватало воздуха, она ловила его широко раскрытым ртом, но его ей всё равно не хватало.

Он смотрел в её расширенные, немо кричащие зрачки и боковым зрением видел обнажённую красивую грудь с пухлым девичьим соском. Он был шокирован необъяснимым поведением Оксаны, боялся уставиться на вскружившее голову прелестное явление женского очарования, боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть её. Вместе с тем он казнил себя за то, что был, вероятно, слишком красноречив, рассказывая о нападении Скорпиона. Ему не хотелось знать о том, что Оксана действительно хорошо знала Азиата, знала, кому и в каком качестве он служил.

 Опомнившись, Альберт вскочил на ноги, шагнул к ней; видя, что она медленно, как во сне поднимается навстречу, поддержал за локоток, повернул к себе и... вдруг обнял, прижал к груди, стал гладить мягкие волосы дрожавшей от возбуждения рукой, приговаривая вне себя:

- Оленька, милая, прости, я не хотел тебя напугать!.. Я не подумал, что ты можешь так отреагировать, ты такая впечатлительная!.. Господи, не надо же, а?.. Ну что ты!.. Подумаешь, делов-то - как он пришёл, так и ушёл и больше не вернётся!.. Не бойся!..

От неё исходил одурманивающий сознание, возбуждающий воображение запах женщины. Благоухающими волнами он обволакивал Альберта, чувствовавшего, ощущавшего Оксану, её волосы, плечи, тонкую талию, лёгкие руки, а всего больше - упругую, нежную до беззащитности грудь, мягко уткнувшуюся ему в область солнечного сплетения. Эротизирующее воздействие взглядов, ощущений, обоняния, впечатлений двух лет и семи месяцев предшествовавших моменту сближения возбудили в нём влечение. Такое сильное, что он, не зная, что сказать, боясь, что слова тут вообще неуместны, не зная, как успокоить её, в порыве добрых светлых чувств, раскаяния, с обреченностью влюблённого, не отдавая себе отчёта в том, что делает, осторожно, с благоговением поднял её голову, прижавшуюся было к его несуперменскому плечу, виновато посмотрел в её глаза, где собралась уже прозрачная влага и читалась вся гамма смятенных чувств, нагнулся и начал страстно осушать эту влагу горячими губами, а потом крепко, с полной отдачей, стремясь пронзить её сердце огнем любви, поцеловал мягкие, сочные, робко, несмело отозвавшиеся губы.

Оксана вызывала симпатию. Альберт не мог не замечать рядом с собой милую прелестницу, даже благодарил судьбу, подарившую прекрасную спутницу с живым, бойким темпераментом, отзывчивостью на чужую боль, душевным тактом, интеллигентностью. С нею он охотно проводил многие выпадавшие свободными от работы часы. Тогда они вспоминали яркие эпизоды жизни, делились впечатлениями, обсуждали интересные фильмы, книги, статьи в журналах, примечательные события в посёлке, заразительно хохотали над смешными приключениями знакомых и своими собственными. Каждый раз, отправляясь на смену, они заранее готовились удивить друг друга необычной новостью, свежим анекдотом, припасали нашумевшую публикацию. И упрекнуть его в том, что он жил с думами о ней, было бы настоящим кощунством: во-первых, основное место в его сердце продолжала прочно занимать Рената, и если Оксана начала вытеснять её оттуда, значит Рената сама была в том виновата, ослабив свою любовь к нему; любовь, надо бы заметить, а не уздечку "супружеского долга"; он и увлёкся более сильным чувством, ничего общего с прелюбодеянием не имеющего, - ну так тому и быть; во-вторых, в аду тяжёлой физической работы, в кругу низменного хамского общества без поддержки друга, каким стала Оксана, он не мог обойтись. Оксана, и только она одна заметила и по-настоящему поняла, что он не может жить иначе, как в борьбе, и ему просто необходим человек, кому он может исповедаться, снять с души груз переживаний, залечить раны частых стрессов. Любому человеку всегда легче на душе, когда сквозь разрывы свинцовых туч вдруг проглянет яркое тёплое солнышко.

Он воображал, что этим солнышком для него была Рената. Романтики всегда оторваны от реальности. Правильнее было бы думать, что он хотел, чтобы Рената была его солнышком, чтобы это солнышко не затмевали другие планеты её системы. Он хотел, чтобы Рената понимала его и верила ему.

Впрочем, иногда он и сам не знал, чего он хотел.

Иногда заглушаемое розовыми мечтами сознание подсказывало ему, что и у Ренаты сложился свой духовный мир, свои дружеские связи с окружавшими её людьми, что и она выделяла кого-то одного из общей однородной мужской массы, и этот кто-то мешал ей понять мужа.  Он тоже всерьёз побаивался, что втайне от него она ведёт любовные интрижки. Чаще всего, как это бывает в жизни, к этой мысли его подталкивали слепое подозрение и обыкновенный мужской эгоизм, а также традиционное, узаконенное веками право мужа на жену.

Предоставляя Ренате определенную его понятиями свободу общения с мужчинами, он дал себе зарок немедленно расстаться с ней, если вдруг узнает о том, что она сделала   его рогоносцем.

"Ты можешь гулять по ресторанам сколько угодно, но головы терять ты не должна, иначе потеряешь меня..." - ультимативно заявил он ей однажды, когда она пришла со дня рождения подружки глубоко заполночь и под хмельком. Таких случаев было несколько, и после каждого он на несколько дней замыкался в себе, был раздражён, срывал злость на какой-нибудь мелочи. Рената хорошо усвоила реакцию мужа и старалась скрыть любой, даже самый малейший, безобиднейший контакт с противоположным полом. Возвращаясь, например, с работы радостная, окрыленная мужским вниманием, она прямо с порога начинала взахлёб рассказывать о чём-нибудь обыденном, банальном, скучном, из женской хитрости маскируя истинные причины возвысивших её душу чувств. Её громкий голос и весёлый, припудренный фальшью смех резали слух, но Альберт терпеливо выслушивал её и про себя даже посмеивался, радуясь тому, что уж если ему под силу разгадать её простые уловки, то более сложное увлечение жены будет видно невооружённым взглядом. Он выслушивал, она понемногу успокаивалась, а потом случайно, чаще всего за ужином, показушно зевая проговаривалась, не в силах держать язык за зубами: "Юрка сегодня дурачился - спасу нет. Вроде бы серьёзный мужик, а туда же..." - или: "Ах, есть у нас там один, как увидит, обязательно остановит, скажет какую-нибудь чепуху, а сам всё смотрит, смотрит, чудной... Девки нас женихом и невестой прозвали..." - а то ещё так: "Вы, мужики, ни одной юбки не пропустите. Взять хотя бы нашего электрика - старше меня, женат, дети есть, а мне сказал, что без меня жить не может..."

Глядя на неё, он понимал, что мужики "били клинья" к Ренате, и ей, как и любой другой женщине, это доставляло дикую радость.

Побаиваться-то он побаивался, но, вспоминая Оксану, свою дружбу с ней - до сегодняшней ночи простую, без соблазна, чистую, непорочную дружбу, - не мог и не хотел тиранить Ренату даже малыми намёками на её склонность хотеть нравиться и уделять внимание другим мужчинам. В конце концов, это характерная черта всех нормальных женщин. "Перестроить их может только климакс", - в шутку говаривал Драный. Да и не в лесу они живут. Если кто-то и думает, что Сибирь по-прежнему остаётся недоразвитым регионом, значит сам он, мягко говоря, человек недалёкий. Если, считал Альберт, он будет указывать Ренате на её ещё только предполагаемую неверность, то наверняка измучает её и себя бестолковой, слепой, всеразрушающей  ревностью. Запретный плод сладок - это верно, так пусть же он висит себе под фиговым листочком незамеченным.

"А сам?!." - негодующе воскликнула несколько раньше прекрасная половина человечества, тыча пальцем в Альберта Штейнгауэра, целующего Оксану Белову. На что сильная половина слабо пожмёт крутыми плечами: "В любовном треугольнике (с женщинами лучше не спорить!) чаще всего находится один мужчина и две женщины, и если он слаб характером и не в состоянии принять самостоятельное решение, то его удел - удел несчастного, бегающего из одного угла в другой, там и там всё чаще и чаще утирая частнособственнические слезы обиды.

Целуя Оксану, Альберт затуманенно думал: "Она и правда не похожа на Ренату, в ней есть что-то такое, чего нет в моей жене, чего мне так остро не хватает. Оксана меня хорошо понимает, я чувствую себя рядом с ней прекрасно, но есть в ней еще что-то такое, от чего я бываю счастлив..."

Нет, Оксана не собиралась стать яблоком раздора Альберта и Ренаты Штейнгауэр. Благоразумие удерживало сердце от магического превращения в камень преткновения. Она не раз глубоко задумывалась о том, что может сулить ей подобная связь, нигде в мире не поощряемая связь с семейным мужчиной. И временная, пусть самая пламенная и чистая интимная радость не была нужна ей. За этой радостью мрачной тенью маячило горькое расставание как следствие тайных утех. А чтобы решиться на брак с Альбертом, недостаточно было переступить незримую черту, разделявшую их. "Дружба между нами - это прелюдия любви, - часто думала она, - но это ещё не сама любовь, без которой жизнь превратится в сплошной обман, в кошмар..."

И если бы только это удерживало Оксану, она, быть может, закрыла бы глаза на всё и решительно увлекла Альберта за собой и очень бы постаралась, чтобы он забыл прошлое и полюбил её до беспамятства. В себе она нисколько не сомневалась. Ах, это извечное, раздражающее, сковывающее оговорками и отказами, противоречиями и возражениями, оправданиями и воздыханиями - это вечное "но"!.. Решившись на активные действия ради любви, ей пришлось бы нанести смертельную душевную травму беззащитной против превосходящих новизной чар соперницы Ренате, которая, скорее всего, слишком уверена в себе и не понимает, что Альберт для неё - единственный свет в окошке. А может, Рената не любит Альберта? Глупая надежда!.. Случись такое, Альберт со временем всё равно отошел бы от колдовства и стал бы сохнуть по брошенной семье, по уютному тихому гнёздышку, начал бы сравнивать, переживать... Ему, если быть честной до конца, лишь казалось, что оба они - Оксана Белова и Альберт Штейнгауэр были открыты друг другу. Ведь она никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывала и не могла рассказать о своей вынужденной связи с начальником строительного треста города Христианинбурга, с депутатом горсовета, членом бюро горкома партии и кровавым фрайером Колей Коньяком в одном лице! Узнай Альберт её тайную жизнь, посмотрел бы на неё совсем другими глазами. Кто может гарантировать, что в его взгляде не доминировало бы презрение?.. У Ренаты, возможно, тоже была связь на стороне, о которой она молчит как рыба, об этой связи можно было бы легко узнать, порасспросив её старых подруг и знакомых, но что это даст ей, Оксане? Разбитое сердце Альберта?.. Нет, нет и нет!..

Оксана тяготилась ужасной тайной, часто обмирала от страха, представляя себя опозоренной в глазах людей, видя как наяву надломленного новостью Альберта. Всеми фибрами изболевшейся души своей хотела она избавиться от непосильной ноши, но Коля Коньяк не отпускал и она продолжала таиться, нести свой тяжкий крест на свою Голгофу, клясть подлеца, желать ему гибели, раскаиваться за свою доверчивость и глупость, плакать по ночам в подушку, когда невозможно уснуть от наваливающихся дум или когда просыпалась, разбуженная кошмарными видениями. При всех положительных качествах характера ей недоставало сил бороться. Румяное яблоко грыз червь сомнений и страха.

Из словесного портрета бандита Оксана узнала Азиата. Узнала и содрогнулась, вспомнив, каким сатанинским вожделением блестели глаза этого животного, какой зловещей ухмылкой исказился его рот, его кирпичное лицо, когда оно, это животное, застало женщину обнажённой, опьяневшей от вина и музыки, от временного ощущения личной свободы, танцевавшей перед пижонистым Колей Коньяком. Она узнала и содрогнулась, и ужас ударил в самое сердце: "Алька пострадал из-за меня! Коля Коньяк мстит мне!.."

Очутившись в крепких объятиях Альберта, почувствовав его страстные поцелуи, она затрепетала всем телом, желая вырваться, убежать, спрятаться, чтобы сохранить прежние дружеские, без обещаний и обязательств, без обмана отношения, но она столько пережила, так переволновалась, получила такие сильные впечатления буквально в одну минуту, так желала защиты, что разрыдалась в голос и сама прижалась к близкому человеку.

На этот раз слёзы женщины подействовали на Альберта иначе: вместо раздражения он испытал тихую радость и удовлетворение, будучи уверенным в том, что Оксана прониклась состраданием к нему. Он обманывал сам себя. Прижимая подругу, своё, как ему хотелось, бесценное сокровище, он осушал её слезы поцелуями и нашептывал слова утешения, признательности за неравнодушие - всё, что приходило в голову, только бы её успокоить.

- Ксюша, радость моя, ради всего святого, прости дурака, а?.. - часто повторял он, заглядывая в её мокрые глаза.

- Не надо, Аленький... Зачем ты наговариваешь на себя?.. Это я - дура набитая... - сквозь судророжные всхлипывания ответила, наконец, она, подняв голову и почти сразу же, устало и доверчиво положив её обратно на его плечо и потихоньку затихая.

Женская впечатлительная натура легко переходит из одного эмоционального состояния в другое. Только что она лила слезы и, казалось, ничто не могло их остановить, столько в них было неутешного горя, но через несколько минут она уже начинает прислушиваться к другим чувствам, вытесняющим из сердца прежние. Так случилось и с Оксаной. Чуткость, нежность, доброта и страсть Альберта утешили её. И если бы он получше разбирался в женщинах, то угадал бы момент перемены настроения и отступил бы от неё, чтобы это настроение - настроение удовлетворённого психологической разрядкой человека - оставить в ней и другое не развивать. Но он продолжал своё с терпением виноватого!

Проникновенный шёпот, поцелуи, прикосновение мужчины возбудили женщину. Волна возбуждения заполнила её всю, пройдя от кончиков пальцев рук, ощутивших дорогого человека, через взволновавшееся сердце до мгновенно набухших жаждой интимной близости губ... Отказавшись думать о ком бы то ни было кроме желанного, нежного Альберта, отдавшись во власть чудесных, невероятных, не испытанных прежде ощущений, задыхаясь от радости и страсти, она стала жадно, ненасытно целовать его, с каждым поцелуем плотнее и плотнее прижимаясь к нему, с безумной, хулиганской радостью чувствуя, как в нём нарастает ответное желание овладеть ею.

Не скоро оторвалась она от его губ, да и то для того лишь, чтобы с подлинно женским, призывным, разрешающим вольность изяществом обвить его, прижаться щекой к его колючей щеке и со стоном прорванной сдержанности признаться:

- Боже, Аленький, я люблю тебя!..

- Молчи, не говори ничего, я знаю!.. - ответил он, прерывисто дыша ей в ухо и прилагая титанические усилия, чтобы не потерять контроль над собой.

Как и она, ничего подобного прежде он не испытывал. В сравнении с Оксаной Рената была закомплексованной школьницей, ничего в сексе не умеющей и не желавшей уметь.

"Мужчина должен возбуждать женщину, а не женщина мужчину!.." - упрямо повторяла Рената в постели, отказываясь лишний раз пошевелить рукой, приласкать мужа, не говоря о чём-то большем, чем не раз приводила его в настоящее бешенство.

"Я никому ничего не должен! - кричал он вне себя. - Я люблю тебя и хочу, чтобы ты отвечала мне взаимностью, а не словами о супружеском долге!.. Если тебя тянет ко мне, то почему ты всегда ждёшь, когда я начну первым? А если я пойду на принцип и буду ждать, когда ты соизволишь прикоснуться ко мне, поцеловать, что будет тогда? Не придётся ли ждать второго пришествия или когда рак на горе свистнет?.."

"Я так воспитана!.." - плакала Рената, оставаясь при своём мнении, поколебать которое мог разве что миллионновольтный разряд молнии.

Оксана имела то, чего ему не хватало всю жизнь. Рената безрассудно толкала мужа в чужую постель. Ему бы понять это и не сопротивляться, а он... В любви он был прямой противоположностью Ренате. И сейчас, чтобы не поддаться восторгу наивысшего наслаждения от пылких ласк потерявшей рассудок Оксаны, не овладеть ею тут же, в неподходящих условиях - так оправдывался он перед собою, - чтобы сохранить верность Ренате и не уронить мужское достоинство перед Оксаной, которая могла подумать, что он импотент, он... Но тут всё смешалось - нашел он вздыбившуюся от желания близости грудь с твердым соском, ощутил бархат кожи... Нет, было, было у него чувство супружеского долга, и сама Рената стояла где-то за спиной, пронзая негодующим изменой криком: "Что ты делаешь?!." Оттолкнуть Оксану он не мог. Собрав самообладание в кулак, он стал концентрировать своё внимание на окружавших предметах. Блуждавший взгляд скользнул по стенам, окну, упал на стол. Они так и не притронулись к чаю. Это открытие заметно остудило и расслабило распалившийся организм.

Уловив своим тонким напряжённым чутьём сопротивление, Оксана удвоила активность, не желая отпускать желанного неудовлетворённым, не желая возвращаться с небес на грешную землю, в тоскливое одиночество без прочного союза с мужчиной. Она впилась в его губы новым жадным поцелуем, обняла одной рукой за талию, а другой, нежно проведя по спине сверху вниз, проникла в штаны к ягодицам, стремясь пробраться вперёд, к томящемуся в тесноте другу женщин и предателю мужчин.

Оказавшись в такой ситуации, ни один мужчина, если он мужчина настоящий, не устоял бы от соблазна если не овладеть стремящейся к интимной близости женщиной, то хотя бы исследовать её тело, получить максимум удовольствия от прикосновения и созерцания, чувствования того запретного, близкого, манящего, таинственного, о чём раньше не смел даже мечтать. Такова природа пола: сильная биологическая потребность в сексуальной разрядке очень часто подавляет другие желания, подавляет осторожный рассудок. Настоящему мужчине всегда нужна женщина. На свете много женщин. И он, как правило, долго не выбирает, так как вопрос, какая из них ему нужна больше - это уже вопрос второй.

Вообще-то Альберт не был необразованным в сексуальной грамоте недотёпой, какие только книги "об этом" он не читал, какие журналы не листал! И он не мог откликнуться на зов природы без мучительных раздумий, без разговора со своей совестью, без тревоги о последствиях опрометчивого шага. Он не хотел обманывать надежды Оксаны, не мог изменить и Ренате. Раздираемый противоречивыми чувствами и мыслями, он опустил руки и замер, холодея из боязни всплеска обидных эмоций Оксаны.

"От любви до ненависти всего один шаг!.."

К счастью, он ошибался. Умная женщина поняла его состояние. Она, казалось, тоже разглядела за его спиной обезумевшую от поступка неверного мужа Ренату. Ей стало стыдно и за себя, ведь он поступил как настоящий друг, он хотел успокоить её, а она расчувствовалась, возомнила чёрт знает что!.. Эта мысль более других охладила её пыл, но не свергла с небес возвышенной любви - сознание того, что они стали сегодня ближе друг другу, укрепило её дух, вселило новую надежду на скорое счастье.

Её лицо светилось улыбкой бесконечной доброты, нежности и понимания.

- Господи, до чего я докатилась! - воскликнула вдруг она с лёгким, далеким от раскаяния смехом, незаметно отстраняясь и отступая от него.

Если кто и грохнулся с небес на холодный бетон, так это Альберт.

- Прости... - сказал он, робко поднимая пристыженный взгляд.

- Дурачок! - прыснула со смеху Оксана. Подошла и снова, руша все барьеры, поцеловала его в губы. - Дурачок! - повторила уже спокойно, с заботой о его неспокойной душе. - Всё хорошо, не думай...

- Как это - не думай? - вскинулся он, отказываясь понимать намёки.

В глазах Оксаны плескалась всё та же заботливая нежность, ей не нужны были его обязательства, его клятвы.

Альберт всё понял, кивнул, улыбнулся шире, вздохнул как ребёнок, которому вернули мяч, и послушно умолк.

Только сейчас она заметила распахнутый на груди халат. Альберт подумал, что она покраснеет, сконфузится, одарит его сердитым взглядом, отвернётся и приведёт себя в порядок, но она, зарумянившись, вдруг озорно и весело подмигнула ему, и медленно-медленно, одну за другой расстегнула оставшиеся пуговицы, сняла  халат и бросила его на спинку стула.

- Я знаю, ты хотел посмотреть, как выгляжу я без одежды, голой, - грациозно и гордо, с благородством царицы демонстрировала она своё прекрасное молодое тело. - Смотри, отныне я твоя. Я сибирская казачка, у нас есть обычай: показалась парню - люби его.

Альберт не уставал восторгаться ею, а сейчас он был просто в обмороке от избытка чувств.

- Нет, это выше моих сил!.. - воскликнул он, страдая от чудовищной пытки близкой Оксаны.
Её прекрасное от любви лицо внезапно побледнело, губы задрожали, в глазах закипели новые слёзы, с протяжным стоном невыразимой муки она упала в его подоспевшие объятия.

- Можно и без этого, как ты не понимаешь!.. Я ведь не прошу этого!.. Я буду любить тебя, милый! Я всегда буду любить тебя! Знаю, ты любишь другую, у тебя семья, дети, будь с ними, Аленький, а я... я... я буду любить тебя платонической любовью, и никто в мире не узнает, что ты обнимал и целовал меня... Мне ничего от тебя не надо, только чтобы ты знал... чтобы понимал... не отталкивал!..

У него кругом шла голова. Еще бы секунда, еще бы слово, и он бездумно овладел бы ею. Но она вдруг отпрянула, подхватила халатик, накинула его на себя, торопливо застегнула до последней пуговки.

Он понял, что его отпускают с миром. Не в силах больше сдерживаться, он упал на стул, выпучил глаза и с дикой радостью, с восторгом освобождения из плена обольстительных чар застонал рыком влюблённого:

- У-у-ух!.. Ну ты-ы-ы!.. Ну Олюшка!..

Каждая ли женщина слышала такие вот звуки восхищения ею?

- Что такое, сэр, вам плохо? - не сдержала довольный смешок Оксана.

- Плохо?.. Мне - плохо?.. Да мне, если хочешь знать, никогда ещё не было так хорошо!.. Я рад, я счастлив, что мы понимаем друг друга, что между нами не будет больше недомолвок!.. Я ведь тоже люблю тебя, давно, только...

Она села за стол, подпёрла голову кулачком. В её глазах появилась грусть расставания.

- Ну вот, ты уже и размечтался, - сказала она и печально и трогательно улыбнулась, прося прощения. - Давай не будем об этом...

- Ему стало не по себе от этой грусти. Он видел, чувствовал, понимал, что платоническая любовь её не устраивает, ей нужна настоящая, как у всех, ей нужна была его любовь и ничья больше, и она готова была ждать... Растерев ладонями пылающее лицо, он встряхнулся, вздохнул, глянул в её глубокие заплаканные глаза, кивнул соглашаясь:

- Хорошо, не будем. Прости и ты меня...

- Ладно, пей чай и расскажи что-нибудь хорошее, - попросила она, разворачивая конфету.

- Зоя меня не потеряет?

- Хочешь сбежать? Не получится... Она бы давно позвонила, и вообще... должны же быть в жизни исключения.

- Для одной ночи их слишком много.

- Это не смертельно.

- Согласен. Хочешь, я расскажу, как однажды, в детстве, впервые пересилил страх?..

- Хочу.

- Тогда слушай...

- Ты меня не поцелуешь? - она умоляла понять её и простить.

Он без колебаний подошел к ней, обнял, овладел мягкими отзывчивыми губами.

Она оттолкнула его, когда начала задыхаться.

- Всё, хватит! Ты чересчур сладкий, так и съела бы!.. Рассказывай!.. Ну, чего ты?.. Прости, пожалуйста, что мучаю тебя...

- Чего уж!.. - обреченно вздохнул он, садясь на место.

- Ты хотел рассказать, как пересилил страх, - напомнила она.

- Ах, да... Мне было лет восемь... или десять... не помню, но это не важно... ночью мне приснился страшный сон, будто к нам в дом ворвались бандиты; будто брат Фёдор бьётся с ними насмерть, что борьба переходит в другую комнату, к матери... С перепугу я залез в большой сундук, накрылся крышкой, полежал, скрючившись, несколько минут, потом опомнился, подумал, что и я могу помочь брату защитить мать, ударить по врагу с тыла, откуда они не ждут; я вылез, а как вылез, так и понял, что мне померещилось всё; я прокрался не дыша в комнату, где, как мне казалось, дрались, а там - тишина!.. Мать спала с Алёнкой, Маргарита - с Катюшей, а Фёдора и вовсе не было дома - служил в армии. Вот как это было...

Оксана осторожно поправила повязку на его лбу и с горьким смешком заметила:

- Лучше бы ты не высовывался, вояка!..

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/1692