В самом конце 1942-го года Таня вернулась в Москву из эвакуации. Тревоги ещё были. Гудела сирена, мама хватала заранее подготовленную сумочку с самым необходимым, и они бежали в соседний дом, где было оборудовано бомбоубежище. Но довольно быстро давали отбой: немецкие самолёты уже редко прорывались в город. И они перестали бегать в соседний дом, пережидали тревогу в квартире, но в школе общая раздевалка ещё не работала, раздевались в классе, там же возле своего пальто оставляли галоши. А ходили учащиеся кто в валенках, а кто в самодельных «бурках», сшитых из грубой ткани с ватой в середине.
Когда Таня после зимних каникул впервые пришла в свою московскую школу, первое, что в классе бросилось в глаза, - кривая вешалка, еле-еле удерживающая все шубы, пальто , полушубки и даже ватники, и внизу свалка разномастных галош. Уже потом она рассмотрела старенькую учительницу в платке и наброшенной на плечи телогрейке. В классе было холодно.
В руках у Тани была записка от директора школы, которая и направила её в этот класс.
Урок минут пять как шёл, когда Таня вошла. Девочка, застеснявшись, молча протянула записку учительнице. « Окунёва Татьяна,» - прочла та. Таня тихо поправила: «Окунева». Учительница смерила девочку взглядом,как бы измеряя рост: «Куда тебя посадить?» - и кивнула на ряд у окна: «Садись с Кутилёвым, видишь место на последней парте?»
В это время раздался громкий и развязный голос с последней парты: «Не дрейфь, Окунь, садись!» Прошелестел по классу лёгкий смешок. Таня села, запихнула в ящик портфель. И тут сосед очень серьёзно подал руку и представился: «Сашка». И потянулись школьные будни.
Уже в первый день Таня поняла, что жалеть, что её посадили за одну парту с Кутилёвым, она не будет. В переменку кто-то из мальчишек подставил ножку, Таня не заметила – и растянулась между парт, ударившись головой об угол. Реакция была мгновенной: обидчик полетел в угол, засмеявшийся было сосед получил шелобан, а Сашка вышел из класса и через минуту явился, протягивая Тане несвежий, мятый носовой платок, который успел намочить в туалете. «Приложи: а то шишка будет!» -посоветовал он.
Зато право таскать за косы, списывать уроки и подглядывать во время диктанта предоставил себе одному. Прочие Сашку побаивались, но и уважали. Он был не то чтобы сильнее, но всех ловчее, изворотливее и смелее, не боялся ввязываться в драку даже со старшими ребятами. И к тому же он был правдолюб, на свой манер, правда.
Учиться Сашка, если бы хотел, мог отлично, но у него на это не было ни желания, ни времени. На уроке он то показывал всему классу кукольный спектакль ( у него был принесённый из дома драный плюшевый заяц неопределённого цвета от старости), то запойно читал, не обращая внимания на происходящее в классе. Но каким-то чудом, если вызывали на уроке, успевал сориентироваться и хоть что-то ответить. Поэтому учился без двоек. Уроки Сашка пропускал редко, совсем не болел. Иной раз не приходил в школу, когда запивал отец, безногий и обгоревший инвалид, бывший танкист. Отца Сашка жалел и всегда прощал, даже если ему доставадось ни за что, когда попадал под горячую руку.
Сашка часто провожал Таню после школы. Идти было совсем недалеко: завернул за угол направо, перешёл переулок – и танин серый шестиэтажный дом. Но на углу, в старом покосившемся домишке, жили несколько драчливых мальчишек из параллельного класса. Таня шла впереди, чуть отстав от неё и делая вид, что занят собственными делами, глядя в сторону, шёл Сашка. Но драчливые мальчишки понимали, что к Тане лучше не приставать.
Иногда Сашка с Таней даже ходили вместе до сквера, стараясь всячески показать, что друг к другу не имеют ни малейшего отношения.
И вдруг Сашка не пришёл в школу. В первый день никто не обратил на это внимания. Но когда и назавтра он не пришёл, Таня забеспокоилась. Решила пойти к нему домой узнать, что случилось. Раньше друг у друга они никогда не были. Таня заглянула в журнал во время переменки, поглядела в конце журнала адрес.
Сашка жил в старом одноэтажном доме в конце одного из Лесных переулков. Косая незакрывающаяся дверь подъезда, и в квартиру дверь не заперта. Длинный грязный коридор со щербатым полом. Из комнаты выглянула старуха. «Кутилёвы где живут?» Старуха кивнула куда-то вглубь квартиры. Таня дёрнула дверь, та неожиданно открылась.
Бедная, но чисто убранная комната, в глубине Сашка качает словно бы младенца…Нет! Это его отец, обрубок человека: без ног, с очень страшным лицом в тёмных шрамах и пятнах. Пахло в доме тяжело, смрадно. Тогда Таня ещё не знала, что так пахнет винным перегаром. «Ну, чего притащилась? - нарочито грубо сказал Сашка, - Подожди в сенях!» Ошеломлённая, Таня вышла. Ещё успела увидеть, как бережно Сашка прикрыл отца одеялом.
Пришёл он не скоро. Долго молчал, как-то непривычно прятал глаза. И вдруг Таня услышала звук, от которого мурашки побежали по спине. Никогда не плакавший Сашка горько рыдал, по-мужски стараясь сдержаться. Но не мог. Словно лаял. Уткнулся в танино плечо мокрым лицом.
«Костик погиб. Похоронку получили. Отец запил страшно. Мать поседела за ночь. На работе сейчас, нельзя не ходить. Боюсь, не случилось бы чего с ней».
Костя был старшим братом Сашки, старше его на десять лет, уже два года воевал. Главная надежда семьи после тяжелейшего ранения отца.
Так и стояли они прижавшись друг к другу, держась за руки. И оба плакали.
Прошло несколько дней, и Сашка вернулся в класс. Он стал словно бы старше, и разные смешные хохмы, на которые был мастак, устраивал реже. Зато с Таней стал проводить больше времени: вместе гуляли, ходили в кино, иногда даже читали вместе одну книжку.
А потом пришла весна, учебный год кончился. Разъехались из Москвы: Сашку отправили на всё лето в пионерлагерь , Таня тоже уехала . А первого сентября узнали, что прежняя школа стала женской. Саша стал учиться в новой, мужской, школе, совсем в другой стороне. Таня вытянулась, стала выше Сашки, - совсем девушка. Сашка казался маленьким, словно из младшего класса. Первое время ещё иногда встречались, разговаривали, потом и встречаться перестали.
Татьяне Александровне не спалось. Возраст! Дети давно выросли. Внуки, и те – взрослые. И мысли разные о прошлом лезут в голову. И вдруг подумалось: « А ведь, наверное, это и была первая любовь, ещё детская, нами самими не замеченная и не осмысленная. Ведь помнится почему-то, не забывается...»