*
Музыкант
*
Какую несуразицу рассказывал Борис о нём в производстве, Штейнгауэр не знал: никто ничего не сказал, никто ни о чём его не расспрашивал - отшатнулись как от чумного и всё. Альберт понял, что единственное зёрнышко правды упадёт в неподготовленную землю.
19 апреля, в пятницу, на смену Альберт не вышел - простудился. В больницу не попал - лежал дома на диване в температуре и третий день подряд только и делал, что пил чай с мёдом, с малиновым вареньем, глотал таблетки, грелся под тёплым верблюжьем одеялом и тупо смотрел телевизор. Ну и спал конечно. Спал очень много. На остальное его просто не хватало. Чтобы говорить с Ренатой, нужно было хотя бы немного пошевелить мозгами, они же, казалось, расплавились в горячем тумане болезненной истомы и лени. И в этом душном мареве сидел кто-то маленький и упрямо, не переставая, стучал и стучал молоточком по наковаленке.
В большой гостиной Альберт был не один. Неподалёку в мягком кресле с вязанием в руках уютно расположилась Рената. Её карие осенние глаза прятались в тени ресниц. Пёстро-жёлтый байковый халат и лёгкие вельветовые шлёпки одомашнили её настолько, что, казалось, от неё прямо-таки веяло уютом и пирогами с любимой начинкой. Рената вязала пуловер, поглядывала на экран и, украдкой, на мужа. Несколько минут назад она дала ему таблетку аспирина и теперь ждала, когда температура спадёт и он взглянет на неё осмысленно.
На полу, на песчано-коричневом настиле играли в шахматы сын Генрих и дочь Оксана. Мальчуган разлёгся, положив подбородок на согнутые в локтях руки. Лицо у него было круглое и в веснушках, сам - крепок как молодой дубок. Он лежал и стонал от нетерпения:
- Оксана, ходи! Сколько можно ждать?..
Девочка-подросток находилась в позе роденовского мыслителя и было видно, что принять какое-либо решение самостоятельно она опасалась, а спросить совета - язык не поворачивался. Она была темноглаза как мать, но очень уж худа. Подумав ещё, она передвинула фигурку короля, которую перед этим несколько раз брала щепоткой длинных бледно-голубеньких пальчиков.
- Ого, мама! - сразу же запротестовал Генрих. - Посмотри, как она королём походила - на три клетки вперёд!
Рената поймала виновато-настырный взгляд дочери.
- Король ходит только на одну клетку в любую сторону, - сказала Рената.
- Но ведь он король! - упрямилась Оксана. - Он может делать всё, что захочет!
- В сказках он всё может, а в шахматной игре - нет, - подтвердила истину Рената.
- Оксана, ходи! - изнывал Генрих, имевший значительное превосходство на поле боя. - Ходи сюда!.. Или сюда!..
- Ага, Генри, срубить меня хочешь?.. Я лучше сюда пойду! - передвинула она короля, после чего сделала брату рожицу, смешно передразнив: - Бе-е!..
Не обращая на гримасы сестры ровным счетом никакого внимания, Генри атаковал слоном заблудившегося короля.
- А так?
Оксана вздохнула и задумалась.
Из детской неслись приглушённые прикрытой дверью звуки, напоминавшие удары чего-то, не очень твёрдого, по жестянке. В них слышался ритм.
У трёхлетнего Саши шло музыкальное занятие. Очарованный в детском саду волшебными звуками фортепиано, он стал подражать пианистке - ставил кузов игрушечной грузовой машины на ребро и стучал по нему тоненькими пальчиками, извлекая из необычного инструмента одному ему известную мелодию. Ничего хорошего из этого получиться не могло, так считали Альберт и Рената, но Саша слушать их не желал...
Яркое весеннее солнце пробило низкую тяжелую облачность и рыжим раздражающим пятном отразилось в телевизоре. Как обычно по воскресениям первый канал центрального телевидения передавал эстрадную программу "Утренняя почта". Пела Тамара Гвиардцители. Она навеяла на Ренату сумасшедшую грусть и тоску. Это чувство было сродни наркотику - хотелось больше и больше.
Рената поднялась, подошла к окну, из которого лились потоки солнечных лучей, хотела задёрнуть золотистые шёлковые шторы, чтобы хорошенько разглядеть выражение лица страдавшей, как и она, женщины, и невольно засмотрелась, выглянув на улицу.
Там было холодно, неуютно, ветрено. Из-под крыши срывались капли моросившего всё утро нудного дождя и громко ударяли в стекло. Подрожав, капли-слёзы сбегали вниз, оставляя на голубом стекле светлые расплывавшиеся дорожки.
Грустно, хоть плачь. А песня... Рвёт душу на части:
..."Мне кто-то позвонил и голос незнакомый
Сказал, как хорошо, что вы сегодня дома,
Я вас люблю, простить меня прошу..."
И закипела непрошенная слеза, и покатилась по крутой щеке... Грустно Ренате... В квартире как в склепе - сторона северная и вида никакого - лоджия закрывает. Только дом напротив да кусочек светлого неба над ним. Но Рената знает: спрячется солнце и останутся во дворе пронизывающий холодный ветер, слякоть на тротуарах и ни одной живой души во всём мире... Катится слеза по крутой щеке... Катится слеза... Рената произносит вслух:
- Сырая нынче весна, скучная...
Тягостное молчание наскучило ей до смерти. С Альбертом, будь он здоров, не поговоришь - он слушал, но думал всегда о своём. Она всё больше склонялась к мысли, что он выше её по интеллекту, его психическая организация сложнее и тоньше, ранимее, повседневные проблемы его не занимают, он видит всё сразу, органично, масштабно... Им всё труднее понять друг друга...
А может, все это она придумала? Его мысли переполнены идеями, которые на беглый взгляд кажутся смешными, несбыточными, фантастическими, никому ненужными, но если их рассмотреть внимательно - реальными и полезными. Беда его заключалась в том, что он сам брался за воплощение идей в жизнь. Он не был практиком, организаторского таланта не имел, поэтому все его начинания быстро рассыпались в прах, рассыпались потому, что у некоторых людей недоставало ума понять, чего хочет "фантазер", а он уходил посмеиваясь... У тех, кто его не знал, появлялось стойкое убеждение в том, что Альберт Штейнгауэр просто не знал жизни.
- Тоска зелёная!.. - в отчаянии сказала Рената, не выносившая одиночества.
Альберт повернул голову на голос. Ощущая горячей щекой прохладу подушки, остановил долгий взгляд на жене. Ренате должно было исполниться тридцать, в светлом проёме окна выглядела она восемнадцатилетней. Родив троих детей, она не обабилась, не запустила себя. Чего ей это стоило, вспоминать она не хотела. Многие женщины знают, как трудно ежедневно, ежечасно сдерживать дряхление тела, когда оно начинает увядать как лепестки нежной розы. И как у большинства женщин, у Ренаты была своя тайная мечта - груди иметь чуть побольше и ноги покруглей.
Трудно сказать, удовлетворило ли Альберта созерцание собственной жены, одно лишь не оставляло сомнений: температура начала спадать и к нему возвращалась способность думать о вещах его занимавших. В этом состоянии появилось ощущение некоего дробления сознания. Вдруг показалось, будто не он это вовсе смотрел сейчас на Ренату, а кто-то другой из него самого.
"Это всё из-за ритмичных ударов тоненьких пальчиков по грубой жестянке", - подумал он.
- Сломаются того и гляди, - изменившимся от долгого молчания и простуды голосом недовольно сказал он.
Рената вздрогнула, услышав незнакомый голос, смахнула застоявшиеся слёзы, повернулась.
- Ты что-то сказал? - спросила неуверенно.
Она стояла против света и он не заметил, что осень в её глазах не золотая - ненастная осень.
- Сашка... стучит и стучит - в висках больно.
Он не привык жаловаться, это было простое предупреждение о том, что на линии горизонта появилось тёмное пятнышко грозового облака.
"Ожил!.." - обрадовалась Рената. Ей сразу показалось, что в гостиной добавилось света. Грозовые облака она привыкла отводить. Она улыбнулась, заметив, как смешон всклокоченный, небритый, с красными воспалёнными глазами любимый в роли древнеримского тирана.
- Подожди, я сейчас! - она зашторила окно и пошла в детскую усмирять малыша.
В первые дни Сашиных "музыкальных" занятий Альберт отбирал кузов и прятал. Малыш ставил перед собой кухонный табурет и продолжал стучать, глядя на отца и мать чистыми озёрами голубых глаз. Альберт сердился, но гнев свой обуздывал, объяснял сыну, что стул не фортепиано, что вокруг живут люди, которым нужен покой... Впустую - Саша удваивал энергию.
Стук в детской прекратился. Рената вернулась в гостиную, улыбнулась:
- Надолго ли?
- Чему ты улыбаешься? - спросил Альберт, посчитав выражение её лица загадочным.
- Смотришь букой, - ответила она.
- Сплю, сплю и спать хочу, - устало сказал он и смежил веки.
Рената вздохнула, села в кресло и, поглядев на обессиленно уснувшего мужа, взялась за вязание.
И Альберт и Рената привыкли было к стуку маленького музыканта, смирились. Но однажды, после Рождества, когда величайший семейный христианский праздник засыпали календарные листки текущих дней, Саша вдруг запел. Под жестяной аккомпанемент зазвучал лёгкий детский голосок:
...За окном волобыски
Запевают весело,
Патамуста мамацке
Мы запели песенку...
Малыш смешно и трогательно двигал губками, стараясь правильно вытягивать гласные, как учила в садике воспитательница:
...Песенку такую:
- Ля-ля-ля,
Песенку пластую:
- Ля-ля-ля...
Рената задумалась, вспоминая, спицы в её руках продолжали нанизывать петлю за петлей, вот уже лыко, как говорится, было не в строку - нарушилась гармония узора, а она...
Прошла неделя, прошла вторая, Саша стучал и пел. Прошел месяц, за ним второй и третий , что за упорство - Саша стучал и пел!..
Всё это время Альберт - "Ну всё-то он видит!.." - наблюдал за сыном и терпеливо ждал, когда тот найдёт себе другое занятие, как это было с другими детьми.
Но Саша стучал и пел.
Запела песенку про "волобыска" Рената, Генрих - он же Андрейка, с Оксанкой спопугайничали, залялякал и Альберт, благо песенка и вправду была хороша.
"Ну и репертуар - с утра до вечера бедную птичку гоняем, может, попросим хлопцев коней запрячь или в очи чёрные заглянем?.." - засопротивлялся Альберт, морщась от оскомины.
Рената отмахнулась - нужно было скроить и сшить три поварских фартука для детского сада, а времени - один вечер. Пришлось Альберту звать Сашу и разучивать с ним легендарную "Катюшу".
Вспомнив всё это, Рената перестала грустить. А тут ещё весёлым жеребёночком прискакал неугомонный музыкант. Рената обрадовалась, посадила его на свои колени, поцеловала.
- Сашенька, помнишь, вы с папой песенку учили?
- Да!
- Сперва "Катюшу", а потом...
- "Кузнецика", - подсказал с ироничным передразниванием младшего брата Андрейка, чуравшийся принародной материнской ласки и с раннего возраста воспринимавший жизнь без легкомысленных улыбок.
- "Кузнецика"!.. - подпрыгнул Саша.
- Споём? - спросила мать.
- Ты певая! - ему хотелось вспомнить слова и освежить в памяти мелодию.
Рената запела. Саша стал подтягивать. В том месте, когда пришла лягушка - прожорливое брюшко и съела кузнеца, представьте себе, в глазах сына Рената увидела слёзы большой жалости и сострадания.
- Залко кузнецика!.. - губки и подбородок дрожали. - А талакан плохой!..
- Не талакан, а лягушка, - поправил Андрейка.
- Нет, ты посмотри на своего сына! - воскликнула Рената.
Альберт с неохотой открыл воспаленные глаза.
- Ну?
- Ты видишь?
- Вижу. И тогда видел.
От полноты чувства Рената едва не задушила ребёнка в объятиях.
- Боже, какой ты чувствительный, я и не подозревала! Тебе надо учиться музыке, пению по-настоящему, в музыкальной школе, у хорошего преподавателя!
- Я тоже хочу учиться! - бросил шахматы Андрейка, обиженный чудовищным невниманием родителей к его персоне.
- И я! - оживилась Оксана, пряча в кулачке вражескую пешку.
Альберт приподнялся над подушкой, поморщился от головной боли и детского крика.
- Как ты собираешься его учить? - взглянул озабоченно на проявившего талант сына. - И кто возьмется за это дело? Он читать не умеет...
- Металлофон купим! - обрадовался Андрейка.
- Дурак! - осадила его прыть Оксанка. - При чём тут металлофон? Это ведь не пианино!..
- Ну и что? - не сдался Андрейка. - Зато стучит!
Определяют ли звёзды жизненный путь человека? Вероятно да, определяют. Несомненно другое: отправляя в путь своего ребёнка, родители должны позаботиться о том, чтобы он был готов к испытаниям. В семье Штейнгауэров девятилетняя Оксана запросто могла зажечь газ, поджарить картошку, яйца, колбасу, заварить чай. Андрейка - тот, кого называют "пострел везде поспел" : не дурак сладенько поесть, он в два приёма освоил всё, что умела Оксана и сверх того ещё немножко, заводил, к примеру, тесто и пёк блины, смазывая их мёдом или вареньем.
Два с половиной года назад, когда Андрейке было всего-то ничего, Альберт попросил:
"Сынок, что-то мне нездоровится, не мог бы ты сходить в продуктовый магазин и купить булку хлеба, а то к ужину у нас ничего нет. Деньги я тебе дам..." - "Могу", - уверенно ответил малыш, будто ходить за покупками было для него обыденным делом. Конечно, в магазинах он бывал с родителями, но ведь лет-то ему было сколько! Не мудрено, что Рената воспротивилась, боясь отпустить сына одного на улицу, но Альберт задумал проверку на прочность, вручил ему двадцать копеек, сколько стоила булка, еще раз объяснил, как делается покупка и проводил его за дверь, забыв дать ему ещё и хозяйственную сумку или пластиковый пакет. Рената была в ярости от спонтанного эксперимента, но Альберт, посмеиваясь в усы, быстро оделся - дело было весной - и отправился следом. Оставлять без присмотра малыша он и не думал, наоборот, ему хотелось самому увидеть, как тот сориентируется, не растеряется ли в случае непредвиденной ситуации, на которую жизнь не предоставила опыта. До магазина Андрейка дотопал ни разу не оглянувшись. В торговом зале Альберт прятался за спины покупателей, за прилавки и колонны. Сын сделал всё как надо. Не сплоховал и на обратном пути. В руках нёс рукавички и чек кассовой машины, под мышкой - хлеб. Но ручки быстро замёрзли. Одеть рукавички мешали хлеб и чек. Андрейка не стал ждать, когда пальцы окоченеют совсем, поставил хлеб на грязный снег, сверху положил чек, одел рукавички, поднял чек и хлеб и спокойно пошел домой. Если бы он хоть раз посмотрел по сторонам, то буквально в пяти шагах увидел бы беззвучно хохотавшего отца. С той поры Андрейка заслуженно пользовался уважением семьи. По крайней мере Альберт был уверен, что в экстренном случае сын не откажется помочь отцу.
- Вообще-то в нашем посёлке есть музыкальная школа, - подала мысль Рената. - Недавно в газетах писали о преподавателе класса фортепиано Малышевой, женщина она молодая, но очень одарённая, дети прямо-таки заряжаются её талантом.
- Рано ему в музыкальную школу, - опять посмотрел на Сашу Альберт. - Всё устроим позже, если тяга останется.
- Тогда, быть может...
- Конечно, купи, у него звуки приятнее кузова машины.
- Металлофон! - загорелся догадливый Андрейка. - Мы купим металлофон! Чур, я первый!..
- А я умею играть, вот-такушки! - скорчила рожицу Оксанка. - Это тебе не шахматы!
Они завели свою ежедневную перебранку, не обращая внимания на всклокоченного, с красными влажно поблескивавшими глазами, нахохлившегося отца, походившего на смешного лешего из мосфильмовских сказок.
Семейную идиллию нарушил резкий звонок в дверь.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/13/2220