*
"Алька обжёгся!" Оксана Белова. Слабак. Урок Садиста. "По-сельскому хозяйству". В пламя войны.
*
- Боже мой, ты откуда? - испуганно всплеснула руками грациозная блондинка в ослепительно белом коротком халатике лаборантки, подчёркивавшем острой белизной крепкие красивые ноги молодой женщины. Она вся была красива и гибка как прима-балерина Большого театра.
Услышав стук входной двери и быстрые шаги, она впорхнула в лабораторию из смежной комнаты, где сменный персонал принимал пищу, устраивая нелегальные, непредусмотренные инструкциями технологов веселые пирушки с чаем, домашней снедью и болтовнёй.
Альберт дышал загнанной лошадью и с трудом стоял на ногах - голова кружилась от недостатка кислорода. Он слабо улыбнулся и помахал рукой, дескать, всё уже позади, ничего страшного не произошло, сейчас всё расскажу, дай немного отдышаться.
Всматриваясь в него, она подошла ближе. От него газило хлористым водородом, шея и грудь в вороте белой нательной рубахи были красными.
- Ты обжёгся? - не веря своим глазам, в смятении вскрикнула она.
- Есть немножко, - отступил он, оберегая её от испарений. - Ты только панику не поднимай, не надо... Достань, пожалуйста, аптечку. Мне нужна мазь...
Женщина побледнела, кинулась к столу, выдвинула ящик, достала упаковку с красным крестиком на крышке, закричала:
- Зоя, Ира, идите сюда, Алька обжёгся!
- Оксана, я же просил!.. - поморщился Штейнгауэр. - Сдуру позвонят в медсанчасть, вызовут неотложку, там запишут производственную травму, начальство лишит смену премиальных за месяц, а то и квартал... Тут хоть сгори заживо, но молчи!..
- Какое мне дело до ваших премиальных? Посмотри на себя: кожа как у варёного рака!..
- Зоя, Ира, ну где вы там?!.
Новый крик Оксаны оборвал негромкий разговор за стеной.
- Сегодня не первое апреля! - жёстко ответила одна из женщин. Им не хотелось прерывать сплетничания, подниматься и уж тем более сломя голову куда-то лететь.
Рука Оксаны на мгновение замерла, едва не выронив баночку с мазью.
- Зоя, - с твердой угрозой повторила Оксана, - я не шучу!
В комнате повисла тишина. Потом загремели отодвигаемые стулья, звякнула упавшая на пол ложка, послышалась неловкая шумная возня, недовольное сопение и в лабораторию одна за другой вошли наконец две полные женщины в чёрных суконных штанах и куртках.
" Суконные женщины России!.." - с улыбкой воскликнул про себя Альберт.
Первая, лет под сорок, наиболее толстозадая и полногрудая, жуя кусок жирной куриной ножки, остатки которой держала в руке, ни при каких обстоятельствах не желая расстаться с вкусными косточками с лохмотьями мяса, тем же голосом грубо с порога бросила в лицо Штейнгауэру:
- Ты, фашистский недобиток, куда тебя чёрт занес?
Альберт вздрогнул от кольнувшей сердце боли. Эта боль искорежила ему лицо, придавила плечи, пригнула голову. Не ответственность за злодеяния нацистской Германии - чувственное восприятие простой человеческой тупости, элементарной бескультурщины, обыкновенного хамства ударили его. Поняв это, он выпрямился, переглянулся с покрасневшей от неловкости Оксаной, начал наливаться противодействующим оскорблению гневом, и когда взгляд его наткнулся на жирные губы, тройной подбородок и оплывшую от переедания и лени фигуру, вспылил:
- Ты где должна быть? На газовом коллекторе сто первого прокладку выдавило! На твоей, между прочим, стадии!..
- Зоя, как ты можешь?.. - Ирина не знала, что сказать, её ум, однако, стал более заметен.
- И ты, конечно, полез туда один... - ехидно вставила Зоя.
- Я должен был тебя позвать?
- Ну знаешь! Оксана звонила тебе, но ты не сказал, что полезешь в газовку! Я бы помогла!
- Ты? - удивился Штейнгауэр.
Разве можно доказать упрямой женщине, что есть на свете неженские профессии и мужская ответственность за слабый пол? Альберт удержал себя от нового возмущения. Не было и не будет случая, когда бы он позволил женщине участвовать в опасных работах. Хотя это по её халатности произошла газовка. И в самом начале, когда газ только начинал пробивать себе путь, достаточно было, принимая смену, осмотреть оборудование, подтянуть болты на соединении фланцев. Он пострадал из-за её лени.
А сердце жгло жестокое оскорбление: "Фашистский недобиток!.." За что?!. По какому праву?!. И всплыла перед мутным взором картина издевательства над Пиней...
"Беспардонная баба как ножом меня ударила. Чтобы не стать Пиней, я должен ответить на удар. Или подставить другую щеку? Нет, я покажу им, кто они есть, пусть ужаснутся, увидев себя со стороны. Люди почему-то всегда забывают, что они такие, какими их видят другие. В самолюбовании кроется ошибка. Месть... Месть - это ответный удар. Показать отражение человека - показать правду о нём. Правда бьет молотом. Правда - это месть?.. "
- Нашли время цапаться! - встала между ними Оксана, защищая, впрочем, раненного мужчину.
- Зачем звала-то? - сердито спросила Зоя.
- Хотела, чтобы ты помогла мне.
- Чем?
- Ладно, я сама, - отмахнулась Оксана. Она смочила клок ваты пряно пахнущей жидкостью из флакона, подступила к пострадавшему, вынужденному ходить по лаборатории не останавливаясь, чтобы не надышаться испарений. Иного выхода не было и тот, кто его задерживал, знал, что кислота разъедала его тело. Осмотрев ожоги на шее, предложила:
- Давай обработаю, самому неудобно, а время идёт. Потерпеть придётся...
Шею пекло нестерпимо. Альберт подчинился сердобольной женщине как ребёнок - заботливой матери.
Ирина - розовенькое пухленькое безобидное существо помалкивала, не разделяя обид Зои и всецело поддерживая Оксану в её искреннем желании помочь несчастному.
А Зоя отёрла тыльной стороной ладони свои толстые жирные губы, нервно дёрнулась:
- Поделом! Не будешь лезть куда не просят!
- Зоя, пожалуйста, перестань! - вступилась Оксана.
Чтобы добраться до ожога на шее, пришлось отвернуть жёсткий как наждачная бумага воротник куртки. Альберт терпел. Она в шутку и всерьёз говорила:
- Странно ты, дорогой наш мужчина, устроен: что тебе стоило подождать два часа, пока отгазится система? Нет же!..
Он дёрнулся, собираясь ответить, но Оксана остановила:
- Стоять! Сумел отличиться, сумей и терпеть!..
Он улыбался и терпел, ни разу не застонав, хотя ощущения были не из приятных. Заметив как он дернулся и тут же напрягся от внезапного касания твердого уголка ворота суконной куртки к ожогу, Ирина охнула, ненароком подсказывая, что нужно делать, когда так больно, будто это ей причинили эту самую боль.
Оксана заглянула в его потемневшие глаза, прикусила губу, виновато устремила взгляд туда, куда надлежало смотреть, запунцовела, хотя не была виновата ни в чём.
- Ничего, все нормально! - сказал Альберт.
- Лезла бы я! - не унималась Зоя.
И правда, странно устроены господа мужчины: шея Альберта покрывалась волдырями, а он уже не замечал боли. Его сердце взволновалось, внимание сосредоточилось - сквозь грубое сукно он почувствовал не стянутую бюстгальтером упругую женскую грудь! Она едва касалась его предплечья, но воспламенившееся воображение, фантазия романтической натуры открыли её для него всю!
Оксана и в этот раз заметила перемену в его лице, но приписала её физическим страданиям, а не страданиям чувственным.
- Что, Аля, больно?
- Еще как! - ответ его был искренним.
- Я же легонько, совсем легонько!..
- Ну-ну! - сбравировал он, смущаясь и незаметно отстраняясь от жгучего полновесного холма.
Ничего не подозревавшая Оксана качнулась к нему как ива к воде.
И опять он отступил, мысленно удивляясь, каким волнующим может быть тело женщины в неподходящий момент.
Ирина не отличалась наблюдательностью, но женским чутьём уловила исходившие от него в облаках газа флюиды мужской потенции и догадалась о причине, заставившей мужчину вдруг посуроветь. Она показалась ей смешной. Вместе с тем ей не хотелось, чтобы Альберт разочаровал молодую милосердную женщину. К собственному удивлению она не испытала ни ревности, ни зависти к успеху подруги, лишь солидарность с нежным побегом вселенского чувства. На круглой мордашке просияла улыбка сердечной привязанности к обоим.
- У неё лёгкая рука, чего ты боишься? - сказала она. - Никто тебя не съест. Вот глупый!..
- Но я и вправду легонько! - с некоторой обидой воскликнула Оксана, продолжая колдовать вокруг Альберта, который всё время норовил двигаться по лаборатории, спасаясь от испарений.
- Нет, нет, хватит пожалуй, побегу под душ, от меня страшно газит, роба грязная и вообще... - Он чуть было не ляпнул о том, что сокровенное место, которым он гордился больше, чем руками, ногами, головой или сердцем, требовало более тщательного осмотра и обработки, однако вовремя прикусил язык. - Мне нужна была только мазь.
Оксана запечатала склянку с мазью, сунула ему в руки вместе с марлевыми салфетками и клоком ваты.
- Беги. Я сделала всё, что могла.
- Давно пора! - съязвила Зоя. - А то крутится, крутится!.. Зачем вообще сюда прилетел?
- Сказать тебе пару ласковых!.. - огрызнулся весело Альберт. Иди в щитовую и выведи вторую систему в режим.
- С ней всё было нормально!
- Было, - он в двух словах объяснил, что произошло с ротаметром.
Зоя держала голову надменно - мальчик будет ей указывать!
Ирина принесла овальное зеркало без рамы.
- До свадьбы заживет! - посмотрелся он, стирая серый тальк со щеки.
- Нет, вы посмотрите, он ещё тут рисуется! - призывая на помощь влиятельные силы неба, жалеючи напустилась на него Оксана. - Беги, а то и так уже поздно! Завтра шею не повернёшь - будешь ходить в рубцах! Дуй, кому говорю!..
- Вы замечательные женщины! - благодарно воскликнул он.
Зоя смягчилась больше прежнего, но въедливая привычка противоречить скривила улыбку в противную усмешку:
- Да неужели?
- Иначе я не работал бы с вами в одной смене! - он был немножко Дон Жуан и не кривил душой - знак благодарности на этот раз был послан сердцу всего одной женщины.
*
В тесной душевой пахло дешёвым мылом и старой плесенью - райский запах после газовки.
Болезненно морщась, постанывая и мыча, Альберт смыл неприятные ощущения, обработал ожоги лекарственным препаратом. Одевая белоснежное хлопчатобумажное бельё, услышал чьи-то шаги. Прикрывшись полотенцем, оглянулся, - это могла быть уборщица Валя. Одинокая женщина в возрасте немногим за тридцать на "законном основании" подлавливала неосторожных мужиков и потом рассказывала всем о том, как вели себя они при её появлении. По её словам, ни один из них не торопился прикрыться и не заливался краской стыда, наоборот - выставлял напоказ мужское достоинство, хотя у большинства, по её мнению, оно было более чем обыкновенным.
- А-а, это ты!.. - сказал Альберт, увидев входившего. Это был Драный.
- Я... - дирижируя похмельным звоном в тяжёлой голове, устало, однако без недовольства отозвался тот, протискиваясь вдоль стены к угловому шкафу. - Хотел чего?
- Да нет, ничего...
- А-а...
- Потерял что?
- Вчерашний день.
- Перебрал?
- У Тормоза в гараже. Кроме вонючей абсолютки ничего не было. Резиной прёт. Из лужи запивать пришлось. Чёрт!..
Альберта передёрнуло - представил талую воду с сиреневыми пятнами машинного масла на дрожащей поверхности.
- И пили?
- А куда денешься?
- Потому и болеешь. Печень скоро разложится.
Удерживая кружение в голове, Драный схватился за угол шкафа и чуть было не опрокинул его своим весом.
- Надо восстановить равновесие в природе, погасить пламя в груди,- сказал он - чувство юмора и поэтика не покидали его и в тяжёлые времена. - Ясность мысли нужна неимоверная - цистерну полезу драить...
Суть сказанного дошла до Альберта не сразу.
- В цистерну с нетрезвой головой? - изумился он. - Жить надоело?
- Выпью - протрезвею. Да и не жизнь это...
- А Петрович?
- А что Петрович? Лишь бы работа была сделана. Да и не заметит он, коли не скажешь. Невыгодно замечать, когда мы все пьём.
- Обо мне забудьте.
- Ну только ты!..
Драный достал из шкафа лабораторную колбу с прозрачным, играющим на свету спиртом, взял гранёный стакан, пошёл в туалет к крану с водой. Спокойно, благоговейно, ритуально и - обречённо.
- Слушай, Драный, - остановил его Штейнгауэр, - а ты не мог бы взять и не пить?
Драный сморщился кислым огурцом, поняв, куда клонит неторопливо одевавшийся Штейнгауэр, нехотя, со стоном выдавил:
- Бросить, что-ли?
- Ну да.
- Запросто.
- Так поставь.
- Чё?
- Стакан.
- Зачем?
- Ну ты же сказал, что можешь...
- Не сейчас же!
- Значит не можешь. Слабак.
- Зря стараешься. Чтобы бросить, нужна причина. Побольше, чем эта колба. А мы с тобой даже на литру не поспорили.
- Жена, дети - не причина?
- Из-за них и пью... - бесцветно уронил Драный и скрылся за дверью. Через пару минут вышел, поставил стакан и колбу на место, вынул оттуда же кусок сухаря, шумно понюхал.
Альберт задумался. Он знал жену и детей Драного. Однако не находил причину для такого вот поведения. Очевидно Драный просто не хотел признать свою зависимость от алкоголя, перекладывая ответственность на близких, не понимавших его болезнь.
- С первого урожая обязательно заменю! - рассмеялся Драный, бережно положив сухарь обратно на полку и забыв все свои прежние обещания. Это был уже совершенно иной человек: лицо разгладилось, приобрело жизненный оттенок, глаза весело заблестели.
- Я, пожалуй, тоже переоденусь, - раскрыл он шкаф с рабочей одеждой, - в цистерну сойдёт что похуже.
Штейнгауэр оделся, перекинул через плечо новый противогаз, сказал, задумчиво хмурясь:
- Да-а, ребятки, с вами нужно что-то делать. И побыстрее, иначе натворите делов...
- Чё? - не понял Драный.
- Что слышал! - раздался резкий голос, напугавший обоих. В проходе раздевалки стоял холодно усмехавшийся Садист. С издёвкой, прищурив левый глаз, он смотрел на мгновенно утухшего Драного, торчавшего в углу в нательной рубахе и без штанов.
- Видишь, переодеваюсь... - растерянно вымолвил он. - В бочку полезу...
Садист подошел к нему, резко нагнулся и схватил Драного за... ну понятно, за что.
- Гулять пойдём?
- Куда? - почти заплакал от боли и унижения Драный.
- А на улицу!
- Там холодно!
- Протрезвеешь!
- Но я!..
Садист потянул и Драный пошёл следом, испуганно и пристыженно бормоча:
- Ты чего? Сева, кончай!.. Отпусти, там же бабы ходят!..
- Сейчас кончишь! - лыбился Садист. - Бабы помогут! Бабы - это полезно. Ну как нам без них? Без них нельзя, дорогой. - Он вывел Драного из раздевалки в тамбур, потом на улицу, на крыльцо. Никто им не повстречался и разочарованный Садист нехотя отпустил Драного, наказав сквозь зубы:
- Попадись ещё, пень трухлявый! Увижу со стаканом - привяжу к перилам, прямо здесь, понял? Привяжу за...
*
Штейнгауэр позвонил в щитовую, спросил Зою, как ведут себя системы.
- Нормально, - односложно ответила она. - Кури пока.
"Чем ты, женщина, ежеминутно недовольна? Почему своё недовольство сгоняешь на людях? Мягкий нежный тон тебе больше к лицу. Не мужиком родилась же!.." - раздражаясь сам подумал он, выходя на улицу.
Садист встретил Цыгана. Они стояли возле курилки и что-то, смеясь, обсуждали. Петрович ушёл по делам. Рыжего Пини тоже след простыл - убрался подальше от "отмороженных".
За воротами проходной, вспугнув стайку грязных взъерошенных голубей, призывно засигналила машина. Из домика с плоской крышей вышел, зевая и почесываясь, охранник - прихрамывающий старик с обшарпанной алюминиевой тростью в подрагивающей руке и орденскими планками на старом солдатском кителе. Погремев для виду навесным замком и ржавой цепью на воротах (замок открывался без ключа), он распахнул створки не поинтересовавшись, есть ли у водителя разрешение начальника караула на въезд в запретную зону.
В кабине мощного "Урала" сидел похожий на Цыгана мужичок в кожаной коричневой кепочке. Он энергично жестикулировал, сквозь гул двигателя спрашивая подбежавшего двойника, к какому из двух подъездов подать машину.
Цыган стрельнул по сторонам тёмными бесовскими глазами, задержался на застывшем на крыльце Альберте, потом, решившись, дёрнулся как ошпаренный, отчаянно засуетился, закричал, показывая пальцем на дальний малоухоженный подъезд:
- Туда! Туда давай!
"Вот чёрт, ну никого-то не боится! Умён или безрассуден? Успел подкупить охрану? А что, интересно, вывозить собрался? Или я ошибаюсь, может, выписал что-то в заводоуправлении, уплатил деньги в кассу, а я тут возвожу напраслину на порядочного человека?" - терзался сомнениями Альберт.
Чтобы развеять их и удовлетворить любопытство, он решил никуда не уходить и не делать вид, что ничего вокруг не замечает, как поступают многие в этом мире. Цыган с "Уралом" не серенькие мыши, невидимками не ускользнут. В конце-концов, должен же он знать, честный человек Валька Кудряш или он порядочная сволочь. "Хватит давить меня уголовной моралью, говоря о том, что каждый берёт своё и чужое не возьмёт. В жизни всегда берут верх законы добра и справедливости. Добро бывает бито, но и зло недолговечно..."
Садист стоял на прежнем месте и, казалось, ждал, когда Цыган позовёт на помощь. Будущему бригадиру хотелось вкусить ворованного пирога. И Цыган позвал, обратившись к нему так, будто тот был един во многих лицах:
- Кенты, помогите с погрузкой!..
- Пошли? - позвал Альберта Садист.
Штейнгауэра знали как покладистого человека, а тут он вдруг отрубил концы:
- Нет, это без меня!
Если бы груз был не ворованным, Штейнгауэра сразу же обвинили бы в лени.
- Как хочешь, - пожал плечами Садист, Цыгану крикнул: - Пиню сейчас пригоню! Драный полезет в бочку, больше никого нет - вкалывают, заразы.
- Добро! - откликнулся Цыган, бросив на Штейнгауэра запоминающий взгляд.
По вытаявшим в снегу огнеупорным кирпичам, выложенным в жёлтый тротуарчик, Альберт прошёл к домику с плоской крышей - цеховской проходной. Нет, он не собирался предупреждать охранника о бдительности. С правой стороны домика был вход в курилку. Прикурив от электрической зажигалки, он вышел, сел на лавку, прислонился к стене.
Садист приволок Пиню за ворот куртки. Пиня не сопротивлялся, только жалобно что-то пищал.
Водитель "Урала" с Цыганом открыли задний борт кузова. Подоспевшие слесари погрузили пахнущие лиственничной смолкой жёлтые строганные доски, бруски и рейки. Вчетвером притащили из-за корпуса цеха бетономешалку и с трудом подняли её туда же. Подышали тяжело, с хрипом и свистом, отёрли с раскрасневшихся лиц пот, посмотрели друг на друга влюблённо и преданно, рассмеялись в довольстве.
Старик с орденскими планками на кителе с нескрываемой завистью и раздражением голодранца наблюдал за ними, прикрыв от слепящего солнца вздрагивающей рукой белесые слезящиеся глаза.
"Вот тебе и честность!" - волновался Штейнгауэр.
- Что ещё? - Садист толкнул локтем в бок Цыгана. - Говори, мы в твоём распоряжении. Завтра ты - в нашем...
- Ну конечно! - живо откликнулся Цыган, с радостью взглянув на друга. - Сходите, принесите... Короче, там, за дверью, под лестницей... Ну, ты знаешь... Я прикрою... - кивнул в сторону нервничавшего старика и не обращая внимания на Штейнгауэра.
Альберт не имел привычки совать нос в заброшенные чуланы и тёмные углы, он не знал, что находилось под лестницей, строить догадки не спешил - всё должно было открыться само собой.
А там, под лестницей, измазанные известью и заваленные от посторонних глаз строительным хламом стояли четыре пятидесятилитровых полиэтиленовых барабана.
Садист открутил белую крышку одного из них, сунул палец в горло, поднёс к носу, понюхал и, сладко выдыхая, дал заключение:
- Высшей очистки! Экстра класса!
- Такой редко бывает, - подтвердил Пиня. - Не спирт - минеральная водичка. Я еще вчера затарился.
Похожий на Цыгана водитель тихо рассмеялся:
- Коньячок сварганю отменный! Спиртное в России - эквивалент золоту - купить можно всё, что душе угодно!
- Любить, так королеву! - вдохновляясь, крикнул Пиня и заржал лошадью.
- Тихо ты, хроник конопатый! - цыкнул Садист и от души врезал ему по шее. - Не закроешь хлеборезку, я-те ласты вырву, пол-да?
От удара Пиня упал, а от неожиданности онемел. Никто больше его не тронул и он поднялся. Поднялся сгорбленным, перепуганным, потирая заломившую шею и с нескрываемой обидой посмотрел на изверга в человеческом обличье.
Мужичок в кепочке жёстко нахмурил брови, строго сказал:
- Ты поосторожнее, корешок, за такие дела грустную жизнь обещают.
До Пини дошло, что они совершают преступление. Он заозирался, схватился за ручку барабана и свистящим шёпотом поторопил товарищей:
- Давайте скорее! Раз уж взялись...
- Не гони волну, братан! - осадил Садист. - Спешка нужна при ловле блох. - Приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель выглянул во двор.
О чем говорили Цыган и старик, Альберт не слышал - договаривались они в домике охраны. Общее содержание разговора прояснилось, когда они вышли.
- Смотри, босяк, не опаздывай, иначе останешься с носом! - предупредил старика Цыган.
Ветеран войны и труда светился радостью обновления.
- Не боись, батенька, - в тон ему ответил он, - моя "мыльница с попой в рожу " бегает я-те дам, ты не возьмёшь - не опаздаю. Буду на месте вовремя, как штык!
Речь, конечно же, шла о дележе ворованного, на который старик обещал приехать на автомобиле известной марки. Они ударили по рукам и разошлись.
Альберту стало очевидно, что его попросту не замечают, с ним не считаются, он для Цыгана, для Садиста, для Рыжего Пини и этого старика с "попой в рожу" пустое, ничего не значащее место. Или они принимают его за своего парня. Но ведь он - вот он, здесь, он есть, он сидит на лавке, курит, двигается, думает, и он им не свой, он не связан с ними тёмными делами, преступными клятвами и обязательствами! Почему же они ведут себя так нагло? "Уверены, что я не подниму шума. Они хорошо знают психологию людей, в том числе и мою - Альберта Штейнгауэра! Воровство в ранге положительных качеств человека! Экономическая предприимчивость! Молчание случайного свидетеля - одобрение идеологии преступного мира. Всё встало с ног на голову, исказилось в кривом зеркале, приняло противоположное значение. Общество, в котором ветеран войны и труда из-за плохой жизни с лёгкостью идет на сговор с преступниками, должно быть разрушено!.. О нет, и я туда же!.. - не разрушено - такое общество должно быть исправлено! Большевистская пропаганда меня свихнёт: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..." - программа Системы в строках гимна..."
Барабаны со спиртом погрузили в два приёма. Заодно прихватили пятнадцать рулонов рубероида, тринадцать мешков цемента, десятка два упаковок с кафельной плиткой, около ста тридцати метров кабеля, ящик гвоздей, минераловатные плиты...
- В хозяйстве всё сгодится! - радовался машине добра Цыган. - Ну, кенты, держите "краба" - я поехал! Если что не так - вечером утрясём. Заехать за каждым не смогу, придётся пешим драпом...
Садист и Рыжий Пиня с особенным чувством понимания попрощались с друзьями, посмотрели, как разворачивается в тесном дворе большой "Урал", как выезжает за ворота и старик закрывает их, напевая в приподнятом настроении:
- Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой идти готов!
- Эй, дед! - окликнул Альберт. - От кого ворота закрываешь?
- Порядок должон быть, - хмыкнул тот в усы. - Уж коль они есть, почто не закрыть? Мне за это копейку платят. А ты чего не работаешь? - и не дождавшись ответа вдруг спрятал глаза и прошкандыбал в свою будку.
Садист и Пиня подошли к угрюмому Альберту. Про себя они решили, что он подавлен чёрной завистью к награбленному и сожалеет, что ему ничего не перепадёт. Садист достал из верхнего кармана куртки мятую пачку бийских сигарет "Астра", поделился с Пиней. Пиня уселся на высокий порожек курилки, Садист - на лавку рядом с молчавшим Альбертом.
- В газовке был? - заметил волдыри ожогов Садист. Угрюмость Штейнгауэра перенёс на его болезненные ощущения.
- В смене две женщины и я... - нехотя обронил Альберт.
- В каждой смене так, - заметил Пиня.
- Я не жалуюсь - констатирую.
- Мужиков не хватает, - благожелательно согласился Садист. - Кроме химдыма и стройтреста бабам негде работать. Образования-то - кот наплакал... Здесь всё же быстрее дают квартиру, детский сад, выше зарпалата...
Возбуждение воровской операции вылилось у Пини в речевой водопад:
- А бесплатное питание в столовке? А пенсия в сорок пять? А доплаты за работу в выходные и праздничные дни, за ночные смены? А мясо-колбаса, дефицитные товары по московскому снабжению? Да баб этих палкой не выгонишь с завода военно-промышленного комплекса! И не горбатятся они - тяжелую работу мужики делают. У тебя, Алька, на шее Зойка с Иркой сидят, поэтому она у тебя такая красная!..
Садист стряхнул упавший на штаны пепел, возразил:
- Им тоже достаётся под самую завязку. Не бабское это дело - противогаз на морду напяливать. Придёт с ночи домой, а там - куча пацанов и муж алкаш. Да хоть один пацан - всё равно: расслабиться не может - шатается из угла в угол, истерики закатывает. Ну что это за мать, когда дети шарахаются от неё как от чумы?
- Вот-вот, моя стерва такая же! - сплюнул в раздражении Пиня. - Думаете, с чего я жру, с чего зюзю уважаю? А с того, что брал в жёны добрую весёлую девушку - о, слышите, как звучит: девушку! - а получил швабру обыкновенную - чуть что не так, сразу дерётся. Кто поверит, что пяток лет назад я с тёлками клёво фестивалил, портвешок на халяву кушал, борзел на всякую шушеру?..
Угрюмость Штейнгауэра уступала место волнению - предвестнику активного действия. Казалось, он думал о том, что присутствие женщины в опасном химическом производстве дико, нелепо, бессердечно, безнравственно, что это не присуще социализму, скорее - деспотизму средневековья! И сколько еще нужно положить прекрасных женских голов на жертвенный чурбак, чтобы социальная справедливость в отношении к лучшей половине человеческого общества, к женщине-матери, любимой восторжествовала? И оправданы ли будут эти жертвы? Не обман ли это? Не кошмарный ли сон?
Но Альберту Штейнгауэру надоело пустозвонство. Он был взволнован наглым воровством и тем, что преступники рассуждали теперь о справедливости. В нём давно боролись противоречивые чувства, тёмные и светлые силы.
Вначале было Слово, свидетельствует Евангелие от Иоанна. Но прежде слова была мысль. Взволнованная внезапным озарением.
- Вы помогли ему украсть, - с трудом произнес Альберт, понимая, что обрекает себя на изнурительную войну с сильным противником, поскольку мирно это заявление закончиться не может - не такой уж он наивный, чтобы обманываться.
Благожелательность Садиста будто ветром сдуло. Он уставился на законника леденящим взглядом волка, у которого отобрали добычу. Произошло это неожиданно, поэтому во взгляде долго читалось недоумение: " Да как ты смел?!. " Он концентрировал в сердце зло, сжимал его в тугую пружину, чтобы нанести удар сокрушительной силы. Но с концентрацией ничего не получалось - противодействующая сила твёрдого умного взгляда распыляла волю. Он глубоко затянулся и задумчиво выпустил длинную струю густого синего дыма.
- Украсть? Ты о чём?.. Ты... ты об этом?..
- А чего это мы вдруг стали залупаться? - взъерепенился, вскакивая, Пиня, являя собой антипода Кузовникову - персонажу рассказа "Выбираю деревню на жительство" алтайского писателя, кинорежиссера и актера Василия Макаровича Шукшина. Кузовников мечтал прожить жизнь понемногу приворовывая, но не досаждая людям.
- Помолчи, без сопливых разберёмся! - оборвал Пиню Садист, повернулся к Альберту и с противной ухмылочкой забойщика скота спросил: - Хочешь знать, почему мы помогли Цыгану?
Чувствовал себя Штейнгауэр прескверно - войны не хотелось, но пристальный взгляд рысьих глаз, эту ухмылочку выдержал.
- Жалко будет, - сказал он, - если ты, Савелий, и ты, Павел, по глупости угодите в тюрьму. Валька Кудряш выкрутится, а вы - нет. За вас некому заступиться. Раскрутят вас на полный срок.
Скулы Садиста затвердели, в глазах загорелся огонь.
- Ты серьёзно? - наигранно-удивлённо спросил он, оставляя шанс повернуть вспять, превратить всё в игру.
Альберт Штейнгауэр шагнул в бушующее пламя:
- Как никогда!
Рыжий Пиня моргал медными ресницами. Уж он-то на собственной шкуре испытал, как больно бьёт Садист, когда бывает по-настоящему раздражённым, а тут - просто вышел из себя!
- Стукач! - истерично крикнул он, показывая волку, кто отобрал у него овцу.
- Доносы строчат втихушку, а я весь тут, перед тобой, и не я тебя - ты боишься меня! - Альберт всегда защищал своё достоинство.
Садист криво усмехнулся, медленно, будто нехотя, поднялся. И вдруг резким щелчком бросил раскуренную сигарету в лицо возмущённого Альберта.
- Рыжий, держи патриота! - крикнул он и ударил правдолюбца тяжелым костистым кулаком.
Альберт ждал такой реакции, внутренне готовился к инциденту, но, - увы! - не был ловок - никогда всерьёз не занимался спортом, не успел уклониться ни от сигареты, ни от кулака. Он просто решил держаться мужественно, как подобает уважающему себя мужчине, что бы ни случилось дальше.
Пиня оттолкнул падавшего Альберта и тот удержался на ногах. Альберт хотел ответить Садисту таким же ударом, но тренированный боксёр легко ушел от слабого взмаха руки. Вдвоём они схватили напружинившегося правдоискателя за руки, начали заламывать за спину. Сопротивляясь и отступая, он прижался спиной к стене уже в курилке. Опрокинутая в борьбе лавка и массивный стол под "козла" мешали ему. Лицо его покраснело от напряжения, исказилось гневом, глаза налились кровью. Кто бы мог подумать, что всего минуту назад он желал добра этим людям! Но сейчас... Силы оказались слишком неравными: взбешенный Садист и испуганно-суетливый Пиня распяли его на стене как воины римского прокуратора Пилата распяли Иешуа Га Ноцри на кресте. Чтобы завершить хлопотное дело, Садист нанёс короткий сильный удар кулаком в область сердца.
Дикая боль пронзила Альберта насквозь. В ушах зашумело. В глазах разверзлась Вальпургиева ночь: ослепительные звёзды и чёрные рваные дыры смешались в бесовской пляске в сплошной огненный калейдоскоп, опаливший сердце и мозг новой острой болью, перехватившей дыхание, взорвавший ором голосов обезумевших мыслей. Сквозь дикий хаос он вдруг ясно расслышал невозмутимый голос Садиста:
- Это тебе наука, козёл, пол-да?
Альберт потерял сознание.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/13/1769