Полковник Александр Семенович Девятин заканчивал суточное дежурство по управлению. Правда, оставалась еще ночь, но она обещала пройти спокойно.
Полковник с трудом оторвал натруженное место от облезлого кресла, поднялся, потянулся по-кошачьи и подошел к окну.
На вечерних улицах медленно закипала ночная жизнь. Из метро выходили молодые, веселые и здоровые люди. Мужчины и женщины. К известному в городе заведению подкатывали шикарные иномарки, мордатые холуи подскакивали к дверцам, давая выйти и резво отскакивали, зажав в потных ладошках праведно заработанный бакс. Ранняя в этом году весна манила и влекла. Все там, снаружи, обещало веселье, отдых, обильную закуску и выпивку.
Семеныч мрачно взглянул на часы и прислушался к шороху в генеральском кабинете.
- И чего сидеть-то! – заворчал он. - Десятый час! Сидит, сидит!
Будто в ответ на его справедливый запрос, двери кабинета распахнулись и на пороге появился уже одетый командир с папкой в руке, туго набитой газетами и полуразгаданными кроссвордами.
- Я убыл! – торжественно объявил он. - Все тут проверьте, что б ничего тут! Завтра - как обычно.
Затем развернулся и прошествовал к выходной двери. Полковник мелким шагом семенил по левому борту. Дойдя до дверей, генерал устало махнул рукой и исчез до утра.
Семеныч вернулся к столу дежурного, покидал в сейф бумажки, стащил с себя форму и переоделся в спортивное. Потом достал из сумки пару пакетиков, сшиб башку с самого ответственного телефона и отправился на этаж ниже, оправиться и, заодно, помыть овощички, купленные им у метро еще с утра.
Здание было хоть и новое, но как-то уж больно часто ремонтируемое. Особо это касалось, почему-то именно туалетов. Без всякой логики и видимой причины, они неожиданно закрывались в одном месте и открывались совершенно в другом. Иной раз, пока узнаешь, где открыто, да пока добежишь - уписаешься, прости Господи!
В туалете Семеныч провозился минут двадцать. Будучи кадровым военным, он все и делал по-военному, не спеша, основательно.
Мыть овощи, это значит МЫТЬ ОВОЩИ. Если это петрушечка, так не грубо же - весь пучек разом, а каждый листик отдельно, а уж только потом весь.
Огурцы и редиску надо мыть в небольшой кастрюлечке, раз по пять сменяя воду, а помидорчики, каждый отдельно, нежно и любя – ручками, пальчиками. И уж, напоследок лучок, чтобы ни одно перышко не помять.
Вернувшись на место, полковник расстелил на столе старые газеты в два слоя, потом целый ватман с какой-то схемой на обороте. Сходил к генералу, взял взаймы с десяток хороших листочков ксероксной бумаги, перекурил маленько, подточил об сейф тоненький ножичек и приступил к священнодействию.
Вскоре парадными рядками улеглись кружочки помидора и редиски. Стройными шеренгами выстроилось боевое охранение из ломтиков огурца и перчика. Лучок и зелень нежно обрамляли место приближающегося пиршества.
Томно посапывая и тихо присвистывая, Семеныч нарезал тоненько бородинского, на каждый кусочек положил кружок вареной картошки, сверху селедку, все это окропил зеленым лучком и чуть-чуть подзаправил майонезом. Рядом разместились миллиметровой толщины пластинки сала с вкрапленными мелкими чесночными дольками.
Затем, тяжело вздыхая и не переставая материться, полковник слазил в холодильник и водрузил, нехотя, во главе всего этого богатства уродливую, кособокую бутылку чего-то минерального, без газа, из скважины № В-82.
Приготовления были закончены. Хозяин пиршества уселся в кресло, грустно окинул взглядом стол и призадумался.
В свои неполные сорок девять, Семеныч успел обзавестись многими, свойственными офицерскому корпусу хроническими заболеваниями.
Здесь были и все виды гастрита, и «штабная печень», и остеохондроз, заставляющий поворачиваться по-волчьи, всем корпусом, и, источник вечной непоседливости, геморрой, и давление и трухлявые сосуды.
Царствовал же над всеми этими недугами начинающийся диабет, болезнь никак не дающая о себе знать, но, в конце концов, поражающая все то, что собственно и составляет гордость и достоинство мужчины.
Мало чего боявшийся старый вояка здесь, честно говоря, малость струхнул.
Проклятая память, часто, не к месту и не ко времени отказывающая в последнее время, тут, как нарочно, услужливо подсунула образ дальней родственницы, по пять раз в день коловшейся инсулином и все же помершей то ли от гангрены, то ли от чего-то там еще более страшного.
И, сейчас, если Семеныч иногда, по обычным возрастным причинам, не видел цену на этикетке, если чуть шатался зуб или тянуло сердечко, то все это он уже сваливал исключительно на диабет и всем своим полузвериным полковничьем чутьем ощущал приближение начала конца.
Приговор врачей был сродни смертной казни путем публичного четвертования. Ничего острого, жирного, жареного, печеного, вяленого, сладкого, соленого, пивного и алкогольного. Можно все разваренное, размоченное, разжеванное, перетертое, парообразное и безвкусное. Словом, обычная диета женщины, на первых месяцах беременности.
Яркий представить штабной культуры, Александр Семенович начал с составления многофункциональной программы оздоровления. Разработал понедельные планы действий, ежедневную диету, комплекс физических нагрузок.
Домашние, также изрядно перепугавшись, внесли свою весомую лепту. Несколько дней подряд Семеныч с удивлением извлекал из самых неожиданных мест, начиная с ботинок и кончая рулоном туалетной бумаги маленькие записочки, с одним и тем же текстом, выведенным неуверенной детской ручкой: «Папочка, бириги сибя! Пожалей маму!»
Обложенный со всех сторон, он изо всех сил держался целых четыре дня.
Потом случился юбилей у старинного друга, а вслед за этим приехал свояк и прожил у них дома, больше двух недель, каждый вечер оправдывая свое присутствие бутылкой какой-то дряни и грубым, желтым деревенским салом.
После свояка Семеныч, находясь в здравом уме, написал сам себе письмо на семи листах, и нигде в мире не было еще употреблено такое количество, таких грязных ругательств, которыми он наградил собственную персону.
Итак, уже вторую неделю полковник держал оборону от самого себя. И это было не слабее всех тех оборон, что держали лучшие армии мира в крупнейших человеческих войнах.
Страстный балагур, живописующий рассказчик, анекдотчик, душа и заводила в любых компаниях, он в одночасье стал угрюм и неразговорчив. Сторонился бывших друзей, с ожесточением отбивался от обычных в офицерской среде пирушек, вовремя приходил домой, молча давился диетическим и рано ложился спать.
И не спалось ему. Все думалось, как жить дальше, чему радоваться, чему огорчаться.
Все в его жизни перевернулось вверх дном.
То, за что его уважали и любили, стало врагом ему, то, над чем он раньше сам смеялся и презирал, превращалось в единственно возможное, что оставалось ему в жизни его.
Оставшись наедине со своими мыслями, Семеныч откровенно загрустил. Набрал домашний номер, перекинулся с женой дежурными фразами, полистал программы по старенькому телевизору и решил все-таки перекусить.
Приподнялся, взял бутерброд, прожевал тяжело, про-давил кусочек сальца, кинул в рот, нехотя, без всякого желания, ломтик огурчика. Затем, повинуясь многолетней привычке, высоко задрав локоть и резко запрокинув голову, рванул залпом полстакана минералки, выдохнул, помотал головой и бессильно рухнул в кресло.
Обалдевший от столь дикой для русского офицера непоследовательности организм ответил грозным бурчанием в животе и нездоровой отрыжкой.
- Нет, ребята! – обращаясь к дрогнувшим дверям рявкнул вдруг озверевший дежурный. – Нет! Не пойдет так! Нет!!!
Он вскочил и быстро пробежал по дежурке туда - сюда.
- Нельзя сразу! Это! Постепенно надо, потихоньку! – чуть тише добавил он, уговаривая сам себя. – А то еще больше вреда будет! – вспомнил он вдруг слова какого-то своего бывшего собутыльника.
Полковник еще некоторое время стоял у окна, нервно курил, разглядывая толпы гуляющих людей.
Оттягивал сколько мог, но решение было принято.
- Ну, вот только так! Что бы сегодня, последний раз! Чуток, для разгрузки! Все ж дежурство, нервы, усталость! А завтра!? Завтра - все! Уважать себя перестану. Ну, вот гадом! Ну гадом буду!
Еще некоторое время он продолжал говорить, обращаясь то к дверям, то к окну, то еще к каким-то невидимым оппонентам. Ходил, размахивая руками, теребя всклокоченные волосы и пошлепывая себя по заросшей холке.
Все кругом испуганно притихло, обычно наглые крысы забились под пол, комары с ужасом повылетали на улицу, вечно жужжащая люминисцентка моргнула разок и погасла совсем, десять с лишним лет назойливо тикающие часы за-мерли навсегда. Воцарилась гнетущая тишина.
Лицо полковника выражало смертельную уверенность в правоте своих действий. Движения стали выверенными и неестественно точными. Мозг работал в боевом режиме, ошибок быть не могло.
Раньше у Семеныча всегда был прочный запас спиртного, но с учетом последних событий он его яростно ликвидировал, вплоть до бесплатной раздачи кому попало.
Однако память тут же подсунула ему как в кино, смущенное лицо подчиненного майора Савушкина, который с недоумением взял тогда бутылку «Зубровки» и растерянно, не веря в происходящее сунул к себе в сейф.
Сейф стоял в соседней комнате, ключи от него висели в специальном ящике и находились на случай пожара в полном ведении дежурного.
- Пожар пожаром! – здраво рассуждал вслух полковник. – А случай-то почти такой же, в смысле идентичности, типа по категорийной важности происходящего события!
Речь его была прервана страшной догадкой.
«Неужели уговорил, гаденыш! Больше недели прошло. Мог! Мог уговорить! Хотя праздников не было, сам он почти что непьющий! Тем более на рабочем месте! Тем более на службе!»
Семеныч побрагровел от одной только мысли о возможности такого святотатства сопливого майора по отношению к воинской службе.
Момент истины неумолимо приближался. Полковник изъял нужные ключи, вскрыл помещение и не включая света приблизился к заветному хранилищу. Несмотря на резко ухудшающий зрение диабет, сейчас он видел в темноте как кошка. Сейф открылся бесшумно.
Дверца еще не до конца раскрылась, а соколиный глаз полковника уже зафиксировал поблескивающее в лунном свете бутылочное стекло. Есть! Все на месте!
Семеныч осторожно обхватил бутылку запотевшей ладонью и, стараясь не задевать остальное содержимое сейфа и, по возможности, НЕ ОСТАВЛЯТЬ СЛЕДОВ, вытащил драгоценный подарок судьбы, закрыл дверцу, аккуратно запер и опечатал комнату. Затем тихо, почти не дыша, на цыпочках вернулся на свое место. И только тут перевел спертое содеянным дыхание.
Дело было сделано, напряжение резко спало. Зашуршали крысы, с десяток комаров вновь завислa над потолком, ход часов восстановился сам собой.
Было уже почти одиннадцать. Самое время для продолжения ужина, в принципиально новой обстановке.
Как все изменилось за столом! Как все стало веселее, радостнее, приятнее. Закусочка как бы сама просилась на зубок, сальцо золотилось прожилочками, лучок тянулся сочными перышками, и даже минералка уже не казалась та-кой уродливой.
Семеныч взял «Зубровку» за горлышко и посмотрел на просвет. Внутри вальяжно переливалась тягучая золотистая жидкость, как будто живое существо манило ласково:
«Ну! Что ж ты! Открой скорее! Отведай! Насладись… !».
Сил сдерживаться уже не оставалось. Усилием воли полковник строго оглядел стол, любовно поправил кое-где сбившуюся закуску, неожиданно легко открутил пробочку и в недоумении огляделся.
А рюмка! Рюмочки не было! И приборы-то все пораздавал в припадке праведности! Да не беда, стакан вон стоит, уставший от безделья. Надо бы только протереть от пыли. Семеныч огляделся в поисках салфетки, порыскал в сумке, но нашел там лишь еще одну детскую записочку. На мгновенье задумался, да поздно уже.
Свершилось!
Стакан сам прыгнул в руку, сам наполнился наполовину, полковник мощно выдохнул, и махнул не глядя. Затем с яростью набросился на закуску, будто не ел две недели. Любовно выстроенные порядки почти мгновенно испарились, как после ядерной атаки.
Семеныч наполнил еще и так же резко опрокинул содержимое в ставшее теперь мягким и влажным горло. Лениво закусив редисочкой он откинулся в кресле и блаженно замер.
Полковник не был любителем разных настоек и наливок, предпочитал чистый продукт. Но сейчас выбора не было, и несколько странноватый привкус не встревожил его.
Но вот после третьей, Семеныч слегка забеспокоился. Ни вкуса, ни запаха, да и особой крепости не чувствуется.
«Е-мае! – испугался он. – Может там, отрава какая!»
Да нет же. Бутылка та же, что и отдавал Савушкину. Может, приоткрытая была, выдохлась. Вон как пробка легко отошла. Точно выдохлась!
Он взялся опять за бутылку. Запаха точно никакого. Не отрава вроде, но и на водку не похоже. Семеныч вспомнил разом про все свои болезни. Закололо, застучало и придавило сразу во всех местах одновременно. Он охнул и сполз вниз по креслу. Рука потянулась к телефонам, вернула трубку на место и набрала Савушкина.
- Слушаю товарищ полковник! – бодро отрапортовался майор, воспользовавшись видать определителем.
- Ты вот что, Леха! – вяло начал дежурный. – Тут генерал задачку поставил. Вот те бумаги надо, помнишь?
- Так точно, все есть! В сейфе они, Семеныч! Прямо на верхней полке лежат. Откроете, сразу найдете.
- Найдете! – закозлился полковник. – Я поискал уже, да не то нашел, твою мать! Спиртное в служебном сейфе содержите! С документами рядом. Обнаглел! Май-о-ор! Службу забыл, так я напомню! Напомню, только явись завтра! Май-о-ор!
- Товарищ полковник! – заскулил Савушкин. - Вы ж сами отдали! Я и брать-то не хотел.
- Не хотел он! – чуть успокоился Семеныч. – Не хотел, не брал бы! А уж взял так выпил бы как мужик нормальный, не оставлял бы зло на дне!
- Да мы ее и того! – ободрился майор. – Типа, сразу же и приговорили.
- А чего ж там налито тогда, а? – вздрогнул дежурный. – Чего там, говори, гад!
Тут пришла очередь Савушкина перепугаться.
- Да прямо неудобно, товарищ полковник. Дело такое. Ну, приняли мы ее тогда. Ну, засиделись, разговоры разные. За службу. Потом пивка. Ну, вот так это все и получилось. Завтра все уберу, все вынесу, Александр Семенович! Все будет чисто!
Извинения подчиненных обычно действовали на Семеныча успокаювающе, но не в этом случае.
- Леша! – ласково спросил он. – Скажи Христа ради, чего в той бутылке было-то, а! Скажи, пожалуйста.
- Так я ж докладываю, товарищ полковник! Ну, помочился я туда! Извиняюсь, конечно! Туалет-то на ремонте, сами знаете, а на другой этаж не успел бы. Пиво же, Вы ж понимаете! Ну, потом позабыл вынести, потом выходные. Так и осталась стоять. Так что не спиртное это, Семеныч! Отменяется взыскание!
Полковник встал, вытянулся во весь свой внушительный рост и натужно заорал отработанным за долгие годы мерзким командирским басом:
- Ка-акэй! Ка-кэй я тебе Семеныч, твою мать! Ка-акэй, это дело! Я тебя, это …! За хранение посторонних, это …! Документы, это дело! Под суд, твою мать! Сгною! Удавлю! Удавлю, гада!
На той стороне все стихло и, кажется, кто-то упал. Полковник взял почти допитую бутылку и хотел запустить ее в стену, чуть пониже часов.
Но передумал. Сходил к себе в кабинет, принес дорогого индийского чаю, что привезли знакомые ребята из Дели. Заварил покрепче, потом долго остуживал на подоконнике. Через полчаса долил остывший элитный чаек в злополучную бутылку, завернул пробку и тем же коварным путем вернул ее на законное место.
Стоявшие внизу на посту двое бойцов долго еще наблюдали мечущуюся по дежурке тень и уважительно покачивали маленькими угловатыми головками:
- Гля, братан! Полканы, а пашут, типа чисто носорогов, всю ночь напролет. Армия, однако!