(к 82-летию Н. Г. Шафера)
В 1990-м году я учился в 8-м классе очень средней школы очень среднего казахстанского областного центра. Учеником, при этом, я был не самым средним, да и время тогда, если помните, было вполне себе не «среднее», а потому в совершеннейшем его (времени) духе мне было поручено подготовить и провести для своих одноклассников «классный час» (все ведь помнят, что это такое?) на тему «Бардовская песня». Бардовской песней увлекалась когда-то моя мама, классическая «шестидесятница» из Алма-Аты, отец же ничего, кроме фамилий «Кукин-Клячкин, Визбор-Окуджава», в общем-то, не знал. Одним словом, не было у нас в доме ничего особо «бардовского». Нет, вру! Был Высоцкий! Но Высоцкий в Советском Союзе был больше чем просто «бард» - его знали все, и его посмертная пластинка «с фоткой в свитере» была, кажется, во всех советских семьях.
- Ну что ж, значит, пойдём к Шаферу! – сказал отец, узнав о поручении, выданном классной руководительницей.
Наума Григорьевича Шафера я, конечно же, знал и до этого. Для меня он был одним из многочисленных знакомых моего интеллигента-отца, к которым мы иногда ненадолго заходили в гости во время субботних или воскресных прогулок по городу. Во время таких визитов отец разговаривал со своими друзьями-приятелями про какие-то не очень интересные вещи: про палехскую миниатюру – с художником Шкребко, про дореволюционные издания Конан Дойла – с книголюбом Розенбергом, про творчество поэта Павла Васильева – с журналистом Музалевским… Согласитесь, на взгляд пяти – двенадцатилетнего ребёнка совершенно не интересные темы. С Наумом Григорьевичем Шафером обсуждались уж совсем какие-то «сложности»: последние публикации в «толстых» журналах и выход пластинки какой-нибудь Изабеллы Юрьевой. Единственное, что запомнилось мне из тех бесед – это то, с каким жаром невысокий, лысоватый и всегда сутулящийся Шафер убеждал моего отца в том, с чем тот, как мне казалось, не особенно спорил. Я, естественно, в тех разговорах участия не принимал – меня обычно «развлекала» супруга Наума Григорьевича, Наталья Михайловна. Она, учительница русского языка и литературы, помню, расспрашивала об успехах в школе, дарила мне какие-то фломастеры и красивые тетрадки… В общем, я тоже с пользой проводил время.
***
В нашей семье есть легенда, которая гласит, что отец познакомился с Наумом Григорьевичем буквально накануне моего рождения, и чуть не на второй день знакомства потащил того в гости – знакомить с моей мамой. Там они, уже все вместе, много говорили и чуть-чуть выпивали, а выпив, стали петь «шестидесятнические» песни и декламировать стихи. Именно этим времяпрепровождением перед самыми мамиными родами объясняются теперь мои музыкальные и литературные пристрастия, а сам Шафер у нас в семье считается моим «почти крёстным». Даже нынешние мои завалы из книг, газет и компакт-дисков родители сравнивают только с аналогичными, виденными в квартире Шафера.
Я прекрасно понимаю своего отца, обрадовавшегося тогда, в середине 70-х, знакомству с Наумом Григорьевичем. В провинциальном городе, каковым является мой родной Павлодар, такие люди как Шафер – это ценность, дар Божий. Человек высокообразованный, литературовед и музыковед с энциклопедическими познаниями, обладатель фантастической коллекции пластинок и магнитофонных записей разнообразной музыки – прежде всего, той, что принято называть «эстрадой», музыкой популярной, да ещё и чуть не со времён появления звукозаписи! Знакомством с такими людьми нужно гордиться и дорожить!..
…Даже если все вокруг считают иначе. Уж не знаю, когда отец узнал, что Шафера с моим родным городом связывала не только романтическая история «целины», «шестидесятничества» и стремления нести образование и культуру «в массы». Наум Григорьевич, как оказалось, ещё и «сидел» у нас в Павлодаре – полтора года по политической статье, а освободился незадолго до знакомства с моим отцом. После заключения Шафер, лишённый всех своих научных званий и регалий, на долгие годы был выключен из полноценной научной и культурной жизни: работал учителем в местной вечерней школе и лишь изредка публиковался под псевдонимами. В городе считалось, что общаться с ним равносильно общению с прокажённым! Особенно, если заботишься о собственной карьере.
Отец же мой, узнав о судимости Шафера, сделал совершенно иной вывод и стал «выжимать» максимум из этого знакомства, пока вниманием коллекционера и литературоведа не владели чиновники и коллеги-учёные, пока он живёт в провинциальном Павлодаре, а не в более подходящих для него «столицах». Остатки 70-х и все 80-е отец ходил к Шаферу, чтобы переписать на магнитофон очередной музыкальный раритет, взять почитать редкую книжку, но прежде всего – чтобы общаться, общаться и ещё раз общаться! То, что рано или поздно у Наума Григорьевича не будет свободного времени для «пустых» разговоров, потому что он вернётся в свою среду – к учёным, вузовским преподавателям, писателям, музыковедам и литературоведам, было понятно. Собственно, это и произошло в конце 80-х, когда Шафера реабилитировали. Именно тогда его работы стали публиковать в солидных изданиях, в издательстве «Советский композитор» вышла книга Наума Григорьевича о композиторе Исааке Дунаевском, а в квартире его (разумеется, если хозяин был дома, а не на очередной научной конференции или в творческой командировке) постоянно гостили казахстанские или московские журналисты…
***
Тем не менее, и после своего возвращения к полноценной научной и творческой деятельности Наум Григорьевич по-прежнему находил время для общения с моим отцом. Естественно, он с готовностью откликнулся и на просьбу помочь мне «с бардами».
Как сейчас помню: прохладная, но солнечная апрельская суббота, а мы с отцом шагаем с катушечным магнитофоном в дорожной сумке по улице Лермонтова в гости к Шаферу. Жили они тогда с Натальей Михайловной на центральной павлодарской улице, почему-то названной в честь главного чекиста Дзержинского, в длинной белой пятиэтажке, на первом этаже которой располагался магазин товаров для детей «СЧАСТЬЕ». Слово «СЧАСТЬЕ», выложенное по тогдашней моде люминесцентными трубками, было вынесено на крышу этого примечательного дома и «маячило» там круглые сутки, одним фактом своего существования давая понять всем унылым прохожим, что оно, счастье, где-то рядом…
В тот наш визит коллекционер лишь слегка «приоткрыл» мне мир авторской песни: мы записали по паре-тройке песен Галича, Клячкина, Кукина, Кима. Плюс Наум Григорьевич дал переписать фрагмент какого-то концерта Юрия Визбора с длинным и уморительным рассказом о съёмках фильма «Красная палатка». Параллельно с записью песен я конспектировал за Шафером его краткий рассказ об истории бардовской песни.
Хоть убей, не помню, как прошёл мой классный час и состоялся ли он вообще. Хотя отлично помню, как я к нему готовился – вдобавок к переписанному у Шафера сделал небольшую подборку с пластинок Высоцкого, которых к 1990-му году уже выпустили целый ворох, и Окуджавы – их дала переписать моя классная руководительница…
Главным итогом той подготовки к классному часу стало моё основательное увлечение авторской песней – с её приятными мелодиями, лиричными или острыми, но в любом случае умными текстами и доверительной интонацией. Каждый месяц я ходил в главный «пластиночный» магазин города, дабы купить что-нибудь из «свежевыпущенного» или «наконец-то довезённого до Павлодара». Магазин «Мелодия», к слову, находился в том же доме, где было «СЧАСТЬЕ» и где жили Наум Григорьевич с Натальей Михайловной – в изогнутом продолжении этой пятиэтажки. А ещё в том доме располагался главный книжный магазин города, «Эврика»… Я ж говорю, длинный дом, длинный… Но звали его в городе всё-таки «СЧАСТЬЕ»…
Однако главным источником пополнения моей бардовской фонотеки была коллекция Шафера. Постепенно я узнавал новые и новые фамилии бардов, чьё творчество мне было интересно, а Наум Григорьевич, к которому мы с отцом ходили раз в три-четыре недели чуть не на целый день, всегда охотно доставал заветную бобину с записями концертов или домашних «посиделок» Якушевой и Кукина, Лореса и Суханова. Переписывание с одновременным прослушиванием он всегда сопровождал интересными рассказами о том, как была сделана запись, обращал наше внимание на отдельные строчки или четверостишья, музыкальные фрагменты – в общем, вёл себя как настоящий просветитель, проводник. «Заказанное» мною обычно обязательно дополнялось бобиной «от хозяина» - какой-нибудь редкостью, новым именем, уникальной записью, о существовании которых я даже не подозревал. Так я познакомился с самыми ранними записями Высоцкого и Галича, с творчеством целиноградского барда Виктора Мильто…
Возвращались домой мы обычно поздно вечером – так же на трамвае, с магнитофоном в большой дорожной сумке и с ощущением полнейшего счастья от услышанного и записанного. Частенько, невзирая на поздний час, я ставил свежие записи маме – чтобы она тоже могла прикоснуться к тому, что подарил мне Наум Григорьевич…
В таком режиме я ходил к Шаферу «писать бардов» целых четыре года – до тех пор, пока не поступил в новосибирский универ и не уехал из Павлодара. Был, правда, перед отъездом ещё один небольшой период, когда я ходил в «дом с надписью «СЧАСТЬЕ»» чаще, чем обычно, потому что родители попросили Наталью Михайловну подготовить меня к вступительному сочинению в универ. Я, честно признаюсь, всегда очень плохо усваивал школьную программу по литературе. Подозреваю, большинство моих одноклассников тоже не очень её усваивало, но они об этом никому не говорили. А я говорил! И даже кричал! Мне, отличнику, всегда казалось обидным, что я, опираясь только на первоисточник и не читая соответствующего параграфа в учебнике, не могу расшифровать те идеи, которые закладывал Лермонтов в «Герое нашего времени» или Тургенев в «Отцах и детях». Как я сейчас понимаю, скорее всего, это происходило не только из-за моей тупости, но и потому, что ни тот, ни другой не писали своих произведений для учеников пятых-восьмых классов очень средних советских школ. Поэтому и перечитал я всю «школьную программу» гораздо позже – двадцати- тридцатилетним. А тогда, в 1992-1993-м… Я уже и не помню, с каким «диагнозом» отпустила меня после всех этих занятий Наталья Михайловна. Сочинение, во всяком случае, я написал на «4» - Блока с ошибкой процитировал…
***
В наш век цифровых технологий информация, хранящаяся на аналоговых или бумажных носителях, ценится мало. Зачем, если есть «джипеги», «пэдээфы», «авишки» и «эмпэтри»?
- А у меня «Даная» обоями на компе стоит!
- Залей мне Булгакова на ридер, в маршрутке почитаю!
- Хочу Высоцкого качнуть – восемь гигов на флэшке свободно, влезет ведь?
Всё это фразы из сегодняшнего дня. Информация (причём почти бесконечный массив практически всей информации, накопленной человечеством) наконец-то обрела давно желанное свойство, ДОСТУПНОСТЬ. И потеряла вместе с ним другое, может быть, самое важное своё свойство – ОЩУЩЕНИЕ СЧАСТЬЯ, которое может подарить. Не поэтому ли наши компьютеры завалены огромным количеством того, что мы никак не можем прослушать, прочитать, посмотреть?
Книга и пластинка – это не просто бумажный и аналоговый носитель. Это предметы, которые хранят тепло тех, кто когда-то читал их, слушал, рассматривал. Несколько лет назад при переезде я процарапал какой-то железякой одну из своих виниловых пластинок. Ощущение невосполнимости этой потери гложет меня до сих пор, хотя запись эта есть на компакт-диске, да и mp3 найти не проблема. Просто это была «та самая пластинка» - для меня в ней даже щелчки под иглой ценные, так же, как и конверт потёртый. А выбрасывать книжки я не могу научиться до сих пор – даже самые бестолковые из них, максимум, на «буккроссинг» отношу.
Люди тоже бывают «цифровыми» и «аналоговыми», «бумажными». Цифровые – они надёжные и неприхотливые, их можно менять местами, увольнять, унижать. Их готовят наши «цифровые» ВУЗы с помощью команд «copy» и «paste». Принять на работу «цифрового» менеджера – то же самое, что съесть «полкило еды»: чувство голода удовлетворено, а стандартный набор среднестатистической офисной работы выполнен. Еда у нас, к слову, тоже, чаще всего, «цифровая» - с «усилителями вкуса» и «ароматизаторами, идентичными натуральным»…
Отец мой иногда вспоминает, как его когда-то в детстве лечили от скарлатины. Это заболевание и сейчас-то считается довольно опасным, а в послевоенные годы означало практически гарантированную смерть. Тогда ещё не было «цифровых» врачей, умеющих лечить все болезни антибиотиками, тогда и с «аналоговыми» было напряжённо. Лечил отца старичок дореволюционного вида, который не признавал ни фонендоскопов, ни таблеток – слушал он трубочкой, а пить заставлял порошки и микстуры. Выходил…
Наум Григорьевич Шафер, он тоже не «цифровой» человек, он – штучный. Таких «шаферов», как и иглы для их патефонов, больше не выпускают – ни в России, ни в ставшем суверенным Казахстане, ни в Америке с Германией…
В век «цифровой» культуры ценятся «бестселлеры» - мерилом талантливости автора почему-то является количество проданных копий его произведений. Может быть, поэтому нам не нужны больше никакие проводники и просветители. Мы гораздо лучше них знаем, что и когда нам слушать и смотреть, о чём думать и мечтать! Нам про это рассказывают в «Яндексе» и в социальных сетях. А место «шаферов» где-то там, на пыльных антресолях со стыдливо задвинутыми подальше «аналоговыми и бумажными носителями» - книжками и виниловыми пластинками…
Только знаете что… Даже полное собрание всех бестселлеров мира я никогда в жизни не променяю на древнюю-древнюю запись Галича из фонотеки Шафера: «А там порученец, чернильный гвоздь, «Сидай, - говорит, - поехали!»», а отец мой (я точно это знаю) – на запись «Вечернего звона» в исполнении эмигрантского хора Донских казаков. А знаете, почему мы никогда и ни за что это не променяем? Потому что от этого всего мы когда-то ощутили СЧАСТЬЕ!.. И подарили нам это в доме с надписью «СЧАСТЬЕ».