Глава одиннадцатая
Вспоминая прошлое, Ирина старательно обходила самую болезненную тему – своей настоящей любви – к Владу. И вдруг сама засомневалась: а если у нее была эта... химическая реакция, как сейчас говорят? Никакая не любовь? Вот потянуло неудержимо, заклинило? Что она ценила в мужчинах до встречи с Владом? Все-таки инициативу, напор. А что получила?
Сева ее боялся – даже не посягнул на ее девственность за год дружбы. Потом, после армии, еще долго выжидал, когда она устанет от своих увлечений другими и вернется к нему. Шурик смотрел на нее, как на безгрешную богиню и все прощал. А она все-таки была противной – капризничала. По мелочам, как дурочка. Но он все принимал за шалости. Как мудрый старичок смотрел на нее, резвящуюся от чувства власти над любящим человеком.
– Ду-ра я была! – вслух сказала Ирина и стукнула себя кулаком по лбу.
Ладно, проехали... У всех теперь своя жизнь. Шурик счастлив во втором браке... Сначала, наверное, во внешнем сходстве с нею искал у Евы потерянную любовь. Не получилось. Сева... О нем она не знала ничего. Уехал за границу лет десять назад, как слышала от других. А до этого успел защитить кандидатскую диссертацию по своей любимой истории. Поступил все же на истфак, добился своего, пользуясь льготами для тех, кто прошел армию. Ирина хохотала, узнав тему диссертации. Что-то о колхозном строительстве в годы перестройки. Так и остался мечтателем. Интересно, что он делает за рубежом с такими ненужными знаниями? Тоже получается – пролетел мимо реальности, как и Володя, несостоявшийся музыкант.
Да, и Володя был слабым. И хотя она его вроде бы любила, вряд ли долго бы терпела под своим боком скулеж о неудавшейся жизни.
Или это она, Ирина, оказалась черствым человеком, не способным понять душу творческой личности?
А в ней самой откуда взялся прагматизм, что заставил ее бросить науку на взлете успеха и пойти по протоптанной тропе журналиста областной газеты? Бойко писала, но кому помогла конкретно своими очерками? Получала тумаки от родного начальства, уставала от пыльных межколхозных дорог, зато имела крошечные гонорары и стабильную зарплату... До поры, до времени.
Издательский хлеб оказался вкуснее. Вместо председателей колхозов, толкующих о посевной, планах, конфликтах с областным начальством, перед нею сидели творцы! Неважно – чего. Важно, что она упивалась их завиральными идеями, искренне сочувствуя, и если натыкалась на талант, не умеющий пробиться, то бегала по своим начальникам, делая ему рекламу.
Она радовалась крошечным удачам на этом зыбком фронте, где под талантливыми авторами рвались незримые мины, поставленные коллегами по перу, которые по знакомству стали маленькими чиновниками в обкоме партии или в том же издательстве. Вчера еще некто был малюсеньким поэтом, пишущим для детей несознательного возраста, а сегодня правил чужой текст уверенной рукой мастера слова. Якобы мастера... И пьянел от власти над недавним собратом, который сейчас сидел перед ним, – поэт с хорошим потенциалом, но со слабыми нервами, – и ждал приговора. А вчерашний детский поэт отправлял собрата либо на полку – пылиться среди папок с рукописями графоманов, либо на съедение московскому критику. А потом сочувственно смотрел, как убитый горем творец перечитывает разгромную рецензию столичной акулы пера. Все, приговор привел в исполнение чужак, а нам только остается подбить итог:
– Вы не переживайте. Совершенствуйтесь, учитесь писать и приносите... через годик свои стихи. С удовольствием почитаем. Авось и вам улыбнется фортуна!
Когда Ирина отрастила собственные акульи зубы, то из кожи лезла вон, чтобы помочь начинающим. То были хорошие времена... Не краснела она за коллег, корчивших из себя мастеров слова, а шла на приступ. И у нее были свои победы.
...Появилась Маша и грубо оборвала череду воспоминаний своей родительницы:
– Ма, я переночую у тебя? Жрать хочу, у-ужас! А где отец?
– Давай по порядку, – сказала со вздохом Ирина, усаживаясь на диване. – Во-первых, ты же у меня вроде бы живешь, а не просто ночуешь, так? Вот когда вернешься к своему хахалю, тогда будешь ночевать после ссоры. Так я понимаю? Хоть батон догадалась купить? Во-вторых, терпеть не могу все эти «жрать» и прочие словечки. Разучилась разговаривать по-человечески? В- третьих...
– Ма, ты что? – изумилась Машка. – Не в духе? С работы уволили? На батон не хватает денег?
– Наглая ты стала, доченька. Работаешь? Денежки зарабатываешь? Трудно догадаться, что если я плачу за нас двоих – за квартиру, то можно и купить на ужин кое-что. Я, конечно, прокормлю обеих, но я – из принципа говорю: пора тебе взрослеть и на семейный бюджет смотреть глазами взрослой девочки. Это вы у себя там можете питаться деликатесами из супермаркетов, а потом стонать, что денег нет на босоножки. А я считаю...
Она вовремя остановилась. Машка таращила глаза на мамочку, лишенную бытового прагматизма настолько, что готова была накормить полк гостей, еще и завернуть им остатки от праздничного стола, чтобы те у себя дома не проголодались. Это папочка ругал маму за расточительность. А сейчас она заговорила, как отец.
– Чего смотришь, как на сумасшедшую? Доедай вчерашнее жаркое.
– Спасибо, как-то расхотелось, – ехидно ответила Машка и уселась в кресло напротив. – Так что у нас случилось на работе?
– Ничего. Пока не уволили. Но получаем действительно гроши. Клиент не идет. Не пишется нашему брату-писателю. Одни поэты-самородки не устают рифмовать леса, небеса, розы и морозы. Так мы с них копейки получаем. И мемуары кончились. Все меньше остается ветеранов. А прочему люду не до воспоминаний.
– Да-а, бедные вы, бедные... Ладно, я там принесла кое-что. Колбаски и маслины.
– Это хорошо. За колбаску спасибо. Маслины сама ешь.
За всеми этими странными событиями на задворки отошла неприятная мысль о женщине, которую Павел посмел привести на общую территорию.
В ту ночь Ирина долго не могла заснуть после получения «второго сюрприза» – по словам Машки. Она тогда постаралась сделать вид, что все ей «по барабану», как сказала бы дочь. Пусть себе водит дамочек купаться. Может, ей, бедняжке, и помыться негде? Пусть шушукаются, лишь бы громко не занимались любовью.
О, это современное определение банального совокупления! Ирина сначала внутренне содрогалась, слыша его. Это же надо – заниматься любовью! Как по-деловому! То бишь, как любое занятие, оно должно было завершиться и плавно (или не совсем) перейти в следующее действие. Ей, как человеку, привыкшему заниматься (именно заниматься!) языком, больше нравилось молодежное словечко трахаться. В нем живо сочетались шутливая ирония и динамизм действия. Ирина не слышала в нем вульгаризма, который, возможно, оскорблял слух старых интеллигентов. Словечко не походило на мат. Но в сочетании «заниматься любовью» откровенно звучал современный прагматизм, и полностью отсутствовала романтика.
Так вот, недавний эпизод Ирина старательно подгоняла под это определение: Павел именно занимался любовью. И это смягчало дурацкую ревность. На которую, кстати, она уже не имела права. И если бы не очередная встреча с Евой, Ирина точно зациклилась бы на этом неприятном чувстве. Потому что образ мокрой дамы в мужнином халате все-таки угнездился в каком-то уголке мозга, чтобы потом выглядывать оттуда в самое неподходящее время и дразнить воображение.
– Она хоть внешне... ничего? – спросила Ирина в ту ночь у дочери. – Успела разглядеть?
– Не успела. Только она мне показалась знакомой. Напомнила какую-то артистку... Ну, это так, мелькнуло...
– И долго ... они шушукались?
– Она так незаметно ушла, мамочка, что я просто прозевала. Глянуть бы на нее одетую... И, знаешь, может, он и поил ее чем-то, но в кухне – никаких следов.
– Ладно тебе, спим.
И наступило время, когда нарисованный образ дамы с мокрой головой стал таким отчетливым, что уже требовал доработки. К мокрой голове Ирина пририсовала красивые глаза (Павел любил эту деталь в женском портрете), чувственные губы и совершенной формы носик. Украсила щеки ямочками. Правда, о ямочках они с мужем никогда не говорили – ямочки всегда нравились именно ей, Ирине, как непременный атрибут женского обаяния. У самой Ирины водилась всего одна ямочка, в углу рта, справа, и чтобы ее вызвать, приходилось делать некую гримасу губами. Этот элемент собственной физиономии, незаметный для посторонних глаз, Ирина открыла в подростковом возрасте и некоторое время злоупотребляла, искусственно вызывая на поверхность легкой боковой усмешкой.
– Что ты все гримасничаешь? – спросила как-то ее мама, чем надолго отравила дочке сладость открытия.
За полтора года их тайного – для чужих глаз – развода Ирина не завела ни одного романа, поставив на себе крест.
– Рано, дорогая, – протестовала Татьяна, неутомимо сводя свою подругу со всеми холостыми и даже женатыми ( о чем Ирина не знала) знакомыми.
В этом море Танькиных приятелей редко попадались неущербные – с точки зрения Ирины. Все они были или неважными театральными актерами, или несостоявшимися художниками. В среде, где варилась Татьяна, не выживали люди практической профессии или деловые, какой стала сама Ирина. А творческий люд был Ирине интересен, как цирк в детстве или хороший спектакль в театре, но не больше.
– Я готова дружить с твоим Яриком, – говорила она Тане, когда та в очередной раз подсунула ей богемного типа с неустановленной жизненной ориентацией. То ли он был плохим скульптором, то ли средним прозаиком, то ли хорошим фотографом. Но занимался всем этим одновременно, о чем охотно рассказывал окружающим. Правда, плоды своего творчества он скрывал, утверждая, что «вещица находится на стадии доработки».
– Я тебя не замуж выдаю, а так – на флирт настраиваю, – терпеливо объясняла подруга. – Чтобы женщина в тебе не умирала.
Ярик оказался хорошим фотографом и успел сделать несколько замечательных снимков с нее. На большее у Ирины не хватило желания. Она непроизвольно сравнивала всех с Павликом. И чаще всего это сравнение было в пользу бывшего мужа.
До замужества Ирина не обращала внимания на рост или комплекцию. Но Павлик со своим могучим сложением и ростом, оказавшийся много лет рядом с нею, отучил ее от другого типа мужчин. На улице, подстраиваясь под его широкий шаг и глядя сбоку на мужа, она ощущала настоящее удовольствие, что ее муж именно такой – большой, широкоплечий, нерушимый на вид. И даже появление живота у супруга в возрасте сорока лет ее сначала не отвратило. Ну и что? У всех мужиков после сорока появляется живот. У многих – раньше. Зато какие мускулы на руках у Павлика! Она догадывалась, что тот гордится своим телом. Недаром же он носился с гантелями все свободное время даже сейчас: Ирина слышала, как муж пыхтит за своей дверью.
Одно навязанное подругой знакомство закончилось даже поцелуями. Было это в Танькином доме, после ее дня рождения. Все выпили, наелись, почувствовали себя счастливыми, свободными и красивыми. Танцевать было негде, так что никакого телесного прикосновения тоже не было. А без него трудно определить, кто тебя притягивает.
Отвергнутый Ярослав, которого все называли по-детски Яриком, все еще питал надежды на продолжение, привел одинокого друга с потаенной целью продемонстрировать Ирину и оценить ее.
Приятель по имени Гера объект страсти оценил мгновенно. Высоко. И тут же кинулся осуществлять мечту Ярика, забыв о скромной миссии оценщика, не больше. Он так усиленно ухаживал за Ирочкой, подливая ей вино, так замечательно тонко расхваливал ее красоту, что Ирина поплыла на волнах удовольствия. Плаванье это сопровождалось легким головокружением и некоторым торможением мыслительных процессов. Что и привело ослабевшую умственно и физически Ирину в спальню, где чуткая к развитию событий подруга Танечка уложила жертву комплиментов на тахту, приказав Гере посидеть рядышком, пока она принесет водички запить лекарство.
Гера не стал терять драгоценного времени – полез с поцелуями.
Пока Ирочка слабо отбивалась от нахала, тот приговаривал между попытками прибрать ее руки, чтоб не мешали:
– Я врач, просто у вас сосуды слабые, а лучшее лекарство... не брыкайтесь, Ирочка, я же не насилую вас, а всего лишь... лекарство лучшее – положительные эмоции.
Ему удалось приложиться к губам не очень трезвой Ирочки, и это окончательно вернуло ей разум. Запах водки в сочетанье с селедкой под шубой, майонезом и луком привел ее в чувство. Когда Танечка появилась с каплями, то увидела такую картину: совершенно трезвая Ирина с брезгливой гримасой ладонью вытирала рот, а Гера заправлял в брюки рубаху и криво улыбался.
С тех пор Ирина не брала в рот любимое когда-то блюдо. А лук ела только жареным.
– Можно подумать, моя милая, – сказала Татьяна, – что твой Павка не ест никогда селедки! И что после ваших семейных застолий он ни разу не приходил к тебе в спальню – домогаться своего? И ты что – отказывала?
Таких подробностей Ирина уже не помнила. Наверное, приходил и домогался. И вряд ли она его прогнала, даже пахнущего селедкой под шубой.
– С тобой все ясно, моя любимая подружка, – подвела итог своим стараниям Татьяна. – Любишь ты еще своего придурка.
Глава двенадцатая
Своего Павлика она все-таки полюбила. Правда. прошел не один год, пока Ирина разобралась в своем чувстве и утвердилась. Наверное, Влад и был тем необходимым звеном в ее жизни, которое возникает не на пустом месте, а как этап в развитии души, без которого невозможно никакое сравнение.
Она как раз выздоравливала от болезни по имени Володя. Такой диагноз поставила Танька, заметив однажды в глазах подруги прежнее лукавое выражение.
– Так, мы выздоравливаем. Теперь ты не откажешься пойти на наш спектакль? Учти, мы ставим комедию. Хоть посмеешься.
Они были школьницами, когда впервые оказались в Доме ученых на спектакле «Без вины виноватые». Ставила его драматическая студия, куда Таня мечтала попасть с восьмого класса. Мама ее, Вероника Валерьевна, работала в городском театре русской драмы костюмером и дочку приучила к театру с младенчества. Она же и посоветовала сначала проникнуть в Дом ученых, с его почти профессиональной студией и замечательным руководителем, народным артистом в прошлом. Под этой идеей таилась другая – выдать дочку замуж за кандидата наук (или доктора), потому что мужа-артиста она не пожелала бы и врагу. Ученые в этом своем Доме были и в зрителях, и на сцене, ибо труппа состояла из любителей-ученых. Если симпатичная Танька охмурит какого-то артиста с кандидатской степенью, он женится на девочке, и та сможет спокойно идти по своей нищенской актерской стезе, не думая о том, на какие шиши покупать очередное платье.
Идея потерпела фиаско – Татьяна на пробе провалилась: « не показалась» она главному режиссеру, любителю пышных форм. Рыжеватая девочка с фигуркой мальчика-подростка сгодилась бы в ТЮЗе. Но у них не ТЮЗ, у них ставят вещи для взрослых.
А через год, когда Таня поступила сходу и без всякого блата в Театральное училище, тот же режиссер, Альберт Максимович, милостиво разрешил ей попробовать свои силы. И дело было не в том, что живая и смазливая девушка произвела впечатление. Просто накануне его жена, тоже известная в прошлом актриса, сказала после одного спектакля:
– Совесть имей, Альбертик! Я знаю твое пристрастие к жирным дамам, но зритель тут при чем? У тебя девочку играет корова. Случайно, не та, что каждый вечер в прошлом месяце дышала в трубку телефона, если я подходила? Передай ей, пусть проверит бронхи. У нее астма намечается, пусть к врачу сходит.
Поскольку жена Альберта время от времени контролировала супруга, посещая спектакли, пришлось «корову» заменить на стройную козочку. С тех пор Танька не просто пробовала свои силы, а два-три раза в году играла роли молодых девиц.
– Но у меня есть идея, – продолжала Татьяна наступление на свою выздоравливающую подругу. – Приходи сегодня на репетицию. Можно сказать – генеральную. Посидишь, на наших посмотришь... Полюбуешься на старого хрыча, Альбертика. Как он цепляется ко всем. Ставим «Квадратуру круга» Валентина Катаева. Слышала? Комедия. Не соскучишься. Я во втором составе, так что меня сильно дергать не будут...
Пошли. Вот там, на репетиции, Ирина и увидела Влада впервые. Он опоздал на целых полчаса, поэтому играл дублер. Танька, с которой они уселись в третьем ряду, шепнула:
– Играет аспирант, Лешка, а опоздал его руководитель, доцент. Он в первом составе. Владиславом зовут. Его тут все называют по отчеству – Сергеевич. Жуткий задавака, но комильфо.
Татьяна не успела пояснить, что она имеет в виду, ее позвали на сцену. Ирина осталась одна. Мощный лысый затылок Альберта маячил посредине первого ряда, а «комильфо» уселся так, что Ирина могла любоваться гордой посадкой его головы с профилем римского патриция. Или – в крайнем случае – благородного дворянина 19 века.
Такие мужчины в окружении Ирины не наблюдались – ни в университете среди студентов и преподавателей, ни среди ее знакомых. Абсолютно все имели какой-нибудь внешний дефект или наоборот – не имели его, а потому терялись в толпе.
Вот и Владислав легко взбежал по ступенькам на сцену, сохраняя осанку. И на сцене он ее не потерял, а потому Ирина сразу поняла: не актер он, этот господин. Не может играть простого советского парня, одного из четверых влюбленных, запутавшихся в смешных нелепостях! Двигался Владислав по сцене как преподаватель, вышагивающий перед аудиторией, заполненной студентами, и слова произносил четко, без эмоциональных перепадов, которые и не нужны читающему лекцию по какой-нибудь физике или механике.
Ему бы играть надменного английского лорда в бархатном камзоле или гордого русского барина с пышным галстуком под распахнутым воротником белоснежной сорочки – приблизительно так подумалось начитанной Ирине.
В то день она не рассмотрела ни цвета глаз Владислава, ни волос, вроде бы седых на висках. В памяти он остался чем-то вроде ожившей скульптуры с благородным профилем.
Репетиция затягивалась, Ирина спешила куда-то, и обменяться впечатлением с подругой ей в тот день не удалось.
Но странно: словно замороженная фигура невысокого роста не покидала воображения Ирины, будила его, требовала дорисовки, каких-то окончательных штрихов. Для влюбленности с первого взгляда не хватало как раз этого взгляда, обмена ими, какого-то действия.
– Слушай, Танька, – на следующий день не выдержала Ирочка, – а почему этот тип... ну, который опоздал...
– Что, запал? – оживилась все понимающая подруга. – Я тоже, когда первый раз увидела, ночь не спала. Правда, ни на кого не похож?
– Да уж, – согласилась Ирина. – Только играет паршиво, а ему даже замечания ваш Альбертик не делал.
– Так его ж, Владика, и держат за красоту. Как Островского играют, он – главный герой. Ты же видела остальных! Чучела сплошные.
Татьяна помолчала. Они тогда шли через сквер возле Собора, обходили фонтан, вокруг которого возилась малышня под надзором мам и бабушек. Мальчик лет шести пускал кораблик в водоеме фонтана, изображающего Царевну-лягушку с открытым ртом. Из него текла вялая струйка воды. Девочка чуть постарше бойко описывала круги вокруг фонтана на двухколесном велосипеде. За нею наблюдала пожилая дама в шляпе из соломки, с цветами. Время от времени она тревожно кричала девочке:
– Леночка, осторожней! Собьешь кого-нибудь! Осторожней!
Леночка все-таки сбила мальчика в матросском костюмчике, и Таня с Ириной рассмеялись, наблюдая, как к месту аварии сбегаются орущие мамаши и бабушки.
Пока малыш вдохновенно вопил, а девочка пыталась молча подняться с тротуара, какой-то мужчина опередил паникующих женщин. По-деловому помог девочке, вытер ладонью ее коленки, малыша погладил по голове, сказал сухо Леночкиной бабуле:
– Вы бы по аллее катались с ребенком. Там людей меньше.
– Он! – вцепилась Татьяна в локоть Иры. – Идем!
– Куда? Ты что?
– И-идем, дуреха! Владислав Сергеевич, здравствуйте!
Владислав Сергеевич, в легком белом свитерке под горло и голубых джинсах, был неузнаваем: казался светлее лицом, моложе своих лет, улыбчивей.
Ирина собралась, как перед стартом, а Татьяна защебетала:
– Ой, извините, я совсем забыла, на какое время назначили репетицию? Здравствуйте, знакомьтесь! Моя подруга, Ирина, была вчера на репетиции, ей ужасно понравилось. Она обожает театр!
Владислав Сергеевич приподнял брови, скептически улыбнулся:
– Вчера же была генеральная, вы забыли, Танечка?
Он, наверное, ждал, когда представленная подружка подаст руку, но Ирина от волнения спрятала ее за спиной.
– О-о, я дура склеротичная! – хлопнула по своему лбу Таня, да так громко, что все невольно улыбнулись.
– Расшибете, Танечка, осторожней. В вашем преклонном возрасте только одна беда и может быть – ранний склероз. Остальное преодолимо.– Он взглянул в румяное лицо Ирины. – Вам действительно понравилось?
– Нет.
– Ирка! – жалобно скривилась Таня. – Ты что-о? Пьеса же смешная!
– Я рад, что вам не понравилось, – с тою же насмешливой улыбкой сказал Владислав. – Это я плохо играл, и вас понимаю. Пьеса забавная, но не для меня. Но мне простительно: я вообще играю последний раз. Ухожу.
– Ка-ак?! – Таня даже вцепилась в руку Владислава. – Тогда все наши женщины... разбегутся!
– Туда им и дорога. Хорошие артисты не разбегутся. Алексей вполне справится с моими ролями. Он обаятелен, не находите? Танечка, вы же сама актриса, и все-все понимаете!
Потом он внимательно посмотрел на молчаливую Ирину:
– У вас хороший вкус. Не смущайтесь. Наша Танечка просто привыкла к основному составу, не хочет терять товарищей по сцене. А вы кто? Студентка? В театральном тоже учитесь?
– На филфаке. Русский язык и литература.
– Значит, знаете классику?
Ирина кивнула.
– Мне пора, барышни, – сказал Владислав Сергеевич, подвернув рукав свитера, чтобы глянуть на часы. – Приходите все-таки на спектакль, Ирина. Чтобы поддержать подругу.
Тут Ирина протянула ему руку под удивленными глазами Тани:
– Приду. Обязательно.
– А я буду стараться, чтобы вас не разочаровать.
Владислав Сергеевич еще раз кивнул головой и зашагал дальше, а девочки молча добрались до первой же свободной скамейки и рухнули на нее...
продолжение http://www.proza.ru/2013/01/14/1070