Последняя командировка прокурора

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.

ПОСЛЕДНЯЯ КОМАНДИРОВКА ПРОКУРОРА

Из книги "О страстях. И немножко о смерти" (Невымышленные истории)

1.
Старший советник  юстиции, заслуженный юрист Российской Федерации, Маслов Аркадий Геннадиевич, 51 года, был командирован генеральной прокуратурой для участия в семинаре молодых  (не старше тридцати пяти) прокурорских работников Нечерноземья.
Семинар  проходил  в Иваново, вскоре после всех майских праздников.  Первый день - теоретические занятия, второй  - практика, присутствие на судебном заседании. Рассматривался,  в  общем-то, достаточно рядовой, типичный для наших дней случай: «пьяное» убийство мужем жены. Решением суда убийца был ожидаемо осужден, но на гораздо меньший срок, чем этого требовала прокуратура. Дело в том, что  в ходе судебного разбирательства выяснилось, что именно у  жены, а не у мужа было пристрастие к алкоголю,  а  на лице убийцы, как показала дополнительная, проведенная по инициативе защиты судебная медэкспертиза,  были обнаружены царапины, нанесенные ногтями жертвы еще ДО того, как свершилось преступленье. Эти два обстоятельства и послужили причиной расхождения между судьей и представителем прокуратуры.
На третий заключительный день происходил разбор  «полетов».  Маслов был человеком  жестким, бескомпромиссным, относительная неудача в суде не осталась без последствий,   и кое-кому из местных прокурорских  на этом разборе досталось на орехи. Хотя, как и следовало ожидать,  это не помешало завершить  мероприятие традиционными посиделками в одном из лучших ресторанов города.  В начале одиннадцатого вечера Маслова, сразу из ресторана, отвезли на железнодорожный вокзал.
В интересах экономии времени Маслов обычно пользовался услугами Аэрофлота, но в этот раз предпочел железную дорогу: последнее время у него возникли проблема (а именно: дистрофия)  с сетчаткой правого глаза и лечащий его окулист посоветовал пока воздержаться от полетов. Так, на всякий случай. Береженого, как известно, Бог бережет.
Когда уже пришло время садиться в вагон, выяснилось, что Маслов – не то, чтобы потерял, а, скорее всего, непонятно, куда засунул врученный ему   накануне, еще в ресторане,  билет. Поиски прямо на месте, у вагона, не дали никакого результата, - а время отправления неумолимо приближалось, оставалась всего-то жалкая пара минут. В конце концов, подключили старшего из поездной бригады, он-то и позволил Маслову пройти и расположиться в свободном  купе СВ люкс  под гарантию, что он, если  билет так и не отыщется, еще раз оплатит поездку. 
Уже когда поезд тронулся, Маслов еще раз, очень тщательно себя обыскал: билет,  как сквозь землю провалился. Пришлось выполнить условие. Маслов отдал деньги проводнику, тот взял на себя обязательство приобрести новый   на первой же большой станции. Времени было уже хорошо за двенадцать ночи. Маслов устал за эти три предыдущих дня, однако, укладываться не спешил. Убрав занавеску, поглядывал в окно. Хотя что он мог сейчас там увидеть? Разрозненные, там и сям, огоньки. Иногда, когда поезд сбрасывал скорость, - по-ночному опустевшие полустанки.
Но местность, по которой он сейчас проезжал, была ему не то, чтоб родной… Он был здесь впервые. Но то была родина его матери. Где-то здесь, в какой-то деревне она была рождена, а потом перебралась в Москву. Матери Маслов совсем не знал, она скончалась именно при его родах. Отец умер, когда Аркаше едва исполнилось пять лет: он был инженером в закрытом НИИ и получил смертельную дозу облучения. Вырастила, воспитала его бабушка по линии отца. О своих родичах по матери Маслов не знал ничего. Помнил только смутно, как у них  с бабушкой Олей  как-то поселилась  его другая бабушка Аграфена. Она показалась Аркаше очень-очень дряхлой, вечно хворала и вскоре умерла. На этом окончательно вся его связь с тем, где когда-то появилась на свет его мать, прервалась. Он совсем не переживал по этому поводу, не грустил. Как можно переживать и грустить о том, чего ты фактически никогда не знал?  Не посещала его никогда грусть и по неизвестной ему  матери. Впрочем, так же как и по отцу. Однако ж… Что-то сейчас заставило.
Так и не рассмотрев ничего, наконец,   крепко уснул под убаюкивающий стук колес.

2.
Проснулся от очень громкого, абсолютно бесцеремонного стука в купейную дверь.
-Откройте! Ревизор!
Маслов посмотрел на светящийся циферблат своих швейцарских часов “SNECMA”: второй час. Какой может быть ревизор в такое время? Однако вступать в пререкания с теми, кто находился по другую сторону двери, не стал: возможно, сработала уже давно укоренившаяся в нем привычка не конфликтовать с теми, кто представлял Закон (сам был таким!). Открыл дверь, за нею, в полутьме, рисовался силуэт человека в фуражке, с сумкой на боку..
-Ваш билет, пожалуйста,  – вопрос к Маслову.
У Маслова ушло какое-то время на то, чтобы спросонку сообразить:
-Вообще-то… билет должен находиться у проводника.
-Нету  у проводника вашего билета.
Пришлось объяснить, что с ним произошло.
-Я ничего не знаю, - ответствовал сердитый ревизор. – Знаю одно: у проводника вашего билета нету, также как нету его и у вас…Вот, кстати, и проводник.
Из-за  спины ревизора  испуганно выглянула, увенчанная фирменным беретом, девица.
 – Вы брали у пассажира какие-то деньги за билет? –  ревизор обращался к девице. Та в ответ лишь энергично помотала  головой.
-Там был другой проводник, мужчина, - Маслов уже  едва сдерживался, чтобы не перейти на более повышенный тон. – И вообще, учтите, я ответственное лицо. Я сам работаю в генеральной прокуратуре. Если хотите, могу показать…
-Билет ваш покажите, больше мне ничего от вас не надо, - отреагировал на это ревизор. – А если вы прокурор… Первым должны быть заинтересованы, чтобы без нарушений…- И кому-то, кто стоял рядом с ревизором. – Пусть подымут  этого ****юка, а сами  пока останьтесь  здесь.
Ревизор пошел дальше вдоль вагона, но дверь в купе, где находился Маслов, осталась открытой и рядом с нею, видимо, из опасения, что пассажир может закрыться и уже не впустить непрошеных гостей, маячила чья-то сгорбленная фигура.
Маслов,  в ожидании, когда все это недоразумение  разрешится,  отодвинул занавеску, глянул в окно : нет, все то же: темень, ничего не разглядеть.
«Не стоило мне участвовать в этом застолье. Пить». Ведь понятно, все это угощение за казенный счет  это не от души. Эта батарея бутылок, горячие  тосты, хвалебные «Как мудро вы рассудили». Сидят, пьют, а про себя, конечно же, думают: «Поскорее бы он убирался со своими мудрыми решеньями, столичная штучка, а мы тут…междусобойчиком».
Между тем у двери купе вновь возник пропавший на время ревизор и с ним, судя по всему, вся его свита.
-Брал деньги у этого пассажира? – вопрос, обращенный к кому-то. Маслов лица, к которому обращались, не видел, догадывался: тот проводник, который был на дежурстве при посадке.
-Б-без понятия, - не совсем уверенным языком. Заметно, что проводник, что называется, «надрался». По-видимому,  только что спал у себя «без задних ног» и не совсем «врубался» в ситуацию.
-То есть как «без понятия»? Пассажир оплатил проезд или не оплатил? Например, он утверждает, что ты взял у него деньги за билет.
-Б-без понятия. – и вдруг решил изобразить возмущение. – К-какой п-пассажир? К-какие деньги? За какой б-билет?
-Все, - у ревизора, похоже, лопнуло терпение. – С тобой (имелся в виду проводник) мы еще разберемся, а вас…- К Маслову.- Вам придется сойти на ближайшей станции.
Сначала Маслов даже не поверил собственным ушам.
-Не понял.
-Что вы не поняли?
-Почему я должен сходить? Неизвестно, где.  Да еще посреди ночи!
-Это уже, извините, ваши проблемы. А зайцев мы бесплатно не возим.
-Я не заяц! – Тут уж Маслов не выдержал, - крикнул. – Я, повторяю, работаю в генеральной прокуратуре! Можете позвонить!  Прямо сейчас. Там есть дежурный…
-Вы в генеральной прокуратуре, я в контрольном департаменте министерства железнодорожного транспорта. Мы наводим элементарный порядок. И вы, товарищ работник генеральной прокуратуры, должны  были  бы, в первую очередь, нам содействовать, а не нарушать…
-Повторяю, - это чистейшей воды произвол.
-Я делаю все по букве закона…
-И я никуда отсюда не сойду.
-Тогда вас просто выведут.
-Попробуйте только.
-Не только попробуем, но и сделаем. Сил подручных у нас для этого достаточно. Не волнуйтесь, все будет по закону.
Ух! Маслов стиснул зубы. Как же он сейчас ненавидел этого привязчивого, такого…чересчур рьяного, бездумного приверженца, исполнителя закона! С каким бы наслаждением сейчас размахнулся, вдарил по его прячущейся в полутьме роже!
-Собирайте свои вещички. Скоро остановка. – Предупредил и исчез. Но, судя по всему, недалеко и, к сожалению, не навсегда: дверь купе так и оставалась открытой, за нею угадывалось присутствие оставшегося «на стрёме» человека.
Как быть?  Конечно, еще оставалась лазейка: Маслов мог бы оплатить еще раз свое пребывание в купе, - тогда б, скорее всего, от него отстали.  Но это было бы уже слишком! На такое унижение Маслов ни  за что не пойдет. Оставалось одно -  стиснуть  зубы. Так уж и быть, - он покорится воле этого железобетонного, не пробиваемого нормальной человеческой логикой чинуши. Он сойдет на ближайшей станции, дождется прибытия следующего поезда, но зато…С каким же наслаждением он потом ему отомстит! Он, Маслов, не пожалеет ни времени, ни сил, чтобы еще раз выйти на этого человека. Он сделает это смыслом своей жизни на ближайшую перспективу, изыщет способ его изничтожить. Он сотрет его в по-ро-шок.

3.
Первое, что бросилось Маслову в глаза, когда выходил из вагона на платформу неизвестной ему станции, - полное отсутствие электрического освещения. Проблемы с электричеством? Поезд задержался на этой станции-невидимке не более минуты: казалось, стоило Маслову коснуться подошвою ботинка платформы, как все его вагоны рвануло с места, задвигались колеса. Маслов оглянуться не успел, как задний вагон мигнул ему прощальным огнем.
На платформе, кроме Маслова, никого. Низенькое, окутанное сумерками ночи, строение. По логике вещей, это строение должно  выполнять функции железнодорожной станции. Место, где Маслов может скоротать остаток ночи, приобрести билет на следующий, направляющийся в Москву поезд. Так должно было бы быть, а на  деле?  На двери станции – огромный амбарный замок. И ни одной живой души, у которой можно было бы навести какие-то справки. Какая-то мертвая зона. Все, что за пределами станции, - во власти черной ночи, даже на небе – ни звездочки. Еще  хорошо, что довольно тепло. Маслов присел на врытую в землю скамью сразу у запертой двери станции, нахлобучил поглубже на уши кожаное кепи, поднял воротник кожаного пальто, создал, таким образом, хотя бы мнимую атмосферу «уюта» и – сказалась накопившаяся за последние усталость, - довольно скоро задремал.
Его разбудили разнобойные птичьи голоса: посвистывание, щебетанье, гуканье, урчание, - каких только тембров, оттенков и исполняемых ими мелодий тут не было! Туман. Настолько плотный, что на расстоянии двух-трех метров уже ничего не видно. Но солнце уже проглядывает. Его видно.
Маслов поднялся с влажной от осевшего тумана  скамьи. Вдохнул в себя как можно больше такого же влажного, но хотя бы свежего, прохладного воздуха. Бросил взгляд на дверь. Ба! Да замок-то, оказывается, висит только на одной дужке, только сейчас это разглядел. Снять замок и распахнуть дверь, - минутное дело. Ступил внутрь.
Первое, что неприятно поразило, - запах плесени. Второе, когда уже глаз привык к царящему внутри полумраку, - ощущение запущенности, заброшенности, оставленности на произвол судьбы, никакого следа любого недавнего человеческого присутствия. Как в заброшенном склепе.
Голые стены. Глаза Маслова тщетно искали хоть какую-то доску с информацией. Правда, у запертого окошка, за которым должен находиться кассир, -  нанизанная на гвоздь бумажка. Что-то написано. Маслов сдернул бумажку с гвоздя, подошел поближе к загаженному, но все же еще пропускающему через себя жалкий свет окну. С трудом разобрал: «Технический перерыв. Ушла за продуктами». Опытный глаз следователя подсказал, что бумажка эта, судя по желтоватому оттенку, пережила целое лето, т.е. писана, по меньшей мере, год назад. Других свидетельств пребывания человека Маслов,  как ни таращился по всем углам, не обнаружил.
Куда же это он, интересно, попал? Где ссадила его злая воля самодура-ревизора? Маслов вышел наружу, попытался обнаружить взглядом какую-нибудь вывеску. Какое-нибудь название. Цифру, номер, наконец. Не может такого быть, чтобы железнодорожная станция, какой бы крохотной она ни была, не имела никакого обозначения…Тщетно. Да, было, угадывалось присутствие какой-то надписи на торцовой, обращенной как раз к железнодорожной насыпи стене, но смыта дождями, лишь пару-тройку  букв ( строчных и вразбивку) и можно разобрать: …м…е…к.
Что за чертовщина? Вспомнился фильм «Сталкер».  Не на что-то ли подобное он попал? Однако, там был фильм, там было выдумано, но с ним-то… С ним-то все происходит на самом деле! 
Маслов еще раз огляделся по сторонам. К этому моменту туман уже почти рассеялся. Может, теперь он увидит какие-то новые, другие строения, крыши?…Нет,  ничего подобного. Один сплошной лес, никакого просвета, даже ни одной, утоптанной человеком дороги.
Правда, еще оставалась ниточка, связывающая его с большим, настоящим, им совсем недавно покинутым миром:  железнодорожная платформа, колея, рельсы, какие-то механизмы, устройства, то, чем манипулирует стрелочник. Ниточка, дающая ему уверенность, что  выбраться отсюда – это для него лишь вопрос времени, не более того.
Бросил взгляд на циферблат часов…. Часы остановились. Швейцария! SNECMA! Такого не может быть!... Но это было. И свидетели тому его собственные глаза. Часы были мертвы и показывали шесть минут первого. Разумеется, ночи.  Время, когда еще он должен был находиться в своем купе. Что ж… Тем более оснований в пожарном порядке позвонить жене. Пусть даже его звонок прервет ее сладкий предпобудный сон.
 Уже когда извлек из кармана мобильник, вспомнил: еще в Иваново, собираясь в дорогу, заметил, что устройство разряжено. Намеревался подзарядить и забыл. Растяпа. Придется оставаться еще на неопределенное время без связи. В таком случае оставалось одно:  дожидаться прихода следующего поезда. Когда он будет? Разумеется, расписания он не знал. Наверное, если речь шла о сообщении между такими пунктами назначения, как Иваново и Москва (не в пустыне же Гоби, слава Богу, он находится), какой-то пассажирский поезд не заставит себя долго ждать.
Маслов  вернулся к скамье, тщательно вытер ее пучком сорванной им молоденькой травы, сел и приступил к ожиданью.

4.
Не заметил, как вновь задремал.  Осмотрелся. Вокруг него  ничего не изменилось. Только солнце окрепло, взошло. День обещал быть почти по летнему жарким. Маслов снял кепи, расстегнул пальто, а по истечении еще минут десяти снял его вообще. Потом решил пройтись вдоль железнодорожного полотна, размять немного ноги.
Что опять удивило его, когда подошел к колее, - обоняние не улавливало никаких запахов, допустим, свежепролитого горючего масла, ни одной пропитанной тем же тавотом ветоши: неизбежные спутники присутствия, хотя бы краткосрочной стоянки любого подвижного состава, - из какой-то дырочки что-то обязательно должно пролиться, просочиться. А здесь, - сухо. Опытным, намётаным глазом  бывшего следователя обнаружил прилепившийся  к шпале  окурок, не поленился – поднял его. Бумага почти тут же рассыпалась под его пальцами, осталась одна труха.
У-ди-ви-тель-но.
Однако пошел, как прежде задумал,  прямо по колее, перешагивая через шпалы. Еще одно вселяющее тревогу наблюдение: земля между шпалами кое-где проросла травой и чем дальше от станции, тем ее больше, а потом даже стали попадаться чахлые кустики, - такое ощущенье, что этой дорогой уже давно никто не пользовался. Когда же одолел, примерно, метров двести, - вышел к речке, неширокой, с переброшенным с берега на берег каркасом железнодорожного моста. Что-то сразу, как только его увидел, несуразное почудилось Маслову в этом мосте. Когда подошел поближе, убедился, что начальное его ощущение несуразности было оправданным: одна из свай, на которых держался мост, непонятно отчего погрузилась в грунт, увлекая за собой и покоящуюся на ней часть железной конструкции, отчего и весь мост перекосило. Очевидно, что ни один состав, даже с самым искусным машинистом, был не в состоянии пройти по этой изуродованной переправе.
Маслов повернулся и уже почти побежал, перепрыгивая через шпалы, в противоположную сторону. Нет, самое страшное для себя умозаключение он еще не сделал, еще надеялся на что-то. Авось, там, на другом конце, все как-то благополучно, к его огромному облегчению разрешится. Как? Каким образом? Что он хотел, что рассчитывал увидеть, встретить на другом конце? Этим, более конкретным,  он сейчас старался не занимать свой ум, пока самое главное – чтобы не прерывалась эта дорога. Пока она существовала,  пусть даже в одном направлении, - сохранялась и надежда, что он найдет выход из этого тупика, что ему на помощь кто-то придет, что он увидит, наконец, хоть какой-то просвет в конце туннеля.
Но его надеждам скоро пришел конец: опять приблизительно метрах в двухстах от станции Маслов одолел последнюю уложенную шпалу. Еще была кучка шпал, уже просмоленных, но, видимо, забытых, сваленных неподалеку от полотна, заросших лопухами и крохотными березками. Дорога на этом заканчивалась. Дальше – еще на каком-то расстоянии – только очищенная от крупного леса просека, вдоль нее, огромными кучами, - вывороченные, выкорчеванные из земли, переплетшиеся корнями, умирающие  деревья,  еще дальше –  стена нетронутого леса. Как боевое охранение. Смотрит на Маслова с угрозой. Как будто заранее предупреждает: «Только посмей подойти».
И больше ни-че-го.
Оставался не поддающийся разгадке вопрос: как же он, Маслов, сюда доехал? И кто его сюда привез? И ради чего, преследуя какую цель,  высадил?
Ноги как будто приросли к земле. Маслов простоял на одном месте не менее пяти минут. Он не знал, куда и зачем ему идти дальше. Наконец, решил вернуться к станции. Или, скорее, к тому, что оставалось от станции. Все же  то была его отправная точка. Если он зашел в никуда ведущий тупик, ему должно было вернуться в исходное положение и предпринять какую-то новую попытку.
У станции его ждал сюрприз. Скорее, приятный. Он увидел живое существо! Правда, то была не более чем собака, обыкновенная дворняга - но собака же! Не волк, не сохатый. Присутствие собаки означало, что где-то неподалеку был кров, дом, какие-то люди. Они-то, конечно, помогут ему разобраться, что к чему, возможно, выведут на какую-то настоящую дорогу.  И тогда – всем его бедствиям, таинственным, пока не поддающимся разгадке нормальным человеческим умом злоключениям придет конец.
Собака, это был кобель,  как будто даже поджидала его. Сначала, еще до того, как Маслов приблизился к строению, просто сидела, высунув до предела язык, тяжело дышала: такое впечатление, будто она до этого очень быстро и долго бежала, но стоило Маслову оказаться в метрах десяти от нее, вскочила на ноги. Но не за тем, чтобы убежать. Наоборот, - она словно предлагала Маслову последовать за ней.
Что ж, - глупо было бы отказываться от такого предложения. Да другого варианта, кроме, правда, сидения и ожидания у моря погоды, у Маслова в распоряжении сейчас и не было.
-Ну, пошли.

5.
Собака  хорошо знала дорогу, уверенно бежала по ней и вела за собой Маслова. 
Сразу за строением – покрытая молоденькой травою и кустиками низина. Небольшая болотинка. Камыш. Ржавая, местами пузырящаяся вода. Собака проскочила это место почти одним прыжком,  зато Маслову пришлось изрядно потрудиться, - собака терпеливо дождалась него. Далее взгорье, а дальше – сплошной лес. Маслов заколебался, остановился. Одно дело - открытое глазу пространство. А что его ждет там, в недрах этого бора? Оттуда тянет сыростью, прохладой,  и там еще царят сумерки.  Кого он там найдет? И кому он там будет нужен? Где гарантия, что эта странная собака не бросит его на половине дороги, не оставит посреди леса?
Остановился Маслов, тут же  остановилась  и собака. Обернулась, смотрит на него. Каким-то, как показалось Маслову, очень осмысленным, человеческим взглядом. Приглашает? Убеждает? И Маслов еще раз решился довериться ей. 
Продвижение по лесу заняло уже, примерно, с полчаса, но никаких признаков, что здесь когда-то ступала человеческая нога. Даже,  что более всего сейчас волновало Маслова, - ничего похожего на близкое присутствие человека: хотя бы одна дорога, просека, дренажная канава. Или, на худой конец,  переброшенная через ручей жердочка, даже она обрадовала бы Маслова. Ничего похожего!  Маслов уже начал упрекать себя за то, что пошел за  этой странной собакой, даже пару раз останавливался. И каждый раз это его промедление, неуверенность сказывались на поведении собаки. Первый раз она просто терпеливо ждала, второй – стала негромко подлаивать.
Внезапно, ничто не предварило этот финал, -  лес расступился, и Маслов увидел поле. Самое настоящее, рукодельное поле! Пусть еще голое, незасеянное, но не брошенное. Крыша  дома за полем. Из трубы подымается дымок, тянется к небу. Собака, едва покинув лес, кажется, тут же потеряла к Маслову интерес, словно почувствовала: выполнила свой долг, теперь может бежать и делать, что ей хочется. Громко залаяла и, подняв хвост, во всю прыть помчалась по полю, только ее и видели. Впрочем, Маслов по поводу ее исчезновения совсем и не переживал, его нужда в ней также исчезла, он отчетливо видел дом и теперь знал, куда ему идти. Теперь-то он не заблудится.
То была обыкновенная изба.  Всего лишь одна, других по соседству было не видно. Большая пристройка к дому. Чуть в отдалении – сарай. И пока, в поле его зрения, - ни одного человека. Правда, перед домом разгуливает петух, россыпь желтых, нежнопушистых, попискивающих  комочков - цыплят. Похоже, только-только явились на этот свет. Из пристройки к дому доносится мычанье коровы, блеяние овец, похрюкивает свинья. Хорошее хозяйство. Значит, рачительные хозяева.
-Эй! Кто тут есть?
Никто не отозвался. Войти в избу? Нет, сначала он просто постучится - в окно. И вновь никакого ответа. Только из небольшого, прорезанного в одном из нижних венцов избы отверстия, ведущего, по понятиям Маслова, в подполье, вылезла дымчатой расцветки кошка. Спрыгнула на землю и с любопытством, без малейшего испуга  уставилась на Маслова, как будто задавала ему вопрос: «А вы кто такой и  чего вам тут надо?».
Маслов уже совсем было собрался подняться на крылечко и отворить дверь, когда заметил выходящую из-за дома женщину. Средних лет. На ее плечах покоится коромысло. Два доверху наполненных водою ведра.
-Здравствуйте, - еще издали поздоровался Маслов. Женщина не ответила, однако опустила ведра на землю. Слегка прищурившись от солнца, смотрит на него.
-Здравствуйте, - Маслов подошел к женщине поближе. – Я… Даже не знаю, с чего начать… Одним словом, вы не подскажете, как мне поскорее отсюда выбраться? Я имею в виду, - где тут ближайшая станция…может, просто какое-то селение, где я мог бы нормально на что-то сесть и уехать?
Женщина только смотрела на Маслова, как будто очень внимательно его изучала, и молчала.
«Может, она меня не понимает?».
-Вы меня поняли?
Утвердительно качнула головой. Ну, слава Богу! Уже то хорошо, что она его услышала.
-Куда же мне идти?
Покачала головой. Похоже, это означало: «Я не знаю».
-Что? Вы не знаете, где тут, кроме вас, еще живут люди?
Кивнула головой. Значит, согласилась.
«Пожалуй…У нее какие-то проблемы с языком. Немая?».
-Вы можете говорить?
Покачала головой. Да, Маслов оказался прав.  Эта женщина немая.
-А кто тут кроме вас?
Показала один палец.
-Вы? И кроме вас больше никого?
Согласилась.
-Вы живете тут одна, у вас такой дом, такое хозяйство, вы со всем одна справляетесь. Извините, я вам не верю.
Женщина развела руками. «Не верь. Это твое право».
-И вы действительно  не знаете, где  поблизости от вас живут еще какие-то люди?
Еще раз развела руками, на этот раз это означало: «Да, это так, и я ничего не могу с этим поделать».
Невероятно. Тогда еще один вопрос:
-И вы…не боитесь тут жить?
Улыбнулась. Означало «Какие странные вопросы вы задаете!». Потом показала на сидящую рядом с ними и, кажется, внимательно слушающую их беседу собаку. Как ни удивительно, Маслов и в этом случае отлично ее понял: «С ней мне ничего не страшно».
«Да, так я от нее ничего не добьюсь. Тогда я по-другому».
-Если, допустим, я пойду…вот так, - Маслов повернулся лицом в сторону  слепящего глаза солнца. – Я выйду на какую-нибудь…Хотя бы деревню?
Пожимает плечами.
-А так? – Маслов решил быть последовательным, повернулся в противоположную сторону: теперь солнечные лучи били ему в затылок.
То же пожатие плеч. Нет, это было просто невыносимо! Или эта женщина издевалась над ним?
-Но как же вы тут живете?  Куда-то за чем-то ходите? Что-то где-то покупаете?
Только смотрит на него. Может, посчитала его вопросы не достойными ответа?
Глаза Маслова невольно упали на стоящее подле него наполненное водою ведро. Он вдруг почувствовал жажду.
-Можно попить?
Быстро, быстро закивала головой. Ее, кажется, очень обрадовало, что она, наконец-то, может хоть чем-то угодить случайно забредшему к ней человеку. Маслов стал на колени, приник губами сначала к прохладной жести ведра, потом к самой воде.
Когда же он последний раз пил воду вот так? Именно став на колени и прямо из ведра. Да, пожалуй, когда проходил срочную службу. Уже почти лет тридцать назад. На учениях. Тогда их батальон дислоцировался на краю какого-то села, и ротный старшина командировал Маслова, он был тогда в сержантском звании, чтобы подкупил каких-то продуктов, хотя бы немного разнообразил скудный   походный рацион. Тогда-то он, когда проходил мимо колодца, и испил таким вот путем обжигающе холодной, но такой желанной, вкусной водички!
Та, которую он пил сейчас, не уступала той, тридцатилетней давности, ни степенью холода, ни мерой вкуса. Отличная вода!
-Спасибо. – Маслов вытер губы, поднялся с колен.
«Ну и что же мне теперь? Как мне быть дальше? Идти, куда глаза глядят? Куда Бог пошлет?». От этой женщины, похоже, он все равно ничего не добьется. А идти все равно куда-то надо. Выбираться из этой совершенно заколдованной ситуации. О том, чтобы попасть в скором времени в Москву, тем более – успеть на коллегию, - об этом теперь можно было думать только с улыбкой. Нет, вопрос теперь стоял совсем по-другому, куда более жестко и, может даже, более страшно для Маслова: выберется ли он отсюда  когда-нибудь вообще? Вынул из кармана мобильник.
-Электричества, конечно, у вас тут нет.
Удивленно подняла брови. Может, впервые слышит слово «мобильник»? А, может, и слово «электричество» непривычно для ее слуха? Да, ему вообще не стоило бы задавать этот вопрос. Ну что ж… Тогда он пойдет…туда. Маслов показал рукой в том направлении, откуда несколькими минутами раньше появилась женщина. Недоумение на ее лице. «А зачем вы туда пойдете?».
-Туда? – Маслов обернулся лицом в другую сторону.
На этот раз никакой реакции с ее стороны.
Нет, он больше не будет тратить на нее время. Все одно, что биться головой о стену.  И все-таки  он пойдет. Вопреки всему. Нет, в лес, конечно, он больше не вернется, Лес это гибель. Пойдет полем, а там – он видит – как будто какая-то пойма, возможно, река. Вот река-то, точно,  его куда-нибудь… 
-До свиданья.
Никакого ответа. Только задумчиво, и с каким-то даже как будто состраданием  смотрит на него.
Еще раз бросив взгляд на хозяйку, на лежащую у ее ног с высунутым языком и неморгающим взглядом смотрящую на него  собаку,  Маслов широким, решительным шагом направился туда, где ему почудился блеск несущейся к своей конечной цели воды.

6.
Реки не было, - обман зрения. Мираж. Да, был ручеек, но настолько хилый, жалкий, что если он куда-то Маслова и приведет, - наверняка в какое-нибудь болото. Лес. Все тот же лес. Куда ни брось взгляд. Замкнутое пространство. Оставленные им только что поле и дом, -  не более чем оазис  в этом необозримом  массиве леса. Маслов задрал голову к небу. Пролетай сейчас в небе  самолет, он бы с отчаяния  покричал, помахал руками. Но  самолетов нет. Один сплошной лес.  Ничего иного во  всем этом мире. Да еще эта неизвестно откуда взявшаяся женщина – немтырка,  непонятно как живущая – и, судя по всему, довольно неплохо, - в этом замкнутом, окольцованном  лесом мире.
Маслов  снял с себя пальто, расстелил на траве, лег, лицом вверх, подложил под голову  портфель. Небо. Теперь он видит только небо. Мелкие  облака. Перистые.  Вспомнил по школьной географии.
Маслов задремал,  а когда сбросил дремоту,  увидел, что солнце уже почти в зените. Земля парит. В небе вьются какие-то звонкоголосые беззаботные радующиеся хорошей погоде птицы. Зяблики? Жаворонки? В определении породы птиц школьных знаний Маслову было уже маловато, а во взрослой жизни ему с иными птицами, кроме тех, что приспособились к городской жизни, - голубями, воробьями, воронами, -  уже давно встречаться не приходилось.
 «Что же нам  теперь делать?».
Перед мысленным взором Маслова сейчас две  разнонаправленные дороги. Одна это куда-то идти, идти, идти. Дни, недели. Может, месяцы? Питаясь, чем Бог пошлет. Авось, наконец, куда-нибудь и выйдет, если перед этим раньше не сдохнет. Это, последнее, наиболее вероятно. Дорога другая. Наикратчайшая. До этой цели всего-то ничего: меньше километра, а то и меньше. Так вот, если он выберет второе…  Даст Бог, женщина его не прогонит, позволит ему пока остаться у нее. Чем-нибудь покормит. А там… Авось, что-то произойдет. Что-то как-то прояснится. Не может такого быть, чтобы в начале третьего тысячелетия, после того, как уже существует сотовая связь, интернет, когда человечество уже вовсю готовится штурмовать иные планеты… Да что планеты? Нам скоро будет и до иных галактик  добраться нипочем! И можно было бы вот так… Оказаться в таком же положении, как и он: лицом к лицу с одной дикой природой. Не только без сотовой связи и интернета, но даже без элементарного телефона и электричества. 
То есть разум подсказывал Маслову, что ему следует вернуться к тому, что у него уже есть, - хоть какой-то якорь, зацепка, но одной из черт  характера Маслова было упрямство. Возможно, именно и в первую очередь упрямству он обязан тем, что он уже сумел добиться в этой жизни, - выкарабкался буквально из ничего, из того жалкого состояния, в котором он когда-то находился, - из низов, без денег, без связей, - стал тем, с кем считались, кого признавали, кому доверяли. И кого многие побаивались. Стал пусть и не самым большим, все же Начальником. Наверняка упрямство поможет ему и в этот раз.
Маслов взял решительное направление в лес.
С  полчаса  строго следовал поставленной им перед собой задаче: шел так, чтобы ощущать солнце своей спиной и затылком. Преградой ему стало возникшее на его пути болото. Идти им Маслов не решился: знал, - с трясиной шутки плохи. Предпочел обогнуть болото. Пока огибал, стали донимать вездесущие и всепроникающие лосиные  вши. Они оказывались везде: на  бровях, на ресницах,  могли проникнуть в ушную раковину, заползти в ноздри. А во что превратились его ноги? Вплоть до колен. Все было мокро, забрызгано грязью. Такое ощущение, что он был разут и что ни новый шаг, - его голые подошвы погружались в прохладное жидкое месиво.
Наконец, вроде бы, удалось вернуться в настоящий лес. Но на его беду к этому моменту скрылось за набежавшими тучами солнце. Случилось то, чего он боялся больше всего: он потерял ориентир и теперь вынужден был брести наобум.
Он блудил уже часа четыре, но  лес не становился  реже. Наоборот. К тому же с неба посыпал холодный дождь. Резко похолодало. Теперь влагой было напоено все, что только не встретится на пути. Каждый куст, любая тронутая ветка превращались в душевую насадку: отовсюду лило, стекало, капало. Теперь мокрыми у него были не только ноги, вода достала до спины и до груди.
А потом настало время, когда  стало стремительно темнеть и для Маслова стало очевидно, что ночевки в лесу ему не миновать. Тогда  им овладела паника. В нем вдруг пробудилось детское, казалось бы, давным-давно забытое: животный страх перед неизвестностью. Перед тем, что могло в любое время обернуться, чем угодно. Так иногда с ним случалось, когда бабушка оставляла его одного. Даже в родной квартире, где ему все-все было знакомо. Но с уходом бабушки, когда он оставался со всем этим один на один, даже в хорошо знакомом ему начинало чудиться что-то другое, чужое, потустороннее. Мир вокруг него преображался. Причем в худшую, враждебно настроенную против него сторону. Чтобы избежать этого, зная, например, что бабушка где-то недалеко, допустим, во дворе дома, он высовывался из окошка (их квартира была на втором этаже) и громко ее звал, допустим:
-Бабуся! Бабуся! У нас краник потек!
Да, только так. Обязательно что-то придумать, чем-то обосновать свой зов, чтобы не выглядеть жалким, смешным в глазах взрослых.
Казалось бы, давно забытое, изжитое, и вдруг нате вам: всплыло.
Но бабушки давно нет. И кричать, звать на помощь тоже некого. И тогда Маслов просто, что есть сил закричал, авось, ветром до чьих-нибудь ушей донесет:
-Люди-и-и! Отзови-итесь!
Прошло всего несколько секунд, как крикнул, и до напрягшегося слуха Маслова донесся… собачий лай.
-Сюда-а! Сюда-а! Я зде-есь! Зде-есь! – Еще раз прокричал, воспрянув духом.
Слава Богу, собачий лай все ближе и ближе. Теперь уже Маслов не кричал, он просто ждал. И дождался. Собака стремительно выскочила из-за куста. Мокрая, тяжело дышащая. Это была ЕГО, Маслова собака, та, что уже выводила его из леса. Судя по всему, она готова была повторить все то, что сделала этим утром. И Маслову уже ничего не оставалось, как обратиться к ней:
-Ну хорошо…Так уж и быть. Делам нечего. Веди.

8.
Из леса вышли приблизительно в том  же месте, что и прошлый раз. Собака опять же повела себя по старому: только оказалась в чистом поле, как будто сбросила со своих лап стреножившие их путы. До этих пор строго соизмеряла свою скорость с тем, как вначале шел, а потом, уже из последних сил, брел, спотыкаясь, ее подопечный; время от времени даже останавливалась и, чтобы Маслов не потерял ее в сгустившейся темноте из виду, коротко взлаивала. А теперь  звонко залаяла, а потом припустила так, что Маслов уже через пару секунд перестал ее видеть.
Уже глубокий вечер. Но в  доме горит огонек.  Единственное в его положении «хорошо» это именно этот слабый и все же огонек. Когда подошел к дому, увидел- дверь дома нараспашку. Его как будто здесь поджидали. Вошел без стука и сразу ощутил какой-то пряный запах (позднее обнаружит, что здесь, у двери, на стенах была развешана лошадиная сбруя). Перед ним еще дверь: именно за ней расположен источник  света. Вошел в горницу, освещенную закрепленным  в стене пучком  смолистых лучин.
Кажется – лучина, что с нее взять, но в горнице довольно светло. Маслов видит стоящую посреди горницы и как будто улыбающуюся, радующуюся его появлению женщину. «Словно я блудный сын».
-Прошу прощенья, - едва освоившись, начал Маслов, - за это позднее вторжение. Я вынужден был вернуться к вам.
Женщина не возражала, наоборот, ободряюще кивнула, а потом показала, чтобы он следовал за ней.
Покинули  избу. Далее вниз, под горку. Там, под горкой, еще одно строение, и там  также светит  огонек. Слышно, как журчит где-то совсем близко пробегающая вода. Уже переступив через порог, сначала по запаху, а потом и глазами Маслов убеждается, что   женщина привела его в жарко натопленную баню.
Еще в предбаннике глазами велит Маслову:
-Раздевайся.
-Может, вы… пока? -  Маслов только начал, но женщина уже поняла. Улыбнулась, но возражать, настаивать не стала, прошла в парную, а Маслов поспешно расстался со своей намокшей, липнущей  к телу, пропитанной болотной  грязью одежкой. Оставил на себе только трусы DiWari.
-Я готов!
Женщина отворила перед ним дверь в парную. Здесь  тот же пучок лучин. Раскаленные почти до бела, округленные, как лепехи, камни.  На чисто выскобленной скамье, - деревянная шайка, ковш. Высокий глиняный кувшин. Женщина начала было показывать руками, обозначая предназначение каждой из находящейся в парилке вещи, но Маслов ее прервал:
-Не надо. Спасибо. Я знаю.
О чем- о чем, а о том  как и чем париться в простой деревенской русской бане, -  ему рассказывать было не нужно.
Женщина вышла, а Маслов незамедлительно принялся за мытье.
О-о-о, какое же это наслаждение, - окатить себя горячей водой, смыть с себя всю эту гадость, мразь, которая накопилась, прилипла, присосалась к нему за все время  его лесных странствий!
Полоскался, пока не использовал весь запас горячей и холодной воды. Вышел в предбанник, не забыв предварительно натянуть на себя только что постиранные им самим трусы, а здесь, на лавке, уже приготовленные для него чистые, из серого полотна: рубаха и кальсоны. «Что ж, - в деревне жить, по - деревенски быть». Еще раз снял с себя свои DiWari. Оделся в положенное. Удивился тому, что все к нему подошло, словно шито было специально на него: ничего на нем не болталось, не пузырилось. Вернулась женщина, несет то, что кое-где в деревнях до сих пор называют «полуперденчиком», на самом деле это теплая куртка с  подкладкой из овчины и еще какие-то валяные опорки, что-то вроде укороченных валенок.
-А нужно ли? – показывает Маслом на подаваемую ему куртку. Женщина утвердительно кивает головой. Возможно, она и права. Не надо забывать, что на улице всего лишь май, а он разгоряченный после бани. Пока возвращается в избу, вполне может подхватить простуду. «До чего ж заботливая!». 
В избе, куда они вернулись, Маслова уже ждала приготовленная для него постель: на широкой, тянущейся вдоль стены горницы лавке расстеленная меховая полость, подушка, пестрое, из лоскутков одеяло. Но прежде женщина принесла и поставила перед Масловым огромную кружку с горячим молоком, на ней щедро отрезанная краюха ароматного черного хлеба.  Много чего поел Маслов за свою жизнь, попробовал разные кухни, - французскую, китайскую, даже кухню Коморских островов (была у них, прокурорских работников, даже такая экзотическая поездка. Официально называлось «обмен опытом», а по факту  (каким опытом можно было обмениваться с коморчанами?) – обыкновенная туристическая поездка),  - но такого вкусного молока и такого вкусного хлеба ему не пришлось отведать нигде. Или объяснением тому, что с таким аппетитом поел, является то, что он  действительно, как уже давно-давно с ним в жизни не происходило, проголодался? И только вылил в себя последнюю каплю молока, доел, добрал со стола последнюю крошку хлеба, почувствовал, как он ужасно устал и как ему хочется поскорее лечь и заснуть.
Только опустил голову на подушку, - она была, видимо, набита какими-то сушеными, издающими какие-то особенные запахи травами, и как  погрузился в пучину,  провалился в глубокий, без сновидений, ни разу за всю ночь не прервавшийся сон. Так он последний раз, кажется, спал только в далеком-далеком детстве.

9.
Проснулся, когда почувствовал, как кто-то то ли клюнул, то ли ущипнул тыльную сторону его ладони. Открыл глаза: уже знакомый Маслову петух, озадаченно клонит голову то на один бок, то на другой, возможно, силится оценить гастрономические достоинства им только опробованной руки. Не разобрался. Кажется, собирается  попробовать  еще раз. Маслов энергично пошевельнулся, и петух, громко выразив свое удивленье, взмахнул крыльями и мгновенно перепорхнул  на безопасное  расстояние от  лавки.
Очень тепло. То ли  от того, что тепло на улице, то ли от  протопленной уже  этим утром печи. Горница наполнена солнцем, светом. В свете пронзившего всю горницу от окна до двери широкого солнечного луча купаются мириады микроскопических пылинок. Самой хозяйки не видно. Можно спокойно оглядеться.
Экспозиция начала двадцатого столетия. А, может, и того ранее. Ничего из металла. Впрочем, нет – печная заслонка из жести, медный самовар, чугунный утюг. И все же здесь, в основном,  царствуют дерево и глина. Все, что имеет отношение к полотну, - скатерки, занавески, - исключительно изо льна. И все на вид удивительно чистое, не мятое. Попытался найти хоть какие-то часы… Ничего похожего. Здесь жили, или вовсе не зная или не считаясь со временем.
Едва хватило времени, чтобы осмотреться, - в горницу вернулась хозяйка. Первым делом, не обращая никакого внимания на Маслова, занялась петухом. Жестами, устрашающей мимикой стала гнать его к порогу, но петух оказался то ли строптивым, то ли глупым, а, может, тем и другим одновременно, только издавал отчаянное «ко-ко-ко», махал крыльями и бегал из угла в угол, но открытой двери не замечал.
Впервые Маслов был не занят своими переживаниями, появилась возможность приглядеться к женщине. Пожалуй…  где-то от тридцати до сорока. Гладкие, темные, зачесанные назад, схваченные деревянным гребнем волосы, слегка выдающиеся скулы, светлые, возможно, выгоревшие на солнце брови и ресницы, и, наоборот,  уже успевшая заметно загореть, несмотря на то, что лето еще не настало,  кожа лица. Сколь ни загорела, это не может совсем скрыть россыпи веснушек,  - но это уже, скорее,  признаки весны.  Теперь, что касается ее наряда: разумеется, никаких излишеств, хотя… Для деревни, может, это и чересчур: вышитая мелкими синими цветочками кофта, широкая и длинная, кубового цвета  юбка. Зато боса.
Но вот женщина справилась с петухом, спровадила его за дверь. Только сейчас нашла время бросить быстрый взгляд на лавку, на которой, несмотря на тепло, укрывшись сейчас до подбородка одеялом, продолжал возлежать Маслов. То ли заметила, что Маслов уже не спит, то ли нет, - неизвестно,  в любом случае – не подала вида. Прошла к печи, она занимала едва ли треть всего пространства горницы, вооружилась ухватом, и, отодвинув заслонку, занялась тем, что стала передвигать, как догадался Маслов, стоящие в горниле горшки поближе к устью печи, где не так жарко.
Маслову вдруг приспичило погостить в  туалете. Присел на лавке, и женщина мгновенно это услышала, оглянулась.
-Я хочу…-  Маслов сделал округлое движение рукой.  Жест довольно неопределенный но женщина, в который уже раз, без долгих пояснений, уточнений, мгновенно  его поняла. Ровно  так же,  - чуть сделала шаг в сторону двери, - понял ее и Маслов:
-Иди за мной.
Через минуту он оказался во дворе. Запах навоза. Совсем не противный. Чье-то громкое смачное чавкание. Кудахтающая, видимо, уже на сносях кура. Женщина показала Маслову, где ему следует сделать, тут же, больше не смущая его, ушла.
Когда же Маслов вернулся в горницу, - она  сидела на табурете, что-то перемешивала обнаженными по локоть руками в стоящем на полу ведерной емкости чугунке. Показала Маслову пальцем. Прошел, куда указывал ее палец, - обнаружил висящий в простенке за печкой уже, как оказалось, до краев заполненный водой умывальник. Уже умываясь, вспомнил: в портфеле, который был с ним, кроме электробритвы, сейчас ему абсолютно бесполезной в виду отсутствия электричества, были еще кое-какие туалетные принадлежности (крем, лосьон), также как и полотенце. Поэтому, уже освежив лицо водой из умывальника, первым делом поинтересовался:
-Портфель. - Изобразил руками прямоугольник.
Это был первый раз, когда женщина его не поняла.
- Там было… - Изобразил, как если бы он утирался полотенцем.
Теперь женщина его поняла, мгновенно подала ему свое полотенце
Маслов утирается, однако, продолжает настаивать:
-Там были еще бумаги.
Недоумение на лице внимающей, кажется, каждое его слово женщины.
-Документы, - Маслов представил, что он пишет.
То же недоумение.
-Школа! – то был уже крик отчаяния. Почему-то был уверен, - едва ли эта женщина ходила в школу.
Так оно и оказалось, - женщина в ответ только сконфуженно пожала плечами.
-Что же мне теперь делать?
Вопрос, скорее,  не к женщине, а к себе. В портфеле действительно оставалось много того, без чего он – если не сейчас, то как только выберется «на Большую землю», - будет как без рук: паспорт, проездные, командировочное.  Женщина как будто даже его понимает, сочувствие в ее глазах, но ничего поделать не может. Верить ли ей? Без ее соучастия сам по себе, по своей воле портфель едва ли мог пропасть. С другой стороны, зачем он ей нужен?  Очередная головоломка.
Маслов переживает, а женщина показала  пальцем на глиняную миску и скрылась за дверью, унося с собой чугунок, над которым трудилась сразу перед тем, как Маслов вернулся со двора.
 «Суммируем. Я остался без ничего. Неизвестно где. Неизвестно с кем. И неизвестно на какое время. Не исключено – навсегда. Точнее, не «навсегда», а на то время, которое осталось для жизни. Прекрасная перспектива. О лучшей и мечтать не приходится».
Хотя… переживания переживаниями, но и подкрепиться не помешает. Маслов заглянул в миску. Пшенная каша. На молоке. С пленкой. Кусище хлеба.
«Будем считать, я теперь «беспачпортный», калика перехожий, «мы сами не месные». Маслов мысленно плюнул и уселся за стол.

10.
Только покончил с кашей, - до его слуха донеслось ржание. Лошадиное.
Отодвинул оконную, на бечевке,  занавесочку. Да, действительно самая настоящая лошадь. Вороная. Сытая, ухоженная: расчесанная грива, по бокам, по животу – видна тщательная работа скребком, и никаких видимых колтунов на хвосте. Никогда  не подумаешь, что это сельская лошадь, скорее, выглядит как  цирковая. Только каких-нибудь бантиков, побрякушек не хватает – можно и на арену. Значит, очень даже неплохо эта женщина справляется с обязанностями конюха. А есть такое, с чем она справляется плохо? Лошадь запряжена в чем-то груженую повозку с высокими деревянными бортами. Женщина выходит со двора, с вилами наперевес.  Берется за вожжи, - и лошадь тут же охотно трогается с места. Мгновением спустя, с лаем, откуда-то выскакивает дважды спасительница Маслова – собака. Устремляется вслед за повозкой.  А за ними, правда, с запозданием, не спеша, - и уже знакомая Маслову по прошлой встрече кошка. Дошла до определенной, может, магически вычерченной в ее сознании черты, - уселась на задние лапы, долгим взглядом проводила и хозяйку, и лошадь, и собаку, и повозку, как будто пожелала им всем этим взглядом хорошей работы, а сама осталась сторожить дом.
Все при деле, один Маслов не знает, чем ему заняться. А заняться стоило бы. Иначе взвоет от осаждающих его, как рой потревоженных ос, мыслей.   Внимательно приглядевшись, заметил  аккуратно разложенное на лавке и под лавкой , явно приготовленное для него: кожаные чоботы  (внутри них легкие летние портянки), веселенькие, - в черно-белую клеточку, - штаны, верхняя рубаха, кубово-синяя, с косым воротником, и, наконец, не-то армяк, не-то кафтан (с точным обозначением этого одеяния мог бы, пожалуй, справиться только этнограф).
 Наказ женщины ясен. Маслов пользуется ее жилищем, поел, и очень даже сытно и с большим аппетитом,  за ее счет, - надо платить по счетам.   
Оделся. Еще раз поразился тем, как все ему подошло. Армяк (пусть это будет называться «армяк»)  держался на широком поясе. Маслов затянул его потуже на своем животе. Пожалел, что в избе ни одного зеркала. С удовольствием бы поглазел на себя в этом одеянии. Мужичок, хоть куда.
Пока одевался,  вернулась повозка. Судя по тому, как легко переваливалась с боку на бок, - она освободилась от  недавнего груза. Женщина заставила лошадь повернуться задом в сторону двора, потом попятиться, пока повозка не окажется полностью под навесом  двора.
Маслов также вышел во двор. Женщина нагружала повозку навозом. Жирные, плотно слежавшиеся слои подхватывались вилами, сбрасывались в повозку. Работенка еще та: навоз был, свежим, тяжелым, сырым. Какой бы сильной, привычной для такого рода работы женщина ни была, - видно было, как при каждой попытке нанизать очередную порцию навоза на вилы, предельно напрягалось вся мускулатура ее тела, даже закусывала нижнюю губу. Маслову достаточно было понаблюдать за ней  минут пять, чтобы почувствовать желание ей помочь. Спустился вниз.
-Помочь?
Женщина как будто только этого и ждала от Маслова:  достала и вручила ему еще одни вилы. Потом показала, откуда следует брать навоз, -  по другую сторону повозки. Дальше они уже заработали в четыре руки.
Маслов грузил навоз и думал: «Похоже, сейчас что-то около девяти утра. На сегодня назначена коллегия, на которой ему непременно нужно  присутствовать, будут решаться вопросы, имеющие к руководимой им службе, самое непосредственное отношение.  Сразу возникнет вопрос: «А где Маслов? Почему отсутствует Маслов?». Что-то тут же начнется. Какое-то разбирательство, следствие. Поднимут на ноги родную милицию. Словом, начнутся поиски. И его, разумеется, найдут, хотя, скорее всего, не вдруг, не сразу. Еще   пройдет какое-то время. А пока его место займет какой-то другой человек. Претендентов много. И этот, другой, будет также работать, с тем же успехом. Для той машины, винтиком которой он, Маслов, является замена одной детали другой, - не такой уж болезненный процесс.  Незаменимых ТАМ нет».
А здесь?
Маслов взглядом оценил собственный вклад в дело. Для начала неплохо: где –то треть  перемещенного в повозку груза это плод его трудов, это его заслуга.
Повозка заполнена, даже с обильным верхом. Женщина, она выглядит менее уставшей, чем ее напарник (во всяком случае, никаких следов пота на ее лице), берется за вожжи. Лошадь с прежней, уже отмеченной Масловым охоткой трогается с места. Маслов машинально, ни капельки не задумываясь (что значит: уже впрягся в это дело), следует за повозкой. Он – точно так же, когда накладывали навоз, - сейчас находится  по одну сторону повозки, женщина по другую.
В поле их уже поджидает собака. До чего разумное существо! Отлично понимает: пока все обозримое поле не запестрит навозными кучками, повозка будет периодически исчезать и появляться. Следовательно, и нет нужды сопровождать ее каждую ездку то туда, то обратно. Экономия сил. На человеческом языке это еще называется: рационализация. Мудрая собака.
Где-то лишь  к трем часам  дня они справились с вывозкой навоза. Все поле было усеяно темными, но на ярком солнце быстро обесцвечивающимися, подсыхающими кучками. Женщина завела лошадь в пристройку у дома (теперь Маслов знал, что это конюшня), а Маслов как-то интуитивно спустился к бане, точнее, - к протекающему рядом с баней ручью. Он был уже давно без армяка и без чоботов, его голые подошвы касались земли. Сейчас он сбросил с себя штаны, а потом и  обе рубахи, верхнюю и нательную. Зашел в ручей, - вода, самое большее, доходила ему до коленок, - холодная, видимо, где-то бил из-под земли ключ. С наслаждением поплескался и так – в одних кальсонах, - вернулся в избу. Оставаясь в том же неглиже,  прилег на ставшую для него постелью лавку, в таком виде и оставался, пока в избу не вернулась женщина. Принесла с собой заполненное наполовину, видимо, только что выдоенным ею молоком ведерко. Пока Маслов одевался, - успела вынуть из уже заметно остывшей печки пару чугунков. Нарезала хлеб. Глазами пригласила к столу Маслова. Наполнила две миски сначала из одного чугунка. Маслов попробовал, - щи, постные, но обильно приправленные сметаной. Вкусно! Когда Маслов справился с первым блюдом, зачерпнула из другого чугунка: вареная в мундире картошка. Подумать только: обыкновенная картошка, но тоже вкусно!
После сытного обеда, - привал. Сон. Длящийся не более получаса. Маслова никто не будил, - проснулся сам. Встал и выглянул в окно. Очень во время: женщина как раз выходила со двора, под мышкой у нее вилы. В голове Маслова тут же мелькнуло недовольное: «Это, выходит, на сегодня еще не все? Придется еще работать? Нет, с меня на сегодня довольно. Я свой харч уже отработал». Но только мелькнуло, потом  стало стыдно: она, женщина, будет трудиться из последнего, а он, мужик, будет лежать и плевать в потолок?».  Поднялся, оделся.
Женщина его не дожидалась, даже не позвала, - все оставила на его волю, - ушла. Когда Маслов, также предусмотрительно запасшись вилами,  добрался до поля, - успела растрясти три кучки навоза. Всего их, по прикидкам Маслова, было не менее пятидесяти. А, может, и больше.
Нет, скорее всего, все-таки больше. Потому что работу закончили только в начале восьмого. Солнце уже на закате, вот-вот и уберется совсем.  Его косо ложащиеся лучи уже не грели, только ласкали. Но  Маслова сейчас и не нужно было еще как-то дополнительно согревать. Наоборот, все его утружденное тело нуждалось в какой-то исцеляющей прохладе. Он еще никогда за всю свою уже достаточно протяженную жизнь не испытывал такой физической усталости. Вся его  мускулатура (а был он когда-то заядлым спортсменом, и до сих пор каждое утро, перед работой, плавал в их, находящемся на балансе генеральной прокуратуры бассейне) обратилась в дряблый кусок ваты. Он едва держался на ногах.
Еле доплелся до дома. Женщина его намного опередила. Ко времени, когда он вернулся, успела доставить на двор пасущуюся весь день рядом с кромкой леса корову. Теперь готовила какое-то варево для, как догадался Маслов, изголодавшейся, требующей к себе безотлагательного внимания свиньи.
Интересно, как же эта несчастная со всем этим справляется? Ведь она же, кажется, за весь день не посидела ни минуты. 
Сам сразу, стоило ему только войти в избу,  нашел силы только для того, чтобы поплескаться под умывальником (до ручья уже добредать не хотелось),  не раздеваясь, рухнул на свое ложе. Через час или около этого женщина деликатным прикосновением пальца вызвала его к жизни: она приглашала его к столу. Есть совсем не хотелось, Маслов уже почти было отказался, потом передумал: его начала мучить жажда и он с жадностью набросился на свежее молоко.
Было уже темно, но женщина не спешила зажигать лучину, скорее всего, экономила. Да, собственно говоря, сам по себе свет был не нужен. Не читать же он собирается! И, тем более, - смотреть телевизор. Маслов вышел из избы, присел на скамью.
Глубокий вечер. Почти ночь. Его вторая ночь в этой новой для него, навязанной ему какой-то колдовской волей жизни.
На коллегии его уже хватились. Его уже разыскивают. Беспокоится также и жена…Странно, что вспомнил о жене только сейчас. Впрочем, также как и о всей семье. Уже взрослые, живущие почти самостоятельно сын и дочь. «Почти» в том отношении, что им вечно чего-то не хватает. В первую очередь, денег. Какие-то выходящие за пределы разумного приобретения, траты. И только тогда приходят и просят. А еще дежурные дни рожденья, когда не придти и не поздравить уже неприлично. И, пожалуй, все. Так  связывает ли их сейчас еще что-нибудь, кроме денег? Маслов в этом не уверен. Вот они-то сейчас наверняка не беспокоятся. Может, даже еще и не знают, что их отец бесследно пропал.
Вернулся в избу. Женщина к его приходу все-таки успела зажечь лучину. Она вновь вся в трудах: режет мелко-намелко вареные яйца. То ли готовит начинку для пирога, то ли собирается ими насытить устроенную на ночь прямо здесь, в избе, под большой плетеной корзиной, стайку попискивающих цыплят. Да, скорее всего, второе.
Маслов вновь устроился на своей лежанке. Он отсюда отлично видит женщину, а она его, не видит совсем.
Кто она? Для чего? Почему их свели, объединили? Добрая ли это сила или злая?
Одно сейчас очевидно: эта женщина достойна уваженья. По меньшей мере, уваженья. А по большей? В ней есть, кажется,  все, что делает женщину женщиной. Несмотря на все ее труды, ее гигантские физические нагрузки, - у нее очень гармонично развитое тело, крепкие высокие груди, сильные ноги. Да и лицом она…Ну, пусть не смазлива, но далеко, далеко не уродка. Эти ее широкие брови, полные губы. Внешностью она даже чем-то похожа на Маслова. А, может, даже и не «чем-то», - очень похожа, словно они какие-то родственники. Пожалуй, Маслов был бы совсем, совсем  не против прикоснуться к этому телу. Прижать его к своему. Ощутить, как ее грудь сминается о его…
Представив себя в образе и в роли самца, Маслов и не заметил, как заснул. Спал вновь, как и предыдущую ночь, очень крепко, без сновидений. Пробудился почти на  рассвете.  Вышел на двор, помочился, постоял на улице, послушал предутреннюю тишину. Пока не замерз. Вернулся в горницу. Только хотел было вновь брыкнуться на свою лежанку, услышал, как повернулась с боку на бок лежащая за выступом печки, на своей кровати женщина. Еще постоял, подумал.
А что, в самом деле? Не мужик ли он еще? Мужик. Да еще какой. А она, при всех своих несуразностях, странностях, все-таки тоже и, может, в первую очередь, - женщина. И, следовательно, все, что сейчас колобродит внутри него, - горячит, возбуждает, - очень даже естественно, логично и обоснованно.
Маслов решительно зашел за печной выступ. Женщина лежала лицом к нему, лишь наполовину укрытая таким же, как и у Маслова, лоскутным одеялом. Две подушки: Маслов это сразу отметил. Зачем ей, спрашивается, две подушки? Да еще такие огромные. Одной ей бы вполне хватило. Значит, все заранее предусмотрела.
Вид второй подушки скомкал в Маслове последние сомнения: он осторожно сначала присел на краю постели, чуточку подождал – никакой  реакции, потом прилег. Женщина вздрогнула, проснулась, вскинула голову. На Маслова смотрели широко округленные, пугающие его своей жесткой неуступчивостью глаза, в них сразу, однозначно, читалось: «Не трогай. Не твоя». И Маслов сразу это уловил. Ни секунды не колебался: кубарем скатился с постели. Как побитый пес, вернулся к своей лавке.
Тем же утром женщина переселила постель Маслова с лавки в сени. Здесь кроме примитивного деревянного ложа (уложенные на чурбачках доски, а поверх них набитый сеном матрас), еще стоял ларь и вместительный чулан. Здесь было прохладно, но женщина, кроме одеяла, приберегла для Маслова еще и горку чистых половиков, которыми, при желании, он мог бы укрыться.
Маслов против этого насильственного переселения, разумеется, не протестовал. В нем вдруг пропало любое желание приставать к этой женщине. Появилось внутреннее убежденье, что она появилась в его жизни для чего-то иного.
 
11.
Лето пролетело, как один день. Необыкновенное лето. Оно  выдалось урожайным на все: и злаковые, и корнеплоды, и травы, а это означало, что Маслов пропадал в поле львиную долю светового дня. В пять утра – он уже на ногах. Причем его никто не будил: срабатывал внутренний будильник. И, что интересно, вставалось всегда легко, независимо от погоды: обещало ли небо вёдро или лил дождь, - не было ощущения тягости, желания продлить свое пребывание в постели. Нет, - ему не терпелось поскорее одеться, сытно поесть и отправиться что-то делать: то ли пахать, то ли боронить, то ли косить траву. Да мало ли в деревне в страду работы? 
Удивительно, но он очень быстро освоил все новые для себя рукомесла, так, словно на самом деле они вовсе не были для него «новыми»,  уже, оказывается,  были в нем заложены, тихо дремали и терпеливо ждали своего часа. От него же требовалось только  их вспомнить и использовать на практике.
Очень скоро между ним и женщиной  произошло  разделение труда. На нее, кроме, естественно, всего, что связано с домом,  легла и забота о живности: корова, свинья, овцы, куры. Он больше внимания уделял тому, что росло в поле, и лошади.  Его радовало, как быстро и легко он  нашел общий язык с лошадью. А она быстро привязалась к нему.  Даже, когда он почему-то долго, по ее ощущениям, не использовал ее в какой-то работе, напоминала о себе тем, что громко ржала и била передним копытом по стойлу.
Его страда, как правило, заканчивалась не раньше, чем начнет заходить солнце. Конечно, он уставал. К концу рабочего дня, бывало, с трудом подымал руки, например, когда приходилось распрягать лошадь. Но – странное дело! – это была какая-то приятная, даже, возможно, желанная усталость. Может, от того, что всегда сопровождалась ощущением того, что он за этот прошедший день сделал что-то достойное, что его старания не пропадут даром, раньше-позже воздадутся сторицей. И, что также важно, эта усталость очень быстро проходила, его силы восстанавливались. Достаточно было окатиться в холодных водах ручья, переодеться. Женщина,  для нее это было  законом, всегда старалась приготовить для него чистое, не пропотевшее за день нательное белье.
Вспоминал ли он о прежней работе? Разумеется, - да. Скучал ли?  Ни в коем случае! Как это ни невероятно, здесь,  оказывается, было интереснее, насыщеннее, доставляло больше удовлетворения тем, что успел сотворить за день. Приблизительно то же самое можно было сказать и о его прежней семейной жизни… Да ее по сути и не было, этой семейной жизни. Он – достаточно высокопоставленный чиновник, - в постоянных проблемах, конфликтах, заботах. У жены собственный, связанный с закупкой французской косметики, бизнес. Свои, терзающие ее прибамбасы. Встречались исключительно только вечером. Только для того, чтобы обменяться своими «А теперь меня этот или это достало». Ночь? Они уже года три, как спали раздельно. Так сон крепче.
Иное дело – здесь. Для них стало традицией: каждый вечер, после ужина, если было вёдро, выходить из избы, садиться на скамеечку. Сидели, в среднем, по полчаса. Молча. Но отсутствие языка не мешало их общению, хотя это было какое-то иное, выходящее за пределы разумного общение. И темой, объектом их общения было не то конкретное, что они успели сотворить за прошедший день, а что-то  универсальное, всеобъемлющее, что не нуждалось ни в каких словах, а воспринималось на уровне подсознания. Во всяком случае, подсознания Маслова. Что в это время творилось в подсознании женщины, Маслов этого определенно сказать не мог.  И все это, повторимся, происходило молча. Как-то Маслов поймал себя на мысли: «Если так пойдет и дальше, я скоро вообще отвыкну говорить. И не почувствую от этого никакой утраты».
Время по-прежнему нигде не указывалось и никем не подсчитывалось, но Маслов очень быстро научился опознавать его: и по природным подсказкам (их было достаточно много), и – опять же по внутреннему ощущению: внутри него появились собственные часы. Необходимость в знании, какое сегодня число, - в нем начисто отпала, поэтому он этим себя и не утруждал, но, если обратиться к более крупному масштабу, - он был уверен: допустим, сейчас на дворе июль. И этого масштаба ему было вполне достаточно.
Так вот, где-то в середине августа (так подсказывало Маслову его чутье), он закончил косьбу (он регулярно, по мере обновления, окашивал отаву вдоль ручья). Закончил косьбу уже при закатном солнце. Вытер лезвие косы пучком травы, потом присел на им только что выкошенный лужок, вытянув вперед себя обнаженные по колена ноги. Сидел, отдыхая, вдыхая полной грудью воздух, насыщенный ароматами скошенной им только что травы. Тишина. Только поскрипывает угнездившийся где-то неподалеку коростель, да со стороны леса доносится постукивание жирующего дятла.
И в этот момент он почувствовал… «Бог ты мой! Ну, до чего же мне хорошо!».
Удивительный покой на душе. Удивительная уверенность в себе. И никаких опасений перед тем, что его поджидает завтра, послезавтра…всегда. Пока, естественно, он не умрет. Да и страха перед смертью тоже, вроде, никакого. Умрет и умрет, ну и что тут такого? Все умирают. И ничего. Почему же его лично должно это как-то беспокоить?
Вдруг стала совершенно непонятной вся-вся его предыдущая жизнь. Эта его вечная, изматывающая, пожирающая нервные клетки гонка за чем-то. Во имя чего-то. Эта жгучая, подхлестывающая потребность еще чего-то в этой жизни добиться. Еще с подростков. Когда, не имея за спиной никого и ничего, кто бы мог его поддержать, за него попросить,  отстаивал, доказывал что-то чужим, равнодушным дядям и тетям, что он  еще чего-то достоин в этой жизни, что он не нищеброд, не тварь, не дурак. Какая мера уязвленного самолюбия. Унижения на каждом шагу, на каждом новом витке жизни, карьеры. Все это выстоял, преодолел, сам возвысился, наконец. И…что? Было ли ему действительно хорошо? Хотя бы примерно так, как сейчас?  Нет. Тогда и сейчас – никакого сравнения.

12.
Наступила осень. Хотя  пока и без нудной мороси. Выдавала себя  укороченным днем, участившимися утренними заморозками, прореженной листвой, на которой все чаще попадалась, особенно по утрам, замысловатая, с застрявшими, не успевшими просохнуть  капельками росы паутина.
А потом потянулись перекочевывающие с севера на юг караваны птиц. Их становилось все больше. Их гортанные крики все чаще оглашали окрестности. То одна, то другая стая выбирала местом своего отдыха отдыхающее после летней страды, оголенное  поле. Наблюдая за ними, провожая их глазами, когда они пролетали высоко над его головой, Маслов вдруг начинал испытывать какое-то беспокойство. Его как будто тоже куда-то подмывало, стремило, на что-то подначивало.
Но это лишь эпизодами. В основном, как и на всем протяжении уже ставшего для него историей лета, он был слишком занят то одним, то другим, чтобы еще отвлекаться на что-то постороннее. Полевые работы были, в основном, закончены. Все, что когда-то колосилось (пшеница, рожь, овес, ячмень), было ссыпано или  в просторные закрома, или, в виде муки, в стоящий в сенях ларь.  Все, что уродилось под землей (картофель, брюква, репа), - переместилось в сухое, отлично проветриваемое подполье. Теперь надо было планомерно готовиться к грядущей зиме.
В тот день Маслов занимался колкой дров. Бревна были отобраны в лесу, спилены и доставлены к дому на специальной волокуше еще летом. Распилены на чушки и разложены позади дома, чтобы успели, как следует просохнуть. Теперь, в предвкушении грядущих, неминуемых дождей, назрела необходимость их поколоть и сложить рядами под навесом.
Маслов уже изрядно помахал тяжелым колуном, обильно пропотел, решил, что настало время дать себе короткий отдых. Только опустил колун и сделал движение рукой, чтобы отереть локтем пот со лба, - в этот момент увидел, как из леса, тянущегося по другую сторону ручья, выходит пара  людей. Они еще были от Маслова относительно далеко, во всех подробностях он их разглядеть еще не мог, одно было очевидно: то были мужчина и женщина. Шли в сторону дома очень спокойно, уверенно, неторопливо (так ходят мающиеся от безделья дачники), никак не подумаешь, что они заплутали. 
Оторопь напала на Маслова. Оцепенение. Наверное, он испытал бы меньшее потрясение, если б увидел какой-нибудь выходящий из леса призрак, чем живых реальных людей. А в том, что они были реальны, сомневаться не приходилось. Они по-прежнему шли, что-то оживленно обсуждая между собой, скорее всего, судя по жестам, о чем-то споря. В руках у женщины корзина. У мужчины за спиной болтается на ремне охотничье ружье.
Заметили дом, Маслова, ускорили шаг. Когда уже оказались совсем близко  к ручью, притормозили. Оба обуты в резиновые сапоги, но если переходить ручей, можно зачерпнуть воды через голенища.  После недолгого обсуждения мужчина подхватил женщину на руки, она обхватила его шею руками. Так они и одолели преграду. Лишь когда вновь оказались на суше опустил женщину на землю. Она благодарно чмокнула его в щеку.
Оказавшись уже в десятке метров от по-прежнему окаменевшего Маслова, парочка остановилась.
-Добрый день, - приветствовал Маслова мужчина. – Бог в помощь. Скажите, до болота отсюда еще далеко?
Маслов молчал. Он почувствовал, - о чем бы его сейчас не спросили, он не в силах что-то сказать.
Тогда мужчина, видимо, решив, что Маслов не расслышал, повторил вопрос, но более громко:
-Скажите, до болота отсюда далеко?
Маслов по-прежнему непонятно отчего молчал. Язык, что называется, не поворачивался.
-Скажите хоть, - правильно ли мы идем? Болото – это туда? – Мужчина протянул руку.
Нет, хоть режь его, Маслов не мог произнести ни слова.
Тогда в дело вступила женщина:
-Вы что? Глухой? Или немой?
Маслов вновь никак на это не отреагировал.
-Ладно, пошли, - скомандовала женщина. – Пень какой-то. Все равно ничего от него не добьемся.
Видимо, к такому же выводу пришел и мужчина. Вместе, локоть к локтю, обогнув дом, пошли полем в сторону леса. Минут через десять пропали из вида. Все это время Маслов, не спуская глаз, наблюдал за ними.
Из задуманного на этот день Масловым для колки, оставалась примерно половина. Но желание махать колуном у него пропало. Привычно пополоскавшись в ручье, вернулся в избу. Женщины  в избе не было: пошла подоить пасущуюся на одной из ближних лесных полянок корову. Маслов лег у себя в сенях, закрыл глаза. Мысленно  увидел выходящую из леса пару. Он точно приметил это место, откуда они выходили: там, чуть отступя от кромки леса, как бы намеренно, чуть с вызовом, отдаляясь от него, стояли две сросшиеся стволами, причудливо изогнутые  сосны. Маслов, за все время его пребывания здесь, именно в той стороне леса никогда не бывал.
Возникло жгучее желание тут же встать и обследовать это место. Только силой воли принудил себя пока отказаться от этого шага.
Женщина  вернулась минут через десять. Маслов услышал, как она стучала подойником, переливая его содержимое в заранее приготовленные кринки.
Интересно, заметила ли она эту парочку? Спросить ее об этом Маслов отчего-то не захотел. Хотя выглядела она совершенно обычно. Пообедав, Маслов, уже по заведенной традиции, немного полежал, потом встал и направился к уже наколотой кучке дров с тыльной стороны дома. Однако уже не столько помахивал колуном, сколько выжидательно присматривался к той части леса, откуда, судя по всему, должна была когда-то выйти эта пара.
Ждать пришлось около трех часов. Наконец, он опять увидел этих людей. Они уже не переговаривались друг с другом, на это, видимо, у них уже не хватало сил, и передвигались заметно медленнее. Но шли  так же уверенно, ничуть не сомневаясь в том, что выбранное ими направление приведет их точно туда, куда им надо. Приблизились к дому, но уже с другой стороны, Маслов их сейчас не видел. Зато они заметили женщину. Вновь первым подал голос мужчина:
-Добрый день, хозяюшка. Молочком нас, случаем, не попотчуете?
Маслов, естественно, не видел сейчас не только пару, но и женщину. Какой была ее реакция?  Судя по тому, что мужчина, по истечении десятка секунд, повторил вопрос, - совсем его проигнорировала. А потом последовала реплика женщины:
-Да они тут все какие-то недоделанные! Пошли, Коля, не будем терять на них время.
Вскоре они показались из-за дома. Миновали Маслова, даже не удостоили его беглым взглядом, спустились к ручью. Мужчина на этот раз  не стал утруждать себя переносом своей спутницы. Перешли ручей, поднялись немного в горку. Вскоре пропали в лесу. Именно в том месте, откуда часа четыре назад и вышли, - у сросшейся пары сосен.
Теперь Маслов точно знал, - каким путем он, если только этого пожелает, сможет выбраться отсюда.

13
Ближе к вечеру  подул сиверко. Небо, чем дальше, тем больше стало покрываться тучами. В середине ночи из этих туч полился дождь, вперемежку с градом. Крупные градины бомбардировали оконные стекла так, что стекла, кажется, едва держались в пазах. Завопила, замычала, заблеяла и захрюкала потревоженная скотина на дворе.
Эта ночь стала переломной в характере погоды: баловавшее их все последнее время бабье лето уступило затяжному ненастью. Какого-то рода ненастье наступило и в сознании Маслова. Прежнего, установившегося в нем покоя, довольства собой и миром, уже не было: появилась трещина, и с каждым новым,  прожитым здесь днем она разрасталась. Возникли сомнения: «А так ли мне тут хорошо?  Если то, что его окружает, это вовсе, как ему вдруг почудилось, не Эльдорадо, а своеобразная темница, а он узник в этой темнице? Не хороню ли я себя здесь во цвете лет?».  Да, пятьдесят один год для мужика еще не возраст. Он способен еще на многое. Продолжать находиться здесь и дальше, вдали от людей, от цивилизации… Начисто забыть все то, чему он когда-то с таким старанием учился… Швырнуть коту под хвост все сделанное им, чтобы добраться до той относительной высоты, которую он, как результат своих усилий, достиг… И все это ради чего?
Колобродило внутри, но это не могло каким-то образом, в виде чего-то, не вырваться и наружу. Как-то Маслов запрягал лошадь ( часть поля была предназначена для посева озимых, ее необходимо было пропахать) и что-то женщине  не понравилось в том, как Маслов управился на этот раз с упряжью ( не так, на ее взгляд, обошелся с седелкой). Подошла и стала поправлять седелку. Маслова это возмутило. Вспылил, чуть ли не оттолкнул от себя женщину. Так грубо он с ней обращался впервые. Кажется, и лошадь поняла, что Маслов поступает как-то не так: обернулась к нему своими вечно грустными глазами, кротко, но очень выразительно, с укором проржала. Женщина, впрочем,  не стала ему возражать, она как будто с ним согласилась, - оставила седелку в покое.
Понимала ли она, осознавала, ощущала, что происходило с Масловым? Маслов был уверен, - с ее-то чуткостью, восприимчивостью, - наверняка. Но, - и это тоже было в ее характере, - ничем себя не выдавала.
Где-то в начале октября  выпал первый снег. Разумеется, сроки этого снега были сочтены, - продержится сутки, другие, не более, - и все же… Именно этот снег отчего-то позвал Маслова в дорогу. Ему как никогда страстно  захотелось проверить, куда же его приведет указанное парочкой направление? Насколько далек тот другой, ставший ему чужим и все же влекущий его к себе  мир?
Все-таки, чтобы не вмешивать сюда женщину,  улучил момент, когда она ушла, сопровождаемая собакой,  в лес (да, она еще оказалась охотницей, но охотилась на зверя не из ружья, его у нее не было, а тем, что расставляла и периодически проверяла расставленные накануне капканы). Он уже знал,  по опыту ее предыдущих лесных походов, что вернется не раньше полудня. А сейчас было раннее утро. Пожалуй, хватит на то, чтобы дойти, поглазеть и вернуться так, что женщина  даже об этом не узнает.
Впервые он ступил по ту сторону ручья.  Морозец, хоть и небольшой, все же сковал почву, и Маслов благополучно проскочил через болотинку, ничуть не замочив ноги. Далее добраться до заветной парочки: двух сплетенных в объятиях сосенок. А еще дальше, сразу за сосенками, проглядывает какой-то еле заметный просвет. Что-то вроде просеки.
Все путешествие Маслова заняло не больше получаса. Как им и предполагалось, снегом была покрыта только окраинная часть леса, дальше – явственная, зримая, хотя и едва-едва, все же утоптанная ногой человека, вьющаяся, изгибающаяся, но нигде не прерывающаяся  тропинка. Она-то и привела Маслова, в конце концов, к жилому поселку.
Боже! До чего ж невероятно близким оказался потерянный было Масловым цивилизованный мир! С шоссейной дорогой. Со снующими вдоль шоссе машинами. С продуктовыми и промтоварными магазинами. С телевизионными антеннами на крышах.
Маслов, как завороженный, стоял за деревьями, не решаясь выйти на открытое место. Каким же дикарем он должен, наверное, выглядеть! Заросший густой бородой. В своем подпоясанном бечевой армяке. Еще примут его за потомка какого-нибудь скрывшегося в непролазной  чаще от несправедливостей советской власти «кулака». Или, что еще хуже, - за снежного человека. Так, никем, похоже,  незамеченным он простоял, прячась, где-то с полчаса, жадно, неотрывно наблюдая за всем, что попадало в поле его зрения. Наконец, вспомнил, что собирался быть дома еще до появления женщины. С трудом, однако,  заставил себя повернуться к поселку спиной. В памяти же своей успел сфотографировать  щит на обочине шоссе с указующей стрелкой и надписью « Иваново. 80 км».
За то время, что возвращался той же тропинкой, посеял, взрастил и уже готов был пожать в себе одно всеохватывающее желание: он должен и как можно скорее вернуться в Москву, к «своим» ( в понятие «свое» входила и жена, и дети, и просторная московская квартира, и его служба с кабинетом, телефонами и секретаршей). Желание настолько мощное, что не допускало ни малейших споров между «про» и «контра». В Москву – и никаких гвоздей! Вопрос лишь стоял – когда и как.
Женщина опять как будто ничего не заметила. Беспокойство стала проявлять, как это ни удивительно, собака. Допустим, Маслов выйдет за чем-то за дверь, а она выскочит из-за угла, станет прямо перед ним, - глазами как будто о чем просит, хвост между ног зажмет,  и тихо скулит. А если отойдет на ее глазах от дома, - громко залает, догонит его, и начинает хватать его зубами за пятки. Маслову неудобно с ней бороться, тем более, что он осознает свою вину и ее правоту, но женщина как-то заметила, повелительным жестом подозвала ее к себе, взяла за морду, сильно сжала. После этого громко лаять на Маслова собака перестала, однако продолжала  следить за ним умоляющими глазами. 
И все-таки Маслов последовательно, упрямо, так, как он делал все в своей жизни (уж если что-то надумал, он должен довести задуманное до конца), готовился к своему возвращению в СВОЙ , не по его воле покинутый им мир.  Отыскал всю свою, в свое время отстиранное, поглаженное и убранное женщиной нательное белье, кожаное пальто, ботинки. По-прежнему не хватало исчезнувшего портфеля. И еще – мобильника. Как-то, еще в середине лета, когда еще он купался в своем обретенном, как ему тогда казалось, навечно,  «как хорошо!», он зашвырнул это переставшее ему служить устройство  в окаймляющие поле густые кусты. Попробовал отыскать его, - но куда там?  Вернувшуюся из небытия одежку предусмотрительно спрятал в сарае, куда сложили сено.
Женщина каждое утро вставала еще до рассвета, чтобы подоить корову. Едва она скрылась на дворе, поднялся и Маслов. Сейчас, пока она занята коровой, дойкой, а на это обычно уходит около получаса, он успеет переодеться, дойти до заветных сосенок, углубиться в лес. Со стороны женщины погоня ему не грозит. Другое дело-собака. Своего собственного дома, вроде конуры, у нее не было. Она могла найти себе пристанище, где угодно. Но ночь она обычно коротала под крышей, во дворе. На этот же раз, как ни осторожно выходил из дома, - она уже как будто поджидала его, стояла напротив крылечка и прямо смотрела на него.
Что же ему делать? Маслов замер на мгновенье. Если она сейчас залает, - придется на время отложить побег. Маслов неспешно спустился по ступенькам крылечка: собака только смотрела. Маслов направился к сараю, - собака вслед за ним. Однако, по-прежнему молча. Или действовал хозяйкин запрет, или это было ее собственным решением?  Как бы то ни было, ее молчанье развязывало Маслову руки: он осуществил все так, как и замышлял. Собака проводила его до ручья, дальше не пошла, а могла бы, - уровень воды ей это позволял.
Ну и слава Богу! Славная умная замечательная собака.

14.
Шел быстро, не оглядываясь,  - ни в буквальном, ни в переносном смысле. Эта странная женщина, этот странный мир,- все это, похоже, его уже не волновало и не интересовало. Его гнало вперед страстное желание поскорее вернуться. Восстановиться. Возобновиться.
Жизнь в поселке только-только начинается. Кое-где в окнах зажигаются огни, а на улице вообще никого. Но Маслову повезло, - заметил впереди себя бредущую вдоль улицы пожилую женщину, тащит за собой груженую каким-то скарбом тележку на колесиках.  Маслов ее догнал.
-Извините… - Слово далось ему с трудом: отвык от живой речи. Женщина не без опаски смотрела на него. – Скажите, я смогу отсюда куда-нибудь… на чем-нибудь добраться?
-А куда тебе надо?
-В Москву.
-В Москву-у? Москва отсюда далёко…
-Я знаю. Может, какая-то ближайшая железнодорожная станция.
-Тогда тебе до Русланово. Но там токо ежели местная электричка Дальнего следования там не останавливаются.
-Ладно. Как до Русланово?
-Это тебе на автобус. Но он токо в двенадцать подёт.
-Хорошо, покажите, - где тут у вас остановка.
Рукой показала.
-Сколько сейчас времени? У меня часы остановились.
-Шёстый.
Шестой, значит. До двенадцати, естественно, он ждать не станет, выйдет на шоссе и будет ловить машину. Лучшего варианта у него нет. Поблагодарил женщину и отправился в сторону, где проходило шоссе.
В такую рань и шоссе пустое. Напрасно он пустился в дорогу в такой час. Нашел бы момент, когда бы  его женщина отлучилась из дома в более позднее время. Но что сделано, то сделано: будет теперь торчать на шоссе до победного конца.
Ему повезло. Первая же машина, старенький «Жигуленок», при виде просигналившего Маслова охотно притормозила. За рулем нормального, не вызывающего никаких опасений вида парень лет тридцати.
-До Русланово подбросите?
-Садись.
Уже сев на переднее сидение, Маслова осенило: «Чем же мне с ним расплачиваться?». При мне же ни рубля. Вспомнил: часы. Они по-прежнему не ходили: Маслов уже проверял. Но  часы есть часы. Тем более настоящие швейцарские. Маслову подарили их на его пятидесятилетие. От имени коллектива. Сам бы себе такие никогда не купил.
-Хочу вас предупредить, так уж получилось, что я совершенно без денег. Но я мог бы предложить вам… - Маслов снял с запястья часы. – Швейцарские. Они стоят около тридцати тысяч, но в данную минуту они не ходят, и я готов продать их вам значительно дешевле.
Парень заинтересовался, взял часы свободной от рулевого управления рукой, внимательно осмотрел.
-А сколько вы за них хотите?
-Хотя бы пятнадцать.
Парень покачал головой.
-Хорошо, так уж и быть. Согласен на восемь.
Хватит не только расплатиться с хозяином машины, но и приобрести железнодорожный билет. И Бог с ними, с этими часами.
-Я так не могу, - парень с сожалением расстался с часами. По выражению лица заметно было, - часы его «зацепили». – Мне поговорить надо.
-С кем?
-С женой.
-Хорошо, я подожду.
Парень, к счастью, оказался неразговорчив, Маслову не пришлось пускаться в пустопорожнюю болтовню, весь путь до Русланово проехали почти молча. Машина остановилась напротив покосившегося на один бок деревянного дома, своим видом напоминающего барак. 
-Вы пока посидите, - попросил парень, и, оставив Маслова, в машине, прошел в дом.
Утро только-только занималось. Хмурое, ненастное. Не сулящее ничего хорошего. Впереди себя Маслов видел залитую дождем, обмякшую, местами заваленную кучами мусора и щебня колею. По обе стороны улицы-дороги, почти все, как одна, такие же покосившиеся, темные, искусанные, исхлестанные дождевыми струями, подгнившие дома-бараки. Вспомнилась классика: «Нет, это не Рио де Жанейро». И сразу за этим подумалось: «Что сейчас там, в ЕГО, только что покинутом им доме? Что сейчас ЕГО женщина? Как она? Уже спохватилась, конечно. Догадалась, куда он пропал, или еще на что-то надеется?». Впервые кольнуло: «Зря я так. Тишком-молчком. Мог бы, хотя бы, объясниться. Она бы наверняка поняла, по-доброму бы отпустила».
-Еще чего?! А хо-хо не хо-хо? – Донеслось до уха Маслова. Кричала женщина. Крик доносился из дома, где несколькими минутами раньше скрылся парень. – На хрен нам такие часы? Ты  ребенку приличную игрушку, когда последний раз покупал? Вспомнил? А тут ему какие-то часы, видите ли,  приспичило. Милионер хренов. Абрамович какой выискался». Парень что-то возражал, - женщина в ответ ярилась еще больше.
«Зря я ему предложил часы. Паренек, видимо, действительно очень азартный, и, может, такие часы были пределом его мечтаний. Это не Москва. Восемь тысяч для таких людей могут быть достаточно серьезной суммой».
Время шло, Маслов переживал. Наконец, парень, красный, взъерошенный, с какими бешеными глазами, выбежал из дома.
-Вот,  - протянул Маслову пачку денег. – Но только семь пятьсот. Больше у меня сейчас нет.
Маслов, испытывая неловкость, взял деньги, отдал часы.
-За эти недостающие пятьсот,  прошу вас, - подбросьте меня до железнодорожной станции.

15.
С электричкой ему повезло, ждать пришлось совсем ничего. Должно быть, то была первая на это утро электричка. Желающих проехаться в столь ранний час было немного. Скорее всего, в подавляющей части то были те, кто жил загородом, но работал в Иваново. Маслов отыскал глазами  пустующую скамью, сел  у окна, умытого грязными дождевыми потеками снаружи и  покрытого толстым  слоем пыли изнутри.  По внутренней стороне окна, перебирая лапками, ползала туда-сюда, видимо, в поисках спасительного выхода, крупная муха.
Маслов огляделся по сторонам.  Серые скучные лица. Большинство с закрытыми глазами: досыпают. Кто-то клюет носом, кто-то опрокинулся навзничь, опирается затылком об отлакированную накопленными за срок службы многотысячными прикосновениями спинку скамьи.  Были, конечно, и бодрствующие. Но они все как-то уж очень  сосредоточенно, не обращая внимания ни на что, глядели открытыми глазами вперед. Как будто хотели там что-то увидеть, а это «что-то», по мере продвижения электрички,  с каждым оборотом колес,  к ним отнюдь не приближалось, а оставалось там же, где было в самом начале пути.
Попадались в поле зрения Маслова и отдельные, чем-то выделяющиеся из общей массы лица. Вот пожилая женщина, расстелив у себя на коленях носовой платок, торопливо завтракает: чавкая, видимо, совсем плохо с зубами, доедает сваренное вкрутую яйцо, потом запивает какой-то бурдой из бутылочки. Должно быть, проспала, не успела поесть дома. Еще его внимание задержалось на молоденькой девочке, почти ребенке. Ее лицо повязано головным платком. Девочка сидела, как-то скорчившись, поджав под себя ноги, страдальчески морщась, прижимая повязку одним кулачком к щеке. Ее лицо было заплакано. По-видимому, она сильно страдала от зубной боли. И никто не мог ей помочь.
«И что? – вдруг молнией пронеслось в сознании Маслова. – Чем я лучше?... Или, точнее сказать, чем мне лучше сравнительно с ними?».  Да, он  едет  на работу не так, с куда большим комфортом. Да, у него  на службе отнюдь не их грошовая зарплата, он  богач по сравнению с ними. Да, возможно, он  не устает  за день, как они,  и возвращается  в свои домашние хоромы вовремя. У него есть время и на полноценное общение с членами семьи и на «культурное» времяпрепровожденье, а не так, как у них: чтоб только  что-то успеть перекусить, обменяться со своей супругой  (супругом) какими-то новостями и улечься в кровать. Да, у него другое и в то же время, по самой своей сути, - одно. Все они, и бедные и богатые, и наделенные и обделенные, и из низов и из верхов,  по сути занимаются тем же, чем с таким упорством на его глазах сейчас занимается эта муха: ползают по пыльному оконному стеклу, - что-то светлое, огромное маячит у нее и у них перед глазами. Маячит и манит. И хочется и рвется туда, на широкий ясный простор, и каждый раз натыкаешься на толстую, равнодушную к их желаниям, не пускающую  в те манящие, зовущие просторы стену. Хоть ты плачь!
«Да что же  я делаю?  Не совершаю ли я ошибку? Спрашивается, куда и зачем я стремлюсь?».
Между тем электричка резко сбавила ход. Сейчас она уже не бежит, а идет пешком. И так минут десять, а потом и вовсе остановилась.
-Плывун, - кто-то, сидящий позади Маслова, видимо объяснял своему соседу. -  Тут же кругом, куда ни сунься, болото. Мост поплыл. А пока этот участок ремонтируют, - нас  каждый раз пускают  в объезд. Вот и тащимся, как черепаха.
-И долго мы так?
-Да по разному. Бывает, что и пяти минут достаточно, а бывает что и по полчаса.
-А скоро сейчас?
-Счас гляну… Семь без малого.
Маслов  приник  лицом к окну. Темно, однако, хоть не сразу, с трудом сумел разглядеть. Глухой заброшенный полустанок. Очень ему знакомый…Да, это он. То самое место, куда его когда-то, с полгода назад ссадили и с которого начались все его странности.
Сердце бешено забилось. Кровь запульсировала в его висках. Перед глазами на пару мгновений все потемнело, а когда зрение наладилось, - он увидел сидящей  прямо напротив их вагона, прямо смотрящей на него, - его…нет, их собаку. Да, он ни капельки не ошибался. Это была она. И она дожидалась именно его. Он не мог, он не в силах был обмануть ее ожидания. Встал с места, прошел в тамбур, отворил дверь и выпрыгнул на перрон.
Стоило ему только это сделать, электричка рванула с места и пошла, пошла шуровать колесами, вагоны побежали, побежали перед глазами Маслова. Через пару минут, ему был виден только ее хвост, и он остался один на один со спокойно дожидающейся его собакой.
-Что стоишь? – обратился к ней Маслов. –  Думаешь, я запомнил дорогу? Давай, веди.
Ему показалось, дорога в этот раз заняла намного меньше времени. Они почти долетели  до лесной опушки. Собака повела себя, как и прежде: едва вышли на чистину, побежала от него к маячащему неподалеку дому, пропала из виду.
Когда же Маслов сам подошел к дому, он увидел стоящими у крылечка, взявшимися за руки,  его Мать и Отца. Оба радостно широко улыбались.
-Ну, здравствуй, - сказала Мать. – Наконец-то, ты с нами.
-С приездом, сынок, - вторил ей Отец.

16.
Скорый «Иваново-Москва» подъезжал к столице, и проводник, как  положено в таких случаях, оповещал об этом  пассажиров своего вагона. На стук в одно из купе никто не откликнулся. На повторный стук и оповещение, уже более громким  голосом, также никто не отозвался. Проводник вспомнил, что  находящийся  здесь пассажир, как  расположился после посадки вечером в Иваново, так больше ни разу из купе и не выходил. Поезд уже въезжал под своды Ярославского  вокзала, и проводник позвал на помощь начальника поезда. Открыли вдвоем купе и обнаружили, что находящийся здесь пассажир был мертв.
Последовавший в дальнейшем осмотр и тщательная медэкспертиза показали, что Маслов Аркадий  Геннадиевич умер от сердечной недостаточности,  и что смерть эта наступила где-то в районе семи утра.
.