Фолко – 2
Несколько вступительных слов
Напомню, Фолко вышел в большой мир, почти самостоятельно.
Вот он один, на ночной дороге. И сразу мрачное предупреждение – убитый хоббит. Кому-то пришло в голову, кому могло прийти. Нет, это слишком для маленького хоббита. Автор позволяет ему догнать гнома, один топор которого чего-то да стоит.
Вдвоем они уверенно следуют к месту отдыха.
С некоторыми наблюдениями, даже открытиями. Не могут же они заявиться в Столицу, пред светлые очи Наместника, с пустыми руками. Открытия взяты на заметку, и вот они в гостинице. Цивилизация, быт налажен, все спокойно, улыбки, чего бояться. И вдруг в самой безобидной ситуации, в буквальном смысле, посреди веселой толпы людей, и не только людей, Хоббит попадает в передрягу, почему? Хотя бы потому, что это от него не зависело. Где-то он может принять решение, иду за гномом, это событие, оно зависит от его воли. А где-то он ничего не решает, происшествие, случилась беда. Какие-то силы выясняют отношения, втягивают Фолко в свои споры, делают участником таких споров. Это и есть Судьба, с которой можно не соглашаться, или делать вид, что не соглашаешься, но при желании даже сопротивляться. Каким образом? Очень просто, происшествия превращать в события, то есть, обращать себе на пользу.
Судьба как Место
1.
итак, в один прекрасный момент Фолко покинул Хоббитанию.
Выбор был за ним, и он сам сделал этот выбор, непростой для него выбор. Как бы то ни было, жизнь в Хоббитании спокойна, налажена. Дядюшка? Не век же он будет драть его за уши, пришлось бы и строгому дядюшке признать однажды в Фолко достойного хоббита. И жизнь покатилась бы по накатанной колее. Но Фолко ушел. Через некоторое время его встретил Большой мир, кто его там ждал? Неожиданное открытие, оказалось, что в этом Большом мире сам Фолко мало что решает, если не считать робкой надежды, прогнать бы ее. Догнал он гнома, а дальше? В Пригорье, в самом деле, куда еще, больше некуда. Путь им уже задан, свернуть с него не получается, отклонения не в счет. А потому пришли в Пригорье, какое там теплое место. И тут Большой мир показал, еще не зубы, так зубки. Всего-то, был побит палкой. К несчастью, палка была в сильных руках, а потому вся спина мелкого забияки в синяках. Не обидно ли? Сколь грозен был его вид, когда Фолко покидал усадьбу, воин, посторонись мирный люд. Но мир представил его именно как мелкого забияку, попробуй, докажи, что ты защищал свое достоинство. Откуда же столь резкое расхождение между светлыми обещаниями и реальной "физиономией" событий, мелких событий, чего уж там.
Не рука ли Судьбы, если таковая тянется к Хоббиту, тогда что такое Судьба?
Жизнь Хоббита предстала как некая долгая, временами крутая, траектория, вход, выход, что-то между ними, кто знает. Но что-то можно и предвидеть, не пустыня все-таки, виднеются отдельные Башни. Говоря, современным языком, достойные ориентиры, хоть и редкие, но все же есть.
Вход, понятно, это Пригорье, довольно большой перекресток.
Уроки получены, усвоены, надо бежать, покуда есть такая возможность. Друзей уже трое, опять кто-то решил за Хоббита, послал ему (их двое, а посылают именно ему?) спутника, надежного, осведомленного, имеющего связи в Столице. В самом деле, куда дальше? только в Столицу, там сходится множество путей, людей, гостей. Там Наместник, в Столице решаются их вопросы. Там можно получить совет, реже ответ. Живут, ждут приема, дождались. Были приняты, заслушаны, можно отправляться в поход. Разумеется, они готовились, занимались. Попутно решали кой-какие вопросы, иногда острые, но большей частью мелкие, бытовые. Впрочем, было одно значимое событие, временный друг, Рогволд, отошел в сторону, на его место заступил друг постоянный, Малыш. Надо жить, надо зарабатывать на эту, в общем-то, благоустроенную жизнь. Но больших событий, тем более свершений? Значит, все впереди, чего ждем? Пора бы и в путь. И снова этот путь задан, кем-то определен. Но все же, надо оговориться, опять именно Хоббит в ситуации выбора, идти – не идти. И опять Хоббит решал сам, не каким идти путем, а идти ли по указанному пути.
Нелегкое мгновение, но решился, иду.
Поход продолжается, сидение в Столице предстает как вынужденный перерыв.
Впереди Мория, страна гномов, там можно найти ответы на многие тревожные вопросы, которые уже перестали быть вопросами друзей. Теперь этой тревогой озабочены большие люди. А посему в поход уходит целый отряд, гномы, люди, и с ними маленький Хоббит. Он многому научился, но тот же маленький. Поход не без испытаний, засада, бой, прорыв. Отряд с честью выдержал испытание, кто послал это жестокое испытание? До того ли друзьям, скорее к цели, вот и Мория, гномов невозможно удержать. И опять Хоббит испытывается выбором, тебе-то, зачем идти. Гномы понятно, но ты же не гном, тебе-то, зачем лезть. Опять нелегкое мгновение, но решился Хоббит, иду. Что им уготовила Мория, известно всем, кто читал эпопею Перумова, повторяться, в данном случае, нет необходимости. Главное, прошли, вынесли, вышли. Выход, в прямом и переносном смысле, из подземелья, из испытаний. Траектория привела на выход, и что Хоббит имеет на выходе? В этом все дело, не гномы в целом, не друзья Фолко, в частности, тем более люди.
А именно сам Хоббит? оказывается, он с "пустыми руками".
Поход в Морию ничего не дал, ничего там особого не происходит, мелкая возня.
Гномам можно возвращаться, зря бросили, они собираются. А Хоббит, зачем он ходил? Зачем вообще он проделал долгий, опасный путь от Пригорья – через Столицу – до Мории, неясно, неизвестно. Что за сила толкала его именно по этому пути, разве? Ведь он сам принимал решения на развилках. Это значит, он сам идет по дороге жизни, к чему-нибудь да придет. Два гнома, его верные попутчики, тесной кучкой идут они по Средиземью, ну что тебе могучая кучка! О чем речь, как ни прикидывай, это еще не дорога Судьбы.
Но похоже, Хоббит на пороге Судьбы.
Еще раз, траектория, Пригорье – Мория.
Какое-то время ушло на переходы, были события, были происшествия. Но основное время протекало в трех «точках», на трех перекрестках, переполненных, если не людьми, то другими существами. Если не событиями, то происшествиями. Мелкими и значимыми, но где же рука Судьбы? Встречаться, на то были и придуманы перекрестки, весь путь ради встреч, ожидаемых или случайных. На каждом новом перекрестке, новая встреча, следует обретение нового опыта, смысла. Становится понятно, зачем Фолко обнаружил себя в Пригорье. Именно для того он и вышел из тени, понятно, не по своей воле, но чтобы состоялась Встреча. Чтобы его увидели, запомнили, пусть поначалу каким-то мелким посторонним хулиганом. Сунулся, тут же получил, заодно попался на глаза. Судьба смилостивилась, просто показала его, представила суровым, но, в сущности, спасительным образом. А могла и подставить, запросто.
на то она и Судьба, но кому он был представлен?
2.
вернемся из Средиземья в наш мир, обычный человеческий мир.
В этом обыкновенном мире дел хватает, поток рутины, счета. А как насчет дел великих, остающихся в памяти? Ну, после великой Победы, скоро двадцать лет, народ под руководством Партии продолжает свое великое дело построения нового общества. Поэтому каждый из нас участник великой стройки, кто-то кладет кирпичи, кто-то их подносит, а кто-то и вовсе сидит на вахте, все нужны. Строим, строимся, ведем обычные свои записи. Изо дня в день, одно и то же, распорядок, ходим на работу, получаем свою скромную зарплату, где там великие события, большие вещи. Одна забота, как нам с толком потратить зарплату. Способы были, скажем, ходить на каждый спектакль с участием Лемешева, на каждый! да еще цветы покупать. Где брать «на все это деньги» (Войнович, 2002, с.33). Но есть путь и попроще – газеты, журналы, своевременно узнаем об очередном историческом съезде, о взятии очередного рубежа на пути в светлое будущее. Ни свернуть, ни остановиться, можно только ускориться. Жизнь как жизнь, если бы не ежеквартальный отчет!
Вы только подумайте, Хоббиту ни разу не пришлось столкнуться с бухучетом, везет.
Такая наша жизнь, не жизнь, а сплошные подвиги, на ниве учета и контроля, каждый квартал – отчет. Потом аудит. Можно ли в такой жизни вдруг оказаться на пороге Судьбы? Спросите, что-нибудь полегче, скажем, можно ли вернуться во времена беспечной юности?
А что там, в далекой юности? Увлекательное чтение.
Жанр «дамской повести», кто не грешен, на то и юность, тем более далекая.
Ныне, заметно повзрослевшая, за окном 1962-й, и очень серьезная дама предпочитает современные книги. В том числе, и по долгу «службы», она = фельетонист. Рука набита, позади два сборника, роман. Она постоянно в поисках сюжетов. И конечно, ей бросается «в глаза сходство». Сходство в «некоторых романах современных писательниц» с «писательницами дореволюционными». Следует перечисление имен, еще тех, дореволюционных. Разумеется, проблема духа, духовности, разумеется, жгучий интерес. Тут же начинается поход в библиотеку, освежение памяти, подтверждение: «жанр «дамской повести» живуч и продолжает свое дело, развращая читательские вкусы» (Ильина, 91, с. 469). Конечно, смириться нельзя. За читателя, а сам он, видимо, не в состоянии, нужно бороться. Нет бы, остановиться, подумать немного, куда там.
Часами в библиотеке, из инструментов только ручка, даже не шариковая.
Выписки, бесконечные цитаты. Затем домой, к машинке, «перепечатывала их на машинке». Листков все больше и больше, уже гора. Куда поместить эту гору, «листки раскладывались на кровати, на стульях, на подоконнике» (Там же), конечно, теряются. Их надо искать, а "из соседней комнаты: «Обедать мы сегодня будем когда-нибудь?»" (Там же). Это муж напоминает о себе. Самое начало 60-х, а тут две комнаты, значит, вылезла из коммуналки, везет. И воду не надо «было носить из колодца». Действительно, везет .
Но вот работа завершена, теперь редакция. И тут, судьба? Да, нет, простое невезение.
«Пока я там писала, страдала, радовалась, произошла смена главных редакторов» (Там же). Прежний статью принимал, новый отказал. И писательница говорит себе: я ступила на праведный путь. Еще не порог, так порожек Судьбы. Ибо праведный путь – «путь борьбы с пошлостью», сам Чуковский шел по этому пути, было это до революции. А что там было до революции? Некая Анастасия Вербицкая, ее сочинения имеют бешеный успех, как так, почему? Ее «романы в библиотеках спрашивают в сорок раз чаще, чем романы Льва Толстого» (Там же, с.470). Что огорчает авторшу? Непотопляемость женского романа? вовсе нет. За «вкусы читателя дореволюционного бороться разрешалось, а за вкусы нынешнего» (Там же), увы, нельзя. И нужно то было, пару недель, задержись смена редакторов, и статья прошла бы. Не повезло!
И вот он, порог Судьбы.
«Не знала я в те горькие минуты, что мне как раз повезло, повезло неслыханно» (Там же).
Фельетон, куда нести, решила в «Новый мир», кто-то там знакомый, отнесла, будь что будет. И вдруг, приняли. Понятно, доработать, в начале 63-го фельетон появился. А дальше перешагнуть порог, пошла в редакцию, а там «познакомилась с А.Т. Твардовским». В кабинете редактора тесная кучка, сам Твардовский «еще не сел за свой стол», везение продолжается. Следуют добрые слова. «И стоявшие с ним рядом стали наперерыв меня хвалить» (Там же). Не возражать же начальству, не принято.
лучше проводить одобренную линию.
Где же Судьба, дорога, борьба, клятвы? О чем вы! Судьба – всегда одно: оказаться на той или иной позиции, обычно дело случая. Оказаться на том или ином месте. А как уж это место будет называться – лидер партии или человек свиты – опять дело случая. Далее начинает работать Место: человек = функция места. Печально, и даже обидно, но если устроился на Месте, сойти с него почти невозможно. Да и не дадут, так как есть другие места. Там на те же проблемы смотрят иначе, и там тоже борются за читателя. А значит, борются с мыслящими по-другому. Скажем, «Октябрь» не жалел сил на борьбу с «Новым миром». И если в «Новом мире» протаскивают концепции, то в «Октябре» появляются «разгромные статейки». Судьба одних, вылезать с «порочными идейками», определяет судьбу других: сразу вскрывать истинное лицо клеветников, возводящих «поклеп на советскую литературу». Не ищи место, оно найдет тебя, останется согреть.
Место Твардовского – "Новый мир"? скорее, новый мир – судьба Твардовского.
Но тогда судьба Октября? "Дивный новый мир".
Место как Судьба
1.
На мир можно "взирать из-под столика", неудобное место, что и говорить.
Но так безопаснее. Удобства и безопасность часто не совпадают, да, разные вещи. Всегда идет какой-нибудь процесс, в обществе, которому сопротивляться бессмысленно. А почему же мы сопротивляемся? Вернее, сопротивляются некоторые, прочие, тут мы в большинстве, пассивно тормозят. Сколько гневных слов! но тормозящие все так же упираются, торможение все так же разливается. Есть ли какой-нибудь, хоть какой-нибудь смысл в торможении? Видимо, один. На обратной стороне, то есть там, где течет обратный, противоположный процесс, осуществляется интенсивное действие. Такое действие, которому отдается все время человека. Словно этим человеком владеет мания, и он спешит побыстрее освободиться от нее. А если конкретно? Тогда снова к литературе, к литературному процессу в СССР.
Известная характеристика – СССР самая читающая страна.
«В советское время чтению книг очень способствовали всякие запреты» (Войнович, 2001). Стоило запретить какую-нибудь книгу, как ее тут же начинали искать, перепечатывать, даже переписывать. Да ритм работы в то время, в учреждениях, подталкивал к чтению, «на столе или под столом всегда была книжка». И вот наш человек, писатель, в Германии. Получил услуги врача, оплатил, а еще решил подарить ему свою книжку. Тот удивился, «спасибо, я в августе пойду в отпуск, прочту обязательно» (Там же). А дело было в феврале, книжка будет ждать, до августа? Конечно, следует комментарий: «А я-то привык, что берут книгу, начинают читать в трамвае, вечером и ночью дочитывают» (Там же). Утром будут звонить, ну как же, надо поделиться впечатлениями. Какое уж тут торможение; насчет работы, да, можно притормозить. Но здесь? что здесь нас поджидает? Бескорыстные фанатики, вот где пребывает полная концентрация на одном "луче", абсолютном принципе, все прочее заторможено. Да так, что ничем не проймешь, человек одной вещи или одной темы.
2.
Но Фолко заждался, уже нервничает, вообще он скор на руку, на поступок.
Возможно поэтому и запустил кружкой в наглеца. Тем самым он запустил еще и некоторый процесс, к счастью локальный. Некий горбун потащил Фолко на передний план, отвечай. В самый трудный момент на сцену выскочил Торин, кто этот негодяй, накинулся на маленького хоббита, отвечай. Дело дошло до мечей, началась общая свара. Не до мелких хулиганов, в центре горбун, смотрит гордо. Где тот, который заставит меня отвечать, попробуйте, рискните. Неожиданно все меняется, «раздался чей-то спокойный, сдержанный голос, сразу же заставивший всех умолкнуть» (Перумов, с.100). Голос спокойный, почему же все смолкли? В нем, голосе, «право приказывать и карать». Не удивительно, что все замерли. Но более всех изменился горбун, «застыл и горбун, не успев опустить ногу» (Там же). Бывает же, такое, перемена событий застала врасплох, даже ногу не успел опустить, должно быть высоко поднял. И стоять ему с поднятой…
Одному стоять, другому лежать.
На этом сцена исчерпалась, обладатель властного голоса исчез, с ним его люди. Один голос, ни лица, ни глаз, ни фигуры. Кто он, осталось невыясненным. Дело не в нем, в Хоббите, его нужно было представить, ввести в круг внимания персонажа, за которым «скрытая сила и властность». Фолко представлен, то есть, избит. Делать "голосу" здесь больше нечего, он отбывает. Остается добавить портрет того юнца, обидчика хоббита. «Его длинное лицо было изрыто оспинами, редкие волосы не могли скрыть оттопыренные уши, зеленоватые кошачьи глаза были презрительно сощурены» (Там же, с.93). Не красавец, подловатый.
Резкий контраст, с кем? С тем же Горбуном, но более всего, с Обладателем голоса.
Повезло Горбуну, нашел свое место, а этот лицедей, зачем нам место?
Для удовлетворения благородных страстей.
Скажем, влюбляться, кого только ни прибивает к нашему месту, среди них немало талантов.
«У Твардовского была не очень свойственная советскому литератору черта – он редко, но искренне и независтливо радовался открытым им новым талантам. Влюблялся в автора» (Войнович, 2002, с.16). Пусть так, поверим Войновичу на слово, насчет советских литераторов. Со своей стороны, рискну утверждать, что подобная черта «не очень свойственна» советским людям вообще. Поделиться опытом на этот счет сможет каждый советский человек. Если от твоих способностей мало что зависит, неужели радоваться удачливому конкуренту. Вернемся к Войновичу, т.е. к Твардовскому: «Правда, любви его хватало ненадолго. Всех без исключения потом разлюблял» (Там же). «из зала в зал переходя», чем не способ жить интенсивно.
Похоже, Обладатель голоса реализует обратную стратегию.
Не он влюбляется, в него влюбляются. К нему мощно влечет обойденных, обделенных, обиженных, невостребованных. Вплоть до полного отребья. Они готовы служить ему, как тот же Горбун, совершенно бескорыстно, наше место около тебя, за тобой. Но странное это место: «Одетые в зеленое глядели на него с ненавистью» (Пирумов, с.96). На него = Хоббит, с чего бы такая ненависть к безобидному хоббиту.
3.
Персонажи разошлись, друзья двинулись навстречу с Наместником.
Ну что ж, встречай, Столица, встретила, живите, до новой встречи.
Друзья, гномы и Фолко, зашли в небольшую корчму. И кто же вас туда затащил, разумеется, Малыш, большой знаток и еще больший любитель пива. Там два посетителя, один Книжник, что касается второго, он назван «Русобородым». Течет нескончаемая беседа, о чем же? Среди прочего, и о воле, слово Русобородого: «Любая воля, чужая ли, своя, если она ведет мужчин на достойные этого звания дела … так или иначе, но права» (Пирумов, с.285). Что же это за дела, достойные мужчин? Книжник напоминает: «Они же несли смерть и разрушение, гибель свободе Запада…» (Там же). Что-то хорошо знакомое, о Западе, так же, как и насмешливая реакция собеседника. «Война жестока», старик, старая истина. Если бы не так? «Преступления и насилия изобилуют, например, в древнегреческой трагедии, в Ветхом завете и у Шекспира» (Караганов, с.215). Но Книжник зацепил, напомнил об Эльфах. Вот тут-то Русобородый завелся, сорвался в крик: «кто дал им право распоряжаться нашими судьбами» (Там же, с.286). Да, перед нами не просто обладатель голоса, это Освободитель, а у него-то, откуда право говорить от имени всех людей? Чем же так прогневали его Эльфы? Он ожесточился, «глядя на задыхающийся от подаренной нам эльфами сытости мир» (Там же, с.287). А он, что же он сам собирается подарить людям, после того, как прогонит эльфов? Если что и удивляет, так это беспомощность Книжника. Слушает примитивные рассуждения, где-то на уровне Матвея Павличенко , и не может, сказать ни слова, ни найти хоть каких-то возражений.
На чем же держатся убеждения спорщиков?
Снова приходится добавлять портрет, Книжника.
«бледное, иссеченное морщинами лицо, на котором выделялись глубоко посаженные черные глаза, острые и внимательные, не утратившие с годами блеск и осмысленность» (Там же, с.290). Блеск, острота, мысль, куда все это подевалось? Ему излагают основы манихейского мировоззрения, а он, книжник, только охает. Ведь не схватка бойцов, битва слов, для того ты и сидишь над книжками, чтобы биться Словом. Знать, сама Судьба на стороне Русобородого? Если под Судьбой понимать именно волю, то здесь такая воля налицо, это воля автора. И эта авторская воля осаживает Книжника и подхватывает начинающего диктатора. Да, почему бы и нет, если он собирается вести войско на Запад, то есть, на окопавшихся там Эльфов.
Восток – Запад, избитая тема.
Но, видимо, нет такой темы, которую нельзя избить еще раз.
"Последний довод короля", в данном случае, писателя: «бескорыстные фанатики опаснее расчетливых циников» (Войнович, 2001). Кто бы спорил, но причем тут бескорыстие? Иначе говоря, что же нового внес автор в избитую тему? Русобородый не скрывает ненависть? «Жестокое чувство, мало что общего имеющее с обожанием и поклонением, любовь принимает правило и естественно в нем растворяется, либо восстает против этого правила» (Кустова, с.11). Жестокое чувство = любовь. Теперь обычное переворачивание,
любовь – жестокое чувство.
И вот эта высшая, в этом смысле последняя, любовь к Эльфам, то есть, к знанию, которое воплощено в Эльфах, эта вечная любовь вдруг предстает разделенной. Между двумя людьми, на одной стороне, старый Книжник, он «естественно растворяется», живет в любви. На другой стороне, понятно, Русобородый, он воплощает жестокость любви. А разве настоящая любовь бывает иной? Знание, воплощенное в Эльфах, то самое совершенное знание, чем не Боги? Тогда и Русобородый – это восстание против старых Богов. Пора потесниться, вам на смену идут новые Боги. А какие-то отдельные, несознательные люди, в лице Книжника, тормозят прогрессивный процесс.
Наедине с Судьбой.
1.
Фолко и его друзья на подступах к Мории.
Вернее, пока еще гномы, а вместе с ними и Фолко уже подошли к Воротам Мории. Задумался Хоббит. Да, побегали по кустам, «юный и ловкий хоббит» умудрился содрать колени, да расцарапать руки, поневоле взбунтуешься. Решил отдохнуть, потренировать руку. Бросок, и снова Голос?! На другом конце поляны две фигуры, сразу вспомнились прежние встречи, разговоры с Книжником, конечно, Олмер. Понятно, Горбун не в счет, тот как всегда не сводит «завороженного взора». Наконец-то, можно рассмотреть Предводителя.
Снизу вверх, а как еще смотреть «половинчику»?
Но нет, разговор на равных. Ведь Фолко идет «по дороге мужчин». И Предводитель спешит вернуть ему «старый долг», сплошные сюрпризы. С «тобой поступили несправедливо», обидчик понес наказание. Не зря Фолко, вернее, не он, а рука судьбы, столь старательно представляла его на первой встрече, запомнился. Восстановление справедливости состоялось, почему в отношении одного Фолко? Все та же Судьба, играет и людьми, не людьми, и даже теми, кто застрял между людьми и не людьми. Фолко пока не до вопросов, он схватывает: вот воля, идущая своими путями. К ней еще и сила, скромно так выпирает из-под плаща. А еще Взгляд, такому взгляду повиноваться, одно удовольствие. Лучше не смотреть в глаза, нет сил, оцепенение. И лишь в голове, зачем? Рой, ворох сомнений, а куда от них денешься, если стоишь на перекрестке.
Еще немного, и поверишь в свою избранность, лишь тебе вернули долг.
Очередь Фолко, нужно проявить ответную учтивость.
Хоббит представляется, ощущает, на пороге главного, так пусть вершится.
Не все сразу, несколько вспомогательных действий.
И вот Олмеру приносят сумочку, в ней кинжал, странное чувство охватывает Фолко. Черная кожа, точные пропорции, кинжал манит, это вещь для него, специально для него. И вот Кинжал в ладонях Фолко, или живое существо? Тело, глубина, в этой глубине «темный крест». Как у Горбуна, взгляд Фолко делается завороженным, нет, они нашли друг друга: «Клинок сразу же и намертво лег в ладонь, словно прирос к ней» (Перумов, с.439). А дальше? Хоббит медленно пробуждается, Олмер любуется своей работой, свершилось.
Были и другие события, были и происшествия, и Торин поучаствовал, долгая была встреча.
Но это, скорее, приложения, необходимый фон, главное свершилось.
Судьба открыла дорогу, вернее, Начало.
Да, теперь Фолко на дороге Судьбы. Все, что было ранее, веселое и жестокое, это лишь предчувствие, порог Судьбы. Но теперь он на дороге, определенной Судьбой. Куда деваться, надо идти, Хоббит готов, но готов ли? Оказывается, на той же дороге и сам Олмер. Почему именно они, и почему именно двое?! Нужно пройти дорогу, начало им открыто, до конца, тогда и станет ясно, почему? Пока же ясно одно, этот Кинжал, как неведомое существо, связывает Фолко и Предводителя. Своего рода крошечное окно, в которое можно заглянуть, всмотреться, разглядеть некие знаки. Но может быть, этот Кинжал связывает их иначе? Здесь та самая связь, о которой говорят, как цепь. Просто, цепь. И на концах этой невидимой, нерасторжимой цепи дрожат и ерепенятся их души, их живые души, пока еще живые. Что же важнее, чуть дрожащие души или эта нерасторжимая цепь? Души связаны или цепью повязаны?
Не разорвать ли, решайся Хоббит!
2.
Вернемся в наш обычный мир, к обычным людям на обычной земле.
Ненадолго. Писательница вспоминает, был год, самый конец. Милиция, с помощью военной охраны, перекрыла улицу Герцена, близлежащие улицы. Объект охраны – «здание ЦДЛ». Вестибюль, кордон. Далее, лестницы, там дежурные. И зал, «набитый народом», в центре – поэт. Люди пришли проститься с Поэтом. Понятно, почетный караул образовал круг: «Травившие распоряжались похоронами» (Ильина, с. 497). При жизни гнали, отняли журнал, после ухода «заберут тебя себе», так оно и случилось, забрали?
Отставка, Твардовский сгорел быстро, писательница дает свою версию.
Ради журнала, «чтобы продлить» жизнь своего журнала, «Твардовский, с его гордостью, молча терпел унижения» (Там же, с.496). Беседы наверху, клевета, и вдруг все кончилось, заслуженный отдых. Наверное, можно «пожить спокойно». Но покоя нет, «терзало сознание своей беспомощности» (Там же). Стена, и ее не пробьешь, не обойдешь. «Это жгло его. И сожгло» (Там же). Не только он стоял перед Стеной, незадолго до него хоронили другого пенсионера, Никиту Сергеевича, многое связывало Редактора и Первого секретаря.
Наверное, так оно и есть. Редактор ушел, остался Поэт, остался на костре.
Что журнал, если он рвется в бой, давайте на равных, кто кого?
Но все же? Может быть, Поэт что-то увидел, наступило прозрение? Что он, во главе журнала, своей борьбой, своим «правдивым словом», не столько боролся, а, сколько укреплял силу и могущество тех, кто стоит у власти. Дело не в тех, кто его травил, лишь слуги. Что значит, свой журнал, детище? Ведь кто-то его назначил, пусть не журнал, но должность он получил, из чьих-то рук. Они, власть имущие, он содействовал их власти, укреплению их могуществу, помимо себя, помимо своей воли, но что от этого меняется? Не здесь ли скрыто, то самое, последнее знание последней тайны социализма.
Несколько заключительных слов
Конечно, интересно сравнить двух Предводителей, преисполненных силы и гордости.
Один в мире, рожденном литературой. Другой в литературном мире, который рождает эти миры. Но оба во главе: у одного войско, у другого журнал. И оба ведут борьбу, войну, там победы, поражения, потери. И за каждым словно тень Судьбы, ваш путь задан, исход жизни предопределен, делайте, что вам назначено.
И все же интереснее сравнивать не Редактора, а Поэта.
Понятно, Поэта имеет смысл сравнивать с Хоббитом. Не с Голосом же, там только Голос, а не Слово. Стоило ли Хоббиту идти по дороге Судьбы, вести долгую борьбу с Предводителем. А Поэту, стоило ли ему бороться с Системой, тем самым тоже вступая на дорогу Судьбы? Исход становился очевидным. Казалось, своей борьбой они реализуют сами себя, и тем самым помогают миру меняться, понятно, в лучшую сторону. Но может быть, казалось? Поэт лишь укреплял Систему, то есть, власть, и пока укреплял, она терпела его. Фолко, в свою очередь, помогал Предводителю, идти к той самой высшей власти, ради которой все средства хороши. Попутно оба служили средством даже для тех ближних и дальних, ради которых работали.
Инструментальная роль, сгоришь тут.
Неужели законы одинаковы, всюду, и иными эти законы быть не могут? Или все же, одинаковы люди, вернее, природа людей. В таком случае, возможно ли последнее, конечное знание о природе людей? отсюда, гипотеза: для обретения такого знания, человеку надо перестать быть человеком. В этом смысле, здесь дана судьба людей, конечная участь людей. Вопрос один, когда это произойдет?
Литература:
1. Войнович В. «Я боялся прослыть нечестным» // Известия, 2001, № 239.
2. Войнович В. Портрет на фоне мифа. – М.: ЭКСМО, 2002.
3. Восленский М. Номенклатура. – М.: Советская Россия, 1991.
4. Ильина Н. Мои продолжительные уроки. – В кн.: Погружение в трясину. М.: Прогресс, 1991.
5. Караганов А. Между правдой и ложью // Новый мир, 1963, № 12.
6. Кустова О. Вместо предисловия. – В кн.: Н. Перумов. Эльфийский клинок. СПб.: Северо-Запад, 1993.
7. Перумов Н. Эльфийский клинок. – «Северо-Запад», СПб, 1993.
8. Синявский А. Основы советской цивилизации. – М.: Аграф, 2001.